Балканская война и Россія.
правитьI.
правитьРоссія потеряла свой престижъ на Балканскомъ полуостровѣ и въ особенности въ Болгаріи, — вотъ одно изъ немаловажныхъ послѣдствій двухъ послѣднихъ войнъ на Балканскомъ полуостровѣ.
Кому случалось бывать въ Болгаріи въ старые годы, тотъ хорошо знаетъ, какую любовь внушала къ сорѣ тамъ Россія, Каковъ бы ни былъ характеръ тѣхъ дипломатическихъ интригъ, результатомъ которыхъ явилась турецкая война 1877—78 года; каковы бы ни были мотивы, руководившіе Россіей при объявленіи ею этой войны Турціи; каково бы ни было ея значеніе для внутренняго развитія Россіи, — для Болгаріи всегда было ясно одно: отъ турецкой власти, власти тяжелой, власти, не дававшей въ свое время простора для развитія народныхъ силъ, Болгарія была освобождена благодаря участію Россіи. Освобожденная Россіей, она начала, самостоятельное политическое существованіе, и первымъ крупнымъ событіемъ въ ея внутренней жизни было надѣленіе вчерашнихъ арендаторовъ и половниковъ собственною землею. Эта мѣра была бы, конечно, совершенно невозможна при господствѣ старой турецкой власти. И совершенно естественно, что надѣленный землею болгарскій мужикъ питалъ глубокое, казалось бы, неистребимое чувство благодарности къ своей освободительницѣ.
Когда черезъ 7 лѣтъ послѣ окончанія войны Болгарское княжество провозгласило свое возсоединеніе съ Восточной Румеліей и, такимъ образомъ, совершило дѣйствіе, диктовавшееся насущной потребностью населенія обѣихъ половинъ раскромсанной на берлинскомъ конгрессѣ страны, то первая вооружилась на него Россія, и вызванный этимъ событіемъ разрывъ дипломатическихъ отношеній между освобожденною Болгаріей и освободительницей Россіей длился почти 10 лѣтъ. Тогда симпатіи болгарскаго народа къ Россіи подверглись тяжелому испытанію, но вынесли его, несмотря даже на то, что политика Россіи привела къ 8-милѣтнему тиранническому господству Стамбулова, изъ руссофила обратившагося къ этому времени въ крайняго руссофоба. Руссофобство чувствовалось тогда только на поверхности политической жизни, въ поведеніи правительства, въ настроеніи нѣкоторыхъ, — далеко не всѣхъ, — политическихъ партій и небольшой части интеллигенціи; въ толщу народныхъ массъ оно не проникло; въ нихъ чувство горячей благодарности и любви къ освободительницѣ оставалось непоколебленнымъ; имя Александра II попрежнему произносилось болгарами съ глубокимъ благоговѣніемъ. Да и такъ называемое руссофобство правительства Стамбулова и тѣхъ партій, на которыя оно опиралось, вовсе не было настоящимъ руссофобствомъ, а исключительно стремленіемъ вести самостоятельную, независимую отъ Россіи, но вовсе не обязательно враждебную ей политику. Такъ было въ эпоху Стамбулова, т. е. до 1894 г., тѣмъ болѣе такъ было и въ слѣдующія два десятилѣтія, когда совершилось примиреніе оффиціальной Болгаріи съ оффиціальной Россіей, и когда, у кормила власти чередовались руссофильскіе и руссофобскіе (стамбуловистскіе) кабинеты.
Въ настоящее время всему этому положенъ конецъ. Ни о какой любви и благодарности къ Россіи среди болгарскаго населенія не можетъ быть больше и рѣчи. Русскій путешественникъ по Болгаріи, чувствуетъ перемѣну на каждомъ шагу, при встрѣчахъ одинаково, какъ съ людьми изъ народа, такъ и съ людьми изъ «общества»[1]. До самыхъ глубинъ народной жизни дошло пониманіе того, что Россія въ послѣднемъ конфликтѣ сыграла крайне печальную роль, я что тѣ бѣдствія, которыя переживаетъ Болгарія, отъ которыхъ страдаютъ всѣ классы ея населенія безъ исключенія, — и буржуазія, и интеллигенція, и рабочіе, и крестьяне, — явились результатомъ не только собственныхъ ошибокъ, по и политики иностранныхъ державъ и въ особенности Россіи; чувство обиды, раздраженія противъ этой послѣдней, быть можетъ, даже острѣе и глубже, чѣмъ на это могли бы давать право дѣйствительныя ошибки русской дипломатіи.
Конечно, этимъ не сказано, что никогда и ни при какихъ условіяхъ политика Болгаріи въ будущемъ не можетъ совпадать съ политикой Россіи. Весьма вѣроятно, конечно, что въ томъ или другомъ случаѣ Болгарія не разъ пойдетъ вмѣстѣ съ Россіей и окажется ея союзницей, но совершенно въ такой же мѣрѣ она можетъ оказаться союзницей и Австріи или Германіи или вообще какого бы то ни было будущаго противника Россіи. Это будетъ результатомъ сложной игры дипломатическихъ интригъ и дипломатическихъ комбинацій. Но то естественное, сильное и постоянное вліяніе Россіи, которое опиралось на народную любовь и благодарность къ ней, это вліяніе потеряно благодаря политикѣ послѣднихъ лѣтъ, главнымъ образомъ, во время послѣднихъ войнъ.
Война балканскихъ союзниковъ съ Турціей начата была съ одобренія и благословенія Россіи. Безъ всякаго сомнѣнія ей былъ не только хорошо извѣстенъ, но получилъ ея одобреніе тотъ договоръ 29 февраля 1912 г. между Болгаріей и Сербіей, который лежалъ въ основѣ начатыхъ осенью военныхъ дѣйствій, и который предоставлялъ ей почетную роль арбитра въ будущемъ спорѣ между союзниками, уже тогда казавшемся вѣроятнымъ. Болѣе того, онъ былъ заключенъ безъ всякаго сомнѣнія при ея дѣятельномъ участіи. Такимъ образомъ, моральная отвѣтственность за войну, столь счастливо начатую, столь печально конченную, лежитъ въ извѣстной долѣ, и на ней.
Первыя побѣды союзниковъ надъ турками были встрѣчены русской дипломатіей весьма сочувственно. Но лишь только болгары подошли къ Адріанополю и Чаталджѣ и склонны были совершить обходное движеніе къ самому Константинополю, какъ сочувствіе Россіи дѣлу союзниковъ замѣтно поколебалось. Болгарія, конечно, ни одной минуты не мечтала о прочномъ завоеваніи Константинополя, которое было бы ей непосильно. Но вступить въ него, чтобы въ немъ продиктовать миръ, было бы для Болгаріи, какъ и для ея балканскихъ союзниковъ, въ высшей степени соблазнительно. Сдѣлать это, однако, не позволила. Россія, которая дала понять болгарскому правительству, что она смотритъ съ неодобреніемъ на вступленіе болгарскихъ войскъ въ турецкую столицу. Возможно, что Россія дѣйствовала по тайному соглашенію съ Австро-Венгріей, въ силу котораго первая отстояла Константинополь отъ болгаръ, вторая — Албанію отъ сербовъ. Какъ бы то ни было, но болгары должны были подчиниться.
Во время мирныхъ переговоровъ въ Лондонѣ въ декабрѣ 1912 г. и январѣ 1913 г. Турція оказалась весьма неуступчивой и рѣшительно не пожелала уступить союзникамъ Адріанополь съ Ѳракіей, хотя и уступала Македонію. Дипломаты, какъ русскіе, такъ и турецкіе, умѣютъ хорошо хранить свои тайны, но въ болгарскихъ политическихъ кругахъ существуетъ глубокое убѣжденіе, что Турцію тайно поддерживали дипломаты русскіе. Во всякомъ случаѣ Россія въ то время не желала, чтобы Адріанополь достался болгарамъ; турки это. хорошо знали, и громко говорили объ этомъ.
Какіе мотивы руководили ею при этомъ?
Нѣтъ сомнѣнія, что русское правительство уже издавна лелѣетъ мечту о захватѣ Константинополя въ свою пользу, и этимъ объясняется, что всякій разъ, когда Турціи грозило разложеніе, Россія отстаивала ея цѣлость, считая, что моментъ для взятія ея столицы въ свои руки еще не назрѣлъ. Поэтому, несмотря на политическія симпатіи, связывающія Болгарію съ Россіей, Россія не могла сочувствовать хотя бы временному занятію Константинополя Болгаріей, не потому, конечно, чтобы она видѣла въ Болгаріи себѣ конкурента, а потому, что занятіе Константинополя, даже временное, могло повести къ самымъ неожиданнымъ послѣдствіямъ. Что же касается Адріанополя, то этотъ городъ является послѣднею или предпослѣднею (вмѣстѣ съ Чаталджой) крѣпостью на пути къ Константинополю изъ Европы, охраняющей его противъ всякаго нашествія изъ Западной Европы сухимъ путемъ, и переходъ Адріанополя въ чьи бы то ни было руки (кромѣ самой Россіи) можетъ сдѣлать непрочнымъ будущее обладаніе Константинополемъ.
Такъ объясняютъ этотъ странный фактъ въ Болгаріи. Я не могу поручиться за безусловную правильность этого объясненія, но во всякомъ случаѣ за него имѣются основанія, не лишенныя вѣса.
Какъ бы то ни было успѣшность военныхъ дѣйствій союзниковъ, превзошедшая всѣ ожиданія, явилась первою причиною охлажденія Россіи къ союзникамъ вообще, и къ Болгаріи въ особенности.
Въ февралѣ 1918 г. военныя дѣйствія возобновились и вновь окончились еще болѣе блестящимъ успѣхомъ союзниковъ.
Въ своей статьѣ (въ «Современнникѣ», № 8) я указывалъ на то, какъ отразились эти чрезмѣрные успѣхи на взаимныхъ отношеніяхъ союзниковъ, какъ они раззадорили ихъ аппетиты и привели сперва къ взаимнымъ недоразумѣніямъ, а потомъ и къ внутренней междоусобной войнѣ.
Спрашивается, какую роль играли здѣсь державы и въ частности Россія?
26 мая была отправлена изъ Россіи телеграмма королямъ спорящихъ балканскихъ державъ, въ которой было высказано убѣжденіе, что «рѣшеніе всякаго спора, касающагося примѣненія положеній договора 29 февраля, подлежитъ арбитражу Россіи». Между тѣмъ, Болгарія настаивала на томъ, что только споръ относительно опредѣленной полосы земли между горнымъ хребтомъ Шаръ-Датъ на сѣверѣ и линіей Охрида-Паланка на юго-востокѣ подлежитъ арбитражу Россіи, все же остальное опредѣленно предусмотрѣно договоромъ и никакому арбитражу не подлежитъ). Благодаря этому телеграмма 26 мая была понята на Балканахъ, какъ ясно выраженное согласіе Россіи съ точкой зрѣнія Сербіи, а въ Болгаріи въ этомъ увидѣли отместку со, стороны Россіи за то, что Болгарія не послѣдовала желаніямъ Россіи и добилась-таки присоединенія Адріанополя къ своимъ владѣніямъ. Отвѣтъ на телеграмму изъ Болгаріи послѣдовалъ отрицательный. Война между союзниками стала необходимой. Тогда, въ послѣднюю минуту. Болгарія испугалась и дала свое согласіе на арбитражъ безъ всякихъ оговорокъ относительно его объема, но было уже поздно. Война началась.
Во все время военныхъ дѣйствій между союзниками симпатіи Россіи были явно на сторонѣ Сербіи, а не Болгаріи, оказавшейся столь строптивой. И симпатіи эти имѣли вполнѣ активный характеръ.
Напротивъ, Австрія, обыкновенно враждебная Болгаріи, на этотъ разъ выражала ей свое сочувствіе, что вполнѣ понятно: расширеніе Сербіи отрѣзывало Австро-Венгрію отъ Эгейскаго моря и наносило тяжелый, можетъ быть, непоправимый ущербъ ея торговопромышлеинымъ интересамъ.
Румынія, всегда шедшая въ хвостѣ тройственнаго союза, внезапно разошлась съ нимъ, въ особенности съ Австріей, и направила свои удары противъ Болгаріи. Конфликтъ съ Болгаріей сопровождался совершенно необычнымъ, можно сказать, неестественнымъ русоофильствомъ Румыніи. Повсемѣстно въ ней созывались митинги, на которыхъ выражались симпатіи къ Россіи. Въ теченіе несчастнаго мѣсяца, съ середины іюня до середины іюля, пока велись военныя дѣйствія, общее поведеніе Россіи поддерживало это убѣжденіе. Когда болгарскія войска, одержавъ нѣсколько побѣдъ, взяли на сербской территоріи Пиротскій вокзалъ и подвигались къ самому Пироту, то русскій посланникъ въ Софіи Неклюдовъ категорически заявилъ Даневу, что дальнѣйшее движеніе болгарскихъ войскъ по сербской территоріи дастъ поводъ румынамъ вступить въ Софію; мотивомъ къ этому было выставлено то, что Россія желаетъ локализировать войну на бывшей турецкой территоріи и не желаетъ допуститъ ея распространенія на старыя территоріи сербскаго и болгарскаго государствъ. Однако, когда передъ тѣмъ сербскія войска стояли у Кюстендиля на болгарской территоріи, то аналогичное заявленіе бѣлградскому правительству сдѣлано не было, и они были удалены военными усиліями болгаръ, а не дипломатическимъ вмѣшательствомъ Россіи. Такимъ образомъ, Россія какъ бы держала Румынію на привязи, въ каждую минуту готовая ее выпустить и награнить на Болгарію. Фактъ прямого вмѣшательство Россія въ пользу сербовъ, при чемъ Россія вынимала для Сербіи каштаны изъ огня румынскими руками, произвелъ въ Болгаріи удручающее впечатлѣніе. Хотя этотъ фактъ оффиціально до сихъ поръ не подтвержденъ, но о немъ свободно и откровенно говорили въ Болгаріи министры, притомъ министры-руссофилы, связавшіе свою политическую карьеру съ вѣрой въ Россію, и, кажется, онъ достовѣренъ.
А вотъ и еще фактъ, пожалуй, мелкій, но чрезвычайно характерный и вѣскій. — такимъ онъ во всякомъ случаѣ является въ глазахъ болгаръ.
Когда война была оффиціально объявлена, то миссіи воюющихъ державъ, какъ это всегда бываетъ, оставили столицы своихъ враговъ. Оставила Софію и сербская миссія. Но одинъ изъ ея чиновниковъ, Ненадичъ, остался въ Софіи, — и русская миссія объявила, его подъ своимъ покровительствомъ, и Ненадичъ, на котораго болгары смотрѣли, какъ на сербскаго шпіона, могъ въ полной безопасности производить свои наблюденія надъ ходомъ событій у своихъ враговъ.
Когда война привела къ разгрому Болгарію, то всѣ эти событій дали болгарамъ основаніе возложить отвѣтственность за ихъ несчастія на Россію, и былыя симпатіи болгаръ къ Россіи быстро замѣнились совершенно противоположными чувствами.
Внѣшнимъ выраженіемъ перемѣны послужило паденіе въ началѣ іюля руссофильскаго кабинета Данева и замѣна его руссофобскимъ и австрофильскимъ кабинетомъ Радославова, причемъ Даневъ на собраніи лидеровъ партій долженъ былъ откровенно сознаться: «моя политика обанкротилась». Дѣйствительное содержаніе этой перемѣны, однако, гораздо глубже и серьезнѣе: произошелъ не случайный министерскій кризисъ, за которымъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ можетъ послѣдовать возвращеніе къ власти тѣхъ же руссофиловъ, а произошла коренная и роковая перемѣна въ настроеніи цѣлаго народа.
Въ слѣдующіе дни успѣхи Сербіи и Греціи показались Россіи чрезмѣрными, и ея отношеніе къ событіямъ на Балканахъ какъ будто нѣсколько измѣнилось. Но только какъ будто.
9 іюля, когда вслѣдъ за сербами, черногорцами, греками и румынами, на Болгарію вооружились также турки, двинувшіе свои войска на обратное завоеваніе Ѳракіи съ Адріанополемъ, то въ «Правительственномъ Вѣстникѣ» было опубликовано оффиціальное сообщеніе, въ которомъ наше М-ство Иностранныхъ Дѣлъ опровергало извѣстіе объ его особенныхъ симпатіяхъ къ Сербіи и говорило:
«Россія, какъ впрочемъ и всѣ другія державы, не можетъ допустить чрезмѣрнаго умаленія и униженія Болгаріи. Не преслѣдуя никакихъ иныхъ цѣлей, кромѣ скорѣйшаго умиротворенія на Балканахъ, Россія увѣрена, что всѣ великія державы раздѣляютъ въ этомъ отношеніи одинаковые взгляды. Обстоятельство это даетъ основаніе полагать, что и въ вопросѣ о выступленіи Турціи державы найдутъ способы и средства заставить уважать принятыя ими рѣшенія».
Однако, обѣщаніе было очень скоро и основательно забыто. Россія допустила «чрезмѣрное умаленіе и униженіе Болгаріи», и притомъ совершенно одинаково какъ въ пользу ея вчерашнихъ союзниковъ, такъ и въ пользу вчерашнихъ враговъ, турокъ, такъ, наконецъ, и въ пользу румынъ.
Правда, немедленно послѣ подписанія бухарестскаго мира (28 іюля) Россія заявила о томъ, что она не считаетъ трактата окончательнымъ и будетъ настаивать на его пересмотрѣ. Въ этомъ заявленіи она оказалась въ, странномъ согласіи съ Австро-Венгріей и разошлась со своей ближайшей союзницей Франціей, которая отстаивала интересы Греціи. Споръ шелъ, главнымъ образомъ, о Кавалѣ. которая по бухарестскому миру досталась Греціи, и на которую при поддержкѣ Россіи претендовала Болгарія[2].
Но сама Россія не смотрѣла, серьезно на свой протестъ и взяла его назадъ безъ всякихъ затрудненій. Миръ былъ ратификованъ правительствами всѣхъ заинтересованныхъ державъ уже черезъ нѣсколько дней послѣ его подписанія, ратификованъ безъ всякаго протеста со стороны Россіи, и немедленно вступилъ въ силу. Фердинандъ такъ торопился съ ратификаціей мира, что пренебрегъ даже прямымъ и яснымъ предписаніемъ конституціи {На грубое нарушеніе болгарской конституціи при ратификаціи мирнаго договора до сихъ поръ, кажется, никто не обратилъ вниманіе, а между тѣмъ оно имѣло мѣсто. Ст. 17 конституціи для ратификаціи всякого мирнаго договора требуетъ согласія народнаго собранія, а ст. 141 допускаетъ уступку или обмѣнъ территоріи не иначе, какъ съ разрѣшенія спеціально для того созваннаго Великаго Народнаго Собранія и притомъ съ разрѣшенія квалифицированнымъ большинствомъ голосовъ (не менѣе §). Бухарестскій договоръ заключалъ въ себѣ уступку въ пользу Румыніи очень цѣнной территоріи — всей болгарской части Добруджи съ 300.000 жит., т.-е. около части государства, и тѣмъ не менѣе царь Фердинандъ подписалъ его, не созвавъ Великаго Народнаго Собранія и даже не испросивъ согласія обыкновеннаго.
Нельзя не замѣтить впрочемъ, что нарушеніе конституціи вызывалось положительной необходимостью: избраніе Великаго Народнаго Собранія потребовало бы нѣсколькихъ мѣсяцевъ, а, между тѣмъ, откладывать подписаніе мира значило идти на окончательное разореніе страны. Вѣроятно, этимъ соображеніемъ объясняется то, что никто не счелъ нужнымъ подчеркнуть юридической, неправильности акта царя Фердинанда.
Любопытно, что и во время самыхъ мирныхъ переговоровъ былъ нарушенъ., и притомъ не одной Болгаріей, а всѣми, если не прямой законъ, то твердо установившійся обычай. Въ силу международнаго обычая, уполномоченные державъ первоначально обмѣниваются своими полномочіями, и лишь, найдя ихъ въ полномъ порядкѣ, приступаютъ къ переговорамъ. На это обыкновенно уходитъ первый день переговоровъ. На этотъ разъ, всѣ такъ торопились приступить къ самымъ переговорамъ, что обычай былъ пренебреженъ, конечно, безъ всякаго ущерба для дѣла.}.
То же самое случилось и съ другимъ обѣщаніемъ Россіи «найти способы и средства заставить (Турцію) уважать принятыя (державами) рѣшенія», и Турція безъ всякаго протеста со стороны Россіи отняла у болгаръ Адріанополь съ восточною половиною Ѳракіи, даже съ правымъ (западнымъ) берегомъ Марицы.
Что выиграла Россія благодаря своей политикѣ, что могло бы послужить для нея компенсаціей за потерю престижа въ Болгаріи?
Благодарность Сербіи? Эта благодарность весьма сомнительна. Во всякомъ случаѣ пока она не проявилась ни въ чемъ реальномъ, а когда у Сербіи обнаружились тренія съ Черногоріей, то какъ о возможномъ арбитрѣ въ спорѣ и въ Сербіи, и въ Черногоріи заговорили не о Россіи, а о Греціи или Румыніи.
Ослабленіе Австріи? Это ослабленіе дѣйствительно имѣетъ мѣсто благодаря усиленію Сербіи и затрудненію для Австріи доступа на Балканскій полуостровъ. Но зато это ослабленіе до нѣкоторой степени компенсируется неизбѣжнымъ въ ближайшемъ будущемъ сближеніемъ Австріи съ Болгаріей, а затѣмъ, еще въ большей мѣрѣ оно было бы достигнуто, если бы на Балканахъ былъ водворенъ прочный миръ вмѣсто взаимной ненависти мелкихъ державъ, которою Австрія, конечно, будетъ во многихъ случаяхъ пользоваться[3].
Единственной пока извѣстной реальной выгодой, полученной Россіей отъ ея политики, является фактъ невступленія болгаръ въ Константинополь, фактъ, цѣнность котораго, однако, съ точки зрѣнія интересовъ Россіи весьма и весьма проблематична.
Такимъ образомъ, балканская политика Россіи въ послѣдніе два года едва ли не должна быть признана грубой ошибкой даже съ точки зрѣнія самой русской дипломатіи; еще строже должна быть ея оцѣнка, если мы будемъ оцѣнивать ее съ точки зрѣнія общихъ интересовъ цивилизаціи и культуры {Весьма удивительная оцѣнка балканской -политики русской дипломатіи дана П. М. Милюковымъ, въ рѣчи, произнесенной имъ въ Гос. Думѣ при обсужденіи бюджета министерства иностранныхъ дѣлъ еще 6 іюня 1913 г., т.-о. черезъ мѣсяцъ послѣ окончанія войны съ Турціей и за полторы недѣли до начала союзнической войны, слѣдовательно, уже тогда, когда характеръ русской политики вполнѣ опредѣлился. Милюковъ настаивалъ на томъ, что опредѣленіе пограничной линіи, которая, въ случаѣ неудачной войны, должна была раздѣлить сербскія и болгарскія владѣнія Македоніи, была «счастливымъ результатомъ нашего (русскаго) вліянія при составленіи договора 29 февраля 1912 г.». Сдѣлавъ рядъ «частныхъ», по его собственному признанію, упрековъ, министерству иноcтр. дѣлъ, Милюковъ, счелъ долгомъ "констатировать, что съ момента объявленія войны (рѣчь идетъ о первой войнѣ союзниковъ съ Турціей), дѣятельность нашей дипломатіи заслуживаетъ всякаго сочувствія, и «я (Милюковъ), по крайней мѣрѣ, съ своей стороны, старался оказать этой дѣятельности всякую поддержку».
Я совершенно не въ состояніи понять, какимъ образомъ Милюковъ, считающійся — и не безъ основанія — болгарофиломъ, вмѣстѣ съ тѣмъ человѣкъ, превосходно освѣдомленный въ балканскихъ дѣлахъ, могъ сочувствовалъ поведенію нашей дипломатіи во время турецкой войны. Тѣмъ менѣе въ состояніи я понять, какъ могъ Милюковъ признавать счастливыми условія договора 20 февраля о раздѣлѣ македонскихъ владѣній.
Это можетъ дѣлать лишь тотъ, кто совсѣмъ не считается съ интересами народныхъ массъ, или же тотъ, кто, подобно сербскимъ этнографамъ, признаетъ населеніе Македоніи разноплеменнымъ. Между тѣмъ, тотъ же самый Милюковъ, въ той же самой рѣчи, говорилъ:
«Дѣло свободы и независимости балканскихъ народовъ есть въ то же самое время и дѣло нашего русскаго интереса» (Стеногр. отчетъ, тамъ же, стран. 1020).
И тотъ же самый Милюковъ, и въ той же самой рѣчи признавалъ единство македонской народности: «какова бы ни была народность, живущая въ Македоніи, говорилъ онъ, это есть одна единая народность на всемъ протяженіи этой страны. И допустить возможность дѣлить этотъ живой организмъ на части, кромсать его по вершкамъ и по аршинамъ, для меня невозможно. Это значило бы вернуться къ тѣмъ временамъ дипломатіи, которыя характеризуются мѣропріятіями вѣнскаго конгресса, столѣтіе тому назадъ» (Но, вѣдь, какъ разъ это самое дѣлалъ «счастливый» договоръ 29 февраля!). «Я полагалъ бы, что наиболѣе естественнымъ рѣшеніемъ вопроса было бы не болгарское и не сербское, а македонское. Наиболѣе естественнымъ было бы то рѣшеніе, которое предоставляло бы Македоніи автономію въ ея полномъ составѣ. Къ сожалѣнію, я долженъ оказать, что такое рѣшеніе сейчасъ практически невозможно. Совершился актъ раздѣла по договору 29 февраля, актъ насильственный, актъ, произведенный втайнѣ отъ собственнаго мнѣнія обѣихъ странъ». (Какимъ образомъ эти слова мирятся съ приведенной выше характеристикой линіи раздѣла по акту 20 февр., какъ счастливой?.. «Но тѣмъ не менѣе, я готовъ признать этотъ актъ необходимымъ, ибо безъ него невозможно было бы сербско-болгарское согласіе, невозможно было бы и освобожденіе той страны, о которой идетъ рѣчь, — освобожденіе Македоніи. Слѣдовательно, надо признать этотъ насильственный раздѣлъ за совершившійся фактъ. Но, признавая его за совершившійся фактъ, не идите, по крайней мѣрѣ, дальше въ томъ же направленіи. Отрѣзавши отъ единой цѣлой, по своей народности, Македоніи сѣверо-западный уголъ, не рѣжьте окончательно страну на двѣ или на три части» (Стеногр. отчетъ Гос. Думы, 1912, ч. III, стран. 1028).
Прежде чѣмъ признавать актъ 20 февраля необходимымъ, а тѣмъ болѣе счастливымъ, Милюкову слѣдовало рѣшить, можно-ли было платить такою цѣною, какъ передача части македонскаго народа подъ власть чуждой ей Сербіи, за сомнительное освобожденіе другой ея части. Противорѣчія Милюкова въ его рѣчи, — рѣчи, несмотря на всѣ ея дефекты, богатой цѣнными фактами и цѣнными мыслями, повидимому, можно объяснить одной его чертой. Вездѣ и всюду Милюковъ стремится быть реальнымъ политикомъ, а реализмъ его политики состоитъ въ стремленіи урвать у политическихъ противниковъ хоть шерсти клокъ путемъ мелочнаго соглашательства, уступокъ и торга. Такова его политика въ области внутреннихъ вопросовъ, гдѣ онъ постоянно торгуется съ торжествующей реакціей, и такова же она въ области политики иностранной.
Дѣло свободы балканскихъ народовъ есть въ то же время дѣло русскаго интереса, — это прекрасно понимаетъ Милюковъ.
Свобода македонскаго народа можетъ быть обезпечена только его политической автономіей, это тоже прекрасно понимаетъ Милюковъ.
Изъ этого слѣдуетъ выводъ: всякая политика, направленная къ насильственному раздѣлу Македоніи, является, какъ съ точки зрѣнія интересовъ балканскихъ народовъ, такъ и съ точки зрѣнія интересовъ русскаго народа и, наконецъ, съ точки зрѣнія прогресса всей Европы, всего человѣчества, либо несознательной ошибкой, либо сознательнымъ преступленіемъ.
Но этого, логически неизбѣжнаго вывода, Милюковъ не хочетъ сдѣлать.
Онъ говоритъ: «Такое рѣшеніе сейчасъ практически невозможно». Сейчасъ, т.-е. въ началѣ іюня, но то же самое говорилъ Милюковъ и въ январѣ и февралѣ 1913 г. Почему невозможно? Потому, что его не хочетъ ни болгарская, ни сербская, ни русская дипломатія. И вотъ, вмѣсто того, чтобы строго осудить эти дипломатіи, признавъ направленіе ихъ дѣятельности враждебнымъ интересамъ народовъ и прогресса, Милюковъ ищетъ выхода, находитъ его во взаимныхъ половинчатыхъ уступкахъ, старается убѣдить дипломатіи разныхъ странъ уступить хоть что-нибудь, — и, конечно, своей цѣли не достигаетъ, и его якобы реальная политика оказывается совсѣмъ не реальной, какъ не реальной оказалась и политика болгарскаго правительства, съ презрѣніемъ отвергшаго идею плебисцита въ Македоніи и въ надеждѣ на легкую побѣду начавшаго войну.}.
1 ноября 1913 г.
- ↑ Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не можетъ не замѣтить и того, что болгары научились отдѣлять русское правительство отъ русскаго народа и, относясь по-прежнему съ симпатіей къ послѣднему, обвиняютъ исключительно первое.
- ↑ Кавала имѣла для Болгаріи значеніе, во-первыхъ, потому, что она является важнымъ портомъ на Эгейскомъ морѣ, способнымъ конкурировать съ Салониками, во-вторыхъ, потому, что ея окрестности Весьма плодородны и служатъ центромъ культуры табака, едва-ли не лучшаго въ мірѣ, такъ что ея пріобрѣтеніе могло бы до нѣкоторой степени возмѣстить потерю Добруджи въ пользу Румыніи. Существуетъ указаніе, что русское правительство отстаивало Каівалу ради нѣкоторыхъ фирмъ, заинтересованныхъ въ эксплуатаціи кавальскаго табака болгарами. На этомъ объясненіи русскаго требованія настаиваетъ Raymond Reeouly въ статьѣ по поводу бухарестскаго мира, напечатанной въ № 9 за 1913, «Revue politique et parlementaire» (стр. 584), журнала, весьма сочувственнаго франко-русскому союзу и политикѣ Сазонова.
- ↑ Эту сторону дѣла недостаточно оцѣнилъ Отто Бауэръ въ статьѣ, напечатанной въ 10-й книжкѣ Современника, въ которой онъ говоритъ о потеряхъ Австріи благодаря послѣднимъ событіямъ на Балканахъ.