Аттака собакъ подъ Ургутомъ.
(Изъ путевыхъ замѣтокъ Туркестанца).
править
Никакая европейская война не представляетъ собою такого разнообразнаго выбора эффектнѣйшихъ эпизодовъ, какъ тѣ войны, которыя ведутся на окраинахъ цивилизованнаго міра, съ почти полудикимъ непріятелемъ.
Грандіозные ужасы первой, — эти колосальныя побоища, гдѣ въ нѣсколько часовъ погибаютъ десятки тысячъ человѣкъ, имѣютъ дѣйствіе притупляющее самые неподатливые нервы (слишкомъ много крови, чтобы нельзя было наконецъ къ ней привыкнуть) и наблюдатель, пораженный съ самаго начала, постепенно приходитъ въ себя и равнодушно относится къ адскому грому чудовищныхъ орудій, хладнокровно отмѣчая, въ своихъ памятныхъ листкахъ, жертвы происходящей передъ его глазами катастрофы.
Во второмъ случаѣ, на сцену выступаютъ уже не стотысячныя массы, а отдѣльные, единоличные актеры; вы можете слѣдить за рядомъ личныхъ подвиговъ, разнообразіе которыхъ разростается совмѣстно съ разнообразіемъ характера исполнителей. Живой интересъ растетъ съ каждою минутою боя: комизмъ положеній потрясающимъ образомъ смѣшивается съ мрачной трагедіей смерти. Крайнее неравенство силъ, разнообразіе введеннаго въ дѣло оружія, пестрота и разнохарактерность костюмовъ и типовъ; наконецъ, религіозная ненависть, борьба за свои семьи и свободу, всѣ ужасы и безвыходность могущаго случиться плѣна, — разжигаютъ личныя страсти до невѣроятныхъ предѣловъ, и передъ вашими глазами развертывается картина такой оригинально-ужасной борьбы, что вы какъ очарованные не можете оторвать своихъ глазъ отъ страшной арены — и понимаете, что должны были испытывать древніе римляне въ своемъ колизеѣ.
Такимъ характеромъ отличаются войны французовъ въ Алжирѣ, войны которыя велись американцами съ ордами краснокожихъ, и, наконецъ, войны которыя ведутъ наши боевые туркестанскіе баталіоны въ самой глубинѣ центральной Азіи.
Оторванные отъ своихъ семей, отъ своихъ деревень, отъ всего, что только хотя чѣмъ нибудь можетъ напоминать далекую родину, наши солдаты, безъ малѣйшаго ропота, идутъ черезъ безконечныя степи, черезъ мертвые, сыпучіе пески, черезъ горы упирающіяся въ небо своими снѣжными вершинами, — и забираются все дальше и дальше на югъ («все на полдень» какъ выражаются они сами) въ самое сердце неизвѣданной, враждебной Азіи.
Много бѣдъ, много тяжелыхъ нуждъ терпитъ нашъ солдатъ въ этихъ геройскихъ походахъ, — походахъ, съ которыми могутъ только сравняться походы Анибала, походы Александра Македонскаго.
Въ памяти полудикихъ народовъ центральной Азіи, переходя изъ рода въ родъ, разростаясь до сказочныхъ, баснословныхъ размѣровъ, хранятся еще намеки на грандіозныя, завоевательныя попытки Македонскаго героя; его называютъ въ легендахъ и пѣсняхъ кочевниковъ «Улькунъ Искандеръ» — и свято чтитъ суевѣрный дикарь память этаго гиганта, приходившаго съ юга. Теперь видятъ новыхъ пришельцевъ, съ противуположной стороны, — пришельцевъ, передъ горстью которыхъ бѣгутъ несмѣтныя полчища, падаютъ одно за другимъ сильныя, до сихъ поръ считавшіеся непобѣдимыми ханства. И вотъ, народная фантазія слагаетъ новую легенду Она говоритъ, что эти группы людей въ бѣлыхъ рубашкахъ, съ страшными дальнобьющими ружьями, суть передовые отряды того же самаго великаго Искандера, который не умеръ, а весь этотъ длинный рядъ вѣковъ употребилъ на то, чтобы обойти всю землю и зайти со стороны, противуположной его прежнимъ походамъ, — съ сѣвера.
Тяжела походная жизнь русскаго солдата въ этой дикой сторонѣ; только закаленная, гибкая натура славянской расы можетъ бороться со всѣми препятствіями, которыя ставитъ на каждомъ шагу суровая природа, не скупящаяся разсѣивать повсюду всякія невзгоды. Особенно тяжело было прежде, когда наши завоеванія не получили еще серіознаго политическаго значенія. Теперь уже многое не то. Въ главныхъ пунктахъ, въ путевыхъ узлахъ, словно изъ земли выросли города, поднялись крѣпости, прокладываются новые, удобные пути; во-время снабжаются войска и хлѣбомъ и одеждою, — и солдатъ, сдѣлавшій трудный пятидесятиверстный переходъ, разсчитываетъ попасть на все готовое, и вдосталь отдохнуть отъ трудовъ Но давно-ли было, когда отряды наши шли ощупью, сами не зная куда, сами не зная кого имъ прійдется встрѣтить, съ кѣмъ драться и, частенько, сами не зная — зачѣмъ?
Да, то было другое время! трудное, «горевое», какъ выражаются солдаты, вспоминая о недавнихъ походахъ; но это время имѣло и свою увлекательную сторону, это время создало особый, оригинальный типъ русскаго солдата, типъ Черняевскаго туркестанца.
Вымираютъ старые солдаты — то въ гошпиталяхъ, отъ мѣстныхъ, губительныхъ горячекъ, то въ бою, всегда первые подставляя свою безшабашную голову; немногіе уходятъ назадъ въ забытую родину, дослуживъ таки свою долгую, срочную службу, — и рѣдѣютъ ряды степныхъ ветерановъ. Но старый закалъ, этотъ своеобразный боевой духъ заразительно дѣйствуетъ на массу, и долго еще сохранится этотъ особый колоритъ, — развѣ совсѣмъ затихнутъ походы, совсѣмъ прекратятся наши азіатскія войны; а это возможно развѣ только тогда, когда вся Азія обратится въ Тулу или Калугу, — то есть никогда или, по крайней мѣрѣ, въ весьма отдаленномъ будущемъ.
Средне-азіатскія войны выработали особый типъ нашихъ солдатъ, выработали совершенно особую, оригинальную тактику, къ которой совсѣмъ непримѣнимы сложныя хитросплетенія военной науки европейскихъ армій. Да и какъ же могло быть иначе? Отряды въ три или четыре роты (около четырехъсотъ солдатъ) считаются здѣть сильными арміями — и этимъ крохотнымъ горстямъ приходится сталкиваться съ непріятелемъ считающимъ въ своихъ рядахъ десятки тысячъ и даже сотни; подобное неравенство силъ не предвидѣла ни одна военная наука. И только безумная отвага, превосходное оружіе, а главное, таинственное обаяніе непобѣдимости «бѣлыхъ рубахъ» позволяетъ намъ съ успѣхомъ выдерживать эту неравную борьбу.
«Впередъ и постоянно впередъ» — вотъ единственный фундаментъ туркестанской тактики. Отступленіе, нерѣшительность не могутъ имѣть тутъ мѣсто. Иначе, малѣйшее колебаніе можетъ разрушить, или хотя поколебать это таинственное обаяніе, — и тогда, масса, сломивъ главную преграду, раздавитъ эту горсть храбрецовъ, и не помогутъ ей ни винтовки «минье», ни даже вновь присланныя картечницы.
Знойный, удушливый день; солнце поднялось надъ самой головой и палитъ все живое своими отвѣсными лучами. По степной, широко раскатанной дорогѣ клубится густая пыль; въ этихъ облакахъ, медленно разгоняемыхъ лѣнивымъ вѣтромъ, сверкаютъ по временамъ блестящія тѣни, мелькаютъ красныя тряпки значковъ, бѣлѣютъ холщевыя рубахи: это идетъ отрядъ. Не такой отрядъ, который тянется на нѣсколько верстъ, занимая дорогу своими обозами, пушками, массами конницы и пѣхоты; — нѣтъ: онъ весь какъ на ладони, тутъ все: и арьергардъ и авангардъ и обозы
На маленькой азіатской лошадкѣ, лѣниво согнувшись на казачьемъ сѣдлѣ, плетется шажкомъ командиръ… Онъ въ шелковой бѣлой рубахѣ, на которой пристегнуты погоны, обозначающіе рангъ офицера; на головѣ у него широкая, русская фуражка, вся бѣлая съ большимъ холщевымъ назатыльникомъ, спускающимся назадъ въ полъспины; красныя кожаныя шаровары и высокіе походные сапоги завершаютъ оригинальный костюмъ, — далекій отъ установленныхъ, совершенно не практичныхъ форменныхъ костюмовъ, но за то не сочиненный фантазіей одного какого либо лица, а выработанный цѣлымъ рядомъ опытовъ и совершенно удовлетворяющій всѣмъ климатическимъ условіямъ. Съ боку у него виситъ не та неуклюжая, на весь околодокъ гремящая, совершенно никуда не годящаяся сабля въ металическихъ ножнахъ, которою вооружены чуть ли не всѣ европейскія арміи, — а легкая, острая какъ бритва, азіатская шашка, кокетливо, не стѣсняя движенія, перекинуая черезъ плечо на тонкомъ ремешкѣ. За плечами у офицера двухстволка (не для боя, а такъ, при случаѣ стрѣльнуть по фазану или какой нибудь мѣстной дичи, которая и пополнитъ на привалѣ незатѣйливый ужинъ туркестанскаго офицера).
Нѣсколько туземныхъ джигитовъ, въ оборванныхъ красныхъ халатахъ, въ широкихъ чалмахъ или остроконечныхъ хивинскихъ шапкахъ, сопровождаютъ командира: это и лазутчики, и «проводники», все что хотите. Это волонтеры, цѣль которыхъ война, не разбирая за что и съ кѣмъ. Совершенно добровольно пристраиваются они къ нашимъ отрядамъ и довольствуются только возможностью пограбить втихомолку послѣ удачнаго дѣла.
Согнувшись, закинувъ за плечи штуцера, навьюченные словно верблюды, бредутъ поднимая пыль линейные солдаты. Притомились они; липкій потъ грязными ручьями струится по загорѣлымъ лицамъ, пересохли губы и потрескались, пытливо смотрятъ глаза изъ подъ бѣлыхъ козырьковъ шапокъ — они видятъ далеко на горизонтѣ синѣющія вершины холмовъ — у этихъ холмовъ вода, тамъ ночлегъ и отдыхъ; но эту воду, этотъ отдыхъ надо прежде взять съ боя. Недаромъ на горизонтѣ тоже разгуливаютъ по необъятной степи легкія облака пыли. То не вѣтеръ крутитъ, поднимая пески съ обгорѣлой степи; то тысячи невидимыхъ пока за далью конскихъ ногъ переносятся съ мѣста на мѣсто, горячась подъ своими разнообразными всадниками.
Врагъ близко. Его чуютъ наши туземные волонтеры и суетятся, безпрерывно приподнимаясь на высокихъ стременахъ, силясь разглядѣть что нибудь за этою пылью; его чуютъ и наши бывалые степные ветераны, осматривая на ходу замки своихъ винтовокъ.
Киргизы, при вьючныхъ верблюдахъ, дикими криками и ударами ногаекъ сгоняютъ растянувшихся по дорогѣ верблюдовъ, — а то неравно отхватятъ лихіе наѣздники, которые все ближе и ближе стягиваются къ нашему отряду, замыкая свой волнующійся, живой кругъ. Окружить маленькій русскій отрядъ и налетать на него со всѣхъ сторонъ — вотъ единственная тактика азіатовъ.
— Теперича гранатою бы въ нихъ!… говоритъ одинъ солдатъ другому, закусывая туземною лепешкою, которую раздобылъ изъ своего мѣшка-магазина.
— Далеко; погоди, ближе подойдутъ, отвѣчаетъ другой.
— Чего далеко? ежели по той кучѣ — такъ въ самый разъ
Раздается собачій лай и злое, разнохарактерное тявканье…. Это ротныя собаки, которыя все время носились по степи, вылавливая сусликовъ и другую степную живность; а теперь, почуявши близость ненавистнаго врага, собрались всѣ къ своимъ хозяевамъ и злобно рычатъ, вглядываясь въ далекія массы вражескихъ джигитовъ.
На досугахъ, во время мирныхъ стоянокъ, солдаты, лишенные общества, въ которомъ они могли бы найти хоть какое либо развлеченіе, — находятъ себѣ другого рода забавы Они заботливо выкармливаютъ всѣхъ щенятъ и усердно занимаются ихъ дрессировкою. Едва только какая нибудь косматая Жучка или Діанка принесетъ многочисленное потомство, какъ уже всѣхъ щенятъ разобрали ро рукамъ; начинается самое заботливое ухаживаніе, а потомъ, когда малолѣтки станутъ прочно на своихъ косматыхъ ножкахъ, они поступаютъ въ солдатскую науку. «Потому, хозяинъ служитъ — и ты служи» говоритъ усатый ветеранъ, весь увѣшанный георгіевскими петличками, сосредоточенно устанавливая лохматаго «Шарика» на заднія лапки.
Въ число этихъ разнообразныхъ штукъ «солдатской науки» входитъ обязательнымъ образомъ…. бросаться на всѣхъ, кто только подходитъ къ отряду въ азіатскомъ костюмѣ.
Большаго труда стоитъ потомъ удержать этихъ понятливыхъ псовъ отъ самой яростной аттаки на ненавистные халаты — и наши милиціонеры-туземцы только тогда могутъ быть покойны, когда собаки успѣютъ привыкнуть и приглядѣтся къ ихъ лицамъ и поймутъ, что это союзники, а не враги, и что ихъ рвать не слѣдуетъ.
Откормленныя до сыта, выросшія въ холѣ и нѣгѣ, эти собаки лостигаютъ иногда значительныхъ размѣровъ и значительной силы — и съ помощью своей природной отваги, пренебрегая сабельными ударами и уколами пикъ, онѣ яростно нападаютъ на чужихъ всадниковъ и частенько стаскиваютъ съ сѣдла, уцѣпившись зубами за широкія полы халата.
Горе упавшему, горе тому кого собьетъ перепуганная лошадь — его заживо, буквально, разорвутъ озлившіяся, науськанныя собаки.
Туркестанскій солдатъ въ своихъ Жучкахъ, Балеткахъ, Куцыхъ и Діанкахъ имѣетъ самыхъ надежныхъ союзниковъ, въ преданности которыхъ онъ можетъ быть совершенно слѣпо увѣренъ.
Роль, которую играютъ собаки при отрядахъ, весьма серіозна — и пренебрегать услугами этого животнаго въ военномъ дѣлѣ никогда не слѣдуетъ.
Особенно эта услуга важна въ аванпостной, сторожевой службѣ.
Утомленный громаднымъ переходомъ, — такимъ, для котораго какому нибудь гвардейскому батальону понадобилось бы четыре дня, не менѣе, — невольно дремлетъ, облокотившійся на ружье часовой; но не дремлетъ за него косматый Шарикъ, и свернувшись клубочкомъ у ногъ своего хозяина, чутко поводитъ своими короткими ушами. Покойно могутъ спать солдаты, какъ бы ни былъ близокъ врагъ, зная, что ихъ многочисленные псы подымутъ оглушительную тревогу при малѣйшемъ его приближеніи.
Въ одномъ изъ горныхъ нашихъ походовъ, вой собакъ предупредилъ отрядъ почти за часъ до появленія непріятельскихъ всадниковъ. А сколько лазутчиковъ, сколько одинокихъ джигитовъ, подползавшихъ къ сонному отряду, были буквально пойманы нашими собаками.
Не даромъ обходятся псамъ ихъ геройскіе, боевые подвиги; въ пестрыхъ стаяхъ ротныхъ собакъ вы всегда найдете болѣе трети калѣкъ — то трехногихъ, то съ обрубленнымъ ухомъ, то покрытыхъ полу-зажившими широкими рубцами; — и какъ заботливо ухаживаютъ солдаты за ранеными псами! они не дѣлаютъ разницы между заботой о всѣ и человѣкѣ и ровно относятся и къ тому и другому.
На мой вопросъ, послѣ ургутскаго дѣла: — А убитыхъ сколько? — одинъ изъ унтеръ-офицеровъ мнѣ отвѣчалъ совершенно серіозно:
— Пятеро, ваше благородіе, Данило Максимовъ, Никита Ершовъ, Павелъ Ивановъ, «Волчекъ» и «Куцый». Да, Волчекъ и Куцый, сосчитаны были тоже въ числѣ павшихъ героевъ.
Рисунокъ нашъ изображаетъ одну изъ характернѣйшихъ сценъ подобной собачьей аттаки въ одномъ изъ сраженій «бухарскаго похода» въ 1868 году — именно эпизодъ передъ штурмомъ горнаго селенія «Ургутъ».
Еще съ вечера, отрядъ нашъ, состоявшій изъ шести ротъ пѣхоты, сотни казаковъ и двухъ пушекъ, остановился на ночлегъ въ виду Ургуга, до котораго оставалось не болѣе пяти верстъ. Передъ нашими глазами высоко поднимались темныя, горныя громады — и только скалистыя вершины ихъ были залиты красивымъ свѣтомъ заходившаго солнца. Не то туманъ, не то облака ползли по горамъ, спускаясь все ниже и ниже; въ этихъ дымчатыхъ полосахъ виднѣлись темныя пятна — это были сады, окружающіе горное селеніе; кое гдѣ искрилися яркія точки разложеныхъ огней и глухо доносился гулъ вѣтра, прорывавшагося въ горномъ ущельѣ — при входѣ въ которое и расположенъ былъ Ургутъ, — это сторожевое гнѣздо непокорныхъ горцевъ.
Всю ночь велись длинные переговоры; пріѣзжали изъ Ургута какіе-то странные всадники, быстро уѣзжали, возвращались снова, и снова начинались безконечныя трактованія. Впослѣдствіи мы узнали, что все это было только военной хитростью — непріятелю надо было выиграть время, такъ какъ мы нагрянули совершенно врасплохъ, и они боялись, что мы начнемъ дѣло тотчасъ же, не откладывая атаки до слѣдующаго утра.
Всю ночь, между тѣмъ, въ тѣсныхъ улицахъ селенія воздвигались барикады, заваливались дороги и рылись оборонительныя канавы.
Утромъ на разсвѣтѣ, отрядъ нашъ, совершенно отдохнувшій и плотно закусившій жирныхъ мясныхъ щей, тронулся къ горамъ. Не доходя версты до садовъ, мы стали чтобы еще разъ попытаться склонитъ ургутцевъ къ покорности. Но теперь тонъ уже перемѣнился, и намъ отвѣчали самыми оскорбительными насмѣшками. Намъ говорили:
«Къ нашему городу подходилъ Тамерланъ (такъ написано въ нашихъ книгахъ) и ушелъ ни съ чѣмъ. На насъ шолъ Эмиръ Бухарскій и осрамилъ только свою бороду — положите и вы грязь на свою голову; — но у Эмира было войско: сколько глазъ ни видѣлъ съ высоты нашихъ горъ все это было покрыто его сорбазами; его зеленыя палатки тянулись вдоль, вплоть до самаго неба. А вы съ чѣмъ пришли, гдѣ ваше войско? Это чтоль?» и они презрительно поглядывали на нашъ крошечный отрядъ, на наши единственныя двѣ пушки, и даже сплевывали въ сторорону, чтобы выказать намъ своей полнѣйшее презрѣніе.
Дѣлать было нечего, пришлось атаковать страшный Ургутъ и показать горцамъ, что иногда горсть бѣлыхъ рубахъ значитъ больше чѣмъ несмѣтныя полчища красныхъ куртокъ.
Къ вечеру Ургутъ палъ. Онъ былъ разграбленъ до тла и пылалъ, поднимая высокіе столбы чернаго дыма. Но эта адская аттака и намъ обошлась не дешево. Свирѣпо дрались ургутцы, шагъ за шагомъ защищая каждый кустъ своихъ родныхъ садовъ, каждую саклю своего селенія. Хвастливыя власти, ведшія съ нами переговоры, бѣжали прежде всѣхъ — и настоящими защитниками оказались не воины, а жители вольнаго селенія.
Покуда велись утренніе переговоры, нетерпѣливые ургутскіе наѣздники все ближе и ближе подскакивали къ нашимъ ротамъ и задирали нашихъ солдатъ, спокойно дожидающихся сигнала аттаки, то вызывающимъ гиканьемъ, то задорною бранью, а то подчасъ и маленькой, уныло гудящею пулькою, выпущенною изъ дула фитильнаго мултука (родъ ружья) съ подсошкою.
Ободренные безнаказанностью, джиты все ближе и ближе подскакивали, и наконецъ появились уже не болѣе какъ во ста шагахъ передъ нашимъ фронтомъ. Тогда выведенные изъ терпѣнія солдаты пустили на нихъ своихъ псовъ, давно уже рвавшихся отъ нетерпѣнія, — и началась отчаянная травля. Ближайшіе смѣльчаки разомъ поплатились за свою отвагу, и непріятельская кавалерія должна была отступить передъ своими четвероногими противниками. Еслибы боевые подвиги собакъ записывались въ военныя лѣтописи человѣчества, то 12 мая 1868 года заняло бы одну изъ блестящихъ страницъ военной исторіи.
