А. И. Герцен и новая Россія
правитьСегодня исполняется пятьдесят лѣт со дня смерти одного из замѣчательнѣйших русских людей, — А. И. Герцена.
Полстолѣтія — большей срок, и, казалось-бы, тѣнь Герцена должна возбуждать в нас только историческій интерес. Многое из того, что волновало Герцена и уж не волнует нас больше, многое отошло в область преданій, многое измѣнилось.
И все же, есть вопросы, которые не только так и остались не разрѣшенными, то еще Герценом, но едва-ли еще не обострились в наши дни. И одним из важнѣйших таких вопросов является вопрос о том, по какой дорогѣ пойти Россіи на великом распутьи меж «Востоком» и «Западом»? Строить ли Россіи свою культуру на самобытных, исконных, національных началах, смотрѣть-ли на себя как на особый народ, на особое государство, у котораго «во всем особенная стать», и для котораго по этому законы западно-европейскаго ис-торическаго развитія не писаны, которое должно само создать «доморощенныя» формы этого развитія и, быть может, даже послужить, в этом отношеніи, примѣром Западу, или наоборот признать себя членом европейской семьи государств и, как болѣе молодому члену этой семьи пойти на выучку к своим старшим, по культурѣ, европейским братьям.
Во времена Герцена первой точки зрѣнія придерживались славянофилы, второй — западники. Теперь, чрез пятьдесят слишком лѣт, разумѣется, старыя формы и западничества, и славянофильства уже изжиты, однако и сейчас не прекращается спор о том, строить-ли Россію на «самобытных началах», или безповоротно вступить на путь западнаго культурнаго и политическаго развитія.
Какова же была точка зрѣнія Герцена, — был ли он славянофил, или западник и какіе идейные завѣты оставил он новой Россіи в этом отношеніи?
Сам Герцен, в самый разгар литературных споров между западниками и славянофилами писал в своей дневникѣ в 1841 году: "Странное положеніе мое, какое-то невольное Juste milieu в славянский вопросѣ: перед ними (славянофилами) я человѣк запада, перед их врагами (западниками) — человѣк востока.
Из этого слѣдует, что для нашего времени эти одностороннія опредѣленія не годятся. В частности, о славянофилах Герцен писал: «Истиннаго сближенія между их воззрѣніем и моим не могло быть, но могло быть довѣріе и уваженіе. С полной гуманностью, подвергаясь упрекам со стороны своих друзей, протягивая им руку, желая их узнать, оцѣнить хорошее в их воззрѣніи. Но они фанатики и нетерпящіе и люди. Они создали мір химер и оправдывают его двумя тремя порядочными мыслями… Всѣх ближе из них к общечеловѣческому взгляду — Самарин; но у него еще много твердо и исключительно славянскаго. Аксаков (Константин) во вѣки вѣков останется благородный, но и он не поднимается дальше москофиліи».
Уже из приведенной выдержки мы можем видѣть, в каких пунктах Герцен мог сходиться с славянофилами и соглашаться до какой границы, перейдя которую он становился их страстным противником. Герцен горѣл глубокой любовью к русскому народу, по его словам, «кровь как-то хорошо обращается у русскаго в груди», «из прекраснаго далека», он любил воспѣваемую Гоголем «птицу-тройку», — символ Руси, он не прочь был, похвалиться Русью пред Европою, «Пора, — пишет он, — знакомить Европу с Русью… Пусть она узнает ближе народ, котораго отроческую силу она оцѣнила в боѣ, гдѣ он остался побѣдителей; разскажем ей этом мощной и неразгаданном народѣ, который втихомолку образовал государство в 60 милліонов, который так крѣпко и удивительно разросся, не утратив общиннаго начала, и первый перенес его чрез начальные перевороты государственнаго развитія; о народѣ, который как-то чудно умѣл сохранить себя под игом монгольских орд и нѣмецких бюрократов, который сохранил величавыя черты, живой ум и широкій разгул богатой натуры под гнетом крѣпостного состоянія и в отвѣт на царскій приказ образоваться — отвѣтил чрез сто лѣт громадным явленіем Пушкина».
Как видим у Герцена не было недостатка в любви к русскому народу и к его національным особенностям. И в этой любви к русской народной стихіи он мог сходиться с славянофилами. Герцен восхищается живым народным умом, широтою натуры, величавостью черт, прочностью національнаго харак-тера, в соціальной же области — общинным началом. В ранней славянофильствѣ были черты широкаго народничества, которыя и привлекали Герцена. Если первые славянофилы ненавидѣли Петра Великаго, то между прочим по тому, что реформы, введшія (?) в русскую жизнь централизм и бюрократизм, расходились с нѣкоторыми началами, в которых нельзя не видѣть элементы зарождавшагося самоуправле-нія .
Герцен сближался с славянофилами только постольку, поскольку в славяно-фильствѣ были элементы своеобразнаго народничества. Но и в этом случаѣ подход у него был иной, чѣм у славянофилов. Если нѣкоторые идейные славянофилы и дорожили элементами народнаго самоуправленія, то лишь потому, что элементы эти являлись продуктом нашего самобытнаго народнаго творчества. Славянофилы смотрѣли назад. Герцен, наоборот, смотрѣл вперед. Его занимала не реставрація, а созиданіе будущаго, и он цѣнил то, что может пригодиться русскому народу на пути общечеловѣческаго прогресса.
Таково, в общих чертах, отношеніе Герцена к славянофилам.
Что касается его отношенія к западникам и западу, то Европа тянула его всегда своими знаніями, искусством, философіей, своими освободительными идеалами, высотою своей духовной культуры.
Однако, и с западниками Герцен не мог слиться до конца. Этому много способствовали европейскія событія, современником и даже очевидцем которых пришлось быть Герцену. Реакція, наступившая ослѣ революціоннаго 48 года, повергла его в большое уныніе. И его уныніе объяснялось не столько гибелью его надежд на торжество соціальной справедливости, сколько разочарованіем в самом европейцѣ. В результатѣ революціи, вся власть перешла во Франціи в руки буржуазнаго класса, а «буржуа» не только во Франціи, но и во всей Европѣ, представлялся Герцену мелким, узким, своекорыстным мѣщанином. И Герцену стало казаться, что в тинѣ этого торжества мѣщанства погибнет вся духовная культура Европы.
«Мѣщанство — послѣднее слово цивилизаціи». И Герцен поет «умирающему» Западу «раздирающій душу реквіем» Герцен отворачивается «от предсмертнаго стона великаго борца» (Запада), котораго он уважает, но которому «помочь нельзя», и с упованіемъ смотрит на наш русскій восток, гдѣ есть «общинное владѣніе землей, мір и выборы», на этой почвѣ может вырости «общественная жизнь».
Теперь, чрез 50 лѣт, мы ясно видим, что опасенія Герцена на счет гибели Запада были сильно преувеличены.
Герцен, несмотря на всю геніальность, все же был сыном своего времени, который не может видѣть далѣе своего историческаго горизонта Герцен не мог обладать даром провидѣнія тѣх сил, которыя были заложены в глубинѣ «мѣщанскаго запада», сил не только матеріальных, но и моральных. Не мог предусмотрѣть Герцен и того, что и «мѣщанство» — далеко не послѣднее слово цивилизаціи. Скрыто от его и очей было и то, что Россіи не суждено перепрыгнуть от крѣпостной общины к соціализму, и что настанет время, когда русскій «общин-ный» мужичек будет чуть ли не вилами обороняться от насѣдающаго на него коммунизма, — защищая право на частное владѣніе землей.
Всего этого не мог видѣть Герцен, и потому, до конца дней своих, не мог примирить, в своей душѣ восток и запад, славянофильство а западничество. Он так и остался, в этом вопросѣ juste milieu, — какой-то серединой. Для него эти было тяжелой душевной драмой, но она же больше всего свидѣтельствует о богатствѣ его на туры. Для душевнаго спокойствія он не желая создавать искусствен-ной гармоніи, не желая закрывать глаза на темныя стороны жизни. Во имя правды он предпочитая нести в своей душѣ глубокій разлад. Он видѣл, что есть дола правды у славянофилов, много ея и у западников. Истина гдѣ то в серединѣ, но его время не может найти ее, не можег примирить Восток с Западом. А между тѣм, в этой при-миреніи была одна из главных задач его жизни. Достигнуть этого примире-нія — как бы завѣт, который он завѣ-щая нам.
И найти это juste milieu нам, пожалуй, легче, чѣм было Герцену. Его предупрежденія о вредѣ «москофиліи» остаются в полной мѣрѣ. Его же страхи пред «гнилостью» «мѣщанскаго» запада не оправдались. О неизбѣжности перехода Россіи на путь общеевропейскаго государственнаго развитія едва ли уж и приходится спорить чрез 50 лѣт послѣ смерти Герцена. Слѣдовательно, для нас задача сводится к тому, чтобы найти синтез «общечело-вѣческаго» и «національнаго».
