А. В. Кольцовъ. Народныя пѣсни и пѣсни Кольцова.
править
У всякаго народа съ самаго ранняго времени, еще до его образованія, когда у него не бываетъ даже письменности, возникаетъ самобытная народная поэзія. Самородные, народные пѣвцы, непросвѣщенные наукою, руководясь только врожденнымъ поэтическимъ дарованіемъ, въ пѣсняхъ и сказаніяхъ, безъискусственно слагаемыхъ, выражаютъ все то, что поражало ихъ въ жизни, возбуждало мысли, чувства. Ни у одного народа нѣтъ такихъ пѣсенъ, о которыхъ можно было бы сказать, что онѣ составлены тѣмъ или другимъ поэтомъ древности. Между тѣмъ само собою разумѣется, что пѣсня началомъ своимъ одолжена бываетъ одному какому-нибудь лицу, сердце котораго живѣе поняло поэтическую сторону случившагося и невольно запѣло пѣснь. Сложенная такимъ образомъ пѣсня легко сообщалась народу, приготовленному къ ней уже самымъ событіемъ, и переходила отъ поколѣнія къ поколѣнію, между тѣмъ имя составителя ея забывалось. Хотя мы имѣемъ нѣкоторыя указанія на древнихъ поэтовъ, напр. въ «Словѣ о полку Игоревѣ» упоминается о Баянѣ, но съ именемъ ихъ не связано у насъ въ народной памяти ни одного произведенія старины. Словесность народная, при всей обыкновенной простотѣ и безъискусственности, въ составѣ своемъ заключаетъ все то, что находится въ образованной словесности, только начала эти въ ней не развиты. Самородное эпическое начало обнаружилось въ сказаніяхъ, былинахъ русскаго народа; драматическое въ хороводныхъ и обрядовыхъ пѣсняхъ. Одна изъ древнѣйшихъ народныхъ нашихъ хороводныхъ пѣсенъ, гдѣ обнаруживается драматическое начало, слѣдующая:
А мы просо сѣяли, сѣяли,
Ой Дидъ-Ладо сѣяли, сѣяли, и проч.
Переходъ отъ хороводныхъ къ лирическимъ пѣснямъ составляютъ обрядовыя, которыя поются при святочныхъ играхъ, при обрядахъ свадебныхъ, на гуляньяхъ народныхъ, въ особые дни — въ Семикъ, Ивановъ день, Петровъ и пр. Собственно же къ лирическимъ относятся тѣ пѣсни, въ которыхъ выражаются чувства, возбужденныя или событіями общественнаго быта, или явленіями обыденной народной жизни. Первыя (историческія) пѣсни по содержанію относятся ко времени до XVI в. Втораго рода пѣсни выражаютъ чувства, возбужденныя явленіями семейнаго быта, онѣ чрезвычайно разнообразны, какъ разнообразны самые предметы, которые могутъ въ разныхъ обстоятельствахъ волновать душу. Иногда отецъ разставаясь съ сыномъ отправляетъ его на службу царскую, иногда нѣжная дѣвица заливается слезами по возлюбленномъ другѣ, отправляющемся въ дальній путь; иногда на широкой равнинѣ лежитъ раненый добрый молодецъ и т. п. Выраженія этихъ чувствованій отражаютъ въ себѣ грустную сторону жизни народной, но и радость, и веселье находятъ въ ней свое мѣсто. Характеръ большей части русскихъ народныхъ пѣсенъ заунывный, или отчаянно разгульный. Изложеніе предмета русскихъ пѣсенъ своеобразно и самобытно въ высшей степени. Правда, въ нихъ нельзя найти художественной отдѣлки, нѣтъ утонченной отчетливости въ картинахъ, даже въ самыхъ выраженіяхъ и словахъ, но за то въ нихъ господствуетъ неподдѣльное чувство, полнота ощущеній, простота и естественность, въ нихъ нѣтъ ничего отвлеченнаго и придуманнаго. Почти всякая пѣснь начинается изображеніемъ какой-нибудь черты природы и отъ нея переходитъ къ основной идеѣ:
Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,
А злодѣй тоска въ ретиво сердце!
Человѣкъ въ горести хочетъ найти въ природѣ подобіе своему душевному состоянію и какъ бы утѣшается нашедши сходство. Такая форма выраженія совершенно согласна съ характеромъ простаго народа русскаго. Кто наблюдалъ часто русскаго человѣка, тотъ согласится, что онъ не вдругъ высказываетъ свои мысли и сначала говоритъ обиняками, загадками, желая узнать, какъ слушателю понравится та мысль, которую онъ хочетъ высказать. Притомъ, простой человѣкъ живетъ близко къ природѣ, сочувствуетъ ей, — этимъ и объясняется постоянное обращеніе его въ пѣсняхъ къ ея явленіямъ. Ему кажется, что и она отвѣчаетъ ему сочувствіемъ въ кудрявой березѣ, рябинушкѣ, ивушкѣ, Волгѣ-матушкѣ, Донѣ, синемъ морѣ, солнцѣ, мѣсяцъ, звѣздахъ, вѣтрахъ буйныхъ, птицахъ, звѣряхъ, въ мирномъ раздольѣ полей и пр. Кромѣ этой общей черты есть еще двѣ частныя: одна состоитъ въ сравненіи большею частью отрицательномъ:
"Не сходитъ туманъ съ синя моря,
«Ужъ не выдти кручины изъ сердца вонъ».
"Не звѣзда блеститъ далече во чистомъ полѣ,
«Курится огонекъ малешенекъ».
Другая черта состоитъ въ повтореніи однихъ и тѣхъ же выраженій. Это повтореніе происходить не отъ недостатка словъ, а отъ намѣреннаго желанія поэта остановить вниманіе слушателя на томъ или другомъ словѣ, отъ чрезвычайно тонкаго поэтическаго чутья, и сосавляетъ красоту пѣсни. При этомъ обыкновенно употребляются характеристическіе эпитеты и сравненія, получающіе особенную прелесть и силу черезъ повтореніе ихъ въ извѣстномъ порядкѣ: рябина кудрявая, сердце ретивое, красная дѣвица, добрый молодецъ, чистое поле и пр. Подобные характеристическіе эпитеты употребляются въ нашей народной поэзіи неизмѣнно, подобно эпитетамъ Гомера, и располагаются вмѣстѣ съ существительнымъ и еще другимъ прилагательнымъ къ нему въ видѣ фигуры нарощенія, что даетъ стиху особенную выразительность, напр.
Не огонь горитъ, ретиво сердце,
Ретиво сердце молодецкое.
Только съ Ломоносова стали подражать пѣснямъ, но цѣли себѣ они не уяснили, а потому съ сентиментальностью явились пѣсни къ Хлоѣ, гдѣ были сентименты класицизма и народныя слова. Писали: Нелединскій-Мелецкій, Выйду-ль я на рѣченьку, Дмитріевъ — стонетъ сизый голубочекъ, Мерзляковъ — среди долины, Дельвигъ — Ахъ, ты ночь моя!
Въ послѣдней половинѣ прошлаго вѣка съ голоса пѣвцовъ стали собирать пѣсни, и тогда же лучшіе изъ поэтовъ нашихъ старались подражать имъ и съ этого времени начинается художественное развитіе нашихъ народныхъ пѣсенъ. Блистательнаго развитія наша народная пѣсня достигла подъ перомъ незамѣнимаго и единственнаго въ своемъ родѣ — Кольцова. Алексѣй Васильевичъ Кольцовъ родился въ Воронежѣ, въ 1809 г., октября 2-го. Отецъ его, воронежскій мѣщанинъ, былъ человѣкъ не богатый, но достаточный, промышлявшій стадами барановъ для доставки матеріала на салотопенные заводы. Одаренный самыми счастливыми способностями, молодой Кольцовъ не получилъ никакого образованія. Воспитаніе его было предоставлено природѣ, какъ это бываетъ у насъ и не въ одномъ сословіи крестьянъ и мѣщанъ. Онъ съ раннихъ лѣтъ видѣлъ вокругъ себя домашнія хлопоты, мелочную торговлю съ ея плутнями и продѣлками, слышалъ грубыя и не всегда пристойныя рѣчи даже отъ тѣхъ, изъ чьихъ устъ ему слѣдовало бы слышать одно хорошее. Всѣмъ извѣстно, какова вообще наша семейная жизнь, и какова она въ особенности въ среднемъ классѣ, гдѣ мужицкая грубость лишена добродушной простоты и соединена съ мѣщанскою спѣсью, ломаньемъ и кривляньемъ. По счастью для Кольцова, къ нему не приставала грязь, среди которой онъ родился. Съ дѣтства онъ жилъ въ своемъ особенномъ мірѣ, — и ясное небо, лѣса, поля, степь, цвѣты, производили на него гораздо сильнѣйшее впечатлѣніе, нежели грубая и удушливая атмосфера его домашней обстановки. На десятомъ году Кольцова отдали учить грамотѣ, сначала одному изъ воронежскихъ семинаристовъ, а потомъ въ воронежское училище, гдѣ, впрочемъ, онъ пробылъ не долго. Десяти лѣтъ онъ взятъ былъ изъ училища отцомъ своимъ для того, чтобы помогать ему въ торговлѣ. Отецъ бралъ его съ собою въ степи, гдѣ, въ продолженіи всего лѣта, бродилъ его скотъ. Кольцову полюбилось широкое раздолье степи. Не будучи въ состояніи еще понять и оцѣпить торговой дѣятельности, кипѣвшей въ степи, — онъ тѣмъ лучше понялъ и оцѣнилъ степь, и полюбилъ ее страстно и восторженно, вотъ почему часто упоминается степь въ его стихотвореніяхъ. Когда Кольцовъ достигъ семнадцати лѣтняго возраста, тогда съ нимъ совершилось событіе, имѣвшее могущественное вліяніе на всю его жизнь. Кольцовъ принадлежалъ къ числу тѣхъ страстныхъ организацій, которыя рано открываются для всѣхъ симпатій сердца, для любви и дружбы въ особенности. До сихъ поръ это были чувства и привязанности хотя жаркія, но дѣтскія: теперь настала пора чувствъ и привязанностей другаго рода. Въ семейство Кольцова вошла молодая дѣвушка, въ качествѣ служанки. Несмотря на низкое званіе, она получила отъ природы все, чѣмъ можно было потрясти въ основаніи такую сильную и поэтическую натуру, какова была натура Кольцова. И его чувство не осталось безъ отвѣта. Онъ не только любилъ, онъ уважалъ, свято чтилъ предметъ своей любви, въ которомъ нашелъ свой осуществленный идеалъ женщины, еще не мечтая объ идеалѣ и не ища его. Но эта связь, составлявшая жизнь и блаженство молодаго поэта, не нравилась его семейству и даже безпокоила его. Извѣстное дѣло, что въ этомъ сословіи, первое задушевное желаніе отца состоитъ въ томъ, чтобы поскорѣе женить своего сына на дѣвицѣ съ приданымъ, соотвѣтственно состоянію жениха. Связь Кольцова была опасна для этихъ мѣщанскихъ плановъ; надо было разорвать ее во что бы то ни стало. Для этого воспользовались отсутствіемъ Кольцова въ степь, и когда онъ воротился домой, то уже не засталъ ее тамъ… Это несчастіе такъ жестоко поразило его, что онъ схватилъ сильную горячку. Эта любовь, и въ счастливую годину и въ пору несчастія, сильно подѣйствовала на развитіе поэтическаго таланта Кольцова. Онъ какъ будто вдругъ почувствовалъ себя уже не стихотворцемъ, одолѣваемымъ охотою слагать размѣренныя строчки съ риѳмами, безъ всякаго содержанія, но поэтомъ, стихъ котораго сдѣлался отзывомъ на призывы жизни, грудь котораго носила въ себѣ богатое содержаніе для поэтическихъ изліяній. Жизнь Алексѣя Васильевича лучше всего обрисована имъ самимъ въ пѣснѣ «Разсчетъ съ жизнью», посвященной В. Г. Бѣлинскому. Вотъ эта пьеса:
Моя юность цвѣла
Подъ туманомъ густымъ, —
И что ждало меня
Я не видѣлъ за нимъ.
Только тѣшилась мной
Злая вѣдьма-судьба;
Только силу мою
Сокрушила борьба;
Только зимней порой
Меня холодъ знобилъ;
Только волосъ сѣдой
Мои кудри развилъ;
Да румянецъ лица
Печаль рано сожгла.
Да морщины на немъ
Ядомъ слезъ провела.
Жизнь! зачѣмъ же собой
Обольщаешь меня!
Еслибъ силу Богъ далъ,
Я разбилъ бы тебя!
Развитіемъ своего поэтическаго таланта Кольцовъ много обязанъ сближенію своему съ Серебрянскимъ. Не смотря на схоластическое образованіе, полученное Серебрянскимъ въ воронежской семинаріи, это былъ человѣкъ замѣчательный, съ любящимъ сердцемъ, воспріимчивымъ умомъ и рѣдкими дарованіями. Онъ первый возбудилъ въ своемъ другѣ поэтическіе звуки. Кольцову было въ то время около 21 года. Но еще болѣе Серебрянскаго повліяло на поэтическое развитіе Кольцова его знакомство съ Н. В. Станкевичемъ, личностью, по свидѣтельству современниковъ, въ высшей степени симпатичною и обаятельною. Познакомившись съ Кольцовымъ въ Воронежѣ, Станкевичъ не терялъ его изъ вида, а въ бытность Алексѣя Васильевича въ Москвѣ и Петербургѣ, по дѣламъ отца, ввелъ поэта-самородка въ литературные кружки столицъ. Въ 1835 г. вышло первое изданіе стихотвореній Кольцова; издержки по изданію принялъ на себя Станкевичъ. Стихи понравились публикѣ и даже заслужили полное одобреніе критиковъ; особенное вниманіе обратила на себя «Пѣсня пахаря»:
Ну! тащися, сивка,
Пашней, десятиной;
Выбѣлимъ желѣзо
О сырую землю.
Во время своихъ побывокъ въ столицахъ Кольцовъ познакомился съ Жуковскимъ, Гоголемъ, княземъ В. Ѳ. Одоевскимъ, княземъ П. А. Вяземскимъ и сошелся съ В. Г. Бѣлинскимъ. Знакомства эти съ одной стороны имѣли благотворное вліяніе на дальнѣйшее развитіе и образованіе поэта-прасола, но съ другой стороны окончательно разладили его съ окружавшей его дѣйствительностью. Проза и грязь жизни выступили рельефнѣе и тяжелымъ гнетомъ легли на впечатлительную душу поэта. Онъ не разъ писалъ друзьямъ-литераторамъ, что немногими свѣтлыми минутами въ своей жизни онъ обязанъ только имъ. Свое недовольство и злую грусть-печаль-тоску онъ изливалъ въ неподражаемыхъ пѣсняхъ и думахъ, которыя писалъ большею частью въ воронежской «чайной» Гордѣя Павлова. Къ страшной разладицѣ съ окружавшей его средою присоединились еще плохія торговыя обстоятельства отца. Хлопоты по дѣламъ, хожденіе по переднимъ секретарей и прокуроровъ, всяческія непріятности окончательно подкосили здоровье Кольцова, уже и прежде начавшаго чахнуть. 19-го октября 1842 года онъ умеръ въ Воронежѣ, 34 лѣтъ отъ роду, умеръ такъ же страдальчески, какъ и жилъ. Онъ былъ даже лишенъ медицинской помощи, потому что у его домашнихъ не было средствъ платить врачу и за лекарство. Могила его съ скромнымъ чугуннымъ памятникомъ находится на воронежскомъ новомъ кладбищѣ.
Его считаютъ народнымъ поэтомъ, потому что онъ съумѣль въ своихъ пѣсняхъ ярко выставить многія черты русской народности. Любопытно видѣть, какъ въ народныхъ пѣсняхъ мы находимъ всѣ темы стиховъ Кольцова. Горемычная любовь дѣвушки, любовь-тоска молодца, удальство съ его презрѣніемъ къ долѣ и самая горькая доля. Но всѣ эти тэмы во многомъ измѣнены и развиты своеобразно: успокоивающій идеалъ мирнаго сельскаго труда и семейнаго довольства радостно рисуется вамъ посреди зловѣщихъ образовъ молодецкаго разгула. Лиризмъ Кольцова кладетъ на все нѣжный покровъ утонченнаго чувства, тогда какъ въ народной лирикѣ вы чаще находите ту эпическую форму, которая, представляя фактъ, мало касается его внутренняго мотива. Кольцовъ родился для той поэзіи, которую онъ создалъ. Онъ былъ сыномъ народа, въ полномъ значеніи этого слова. Бытъ, среди котораго онъ воспитался и выросъ, былъ тотъ же крестьянскій бытъ, хотя нѣсколько и выше его. Кольцовъ выросъ среди степей и мужиковъ. Онъ не для фразы, не для краснаго словца, не воображеніемъ, не мечтою, а душей, сердцемъ, кровью любилъ русскую природу, и все хорошее и прекрасное. Не на словахъ, а на дѣлѣ сочувствовалъ онъ простому народу въ его горестяхъ, радостяхъ и наслажденіяхъ. Онъ зналъ его бытъ, его нужды, горе и радость, прозу и поэзію его жизни, — зналъ ихъ не по наслышкѣ, не изъ книгъ, не чрезъ изученіе, а потому, что самъ и по своей натурѣ, и по своему положенію, былъ вполнѣ русскій человѣкъ. Отличіе пѣсенъ Кольцова отъ народныхъ состоитъ въ слѣдующемъ:
1. Въ полномъ художественномъ развитіи образа.
2. Въ изображеніи идеальной стороны чувства: поэтъ не довольствуется однимъ описаніемъ факта, но и представляетъ внутренніе его мотивы.
3. Въ изображеніи природы, независимомъ отъ ея чувственнаго вліянія на человѣка. Такого свободнаго изображенія природы, какъ, напр., въ стихотв. Кольцова «Урожай», гдѣ картина природы осмыслена идеей сельскаго труда, мы не находимъ въ народныхъ пѣсняхъ.