АРИСТОНОВЫ ПРИКЛЮЧЕНІЯ
или
ЖИЗНЬ
ДОБРОДѢТЕЛЬНАГО МУЖА.
править
1779.
правитьНеблагодарнымъ или паче безчувственнымъ человѣкомъ долженъ бы я почесться, еслибъ непризнавалъ въ себѣ тѣхъ высокихъ милостей, которыя Ваше Высокородіе являть изволите всѣмъ имѣющимъ щастіе быть подъ покровительствомъ Вашимъ въ числѣ коихъ и я нѣкогда находился. Вы неусыпнымъ своимъ раченіемъ и отеческимъ призрѣніемъ стремящимся всегда къ содѣланію щастія воспитанниковъ Вашихъ, насадили въ моемъ сердцѣ сѣмена ученія, коего нынѣ сей хотя еще незрѣлый, но отъ усердія приносимый плодъ Вашему имяни посвящаю, дабы чрезъ то показать свѣту, коль чувствительную благодарность начертали въ душѣ моей великія благодѣянія Ваши. Если сіе искреннѣйшее приношеніе удостоите милостиваго своего пріятія, то симъ усугубите щастіе того, которой съ глубокимъ почтеніемъ вѣчно пребудетъ
Кораблекрушеніемъ и другими злоключеніями Софронимъ лишась приобрѣтенныхъ предками его сокровищъ утѣшался добродѣтелію своею на островѣ Дилѣ. Тамо на златои лирѣ, воспѣвалъ онъ чудеса Бога, коему покланяются въ сей странѣ. Тамо въ пѣсняхъ славословилъ Мусъ, коими былъ любимъ. Онъ со тщаніемъ изслѣдывалъ всѣ таинства природы, и теченіе свѣтилъ небесныхъ, порядокъ стихій, разсматривалъ строеніе вселенныя, свойство прозябеній, образованіе животныхъ: но наибольшее стараніе прилагалъ онъ, самого себя познати и украсити душу свою добродѣтелію. И такъ судьба желая низвергнуть его въ бездну бѣдствій, возвела на степень истинныя славы, славы во слѣдъ премудрости грядущія.
Въ сей уединенной странѣ, во дни блаженныя его безъ богатства жизни, узрѣлъ онъ нѣкогда на брегу моря сановитаго старца, коего образъ не былъ ему извѣстенъ. То былъ, чужестранецъ лишь только еще ко острову приставшій. Сей старецъ чудился предѣламъ моря, по которому, какъ ему было извѣстно, сей островъ нѣкогда плавалъ. Онъ присталъ, но обозрѣвалъ край, гдѣ поверхъ песка и камней зримы были мало возвышенные холмы, всегда увѣнчанные младыми и неувядаемыми цвѣтами. Взирая на чистыя водъ струи и на быстрыя потоки, коими орошались сіи злачныя поля, не могъ онъ насытити очей своихъ. Онъ приблизился ко священнымъ рощамъ окружающимъ храмъ Божій. Возводя очи свои на былія зеленые, коихъ никогда сѣверные вѣтры, поражать тамъ не дерзали, приходилъ онъ во удивленіе, и уже разсматривалъ изъ Паросскаго мармора, бѣлизною свои ею бѣлизну снѣга помрачающаго, воздвигнутый храмъ, окруженный высокими изъ Ясписа столпами. Софронимъ съ неменьшимъ вниманіемъ устремилъ взоръ свой на сего старца. Сѣдинами украшенная бразда перси его покрывала. Чело морщинами покровеннное ни чего безобразнаго не являло. Оно не имѣло eщe противностей дряхлыя старости. Въ очахъ его видима была приятная живность, ростомъ онъ былъ высокъ и величественъ, но нѣсколько согбенъ. Онъ подпирался жезломъ изъ слоновой кости. О чужестранецъ, рекъ ему Софронимъ, чего ты ищешь на островѣ, которой тебѣ кажется неизвѣстенъ? Не храма ли Божія? Но ты его зришь издалека, и се явился я предъ тобою, дабы ввести тебя во оной: ибо сердце мое исполненію страха Божія, и самому Юпитеру угодно, да не остаются безпомощными чужестранцы.
Являемую тобою услугу, отвѣтствовалъ сей старецъ, премлю я съ искреннѣйшею благодарностію. Пойдемъ ко храму; пролію тамо моленія предъ Богами, да воздадутъ тебѣ за любовь твою къ чужестранцамъ. Во время ихъ шествія, возвѣстилъ онъ Софрониму причину странствованія своего. Я имянуюсь, вѣщалъ онъ, Аристономъ. Мѣсто моего рожденія есть Клазомена, градъ Іонійскій, лежащій въ томъ приятномъ краю, которой вдался въ море, и какъ будто соединяется съ островомъ Хіо, благополучнымъ отечествомъ Омира. Родился я хотя отъ бѣдныхъ, но благородныхъ родителей. Полистратъ, отецъ мой, великимъ будучи обремененъ семействомъ, не восхотѣлъ меня воскормить, и для того просилъ одного изъ своихъ въ Теѣ пріятелей чтобъ онъ меня куда нибудь подкинулъ. Близь того мѣста, гдѣ я поверженъ былъ, нѣкая изъ Ериѳреи престарѣлая жена имѣла малое стяжаніе. Она меня нашла и козьимъ молокомъ во своемъ дому вскормила. Но едва достигъ я такого возраста, что могъ сносить труды, тотчасъ она меня, поелику нищетою была угнѣтаема, продала купцу рабами торгующему, которой отвезъ меня въ Ликію. Сей купепъ перепродалъ меня въ Патарѣ, нѣкоему богату и добродѣтельну мужу Алкину, и Алкинъ прилагалъ обо мнѣ попеченіе, во время юности моея. Онъ нашелъ во мнѣ понятіе, кротость, чистосердечіе, способность и прилѣжность ко всѣмъ достохвальнымъ наукамъ, въ коихъ онъ меня хотѣлъ наставить. Онъ предопредѣлилъ меня къ познанію любезныхъ Аполлиновыхъ художествъ. Обучалъ мусикіи, различнымъ тѣлодвиженіямъ, но всего паче старался научить меня исцѣлять человѣческія раны. Скоро приобрѣлъ я довольно великую славу въ сей толь нужной наукѣ. Аполлинъ поучавшій меня оной, открылъ мнѣ чудодѣйственныя въ ней таинства. Алкинъ, которой съ часу на часъ болѣе меня возлюблялъ исполнился радости, видя успѣхи своихъ обо мнѣ попеченій. Онъ даровалъ мнѣ свободу, и послалъ меня къ Поликрату тирану Самосскому, которой наслаждаясь почти неимовѣрнымъ благоденствіемъ всегда страшился жестокой премѣны щастія, ласкательствовавшаго ему толь долгое время. Онъ любилъ жизнь исполненную роскошей. Боясь, чтобъ не лишишься оныя, самыя малѣйшія бѣдствій признаки предупреждать старался. Сея ради причины былъ всегда окруженъ славнѣйшими во врачебной наукѣ мужами. Поликратъ и радовался, что я желалъ провождать при немъ жизнь свою. Онъ меня обогатилъ чрезмѣрно, и возвелъ на высокій степень чести, чтобъ я навсегда при немъ остался. Долгое время пребывалъ я въ Самосѣ, гдѣ не могъ довольно надивиться щастію, которое какъ будто утѣшалось раболѣпстіуя всѣмъ пристрастіямъ его. Едва токмо предпринималъ онъ войну, уже побѣда во слѣдъ ему шествовала; и едва хотѣлъ онъ начинать самыя труднѣйшія дѣла, оныя какъ будто сами собою совершались. Неисчетныя его богатства ежедневно возрастали. Всѣ враги попраны и и лежали у ногъ его. Здравіе его не токмо не ослабѣвало, но паче еще укрѣплялось, и содѣлывалось непоколебимымъ. Сей спокойный и шастливый тираннъ сорокъ лѣтъ держалъ щастіе какъ будто во узахъ. Оно никогда ни въ чемъ ему прекословить не дерзало, ниже причинить и малѣйшаго препятствія въ намѣреніяхъ его. Толь неслыханное между человѣками благополучіе почиталъ я для него опаснымъ. Я любилъ его искренно, и для того не могъ сокрыть отъ него страха, коимъ я былъ объемлемъ. Оный въ сердцѣ его впечатлѣлся; ибо хотя Поликратъ и былъ порабощенъ въ роскоши, и тщеславился могуществомъ своимъ, при всемъ томъ, когда приводилъ себѣ на память Боговъ, и непостоянство дѣлъ человѣческихъ, ощущалъ въ себѣ что онъ человѣкъ. Онъ не возбранялъ мнѣ говорить предъ собою истинну, и столько былъ тронутъ, видя меня объемлема страхомъ, что рѣшился пресѣчь теченіе благополучія своего добровольною утратой. Весьма вижу я, рекъ онъ мнѣ, что нѣтъ ни единаго изъ смертныхъ, ктобы въ теченіе жизни своея никогда не былъ гонимъ судьбою, кого она болѣе щадитъ, тотъ болѣе долженъ страшишься ужаснаго ея возмущенія. Я, коего она толико лѣтъ благъ своихъ исполняла, я долженъ ожидать золъ чрезмѣрныхъ, коль не отвращу грозящаго мнѣ удара. И такъ, потщуся упредить измѣну сея лестныя фортуны. Произнося сіи слова, снялъ онъ съ пальца драгоцѣнной перстень, которой ему былъ весьма любезенъ, и возшедъ на высоту нѣкія башни, при мнѣ повергъ оной во глубину морскую, уповая сею утратой удовлетворить необходимости? подвергнуться покрайней мѣрѣ единожды въ жизнь свою суровостямъ фортуны. Но тщетно: онъ былъ тогда ослѣпленъ благополучіемъ своимъ. Нещастія избираемыя нами, и самимъ себѣ творимыя, не суть уже болѣе нещастія. Напротивъ того, ничто насъ толико не терзаетъ, какъ насильственныя и непредвидимыя мученія, коими насъ караютъ Боги. Поликратъ не вѣдалъ, что истинное средство ко предупрежденію злополучія состоитъ въ отриновеніи отъ себя, посредствомъ мудрости и умѣренности, всѣхъ тлѣнныхъ щастіемъ даруемыхъ сокровищъ. Фортуна, которой хотѣлъ онъ пожертвовать своимъ перстнемъ, сея жертвы не приняла, и казалось что Поликратъ противу своей воли былъ еще болѣе щастливъ, нежели прежде рыба проглотила перстень, та рыба была поймана, и изготовленная въ пищѣ принесена предъ Поликрата, перстень найденъ во чревѣ сея рыбы и возвращенъ тиранну. Узрѣвъ съ толикимъ упорствомъ благоприятствующее ему щастіе, въ лицѣ онъ измѣнился. Но время уже приближалась, въ которое благополучію его въ преужасныя бѣдствія внезапно премѣниться надлежало. Дарій сынъ Истасповъ, великій Царь Персидскій, предприялъ войну противу Грековъ. Онъ вскорѣ покорилъ всѣ Греческія селенія сосѣдственныя съ оными острова на Егейскомъ лежащія морѣ. Самосъ былъ взятъ, тираннъ побѣжденъ, а Орантъ, вмѣсто великаго царя предводительствовавшій повелѣвъ поставить высокій крестъ, пригвоздилъ на немъ тиранна. И такъ человѣкъ, которой толь удивительнымъ наслаждался благоденствіемъ и которой не могъ испытать злополучія, коего самъ искалъ, вдругъ умученъ томленіемъ лютѣйшимъ и поноснѣйшимъ изо всѣхъ мученій. По сему ничто, толико людямъ не угрожаетъ, какимъ нибудь великимъ злоключеніемъ, какъ благополучіе чрезмѣрно великое. Фортуна, которая жестоко играетъ знаменитѣйшими мужами, воздвигаетъ отъ праха и самыхъ нещастныхъ человѣковъ. Она Поликрата съ высоты величія низвергла? меняже возвела изъ изъ состоянія всѣхъ бѣднѣйшаго, и даровала мнѣ великія сокровища. Персы не токмо меня онаго не лишили, но еще воздали хвалу врачебной моей наукѣ и кротости, которую я хранилъ, будучи въ милости у тиранна. Употреблявшіе во зло довѣренность и власть его, различнымъ образомъ казнены были; а какъ я не дѣлалъ никому зла, напротивъ того творилъ каждому носильное благодѣяніе, то побѣдители одного меня пощадили и со мною однимъ поступили весьма честно. Каждой о томъ радовалсячрезмѣрно, понеже я былъ любимъ, я наслаждался щастіемъ безъ зависти, поелику не былъ я никогда ни жестокосердъ, ни гордъ, ни жаденъ къ богатству, ни несправедливъ. По семъ проводилъ я еще нѣсколько лѣтъ въ Самосѣ, довольно спокойно; но наконецъ сильное возъимѣлъ желаніе паки узрѣть Ликію, гдѣ толь сладко протекли дни юности моея. Я уповалъ обрѣсти тамо Алкина, коему одолженъ воспитаніемъ, и которой былъ перьвымъ виновникомъ всего моего благополучія. Прибывъ во страну сію услышалъ я, что Алкинъ лишившись своего имѣнія, и претерпѣвъ съ великою твердостію злополучія при старости своей, скончался. Я и пошелъ разсыпать цвѣты надъ его прахомъ, и оросити оной слезами и начерталъ я достодолжную надпись на его гробѣ, и послѣ вопрошалъ о чадахъ его. Мнѣ возвѣстили, что одинъ оставшійся послѣ его сынъ, именуемый Орцилокомъ, не смѣя безъ богатства явиться во отечествѣ своемъ, гдѣ отецъ его былъ въ толикой славѣ, сѣлъ на чужестранный корабль съ тѣмъ, чтобъ ѣхать на какой ни будь удаленный островъ и тамо провождать пустынническую жизнь. Къ сему присовокупили и то, что Орцилокъ вскорѣ потомъ претерпѣлъ кораблекрушеніе у острова Карпаѳіи, и что по сему никого уже болѣе не осталось изъ племени благодѣтеля моего Алкина. Тотъ часъ вздумалъ я купить домъ его съ плодоносными полями. коими онъ окрестъ онаго владѣлъ. Взирая на мѣста, съ нѣкою сладостію приводившія мнѣ на память лѣта столь приятныя и столь благаго наставника, восхищался я веселіемъ. Казалось что я былъ еще въ тѣхъ цвѣтущихъ лѣтахъ юности моея, во дни коихъ служилъ Алкину. Какъ скоро купилъ я у его заимодавповъ наслѣдственное имущество, такъ скоро былъ принужденъ ѣхать въ Клазомену. Отецъ мой Полистратъ и мать моя Филида уже тогда умерли, и оставили много братьевъ, кои между собой весьма несогласно жили. Лишь только прибылъ я въ Клазомену, тотчасъ предсталъ предъ нихъ въ простомъ одѣяніи, какъ человѣкъ ничего не имущій, и показывалъ имъ тѣ признаки, съ коими, ты знаешь, обыкновенно подкидываютъ младенцовъ. Они удивились видя такимъ образомъ приумножающееся число наслѣдниковъ Полистрата, коего малое наслѣдіе должно было раздѣлено быть между ими, они даже и въ рожденіи моемъ оспорить меня хотѣли, и отверглись предъ судіями, что меня не знаютъ. Чтобъ наказать ихъ за таковое безчеловѣчіе, объявилъ я имъ, что соглашаюсь быть чужимъ предъ ними, и просилъ чтобъ они навсегда изключены были изъ моего наслѣдства. Когда судіи сіе подтвердили, тогда показалъ я братьямъ своимъ привезенное мною на кораблѣ своемъ богатство, Я имъ объявилъ, что я тотъ самой Аристонъ, которой приобрѣлъ толико сокровищъ при Поликратѣ Самоскомъ.
Братья мои пришли въ раскаяніе, что поступили со мною толь несправедливо они желая когда нибудь получишь право на мое наслѣдство, всѣ силы употребляли, но тщетно, вкрастистися въ мою дружбу, раздѣлъ ихъ былъ причиною, что имѣніе отца, нашего предать надлежало. Я оное купилъ и они съ крайнимъ прискорбіемъ узрѣли все сіе имѣніе въ рукахъ того, кому прежде и малѣйшія частицы отъ онаго дать не хотѣли. Отъ сего пришли они въ нищету преужасную но когда довольно уже возчувствовали свою погрѣшность тогда явилъ я имъ естествомъ дарованное мнѣ благо. Я ихъ простилъ, я восприялъ ихъ въ домъ свой каждаго изъ нихъ надѣлилъ столько, чтобъ посредствомъ торговли можно было приобрѣсть хотя малое богатство, и возстановилъ между ими согласіе. Они и чада ихъ въ жилищѣ моемъ спокойно дни свои провождали. Я содѣлался общимъ отцемъ всѣхъ сихъ семействъ различныхъ. Согласіемъ своимъ и своею ко трудамъ прилѣжностію скоро собрали они довольно знатное богатство. Между тѣмъ, какъ ты самъ видишь, постигла меня старость. Она убѣлила власы мои, и морщинами лицо мое покрыла. Она возвѣстила мнѣ, что недолго уже наслаждаться буду толь совершеннымъ благополучіемъ. Прежде смерти желалъ я еще съ послѣдней разъ узрѣть толико любезную мнѣ страну, и самаго отечества мнѣ любезнѣйшую, Ликію, гдѣ подъ призрѣніемъ непорочнаго Алкина научился я добродѣтельнымъ и мудрымъ быти. Преплывая море, нашелъ я нѣкоего купца, изъ одною отъ острововъ Кикладскихъ, которой меня увѣрилъ, что на островѣ Дилѣ остался еще одинъ Орцилоковъ сынъ, подражающій мудрости и добродѣтели дѣда своего Алкина. Я немедленно оставилъ путь въ Ликію ведущій, и будучи покровительствуемъ Аполлиномъ, поспѣшилъ искать на его островѣ дражайшаго остатка того племени, коему я всемъ былъ долженъ. Мало уже мнѣ остается жити. Парка, неприятельница сладкаго покоя, которой столь рѣдко смертнымъ даруютъ Боги, спѣшитъ уже прекратить дни мои: но я умру со удовольствіемъ, коль очи мои прежде нежели на свѣтъ взирать престанутъ, узрятъ внука наставника моего. А ты, на островѣ семъ съ нимъ купно обитаяй, вѣщай мнѣ днесь, коль его знаешь, скажи, гдѣ могу обрѣсти Орцилокова сына? Если ты мнѣ его покажешь, то въ награду да благословятъ тебѣ Боги, узрѣть на лонѣ своемъ сыны сыновъ твоихъ, даже до пятаго колѣна. Боги да сохранятъ весь домъ твой въ мирѣ и изобиліи, во мзду добродѣтели твоея. Вѣщающу тако Аристону, Софронимъ проливалъ слезы, смѣшенныя съ радостію и скорбію. Наконецъ, не могши ничего говорить, палъ онъ на выю сына. Онъ его объемлетъ, онъ его прижимаетъ ко своему сердцу и съ трудомъ испускаетъ изъ устъ своихъ слова, пресѣкаемыя воздыханіями.
Я тотъ, о! отче мой, я тотъ, кого ты ищешь. Ты зришь предъ собою Софронима, внука друга твоего Алкина. Внимая вѣщаніямъ твоимъ не сомнѣваюсь я, что Боги тебя сюда послали усладити мои бѣдства. Благодарность, которая кажется погибшею на земли, обрѣтается въ тебѣ единомъ. Во время юности моея, слышалъ я, что нѣкій въ Самосѣ мужъ славный и богатый былъ воскормленъ у дѣда моего: но какъ Орцилокъ отецъ мой умеръ въ молодыхъ еще лѣтахъ и меня въ пеленахъ суща оставилъ то я ни чего о семъ порядочно не зналъ. Въ таковомъ будучи невѣдѣніи, не осмѣлился я итти въ Самосъ, и рѣшился на семъ обитать островѣ, утѣшаясь въ нещастіяхъ своихъ, презираніемъ богатствъ и приятнымъ упражненіемъ славословить Мусъ во храмѣ посвященномъ Аполлину. Мудрость поучающая людей довольствоваться малымъ и быть спокойными, до селѣ одна всѣ сокровища мои составляла.
По окончаніи сихъ словъ, Софронимъ увидѣвъ что пришли ко храму, предложилъ Аристону, принести во ономъ моленія и всесожженія свои. Они заклали Богу на жертву двухъ овецъ бѣлѣе снѣга, и одного быка имѣвшаго межъ рогъ на лбу подобіе луннаго ущерба. Потомъ воспѣвали они стихи въ честь Богу освѣщающу вселенную, управляющу временами года, предначалствующу надъ науками, и одушевляющу соборъ десяти Мусъ. По выходѣ изъ храма Софронимъ и Аристонъ проводили остатокъ дня повѣдай другъ другу приключенія свои. Софронимъ принялъ къ себѣ старца съ такою горячностію, и съ такимъ почтеніемъ, какое явилъ бы онъ и самому Алкину, еслибъ Алкинъ былъ еще живъ. Наставшу утру пустились они въ море и бѣгъ корабля своего въ Ликію направляли. По прибыти туда Аристонъ повелъ Софронима на плодоносное поле, на брега той рѣки, во струяхъ коея Аполлинъ возвращаясь съ полевой охоты пылію покрытый, толикократно погружался и мылъ прекрасныя свои бѣлокурыя власы. При берегахъ сея рѣки насаждены были топольевы древа, и ивы, гдѣ на вѣтвіяхъ въ нѣжную и какъ будто раждающуюся зелень облеченныхъ, гнѣздилося безчисленное сонмище птицъ, кои воспѣвали день и нощь, рѣка съ каменныя горы съ великимъ шумомъ стремящаяся, клубяся пѣною разбивала свои волны въ протокѣ устланномъ камешками. Все удоліе было покрыто позлащенными жатвами. Пригорки возвышающіеся на подобіе амфитеатра, обремененны были виноградомъ. Тамо вся при рода осклаблялась и ликовствовала. Небо тихое и ясное, и земля всегда готова новыя изъ нѣдръ своихъ произращать богатства, въ награду трудовъ земледѣльца. Шествуя вдоль по рѣкѣ Софронимъ узрѣлъ домъ простой, посредственныя величины, но архитектуры приятной, и вовсемъ соразмѣрной. Въ ономъ не видно было ни злата, ни сребра, ни слоновой кости, ниже червленныхъ уборовъ, но все было чисто и исполненію приятности и всякихъ потребностей безъ великолѣпія. Среди башни журчалъ источникъ, которой составлялъ малый протокъ вдоль зеленаго луга. Въ садахъ не весьма пространныхъ произрастали плоды и злаки потребныя на пищу человѣкомъ. По обѣ страны сада представлялись взору двѣ рощи, коихъ древа древностію своею, равны почти были землѣ матери своей, и коихъ густыя вѣтвія производили тѣнь непроницаемую солнечными лучами. Они вступили въ пространную горницу, въ коей уготовали себѣ приятную трапезу изъ яствъ, какія въ садахъ произвела природа. Тамъ ничего не видно было такого, чего сластолюбіе человѣческое ищетъ за дорогую цѣну во отдаленныхъ градѣхъ; она состояла изъ млека сладостію своею подобнаго тому, которое Аполлинъ доилъ будучи пастухомъ у Царя Адмета; изъ сота изящнѣйшаго нежели сотъ отъ пчелъ прньитающихъ на горѣ Иллибѣ въ Сициліи и на горѣ Гиметтѣ въ Аттикѣ. Тамо были овощи садовые и недавно со древъ сорванные плоды, вино приятнѣе нектара изъ великихъ сосудовъ текло въ позлащенныя чаши. Во время сего умѣреннаго, но приятнаго обѣда? Аристонъ не хотѣлъ сѣсти за столъ. Сперьва подъ различными предлогами скрывалъ онъ свою скромность, наконецъ когда Софронимъ сталъ его усильно просить, объявилъ онъ ему, что никогда не рѣшится вкушать пищу купно со внукомъ Алкина, коему онъ при семъ самомъ столѣ служилъ толь долгое время. Се мѣсто, рекъ онъ ему, обыкновенныя трапезы сего премудраго старца. Се паки мѣсто его съ друзьями бесѣды. Тутъ забавлялся онъ различными играми, тамъ прогуливался читая Омира и Изіода, а здѣсь покоился во время нощи. При воспоминаніи сихъ обстоятельствъ сердце его пришло во умиленіе, и слезы изъ очей его лилися. Послѣ сея трапезы повелъ онъ Софронима на прекрасные луга, гдѣ великія его стада мыча по брегу рѣки бродили, потомъ увидѣли они стадо барановъ, кои оставя жирныя паствы вспять уже возвращались; овцы исполненныя млека блея съ полей шли, агнцы же прыгая слѣдовали за ними. Повсюду видимы были рачительные земледѣльцы, кои любили трудъ для пользы кроткаго и человѣколюбиваго своего господина, которой возбуждалъ въ нихъ къ себѣ любовь, услаждая горести ихъ рабства.
Аристонъ показавши Софрониму домъ невольниковъ, стада и земли столь плодоносными содѣлавшіяся отъ рачительнаго ихъ восдѣланія, веселіемъ восхищаюсь, вѣщалъ ему, видя тебя въ древней отчизнѣ твоихъ предковъ. Се нынѣ я доволенъ пріиди, пріиди наслѣдуй мѣсто, съ коемъ я служилъ толь долгое время.
О дражайшій Софронимъ! наслаждайся спокойно тѣмъ, что принадлежало Алкину; живи и благополучно, и буди неутомимъ въ добродѣтели, да узришъ кончину блаженнѣе его. Въ то самое время принесъ онъ ему въ даръ все сіе имущество со всѣми торжественными обрядами предписанными закономъ. Онъ объявилъ, что изключитъ изъ наслѣдства всѣхъ законныхъ своихъ наслѣдниковъ, если они когда нибудь столь неблагодарны будутъ, что поспорятъ о имѣніи подаренномъ внуку благодѣтеля моего Алкина. Но симъ Аристонъ не могъ еще удовольствовать своего сердца. Отдавая домъ свой, украсилъ онъ его новыми уборами, хотя простыми и нимало невеликолѣпными, но чистыми и приятными. Житницы наполнилъ богатыми дарами Цереры, а погреба виномъ съ острова Хіо, виномъ достойнымъ, чтобъ рука Ганимедова поставляла оное на трапезу великаго Зевеса. Онъ также поставилъ туда вина Парменіенскаго, великое множество меду отъ пчелъ Гимметскихъ и Гиблейскихъ, и елея Аттическаго сладостію своею самому меду подобнаго. Сверьхъ сего положилъ туда безчисленное множество рунъ, волны тонкой и бѣлой яко снѣгъ. Сей богатый даръ снялъ онъ съ нѣжныхъ овецъ пасущихся на горахъ Аркадійскихъ, и въ тучныхъ Сицилійскихъ поляхъ. Въ такомъ состояніи отдалъ онъ домъ свой Софрониму. Онъ еще подарилъ ему пятьдесятъ Аттическихъ талантовъ, а сродственникамъ его предоставилъ недвижимое весьма высокой цѣны имѣніе, коимъ владѣлъ онъ въ полуостровѣ Клазоменѣ, около Смирны, Лебеди, и Колофома.
Совершивъ дароприношеніе Аристонъ возсѣлъ на свой корабль, дабы возвратитися во Іонію. Удивленный и во умиленіе приведенный толь щедрыми благодѣяніями Софронимъ, съ наполненными слезъ очами провождалъ его до самаго корабля именуя отцемъ своимъ, и принимая во своихъ объятіяхъ. При благополучномъ вѣтрѣ Аристонъ скоро прибылъ во свое отечество. Ни кто изъ сродственниковъ его не смѣлъ сѣтовать на то, что онъ далъ Софрониму. Если когда-либо кто нибудь изъ васъ, сказалъ онъ имъ, дерзнетъ отъяти принесенное мною въ даръ Алкинову внуку, то знайте, что я въ такомъ случаѣ заповѣдалъ продать все мое имѣніе, а деньги раздать убогимъ во Іоніи. Мудрый старикъ жилъ спокойно, и наслаждался благодѣяніями ниспосыаемыми съ небесъ за его добродѣтель. Онъ хотя и былъ удрученъ старостію, однако каждой годъ совершалъ шествіе въ Ликію, дабы узрѣть Софронима и принести жертву надъ Алкиновымъ гробомъ, которой онъ обогатилъ великолѣпнѣйшими украшеніями Архитектуры и рѣзнаго художества. Онъ завѣщалъ, чтобъ и его по смерти и прахъ въ томъ же гробѣ положили, да почіетъ оной купно и съ прахомъ дражайшаго наставника его. Каждой годъ весною, Софронимъ съ нетерпѣливостію желая его узрѣть, обращалъ безпрестанно свой взоръ, на морскіе брега, чтобъ увидѣть Аристоновъ корабль, которой приплывалъ въ сіе время. Каждой годъ, зря изъ далека среди горкихъ волнъ пловущее, толико ему любезное судно, радостію исполнялся. Пришествіе корабля сего несравненно болѣе раждало въ немъ веселія, нежели всѣ приятства природы возобновляющейся весною, послѣ свирѣпостей ужасныя зимы.
Въ одинъ годъ не видалъ онъ какъ въ прежніе годы сего толь желаннаго судна. Онъ горестно воздыхалъ; печаль и боязнь изображены были на лицѣ его. Сладкій сонъ далеко отъ очей его уклонялся. Никакая и самая изящнѣйшая пища не была для него приятна. Онъ былъ безпокоенъ; тревожимъ будучи малѣйшимъ шумомъ, всегда обращенный ко пристанищу корабельному, всеминутно спрашивалъ онъ, не видалъ ли кто судна пловущаго изъ Іоніи. Наконецъ увидѣлъ онъ одно; но увы! тамъ не было Аристона. На немъ находился единый токмо прахъ его, сокрытый въ серебряномъ ковчегѣ. Амфилъ старинный и равнолѣтный почти другъ умершаго, вѣрный исполнитель послѣдней его воли, со прискорбнымъ видомъ принесъ сей ковчежецъ. Когда онъ приблизился къ Софрониму, тогда оба они безгласны спали, и единымъ токмо прерывающимся рыданіемъ изъяснялись. Софронимъ облобызавъ сосудъ и оросивъ оной слезами, о старецъ! вопія вѣшалъ къ нему, ты составлялъ блаженство жизни моея, и ты мнѣ причиняешъ нынѣ скорбь всѣхъ скорбей лютѣйшую. Уже я тебя болѣе не увижу! Съ веселіемъ скончалъ бы я жизнь свою, чтобъ токмо узрѣть тебя, чтобъ токмо служить тебѣ въ поляхъ Елисейскихъ, гдѣ стѣнь твоя наслаждается нынѣ блаженнымъ миромъ, которой праведные Боги добродѣтели предуготовляютъ. Ты во дни наши возобновилъ на земли правосудіе, святыню и благодарность. Во время желѣзнаго вѣка, ты явилъ благость и невинность златыхъ времянъ. Боги прежде нежели возложили на главу твою вѣнецъ во обиталищѣ праведныхъ, даровали тебѣ на земли живыхъ щастливую приятную и продолжительную старость. Но увы! по что долженствующее во вѣки продолжаться, никогда довольно долговремянно не-бываетъ! безъ тебя не чувствую уже я никакого веселія. О тѣнь любезная! когда пойду и во слѣдъ тебя? дражайшая тлѣнность еслибъ ты могла еще что нибудь ощущать, то конечно возчувствовала бы радость совокупитися съ Алкиновыхъ прахомъ. Пеплъ мой также нѣкогда съ твоимъ соединится. Но пока дождуся блаженныя минуты, все мое утѣшеніе въ томъ состоять будетъ, чтобъ хранити остатки того, кто былъ мнѣ паче всѣхъ любезенъ. О Аристонъ! Нѣтъ, ты никогда Смерти небудетъ причастенъ, и вѣчно во глубинѣ сердца моего обитати будешъ. Скорѣе самъ себя забуду, нежели забуду мужа толико любезнаго, которой меня столь любилъ, которой любилъ добродѣтель коей я всемъ долженъ.
По сихъ словахъ прерываемыхъ глубокими воздыханіями? Софронимъ поставилъ ковчегъ во гробъ Алкина. Онъ заклалъ многія жертвы, коихъ кровію обагрились изъ дерна сооруженные гробъ окружающіе жертвенники. Онъ много изліялъ на гробъ вина и млека; возжегъ ароматы привозимыя изъ среды востока, отъ коихъ благовонный дымъ на подобіе облака до небесъ возносился. Софронимъ узаконилъ на всегда каждой годъ въ уреченное время отправлять игры въ честь Алкину и Аристону. Туда стекалося множество народа изъ Карій, страны благословенной и плодоносной; отъ злачныхъ предѣловъ Меандра, которой игра играетъ во многихъ излучистыхъ брегахъ и которой кажется съ негодованіемъ оставляетъ орошаемую имъ страну отъ Каистровыхъ всегда зеленію украшенныхъ бреговъ отъ краевъ Пактола извергающаго изъ нѣдръ своихъ подъ водами златый песокъ; изъ Памфиліи, на которую Церера Помона и Флора со рвеніемъ другъ предъ другомъ свои дары изливаютъ; наконецъ изъ пространныхъ удоліевъ Киликіискихъ, на подобіе сада орошаемыхъ источниками стремящимися съ горы Тавра, неизтаеваемымъ снѣгомъ покрытой. Во время сего торжественнаго празднества отроки и отроковицы облеченные въ долгія лянныя одежды, бѣлизною своею бѣлизну криновъ превосходящія, пѣснословили Алкина и Аристона; ибо хвала единаго не могла составлятися безъ похвалы другаго. Соединенные столь тѣснымъ союзомъ, и послѣ самыя смерти не могли быть разлучены.
Но всего чудодѣйствѣннѣе было то, что съ того самаго дня, какъ Софронимъ изливалъ на гробъ вино и млеко, изящнѣйшее зеленію и благоуханіемъ миртовое древо возрасло посреди гроба, и вдругъ вознесло сѣнолиственную главу свою, дабы вѣтвіями своими и своею тѣнію осѣнити два сосуда, въ коихъ покоился пеплъ Алкина и Аристона. Тогда каждой вѣщалъ велегласно, что Аристонъ во мзду добродѣтели своей превращенъ богами въ толь прекрасное древо. Самъ Софронимъ присматривалъ за нимъ, орошалъ его и чтилъ, какъ нѣкое божество. Сіе древо не токмо никогда старости не достигаетъ, но еще чрезъ каждые десять лѣтъ паки возобновляется. Симъ чудомъ Боги явить благоволили, что добродѣтель изливающая толь приятныя благоуханія въ память человѣковъ, никогда не приобщается смерти.