Байронова урна (Трилунный)/ДО

Байронова урна
авторъ Дмитрий Юрьевич Трилунный
Опубл.: 1832. Источникъ: az.lib.ru • (Отрывки).

БАЙРОНОВА УРНА,
ПОЭМА
Д. ТРИЛУННАГО 1).

править

1) По двумъ большимъ отрывкамъ — (другой помѣщается въ Молвѣ) — читатели могутъ Предположительно судить о моей поэмѣ. Желая изобразить характеръ Байрона, я вникалъ въ его сочиненія, и заимствовалъ изъ никъ то, что соотвѣтствовало моей цѣли. Возрожденіе отчизны Гомера было просвѣтлѣніемъ души Байрона, дотолѣ дремавшей въ тѣсныхъ предѣлахъ свѣтской жизни. Святая битва Грековъ за Вѣру и права своей родины, описаніе развалинъ Рима и Греціи, вотъ источники, изъ коихъ я почерпнулъ мою поэму. Она раздѣлена на двадцать главъ, и заключаетъ въ себѣ до трехъ тысячъ стиховъ. Цѣна для гг. подписчиковъ съ пересылкою пять рублей. Требованія могутъ быть посылаемы въ Санктпетербургскій Почтамтъ, въ Газетную Экспедицію, съ надписью: Автору Поэмы; Байронова Урна. Подписка принимается до 1 Сент. текущаго 1832 года. Соч.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

править

Чья пѣснь промчалась въ тишинѣ,

Надъ синемъ моремъ, при лунѣ?

"Кто безъ надеждъ осиротѣлъ,

При жизни къ жизни охладѣлъ,

Тому отчизны въ мірѣ нѣтъ.

Печальный странникъ, съ юныхъ лѣтъ

Въ борьбѣ съ грозой онъ возмужалъ,

И жизни лучшіе цвѣты —

Прекрасной юности мечты —

На тернъ сомнѣній промѣнялъ.

Задумчивъ, мраченъ, нелюдимъ*

Ввѣряя грусть волнамъ сѣдымъ

Онъ одинокъ въ полночной мглѣ

Безъ цѣли бродитъ по скалѣ,

То близь могилъ онъ погруженъ

Какъ бы въ могильный, тихой сонъ,

Млочитъ, — но бездны тишина

Для наблюдателя страшна.

Такъ иногда предтечей бурь

Сіяетъ кроткая лазурь.

"Есть отблескъ думы на челѣ':

Презрѣнье къ жизни и землѣ.

Судьба, какъ лицемѣрный врагъ,

Слѣдитъ добычи каждый шагъ,

И не тому, кто нищъ душой,

Она грозитъ своей враждой,

Но кто безъ малодушныхъ слезъ

Мужаетъ въ дни сердечныхъ грозъ*

Тому терновый жизни путь

Она надъ бездной проведетъ,

И много страждущая грудь

Тяжелыхъ бурь перенесетъ.

Убогой кельи мирный кровъ

Едва замѣтенъ для толпы,

Но современники вѣковъ —

Твердынь гранитные столпы*

И плющъ надъ сѣдиной громадъ;

И ровъ заглохшій у стѣны —

О чемъ-то сердцу говорятъ

На память дальней старины.

"Однообразной жизни шумъ

Страшнѣе бѣдъ, мрачнѣе думъ.

Счастливъ, кто вызвалъ смерть въ бою

За честь, и родину свою,

Или съ улыбкой, при громахъ,

Исчезъ торжественно въ волнахъ!

Но на утесѣ голомъ жить,

И смертью медленной изныть,

Встрѣчая свѣтлыхъ дней восходъ

Надъ тихой бездной синихъ водъ…

Какъ безконеченъ сей конецъ!

Такъ иногда полумертвецъ

Томится, бьется подъ землей,

И чуетъ въ гробѣ скользкой рой

Надъ грудью сжатой межъ досокъ!

Какъ въ смрадной кельѣ огонекъ

Погаснетъ онъ въ могильной мглѣ

Съ укоромъ небу на челѣ.

"Прощай, мой замокъ родовой!

Ужь море стонетъ подъ грозой,

И облеклись порфирой мглы

Пирамидальныя скалы.

Прощай!… Но мнѣ кого-то жаль!

О чемъ, о чемъ моя печаль?

Что плачу я, когда о мнѣ

Ни кто слезинки не прольетъ?…

Чья тѣнь на звѣздной вышинѣ

Слѣдитъ мой челнъ въ пустынѣ водъ….

Я въ родинѣ безроденъ былъ!

Одну могилу въ ней любилъ 1)…

И та травою заростетъ! —

1) Въ своихъ Запискахъ и Чайльд-Гарольдѣ, Байронъ часто оплакиваетъ безвременную смерть той, которую онъ любилъ. Имя ея, (равно какъ и судьба), осталось неизвѣстно. Судя по нѣкоторымъ строфамъ, можно предположить; что измѣна Байрона была причиною ея смерти.

"То были радостные дни?

Забудуль ихъ? Но гдѣжь они?

Воспоминаній херувимъ

Донынѣ кроткою звѣздой

Еще сіяетъ надо мной.

Я счастливъ былъ… я былъ любимъ!..

Мечты, любовь безумный бредъ!

Кумиръ тѣхъ юношескихъ лѣтъ,

Когда неопытной душою

Всему мы вѣримъ на землѣ!

Но утомясь судьбы игрою,

Съ холодной думой на челѣ

Мечтать по прежнему не смѣя

Мы всѣ надежды преживемъ,

И бури въ юности посѣя

Подъ старость плодъ ихъ соберемъ.

Жизнь сердца не въ кругу природы,

Въ немъ вѣковѣчныхъ правилъ нѣтъ;

Оно — смѣсь рабства и свободы,

Въ немъ слиты вмѣстѣ: мракъ и свѣтъ.

"Я не достигъ до дней преклонныхъ,

Но думы въ пропастяхъ бездонныхъ

Безъ провожатаго блуждалъ,

И горе жизни испыталъ.

Мое отечество — пустыня,

Тамъ новый міръ предстанетъ мнѣ;

Тамъ недоступная святыня

Разоблачится въ тишинѣ….

Но если адскій духъ сомнѣній

Мою пустыню посѣтитъ?

Но если мой хранитель геній

Моей души не охранитъ,

И я какъ новый Абадона

Низринусь въ бездну съ небосклона?

"Есть въ жизни мигъ — онъ пролетитъ,

И человѣка обезславитъ:

Источникъ жизни онъ отравитъ,

Святыню чувствъ опустошитъ.

У каждой бездны есть привратникъ,

Приди, взгляни — и мѣдный латникъ 1)

Низринувъ жертву въ пустоту,

Созжетъ, задушитъ на лету.

Есть связь въ пучинѣ преступленья,

Въ семьѣ пороковъ есть родство;

Всегда зависитъ отъ мгновенья

Полублагое существо.

Морей таинственныя бездны

Не безграничны. Факелъ звѣздный,

Или магнитная стрѣла,

Или гранитная скала

Своей вершиной бѣлоснѣжной —

Укажутъ путь и доведутъ.

Но чья ладья найдетъ пріютъ

Въ тебѣ, страстей хаосъ мятежный,

Туманный, бурный и безбрежный?

1) Законъ тяготѣнія. Онъ существуетъ и въ нравственномъ мірѣ.

"Чей духъ могущъ, тому покой —

Какъ тяжкій бичъ. Смѣлѣе бури

Онъ отрясая прахъ земной

Несется въ горній храмъ лазури

И обтекаетъ высоты

На крыльяхъ радужной мечты.

Заманчивъ бытъ разнообразной,

Дыханье бурь, гроза тревогъ,

Но чувство гаснетъ въ жизни праздной,

Такъ позабытый огонекъ

Едва дыша въ пустынѣ тлѣетъ,

Такъ мечъ отъ ржавчины тупѣетъ.

"Несносенъ мнѣ тотъ полумертвый вѣкъ,

Гдѣ все посредственностью дышетъ,

Гдѣ творческой душою человѣкъ

Роднаго отзыва не слышитъ.

Гдѣ эгоизмъ для самаго себя

Живетъ какъ рабъ однобразно,

Гдѣ дружбы нѣтъ и сердце не любя

Безъ жизни стынетъ въ жизни праздной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Обитель думъ — лѣса и степь.

Предъ алтаремъ уединенья

Слагая тягостную цѣпь

Мужаетъ геній вдохновенья.

Душа торжественно-стройна,

Нуждаясь суетныхъ желаній

Съ однихъ небесъ сбираетъ дани,

Хотя землей окружена.

Въ восторгѣ тихомъ и высокомъ

Она таинственно дрожитъ,

И гимнъ природы ей звучитъ, *

Какъ волны на морѣ глубокомъ.

"Но быть въ толпѣ безчувственныхъ людей

Оковану приличіемъ безумнымъ,

Безъ цѣли жить, шутомъ пустыхъ страстей,

Изныть дутой въ хаосѣ людномъ, шумномъ,

Гдѣ все, что въ даръ природою дано,

Намъ кажется преступно иль смѣшно,

Гдѣ душно намъ подъ маскою искусства,

Гдѣ рой существъ, а нѣтъ и существа,

Чтобъ раздѣлить души святыя чувства;

Гдѣ Богъ — не Богъ; а люди — божества!

Вотъ міръ! Вотъ жизнь! Вотъ адъ!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тебѣ ль понять мои печали,

Толпа, шумящая въ сей безднѣ бытія?

И въ цѣлый вѣкъ бы мы другъ друга не позна.т!

Печальный міръ, простимся жь, какъ друзья;

Я оскорблялъ не разъ тебя упрекомъ,

Но можетъ быть не столь коваренъ ты?

Но можетъ быть въ державѣ суеты

Я повстрѣчался бъ съ человѣкомъ?

«Бушуй, свободный океанъ!

Ты мнѣ судьбой въ отчизну данъ.

Вотще надъ бездною твоей

Блуждаютъ стаи кораблей,

, Ихъ легкій слѣдъ на мигъ одинъ

Браздишь чело твоихъ равнинъ.

Властолюбивый человѣкъ

Поработилъ твой мирный брегъ,

Не смѣя дерзкою стопой

Попрать порфиры голубой.

Надъ міромъ властвовать любя,

Онъ не присвоитъ у тебя

Твоихъ мятежныхъ, черныхъ волнъ;

Тебѣ корабль — какъ утлый челнъ!

Неодолимый исполинъ,

Когда все бревно на землѣ —

Съ вѣками споришь ты одинъ,

И на сѣдомъ твоемъ челѣ

Сатурнъ не наклеймитъ морщинъ.

Скажи: гдѣ Греція? гдѣ Римъ?

Не ты ли плескомъ волнъ глухимъ

Ихъ потѣшалъ въ былые дни?

Все тотъ же ты? Но гдѣ жъ они?

Ужь ты давно оплакалъ ихъ

Надгробнымъ гимномъ волнъ сѣдыхъ.

Эмблема вѣчной красоты,

Какъ въ первый день явился ты

Необозримо роковой: 1

Таковъ и нынѣ образъ твои.

Онъ отражаетъ въ глубинѣ

То черный ликъ громовыхъ тучъ,

То солнце въ свѣтлой вышинѣ.

Глубокъ ты, грозенъ и могучъ!

Неси жъ мой челнъ къ развалинамъ востока!

Моя душа не будетъ одинока

Въ семьѣ знакомыхъ тѣхъ гробовъ,

Гдѣ прахъ почилъ полубоговъ»

Глубокой древности могила

Покрыта пепломъ вѣковымъ,

Но память! ты клеймомъ святымъ

Безсмертье храбрыхъ заклеймила.

Безстрастный херувимъ земной,

Тебѣ чужда живущихъ злоба,

Ты съ орифламмою святой

Какъ Гавріилъ стоишь у гроба!

"Донынѣ цѣлъ того курганъ,

Кто спасъ отъ ига Персіянъ

Свою отчизну. Вдалекѣ

Бѣлѣетъ онъ въ тѣни лѣсовъ,

Когда на легкомъ челнокѣ

Пловцы несутся вдоль бреговъ,

И пѣснь печальную поютъ

О милой родинѣ своей. "*

Святая пѣснь минувшихъ дней,

Далекой старины пріютъ.

Востока дивная страна,

Всегда цвѣтущая весна

Съ улыбкой дань тебѣ несешь.

Но съ тайной грустью видигнь Грекъ

Поля исполненныя нѣгъ

И неподвижный хороводъ

Твоихъ прекрасныхъ острововъ,

И рядъ наслѣдственныхъ гробовъ.

Гдѣ кости прадѣдовъ легли.

"Тамъ море синее въ дали

Съ закатомъ неба голубымъ

Слилось — и въ тишинѣ надъ нимъ —

Оставя грошъ, самъ Океанъ 1),

Одѣтый въ утренній туманъ,

Любуется зерцаломъ водъ,

Нигдѣ волны не колыхнетъ!

Лишь отражая черный боръ

Съ вершиной теміюсизыхъ горъ,

Онѣ вѣнчаютъ острова.

Лишь иногда кристаллъ едва

Пестрится легкимъ вѣтеркомъ,

Зефиръ играетъ съ мотылькомъ,

Или сорветъ цвѣтокъ — и самъ

По нѣжно бархатнымъ лунамъ

Его разноситъ ароматъ.

Тамъ миртъ цвѣтетъ и по скалахъ

Блеститъ янтарный виноградъ.

Тамъ звучной пѣснею своей

Плѣняетъ розу соловей;

Царица нѣжная садовъ

Съ румянцемъ дѣвственныхъ листковъ

Главу стыдливо наклоня,

Внимаетъ пѣснямъ соловья,

И на пурпуровую грудь

Не смѣетъ снѣжный вихрь дохнуть.

Лишь иногда зефиръ одинъ

Лелѣетъ розу средь долинъ:

И, благодарная къ дарамъ

Неувядаемой весны,

Она даритъ свой ѳиміамъ

Святымъ могиламъ старины.

1) Греческіе художники изображали Океана сѣдымъ старцемъ, увѣнчаннымъ осокою и съ урной въ рукахъ, изъ которой льется источникъ морей.

«Прохлада мирная лѣсовъ

Готова старость осѣнить,

Или восторгъ любви прикрыть»

Увы! но таже сѣнь деревъ

Скрываетъ шайку удальцевъ,

Чей спутникъ — мракъ, товарищъ — ножъ.

Утесъ навислый, для чегожъ

И ты пріемлешь подъ покровъ

Ихъ стаю легкихъ челноковъ?

Въ часъ мирной тишины, когда

Взойдешь вечерняя звѣзда,

Они склоняютъ жадный слухъ.

Чу! пѣснь въ дали гремитъ! — и вдругъ

Убійцы грянутъ — и возникъ

Въ замѣнъ той пѣсни жалкій крикъ!

"Искусствъ изящныхъ колыбель,

Земля, прекраснѣй всѣхъ земель,

Ты небесами создана

Быть алтаремъ земныхъ боговъ:

Но вотъ ужъ нѣсколько вѣковъ,

Какъ пышный образъ твой поблекъ.

О, истребитель человѣкъ!

Для низкой прихоти страстей

Ты свѣтлый край преобразилъ

Въ пустыню мрачную могилъ,

Жилище совъ, вертепъ звѣрей.

Ты мнешь безпечною стопой

Цвѣты рожденные весной;

Но ихъ природа создала,

И потомъ жаркаго чела

Ихъ человѣкъ не орошалъ.

Ихъ лучъ небесный согрѣвалъ,

Они не требуютъ трудовъ,

Растутъ, чтобъ быть красой луговъ.

Познай, что только лишь одна

Твоя пощада имъ нужна.

И для чего же въ той странѣ,

Гдѣ дышетъ нѣга въ тишинѣ —

И буря пагубныхъ страстей

Въ толпѣ свирѣпствуетъ людей?

Какъ будто ангелъ вѣчной тьмы

Расторгъ заклепъ своей тюрьмы,

Всѣхъ серафимовъ одолѣлъ,

И на престолъ небесъ возсѣлъ!

"Я помню мигъ неумолимой,

Когда поблекла красота,

И смерть улыбкой недвижимой

t Сковала юныя уста;

Мертвецъ бездушно охладѣлый

Спалъ вѣчнымъ сномъ, какъ мраморъ бѣлый,

Въ чертахъ печаль и тишина:

Но красота его страшна!

Румянецъ жизни оставался,

И съ блѣдной смертію сливался…

Часъ роковой пробилъ.

Таковъ

Пeчальный видъ тѣхъ береговъ!

То Греція.. на не живая

Какъ прежде, за двадцать вѣковъ!

И тишина въ ней гробовая,

И прелесть мертвая; она

Для наблюдателя страшна!

Но геній старины донынѣ

Царитъ въ родной своей пустынѣ.

Такъ изъ гряды ненастныхъ тучь

Едва сквозитъ вечерній лучъ,

И хладный свѣтъ его печаленъ.

Такъ огонекъ во мглѣ ночной

Осиротѣлою звѣздой

Блеститъ надъ грудою развалинъ.

Такъ при таинственной лунѣ

Бѣлѣешь памятникъ печальный,

И что-то дышетъ въ тишинѣ

Надъ урной тризны погребальной. "

Такъ Байронъ пѣлъ,

И лира громовая

Подъ говоръ волнъ

Была еще стройнѣе.

Но что въ дали

Сливаясь съ небесами,

Какъ дымъ, какъ тѣнь

Мелькаетъ надъ пучиной?

Туда, мой челнъ!

Какой пѣвецъ безпечный

Не посѣтитъ

Царя земныхъ развалинъ?

Державный Римъ

Ты бурный вѣкъ свой отжиль!..

Такъ иногда

На кладбищѣ знакомомъ

Живетъ старикъ

Въ семъ мірѣ запоздалый,

И видитъ онъ

Въ семьѣ гробовъ угрюмой

Своихъ дѣтей

Заросшія могилы!..

"Телескопъ", № 8, 1832