Архимандрит Фотий, (Карнович)/ДО

Архимандрит Фотий,
авторъ Евгений Петрович Карнович

Опубл.: 1884. Источникъ: az.lib.ru • настоятель Новгородскаго Юрьева монастыря (1792—1838).

Евгений Петрович Карнович

Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий

Архимандритъ Фотiй,
настоятель Новгородскаго Юрьева монастыря
1792—1838

Въ исходѣ царствованія императора Александра Павловича стало замѣтно проявляться религіозно-мистическое направленіе въ средѣ образованныхъ классовъ русскаго общества. Подробное изслѣдованіе причинъ этого явленія не составляетъ предмета нашей статьи, но тѣмъ не менѣе приходится сказать, что едва ли не главною причиною такого явленія была наклонность самого государя къ религіозному мистицизму. Замѣчательно, что въ то время, когда нашъ русскій расколъ подвергался со стороны тогдашнихъ правительственныхъ властей строгимъ преслѣдованіямъ, иноземныя религіозныя ученія, — въ сущности нисколько не менѣе сумазбродныя, какь иные раскольничьи толки — распространялись у насъ совершенно свободно и приверженцами ихъ дѣлались личности, занимавшія высокія мѣста въ составѣ государственнаго управленія. Въ свою очередь, императоръ Александръ Павловичъ не только не преслѣдовалъ эти, заходившія къ намъ извнѣ, ученія, но, напротивъ, дорожа мнѣніемъ Европы, оказывалъ имъ свое вниманіе. Мало по налу, религіозныя разномыслія пришли между собою въ рѣшительное столкновеніе и однимъ изъ самыхъ фанатическихъ борцовъ въ защиту православія противъ новыхъ ученій выступилъ передъ лицомъ самого государя архимандритъ Новгородскаго Юрьева монастыря Фотій.

Объ этой весьма замѣчательной въ своемъ родѣ личности явилось въ послѣднее время въ нашихъ спеціальныхъ историческихъ изданіяхъ довольно много любопытныхъ свѣдѣній. Но разрозненность этихъ свѣдѣній и прибавленныя къ нимъ отрывочныя примѣчанія о личности Фотія не даютъ еще полнаго понятія ни объ его характерѣ, ни объ его дѣятельности, хотя эти свѣдѣнія и эти примѣчанія сами по себѣ и могутъ служитъ полезными матеріалами для характеристики не только юрьевскаго архимандрита, но и той среды, въ которой приходилось ему дѣйствовать. Пользуясь какъ этими матеріалами, такъ и нѣкоторыми рукописными, не появлявшимся еще въ печати источниками, мы постараемся представить сколь возможно болѣе вѣрный и отчетливый очеркъ личности архихандрита Фотія и людей къ нему близкихъ [Въ кипѣ бумагъ, принадлежавшихъ Фотію, кромѣ большой тетради писемъ къ Орловой, находятся: копія съ письма, отъ 6-го іюля 1694 г., графа Шалона къ маркизѣ Ментенонъ о книгѣ г-жи Гюйонъ; указъ Екатерины II о запрещенной императрицею Елизаветою книги Арнта: «О истинномъ христіанствѣ»; копія съ письма Дегурова къ какому-то русскому князю (вѣроятно къ Платону Александровичу Ширинскому-Шихматову) съ предложеніемъ опровергнуть отзывъ о министрѣ народнаго просвѣщенія Шишковѣ, напечатанный въ «Revue Encyclopédique» (Avril, 1826); записки о скопческой ереси въ Россіи съ приложеніемъ двухъ скопческихъ пѣсней: «Нравственный катехизисъ для истинныхъ скопцовъ, 1790 г.»: «Объясненіе краткихъ догматовъ вѣроисповѣданія духовныхъ христіанъ»; «Посланіе къ Фотію инока Феофана»; письмо Фотія къ Аракчееву о раскольничествѣ и письменныя его распоряженія по управленію монастыремъ, а также счеты и вѣдомости по монастырскому хозяйству и проч. Всѣ эти бумаги находятся въ распоряженіи редакціи журнала «Русская Старина».

По этимъ документамъ, а также на основаніи матеріаловъ, напечатанныхъ въ «Русской Старинѣ», «Русскомъ Архивѣ» и въ «Чтеніяхъ Моск. Общ. Исторіи» и составленъ настоящій очеркъ].

I

Фотій, въ мірѣ Петръ Никитичъ, прозывался по фамиліи Спасскій. Фамилію эту онъ позаимствовалъ отъ Спасскаго погоста, находящагося въ новгородскомъ уѣздѣ, въ которомъ онъ родился 7-го іюня 1792 года и гдѣ отецъ его, Никита Ѳедоровъ, былъ дьячкомъ при приходской церкви. Бъ 1803 году Спасскій началъ учиться въ новгородской семинаріи, и, по всей вѣроятности, принадлежалъ къ числу лучшихъ ея учениковъ, такъ какъ онъ, 12-го августа 1814 года, былъ переведенъ въ с. — петербургскую духовную семинарію. При переводномъ экзаменѣ изъ этой семинаріи въ академію, Петръ Спасскій — какъ пишетъ онъ самъ — «отличился предъ лицомъ Филарета — ректора, ибо когда никто не могъ отвѣчать на вопросы Филарета, вставая, онъ поднималъ руку, какъ знакъ, что можетъ отвѣчать на его премудрые вопросы». Вопросы же были дѣйствительно премудные, такъ какъ Спасскому, между прочимъ, приходилось дѣлать «разборъ и поясненіе шестидневнаго творенія».

Болѣзненное состояніе Спасскаго заставило его просить объ увольненіи изъ академіи. Съ этою просьбою онъ явился къ Филарету, говоря ему: «отъ юности имѣю наклонность къ монашеству, то исключи меня изъ святлища академическаго, я какъ получу облегченіе, пойду въ монастырь въ число послушниковъ куда-нибудь въ невѣдомыя мѣста, я болѣе никуда теперь не гожусь, потерявъ здоровье». Филаретъ вручилъ Спасскому 100 руб. и онъ, послѣ побывки на родинѣ, вернулся въ лавру. Но развившаяся болѣзнь въ груди воспрепятствовала ему окончить полный академическій курсъ. Покровительствуемый Филаретомъ. Спасскій, 20-го сентября 1815 года, поступилъ учителемъ латинскаго и греческаго языковъ, славянской грамматики и церковнаго устава въ низшее отдѣленіе александро-невскаго училища и вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ въ этомъ, такъ и въ высшемъ отдѣленіи училища, сталъ преподавать законъ Божій. Болѣзнь Спасскаго усиливалась, но Филаретъ не хотѣлъ отпустить отъ себя молодаго учителя, говоря: «не хочу, Петръ Спасскій, изъ виду тебя упустить, будешь ты въ моихъ очахъ, я въ тебѣ предвижу надежду добрую».

Обыкновенно въ прежнюю пору епархіальныя власти склоняли или, лучше сказать, приневоливали такихъ подначальныхъ имъ людей, въ которыхъ онѣ предвидѣли «добрую надежду», ко вступленію въ монашество, но въ отношеніи къ Фотію не нужно было даже и приневоливанія, такъ какъ онъ самъ хотѣлъ поступить въ монахи и, 16-го февраля 1817 года, архимандритъ Филаретъ постригъ Петра Спасскаго въ монахи.

При постриженіи у Спасскаго было только 5 руб. денегъ, такъ что онъ не имѣлъ никакихъ средствъ даже для того, чтобы обзавестись монашескою одеждою. Филаретъ и митрополитъ Амвросій вывели его изъ стѣсненнаго положенія. Первый изъ нихъ далъ ему клобукъ, «рясу добрую» и камилавку, а послѣдній — рясу, подрясникъ бархатный, молитвенникъ, четки и деньгами 100 рублей. На другой же день послѣ постриженія Фотій былъ рукоположенъ въ іеродіаконы, а на третій — въ іеромонахи. Въ томъ же 1817 году, 21-го февраля, Фотій былъ опредѣленъ законоучителемъ, настоятелемъ и благочиннымъ надъ 2-мъ кадетскимъ корпусомъ [Елагинъ въ «Жизни графини Орловой-Чесменской» ошибочно пишетъ, что Фотій былъ назначенъ законоучителемъ въ 1-й кадетскій корпусъ. Въ другихъ свѣдѣніяхъ также ошибочно упоминается, что Фотій былъ законоучителемъ въ морскомъ корпусѣ], Дворянскимъ полкомъ и кавалерійскимъ эскадрономъ, при аттестатѣ, данномъ отъ духовнаго училища, съ превосходными успѣхами и примѣрнымъ поведеніемъ; онъ былъ сдѣланъ также и цензоромъ поученій, сказываемыхъ во 2-мъ кадетскомъ корпусѣ. Въ 1818 году, 4-го октября, въ званіи законоучителя, «за образъ жизни, соотвѣтственный правиламъ монашескимъ, и за прохожденіе должностей по церкви настоятеля, а по корпусу законоучителя съ неутомимою ревностью и отличною похвалою», по представленію преосвященнаго митрополита Михаила, былъ сдѣланъ соборнымъ іеромонахомъ Невской лавры. Въ 1820 году, іюля 20-го дня, посвященъ тѣмъ же преосвященнымъ митрополитомъ Михаиломъ во игумены новгородскаго третьекласснаго Деревяницкаго монастыря, и по окончаніи публичнаго испытанія въ корпусѣ, 14-го сентября, уволенъ отъ должности законоучителя и переведенъ настоятелемъ въ Деревяницкій монастырь [Въ 1874 году скончался въ Петербургѣ почтенный старецъ Л. М. Спасскій, который нѣкогда служилъ одновременно съ Фотіемъ, учителемъ во 2-мъ кадетскомъ корпусѣ. По его словамъ — Фотій уже тогда отличался крайне болѣзненною, истощенною фигурою, смотрѣлъ изъ подлобья; къ воспитанникамъ былъ строгъ, въ образѣ жизни — чрезвычайно воздерженъ. Въ корпусѣ увѣряли, что Фотій питается однимъ чаемъ. Л. М. бывалъ въ крайне скромной квартиркѣ Фотія въ одномъ изъ самыхъ глухихъ переулковъ Петербургской стороны. Проповѣди его по воскреснымъ днямъ, полныя суроваго аскетизма, уже тогда обратили на себя вниманіе нѣкоторыхъ лидъ изъ большаго свѣта. Изъ «Рус. Стар.»].

Такъ описывается въ оффиціальныхъ актахъ служба Фотія въ монашескомъ званіи или, — употребляя его выраженіе о себѣ самомъ, — «въ ангельскомъ чинѣ». Но акты эти умалчиваютъ совершенно о тѣхъ событіяхъ, которыя съ этого времени стали придавать Фотію особое значеніе. Въ виду этого мы считаемъ нужнымъ остановиться на переводѣ Фотія изъ Петербурга въ Деревяницкій монастырь, тѣмъ болѣе, что съ этого времени становится извѣстнымъ сближеніе его съ графинею Анною Алексѣевною Ордовою-Чесменской, — сближеніе, которое, безъ всякаго сомнѣнія, придавало ему болѣе силы и болѣе вѣсу, нежели всѣ личныя его качества.

Изъ находящихся у насъ подъ рукою и не напечатанныхъ еще доселѣ писемъ Фотія къ графини Орловой видно, что переводъ его въ Деревяницкій монастырь состоялся но по его собственному желанію, но что переводъ этотъ былъ въ сущности изгнаніемъ его изъ столицы, гдѣ онъ сталъ навлекать на себя негодованіе людей, могущественныхъ въ чиновномъ кругу.

Въ первомъ по времени извѣстномъ намъ письмѣ, открывающемъ двухлѣтнюю послѣдовательную переписку Фотія съ графиней Орловой, — письмѣ, озаглавленномъ «Удаленіе Фотія изъ Петербурга по вліянію тайныхъ обществъ», онъ пишетъ слѣдующее: «Слава Богу! Я нынѣ въ Великомъ Новѣ-градѣ, въ обители Святаго Воскресенія Господня. Удаленъ я по вліянію тайныхъ обществъ и явныхъ враговъ вѣры и церкви отъ града шумнаго, но не безъ воли Господа. Какъ птица отъ сѣтей ловящихъ, я улетѣлъ отъ сѣтей вражьихъ». Объясняя такимъ образомъ удаленіе свое изъ Петербурга, Фотій продолжаетъ: «въ градѣ св. Петра многіе люди въ мѣстѣ служенія моего были яко други и братья моя по плоти и во всѣхъ ихъ я видѣлъ благо для меня; но въ святой обители человѣки Божіи живутъ, служатъ единому Богу и всѣ они, младенцы, просты и чисты сердцемъ».

Но такой утѣшительный взглядъ Фотія на безмятежное житіе святыхъ отшельниковъ тотчасъ измѣняется въ примѣненіи къ самому себѣ. Воздавая благодареніе Господу за то, что Онъ сподобилъ его поселиться во святой обители, Фотій, обращаясь къ Орловой, не отлагаетъ всякія житейскія попеченія, но, напротивъ, заводитъ о нихъ съ нею заботливую рѣчь. «Сестра о Господѣ! — пишетъ Фотій, — ты первая и паче всѣхъ людей, Бога ради, посѣтила своею милостію. Ты первая меня посѣтила въ мѣстѣ скорбнаго житія моего. Продолжи милость твою, Бога ради, къ мѣсту нашему. Бѣдный Фотій! Ты, послѣ четырехлѣтняго подвижническаго и славнаго теченія въ званіи законоучителя, только игуменъ! Ты, послѣ жалованья 1,200 рублей и всего готоваго прочаго, на 200 рублей посажденъ жить и о всѣхъ безпокоиться; внемли и терпи вся: можетъ быть ты свыше званъ, а не отъ человѣкъ, на скорби многія. Ты убогъ, ты окаяненъ, ты не потребенъ ни къ чему, ты питаешься нынѣ и самъ подаяніемъ милости, присланной въ первые дни какъ ты прибылъ въ мѣсто твоего пастбища». Сѣтованія Фотія на перемѣну его положенія оканчиваются слѣдующими словами: «Бѣдный Фотій! ты игуменъ въ Деревяницкомъ монастырѣ, но благодари владыку и Господа, что ты нынѣ игуменъ, а не инъ кто и хвали Его, что ты въ Деревяницахъ, ради имени Его святаго, а не гдѣ индѣ».

Удаленіе свое изъ Петербурга Фотій приписываетъ, какъ мы видимъ, кознямъ тайныхъ, богопротивныхъ обществъ и враговъ церкви Христовой. Елагивъ, издавшій свою книгу въ 1853 году, вѣроятно вслѣдствіе тогдашнихъ цензурныхъ условій, не только ничего не говоритъ прямо объ этомъ, но даже не дѣлаетъ относительно этого никакого намека. Онъ замѣчаетъ только, что Фотій, удаляясь въ Деревяницкій монастырь, «покорился распоряженію начальства». Замѣчаніе это едва-ли не справедливѣе тѣхъ причинъ, которымъ приписываетъ самъ Фотій свое удаленіе. Во время его законоучительства во 2-мъ корпусѣ, тамъ былъ директоромъ Андрей Ивановичъ Маркевичъ, крутой, но прямодушный хохолъ, и притомъ служака-генералъ, не вдававшійся ни въ какія богословскія тонкости, и онъ-то, по собственнымъ словамъ «Записокъ Фотія», усиливался отрѣшить его, «яко неспособнаго къ должности и малоумнаго». Слѣдовательно, здѣсь весь вопросъ сводился къ служебной дѣятельности Фотія, разсматриваемой съ точки зрѣнія начальника-генерала, помимо всякаго вліянія со стороны тайныхъ обществъ.

Пребываніе Фотія «въ мѣстѣ скорбнаго его житія», т. е. въ Деревяницкомъ монастырѣ, продолжалось до 29-го января 1822 года, когда онъ былъ нареченъ архимандритомъ новгородскаго третьекласснаго Сковородскаго монастыря. «Хотя, — какъ пишетъ самъ Фотій, — онъ былъ удаленъ изъ Петербурга по старанію своихъ недруговъ», но несомнѣнно, что онъ имѣлъ тамъ и своихъ доброжелателей. Это доказывается тѣмъ, что, 25-го іюня того же 1822 года, за службу во 2-мъ кадетскомъ корпусѣ, вмѣсто назначеннаго золотаго наперснаго креста, «за примѣрно-хорошее поведеніе и прохожденіе должности настоятеля», государемъ императоромъ Александромъ Павловичемъ всемилостивѣйше пожалованъ Фотій золотымъ наперснымъ крестомъ, алмазами украшеннымъ.

Оффиціальныя эти сѣдѣнія дополнимъ заимствуемымъ изъ письма Фотія къ графинѣ Орловой отзывомъ относительно награды и повышенія: «еще тебѣ помыслъ открою — писалъ онъ ей — не знаю почему-то крайне не хочется быть архимандритомъ, хотя и указъ посланъ, я мню, едва-ли спасуся, ежели меня будутъ честить крестами и титлами. Какая мнѣ польза на земли? Царствіе Божіе внутри насъ». Нельзя однако, не согласиться, что такое отношеніе къ почестямъ и повышеніямъ составляетъ нѣкоторую противоположность недавнему еще сѣтованію Фотія на то, что онъ «только игуменъ» и, конечно, такая противоположность можетъ наводить на мысль о неискренности его равнодушнаго отзыва къ дѣлаемымъ ему отличіямъ.

Изъ Сковородскаго монастыря, въ томъ же 1822 году, 26-го августа, Фотій, по представленію митрополита Серафима «за примѣрное поведеніе и за исправленіе двухъ монастырей Деревяницкаго и Сковородскаго», переведенъ настоятелемъ первокласснаго Юрьева монастыря и опредѣленъ присутствующимъ въ новгородскую духовную консисторію. Съ этого времени начинается его замѣтная политическо-религіозная дѣятельность.

II

Юрьевъ монастырь, куда переселился Фотій, принадлежитъ къ числу древнѣйшихъ русскихъ обителей. Этотъ монастырь, расположенный на лѣвомъ берегу рѣки Волхова, при устьѣ ручья Княжева, впадающаго въ эту рѣку, былъ основанъ въ 1030 году великимъ княземъ Ярославомъ Владиміровичемъ, носившимъ во св. крещеніи имя Георгія или Юрія. Юрьевская обитель находится на прямой линіи, въ 3-хъ верстахъ отъ Новгорода, и высокая мѣстность, на которой онъ стоитъ, обращается въ островъ во время весенняго разлива окружающихъ его водъ [Подробныя свѣдѣнія объ этомъ монастырѣ можно найти въ статьѣ подъ заглавіемъ: «Описаніе Новгородскаго Юрьева монастыря», напечатанной въ «Чтеніяхъ общества исторіи и древностей» за 1808 годъ, кн. 2, стр. 20]. Не касаясь исторіи этого монастыря, мы замѣтимъ, что въ ту пору, когда архимандритъ Фотій былъ назначенъ его настоятелемъ, Юрьевъ монастырь, отъ частыхъ пожаровъ и по скудости доходовъ, приходилъ въ совершенную ветхость: въ немъ разрушались не только деревянныя строенія, но и каменныя зданія, и по бѣдности монастыря невозможно было произвести въ немъ никакихъ исправленій, число же братіи чрезвычайно уменьшилось.

Совсѣмъ въ иномъ видѣ явился этотъ убогій монастырь со времени Фотія, по ходатайству котораго императоръ Александръ повелѣлъ «на вѣчныя времена каждогодно отпускать отъ казны для поддержанія и возобновленія монастыря по 4,000 рублей, взамѣнъ принадлежавшей ему мельницы». Но монастырь обогатился собственно не этимъ царскимъ вкладомъ, а тѣми громадными пожертвованіями, которыя сдѣланы были въ пользу его, ради Фотія, графинею Анною Алексѣевною Орловою-Чесменской. У насъ есть подъ рукою нѣсколько счетовъ, представленныхъ ей подрядчиками, производившими въ монастырѣ разныя работы и отливавшими для него громадные колокола; и по отдѣльнымъ даже статьямъ счеты эти представляютъ крупныя суммы, но въ общей совокупности суммы, израсходованныя Орловой на монастырь, достигаютъ громадныхъ размѣровъ. Довольно сказать, что еще за 16 лѣтъ до ея смерти, на однѣ монастырскія постройки было израсходовано болѣе 700,000 рублей: одна только серебрянная рака для мощей св. Ѳеоктиста стоила свыше 500,000 руб. асс., а сколько досталось монастырю впослѣдствіи, а еще болѣе по завѣщанію его благотворительницы! Пожертвованія ея доходили до того, что, напримѣръ, въ монастырь было внесено 250,000 руб. асс. только на поминъ лицъ, близкихъ Фотію и всѣхъ благотворителей Юрьева монастыря! Въ настоящее время этотъ, прежде убогій, монастырь принадлежитъ къ числу богатѣйшихъ по находящимся въ немъ сокровищамъ. Серебро, золото, брилліанты, яхонты, рубины, сапфиръ, изумруды, смарагды, жемчугъ и разныя драгоцѣнныя вещи напоминаютъ какъ о несмѣтныхъ богатствахъ Орловой, такъ и о безграничности ея пожертвованій.

Архимандритъ Фотій. Съ гравированнаго портрета Сѣрякова.

Посмотримъ теперь, какъ распоряжался и хозяйничалъ архимандритъ Фотій въ обители, гдѣ, по словамъ его, жили «младенцы», «человѣки Божіи».

Общежитіе въ Юрьевскомъ монастырѣ, какъ полагаетъ авторъ статьи «Описаніе Новгородскаго Юрьева монастыря», вѣроятно было и прежде, но въ прошломъ вѣкѣ и въ началѣ нынѣшняго оно утратилось. Первымъ распоряженіемъ Фотія было введеніе общежитія, хотя на это и не послѣдовало еще разрѣшенія со стороны синода. Въ примѣръ этому онъ взялъ Коневецкій монастырь, въ которомъ онъ провелъ нѣсколько времени, огорченный смертію епископа Иннокентія. Но монастырскій уставъ, основанный на правилахъ общежитія, какъ видно, не слишкомъ нравился святымъ отцамъ, Такъ, поддерживая въ своемъ монастырѣ общежитіе, Фотій дѣлалъ монашествующимъ письменное внушеніе «о постыдномъ дѣлежѣ пищи особь каждому на трапезѣ». Внушеніе это начиналось такими словами: «Богъ есть любы, отъ его любви общежитіе, отъ общежитія во всемъ единая любовь связывать однихъ съ другими людей должна, а особенно живущихъ въ ангельскомъ жительствѣ. Но замѣчено отцомъ (такъ называетъ самъ себя Фотій; въ дѣтяхъ не по уставу вовсе чинимое дѣло при ѣденіи общемъ». Это, не по уставу чинимое дѣло заключалось въ томъ, что монахи, прежде чѣмъ служки успѣвали доносить кушанье до стола, расхватывали все по частямъ, одни изъ нихъ, свою часть жаловали другимъ, кого кто любитъ, а не тому который хотѣлъ ѣсть, и передавали эти дѣлежи по столу какъ милостивые знаки. Затѣмъ Фотій говоритъ, что «другія, несытства исполненныя утробы готовы все пожрать, дабы мамонъ свой набить, а потомъ спать отъ лѣности; они хватаютъ и съѣдаютъ не только то, что должно, но и дѣлежи за двухъ, за трехъ». Фотій запрещалъ такое нарушеніе устава при общей трапезѣ и приказывалъ каждому: «ѣсть въ своемъ сосудѣ и что предложено, благочинно, по совѣсти, и брать все изъ одного сколько для насыщенія надобно, а не для пресыщенія». «Должно — внушалъ Фотій — человѣку всякому, а особенно монаху, ѣсть не слишкомъ сыто, не наѣдаться, дабы не сотворить чревобѣсіе, которое есть въ числѣ седьми смертныхъ грѣховъ. Дивлюсь — заключалъ свое поученіе Фотій — ежели еще образъ ангельскій носящіе не могутъ научиться ѣсть мѣрою и вѣсомъ». Для удержанія же аппетита монаховъ въ должныхъ границахъ Фотій запрещалъ приносить имъ въ кельи пищу «безъ разсмотрѣнія благихъ причинъ».

Вообще предписанія о пищѣ со стороны Фотія, — который, по своей болѣзненности не отличался хорошимъ аппетитомъ, — составляютъ замѣтную часть его начальническихъ распоряженій. Кромѣ весьма частыхъ напоминаній о соблюденіи строгаго воздержанія въ пищѣ по уставамъ православной церкви, Фотій писалъ для подначальной ему монастырской братіи, догматическо-гигіеническіе трактаты, обсуждая съѣстные припасы въ значеніи скоромной и постной снѣди и указывая на вліяніе, какое имѣетъ то или другое явство на физическія и духовныя силы человѣка вообще, преимущественно же монаха. При этомъ онъ дѣлаетъ сравненіе естественныхъ произведеній, свойственныхъ сѣверному климату, съ произведеніями южныхъ странъ, такъ какъ эти послѣднія имѣлись собственно въ виду при первоначальномъ установленіи постовъ православною церковью. По поводу этого Фотій разсуждаетъ подробно о сочивѣ, овощахъ, о «зельяхъ снѣдныхъ».

Независимо отъ внушеній о воздержаніи въ пищѣ, дѣлаемыхъ въ пастырскомъ духѣ, Фотій обращалъ такое воздержаніе въ карательную и исправительную мѣру. Такъ, въ одномъ изъ своихъ предписаній отцу-келарю, онъ приказываетъ «не топить кухни, не подлатать огня и не варить ничего, потому что почти всѣ крылосные не были въ церкви у утрени», для бывшихъ же въ церкви онъ приказываетъ сварить на своей кухнѣ щи и кашу, а не бывшимъ у утрени не давать даже и хлѣба. Дѣлая это распоряженіе, Фотій прибавляетъ: «да будутъ помнить, что идетъ послѣдній день суда Господня въ лѣтѣ и да помнятъ страхъ Божій. Пока я здѣсь съ вами, я долженъ быть праведный всѣмъ судія и каждому воздавать за дѣла по достоянію».

Лишенію пищи подвергались и тѣ, которыхъ Фотій сажалъ въ устроенную имъ при монастырѣ «смиренную». Посаженнымъ туда давались только хлѣбъ, квасъ, вода и соль, и то лишь въ одной порціи. «Иначе — замѣчалъ Фотій — будетъ смиренная инымъ покой, отдыхъ лѣнивымъ, на службу и на послушаніе негоднымъ. Да кто волею не воздержанъ: пусть неволею научится воздержанію даже отъ хлѣба». Въ смиренной Фотій держалъ иногда монаховъ по цѣлымъ мѣсяцамъ и только по временамъ приказывалъ выпускать оттуда провинившихся на празднество, чтобъ «досмотрѣть, каковъ на волѣ будетъ». Однажды, выпуская изъ смиренной подъ этимъ условіемъ какото-то брата Данилу, Фотій писалъ: «дать ему чувствовать, что милостивый отецъ его (т. е. самъ Фотій) и терпѣвшій за грѣхи его велѣлъ столько въ терпѣніи и молитвѣ дней проводить въ смиренной, яко въ затворѣ и пещерѣ, для спасенія его души по собственному его, Данила, согласію и прошенію». Вообще онъ пріучалъ монаховъ къ смиренію, внушая, что «прошеніе прощенія считается не только за знакъ вѣрный въ виновномъ смиренія, но и право, что онъ долженъ получить его, а правый обязанъ простить согрѣшившаго, когда виновный, сверхъ всего, пришедъ, сотворитъ въ землю поклонъ. Низшіе — писалъ Фотій — съ раскаяніемъ любовнымъ должны, будучи виновны, поклонъ высшимъ, пришедъ, сдѣлать, а высшіе благоволятъ поступить сами на то добрѣ и всеконечно простить все совершенно».

Когда Юрьевъ монастырь при Фотіи сталъ слыть въ народной молвѣ богатымъ, благодаря пожертвованіямъ графини Орловой, то странники и странницы начали усердно посѣщать его, находя тамъ сытую пищу. Поѣсть тамъ можно было вдоволь, такъ какъ, по словамъ Елагина, съѣстные припасы, по распоряженію Орловой, подвозились въ монастырь цѣлыми обозами. Въ особенности много заходило погостить въ монастырь «отставныхъ служилыхъ людей», пьянствовавшихъ и просившихъ милостыню. Изъ распоряженій Фотія видно, что они крѣпко надоѣдали ему, почему онъ и запрещалъ пускать ихъ въ обитель, да и вообще онъ запретилъ кормить въ Монастырѣ мѣщанъ и солдатъ, которые приходили туда не только, чтобы въ волю поѣсть, но и вынести оттуда хлѣба «кучами и котомками». За допущеніе итого Фотій приказалъ ставить келаря и хлѣбодара на поклоны, прописывая имъ по сту поклоновъ сразу посреди церкви и разсуждая при этомъ такъ: «развѣ у насъ хлѣбъ мякина, а его столько даютъ, что имъ не дорожатъ и кому не на что жить, хлѣба столько даютъ, что въ кабакѣ вина можно купить и пьяну быть». Къ этимъ распоряженіямъ Фотій добавлялъ, что «постороннихъ ѣдоковъ не слѣдуетъ упитывать яко свиней, не знающилъ толку». Онъ затѣмъ приказывалъ не допускать вообще постороннихъ въ монастырскую трапезу; Фотій дозволялъ: «причастниковъ св. тайнъ также питать на той на трапезѣ и людей чиновныхъ, и духовныхъ или купцовъ и кто особенно умѣетъ цѣнитъ пищу монастырскую и воспользоваться оттого».

Кромѣ мужской «странницы», въ которой находили себѣ пріемъ заходившіе въ Юрьевъ монастырь болѣе или менѣе далекіе богомольцы, Фотій устроилъ при монастырѣ и женскую странницу, въ которой, однако, какъ видно изъ распоряженій архимандрита, допускались большіе безпорядки. Заправлявшая этой странницей старица изъ трехъ комнатъ, предназначенныхъ для женщинъ, одну заняла сама, а въ другую помѣстила мужчинъ, которые живали въ странницѣ недѣли по три. Фотій приказывалъ, чтобы вообще въ странницахъ держали мужчинъ и женщинъ не болѣе 7-ми дней и, пріобщивъ ихъ въ субботу за ранней обѣдней св. тайнъ, съ Богомъ отпускали домой въ свое мѣсто. Приходящихъ же издалека онъ разрѣшалъ держать и долѣе, только не женщинъ, такъ какъ, по словамъ Фотія, «опасно имъ долго быть при мужскомъ монастырѣ и Богу неугодно таковое ихъ проживаніе и моленіе имъ не на пользу». Вообще же въ монастырѣ отъ богомольцевъ бывало «великое безпокойство, особенно отъ больныхъ бѣсныхъ».

Больные этого рода не только имѣютъ значеніе въ распоряженіяхъ Фотія по монастырю, но и указываютъ на особенность его вѣрованій. Фотій устроилъ въ деревянныхъ старыхъ кельяхъ больницу для женскаго пола, «такъ какъ — писалъ онъ — людей больныхъ отъ духовъ нечистыхъ сего пола бываетъ болѣе приходящихъ. А просто больницы для мужскаго пола не имѣть и больныхъ простыми болѣзнями не принимать и николи не держать, ибо у насъ нѣтъ для таковыхъ мѣста и лекаря. А кто придетъ и сдѣлается боленъ, давать таковымъ на бѣдность лучше 10 (въ рукописи не сказано рублей или копѣекъ) и съ Богомъ отпущать: пусть идетъ и въ мірскомъ домѣ лежитъ боленъ, ибо нѣтъ способа за всѣми смотрѣть и мѣста помѣщать. И таковое занятіе о больныхъ простыхъ можетъ многихъ монаховъ отъ дѣла своего и молитвы отдалять и утомить и умучить, а монашеское дѣло стараться прежде о своей душѣ, потомъ уже и о спасеніи другихъ».

Въ устроенную Фотіемъ больницу для бѣсныхъ явилась однажды молодая дѣвушка, бывшая фигуранткой на петербургскомъ театрѣ. Она объявила, что одержима нечистымъ духомъ. Фотій принялся отчитывать ее, поручивъ ближайшій за нею надзоръ молодому своему келейнику, который доносилъ ему, что Фотина Павловна (такъ звали дѣвушку) проводитъ все время въ молитвѣ, а самъ между тѣмъ, сошелся съ нею и такимъ образомъ обманывалъ Фотія. Орлова была сильно раздражена пребываніемъ Фотины въ Юрьевомъ монастырѣ и, какъ разсказываютъ, хотѣла дать ей половину своего состоянія, съ тѣмъ только, чтобы она ушла изъ монастыря и не дѣлала безчестія Фотію. Между тѣмъ Фотина стала собирать около себя окрестныхъ дѣвушекъ, которыя во множествѣ сходились на молитву въ монастырь, одѣтыя въ хитоны. Молва объ этомъ дошла до губернатора, который при содѣйствіи архіерея положилъ конецъ такимъ собраніямъ, причемъ Фотина, щедро надѣленная отъ Фотія деньгами, была отправлена въ Переяславъ въ тамошній женскій Ѳедоровскій монастырь.

Фотій настолько вѣрилъ, будто онъ отчиталъ Фотину, что написалъ «Повѣсть чудну о нѣкоей дѣвицѣ, избавившейся отъ нечистаго духа». Орлова, послѣ смерти автора, уничтожила эту повѣсть, оставивъ только предисловіе, представляющее общее разсужденіи о бѣсовскомъ навожденіи.

Изъ прочихъ распоряженій Фотія видно, что онъ былъ заботливый хозяинъ, такъ какъ, несмотря на то, что монастырь имѣлъ уже громадныя средства, Фотій старался о томъ, чтобы нужды монастыря удовлетворялись собственными его средствами. Онъ старался о разведеніи при монастырѣ огородовъ, приказывалъ садить шалфей, мяту, какъ лечебныя травы, а также малину и барбарисъ «для утѣшенія братіи». Хозяйственныя его распорядки касались и содержанія лошадей, и изъ одного его письменнаго приказа видно, что при монастырѣ имѣлось шесть лучшихъ лошадей для настоятеля, столько же для разъѣзда на случай нужды, отъ 2-хъ до 4-хъ для черныхъ работъ и прочихъ простыхъ надобностей. При этомъ онъ требовалъ, чтобы лошади были исправныя и хорошія, и чтобы одна или двѣ изъ нихъ были пріучены орать и пахать землю.

Радѣя о строгомъ соблюденіи въ монастырѣ общежительнаго устава, Фотій заботился о поддержаніи прежнихъ и о присвоеніи новыхъ преимуществъ своей обители, а также о введеніи въ нее нѣкоторыхъ особыхъ порядковъ богослуженія. Онъ не забывалъ, что управляемый имъ монастырь имѣлъ нѣкогда за собою 15 приписныхъ монастырей и что, по сравненію съ окрестными монастырями, онъ, по грамадности своихъ зданій, назывался даже лаврою. Съ самыхъ первыхъ временъ существованія этого монастыря, настоятели его именовались «игуменами монастыря св. Георгія п архимандритами новгородскими», т. е. считались первыми или главными въ ряду управителей 50-ти новгородскихъ монастырей и какъ бы благочинными надъ всѣми ими. Что же касается священно служенія въ Юрьевскомъ монастырѣ, то игумены или архимандриты его издревле отправляли священнослуженіе съ нѣкоторыми отличіями, присвоенными исключительно архіерейскому сапу. Такъ, они служили и служатъ на коврѣ съ осѣняльными свѣщами и рипидамп. При великомъ выходѣ выносится митра архимандрита, а самъ архимандритъ изъ алтаря не выходитъ, но принимаетъ св. дары въ царскихъ вратахъ, послѣ чего произносится на ектеніи имя «всечестнаго отца священно-архимандрита».

До какой степени дорожилъ Фотій этими знаками внѣшняго іерархическаго почета — неизвѣстно, но, въ добавокъ къ нимъ, ему и его преемникамъ по управленію монастыремъ было присвоено носить посохъ съ сулкомъ, т. е. съ такимь украшеніемъ изъ матеріи, какой бываетъ обыкновенно на архіерейскомъ посохѣ.

Отъ себя Фотій вводилъ въ монастырь нѣкоторыя особыя правила и по поводу ихъ сдѣлалъ однажды особое представленіе митрополиту Серафиму, которое имѣло слѣдующее вступленіе: «Божіею милостію азъ рабъ Господа Бога и Спаса нашего Іисуса Христа, ревнитель православія, святыя Христовы церкви и вѣры, двадцать уже лѣтъ какъ постриженъ въ монашество». Затѣмъ онъ заявлялъ, что не желаетъ дѣлать никакихъ отступленій отъ вѣры православной. «Несмотря на всѣ нововведенія — говоритъ Фотій — устроена мною обитель Юрьевъ монастырь и по древнему преданію общежитіе введено въ ономъ, уставъ общежитія составленъ и напечатанъ при св. синодѣ». При этомъ Фотій выражаетъ, однако, чтобы не считали нововведеніемъ со стороны его, что онъ «сначала поступленія въ монашество, будучи одѣтъ въ хитонъ нищеты и радованія, обязалъ къ этому неизмѣнному одѣянію и братію Юрьева монастыря». Справедливость своего требованія онъ подкрѣплялъ подлинникомъ греческаго молитвослова и переводами церковныхъ требниковъ, большаго новаго и древняго Петра Могилы, стариннымъ рукописнымъ чиномъ постриженія, хранящимся въ Юрьевѣ монастырѣ, и выписками изъ книги «Новая Скрижаль». Мы приводимъ здѣсь эти подробности потому, что разсужденіе о хитонѣ составляетъ едва-ли не самый замѣчательный ученодогматическій трудъ юрьевскаго архимандрита, обнаруживающій вмѣстѣ съ тѣмъ и знаніе его по герминевтикѣ, т. е. умѣніе обставлять свои мнѣнія текстами изъ священнаго писанія и ссылками на творенія святыхъ отцовъ.

Такъ хозяйничалъ и распоряжался Фотій въ управляемомъ имъ монастырѣ. Всю дѣятельность и всю власть свою онъ направлялъ какъ на внѣшнее улучшеніе монастыря, такъ и на водвореніе въ монашествующей братіи порядка, смиренія и воздержанія. Что же касается его самого, то онъ, бѣдный дьячковскій сынъ, недоучившійся бурсакъ и «человѣкъ Бодай ангельскаго житія», обставлялъ себя самого не совсѣмъ на монашескій ладъ, хотя и твердилъ о суетѣ мірской. Памятуя тотъ часъ, когда, по словамъ Фотія, его «быть можетъ въ худое рубище завернутъ люди, бросятъ, какъ пса, въ могилу, снесши на старыхъ, почти изломанныхъ носилкахъ», онъ тѣмъ не менѣе пользовался въ монастырѣ всѣми удобствами жизни и въ одномъ изъ писемъ своихъ къ Орловой писалъ: «я теперь зѣло богатъ, въ богатыя ризы облекаюсь, живу въ великолѣпномъ дому и гуляю на добрыхъ коняхъ». Всѣмъ этимъ онъ былъ обязанъ своей благотворительницѣ. Отношенія его къ ней представляются съ перваго раза страшнымъ соблазномъ уже потому, что молодой монахъ сблизился съ далеко не старою еще въ ту пору женщиною и жилъ на ея счетъ богато и роскошно, нарушая всѣмъ этимъ монашескіе обѣты цѣломудрія, нелюбостяжанія, смиренія и воздержанія.

III

Съ 28-го іюня 1762 года самыми замѣтными людьми около воцарившейся императрицы Екатерины II были братья Орловы. Ихъ было пять братьевъ и третій изъ нихъ, графъ Алексѣй Григорьевичъ (род. 24-го сентября 1735 г.), получившій, 10-го іюля 1775 года, въ день праздвованія кучукъ-кайнарджійскаго мира наименованіе «Чесменскаго», женился, 6-го мая 1782 года, на Евдокіи Николаевнѣ Лопухиной, которой въ ту пору шелъ двадцатый годъ. 2-го мая 1785 года она родила въ Москвѣ дочь Анну. Описывая жизнь графини Анны Алексѣевны Орловой-Чесменской, Елагинъ восхваляетъ христіанскія добродѣтели ея матери, говоря, что она не пропускала ни одного церковнаго служенія не только въ праздники, но и въ обыкновенные дни, не любила нарядовъ и никогда не надѣвала брилліантовъ. Личное вліяніе матери не могло, однако, отозваться на ея дочери, такъ какъ графиня Евдокія Николаевна, родивъ, 20-го августа 1786 года, сына Ивана, на другой день послѣ этого умерла, оставивъ дочь на рукахъ отца только по второму году.

На восьмомъ году отъ рожденія графиня Анна Орлова была пожалована фрейлиною и, проживая въ домѣ отца, «обучалась языкамъ французскому, англійскому, нѣмецкому и итальянскому». Чему она училась, кромѣ этихъ языковъ, о томъ въ книгѣ Елагина не упоминается.

24-го декабря 1807 года скончался графъ Орловъ-Чесменскій, а такъ какъ единственный сынъ его графъ Иванъ Алексѣевичъ умеръ еще въ 1787 году, то наслѣдницею всѣхъ его богатствъ осталась одна двадцати-двухлѣтняя дочь его графиня Анна Алексѣевна Орлова-Чесменская. Богатства же покойнаго были громадны. Ежегодный доходъ его наслѣдницы простирался до 1.000,000 рублей ассигнаціями, а стоимость ея недвижимаго имѣнія, исключая драгоцѣнностей, цѣнившихся на 20.000,000, доходила до 45.000,000 рублей. Само собою разумѣется, что у такой богатой, знатной и притомъ довольно красивой собою дѣвушки было множество жениховъ, и, въ числѣ искателей ея руки, явился, въ 1809 году, сынъ фельдмаршала графа Каменскаго, графъ Николай Михайловичъ. По поводу предположенія объ этомъ бракѣ отецъ Каменскаго писалъ сыну: «соперниковъ у тебя, конечно, много, да и, говорятъ, здѣсь готовятъ графа Воронцова, Семена Романовича сына, и такъ, не отнестись-ли мнѣ къ ней?» Однако, какъ это, такъ и всѣ другія сватовства къ графинѣ Орловой были безуспѣшны, но по какимъ именно причинамъ — это осталось неизвѣстно.

Біографъ графини Анны Алексѣевны, Елагинъ, описывавшій ея жизнь по просьбѣ или, вѣрнѣе сказать, по заказу архимандрита и иноковъ Юрьевскаго монастыря, конечно не поскупился на восхваленія благотворительницы этой святой обители. По словамъ его, «доблестная» Орлова «представляетъ разительный примѣръ благочестія и добродѣтели, — примѣръ, напоминающій первые вѣка христіанства». «Она — говоритъ Елагинъ — посвятила себя жизни уединенной, близкой къ отшельничеству». Упоминая въ одномъ мѣстѣ своей книги о благотвореніяхъ Орловой церквамъ и монастырямъ, находящимся даже въ Александріи и Дамаскѣ, Елагинъ по поводу этого восклицаетъ: «сколько тутъ славы не только для нея, но и вообще для русскаго имени!»

Понятно, что на сочиненіе, въ которомъ высказываются такіе взгляды, приходится смотрѣть не какъ на правдивое жизнеописаніе, но какъ на похвальное только слово. Поэтому изъ книги Елагина мы позаимствуемъ нѣкоторые лишь факты, не опираясь на собственныя разсужденія автора и не вдаваясь даже въ критическую ихъ оцѣнку.

Спустя нѣсколько лѣтъ послѣ смерти своего отца, Орлова поѣхала на богомолье сперва въ Кіевъ, а потомъ въ Ростовъ. Здѣсь, при гробѣ св. Димитрія, она познакомилась со старцемъ Яковлевскаго монастыря Амфилохіемъ, котораго избрала своимъ духовникомъ и который, по словамъ ея біографа., имѣлъ на нее рѣшительное вліяніе. Но старецъ Амфилохій отошелъ наконецъ въ иной міръ, и Орлова хотѣла найти для себя другаго руководителя и исповѣдника. Она жила въ Москвѣ, когда туда прибылъ проѣздомъ Иннокентій, епископъ пензенскій и саранскій. Орлова обратилась за совѣтами къ нему и Иннокентій, знавшій хорошо Фотія по Александро-Невской лаврѣ, гдѣ онъ былъ ректоромъ семинаріи, указалъ ей на него.

Единственно для знакомства съ Фотіемъ, Орлова покинула родную Москву и переселилась въ Петербургъ. Здѣсь она искала случая сблизиться съ молодымъ монахомъ, но, какъ говоритъ Елагинъ, Фотій долго чуждался ее, какъ бы опасаясь вліянія ея знатности и богатства на свое убожество и не прежде какъ черезъ два года она достигла своей желанной цѣли — быть его духовной дочерью. Съ своей стороны и митрополитъ Серафимъ, благоволившій къ Фотію, указывалъ ей на него. Сблизившись съ Фотіемъ, Орлова, по переводѣ его въ Юрьевъ монастырь, поселилась около этой обители, заведя для себя небольшую усадьбу на землѣ, купленной ею у помѣщика В. И. Семевскаго за 74,000 р., и построивъ для себя домъ на томъ мѣстѣ, гдѣ нѣкогда стоялъ древній монастырь св. Пантелеймона. Она сдѣлала это, надѣясь, какъ говоритъ Елагинъ, «подъ руководствомъ такаго духовнаго отца, какимъ былъ Фотій, вѣрнѣе исполнять христіанскіе подвиги добра и молитвы въ нѣкоторомъ удаленіи отъ свѣта».

Въ одной изъ статей, касающихся Фотія, сообщается, между прочимъ, что уже послѣ смерти его, Орлова говорила: «онъ возбудилъ во мнѣ вниманіе тою смѣлостію, тою неустрашимостію, съ какими онъ, будучи законоучителемъ кадетскаго корпуса, молодымъ монахомъ, сталъ обличать господствовавшія заблужденія въ вѣрѣ. Все было противъ него, начиная съ двора. Онъ не побоялся этого. Я пожелала узнать его и вступила съ нимъ въ переписку. Письма его казались мнѣ какими-то апостольскими посланіями. Узнавъ его болѣе, я убѣдилась, что онъ лично для себя ничего не искалъ».

Уединеніе, которое избрала себѣ Орлова вблизи Фотія, не отрѣшило ее однако совершенно отъ того мірскаго круга, къ которому она принадлежала по рожденію. Пріѣзжая на время въ Петербургъ или въ Москву, она являлась въ большомъ свѣтѣ, принимая въ своихъ гостиныхъ избранное общество обѣихъ столицъ. Она не отставала окончательно и отъ двора и, въ званіи камеръ-фрейлины, ѣздила съ императрицею Александрой Ѳедоровной, въ 1826 году, на коронацію въ Москву; съ нею же, въ 1828 году, она отправилась въ Кіевъ, а потомъ въ Варшаву и въ Берлинъ. Вообще она оставалась свѣтской женщиной и, по замѣчанію Елагина, «видѣвшіе ее только въ гостиныхъ и не подозрѣвали, что она проводитъ большую часть времени въ молитвѣ и благочестивыхъ трудахъ».

Въ продолженіи слишкомъ двадцати пяти лѣтъ главнымъ мѣстопребываніемъ Орловой почти постоянно была выстроенная ею усадьба близь Юрьевскаго монастыря. Здѣсь она вела какъ-будто отшельническую жизнь; кромѣ постоянной ходьбы по церквамъ, она строжайше соблюдала воздержаніе; такъ, въ первую недѣлю великаго поста она ѣла только просфору, запивая ее въ церкви теплотою, а въ продолженіе всей страстной недѣли принимала пищу только однажды въ великій четвергъ. Сообщая о такой жизни Орловой, Елагинъ замѣчаетъ, что «подъ руководствомъ Фотія развилось ея духовное совершенство».

Посмотримъ теперь, чѣмъ и какъ вліялъ на нее Фотій. Для разрѣшенія этого важнаго вопроса у насъ имѣлся рукописный матеріалъ — одинъ изъ томовъ переписки Фотія съ Орловой [Этихъ писемъ осталось около десятка томовъ. Они свято сбережены графиней Орловой и переплетенныя въ книги, въ 4-ю долю, сохраняются и до сихъ поръ. Мы имѣли случай ихъ просматривать и находимъ, что для полной характеристики Фотія и его отношеній къ послушнѣйшей изъ его овецъ — графинѣ Орловой — слѣдовало бы напечатать эти документы]. Къ сожалѣнію, собственныхъ ея писемъ мы не знаемъ, но изъ нѣкоторыхъ отвѣтовъ Фотія можно составить довольно ясное понятіе, о чемъ и въ какомъ духѣ велась между ними бесѣда.

IV

Число имѣющихся у насъ писемъ Фотія къ Орловой не велико, всего только 26; относятся всѣ они къ 1820, 1821 и 1822 годамъ. Письма Фотія написаны тяжелымъ языкомъ, съ грамматическими ошибками и поражаютъ читателя неправильною, можно даже сказать, безалаберною постройкою русской рѣчи. Одна изъ господствующихъ въ нихъ формъ — уподобленіе и притча. Въ нихъ не просвѣчиваетъ ни тонкости ума, ни наблюдательности, въ нихъ пѣтъ и силы убѣжденія. Они замѣтнѣе всего отличаются какою-то топорною вычурностію и преобладающая въ нихъ мысль сводится къ обычнымъ пастырскимъ поученіямъ и увѣщаніямъ о соблюденіи душевной чистоты и объ угожденіи Богу. Не мало занимаютъ въ этихъ письмахъ разсказы писавшаго ихъ о самомъ себѣ и даже не рѣдко встрѣчаются прямыя восхваленія самому себѣ. Вообще трудно понять, почему именно этими письмами, — а въ духѣ ихъ, конечно, велись и словесныя поученія Фотія — могъ онъ такъ сильно подѣйствовать на Орлову, считавшую ихъ «апостольскими посланіями». Письма Фотія отличаются также поддѣлкою, далеко, впрочемъ, неудачною, подъ церковно-славянскій языкъ, но рядомъ съ величавыми выраженіями и оборотами этого языка попадаются фразы самой плохой выдѣлки. Само собой разумѣется, что діаволъ, сатана, нечистый, супостатъ, окаянный и бѣсы пестрятъ безпрестанно посланія Фотія, въ которыхъ, при упоминаніяхъ о нечистыхъ силахъ, не забыты и «аггелы Вольтера».

Два первыя письма Фотія относятся почти исключительно къ его собственной личности и объ одномъ изъ нихъ, первомъ, касающемся его изгнанія изъ Петербурга, мы уже говорили, а на другомъ, второмъ, косающемся его болѣзни, мы будемъ имѣть случай остановиться впослѣдствіи.

Изъ третьяго же его письма видно, что Орлова просила Фотія научить ее «умной» молитвѣ. Но по этому запросу Фотій оказался несостоятельнымъ. Онъ говоритъ, что даже не знаетъ, какъ приступить къ этому. «Я самъ — пишетъ онъ — не достигъ этого, то како могу научить и другихъ достигать». Затѣмъ онъ заговариваетъ объ этомъ предметѣ издалека, замѣчая, что въ началѣ міра, въ раю, не было никакихъ книгъ и заповѣдей и ученій о молитвѣ, ни письменъ, ни учителей". Но такъ какъ теперь есть книги, то Фотій и совѣтуетъ ей читать «писанія, житія святыхъ, соблюдать заповѣди Господни, и будетъ молитва твоя — заключаетъ Фотій, — яко кадило благовонное передъ Богомъ».

Четвертое письмо заключаетъ въ себѣ «посланіе о страсти блудной и похоти плотской». И здѣсь Фотій является слишкомъ зауряднымъ проповѣдникомъ, упоминая, что Господь благодатію своею блюдетъ его отъ чрева матери по плоти въ дѣвствѣ. «Не знаю — пишетъ онъ — жены, люблю дѣвство» и въ заключеніе совѣтуетъ Орловой пребывать въ дѣвствѣ.

Въ пятомъ письмѣ идетъ разсужденіе «о духѣ печали и унынія». Вотъ что пишетъ объ этомъ Фотій: «нѣкогда былъ часъ, яко же сей часъ: предсталъ духъ лукавый самому мнѣ въ иночествѣ вопросилъ демона я: отчего такъ скоро, нечаянно многіе сами себя убиваютъ? и сказалъ демонъ: многія вины тому отъ меня бываютъ, я посылаю духа унынія и печали. Увы, увы! — восклицаетъ далѣе Фотій — какъ помыслю, что сатана для мнимаго прогнанія скуки, печали и унынія многихъ творить научилъ, то ужасъ беретъ меня! Для того изобрѣтены и обожаются: театры, маскарады, пѣсни, гульбища, бесѣды, карты, трагедіи, комедіи, романы, блудничные дома, серали, балы, пьянства, безчинныя пѣсни и прочія сатанинскія дѣла, о коихъ неприлично даже глаголить».

Какъ блѣдны, пусты и даже жалки эти страницы писемъ Фотія въ сравненіи хоть съ тѣмъ, что было написано на эту же тему другими проповѣдниками, какъ напримѣръ, св. Іеоронимомъ, однимъ изъ древнѣйшихъ отцовъ церкви, который, не приписывая соблазновъ міра сатанѣ, бѣжалъ отъ обольщенія роскошнаго Рима въ пустыню, спаленную солнцемъ, и гдѣ ему продолжали такъ живо грезиться всѣ соблазны міра, гдѣ ему видѣлись пляски римскихъ красавицъ и слышались ихъ чарующія пѣсни, и гдѣ онъ силою своего духа велъ борьбу съ своими пылкими страстями, не примѣшивая къ нимъ вовсе діавола…

Въ тестомъ письмѣ Фотія заключается «посланіе о пріобщеніи св. тайнъ».

Особенное вниманіе обращаетъ на себя седьмое письмо Фотія. Въ этомъ письмѣ упорный ненавистникъ религіознаго мистицизма является самъ его распространителемъ и переноситъ путаницу своихъ сновидѣній въ область тогдашнихъ политическихъ вопросовъ. Письмо это, написанное 5-го декабря 1821 года, было вручено императору Александру Павловичу и смѣлость такого врученія, какъ мы полагаемъ, всего лучше характеризуетъ тогдашнее настроеніе умювъ.

«Напалъ — пишетъ Фотій — сонъ сладокъ и глубокъ зѣло». И вотъ во время этого сна начались видѣнія Фотія, напоминающія апокалипсическія видѣнія патмосскаго прорицателя.

Видѣлъ Фотій, что «была ночь и тьма велія, предъ лицомъ же его ясно и прозрачно отъ земли до небеси». «Было смятеніе и колебаніе тверди небесной». «Явилась на востокѣ луна, едва свѣтящая, но что-то, аки мгла, затмевало ее и луна поколебалась». Когда же Фотій хотѣлъ узнать, что значитъ это видѣніе, то услышалъ только гласъ: «знаменіе!» и луна скрылась.

Другое явленія заключалось въ томъ, что "по правой сторонѣ того мѣста, гдѣ была луна, явился кругъ прозрачный, въ нѣсколько кратъ болѣе луны и «внутри тоги круга бысть аки бы часть созданія земнаго подобіемъ языка, по ней бысть другая часть и третья и вкупѣ сіи три языки, въ небесномъ томъ кругу, то вращались, то двигались; и страхъ и ужасъ отъ движенія ихъ былъ на вся; пребывали же движася три части, не сдвигаясь съ мѣстъ своихъ, и когда — продолжаетъ разсказывать Фотій — я недоумѣвалъ, къ чему знаменія суть сія, гласъ бысть свыше вопіющъ: „къ брани!“

Подобнаго рода, сказать по правдѣ, безтолковыхъ видѣній, было Фотію семь. Онъ, по словамъ его, видѣлъ „начертаніе славы трисвятаго Бога“, видѣлъ „явленіе на облакахъ свѣтлыхъ, небесныхъ сына человѣческаго, подобіемъ аки человѣкъ“; видѣлъ „птицу черную яко орла“, „другаго звѣря, аки левъ“ и „третье животное, яко рысь, бѣжавшихъ отъ орла“. Видѣлъ я „Бога Вседержителя, облеченнаго въ солнце и сидящаго на престолѣ славы своея“. Затѣмъ, по словамъ Фотія, были свѣтъ и благоуханіе.

Не удовольствовавшись простымъ описаніемъ всѣхъ этихъ явленій, Фотій объясняетъ ихъ, говоря, что „луна есть знаменіе царства турецкаго, нечестія магометанскаго; языки-знаменіе трехъ великихъ державъ, на мѣстѣ луны дѣйствовать имущихъ, образъ же орла есть образъ царства на полуночи сущаго. А прочая вся имѣяй умъ, да чтетъ и разумѣетъ и внимаетъ, дондеже вся сія сбудутся во время свое вскорѣ, яко же азъ видѣхъ и слышавъ и написавъ словеса въ книгѣ сей“.

Такъ какъ рѣшительно нѣтъ никакой возможности провѣрять чужія сновидѣнія, то нельзя, конечно, отрицать, чтобы все это не снилось Фотію; но легко также могло быть и то, что всѣ эти явленія были произведеніемъ бдящаго воображенія Фотія, особенно если обратить вниманіе на то, что въ эту самую пору императоръ Александръ Павловичъ, подъ вліяніемъ графа Каподистрія, сочувствовалъ начавшемуся движенію филеленовъ, которое могло, какъ казалось, повести главныя европейскія державы къ рѣшительному столкновенію съ Турціею, — столкновенію, исходъ коего, по чувству русскаго патріотизма, конечно долженъ былъ окончиться въ смыслѣ явленія, представившагося Фотію.

Мы уже говорили о душевномъ настроеніи графини Орловой на основаніи ея жизнеописанія, составленнаго Елагинымъ, но вотъ въ восьмомъ письмѣ Фотія къ ней открывается часть исповѣди ея передъ духовнымъ ея отцомъ.

Христолюбивая дѣвица» писала къ Фотію такъ: «повѣришь ли ты, отецъ мой, какъ званіе, въ которомъ находится многобѣдная Анна, ей тяжко и день ото-дня все становится тяжелѣе, и какъ жажду и алчу уединенія, то одному только Господу извѣстно: во-истину иногда слезы радостныя катятся, когда останусь одна и когда меня никто не требуетъ». Затѣмъ она выражаетъ желаніе «укрыться далѣе и далѣе отъ шума мірскаго и попеченій житейскихъ».

Если графиня Орлова наслѣдовала по природѣ отъ матери своей стремленіе къ богоугодной жизни и равнодушіе къ мірскимъ благамъ, то едва ли нѣкоторыя обстоятельства не могли повліять еще сильнѣе на желаніе ея отдаляться отъ двора и общества. Она могла знать, какимъ путемъ досталось ея, прежде безвѣстной, семьѣ богатства, почести и знатность, а слава чесменскаго боя, озарявшая ея отца, не могла закрыть своимъ блескомъ тѣ темныя дѣянія, которыя тяготѣли надъ нимъ. Подъ вліяніемъ всего этого, робкая совѣсть молодой дѣвушки давала ей чувствовать ложность и тягость того положенія, въ которомъ она находилась, и понятно, что усердныя молитвы къ Богу и надежда на Его благость должны были служить ей. нравственною поддержкою въ минуты раздумья обо всемъ, что окружало ее и напоминало ей о недавно прошедшемъ… Едва ли мы ошибемся, если скажемъ, что событія, послужившія къ возвышенію семейства Орловыхъ, тяжело отзывались на одной изъ его представительницъ, у которой сильно было развито свойственное религіознымъ женщинамъ чувство, заставляющее ихъ боязненно вспоминать о грѣхахъ близкихъ имъ людей, и, статься можетъ, что искупленіе этихъ грѣховъ подвигами христіанскаго смиренія и добрыми дѣлами было задачею всей жизни для дочери Алексѣя Орлова.

Въ отвѣтномъ своемъ письмѣ Фотій отговариваетъ ее отъ ухода въ монастырь, выставляя примѣры непостоянства по принятіи иноческихъ обѣтовъ. «Сначала многія — внушаетъ Фотій своей духовной дщери — съ ревностію грядутъ на уединеніе въ пустыни и монастыри, горы и вертепы, а послѣ толико худо живутъ и съ отчаяніемъ ненавидятъ уединеніе, боренье съ врагомъ и страстьми».

Странно слышать такое внушеніе отъ Фотія, который самъ такъ восторженно восхвалялъ «ангельское житіе человѣковъ Божіихъ во святой обители». И приходится подумать, что Фотій отгонялъ отъ Орловой мысль о постриженіи изъ соб-огненныхъ видовъ. Съ удаленіемъ ея въ монастырь, непосредственныя и близкія его сношенія съ нею должны были, если не прекратиться совершенно, то, но крайней мѣрѣ, сдѣлаться рѣже и, кромѣ того, богатая инокиня могла направить всѣ свои щедрые вклады уже не въ Юрьевъ монастырь, а въ избранную ею женскую обитель. А что Фотій не только охотно пользовался, но и разсчитывалъ на постоянныя и усердныя приношенія своей духовной овечки — это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Въ своемъ первомъ къ ней письмѣ, онъ, какъ мы видѣли, прямо говоритъ объ этомъ. Въ послѣдствіи онъ пользовался щедростью Орловой, которая «на нужды его» предоставила всѣ свои богатства. Добавимъ къ этому, что Елагинъ въ похвалу Фотія ставитъ то, что онъ «въ знатныхъ видѣлъ для себя только орудіе къ проповѣдыванію истины», а знатная графиня Орлова-Чесменская была несомнѣнно для него однимъ изъ такихъ драгоцѣнныхъ орудій и потому, потерять ее, съ уходомъ ея въ монастырь, было бы для Фотія большимъ лишеніемъ со стороны его религіозныхъ понятій, помимо даже вопроса о матеріальной поддержкѣ того монастыря, на устроеніе и на обезпеченіе котораго Фотій смотрѣлъ, какъ на главную обязанность своего иноческаго подвижничества.

Слѣды другой исповѣди Орловой передъ Фотіемъ мы находимъ въ девятомъ его письмѣ, изъ котораго видно, что «богобоязненная Анна» жаловалась ему, что «положеніе ея хуже и опаснѣе, нежели бурное: я — писала она — точно какъ бы была въ туманѣ». За тѣмъ она винитъ себя передъ Фотіемъ «въ разсѣянности въ мысляхъ, въ страшномъ нерадѣніи о спасеніи, въ лѣности ужасной въ молитвѣ». «Оно, т. е. положеніе не бурное, но претяжелое, точно я утопаю мало по малу», пишетъ въ заключеніе Орлова.

Отвѣтъ на это письмо послѣдовалъ въ нравственно-догматическомъ духѣ и въ такомъ же духѣ написаны Фотіемъ четыре слѣдующія письма или посланія, а именно: десятое — «о молитвѣ непрестанной», одиннадцатое — «объ иноческомъ обхожденіи съ другими»; двѣнадцатое — «о томъ, что значитъ и преобразуетъ св. недѣля» и тринадцатое — «кто есть человѣкъ чадо Отца Небеснаго».

Четырнадцатое посланіе, озаглавленное «о радости въ дусѣ святѣ, коя есть знаменіе и составъ царствія Божія внутрь», вызвано письмомъ Орловой, изъ котораго въ письмѣ Фотія приводится слѣдующая выдержка: «во истину сегодня была необъяснима моя радость, отче мой, получая твое посланіе премилостивое. Господа ради продолжай питать твое немощное и неопытное чадо, твои святыя молитвы дѣлаютъ со мною во истину чудо. Благодареніе Господу Христу, чувствую такое равнодушіе ко всему, меня окружающему, что только и прошу Господа Бога нашего, чтобы сіе мое состояніе продолжалось. О! какъ мнѣ всѣ слова твои о мирѣ и царствіи Божіемъ памятны и дороги». Въ отвѣтѣ своемъ на это письмо Фотій сомнѣвается, что «ея слова отъ ея сердца, хотя и праваго», но объясняетъ ихъ тѣмъ, что «на тотъ часъ утѣшитель Духъ Святой пришелъ, и вселившись въ лоно сердца, вдохнулъ чувство и радость излить оныя на сей хартіи».

Въ слѣдующемъ, пятнадцатомъ, письмѣ встрѣчается снова выраженіе чувствъ Орловой къ Фотію, которому она пишетъ: «вспоминаю, сколь возможно чаще, гласъ твой, желающій мира немощной твоей дщери». Далѣе она проситъ его беречь здравіе. Эта просьба даетъ Фотію поводъ распространиться о своемъ самоотверженіи. Затѣмъ приводится еще выписка изъ письма Орловой, гдѣ она говоритъ, что «письма Фотія необходимы, какъ воздухъ для дыханія», и горюетъ, что «разстается хотя на нѣсколько съ нимъ и не слышитъ пресладкаго его гласа».

Шестнадцатое письмо обращаетъ на себя особенное вниманіе, потому что въ немъ приводится исповѣдь Орловой въ изложеніи самого Фотія. Онъ говоритъ за нее въ слѣдующихъ словахъ: «ахъ, отче мой, кая я дѣвица, когда въ сердцѣ невольно, хотя и рѣдко со мною то бываетъ, но восходятъ соблазны и помыслы нечистые, хотя и рѣдко, но я должна бываю украшаться, наряжаться и все сіе для плоти для видѣнія, для суеты творить; хотя и рѣдко, но я должна и лицо благовонными водами измывать и украшать и помазывать благовонными мастьми, хотя и рѣдко, но я должна по образу міра грѣшнаго иногда быть». Фотій утѣшаетъ ее въ этой скорби, увѣряя, что, несмотря на это, душа ея дѣвственная, чистая, а плоть цѣломудренная.

Въ письмѣ семнадцатомъ Фотій, жалуясь на «лютыя времена», писалъ Орловой такъ: «о дѣвице! тебѣ Господь далъ премудрость и крѣпость; сама себя спасай и иныхъ, то словомъ, то дѣломъ, то духомъ; сама не восхищай другихъ учить: жена, по апостолу, да не учитъ, но по готовымъ книгамъ и ученіямъ святыхъ отецъ учить можешь другинь своихъ, а сама учительства и проповѣдничества и писать писанія, подобно бѣсомъ водимой г-жи Гюнъ, презирай, убѣгай подобныхъ и восхищающія все то, подобно сей безумной, прокляты и запрещены» [Жанна Бувье-де-ла-Моттъ (род. 1648 + 1717 г.), по мужу Гюйонъ, пріобрѣла себѣ извѣстность мистическо-христіанскими проповѣдями. Послѣ нея осталось 80 томовъ сочиненій религіознаго содержанія].

Послѣдующія письма озаглавлены такъ: восемнадцатое — «о питіи духовномъ», девятнадцатое о томъ, что «о спасеніи пещися должно заблаговременно въ житіи, а не до старости и смерти отлагать его, и объ обители небесной» и двадцатое «о благоугожденіи Богу». Послѣднее изъ этихъ писемъ написано по поводу жалобы Орловой на лѣнь и на то, что она «привязана ко сну, который ей дѣлаетъ великую помѣху въ спасеніи души, тогда какъ ей хотѣлось бы хотя по одному разику въ нощь вставать на молитву». «Блаженна ты уже по тому, — отвѣчаетъ на это ей Фотій, — что душа твоя желаетъ угодить Господу».

Въ письмѣ двадцать первомъ идетъ поучительная бесѣда «о Софіи, сирѣчь премудрости Божіей, вѣрѣ, надеждѣ и любви». Двадцатое письмо «о богоугожденіи и дѣвствѣ» вызвано письмомъ Орловой, въ которомъ она сообщаетъ Фотію, что «видѣла суету о Господѣ, и посмотрѣвши на нее и видѣвши все ея терзаніе, изъ глубины сердца благодаритъ Бога, что онъ удержалъ ее отъ супружества. О! истинно блаженное состояніе дѣвическое — восклицаетъ Орлова — никакихъ хлопотъ житейскихъ за собою не имѣетъ, только попеченіе едино остается имѣть дѣвицѣ, какъ спасти душу». Соглашаясь со всѣмъ этимъ, Фотій прибавляетъ, что Господь просвѣщаетъ ея разумъ.

Двадцать второе письмо посвящено разсужденію «о многоразличныхъ путяхъ спасенія». Оно написано въ схоластическомъ духѣ.

Въ письмѣ двадцать третьемъ Фотій на сообщеніе графини Орловой изъ Петербурга о томъ, что «все здѣшнее ей, я особенно мірское, въ тягость, и что она счастливѣе себя находитъ, когда остается одна и бесѣдуетъ съ Богомъ», отвѣчалъ: «какъ мнѣ не утѣшаться, что Господь тебя отъ брака отвелъ, могущую имѣть жениха благороднаго, перваго во градѣ, зѣло честнаго и преславнаго. Какъ мнѣ Господа не благодарить, когда но благости его ты презрѣла всѣ мірскія благи, дабы воспріять небесныя вполнѣ, когда ты ни злата, ни сребра не щадила, все щедрою рукою сыпала, дабы Христа пріобрѣсть и умолить его». Затѣмъ, Фотій внушаетъ ей «спасаться отъ сребролюбія, грѣховныхъ игръ, отъ картъ, отъ маскарадовъ, плясокъ, танцевъ, театровъ, развратныхъ еретическихъ книгъ, злыхъ бесѣдъ, гордости, тщеславія, хулы, роскоши и предписываетъ ей „спасеніе въ дѣвствѣ и постѣ“.

Въ трехъ остальныхъ письмахъ идетъ бесѣда „о чистотѣ святой“, „о пути царскомъ, среднемъ и легкомъ ко спасенію“. Въ этомъ письмѣ Фотій убѣждаетъ „Анну, обрѣтающуюся въ царскихъ чертогахъ, чтобъ она не спѣшила въ монастырь, не яко инокиня, не яко раба Христова“. Послѣднее изъ имѣющихся въ распоряженіи ред. „Русской Старины“ писемъ Фотія, отъ 23-го декабря 1822 года, озаглавлено „помни послѣдняя твоя“ и заключаетъ въ себѣ самыя обычныя поученія о суетѣ мірской.

Фотій велъ обширную переписку съ Орловой и въ послѣдствіи, до самаго дня своей кончины; но мы, къ сожалѣнію, не имѣемъ списка съ его послѣдующихъ посланій; впрочемъ, и та часть его писемъ, съ которою мы имѣли случай ознакомиться, достаточно очерчиваетъ способы вліянія Фотія на духовную его дочь. Независимо отъ этого, приводимыя нами письма имѣютъ то особое значеніе, что они относятся къ той именно порѣ, когда Фотій утверждалъ свое господство надъ Орловой. Современемъ же она сдѣлалась совершенно покорною передъ нимъ и онъ уже обращался съ нею самымъ безцеремоннымъ образомъ.

Письма Фотія исполнены грубаго аскетизма и они устраняютъ, какъ мы думаемъ, всякое предположеніе о грѣшныхъ его отношеніяхъ къ Орловой, которая на первыхъ порахъ своего знакомства съ Фотіемъ была женщиною далеко еще не старою: ей было только около 36-ти лѣтъ, а Фотію было лишь подъ тридцать лѣтъ. Трудно, даже невозможно, допустить, чтобъ между ними была любовная связь подъ покровомъ лжи и лицемѣрія. Невозможно, чтобъ они могли дойти до такого кощунства, чтобъ соединяли свои имена и на иконахъ и на церковной утвари съ молитвой къ Богу о помилованіи ихъ. Наконецъ, едва-ли какой-нибудь мужчина, физически сближающійся съ женщиною, станетъ описывать свою болѣзнь съ такими отвратительными подробностями, какъ это сдѣлалъ Фотій въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Орловой. Крайнее и во многихъ случаяхъ ошибочное религіозное настроеніе Орловой, переходившее въ ханжество и въ слѣпую личную привязанность къ Фотію и выражавшееся всего болѣе неумѣстными щедротами, не можетъ, конечно, вызвать къ ней того сочувствія, какое стараются внушить къ ней ея восхвалители. Во всякомъ, однако, случаѣ историку тогдашняго русскаго общества приходится отнестись къ Орловой снисходительнѣе, нежели къ современнымъ ей великосвѣтскимъ русскимъ барынямъ, впадавшимъ въ модное отступничество подъ вліяніемъ разныхъ религіозныхъ проходимцевъ — католическихъ патеровъ и протестантскихъ пасторовъ.

По смерти Фотія Орлова продолжала жить по прежнему близь Юрьева монастыря, въ построенной ею усадьбѣ [Еще въ 1872 году вполнѣ сохранялся двухъэтажный каменный домъ въ усадьбѣ графини Орловой. Этотъ домъ ни чѣмъ не напоминалъ келью затворницы: полы были паркетные, двери изъ дорогаго дерева. Домъ расположенъ среди тѣнистаго сада]. Молитвы объ упокоеніи души ея духовнаго отца и попеченія объ устройствѣ монастыря сдѣлались исключительными ея занятіями. Замѣчательны благотворенія ея Юрьеву монастырю, оказанныя ею послѣ смерти Фотія. Такъ, въ 1838 году она внесла 26,300 рублей серебромъ съ тѣмъ, чтобы ежедневно была отправляема литургія объ упокоеніи души Фотія. Въ 1843 году она внесла въ монастырскую казну 85,7 20 руб. сер. съ тѣмъ, чтобы на проценты съ этого капитала было заготовляемо масло для лампадъ и лампадокъ, а также продовольствіе монастыря хлѣбомъ, мукою и крупою. Въ томъ же году она пожертвовала еще 7,150 руб. сер. на заготовленіе ладона и восковыхъ свѣчей при панихидахъ о Фотіи. Затѣмъ, на разныя нужды и безъ того уже вполнѣ обезпеченнаго монастыря, Орлова дала 66,600 руб. сер., назначивъ изъ нихъ 2,000 рублей на приращеніе и поддержаніе монастырской библіотеки. Наконецъ, по ея завѣщанію, былъ въ 1848 году внесенъ въ государственный заемный банкъ билетъ въ 300,000 рублей серебромъ. Проценты съ этихъ денегъ, но указу синода, положено раздѣлить на двѣ равныя части, изъ коихъ одну обращать въ пользу монастыря, а другую въ пользу монашествующей братіи.

Графиня Анна Алексѣевна пережила Фотія слишкомъ на десять лѣтъ. Она умерла 5-го октября 1848 года скоропостижно, на 64-мъ году отъ рожденія, въ кельи настоятеля Юрьева монастыря, собравшись выѣхать оттуда въ Петербургъ.

V

Прервавъ на время послѣдовательную нить нашего разсказа, для того, чтобы разъяснить отношенія Фотія къ Орловой, имѣвшей такое сильное вліяніе на его судьбу, мы обратимся опять къ личности Фотія.

Относительно дальнѣйшаго прохожденія Фотіемъ монашескаго пути имѣются слѣдующія офиціальныя свѣдѣнія.

Въ 1824 году, 16-го іюня, Юрьевъ монастырь былъ исключенъ изъ общаго благочинія и оставленъ въ непосредственномъ вѣдѣніи самого настоятеля, архимандрита Фотія, „какъ благонадежнаго и препровождающаго духовную жизнь, и при томъ стараніемъ своимъ приведшаго въ короткое время древнюю обитель въ совершеннѣйшее по всѣмъ частямъ благоустройство“. Въ 1825 году, января 31-го, по засвидѣтельствованію митрополита Серафима о томъ, что архимадритъ Фотій привелъ Юрьевъ монастырь въ цвѣтущее состояніе, имѣетъ пламенное усердіе къ церкви Божіей и благочестивое рвеніе къ пользѣ отечества, императоръ Александръ I пожаловалъ ему панагію, украшенную брилліантами и другими драгоцѣнными камнями. При этомъ ему дозволенно было носить при священно-служеніи эту панагію и пожалованный ему прежде крестъ, а внѣ служенія одну панагію. Въ 1827году императоръ Николай Павловичъ разрѣшилъ, чтобы архиман-дритъ Фотій оставался по смерть настоятелемъ Юрьева монастыря, согласно собственному его желанію. Объясненіе такому желанію мы находимъ въ одномъ изъ писемъ Фотія къ его брату, въ которомъ онъ, разсказывая о своей болѣзни, замѣчаетъ: „вотъ почему я, негоденъ будучи въ архіерейство, волею отъ него отказался“. Ходатайство объ оставленіи Фотія до конца жизни въ Юрьевомъ монастырѣ приняла непосредственно на себя графиня Орлова, представивъ объ этомъ отъ себя государю докладную записку чрезъ статсъ-секретаря Муравьева.

Оставаясь юрьевскимъ архимандритомъ, Фотій былъ сдѣланъ благочиннымъ монастырей, кромѣ своего Юрьева, еще Старорусскаго Спасскаго, Сковородскаго, Клопскаго, Кирилловскаго, Отенскаго, Перекомскаго и Савво-Вышерскаго. Въ 1833 году, 25-го декабря, отъ св. синода дозволено было Фотію, и по немъ всѣмъ настоятелямъ Юрьева монастыря, имѣть жезлъ съ сулкомъ. Это была послѣдняя ему награда [Надо было однако имѣть столь сильную покровительницу, какую имѣлъ Фотій въ лицѣ графини Орловой, чтобы пользоваться милостями и наградами высшей духовной власти, въ то время, когда самъ императоръ Николай Павловичъ не только не былъ расположенъ къ фанатику, но еще нашелся вынужденнымъ сдѣлать ему однажды строгое внушеніе о приличіи. Въ одинъ изъ своихъ пріѣздовъ въ Новгородъ государь очень рано утромъ, одинъ, безъ свиты, прибылъ въ Юрьевъ монастырь. Долго обходилъ онъ его, прежде нежели Фотій наконецъ вышелъ; настоятель явился въ богатой рясѣ и, благословляя августѣйшаго посѣтителя, дерзко протянулъ ему руку для поцѣлуя. Императоръ Николай Павловичъ въ тотъ же день собственноручно написалъ оберъ-прокурору святѣйшаго синода повелѣніе: немедленно вытребовать въ Петербургъ архимандрита Фотія и въ теченіи нѣсколькихъ недѣль пообучить Фотія приличію. Записка эта писана карандашемъ и до сихъ поръ хранится у одного любителя исторіи. Повторяемъ, надо было имѣть столь сильную покровительницу, каковую имѣлъ Фотій въ послушнѣйшей своей овцѣ — графинѣ Орловой, чтобы не пасть тогда же подъ грозою, столь внезапно надъ нимъ разразившейся. Вся бѣда, однако, кончилась для Фотія двухнедѣльнымъ пребываніемъ въ Петербургѣ, гдѣ его пріобучили въ синодѣ смиренію и какъ вести себя съ высокими посѣтителями ввѣренной ему обители (Изъ „Русск. Стар.“)].

Мы оставили бы важный пробѣлъ въ характеристикѣ Фотія, если бы, независимо отъ отношеній его съ разными лицами внѣ монастырскихъ стѣнъ, не обратили вниманія на семейныя его отношенія. Правда, что для опредѣленія этихъ отношеній матеріалы весьма скудны, но и они до нѣкоторой степени обрисовываютъ личность Фотія, а вмѣстѣ съ тѣмъ указываютъ на преобладавшіе въ немъ взгляды и понятія.

У Фотія былъ братъ Евфимій Спасскій, годами тремя моложе его. Онъ находился священникомъ въ селѣ Шегринѣ. Изъ переписки съ нимъ Фотія [Русск. Арх. 1871 г., стр. 239—255], отъ 15-го октября 1826 года, видно, что отецъ Евфимій былъ крѣпко недоволенъ своимъ братомъ за то, что тотъ „не ласково принялъ его съ женою и мало его наградилъ“. По поводу этого Фотій писалъ къ брату: „я съ тобою поступилъ какъ монахъ. Когда я и мать свою по лѣту не принялъ, то жену твою принимать и впредь не буду. И игуменій, и княгинь, и графинь, и генеральшъ я не принимаю, то какъ могу жену твою принять? Она токмо въ прихожей кельи была и то тяжко было мнѣ. О! какъ ты мало духовенъ и худо знаешь монашество! Знаешь-ли, что единый взглядъ можетъ монаху вредить“.

Что же касается подарковъ, то Фотій напомнилъ брату, что онъ послалъ ему около пяти подарковъ въ 500 рублей. „Но Богу не угодно было — писалъ Фотій — и діаволъ похитилъ изъ рукъ твоего отца. Отъ того я позналъ, что Господь гнѣвается на меня, что я чуждые подарки вамъ посылаю. Я хотѣлъ токмо переслать что мнѣ было поручено, но Богъ погубилъ“. Далѣе въ письмѣ этомъ замѣчателенъ слѣдующій укоръ Фотія брату: „твоя жена была безплодна, я далъ ей благословеніе, какое ты самъ слышалъ, и Богъ дастъ тебѣ чадо, довольно тебѣ сего подарка. Я по силѣ подарилъ“.

Затѣмъ прерывающаяся почти на четыре съ половиною года переписка Фотія съ его братомъ возобновляется 4-го апрѣля 1826 года и принимаетъ другой оттѣнокъ. Фотій уже ласково относится къ своему брату, скорбитъ объ его болѣзни, посылаетъ къ нему своего доктора и, между прочимъ, пишетъ: „бѣденъ-ли ты? Что прикажешь, все будетъ тебѣ: я послѣднюю ряску продамъ и тебѣ помогу, есть-ли бы мнѣ нужно было помочь тебѣ. Фотій — монахъ грубъ, но не глупъ и не скупъ“. Доброе расположеніе Фотія къ брату выражается и въ другихъ его письмахъ. Такъ онъ пишетъ: „Мое — все твое и твоимъ дѣтямъ принадлежитъ. Если бы нужда была, я бы сейчасъ для дѣтей твоихъ прислалъ 5,000“. И далѣе: „у тебя есть братъ Фотій, Онь послѣднюю копѣйку тебѣ отдастъ и рубашку, равно какъ и дѣтямъ твоимъ съ ихъ матерью“. Вообще позднѣйшія письма Фотія къ брату проникнуты заботливостію о семьѣ послѣдняго; они нерѣдко сопровождаются посылкою денегъ и въ нихъ упоминается, что „благодѣтельница“ желаетъ купить отцу Евфимію домъ деревянный или каменный. Въ письмахъ Фотія высказываются также попеченія о спасеніи души и тѣлесномъ здравіи брата. Попеченіе перваго рода доходитъ до того, что Фотій приготовилъ для него на случай его смерти священническое облаченіе и заранѣе хотѣлъ купить ему могилу, дабы онъ могъ быть погребенъ съ тѣми, съ кѣмъ желаетъ. „Я же не могу съ тобою вмѣстѣ и даже близь быть погребенну: довольно будетъ тебѣ, когда ты въ моей обители будешь погребенъ и то будетъ для тебя добро и велико“.

Несмотря, однако, на все это, надобно полагать, что Фотій не слишкомъ былъ доволенъ своимъ братомъ. Въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ называетъ его „роднымъ, сладчайшимъ и многолюбезнымъ братомъ“ и, заявляя, что онъ „любитъ его болѣе всѣхъ“, даетъ ему однако и слѣдующее не слишкомъ родственное наставленіе: „пора тебѣ быть іереемъ, а не свиньею“.

Объ отношеніяхъ Фотія къ своему отцу намъ ничего не извѣстно. Изъ родныхъ же особенною его любовью пользовались тетка Татьяна, которая „много послужила ему въ дѣтствѣ Бога ради, при его бѣдномъ сирочествѣ“ и которую онъ называетъ „сохранительницею своей жизни“.

Высказывая въ письмахъ заботы о семьѣ своего брата и имѣя возможность устроить, судьбу ея самымъ прочнымъ образомъ, онъ, по свидѣтельству самой Орловой, не позволялъ ей обезпечить его родныхъ; но это своего рода самолюбіе едва-ли можетъ быть отнесено въ похвалу Фотія, побуждавшаго Орлову тратить громадные капиталы хотя на предметы, служившіе внѣшнимъ выраженіемъ ея благочестія, но въ то же время свидѣтельствовавшіе и о прихотяхъ Фотія, какъ монастырскаго настоятеля.

VI

Изъ лицъ, съ которыми пришлось Фотію имѣть отношенія въ теченіе своей жизни, самое видное мѣсто, послѣ графини А. А. Орловой-Чесменской, занимаетъ министръ народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ, князь А. Н. Голицынъ; но отношенія къ нему Фотія были враждебны и возникшая изъ нихъ борьба между монахомъ и высокимъ сановникомъ, представляетъ интересный эпизодъ въ исторіи нашего государственнаго управленія.

Князь Александръ Николаевичъ Голицынъ (род. 8-го декабря 1773 года, — 22-го ноября 1844 года) принадлежалъ къ небогатой отрасли знаменитаго княжескаго рода Голицыныхъ. Въ дѣтствѣ онъ былъ представленъ Екатеринѣ П извѣстною ея камеръ-фрау Перекусихиною, которая дружески была расположена къ ето матери, Александрѣ Александровнѣ, рожденной Хитровой, вышедшей, по смерти перваго мужа, князя Николая Сергѣевича Голицына, за капитана гвардіи Михайла Алексѣевича Кологривова (+ 1787 года). Императрицѣ полюбился маленькій Голицынъ и онъ сдѣлался однимъ изъ сотоварищей дѣтскихъ игръ великаго князя Александра Павловича, питавшаго къ нему особенную пріязнь. Неизвѣстно, по какимъ именно причинамъ императоръ Павелъ удалилъ князя Голицына отъ своего сына. Итераторъ Александръ Павловичъ, вступивъ на престолъ, снова приблизилъ къ себѣ Голицына и сталъ оказывать товарищу своего дѣтства постоянную благосклонность. При немъ Голицынъ былъ сдѣланъ оберъ-прокуроромъ св. синода, главноуправляющимъ почтовымъ департаментомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ былъ министромъ народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ. При императорѣ Николаѣ Павловичѣ онъ состоялъ канцлеромъ всѣхъ россійскихъ орденовъ и пользовался чрезвычайнымъ уваженіемъ со стороны государя.

Личное знакомство Голицына съ Фотіемъ подготовляла графиня Орлова и оно началось весною 1822 года присылкою отъ юрьевскаго архимандрита цвѣтовъ князю. По поводу этого знакомства князь Голицынъ, искренно, или только изъ свѣтской любезности, изъявлялъ графинѣ сожалѣніе, что онъ не познакомился съ Фотіемъ раньше, во время пребыванія его въ Петербургѣ. Съ перваго же раза похвалы Голицына Фотію передъ графиней Орловой дошли до того, что, по словамъ князя, „назидательный разговоръ Фотія имѣлъ такую силу, которую одинъ Господь дать можетъ“. Мало того, Голицынъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ графинѣ Орловой называетъ Фотія „человѣкомъ необыкновеннымъ“ и говоритъ, что бесѣды его производятъ „глубокое впечатлѣніе“. Въ этомъ же письмѣ князь выражаетъ опасеніе на счетъ того, можно ли доложить государю о болѣзни Фотія, не спрося предварительно объ этомъ его самого. Опасеніе въ этомъ случаѣ со стороны Голицына не основывается на какихъ-либо простыхъ человѣческихъ соображеніяхъ, но Голицынъ полагаетъ, что „надобно такъ поступать, чтобъ не сдѣлать чего противнаго волѣ Божіей!“ Письмо это, отъ 28-го іюня 1822 года, Голицынъ заключаетъ тѣмъ, что предлагаетъ Орловой помолиться за Фотія, прибавляя, что и онъ намѣренъ сдѣлать тоже, а 25-го іюля онъ проситъ устроить для него свиданіе съ Фотіемъ.

Лестные или сказать проще — льстивые отзывы Голицына передъ Орловой на счетъ Фотія продолжаются и въ послѣдующихъ письмахъ князя. Такъ, въ одномъ изъ писемъ онъ изъявляетъ сожалѣніе, что не можетъ насладиться бесѣдою „нашего Златоуста“ и что онъ „хочетъ утолить жажду чистою водою, черпаемою чистою рукою и нескудно другимъ сообщающею“. Въ другомъ письмѣ онъ поздравляетъ Орлову „съ пріобщеніемъ изъ рукъ любезнѣйшаго намъ и возлюбленнаго отъ Господа преподобнаго отца Фотія“. Кромѣ того, онъ въ письмахъ своихъ часто изъявляетъ желаніе видѣться съ Фотіемъ и заботливо навѣдывается о его здоровьѣ.

Фотій служилъ поводомъ къ личному сближенію Голицына съ Орловой. Такъ, въ первыхъ своихъ къ ней письмахъ князь, слѣдуя общепринятой формулѣ, титулуетъ графиню милостивой государыней и сіятельствомъ, а письмо свое отъ 10-го января 1823 года онъ начинаетъ такимъ обращеніемъ: „Сестро о Господѣ!“ Неудивитесь, — пишетъ вслѣдъ затѣмъ Голицынъ, — сему началу: оно съ благословенія отца Фотія. Господу было угодно устроить сношенія наши не на мірскихъ основаніяхъ». Бесѣдуя въ этихъ письмѣ о Фотіѣ съ Орловой, бывшей въ то время въ Москвѣ, Голицынъ прибавляетъ: «думаю, что вы мучитесь безъ отца Фотія, но за то, вѣроятно, переписка самая дѣятельная».

Подобныя письма Голицына, человѣка, безъ всякаго сомнѣнія, чрезвычайно умнаго и воспитаннаго въ духѣ, чуждомъ ханжества, вводитъ насъ въ область происковъ самаго темнаго свойства. Чего могъ искать Голицынъ въ сближеніи своемъ съ Фотіемъ? Невозможно предположить, чтобъ Голицынъ дѣйствительно желалъ утолить ту жажду, о которой онъ писалъ Орловой, такъ Какъ предлагаемая для этого Фотіемъ вода не могла быть Голицыну по вкусу. Если религіозное настроеніе Голицына не было искренно, то бесѣды Фотія были дня него излишни; при искренности же такого настроенія, поученія Фотія были совершенно противоположны тому духу, какимъ отличалось религіозное направленіе Голицына. Приходится думать, что Голицынъ, провидѣвшій ту силу, которую начинаетъ получать Фотій въ нѣкоторыхъ петербургскихъ кружкахъ, и въ особенности у Аракчеева, хотѣлъ склонить на свою сторону этого своеобразнаго монаха. Можно, пожалуй, выставить и другую догадку. Въ первое время сближенія Голицына съ Фотіемъ, Голицынъ собиралъ дѣятельно деньги для выкупа грековъ, находившихся въ плѣну у турокъ, при чемъ щедрая богачка Орлова-Чесменская, дочь русскаго вождя, разгромившаго нѣкогда враговъ креста, представлялась вполнѣ подходящимъ источникомъ для подобной благотворительной цѣли, которой горячо сочувствовалъ и самъ государь. Слѣдовательно, при сближеніи Голицына съ Орловой могли имѣться въ виду со стороны его, какъ искательнаго царедворца, особыя соображенія.

Въ письмахъ своихъ къ Фотію, Голицынъ также расточалъ ему лесть. Такъ, въ одномъ изъ нихъ увѣдомляя, что прочелъ писаніе Фотія о мирѣ Божіемъ, замѣчаетъ, «что писаніе сіе есть чрезвычайное, исполненное духа и помазанія Господня. Счастливъ я, — продолжаетъ Голицынъ, — что прочелъ о мирѣ Господнемъ, но какъ счастливъ тотъ, кто его вкусилъ. Надѣюсь, что молитвами вашими и мнѣ грѣшному Богъ пошлетъ оной».

Справедливость нашего замѣчанія о неискренности отзысовъ князя Голицына на счетъ Фотія подтверждается послѣдующими между ними раздорами и, наконецъ, тѣмъ столкновеніемъ изъ-за религіозныхъ убѣжденій, котораго не выдержалъ Голицынъ. Фотій былъ ревнителемъ православія и строго охранялъ всѣ его обрядности, тогда какъ Голицынъ былъ приверженцемъ того религіознаго мистицизма, примѣръ котораго подавался свыше и на сторонѣ котораго были въ Петербургѣ почти всѣ сильные міра сего [Весьма наглядныя тому доказательства можно найти въ интересномъ разсказѣ квакера Греллэ-де-Мобилье о пребываніи его въ Петербургѣ въ 1818 году. Разсказъ этотъ сообщенъ И. Т. Осининымъ въ русской Старинѣ" изд. 1874 года, томъ IX. стр. 1 — 36]. Даже многіе изъ высокостоявшихъ духовныхъ лицъ православной церкви радовались тому, что прежнее безбожіе въ образованныхъ классахъ русскаго общества стало замѣняться хоть какимъ нибудь религіознымъ чувствомъ, разсчитывая на то, что въ послѣдствіи чувство это можно будетъ направить на ученіе православной церкви.

Главнымъ представителемъ новаго религіознаго направленія, независммо отъ разныхъ сектаторскихъ кружковъ, явилось библейское общество. О значеніи, дѣятельности и судьбѣ этого общества у насъ въ послѣднее время явилось въ печати столько свѣдѣній, что обо всемъ этомъ излишне было бы повторять. Поэтому относительно его мы ограничимся только такими фактами, которые должны объяснить участіе Фотія въ борьбѣ съ нимъ, причемъ главнымъ образомъ мы будемъ руководствоваться тою рукописною запискою, которая найдена въ бумагахъ Фотія и нынѣ принадлежитъ редакціи «Русской Старины».

Библейское общество, основанное въ 1804 году въ Англіи, методистами и массонами, нашло нужнымъ допустить каждаго читать библію безъ всякихъ при ней примѣчаній, толкованій и разсужденій. Въ 1806 году общество это завело сношенія въ Россіи съ сарентскимъ братствомъ и съ шотландскими колонистами на Кавказѣ и предложило митрополиту Платону издать библію на русскомъ языкѣ, но никакого отвѣта на предложеніе это не послѣдовало. Между тѣмъ шотландскій миссіонеръ Пакертонъ, жившій на Кавказѣ, переселился, въ 1805 году, въ Москву и, заведя тамъ свою пропаганду, успѣлъ, зимою 1811 года, склонить «нѣкоторыхъ особъ изъ знатнѣйшаго дворянства» къ принятію участія въ учрежденіи библейскаго общества въ Москвѣ. Бойна съ Наполеономъ помѣшала этому, но тѣмъ не менѣе, 6-го декабря 1812 года, Пакертону разрѣшено было образовать общество для изданія книгъ ветхаго и новаго завѣтовъ, но только для иновѣрцевъ и притомъ лишь на иностранныхъ языкахъ. При первомъ заявленіи мысли объ изданіи библіи на русскомъ языкѣ, православное наше духовенство непріязненно отнеслось къ пей. находя, что чтеніе только священнаго писанія недостаточно безъ ознакомленія съ постановленіями соборовъ и преданіями отцовъ церкви. Между тѣмъ, вопреки этого взгляда, при дѣятельномъ участіи министерства духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія, стали появляться на русскомъ языкѣ такія книги, какъ «Таинство креста» и «Побѣдная пѣснь вѣры христіанской», колебавшія ученія соборовъ и отцовъ церкви.

Приверженцы православныхъ догматовъ заволновались въ виду появленія подобныхъ книгъ, но особенную между ними бурю подняло слѣдующее обстоятельство: 17-го мая 1817 года происходило въ Лондонѣ тринадцатое засѣданіе тамошняго библейскаго общества. На этомъ засѣданіи глава секты методистовъ Ричардъ Ватсонъ заявилъ, что въ Россіи религія возстановляется во всей ея чистотѣ и что въ греческой церкви открываются вѣковыя ея заблужденія. Съ точки зрѣнія англійскаго библейскаго общества это могло казаться вѣрнымъ, такъ какъ въ ту пору не было уже въ Россіи ни одной губерніи, гдѣ бы не было заведено библейскаго общества. Кромѣ того, особаго рода религіозное настроеніе стало охватывать и другія страны Европы. Такъ, прибывшіе около того времени изъ Германіи колонисты желали поселиться въ Греціи для того только, чтобы, будучи ближе къ Іерусалиму, ожидать появленія Мессіи. Секта эта занималась только туманными толкованіями апокалипсиса и не отличалась доброю нравственностію.

Особенно вредило библейскому обществу то, что членами его были преимущественно члены масонскихъ ложъ, распространявшіе свои доктрины подъ прикрытіемъ библейскихъ обществъ. Эти члены издавали въ свѣтъ сочиненія, считавшіяся прямо враждебными ученію православной церкви. Такъ, вскорѣ по запрещеніи и отобраніи въ 1819 году надѣлавшей много шума книги Станевича, подъ заглавіемъ: «Бесѣда на гробѣ младенца», было издано Ястребцовымъ сочиненіе, озаглавленное: «Воззваніе къ человѣкамъ о послѣдованіи къ внутренному влеченію духа Христова». Сочиненіе это было признано проповѣдью «возмутительныхъ началъ противъ христіанской религіи и гражданскаго благоустройства». Настроеніе тогдашняго русскаго общества къ чтенію книгъ, написанныхъ въ такомъ духѣ, доказывается лучше всего тѣмъ, что сочиненія Ястребцова разошлось два полныхъ изданія въ продолженіе менѣе двухъ мѣсяцевъ, л что автору ихъ были испрошены у государя двѣ весьма важныя награды. Между тѣмъ библейскія общества въ свою очередь все шире и шире распространяли свою дѣятельность; въ 1819 году денежный сборъ библейскихъ обществъ простирался до 1.500,000 руб., а въ концѣ 1S23 года въ Россіи считалось уже 300 такихъ обществъ и сотовариществъ, которыя, по словамъ руководящей насъ записки, «прикрывали свои зловредныя дѣйствія благовидною личиною любви къ ближнимъ и усердія къ распространенію слова Божія». Общества эти съ особеннымъ успѣхомъ дѣйствовали на Дону, въ Саратовѣ и въ Тамбовѣ. Въ Харьковѣ между студентами устроилось библейское сотоварищество. "Мистики, духовидцы, пророки и проповѣдники, появляясь во множествѣ, разглашали свои толки въ союзѣ съ библейскими обществами, первый ударъ которымъ со стороны правительственной власти былъ нанесенъ въ 1824 году, вслѣдствіе появленія «богохульнаго толкованія Евангелія», изданнаго Госнеромъ, директоромъ русскаго библейскаго общества. Сочиненію этому прямо было приписана «цѣль возмущенія противъ церкви и престоловъ».

По всей вѣроятности, еще не близко то время, когда литература наша въ состояніи будетъ съ полнымъ прямодушіемъ, необходимымъ для истиннаго достоинства каждаго историческаго труда, вникнуть въ глубь этихъ событій, являющихся пока въ крайне щекотливой обстановкѣ. Съ внѣшней же стороны все дѣло представляется довольно просто: являются книги, признаваемыя направленными противъ религіи и гражданскаго порядка, но книги эти издаются подъ вѣдѣніемъ цензуръ, состоящихъ при министерствѣ духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія, такъ какъ глава этого министерства и его ближайшіе помощники содѣйствуютъ и покровительствуютъ изданію такихъ книгъ. Такимъ образомъ, поводовъ къ борьбѣ съ представителями этой, противной православію, партіи весьма было достаточно, и борьбу можно было начать и во имя религіи и во имя государственнаго порядка, нужно было только дать сильный толчекъ и завести схватку, которая не замедлила бы перейти въ рѣшительный бой.

VII

Обыкновенно біографы тѣхъ лицъ, которымъ они посвящаютъ свой трудъ, стараются выдвинуть этихъ лицъ на первый планъ, сдѣлать ихъ первенствующими дѣятелями описываемыхъ событій, сосредоточивъ около нихъ всѣ другія личности только въ качествѣ второстепенныхъ дѣятелей. Мы пишемъ теперь о Фотіи, но намъ кажется, что было бы ошибочно придавать ему первенствующее значеніе въ той политическо-религіозной борьбѣ, или, говоря правильнѣе, въ придворной интригѣ, о которой намъ предстоитъ рѣчь, и даже приписывать починъ ея Фотію. Тѣмъ не менѣе въ этомъ случаѣ личность Фотія все-таки чрезвычайно замѣчательна, въ особенности потому, что онъ, при своемъ скромномъ іерархическомъ положеніи, долженъ былъ бы быть далекъ отъ вопроса, получившаго государственную важность.

Мы видѣли, что Фотій, состоя еще на должности корпуснаго законоучителя, вооружался противъ отступниковъ отъ православія — разныхъ свѣтскихъ сектаторовъ, послѣдователей внутренней церкви. Но, безъ всякаго сомнѣнія, тогда дѣло шло не о рѣшительной борьбѣ съ ними, но только о проповѣдническихъ обличеніяхъ со стороны Фотія. Какъ бы то, впрочемъ, ни было, но чрезъ то самое Фотій попалъ въ число «намѣченныхъ» людей, т. е. такихъ, которыхъ одна партія, при своемъ пересилѣ, стремится подавить и уничтожить, а противная ей — старается выдвигать такія прежде гонимыя личности. Здѣсь бываетъ своего рода бурное теченіе, которое заставляетъ однихъ тонуть, а другихъ выплывать, даже безъ особыхъ со стороны ихъ усилій.

Едва ли мы впрочемъ ошибемся, если скажемъ, что безъ сближенія Фотія съ графиней Орловой онъ заглохъ бы въ своей древней, убогой обители. Фотій былъ силенъ прежде всего потому, что всегда, то за нимъ, то передъ нимъ, стояла графиня А. А. Орлова-Чесменская, съ своимъ несмѣтнымъ богатствомъ и съ своими общественными связями въ Петербургѣ и въ Москвѣ. Орлова ввела Фотія въ кругъ людей, которые стали смотрѣть на этого монаха какъ на полезную для нихъ силу, и которыхъ онъ, въ свою очередь, самъ сталъ считать пригодными орудіями для осуществленія своихъ стремленій. Изъ замѣтныхъ въ ту пору личностей въ Петербургѣ, едва ли не первымъ союзникомъ Фотія сталъ Магницкій, котораго юрьевскій архимандритъ отвратилъ отъ библейскаго общества. Дѣло это не обошлось безъ участія графини Орловой, которая, по словамъ А. С. Стурдзы, находилась въ числѣ почетныхъ дамъ, присутствовавшихъ при первой встрѣчѣ Фотія съ Магницкимъ. Фотій, держа въ рукахъ двѣ восковыя свѣчи, съ нѣмою торжественностію встрѣтилъ Магницкаго и провожалъ его до приготовленныхъ особо креселъ. Фотій сѣлъ возлѣ Магницкаго и молчалъ нѣсколько минутъ, потомъ схватилъ стоявшій на столѣ колокольчикъ и принялся звонить изо всей силы, не говоря, впрочемъ, ни одного слова. Оба они, т. е. Фотій и Магницкій, только помѣнялись взглядами въ знакъ взаимнаго согласія и негласный союзъ былъ между ними заключенъ. Послѣ этой встрѣчи Магницкій — какъ замѣчаетъ Стурдза [Воспоминаніе о Магницкомъ. «Русск. Арх.» 1868 г.], — началъ дѣйствовать уже открыто противъ распоряженій того министерства, въ которомъ онъ занималъ довольно почетное мѣсто, поступая такимъ образомъ въ угоду Аракчееву.

Нельзя сказать съ точностію, въ какое именно время произошло сближеніе Фотія съ Магницкимъ, но, вступая въ лагерь, непріязненный князю Голицыну, Фотій сталъ обнаруживать свою непріязнь и къ лицамъ самымъ близкимъ къ князю. Въ одномъ изъ писемъ къ Дарьѣ Алексѣевнѣ Державиной, относящемся, какъ надобно полагать, къ 1823 году Фотій сильно возстаетъ противъ Александра Ивановича Тургенева, управлявшаго тогда канцеляріею министра духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія. Письмо это замѣчательно въ томъ отношеніи, что оно рисуетъ взглядъ Фотія на его религіозныхъ противниковъ. «Пишешь ты, — такъ начинаетъ свое письмо Фотій, — что съ сестрой видѣли извѣстнаго тебѣ человѣка и разговоры вы съ нимъ имѣли, что онъ крайне не любитъ духовенство и не уважаетъ потому, что они не Фенелоны и что онъ крайне гордъ и на свой умъ надѣется. Спасися отъ него, чадо! Вотъ видишь-ли съ какими вѣры явными врагами отецъ твой брань ведетъ за церковь и за спасеніе многихъ. А что онъ ненавидитъ насъ, духовныхъ, т. е. освященныхъ божественною благодатію свыше, — насъ, преемниковъ апостольскихъ, — то потому, что онъ явный врагъ всего духовнаго, божьяго, слушалъ лжеаностоловъ, слугъ демонскихъ, невѣрныхъ, потому, что истый масонъ». Спрашивая затѣмъ Державину, знаетъ ли она, кто былъ Фенелонъ? Фотій отвѣчаетъ, что Фенелонъ былъ масонъ, какъ видно изъ его сочиненій «мистическихъ и женоподобныхъ». Послѣ того Фотій задается вопросомъ: «гдѣ гордый Лабзинъ, отецъ и іерархъ сектаторамъ? Яко трава, яко прахъ погибе», — говоритъ Фотій, добавляя, что то же будетъ и дѣткамъ его нечестивымъ и буйнымъ. Далѣе Фотій сравниваетъ Тургенева съ комаромъ, «котораго можетъ убить песъ трясеніемъ ушей, а человѣкъ — изловивъ. Много мнѣ — заключаетъ Фотій — надменный комаръ, Бога ради, пакости надѣлалъ». По всей вѣроятности, здѣсь подразумѣвается удаленіе Фотія изъ Петербурга въ Деревяницкій монастырь при содѣйствіи Тургенева.

Что касается отношеній Фотія къ главному и самому сильному представителю тѣхъ, противъ которыхъ онъ велъ брань, то мы уже видѣли, что князь Голицынъ съ своей стороны заискивалъ расположенія Фотія при посредствѣ Орловой и, вѣроятно, дѣлалъ это въ силу тѣхъ соображеній, о которыхъ мы упоминали выше. Между тѣмъ въ качествѣ министра духовныхъ дѣлъ Голицынъ вооружалъ противъ себя православное духовенство. Говорили, что онъ унижалъ митрополита Михаила своими съ нимъ столкновеніями въ синодѣ. Съ своей стороны, Михаилъ доносилъ государю, бывшему на конгрессѣ въ Лайбахѣ, объ опасностяхъ, которымъ подвергается православная церковь отъ «слѣпотствующаго министра».

По смерти Михаила на с. — петербургскую митрополію назначенъ былъ Серафимъ, и онъ-то собственно повелъ рѣшительную борьбу съ княземъ Голицинымъ, получая совѣты подкрѣпленія и одобренія отъ Аракчеева, Орловой и Фотія.

Въ «Запискахъ Фотія», писанныхъ подъ диктовку его отъ третьяго лица, священникомъ Василіемъ Орнатскимъ такъ описывается личность Голицына и образъ его дѣйствій: «овца онъ непотребная, или, лучше сказать, козлище. Хотѣлъ князь въ мірскихъ своихъ рубищахъ, не имѣя сана свыше и дара божественной благодати, дѣлать дѣла, принадлежащія единому архіерею великому, образъ Христа носящаго». Фотій не думалъ, однако, наступать рѣшительно на Голицына и, по собственнымъ словамъ его, «хотѣлъ воздвигнуть миръ между іерархомъ и министромъ, опасаясь, чтобы, злѣйшій звѣрь, — не возсталъ на мѣсто стараго, а ждалъ, не будетъ ли хоть какого нибудь плода отъ безплодныя смоковницы»

Главнымъ поводомъ къ столкновенію между юрьевскимъ архимандритомъ и министромъ народнаго просвѣщенія были тѣ книги, о которыхъ упоминалось выше. Фотій приписывалъ имъ религіозное шатаніе въ тогдашней православной паствѣ, и указывая на ихъ появленія, онъ въ одномъ, изъ писемъ своихъ (отъ 22-го сентября 1822 г.) замѣчалъ: «хотятъ, чтобъ вода въ котлахъ не кипѣла, но котлы на огнѣ держатъ и болѣе дровъ кладутъ подъ оные и разжигаютъ огонь». Позднѣе, въ укорительномъ письмѣ своемъ къ князю Голицыну (отъ 22-го апрѣля 1824 г.) Фотій писалъ: «тьма злодѣйскихъ книгъ можетъ-ли и святую душу не смущать»? Если появлявшіяся въ то время религіозно-мистическія книги, дѣйствительно представлявшія множество бредней, были пагубны, то все же ни Фотію, ни его единомышленникамъ не приходило на умъ отразить вредное вліяніе такихъ книгъ тѣмъ же оружіемъ, т. е. составленіемъ и изданіемъ опроверженій противъ ихъ. Партія, на сторонѣ которой былъ Фотій, думала подавить религіозное броженіе умовъ цензурными строгостями, но забывала, что книги въ родѣ книгъ, изданныхъ Станевичемъ, Ястребовымъ и Госнеромъ, являлись и распродавались быстро потому именно, что въ нихъ была потребность и что секты и религіозныя общества, уклонявшіяся отъ православнаго ученія, предшествовали изданію этихъ «зловредныхъ» книгъ, возникая и развиваясь помимо ихъ вліянія. Иноземно-религіозныя пропаганды шли весьма успѣшно и безъ книгъ. Въ ту пору два католическихъ священника изъ южной Германіи, Госнеръ и Линдль, не отрекшись отъ католичества, проповѣдывали въ Петербургѣ что-то въ родѣ мистическаго протестантизма. Изъ нихъ Линдль ораторствовалъ въ мальтійской церкви (въ пажескомъ корпусѣ), а Госнеръ въ екатерининской (на Невскомъ проспектѣ). Православные толпою ходили ихъ слушать, въ особенности изъ служащихъ, дѣлая это, какъ разсказываетъ въ своихъ «Запискахъ» покойный Гречъ — въ угоду князю Голицыну. Понятно поэтому, что князь Голицынъ долженъ былъ сдѣлаться главною цѣлью для нападенія со стороны партіи, желавшей, отчасти по внутреннему убѣжденію, а отчасти изъ-за личныхъ видовъ и разсчетовъ, отстаивать неприкосновенность ученія православной церкви. "Не одни Фотіи — какъ справедливо замѣтилъ издатель записокъ этого монаха («Русск. Арх.» 1868 г., стр. 1403), — но и вообще люди трезваго благочестія имѣли право относиться съ улыбкою недовѣрія, а иногда и съ чувствомъ негодованія къ нѣкоторымъ дѣйствіямъ такъ называемыхъ библистовъ, напримѣръ, къ рѣчамъ князя Голицына. Съ своей стороны, Фотій (Чтенія въ обществѣ любителей духовнаго просвѣщенія за 1868 г.) такими словами описываетъ эту пору: «противъ православія явно была брань словомъ, дѣломъ, писаніемъ п всякими образами и готовили враги новую, какую-то библейскую религію ввести, смѣсь вѣры сдѣлать, а православную вѣру Христову искоренить».

VIII

По смерти с. — петербургскаго митрополита Михаила. мѣсто его занялъ Серафимъ, который вмѣстѣ съ митрополіей преемствовалъ и вражду своего предшественника къ Голицыну. Новый митрополитъ повелъ рѣшительную борьбу съ министромъ и къ участію въ ней былъ призванъ Фотій.

«Въ теченіе великаго поста (1822 г.) — пишетъ Фотій — слышно было, что Господь явно началъ сокрушать чрезъ своихъ вѣрныхъ силы сильныхъ ересеначальниковъ и ересеначальницъ; столпы вражій шатаются, суевѣріе трепещетъ. Приходитъ св. Пасха и вызывается, сверхъ чаянія, старый ратоборецъ Фотій на подвигъ; присылается ему колесница въ даръ и на день Пасхи присылается крестъ самый драгій на персяхъ носить; также присылается ему сумма значительная, дабы явился немедленно въ Петербургъ, отъ коего прежде былъ изгнанъ безславно».

Разсказывая о своемъ приглашеніи въ Петербургъ, Фотій придаетъ этому событію чрезвычайную важность. По словамъ его, когда митрополитъ Серафимъ совѣтовался о вызовѣ Фотія въ столицу, викарій митрополита сказалъ, что Фотію можно дать благословеніе на пріѣздъ въ столицу; «но что тогда сбудется сіе: и потрясется весь градъ св. Петра отъ него».

28-го апрѣля 1822 года пріѣхалъ Фотій въ Петербургъ.

«Ежедневно — разсказываетъ самъ о себѣ составитель „Записокъ“ — авва Фотій былъ званъ то къ тѣмъ, то къ другимъ лицамъ на бесѣду о Господѣ, о церкви, о вѣрѣ, о спасеніи души. На бесѣду же сбирались знатные и ученые бояре и боярыни. Бесѣда же таковая была болѣе всего въ домѣ дѣвицы Анны, дочери аввы Фотія, боярыни Дарьи Державиной, иногда въ Таврическомъ дворцѣ». Ознакомившись съ поучительными писаніями Фотія, легко представить себѣ общій смыслъ и даже форму изложенія его словесныхъ бесѣдъ и трудно предполагать, чтобы онѣ могли подѣйствовать на людей, относящихся здраво къ чужимъ рѣчамъ. Но Фотій ораторствовалъ въ кругу слушателей и слушательницъ, подготовленныхъ уже къ безграничному уваженію богословскихъ и нравственныхъ поученій его, или лицемѣрно ему поддакивавшихъ. Преданіе разсказываетъ, что послѣ продолжительныхъ своихъ бесѣдъ, сопровождавшихся обѣдами, Фотій ложился на диванъ, а присутствовавшія боярыни подходили цѣловать у него руки.

Во время этой поѣздки Фотія въ Петербургъ, онъ хотѣлъ прежде всего воспользоваться знакомствомъ своимъ съ княземъ Голицынымъ для того, чтобъ «водворить миръ между іерархомъ и министромъ». Голицынъ, съ своей стороны, первый пригласилъ къ себѣ Фотія; Фотій посѣтилъ его, послѣ чего они стали часто видѣться у графини Орловой и бесѣды ихъ длились часовъ по девяти сряду. «Дѣвица и князь — пишетъ Фотій — возгарались любовью къ Фотію. Князь былъ радъ сдѣлать все, что Фотій внушаетъ, а Фотій старался помирить его съ митрополитомъ».

Около этого времени императоръ Александръ Павловичъ возвратился въ Петербургъ изъ своего заграничнаго путешествія. Голицынъ вызвался представить Фотія государю, но Фотій долго отказывался отъ этой чести. Наконецъ, вопросъ этотъ былъ рѣшенъ положительно и 5-го іюля 1822 года было назначено представленіе Фотія императору. «Митрополитъ старался его наставить, какъ и что говорить съ государемъ, тоже дѣлалъ и Голицынъ, но Фотій отказывался отъ ихъ наставленій».

Обстоятельство это показываетъ, что и іерархъ, и министръ, каждый въ свою очередь, выбирали Фотія орудіемъ своихъ- замысловъ и что каждый изъ нихъ разсчитывалъ на то впечатлѣніе, какое должны будутъ произвести на государя, при его религіозно-мистическомъ настроеніи, туманносмѣлыя рѣчи явившагося передъ нимъ монаха, о которомъ, конечно, была уже пущена предварительная въ пользу его молва. Очень, однако, естественно, что наставленія, дѣлаемыя Фотію съ одной стороны митрополитомъ Серафимомъ, а съ другой Голицынымъ, по своему разногласію, должны были чрезвычайно путать Фотія, почему онъ весьма благоразумно отказывался слѣдовать и тѣмъ и другимъ.

Фотій поѣхалъ во дворецъ «на коняхъ дѣвицы Анны», и войдя туда, «осѣнялъ крестнымъ знаменіемъ себя и во всѣ стороны и проходы, помышляя, что толпы здѣсь живутъ, и дѣйствуютъ силъ вражіихъ, но что онѣ сейчасъ избѣгнутъ, видя крестное знаменіе».

Подробности свиданія Фотія съ императоромъ Александромъ описаны и напечатаны въ извлеченіи изъ его «Записокъ» («Русск. Арх.»).

Во время этого свиданія Фотій «видѣлъ, что царь весь прилѣпился къ у слышанію слова изъ устъ его». Сперва началась рѣчь о Серафимѣ и Фотій внушалъ, что «пастырь сей есть единственный по своей любви къ святой церкви, царству и ко благу». Когда же, въ концѣ бесѣды, государь спросилъ Фотія, не имѣетъ-ли онъ что особеннаго сказать, намекая на нужды монастыря, то Фотій отвѣчалъ отрицательно и началъ «о паче нужномъ самому царю». «Враги церкви святой и царства весьма усиливаются — говорилъ Фотій, — зловѣріе, соблазны явно и съ дерзостію себя открываютъ, хотятъ сотворить тайныя злыя общества; вредъ великъ святой церкви Христовой и царству всему, но они не успѣютъ, бояться ихъ нечего, надобно дерзость враговъ тайныхъ и явныхъ внутрь самой столицы въ успѣхахъ немедленно остановить». Бесѣда, какъ передаетъ Фотій, длилась около полутора часа, при чемъ Фотій внушалъ государю, что, «противу тайныхъ враговъ дѣйствуя, вдругъ надобно запретить и поступать».

Императоръ «многократно цѣловалъ благословляющую его руку», и когда Фотій уходилъ, "царь палъ на колѣни передъ Богомъ и, обратясь лицомъ къ Фотію сказалъ:

— «Возложи руки твои, отче, на главу мою и сотвори молитву Господню о мнѣ, и прости и разрѣши меня».

«Царь поклонился ему въ ноги и, стоя на колѣняхъ, цѣловалъ десницу его» [Этому разсказу легко повѣрить, если сличить съ нимъ подобный разсказъ англійскаго квакера Греллэ-де-Мобилье («Рус. Стар.» изд. 1874 г., т. IX, стр. 14 и 20). Нельзя не принять въ соображеніе, что два эти лида писали свои Записки безъ всякаго между собою соглашенія, по приводимые ими факты до того сходны, что разсказъ квакера и разсказъ Фотія взаимно подтверждаютъ справедливость одинъ другаго]. Обо всемъ своемъ разговорѣ съ государемъ Фотій сообщилъ графинѣ Орловой и Серафиму, но скрылъ многое отъ Голицына, такъ какъ, конечно, если не прямо, то намеками Фотій взводилъ на него обвиненія передъ государемъ.

«Устроивъ ходъ дѣлъ нѣкіихъ и расположивъ къ себѣ сердце князя, какъ важную особу по всѣмъ дѣламъ», Фотій сбирался отъѣхать въ Новгородъ, какъ вдругъ пожелала его видѣть императрица Марія Ѳеодоровна. Для представленія ей онъ поѣхалъ въ Царское Село и остановился у боярыни Портеръ (рожденная княжна Щербатова). Онъ видѣлся также и съ графинею Ливень, и говорилъ съ государынею о Поповѣ, Тургеневѣ, Руничѣ, Кошелевѣ. «Царица — по словамъ Фотія — имѣла въ сіе время великую ненависть къ врагамъ за ихъ противозаконныя дѣйствія по всѣмъ частямъ учебныхъ заведеній, но Фотій, какъ бы поручась за князя, со всею силою и любовью стоялъ, говорилъ смѣло, что онъ будетъ полезенъ, что онъ не совсѣмъ виноватъ, а его окружающіе всѣ пакости дѣлаютъ. Сіе представленіе — заключаетъ Фотій — много дѣйствовало въ пользу митрополита и во вредъ противныхъ партій».

Несмотря на вражду Голицына съ митрополитомъ Серафимомъ, Фотій сохранялъ, по наружности, пріязненныя отношенія къ князю и хотѣлъ воспользоваться ими сперва для примиренія іерарха и министра, а потомъ для подчиненія этого послѣдняго своему вліянію.

До какой степени Фотій считалъ себя вправѣ подчинить себѣ Голицына, это видно изъ письма его къ князю («Русск. Арх.» 1870 г., столб. 115.9), въ которомъ онъ писалъ: «Знай, что я, по власти, мнѣ данной, твой наставникъ и отецъ, а ты мнѣ сынъ; я — Божій слуга, подыми же ты руки на меня и узришь, что или земля пожретъ васъ вскорѣ, или гнѣвъ Божій вѣчно постигнетъ васъ!..»

Въ теченіе двухъ лѣтъ Фотій увѣщевалъ по своему Голицына отстать отъ его заблужденій. 23-го апрѣля 1824 года, на другой день послѣ полученія княземъ Голицынымъ письма, изъ котораго мы привели теперь выписку, князы посѣтилъ Фотія, который началъ говорить ему: «умоляю тебя, Господа ради, останови ты книги, кои въ теченіе твоего министерства изданы противъ церкви, власти царской и всякой святыни, въ коихъ ясно возвѣщается революція, или доложи ты помазаннику Божію!»

Голицынъ отвѣчалъ: «что мнѣ теперь дѣлать, всѣ университеты и учебныя заведенія сформированы уже для революціи».

Фотій замѣтилъ, что Голицынъ можетъ поправить это, какъ оберъ-прокуроръ и министръ народнаго просвѣщенія.

Голицынъ отвѣчалъ: «не я, а государь виноватъ; онъ, будучи такого же духа, желалъ сего».

Послѣ этого Фотій рѣшился не видѣться съ княземъ Голицынымъ, который, однако, самъ напросился на свиданіе съ нимъ.

Свиданіе это произошло 25-го апрѣля 1824 года; Голицынъ попросилъ благословенія у Фотія, а Фотій, прежде чѣмъ благословить его, сказалъ князю: «въ книгѣ „Таинство Креста“, подъ надзоромъ твоимъ, напечатано: духовенство есть звѣрь, т. е. антихристовъ помощникъ, а я, Фотій, изъ числа духовенства, іерей Божій, то благословить тебя не хочу, да и тебѣ не нужно то».

— Неужели же за сіе одно? спросилъ Голицынъ.

— «И за покровительство сектъ, лжепророковъ, и за участіе въ возмущеніи противъ церкви съ Госнеромъ, и вотъ на нихъ съ тобою сбудутся слова Іереміи, сказалъ Фотій, указывая на 23-ю главу его пророчествъ. Прочти и покайся», добавилъ Фотій.

— «Не хочу читать, не хочу слышать твоей правды!» закричалъ Голицынъ, и съ этими словами побѣжалъ отъ Фотія, который вслѣдъ пугнулъ его адскими муками.

Насколько достовѣренъ весь этотъ разсказъ, передаваемый самимъ Фотіемъ, рѣшить трудно, но существенная его часть, т. е. убѣжденія Фотія и отказъ Голицына — сдѣлать государю докладъ въ смыслѣ, предлагавшемся Фотіемъ, едва-ли подлежатъ сомнѣнію. Нельзя не принять въ соображеніе, что Голицынъ, какъ ловкій царедворецъ, близкій къ императору во дни его молодости, поддерживалъ настроеніе государя, скорбѣвшаго въ европейскихъ салонахъ о невозможности ввести въ Россіи конституціонныя учрежденія и дававшаго полную волю самовластію Аракчеева, а также заботившагося о томъ, чтобъ" подавлять въ Европѣ всѣ признаки либеральнаго движенія, смотря съ участіемъ на мистически-религіозное движеніе въ своемъ собственномъ государствѣ. Голицыну, близкому къ государю во дни ихъ общей юности, теперь было уже поздно начать вторить Фотію, такъ какъ въ этомъ случаѣ онъ, князь Голицынъ, впадалъ бы въ рѣзкое противорѣчіе со всѣмъ, что высказывалось государю прежде…

Послѣднее, описанное здѣсь свиданіе Фотія съ Голицынымъ происходило 25-го апрѣля 1824 года, а между тѣмъ еще ранѣе, 12-го апрѣля того же года, Фотій вручилъ государю записку, въ которой писалъ: «въ наше время во многихъ книгахъ сказуется и многими обществами и частными людьми возвѣщается о какой-то новой религіи, аки бы предоставляемой для послѣднихъ временъ. Сія религія проповѣдуется въ разныхъ видахъ, то подъ видомъ Новаго Сіона, то новаго ученія, то пришествія Христова въ духѣ какого-то обновленія, и аки бы тысячелѣтняго Христова царствованія и новой истины. Все это, только въ разныхъ видахъ, отступленіе отъ вѣры Божіей, Христовой и апостольской».

Другая записка, поданная Фотіемъ государю 29-го апрѣля того же года, слѣдовательно, послѣ окончательнаго его разрыва съ Голицынымъ, прямо уже направлена противъ непокорствовавшаго передъ Фотіемъ министра. Записка эта служитъ какъ бы дополненіемъ предшествовавшей ей бесѣды Фотія съ министромъ. «На вопросъ твой, какъ бы остановить революцію — писалъ Фотій — молимся Господу Богу и вотъ что открыто, только дѣлать немедленно. Способъ весь планъ уничтожить тихо и счастливо есть таковъ: 1) министерство духовныхъ дѣлъ уничтожить, а другія два отнять у извѣстной особы; 2) библейское общество уничтожить подъ тѣмъ предлогомъ, что уже много напечатано библій и онѣ теперь не нужны; 3) синоду быть по прежнему и надзирать при случаяхъ за просвѣщеніемъ, не бываетъ ли гдѣ чего противнаго власти и вѣрѣ; 4) Кошелева отдалить, Госнера выгнать, Феслера выгнать и методистовъ выгнать, хотя главныхъ. Провидѣніе Божіе теперь ничего дѣлать болѣе не открыло», — добавлялъ Фотій, — но за то исполненіемъ приведенныхъ выше 4 пунктовъ Фотій обѣщалъ «побѣду надъ Наполеономъ духовнымъ въ три минуты, одною чертою пера».

Еще болѣе характеромъ ожесточеннаго доноса отличается дальнѣйшая часть той же самой записки Фотія. Здѣсь онъ, между прочимъ, пишетъ: «общество иллюминатовъ всячески старается къ 1836 году сдѣлать приготовленіе, аки бы къ учрежденію единаго царства Христова, ибо въ 1836 году, по ихъ замыслу, всѣ царства, религіи, гражданскіе законы и всякое устройство должны быть уничтожены и должна начаться новая религія, новое одно царство, столица котораго Іерусалимъ. Общество преобразователей, именующее себя церковью филадельфійскою, т. е. братолюбивою, имѣетъ своимъ агентомъ въ Россіи Кошелева; онъ глава всѣхъ злыхъ направленій въ церкви и государствѣ. Онъ увлекъ Голицына, прельстилъ его подъ видомъ набожности все дѣлать къ ниспроверженію самодержавія и вѣры, и чтобъ духовенство не мѣшало — введенію министерства духовныхъ дѣлъ. Все противное церкви вводилось и духовенство не смѣло ничего сказать. Для смѣшенія всѣхъ религій, министру подчинены всѣ религіи, даже жидовская и магометанская. Чтобъ смѣшать религіи съ ложнымъ просвѣщеніемъ и просвѣщеніе съ ложною религіею и чрезъ то исказить и религію и просвѣщеніе, и чего нельзя достигнуть чрезъ религію, того достигнуть чрезъ просвѣщеніе — министерство духовныхъ дѣлъ соединяется съ министерствомъ народнаго просвѣщенія въ одномъ лицѣ. Издаются книги, проникнутыя духомъ методистовъ. Голицынъ, какъ министръ духовныхъ дѣлъ, разсылаетъ ихъ ко всѣмъ важнымъ духовнымъ лицамъ и во всѣ духовныя учебныя заведенія, а какъ министръ народнаго просвѣщенія, жъ попечителямъ и во всѣ свѣтскія учебныя заведенія. А дабы почтовое управленіе не выдало какой-либо тайны сношеній или не воспрепятствовало бы распространенію книгъ, тотъ же министръ беретъ на себя и управленіе почтовою частью. Попечителями назначены единомышленники: Руничъ, Оболенскій, Карнѣевъ (въ Харьковѣ)». Далѣе, какъ на сообщниковъ князя Голицына, Фотій указываетъ на Тургенева, Попова и Фока, и относитъ къ злоумышленнымъ дѣйствіямъ князя: вызовъ Феслера, покровительство Лабзину, Татариновой, Криденеръ, Линдлю и Петерсону, упоминая, что какой-то попъ-еретикъ живетъ у Л. T. I. и составляетъ ложное пророчество, которое поправляетъ Кошелевъ. Въ заключеніе, Фотій обращаетъ вниманіе государя на то, что "дѣйствія зла посѣваются на Дону, въ Сарептѣ, Саратовѣ, Воронежѣ, Тамбовѣ, Астрахани и другихъ мѣстахъ, что этому способствуютъ типографія и цензура, въ чемъ лично виновными оказываются Гречъ (типографщикъ) и Тимковскій (цензоръ) и что "Слово Божіе продается въ «аптекахъ».

Подкопы Фотія подъ Голицына, впрочемъ не единоличные, но въ союзѣ съ митрополитомъ Серафимомъ, не остались безъ послѣдствій, такъ какъ 15-го мая 1824 года министерство духовныхъ дѣлъ было упразднено.

Съ этимъ вожделѣннымъ событіемъ Фотій еще 13-го мая 1824 года поздравилъ преемника князя Голицына — адмирала Шишкова: «Радуйся, братъ возлюбленный во Христѣ, новый россійскій Лактанцій!»

«Я-же радуюся, и спасенія и утѣшеній отъ св. Духа тебѣ прошу, и цѣлую тебя за премудрую, острую, и священную апологію противу врага церкви, отечества, и хитраго звѣря рыси.

„Радуйся! Господь съ тобою. Твой о Господѣ рабъ убогій Фотій“ [См. „Русскую Старину“ 1870 г., томъ I, изд. третье. Это самое письмо Фотія цѣликомъ воспроизведено въ „Сборникѣ снимковъ съ автографовъ“].

По этому же случаю Фотій, 20-го августа 1824 года, писалъ симоновскому архимандриту Герасиму: „порадуйся, старче преподобный! Нечестіе пресѣклось, армія богохульная діавола паде, ересей и расколовъ языкъ онѣмѣлъ, общества всѣ богопротивныя, яко же адъ, сокрушились; министръ нашъ (намекъ на уничтоженіе министерства духовныхъ дѣлъ) одинъ Господь Іисусъ Христосъ во славу Бога Отца“. Приписка къ этому письму сдѣлана слѣдующая: „молися объ А. А. Аракчеевѣ, онъ явился, рабъ Божій, за св. вѣру и церковь, яко Георгій Побѣдоносецъ. Спаси его Господи!“

Съ уничтоженіемъ министерства духовныхъ дѣлъ, казавшагося главнымъ горниломъ зловредныхъ религіозныхъ и политическихъ идей, противникамъ Голицына оставалось еще справиться съ обществами, устроенными на религіозныхъ основаніяхъ; съ этою цѣлью митрополитъ Серафимъ, 28-го декабря 1824 года, писалъ императору Александру: „воспрети указомъ собираться такъ называемымъ духовнымъ обществамъ но домамъ, дабы Священные обряды богослуженія не совершались святотатственно мірянами внѣ церкви“. Просьба митрополита и личныя его представленія государю — при чемъ Фотій оказывалъ митрополиту нравственную поддержку своими совѣтами и внушеніями — подѣйствовали на императора Александра Павловича и противъ религіозныхъ обществъ стали принимать репрессивныя мѣры.

Митрополитъ Серафимъ признавалъ заслуги Фотія передъ православною церковью въ дѣлѣ низложенія ереси князя Голицына, а также въ дѣлѣ закрытія духовныхъ обществъ.

17-го января 1825 года онъ просилъ Аракчеева ходстайствовать передъ государемъ о награжденіи Фотія панагіею и ходатайство это было удовлетворено. Поводомъ къ такой наградѣ выставлялось то, что Фотій въ краткое время настоятельства своего привелъ монастырь въ отличное по всѣмъ отношеніямъ состояніе. „Но что сказать — писалъ Серафимъ къ Аракчееву — о пламенномъ усердіи къ соблюденію вѣры отцовъ нашихъ неприкосновенною?“ Далѣе митрополитъ упоминалъ „объ обстоятельствахъ достославнаго въ лѣтописяхъ нашей церкви 1824 года“.

Обращаясь къ участію Фотія въ дѣйствіяхъ той партіи, на сторонѣ которой онъ стоялъ, нельзя не отдать справедливости его энергіи, переходившей въ дерзкое вмѣшательства въ дѣла, для него, какъ монаха, совершенно чуждыя. Впрочемъ, и хорошую поддержку находилъ для себя Фотій, такъ какъ, кромѣ безграничнаго за него поборничества со стороны графини Орловой и многихъ другихъ боярынь, Фотій былъ подкрѣпляемъ митрополитомъ Серафимомъ и всесильнымъ въ ту пору Аракчеевымъ; императрица Марія Ѳеодоровна и, наконецъ, самъ государь оказывали ему особенное вниманіе… При такой благопріятной обстановкѣ, князь Голицынъ, льстившій нѣкогда Фотію до самоуниженія, долженъ быть казаться ему такою личностію, борьба съ которой становилась дѣломъ не слишкомъ труднымъ и опаснымъ. Если въ Фотіи при этой борьбѣ и нельзя отрицать мужества, то нельзя также не сказать, что оно опиралось на слишкомъ надежныя силы, почему и ошибочно было бы выставлять Фотія такимъ безстрашнымъ борцомъ, какимъ желали его представить ревностные его сторонники.

Благодаря покровительству Аракчеева, который, какъ гласила молва, — желалъ отдалить Голицына отъ государя, видя въ немъ вреднаго для себя соперника, устроивались свиданія архимандрита съ императоромъ. Фотій, какъ пишетъ онъ самъ, бесѣдовалъ съ императоромъ въ Зимнемъ дворцѣ пять разъ „о дѣлахъ вѣры и отечества“. Бесѣды эти происходили: 5-го іюля 1822 года, 20-го апрѣля, 14-го іюля и 6-го августа 1824 года. 12-го февраля 1825 года и въ томъ же году 5-го іюля онъ видѣлся съ Александромъ Павловичемъ въ Юрьевомъ монастырѣ.

Аракчеевъ устроивалъ свиданія Фотія съ государемъ въ Петербургѣ. Такъ надобно заключить изъ письма его отъ 9-го августа 1824 года, въ которомъ онъ писалъ Фотію, что, по пріѣздѣ въ Царское Село, онъ, Аракчеевъ, докладывалъ государю о своихъ свиданіяхъ съ Фотіемъ, и что государю весьма пріятно было слышать его усердіе къ церкви Божіей и отечеству. „Его величество — продолжаетъ Аракчеевъ — единожды навсегда позволяетъ вамъ, отецъ архимандритъ, пріѣзжать въ Петербургъ, когда вамъ нужно будетъ, а въ доказательство благоволенія его величества къ вамъ, государю угодно видѣть васъ лично у себя въ Петербургѣ прежде его отъѣзда въ вояжъ, а потому и изволилъ назначить вамъ пріѣздъ въ Петербургъ, расположивъ такъ, чтобы вы могли быть между 3 и 10 чиселъ сего мѣсяца“. Затѣмъ, 5-го августа Аракчеевъ писалъ къ Фотію, что государь приметъ его послѣ обѣда, въ началѣ 8-го часа, въ Зимнемъ дворцѣ.

Изъ всего этого видно, что участіе Аракчеева въ низверженіи князя Голицына не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, но степень этого участія и починъ его не разъяснены еще окончательно.

Въ одной изъ замѣтокъ, касающихся Фотія („Рус. Арх.“ 1870 г., стр. 893) высказывается, что скорѣе Аракчеевъ и Шишковъ были увлечены Фотіемъ, и что послѣдній началъ свою борьбу съ Голицынымъ, прежде чѣмъ познакомился съ Аракчеевымъ. Въ подтвержденіе всего этого не приводится, однако, никакихъ положительныхъ фактовъ и самое сближеніе Аракчеева съ Фотіемъ объясняется тѣмъ, что ихъ взаимно соединяли другъ съ другомъ привязанность къ консервативнымъ началамъ и къ православію церковному.

Легко можетъ статься, что еще въ бытность свою въ Петербургѣ, т. е., въ ту пору, когда нѣтъ никакого основанія предполагать о завязавшемся знакомствѣ Фотія съ Аракчеевымъ, Фотій въ своихъ проповѣдяхъ и въ бесѣдахъ съ окружавшими его лицами, прямо или намеками, нападалъ на Голицына, но такія нападки были еще слишкомъ далеки отъ той съ нимъ борьбы, которая доставила извѣстность и торжество Фотію. Началомъ же рѣшительной борьбы должно считать первое свиданіе Фотія съ государемъ, а свиданіе это подготовилъ Аракчеевъ, черезъ котораго, какъ разсказываетъ Елагинъ, государь узналъ о Фотіи.

Государь считалъ Фотія лицомъ, имѣвшимъ сильное вліяніе на Аракчеева, и этого было достаточно, чтобы и самъ Фотій представлялся императору Александру Павловичу человѣкомъ, выходившимъ изъ ряда обыкновенныхъ смертныхъ. Такъ надобно заключить изъ собственноручнаго письма Александра Павловича къ Фотію отъ 30-го октября 1825 года, написаннаго по поводу убійства въ Грузинѣ любовницы Аракчеева. „По всѣмъ извѣстіямъ, до меня доходящимъ — писалъ въ этомъ письмѣ императоръ — графъ Алексѣй Андреевичъ послѣ несчастія, его поразившаго, находится въ крайнемъ упадкѣ духа, близкомъ даже отчаянія. Зная искреннее уваженіе его къ духовнымъ вашимъ добродѣтелямъ, я увѣренъ, что вы съ помощью Всевышняго много можете подѣйствовать на его душевныя силы; подкрѣпляя ихъ, вы окажете важную услугу государству и мнѣ: ибо служеніе графа Аракчеева драгоцѣнно для отечества“ [Фотій исполнилъ высочайшее повелѣніе: въ теченіи нѣсколькихъ дней, проведенныхъ Аракчеевымъ въ Юрьевомъ монастырѣ вскорѣ послѣ убійства Настасьи настоятель этой обители усердно его утѣшалъ; объ этомъ свидѣтельствуетъ надпись, вырѣзанная на перилахъ передъ алтаремъ одной изъ церквей Юрьевскаго монастыря].

Аракчеевъ, этотъ — по выраженію Фотія — „мужъ преизъящнѣйшій“, — какъ видно изъ одной имѣющейся у насъ рукописи Фотія — совѣтовался съ нимъ объ уничтоженіи раскола. По этому поводу Фотій „секретно“ писалъ ему слѣдующее:

„Не удивляйся, великодушный мужъ и вѣрный слуга царевъ, что я твоему благочестію на слова о раскольникахъ не далъ тебѣ слова удовлетворительнаго сряду. Во всякомъ благомъ дѣлѣ прежде подобаетъ прибѣгать съ молитвою къ Богу, прося отъ него помощи, съ разумомъ начать и добрыми дѣлами кончить начатое дѣло. Не все, даже и возможное, я твоему благоразумію изрекъ при нѣсколькихъ лицахъ въ мирной кельи моей: сему я научился отъ воиновъ навыку, когда воевода какой хощетъ плѣнить непріятеля, даетъ пароль своимъ при однихъ своихъ и то не всѣхъ, дабы непріятель не увидалъ сего, яко единственнаго ключа къ у разумѣнію предпріятія. Подобно сему и въ дѣлахъ Божіихъ, въ дѣлахъ вѣры и благочестія, бываетъ и быть должно благо слово и дѣло елико возможно неявно прежде исполненія“.

Продолжая уподоблять веденіе дѣлъ религіозныхъ веденію военныхъ дѣйствій, Фотій пишетъ, что „враждебное внутри своего отечества полчище раскольническое, составившееся изъ самыхъ грубыхъ невѣждъ, выдающихъ и славящихъ себя за осіянныхъ свѣтомъ древнія вѣры святыя и благодати и истины Іисусъ Христовы и церкви православныя, вовсе же отступившихся отъ той истинныя православныя вѣры, неравносильно и нѲравномѣрственно есть въ нѣдрахъ отечества сонму православія, но и немалочисленно“.

Въ виду этого Фотій дѣлаетъ Аракчееву такое внушеніе:

„Неблагоразумное дѣло было бы на сихъ простецовъ, но враждебныхъ духу церкви и противящихся волѣ помазанника Божія, явно наводить угнетеніе или же явно плѣнять ихъ со враждою. Противоборцы, простецы, раскольники также виновны въ толкѣ своемъ враждебномъ, какъ и воины въ отечественной своей войнѣ за вѣру и царя, коихъ послѣ брани, когда и бываютъ побѣждены, свободно и мирно селятъ, или въ свои домы отпущаютъ, ибо всякъ изъ нихъ за свое мнимо-старое и благое враждебенъ былъ. А потому, плѣнивъ ихъ, дай имъ якое старое ихъ, единое и тоже служеніе, въ точности церковное пѣніе и чтеніе и ученіе святое, православное, отеческое и нынѣ въ церкви святой пашей сущее возстанови, или, отогнавъ мракъ съ очей ихъ, введи въ святую обитель, въ благоустроенный монастырь по уставу церковному, введи ихъ въ сіе святилище небесное на землѣ, пусть услышатъ земныхъ во плоти ангеловъ и духомъ, и сердцемъ, и устами въ предстоящи служащихъ, и поющихъ, и чтущихъ, и проповѣдующихъ путь истинный, вѣру правую, любовь истинную и житіе святое, и они, ревнители древней вѣры, возопіютъ: это все наше старое, впрочемъ чего они не вѣдятъ сами и не творятъ никогда; въ таковой обители нужно имѣть и духовныхъ воиновъ — воевать противъ нихъ. Раскольники все творятъ въ чаяніи томъ, что-де утомимъ мы утомленіемъ нашимъ окружающихъ насъ, они говорятъ въ себѣ: да успѣемъ. Сія мѣра имъ удавалась“.

Затѣмъ Фотій, основываясь на словахъ писанія, въ коихъ сказано: „поражу пастыря и разсѣятся овцы стада“ — совѣтуетъ „налегать на вождей смѣшенія и толки“. Въ обращеніи раскольниковъ, по наставленію Фотія, кромѣ архіереевъ, должны участвовать и „прочіе царскіе люди“, а священники должны выступать противъ раскола съ поученіями. Въ заключеніе Фотій замѣчаетъ, что „единожды начавъ дѣло обращенія касательно держащихся нѣкоего согласія раскольническаго, продолжать дѣлать и все, что нужно творить“.

Во всемъ этомъ наставленіи Фотія нѣтъ ничего такого, чтобы обнаруживало въ юрьевскомъ архимандритѣ духъ прозорливости, да и все оно заключается только въ предложеніи такихъ мѣръ, при которыхъ вопросъ о способѣ ихъ практическаго осуществленія все-таки остается на первомъ планѣ. Одно только можно сказать въ похвалу Фотія по поводу этого наставленія, что здѣсь не слышится заносчивый фанатизмъ, а скорѣе проглядываетъ вѣротерпимость.

Самому Фотію не удавалось, однако, обращеніе изъ раскола на путь истинный. Такъ, однажды, Аракчеевъ прислалъ къ нему въ Юрьевъ монастырь, для духовной выправки, впавшаго въ ересь и совращавшаго въ нее другихъ донскаго есаула Котельникова. Но еретикъ-есаулъ былъ себѣ на умѣ: онъ началъ, повидимому, поддаваться увѣщаніямъ Фотія и смиренно попросилъ у него 5,000 рублей. Фотію сумма эта показалась слишкомъ велика, а раскаявшійся въ своихъ заблужденіяхъ Котельниковъ удовольствовался 1,000 рублями. Получивъ эти деньги, онъ немедленно уѣхалъ къ себѣ на родину и, позабывъ тамъ увѣщанія Фотія, началъ снова проповѣдывать ересь. Привезли есаула опять въ Юрьевъ монастырь и снова хотѣли поручить исправленіе его Фотію, но Фотій, понявъ въ чемъ дѣло, отказался отъ этого предложенія. Тогда за обращеніе есаула взялся одинъ монахъ, но дѣло кончилось тѣмъ, что его самаго Котельниковъ обратилъ въ свою ересь.

IV

Наступило царствованіе императора Николая Павловича, предвѣщавшее порядки отличные отъ тѣхъ, которые были при его предшественникѣ. Аракчеевъ потерялъ всю свою силу, а въ лицѣ его Фотій лишился главнаго своего покровителя. Тѣмъ не менѣе, однако, на первыхъ порахъ и новый

государь оказалъ Фотію свое расположеніе, чѣмъ, конечно, Фотій былъ болѣе всего, а быть можетъ даже и исключительно, обязанъ графу Алексѣю Ѳедоровичу Орлову, пользовавшемуся особенною милостію государя. Черезъ него императоръ Николай Павловичъ объявилъ, 6-го февраля 1826 года, благодарность Фотію за поданныя имъ бумаги и разрѣшилъ ему писать прямо въ собственныя руки государя о всемъ, что нужно и угодно. Затѣмъ, 18-го мая того же года, опять чрезъ графа Орлова, императоръ подтвердилъ данное Фотію разрѣшеніе пріѣзжать въ Петербургъ во всякое время. Можно было, однако, предвидѣть, что прежнее значеніе, пріобрѣтенное Фотіемъ у императора Александра Павловича, не возстановится. Воцарившійся теперь государь не былъ податливъ на увѣщанія какихъ бы-то ни было проповѣдниковъ и былъ совершенно чуждъ того религіознаго мистицизма, которому такъ сочувствовалъ императоръ Александръ Павловичъ, не мало содѣйствовавшій своимъ примѣромъ тому настроенію, въ какомъ находилось при немъ и высшее и среднее русское общество. Императоръ Николай Павловичъ пошелъ прямо своимъ собственнымъ путемъ и, не стѣсненный никакими отношеніями ни къ католическимъ, ни къ протестантскимъ обществамъ, могъ совершенно свободно наложить на нихъ свою руку, безъ постороннихъ въ этомъ случаѣ побужденій и безъ всякой поддержки со стороны архіереевъ, архимандритовъ и всего освященнаго собора. При извѣстномъ прямодушіи императора Николая Павловича, такія загадочныя личности, какъ Фотій, не могли уже имѣть никакого вліянія. Дѣйствительно, Фотій былъ скоро забытъ и въ продолженіе первыхъ тринадцати лѣтъ новаго царствованія не былъ удостоенъ со стороны государя никакимъ знакомъ вниманія. Только однажды императоръ Николай Павловичъ, прибывшій неожиданно, 24-го мая 1835 года, въ Юрьевъ монастырь и осмотрѣвъ его, по прибытіи своемъ въ Петербургъ, объявить чрезъ митрополита Серафима, что онъ нашелъ въ монастырѣ „отмѣнное устройство и чистоту“. Но это было заявленіе такого рода, которое дѣлалось государемъ и относительно всякаго начальника какой-либо команды или учрежденія, о какихъ же либо особыхъ подвижническихъ заслугахъ Фотія не было и помину.

Фотій, оставленный, какъ мы сказали, до конца жизни на мѣстѣ архимандрита въ Юрьевомъ монастырѣ, при щедрыхъ даяніяхъ графини Орловой, продолжалъ устроивать и украшать эту обитель, но недуги его развивались все сильнѣе и сильнѣе. Болѣзненный съ молодыхъ лѣтъ, Фотій, въ добавокъ къ этому, сильно изнурилъ себя богоугодными, по его мнѣнію, подвигами. Въ одномъ изъ писемъ своихъ къ Орловой, относящемся къ 1821 году, онъ писалъ: „со дня облеченія моего въ образъ ангельскій, я хитонъ носилъ власяный и удручалъ себя тяжестію, изъ крестовъ многихъ составленною. Сатана позавидовалъ кресту моему, подъ нимъ же я путь мой имѣю, скорбь велію мнѣ сотворилъ. Устроилъ супостатъ ковы мнѣ отъ ношенія на мнѣ всегдашней тяжести, удручающей тѣло мое, изгноилъ плоть мою до костей моихъ на всей груди; на сихъ дняхъ изрѣзана ради изувѣченія грудь моя по средѣ и всѣ кости почти на ней обнажены: вся грудь моя на себѣ имѣетъ яко одну рану, внѣ и внутрь вся грудь моя есть едина рана. Правый сосецъ внутрь отъ огня изгнилъ. Стою еще на ногахъ иногда, но слабъ какъ тѣнь“.

Послѣ такой страшной болѣзни, и при томъ нагнанной сатаною, Фотій не могъ уже никогда поправиться и оставался всегда хилъ и слабъ, а продолжительныя молитвенныя бдѣнія и строгій постъ, доходившій до воздержанія отъ всякой пищи въ теченіе цѣлыхъ недѣль, окончательно изнурили его. Онъ до такой степени боялся вліянія внѣшняго воздуха, что даже жаркою лѣтнюю порою ходилъ, какъ разсказываетъ Елагинъ, въ пяти теплыхъ одеждахъ. Болѣзненное состояніе Фотія, какъ мы видѣли, было, по отзыву его, причиною его отказа отъ архіерейской каѳедры, хотя, впрочемъ, сомнительно, чтобы онъ рѣшился, будучи даже совершенно здоровъ, покинуть добровольно Юрьевъ монастырь, на благоустройство котораго было, по желанію его, затрачено столько капиталовъ.

Такъ описывалъ свою болѣзнь самъ Фотій, но, между тѣмъ, встрѣчается о ней другое противорѣчащее этому извѣстіе. Такъ, г. Ф. Горбуновъ („Рус. Арх.“ 1870 г., стр. 901) передаетъ, что вся болѣзнь Фотія… состояла только въ нарывѣ на груди, что Фотій не позволилъ доктору Соколовскому разрѣзать этотъ нарывъ, который вскорѣ прорвался самъ собою и что послѣ этого Фотій выздоровѣлъ.

Особенно неблагопріятно подѣйствовалъ на Фотія сдѣланный на него синоду доносъ о томъ, что онъ будто бы самовольно учредилъ крестный ходъ для перенесенія старыхъ иконъ изъ Юрьева монастыря въ другой, подвѣдомственный его благочинію, Клопскій монастырь. Старыя иконы, по распоряженію Фотія, несли туда торжественно нa рукахъ, народъ валилъ толпами на встрѣчу этой процессіи, а по селамъ священники выходили изъ церквей съ хоругвями и крестами, полагая, что идетъ настоящій крестный ходъ. За это Фотію было сдѣлано отъ синода внушеніе и это сильна потрясло его, отвыкшаго отъ всякихъ замѣчаній.

7-го января 1838 года Фотій слегъ въ постель и не вставалъ болѣе, такъ какъ 26-го февраля, во 2-мъ часу утра, онъ умеръ на рукахъ графини Орловой.

Фотій былъ погребенъ съ печальною торжественностью въ Юрьевомъ монастырѣ, въ пещерѣ или усыпальницѣ, подлѣ самой церкви Похвалы Богородицы. Здѣсь, у подножія креста, находятся два мраморныхъ гроба съ мраморными запаянными крышами. На одномъ, бѣломъ гробѣ сдѣлана по сребро-кованному покрову надпись: „Здѣсь покоится прахъ въ Бозѣ почившаго 1838 года февраля 26-го дня, въ часъ по полунощи и погребеннаго въ девятый день, 6-го марта, настоятеля, благодѣтеля и возобновителя святыя обители сея, преподобнаго отца священно-архимандрита Фотія“. На другомъ, темноватомъ гробѣ, находящемся подлѣ перваго съ южной стороны, сдѣлана слѣдующая надпись на бронзовой досчечкѣ: „Здѣсь покоится прахъ графини Анны Алексѣевны Орловой-Чесменской, камеръ-фрейлины двора ея императорскаго величества и кавалерственной дамы ордена св. Екатерины меньшаго креста. Родилась 2-го мая 1785 года, скончалась 5-го-октября 1848 года“.

X

Первый, если только мы не ошибаемся, упомянулъ въ печати о Фотіи покойный А. Н. Муравьевъ въ „Путешествіи ко святымъ мѣстамъ русскимъ“. Авторъ этой книги, восхищаясь благолѣпіемъ Юрьева монастыря, вспоминая заслуги Фотія, какъ монаха и какъ настоятеля этой обители, упоминаетъ о томъ, что Фотій усовершенствовалъ пѣніе столповое или знаменное. „Величайшею же изъ заслугъ Фотія — пишетъ Муравьевъ — было возстановленіе древняго чина иноческой жизни въ своей обители и возбужденіе чрезъ то духа молитвы, ибо сердце его стремилось къ пустынному житію скитскихъ отцовъ и, посреди окружавшаго его великолѣпія святыни, самъ онъ велъ жизнь затворника, умножая строгость ея по мѣрѣ умноженія дней своихъ“.

Елагинъ въ „Описаніи жизни графини Анны Алексѣевны Орловой-Чесменской“, приводя этотъ отзывъ Муравьева о Фотіи, уснащаетъ его съ своей стороны еще разными похвалами въ честь иноческихъ добродѣтелей Фотія. Оба они — и Муравьевъ, и Елагинъ — не касаются, впрочемъ, тѣхъ обстоятельствъ, бывшихъ внѣ монастырскихъ стѣнъ, которыя доставили Фотію особую извѣстность, и, по всей вѣроятности, оба они умалчиваютъ объ этомъ только вслѣдствіе прежнихъ цензурныхъ условій, такъ какъ ничто не мѣшало бы имъ, при неизвѣстности еще въ ту пору матеріаловъ, представляющихъ Фотія въ настоящемъ невыгодномъ свѣтѣ, умилительно воспѣть его религіозно-гражданскіе подвиги въ защиту вѣры и отечества.

Въ 1868 году появилось въ „Чтеніяхъ общества исторіи и древностей“ извлеченіе изъ Записокъ Новгородско-Юрьевскаго монастыря архимандрита Фотія». Издатель этихъ «Записокъ» предварилъ, что слѣдуетъ осторожно принимать показанія и отзывы «такого страстнаго человѣка», какъ Фотій, что должно «сличать ихъ съ показаніями и отзывами другихъ, болѣе хладнокровныхъ и безпристрастныхъ современниковъ, тоже не хуже знакомыхъ съ тѣмъ, что разсказываетъ Фотій». Упомянутое извлеченіе, касавшееся съ невыгодной стороны покойнаго митрополита московскаго Филарета, бывшаго нѣкогда, какъ мы видѣли, однимъ изъ покровителей Фотія, вызвало сильный протестъ со стороны покойнаго H. В. Сушкова. Опровергая справедливость этихъ «Записокъ», Сушковъ называетъ Фотія «въ сущности жалкимъ, страннымъ, смѣшнымъ изувѣромъ и самохваломъ». Одновременно съ этимъ явилось извлеченіе изъ тѣхъ же «Записокъ» въ «Чтеніи общества любителей духовнаго просвѣщенія», безъ всякой, однако, оцѣнки личности самого Фотія.

Съ тѣхъ поръ стали появляться все чаще и чаще разныя статьи и замѣтки объ юрьевскомъ архимандритѣ. На тѣ и на другія мы дѣлали ссылки въ нашей статьѣ, а теперь позаимствуемъ изъ нихъ только то, что прямо относится къ характеристикѣ Фотія.

Такъ, въ одной изъ упомянутыхъ статей мы читаемъ: «Фотій, какъ при жизни былъ для многихъ камнемъ преткновенія и соблазна, таковымъ остался и по смерти. Одни видятъ въ немъ фанатика, другіе хитраго лицемѣра, третьи орудіе Аракчеева». И далѣе: «личныхъ выгодъ онъ не искалъ никакихъ; будучи молодымъ монахомъ, возсталъ противъ приверженцевъ внутренней церкви, когда все сильное въ столицѣ было на сторонѣ ихъ. Онъ выступилъ обличителемъ сектъ, которымъ покровительствовалъ Голицынъ, и боролся до тѣхъ поръ, пока не выслали его изъ Петербурга. Нельзя, однако, не сказать, что Фотій видѣлъ худое и въ добромъ, какъ напримѣръ, въ распространеніи библіи, но здѣсь были злоупотребленія». Очевидно, что такой отзывъ сдѣланъ не въ порицаніе, а въ похвалу Фотію, какъ ревнителю ученія православной церкви.

Въ другой статьѣ высказано было о личности Фотія слѣдующее мнѣніе: «Строгій поборникъ православія и въ то же время распорядитель громадныхъ богатствъ графини Орловой, Фотій умѣлъ придать себѣ вѣсъ въ высшихъ кружкахъ тогдашняго во многихъ отношеніяхъ распущеннаго общества, имѣлъ доступъ во дворецъ, обличалъ сильныхъ міра сего и вообще нѣсколько поднялъ значеніе русскаго духовенства, до того тогда униженнаго, что издавались даже распоряженія, чтобъ помѣщики подносили священникамъ и причту, приходящимъ со святынею, лишь опредѣленное количество рюмокъ водки».

Еще болѣе похвалы воздается Фотію въ предисловіи къ рукописному «Начертанію его житія», бывшему у покойнаго от. М. Я. Морошкина. Здѣсь прямо говорится, что описаніе житія Фотія «сдѣлано съ тою единственною цѣлью, чтобы снять хотя нѣсколько завѣсу съ тайной подвижнической жизни почившаго, явить міру въ наши скудныя вѣрою и благочестіемъ времена ту истину, что не оскуде преподобный, и оправдать человѣка, котораго молва людская огласила и нерѣдко оглашаетъ доселѣ тяжелыми для благоговѣйнаго сердца слухами» [Нѣкоторые подвижники Новгородскаго Юрьева монастыря передаютъ о Фотіи разныя легенды — плоды досужей фантазіи и, какъ намъ довелось лично слышатъ, сѣтуютъ, что этотъ «мученикъ» (!) до сихъ норъ не причтенъ въ ливу святыхъ (изъ «Русс. Стар.»)].

Наконецъ, въ разныхъ статьяхъ встрѣчаются отрывочныя замѣтки о Фотіи, направленныя не въ похвалу ему.

Изъ всего, что намъ пришлось прочитать написаннаго или самимъ Фотіемъ или о немъ, можно сдѣлать слѣдующій общій выводъ:

Юрьевскій архимандритъ Фотій, какъ монахъ, по своимъ отношеніямъ къ Орловой и по пользованію ея богатствами, не представляетъ вовсе идеала строгаго отшельника. Его самохвальство и заносчивость вовсе не подходятъ подъ уровень иноческаго смиренія и только продолжительныя молитвы и воздержаніе отъ пищи составляютъ отличительныя черты его монашескихъ добродѣтелей. Какъ настоятель Юрьева монастыря, онъ довелъ его не только до образцоваго порядка, но и до изумительнаго благолѣпія, что, конечно, не трудно было сдѣлать на счетъ громадныхъ пожертвованій богачки Орловой. Затѣмъ, Фотій представляетъ довольно замѣтную личность по тому только, что на немъ ярко отражается то религіозное, политическое, нравственное и умственное состояніе русскаго общества, въ какомъ оно находилось въ исходѣ первой четверти текущаго столѣтія. Важенъ тотъ фактъ, что аскетъ-монахъ, человѣкъ безъ всякаго образованія, безъ такой силы ума, которая могла бы тяготѣть надъ другими, безъ всякаго знанія общественной жизни, получаетъ вліяніе среди мірской знати и даже подаетъ совѣты по важнѣйшимъ дѣламъ государственнымъ. Не доказываетъ ли, однако, это близорукость тогдашняго правительства и отсутствіе твердо усвоенной имъ системы дѣйствій? Дѣйствительно, несмотря на всѣ восхваленія личныхъ добродѣтелей императора Александра Павловича, послѣдніе годы его царствованія представляли сильное разстройство и непослѣдовательность во всѣхъ правительственныхъ мѣрахъ, такъ какъ наряду съ чрезвычайною распущенностью, прикрываемою гуманностью и либерализмомъ, принимались иной разъ крутыя мѣры и противъ того, что прежде допускало и даже поощряло само правительство. При такой шаткости государственныхъ порядковъ, при неувѣренности правительства въ самомъ себѣ, при томъ религіозномъ направленіи, въ какомъ и мистицизмъ, и лицемѣрное благочестіе были главною основою, не представляетъ ничего особеннаго вмѣшательство Фотія въ государственныя дѣла подъ предлогомъ огражденія спокойствія въ государствѣ религіею, которой въ свою очередь грозила опасность, со стороны ея явныхъ и тайныхъ враговъ. Безъ всякаго, однако, сомнѣнія, Фотій, какъ простой монахъ, никогда не отважился бы на рѣшительный шагъ передъ государемъ, или же попытка его явиться совѣтникомъ царя была бы безуспѣшна, если бы у него не было въ высшемъ обществѣ сильной поддержки въ лицѣ графини Орловой и такого могущественнаго союзника, какимъ былъ Аракчеевъ. Безъ ихъ содѣйствія и участія, всѣ обличенія Фотія не только оставались бы гласомъ вопіющаго въ пустынѣ, но и не доходили бы даже по своему назначенію. Но вся обстановка Фотія сложилась такъ, что онъ и свои собственные взгляды и замыслы выдвинувшей его партіи могъ высказать тому, кто «одною чертою пера въ три минуты» могъ уничтожить все то, на что указывали ему, какъ на зло, гибельное для государства и церкви. Фотій воспользовался этимъ и при томъ подъ самымъ благовиднымъ предлогомъ, какъ инокъ православной церкви, явившись ея поборникомъ передъ тѣмъ, кто своею мірскою властію могъ охранить ея неприкосновенность и ея первенствующее значеніе въ государствѣ. Едва ли мы ошибемся, если скажемъ въ заключеніе, что всѣ дворскіе происки и подкопы, въ которыхъ участвовалъ Фотій, были главнымъ образомъ разсчитаны на религіозную впечатлительность императора Александра Павловича. На него должны были подѣйствовать туманносмѣлыя рѣчи Фотія, о христіанскихъ добродѣтеляхъ котораго была предварительно распущена около государя самая благопріятная молва.

---

Первое издание: Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий / [Соч.] Е. П. Карновича. — Санкт-Петербург: А. С. Суворин, 1884. — 520 с., 13 л. портр.; 24 см.