Асканіо Риччи. Драма. Сочиненіе Б. Б. (1839). Москва. Въ muп. Николая Степанова. 1845. Въ 12-ю д. л. 186 стр.
Случаюсь ли вамъ видѣть, какъ дѣти пускаютъ мыльные пузыри? Съ какою радостью смотритъ они на свое произведеніе, когда переливы свѣта образуютъ на немъ различные цвѣта, то оранжевые, то голубые, то зеленые! Все вниманіе ихъ сосредоточено на этомъ восхитительномъ зрѣлищѣ; очарованіе ихъ такъ сладко, что они ни мало не подозрѣваютъ непрочности своего наслажденія: имъ кажется, что они долго будутъ имъ любоваться. Но малѣйшее дуновеніе вѣтерка разрушаетъ всѣ ихъ надежды, — пузырь лопается, и очарованіе исчезаетъ, оставивъ послѣ себя непріятные слѣды мыльной пѣны, въ ознаменованіе пустоты и ничтожности ихъ труда. Подобное явленіе въ литературномъ отношеніи составляетъ драма г-на Б. Б. Главное достоинство ея заключается въ правильномъ, гладкомъ, даже, если хотите, блестящемъ, звучномъ стихѣ. Но модъ этимъ лоскомъ скрывается вся бѣдность, нищета содержанія. Выражаемыя этимъ мыльнымъ стихомъ чувства, при всей ихъ напыщенности, ложны, вялы, натянуты. Впрочемъ, не вся драма писана стихами: есть также и права, которая рѣшительно ни въ чемъ не уступаетъ стихамъ. Драматизма того, который заключается въ оригинальности, самостоятельности мысли, дающей направленіе всему созданію, въ сильномъ, вѣрномъ изображеніи страстей, развивающихся подъ вліяніемъ одной идеи, въ активности и разнообразіи характеровъ, стремящихся хотя разными средствами но къ одной цѣли, наконецъ въ естественности и непринужденности самаго хода дѣйствія, собственною силою достигающаго своего назначены, вы напрасно будете искать въ безцвѣтномъ произведеніи г. Б. Б. Вмѣсто всего этого, встрѣчаете въ немъ великолѣпныя фразы, лишенныя всякаго значенія, блистательный наборъ словъ, трескотню, кромѣ оглушительнаго шума въ ушахъ непроизводящую никакого другаго дѣйствія. Съ самой первой строки и до самой послѣдней идетъ одна та же скучная, утомительная исторія, одинъ и тотъ же неугомонный трезвонъ. Но мы намѣрены познакомить васъ ближе съ талантомъ г. Б. Б. Вотъ первая сцена, которою начинается драма:
«Никого нѣтъ. — Я, мое сердце и ожиданіе… Здѣсь полный тріумвиратъ любви. — Какъ надобно мало для счастія! Но эта бездѣлица, малость — она велика, необъятна, когда составляетъ для человѣка все! Дайте ему эту малость — ему будетъ богатъ какъ Крезъ; отымите — онъ станетъ бѣднѣе Ира!…
О, сколько свѣтлыхъ чувствъ кипитъ въ моей груди!
Для счастія души мнѣ надо такъ немного:
Я только бы хотѣлъ ихъ свято раздѣлить
Съ другою чистою и свѣтлою душею,
Съ душою женщины — невиннымъ существомъ —
Съ прекрасными отблескамъ небеснаго въ земномъ.
О, бѣденъ человѣкъ безъ свѣтлыхъ впечатлѣній;
Несчастенъ если ихъ имѣя не дѣлитъ —
И жизнью, полною небесныхъ наслажденій
Одна душа его безрадостно кипитъ.
Огонь томительный, тревожный, необъятный,
Огонь томительный, небесныя мечты…
Природа передъ нимъ раскрыла красоты,
Все видимое имъ такъ ясно, такъ понятно.
И жаждетъ онъ свои восторги передать,
Услышать сердцу гласъ отзывный,
Любить и чувствовать взаимно
И жизнію двойной творца благословлять.
Я не искалъ ея… Она была мечтою,
Неяснымъ призракомъ сперва явилась мнѣ;
Но я узналъ ее въ безвѣстной тишинѣ
И полюбилъ ее моей душою.
Но робкій я не могъ словами передать
Души тревожныя страданья
Moи надежды я желанья!
Не смѣлъ я ей истолковать.
Но не сокроешь мысль живую…
Сегодня, въ этотъ день родилася она!…
Я встрѣчу здѣсь ее… Душа моя полна
Я эту полноту ей смѣло истолкую —
И свѣтлою душой она меня пойметъ,
Быть-можетъ наградить любовію взаимной,
Быть-можетъ…»
Наговорено, какъ изволите видѣть, довольно-бойко. Но что же это такое? Уже-ли въ-самомъ-дѣлѣ такимъ вычурнымъ языкомъ высказывается истинной чувство любви! Эти немногія строки не даютъ ли полнаго права предугадывать напередъ весь призрачный характеръ этого главнаго дѣйствующаго лица въ драмѣ, а за нимъ и всѣхъ другихъ? Асканіо въ порывѣ своего одушевленія наговорилъ бы, можетъ-быть, и больше, но ему помѣшалъ братъ его, Фиделіо. Оба они — ученики одного римскаго живописна Франческо, и оба влюблены въ хорошенькую его дочь Маргариту, которая, однакожъ, нравится и прочимъ ихъ товарищамъ по школѣ. Но Фиделіо успѣлъ ихъ всѣхъ предупредить въ расположеніи и благостности мамзель Маргариты. Насталъ день именинъ Маргаритиныхъ, и онъ рѣшился поднести ей букетъ цвѣтовъ. Неся этотъ-то букетъ, онъ встрѣчается съ Асканіо, открываетъ ему свою любовь къ Маргаритѣ и намѣренъ просить ея руки, и такимъ жестокимъ для сердца Асканіо открытіемъ опровергаетъ всѣ его мечты и надежды. Этотъ ударъ такъ сильно поражаетъ его, что онъ начинаетъ, кажется, бредить, по-крайней-мѣрѣ монологъ его по случаю такой неудачи очень походитъ на бредъ:
«Итакъ вотъ что значитъ одна минута… Упасть съ облаковъ, отказаться отъ неба въ тѣ радостныя мгновенія, когда ужъ касаемся къ нему головою. Вотъ гдѣ судьба! Она можетъ безжалостно изорвать наше сердце въ клочки и бросить его голодной дѣйствительности, какъ псу. А дѣйствительность, эта нагая дѣйствительность и слѣпа и безумна. Она бѣжать по цвѣтамъ, она топчетъ ихъ безъ разбора, скользитъ, спотыкается, разбиваетъ хрустальный черенокъ мечты — и мы плачемъ надъ черепками!…»
Въ это самое время въ саду показывается Маргарита. Маффле, одинъ изъ товарищей Асканіо, которые всѣ собрались вмѣстѣ, указываетъ ему на Маргаруту. Асканіо, вѣроятно, раздосадованный своею неудачею, не хочетъ смотрѣть туда, куда показываетъ ему Маффле, и, указывая ему самому на козла, изображеннаго на ландшафтѣ, говоритъ:
«Посмотри Маффле, вотъ мамзель Маргарита.
Что ты! я развѣ не вижу, что это козелъ?
Слушай Маффле: — если ты знаешь разницу между дѣвушкою и козломъ, то я вѣрно найду различіе межь осломъ и межь человѣкомъ.
Что это значитъ?
Это значитъ, что оселъ никогда не можетъ быть человѣкомъ, но человѣкъ можетъ быть иногда осломъ.
Э-ге! Это мнѣ кажется уже черезъ-чуръ умно.
Не дивлюсь, потому-что это тебѣ кажется.
Но что это значить?
Когда ты не поймаешь, то это значитъ; поди, убирайся къ чорту — и не мѣшай мнѣ работать.»
Обругавъ такимъ-образомъ ни за что, ни про что, и, какъ ему вѣроятно показалось, довольно-зло, а не глупо, бѣднаго Маффле, и продекламировавъ превыспреннымъ слогомъ нѣкоторые премудрости, которыхъ безъ-сомнѣнія и самъ не понялъ, Асканіо оставилъ своихъ товарищей. По удаленіи его, входитъ Франческо и предлагаетъ дочь свою тому изъ учениковъ въ замужство, кто въ извѣстный срокъ напишетъ лучшую картину. Всѣ принимаютъ это предложеніе, и падаютъ отъ восторга на колѣни передъ Маргаритою. Въ эту минуту входитъ Асканіо и объявляетъ, что онъ не согласенъ состязаться; на вопросъ Франческо: почему жь? онъ отвѣчаетъ довольно-хитро:
«Я вамъ не истолкую
Того, что мудро такъ отъ насъ утаено:
Судьбами міра кто-то правитъ,
Надъ человѣческой судьбой
Есть кто-то выше. Надо мной
Шатеръ небесный воздухъ давитъ:
А тамъ, надъ небомъ, можетъ быть
Еще есть небо. — Для чего же,
Намъ искушать его? — И кто же
Намъ можетъ небо замѣнять?
Скажи, маэстро, воля птицы
Не также ль небу дорога,
Какъ воля сердца!»
Послѣ этого онъ уѣзжаетъ въ Венецію, давъ вѣрное слово возвратиться черезъ годъ на свадьбу Фиделіо, которому онъ отдаетъ преимущество предъ другими состязателями. Но передъ отъѣздомъ Асканіо прощается съ ними въ трактирѣ, гдѣ онъ забавляется виномъ и пляскою трактирщика, выкидывающаго разныя штуки, чтобъ только дать ему случай поумничать и отпустить нѣсколько фразъ. Онъ сравниваетъ своихъ товарищей съ этимъ плясуномъ и находитъ, что они также смѣшны. Но вдругъ нападаетъ на него грусть, какое-то предчувствіе, что онъ не увидитъ больше своего брата, и съ этою грустью онъ наконецъ отправляется. Проходитъ полгода. Фиделіо видится съ Маргаритою, и говоритъ, что картина это уже кончена. Маргарита удивляется, что онъ написалъ ее такъ скоро. Фиделіо, какъ братъ Асканіо, отвѣчаетъ ей къ его тонѣ:
«Не, я — любовь моя писала! А любовь,
Какою я люблю тебя, о Маргарита! —
Раздольна, широка какъ небо. — Да;
Какъ небо и возвышенна! Червямъ
Не доползти до ней! — И знаешь ли? Когда
Они не доползутъ, то я уже увѣренъ,
Что не кому создать такой картины, какъ моя!»
Родольфо, который также плѣненъ прелестями Маргариты, подслушиваетъ эти слова, принимаетъ ихъ личнымъ для себя оскорбленіемъ и рѣшается принести дружбу въ жертву своей любви: отправляется къ одному жиду, беретъ у него ядъ, и намѣревается отравить Фиделіо. Онъ является къ нему, представляетъ, какъ онъ нехорошо сдѣлалъ, открывъ Маргаритѣ тайну картины, и, во избѣжаніе огласки этой тайны, убѣждаетъ его написать къ ней письмо, которое бы заключалось въ томъ, что онъ недоволенъ своею картиною, и въ порывѣ своего отчаянія сжегъ ее, но впрочемъ началъ другую. Фиделіо вѣритъ ему и слѣдуетъ въ точности его совѣту. Родольфо выманиваетъ у него деньга подъ видомъ займа и отравляетъ его. Когда тотъ начинаетъ жаловаться на боли въ сердцѣ, онъ отвѣчаетъ, что это ничего, что это черви вползли на небо. Фиделіо умираетъ. Родольфо овладѣваетъ его картиною, представляетъ ее на конкурсѣ, получаетъ вѣнецъ первенства руку Маргариты, которая недолго грустила по смерти своего прежняго друга и рѣшилась утѣшаться любовью другаго, послушная во всемъ волѣ своего дражайшаго родителя, какъ я подобаетъ покорнѣйшей дочери. Между тѣмъ, возвращается Асканіо и поспѣваетъ къ самой свадьбѣ — но не Фиделіо, какъ онъ думалъ, а Родольфо. Онъ узнаетъ, что Фиделіо умеръ, и здѣсь-то начинаетъ особенно выступать его патетическая роль; изступленіе, въ которое повергаетъ его это горестное извѣстіе, не имѣетъ предѣловъ; онъ неистовствуетъ — потомъ утихаетъ, подозрѣваетъ Родольфо въ убіеніи брата, еще болѣе увѣряется въ этомъ увидѣвъ похищенную Родольфомъ картину. Фиделіо открываетъ свои подозрѣнія другу своему Гверино, и соглашается съ нимъ открыть эту страшную тайну и отмстить убійцѣ. Чтобъ вѣрнѣе достигнуть своей цѣли, онъ притворяется помѣшаннымъ отъ потери любимаго брата. Онъ говоритъ, что также хочетъ писать картину, и выбралъ предметомъ для нея отравленье. Родольфо не мѣритъ этому сумасшествію, подозрѣваетъ, что подъ видомъ его скрывается какой-нибудь замыселъ, угрожающій его собственному спокойствію, жалѣетъ, что для большей безопасности своей не сбылъ и его такъ же съ рукъ, какъ Фиделю, но оправдываетъ себя въ оплошности тѣмъ, что это новое преступленіе могло бы обратить на вето всѣ подозрѣнія. Между-тѣмъ, проходитъ уже три года отъ смерти Фидедіо, а еще никакихъ слѣдовъ убійства не было открыто. Асканіо упрекаетъ себя въ медленности своего мщенія длинною, великолѣпною тирадою. Наконецъ Гвериво отъискиваетъ Жида, который продалъ Родольфо ядъ, и съ которымъ находился въ связи одинъ графъ Альфонсъ. Этотъ графъ покупаетъ черезъ него у Родольфо жену его, обѣщай ему своимъ покровительствомъ и вліяніемъ доставить славу перваго, знаменитѣйшаго художника. Маргарита узнаетъ объ этомъ торгѣ отъ самаго Альфонса и упрекаетъ его въ злодѣйствахъ. Родольфо приказываетъ ей бѣжать съ винъ. Она не повинуется. Онъ убиваетъ ее. Являются полицейскіе и Джузеппо — Жидъ, продавецъ вдовъ и обличитель преступленій Родольфо. На Родольфо накладываютъ цѣли, а Асканіо говорятъ, что онъ выигралъ прекраснѣйшую виллу, которую герцогъ назначилъ въ награду тону, кто представитъ на выставку лучшую картину, заслужилъ лавровый вѣнокъ, и что самъ герцогъ желаетъ его видѣть. Но Асканіо отвѣчаетъ однимъ молчаніемъ; наконецъ выходитъ изъ задумчивости, и произноситъ свою послѣднюю, вдохновенную рѣчь, которою оканчивается драма. Вотъ этотъ любопытный финалъ:
«Мой отвѣтъ —
На небесахъ, друзья мои! — Я скоро
Самъ отнесу его къ Владыкѣ горнихъ силъ. —
Богатства, почести, вѣнокъ лавровый…
На что мнѣ ихъ?… Мой подвигъ совершенъ. —
Онъ былъ ужасенъ! — жизнь моя
Прошла какъ буря! Волны моря
Рубили бѣдный мой корабль; — обломки —
Разбросаны по волѣ вѣтра; парусъ —
Изорванъ въ клочья; вѣрный якорь —
Пошелъ ко дну… Я совершилъ
Обѣтъ тяжелый жизни — и доволенъ.
Настанетъ день — но онъ не для меня!..
Живите люди! — Ты, Гверино,
Возьми Франческо; какъ отца
Лелѣй его. Онъ долго жилъ; а старость
Должна покоиться отрадно, какъ дитя.
Внучатъ его — дѣтей несчастной Маргариты, —
Возьми къ себѣ; будь имъ отцомъ. — Мое богатство
Я отдаю тебѣ.
Асканіо! Но ты…
Не прерывай меня. — Отнынѣ
Я не живу для васъ. Свершивши подвигъ, —
Я отрекаюсь міра. Но, и отрекаясь, не хочу
Произносить упрека… Міръ и люди! —
Я васъ прощаю… Душу, чистую какъ голубь,
Я приношу на жертву Богу. — О, молитесь!
Молитесь обо мнѣ. Я вижу небо… тамъ —
Фиделіо и Маргарита… О, Франческо! Скорѣй туда!
Великій Боже!
Будь милосердъ!…
Молитесь объ Асканіо, молитесь!…»
Г. Б, б. вѣроятно хотѣлъ написать другаго «Гамлета», а написалъ пародію на это дивное, глубокое, мощное созданіе творческихъ силъ Шекспира. Нѣтъ, трудно пигмкю сравниться съ великаномъ! На какіе бы огромные подмостки онъ ни сталъ, чтобъ помѣряться съ гигантомъ, онъ всегда будетъ смѣшонъ и жаденъ, какъ смѣшно и жалко все, что не дается природою, и между-тѣмъ корчитъ изъ себя великое. Страшно и подумать, чтобъ г. Б. Б, могъ сдѣлаться вторымъ Шекспиромъ, не смотря на свои претензіи и права на это славное имя. А впрочемъ, Гамлетъ и Асканіо Риччи одно и тоже. Тамъ Гамлетъ мститъ на смерть отца, здѣсь Асканіо мститъ на смерть брата, которая въ томъ и другомъ случаѣ произошла отъ одинаковыхъ причинъ. Тамъ Гамлетъ представляется сумасшедшимъ, здѣсь такимъ же становится Асканіо. Тамъ Гамлетъ обличаетъ свою мать въ измѣнѣ отцу, здѣсь Асканіо обличаетъ Маргариту въ измѣнѣ брату, и беретъ съ все такую же клятву хранить тайну, которую онъ ей открылъ, какую Гамлетъ беретъ отъ своей матери. Словомъ, сродство между тою и другою драмою необыкновенное. Если есть какая разница, то самая пустая: произведеніе Шекспира есть могучее, самобытное созданіе всемірнаго генія, а сочиненіе г-на Б. Б. есть рабское, безжизненное, безцвѣтное, пустое, трескучее, натянутое, вздорное, скучное, нестоящее никакого вниманія въ литературномъ мірѣ явленіе. Это, какъ мы сказали въ началѣ нашего разбора, ни больше ни меньше, какъ мыльный пузырь.