ЕСЕНИН, Сергей Александрович (1895—1925), поэт. Из крестьян Рязанской губ.; детство провел в доме состоятельного деда-старообрядца, 16-ти лет окончил закрытую церковно-учительск. школу. «Сын зажиточной деревни, мужицкий интеллигент полукулацкого происхождения» (А. В. Луначарский), Е. не занимался лично земледельческим трудом. Стихи писал с детства. В 1912 он приехал в
Москву, вошел в Суриковский кружок, был рабочим в типографии, связался с большевистским подпольем, но мечты об «известности и богатстве» увлекли его на иной путь. В 1914 Е. перебрался в Петербург, познакомился с А. Блоком, С. Городецким, З. Гиппиус, Н. Клюевым, стал появляться в буржуазно-дворянских салонах. Первую книгу стихов («Радуница») Е. выпустил в 1916. В том же году поэта пытались приручить придворные круги (мобилизованного поселили в Царском Селе и даже представляли царице), но попытка не удалась. В 1917 Е. сблизился с Ивановым-Разумником и через него с левыми эсэрами. В 1919—21 возглавлял литературную группу имажинистов (см. Имажинизм). Совершил несколько поездок в Европу, Америку и Персию. С имажинистского периода началась печальная полоса беспробудного пьянства и различных скандальных похождений Е. Тяжелая нервная болезнь, овладевшая на этой почве Е., завершилась его самоубийством.
Е. — один из выдающихся поэтов революционной эпохи; его творчество отличается глубокой искренностью, особой интимностью тона и заражающей эмоциональностью («Я сердцем никогда не лгу»). Е. считал себя крестьянским поэтом: в стихотворении «О, Русь, взмахни крылами» он указывает как на своих предшественников на А. Кольцова и Н. Клюева. Связь Е. с поэзией хозяйственного патриархального крестьянства несомненна, но даже и раннее его творчество не исчерпывается этими традиционными мотивами. В первой же книге определилась и тематика Е. «Радуница» — книга о «крае заброшенном, крае-пустыре», о деревенской Руси; но деревня как социальная катогория подменялась у него стилизованным лирическим деревенским пейзажем. Сильная сторона этой поэзии Е. — органическая, интимная близость к деревенской природе. С поэтом «говорят коровы на кивливом языке»; осень кажется ему рыжей кобылой, и даже у родины находит он коровьи глаза; месяц рисуется ему то кудрявым ягненочком, то жеребеночком, запрягающимся в сани, то пастушеским рожком, и даже у любимой — сноп волос овсяных. Все эти образы навеяны крестьянским бытом, телесны, животны, богаты реалистическими деталями. Но это «телесное» мировосприятие замутнено, искажено, подавлено религиозностью патриархальной, сытой деревни, религиозностью, усугубленной влиянием Клюева и утонченных поэтов буржуазно-дворянского декаданса — символистов. Весь мир рисуется Есенину в религиозных образах (сучья стволов — как свечи пред тайной; ветер — схимник; хаты — в ризах образа; поля — как святцы и т. п.); любовь к земле, плоти сочетается в нем с религиозным стремлением к неземному. Крайне характерно, что самое восприятие дерев. Руси окрашено у Е. в явные блоковские тона (заимствование блоковских признаков Руси — степь, ковыль, таинственная дремота); дело доходит даже до воспроизведения блоковских интонаций и ритмико-синтаксич. фигур (ср. стихотворение Е. «Запели тесаные дроги» и «Россию» Блока). Лирика молодого Е. идиллична, она обходит молчанием все страдания угнетенного и разоренного крестьянства; обойден и земледельческий труд (если не считать гротескно-фантастической «Песни о хлебе»). Подобно Клюеву ранний Е. построил свою напевную лирику, использовав разные диалекты. Он перемешивал говор рязанских крестьян с книжнымн церковно-славянизмами и лексикой старинного фольклора. Однако две поэмы 1914 — «Марфа Посадница» и «Ус» — были насыщены, несмотря на церковную стилизацию, глубокой ненавистью к царизму и несомненно отражали антипомещичьи устремления всего крестьянства. В поэмах 1917—1918 («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Иорданская голубица») Е. приветствовал Февральскую и Октябрьскую революции, видя в последней (подобно Клюеву) завершение буржуазно-демократического переворота, а не начало социалистического. Он ждал от революции утверждения «мужицкого рая» — царства свободных мелких собственников, «царства крестьянской ограниченности». Славословия революции переплетались с религиозными образами и с проклятиями по адресу городской культуры и техники. Уже лето 1918 с острым классовым расслоением крестьянства, с комбедами, с резким выявлением гегемонии пролетарского города не могло не разрушить иллюзий Е. К 1920 обозначается мучительный кризис поэта. Е. сознает обреченность родной патриархальной деревни, чувствует себя «последним поэтом деревни», к-рого вытесняет «железный гость». В потрясающей поэме «Сорокоуст» Е. пропел отходную «деревянной Руси» и проклял «электрический восход, ремней и труб глухую хватку». Красногривый жеребенок, обгоняемый стальным конем-паровозом — синтетический символ гибнущей деревенской патриархальщины. «Пугачев» — выражение трагического осознания бессилия крестьянской стихийной революционности. Отсюда — деклассированность Е., мотивы одиночества и отчаяния, увядания и утраты свежести, отсюда — растворение в разгульной и душевноопустошенной городской богеме и как завершение этой жизни — личная драма Е. Образ голубоглазого деревенского юноши перерождается в образ «уличного повесы», «московского озорного гуляки». Появляется поэзия «пропащей гульбы», бреда и безысходности («Исповедь хулигана» и «Москва кабацкая»).
Находясь на краю гибели, стремясь возродиться, Е. вернулся в родную деревню, и эта поездка вызвала попытку стать подлинным поэтом революции. Е. убедился, что реальная деревня ничуть не похожа на образы его стихов («Возвращение на родину», «Русь советская»), он почувствовал, что новой деревне не нужна его стилизованная поэзия. Ему захотелось «задрав штаны, бежать за комсомолом». Он желал быть «певцом и гражданином, чтоб каждому, как гордость и пример, был настоящим, а не сводным сыном — в великих штатах СССР». Он мечтает теперь «стальною видеть бедную нищую Русь» и в «Письме деду» уже ратует за паровоз против лошади. Эта коренная творческая перестройка только одна и могла спасти Е., но у него уже не хватило сил успешно завершить ее. Потеряв патриархально-церковную образность, Е. не сумел найти иной. Отсюда — частые технические срывы и банальности в искреннейших советских стихах. Прошлое душило Е., не позволяло ему подняться, и он проклял это прошлое в потрясающей (как человеческий документ) поэме-исповеди «Черный человек», развенчав стилизованную Русь как «страну самых отвратительных громил и шарлатанов», предав проклятию «есенинщину». Самоубийство Е., шум, поднятый в связи с этим в кругах буржуазно-мещанского национализма, болезненные явления в части молодежи, связанные с влиянием наиболее упадочных стихов Е., — все это вызвало острые споры и разноречивые суждения даже в марксистской среде: одни критики (Н. И. Бухарин) ставили знак равенства между Е. и «есенинщиной», видя в поэте идеолога упадочных настроений послеоктябрьской эпохи; другие (А. В. Луначарский, А. Безыменский и др.), признав необходимость борьбы с «есенинщиной», применяли к поэзии Е. плехановское «отсюда и досюда» (примененное им к Л. Толстому), отвергая реакционные и принимая революционные элементы противоречивого, но богатого творчества Е. Во всяком случае реакционные собственнические, религиозные, националистические и хулиганские элементы поэзии Е. закономерно стали идеологическим знаменем кулацкой контрреволюции, сопротивляющейся социалистической реконструкции деревни.
Собр. соч. Е., 4 тт., М.—Л., 1926—27 (там же подробная библиография).
Лит.: Авербах Л., Культурная революция и вопросы современной литературы, M.—Л., 1928; Бухарин Н. И., Злые заметки, М.—Л., 1927; Воронский А., Литературные типы, 2 изд., М., 1926; Горбачев Г. Е., Современная русская литература, Л., 1928, 3 изд., Л., 1931; Лелeвич Г., Сергей Есенин, М.—Л., 1926; Полонский В. П., О современной литературе, М.—Л., 1928. Сборники: Упадочное настроение среди молодежи («есенинщина»), М., 1927; Против упадочничества, против «есенинщины», М., 1926. Подробнее см. Mордовченко H., К библиографии С. А. Есенина, Рязань, 1927.