СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ПОКОЙНОЙ МАРІИ НИКОЛАЕВНЫ ВЕРНАДСКОЙ,
урожд. Шигаевой.
править
1862.
правитьАРИСТОКРАТИЧЕСКІЙ ТРУДЪ.
правитьНе мѣсто краситъ человѣка, а человѣкъ краситъ мѣсто. Точно также можно сказать: что не дѣло унижаетъ человѣка, а человѣкъ унижаетъ дѣло. Если взглянуть безъ всякаго предубѣжденія на какой-нибудь трудъ, честный, и добросовѣстно исполненный, то всякій трудъ, всякое занятіе можетъ быть почтенно. Навѣрно никто не станетъ отвергать, что раздѣленіе труда — великая сила, что, благодаря этой силѣ, постоянно увеличивается наше богатство и матеріальное, и нравственное, но почему же одинъ отдѣлъ труда считается почтеннымъ, а другой считается унизительнымъ? Не всякій ли честный трудъ одинаково необходимъ? Отчего же происходитъ этотъ, если можно такъ выразиться, аристократизмъ и демократизмъ труда? Конечно, грудъ умственный безспорно стоитъ выше труда ручнаго, но если вникнуть въ этотъ вопросъ внимательно, то должно сознаться, что трудно рѣзко отличить умственный трудъ отъ труда ручнаго. Всякій человѣкъ большею частію работаетъ и головой и руками. Человѣкъ можетъ прожить и безъ рукъ, пока голова на плечахъ, по безрукій все-таки калѣка. Точно также, какъ для одного человѣка, такъ и для цѣлаго общества, руки необходимы. Представимъ себѣ за минуту общество, гдѣ много головъ, а рукъ нѣтъ; наврядъ ли такое общество можетъ быть въ цвѣтущемъ положеніи. Если-же согласиться, что руки, а слѣдственно и ручной трудъ, необходимы для блага общаго, то за что не уважать ихъ? За что съ презрѣніемъ сталкивать ихъ на послѣднія ступени общественной лѣстницы? Ученый пишетъ сочиненіе (если онъ не диктуетъ, а пишетъ самъ), то, кромѣ головы, работаютъ и руки; художникъ пишетъ картину — онъ тоже работаетъ руками; наконецъ чиновникъ приготовляетъ къ докладу какую-нибудь бумагу, — онъ дѣлаетъ свои отмѣтки все же руками, ужь не говоря о канцелярскихъ чиновникахъ, которые почти исключительно работаютъ руками. Между тѣмъ однако всѣ приведенныя занятія принадлежатъ къ роду аристократическому, которыми, говорятъ, не стыдно заниматься порядочному человѣку. Возьмемъ теперь занятія демократическія, недоступныя порядочнымъ людямъ. Это — всѣ ремесла, хлѣбопашество и домашняя служба.
Теперь, благодаря Бога, и благодаря успѣхамъ просвѣщенія, поле дѣятельности для всѣхъ стало гораздо пространнѣе. Было время, когда для дворянина не было другаго занятія, кромѣ военной службы, всѣ же прочія должности, не исключая даже и гражданской службы, считались унизительными. Гражданскимъ чиновникамъ придавали различныя обидныя названія, и многіе изъ дворянъ скорѣе рѣшились бы голодать въ своихъ деревняхъ, и довольствоваться исключительно обществомъ своей дворни, нежели рѣшиться сдѣлаться «подъячимъ». Давно ли у насъ въ Россіи стали уважать ученыхъ и ученыя занятія, давно ли на нихъ смотрѣли почти съ презрѣніемъ, и домашняго воспитателя считали наравнѣ съ дворней, а иногда ставили его даже чуть ли не ниже дворни? Давно ли перестало существовать предубѣжденіе противъ артистовъ и купечества даже и теперь — изчезло ли оно совершенно?
По крайней мѣрѣ, эта преграда между среднимъ классомъ и дворянствомъ постоянно уменьшается замѣтнымъ образомъ, и можно надѣяться, что со временемъ изчезнетъ совершенно; а давно ли у насъ на купца смотрѣли не болѣе, какъ на богатаго мужика, съ которымъ порядочный человѣкъ не могъ имѣть никакого дѣла, а тѣмъ болѣе но допускалось и мысли, чтобы дворянинъ могъ заняться торговлей? Теперь многіе дворяне занимаются торговлей, и что-же они черезъ это потеряли?
Стали богаче и дѣятельнѣе, это, кажется, еще небольшое несчастіе. Давно ли наконецъ мы пришли къ той мысли, что дворянинъ, нисколько не унижая себя, можетъ работать, трудиться для пользы общей и для своего собственнаго благосостоянія, заработывая честнымъ трудомъ деньги, то есть получая плату за свой трудъ? Что потеряло черезъ это общество? Не стало ли просторнѣе и легче жить на свѣтѣ, когда мы выбились изъ узкой сферы, и расширили кругъ нашей дѣятельности? Кромѣ добра, изъ этого навѣрное ничего не вышло. Первый опытъ слѣдовательно сдѣланъ, и сдѣланъ удачно; отчего же намъ не попробовать сдѣлать еще нѣсколько шаговъ по этому пути, и — можетъ быть жизнь для нѣкоторыхъ станетъ не такимъ тяжелымъ бременемъ, какъ теперь. Во многихъ отношеніяхъ мы выросли и окрѣпли, отчего не попробовать намъ сбросить съ себя окончательно пеленокъ предразсудковъ и невѣжества? А сколько погибло людей въ слѣдствіе этого грустнаго предразсудка!
Мы пришли уже къ сознанію, что работать не унизительно; но вполнѣ ли мы понимаемъ, что точно также нѣтъ никакого стыда брать плату за свой трудъ? Чтобъ жить, а тѣмъ болѣе, жить порядочно, надо деньги, а когда ихъ нѣтъ, то гдѣ-жъ ихъ взять? Отвѣтъ на это очень простъ: надо ихъ заработать, то есть трудиться и продавать свой трудъ? Все на свѣтѣ продается и покупается, или — что одно и тоже — мѣняется одно на другое; умственный трудъ на матеріальный и обратно. Конечно, одинъ трудъ цѣнится дороже, другой дешевле; но чѣмъ шире поле труда всякаго рода, тѣмъ легче каждому найти занятіе и для головы и для рукъ. Зачѣмъ же намъ добровольно стѣснять самимъ себя, и ограничиваться узкой сферой дѣятельности?
Къ чему готовитъ себя наша молодежь? — почти исключительно къ офицерству и чиновничеству. И вотъ мы слышимъ постоянный хоръ жалобъ: «мѣстъ нѣтъ! жалованья мало! чѣмъ жить? Говорятъ о честности, о высокихъ добродѣтеляхъ; какая ужь тутъ честность, когда почти ѣсть нечего! лучше бы позаботились, куда бы молодежь-то пристроить, а то выдетъ изъ университета, и — въ ожиданіи мѣста, хоть умирай съ голода.» — Положеніе, конечно, непріятное, но что-же дѣлать? Еслибы нарочно для каждаго кандидата въ чиновники создавать новыя мѣста, то наконецъ вся Россія превратилась бы въ одинъ громадный департаментъ; да и гдѣ взять средства для содержанія такого страшнаго количества ни къ чему не нужныхъ чиновниковъ? Нѣтъ ли какихъ-нибудь другихъ способовъ найти средства къ жизни? «Какіе же способы, что-жъ дѣлать; не въ сапожники же идти?»
И кромѣ сапожнаго мастерства есть много занятій, — если только мы захотимъ отбросить предразсудки, и повнимательнѣе осмотримся вокругъ себя. Но, какъ ни рѣзокъ этотъ примѣръ, возьмемъ его. Что-жъ такого унизительнаго въ званіи сапожника? Развѣ сапожникъ не можетъ быть честенъ, уменъ и имѣть много прекрасныхъ свойствъ? Развѣ онъ не такой же человѣкъ, какъ и мы, и въ чемъ существенная разница между чиновникомъ и сапожникомъ? Недостатокъ образованія? это правда; но если сапожникъ такъ же образованъ, какъ и чиновникъ, тогда же въ чемъ разница? За что презирать сапожника? Неужели единственно за то, что онъ шьетъ сапоги? Что-же такаго унизительнаго для нравственнаго достоинства человѣка, въ этомъ актѣ шитья сапоговъ? Вѣдь безъ сапоговъ мы никакъ обойтись не можемъ, а можетъ быть безъ многихъ чиновниковъ мы обошлись бы очень хорошо.
Кто полезнѣе для общества, — трудолюбивый ли сапожникъ или лентяй чиновникъ, который даромъ беретъ жалованье? Что почтеннѣе и полезнѣе, шить ли сапоги, или предаваться безплодному отчаянію, а иногда прибѣгать къ дѣйствительно не совсѣмъ благороднымъ поступкамъ для достиженія своей цѣли, — кланяться, унижаться, прислуживаться, посылать жену къ какой-нибудь болѣе или менѣе важной дамѣ, чтобъ черезъ нее имѣть вліяніе, или по крайней мѣрѣ доступъ къ какому-нибудь значительному лицу? а иногда, увы, бываютъ и такіе случаи, что если нельзя выпросить мѣста, такъ по крайней мѣрѣ выпросить денегъ!
Чтожъ дѣлать, голодъ не тетка, то что-же лучше: шить ли сапоги, или подъ тѣмъ, или другимъ видомъ брать милостыню? «Сапожника, скажутъ нѣкоторые — никто не посадитъ съ собой рядомъ, сапожнику никто не протянетъ руки;» — совершенно справедливо — но кто въ этомъ виноватъ, сапожное ли мастерство, или невѣжество и грубость нашего общества? Что-же еще унизительнаго въ занятіи сапожника? развѣ то, что онъ получаетъ плату за свой трудъ? — Вотъ въ этомъ-то и дѣло, что мы еще недостаточно привыкли къ мысли заработывать сами себѣ средства къ жизни; слово «плата» насъ пугаетъ, и пугаетъ до такой степени, что ее маскируютъ подъ различными названіями, и даже рѣшившись работать, мы еще не рѣшаемся стать лицемъ къ лицу съ трудомъ, и взглянуть на него смѣло, и придумали различные отдѣлы труда, который раздѣлили на аристократическій и демократическій, и до сихъ поръ нѣкоторые сознательно, другіе безсознательно питаютъ презрѣніе къ труду и къ труженникамъ. Но развѣ чиновникъ не продаетъ свой трудъ точно такъ же, какъ и сапожникъ? только одинъ получаетъ плату отъ правительства подъ названіемъ. жалованья, а другой получаетъ плату отъ частныхъ лицъ. Неужели за это онъ достоинъ презрѣнія? Но въ такомъ случаѣ отчего-же не презирать художника и ученаго, которые точно также продаютъ произведенія своего труда — одинъ въ видѣ картины, а другой въ видѣ сочиненія — частнымъ лицамъ?
Правда, можно сказать, что ихъ трудъ такого рода, который облагороживаетъ и возвышаетъ нравственно какъ того, кто работаетъ, такъ и того, для кого работаютъ. Но вѣдь мы состоимъ не изъ одной души, а изъ души и тѣла; должно же кому-нибудь позаботиться и объ нашемъ тѣлѣ, и чѣмъ же достойны презрѣнія эти занятіи? Мнѣ кажется, что они почтены уже даже тѣмъ, что даютъ возможность другимъ заниматься исключительно умственными занятіями. И кромѣ того, какъ почти нѣтъ труда исключительно головнаго, точно также нѣтъ труда и исключительнаго ручнаго. Если бы сапожникъ изобрѣлъ такіе сапоги, которые не натирали бы мозолей, и стоили вдвое дешевле, чѣмъ теперь, то развѣ онъ не оказалъ бы большой услуги человѣчеству, и — трудъ этотъ нельзя было бы назвать исключительно ручнымъ. Наконецъ, многіе ремесленники, различными открытіями и улучшеніями, сдѣлали намъ много добра, за который мы не можемъ быть но признательны имъ, и кто знаетъ, сколько они еще могутъ въ будущемъ пронести пользы?
Однимъ словомъ, всѣ занятія достойны уваженіи, всякій трудъ, честный и приносящій пользу обществу, какого бы рода онъ ни былъ, имѣетъ по только право на почтеніе, но долженъ быть почтенъ. Много существуетъ у насъ пороковъ, многимъ подвергаемся мы несчастіямъ, въ слѣдствіе презрѣнія къ труду или къ нѣкоторымъ видамъ его. Когда мы наконецъ станемъ уважать трудъ, и каждый по мѣрѣ своихъ силъ и способностей будетъ трудиться, выбирая себѣ Занятіе безъ предразсудковъ, а то, къ которому чувствуемъ болѣе склонности и способности, тогда будетъ у насъ во всѣхъ отношеніяхъ и болѣе честности, и менѣе бѣдности, а слѣдственно — и меньше страданій.