… Имя Аттилы раздалось между дымящимися развалинами города Аквилеи. Онъ шествуетъ, чтобы наносить смерть, и хищныя птицы пьются за слѣдомъ, начертаннымъ его мечемъ. При видѣ разрушающихся зданіи, погружающихся въ волнахъ жгущей золы, сердце его наполнилось свирѣпою горестію. Онъ жалуется на пожаръ исторгшій у него жертвы; онъ скорбитъ, что часы разрушенія текутъ медленно, и сожалѣетъ, что не можетъ быть тѣмъ пламенемъ, которому предоставлено поглотить остатокъ добычи.
Между тѣмъ пламя въ свою очередь смягчаетъ свою ярость: развалины древняго храма однѣ только возвышались среди другихъ обломковъ. Аттила возсѣлъ на сихъ развалинахъ, и покрытый блестящею бронею, онъ казался грознымъ метеоромъ сквозь остатки вьющагося вокругъ его дыма.
«Престолъ изъ развалинъ приличенъ власти Аттилы!» воскликнулъ онъ. «Меня называютъ посланникомъ мщенія; мечъ мой упалъ съ неба. Отъ чего ужасъ моего имени рззгоняетъ предо мною народы земные? Богъ послалъ меня на царства, заслужившія казнь; но мечъ мои неукротимѣе его гнѣва, и на пути моемъ недостаетъ уже жертвъ! Мнѣ уже наскучило быть только орудіемъ небеснаго гнѣва, и отнынѣ я хочу предаться собственной моей ярости. Зачѣмъ знамена мои не развѣвались еще на стѣнахъ вѣчнаго града? Богу Христіанъ принесены въ жертву всѣ добычи, отнятыя у Юпитера. Римъ искони былъ жилищемъ безсмертныхъ, и если хотя одинъ изъ храмовъ уцѣлѣетъ послѣ меня, Одинъ, по слѣдамъ Аттилы, придетъ требовать стоголовой жертвы[1].»
Онъ кончилъ рѣчь, и голосъ его, подобно отгласу мѣдныхъ щитовъ, стоя гнувшихся въ битвѣ, возбуждаетъ свирѣпость дикихъ его воиновъ. Какъ сухіе листья, возмятенные вѣтромъ, они устремились къ вѣчному граду; земля Римская вздрогнула подъ ихъ стопами. Тѣни Камилловъ, Сципіоновъ и Манліевъ устремились въ Капитолію, чтобы снова низвергнуть оттуда варваровъ. Во при видѣ безчисленныхъ полчищъ, тѣснящихся у святыхъ вратъ, при видѣ Рима спокойнаго, хотя беззащитнаго, они увѣрились, что мышцами смертныхъ невозможно отразить подобной опасности — и тѣни героевъ возлегли спокойно въ своихъ гробницахъ.
Однако жъ, одни врата града отворились сами собою. Думая, что это знакъ къ битвѣ, варвары потрясли воздухъ ужасными кликами. Солнечные огни, отражаясь на сѣкирахъ, копьяхъ и мечахъ пятисотъ тысячъ воиновъ, уподоблялись на равнинѣ обширному пламени, предтечѣ пожара, долженствующаго сжечь Римъ. Ты возгордился въ душѣ, о Аттилла! ты вопрошаешь воиновъ твоихъ, придетъ ли Господь Израиля защитить царство Сына Своего. Видишь ли сего старца, облеченнаго въ бѣлую одежду, который приближается къ тебѣ, опираясь на слабую трость? Се воинъ, избранный Всевышнимъ, для сопротивленія тебѣ на пути твоемъ. Уже твои полчища ужаснулись; возмятенныя небомъ, они обращаются вспять при видѣ его посланника. Такъ нѣкогда народы Додонскіе вѣрили, что громы Юпитера отпрядаютъ отъ дубовъ прорицательныхъ, посвященныхъ ему въ глубинѣ лѣсовъ.
Святитель[2] приблизился къ Аттилѣ: "Узнаю тебя, " сказалъ старецъ: «хотя не видалъ никогда твоего лица; посохъ простой пастушки удалилъ тебя отъ бреговъ Лютеціи; стѣны Іисуса Христа будутъ защищены нынѣ подпорою старца. Гнѣвъ Всевышняго не обитаетъ болѣе въ тебѣ; тщетно ты будешь искать прежней свирѣпости во глубинѣ души своей: ты не найдешь ея.» Такъ говорилъ старецъ, и Ангелъ Господень явился надъ сѣдою его главою. Воины непобѣдимаго бросаютъ свое оружіе; Аттила предался бѣгству, закрываясь своимъ щитомъ, и народы вопрошаютъ другъ у друга: что сталось съ воинствомъ, которое едва могла помѣщать земля?