Антоний архиепископ Новгородский и его путешествие в Царьград (Бельский)/ДО

Антоний архиепископ Новгородский и его путешествие в Царьград
авторъ Леонид Петрович Бельский

Опубл.: 1890. Источникъ: az.lib.ru • Из истории паломничеств русских.

АНТОНІЙ
АРХІЕПИСКОПЪ НОВГОРОДСКІЙ
И
ЕГО ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЦАРЬГРАДЪ.

Изъ исторіи паломничествъ русскихъ.

Л. П. Бѣльскаго.

Изданіе журнала «Пантеонъ Литературы». С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія И. А. Лебедева, Невскій просп., д. № 8.

1890.

Антоній, архіепископъ новгородскій, путешествовавшій въ Царьградъ въ концѣ XII вѣка, въ своемъ сочиненіи или «Паломникѣ», оставилъ намъ памятникъ весьма важный въ исторіи Византіи. Ни одинъ изъ древнихъ путешественниковъ въ Константинополь не только русскихъ, но и иностранныхъ, не даетъ такого подробнаго описанія цареградскихъ святынь. Антоній обращалъ вниманіе почти исключительно на церкви и священныя реликвіи. Онъ не счелъ нужнымъ внести въ свой паломникъ даже Юстиніанову колонну или сплетшихся змѣй Льва Мудраго, о которыхъ упоминаютъ другіе наши паломники. Весь интересъ его сосредоточивается на монастыряхъ и церквахъ, которыхъ онъ записалъ въ довольно крупномъ числѣ 97-мы. Въ каждой изъ церквей онъ старательно перечисляетъ всѣ реликвіи и чудотворныя иконы; священныхъ предметовъ въ св. Софіи насчитываетъ онъ 55, въ малой придворной церкви 27; при этомъ въ концѣ своего сочиненія онъ дѣлаетъ оговорку, что «отъ многихъ святыхъ еще ничто же написахъ». Подробность изложенія, изложенія правдиваго съ одной только цѣлью, чтобы читатели «поревновали тѣхъ святыхъ житію, ихже память есть написана», ставитъ сочиненіе Антонія въ рядъ важныхъ свидѣтельствъ для исторіи византійской церкви, притомъ въ ту эпоху, когда столица восточной имперіи еще не была разграблена крестоносцами. ХІ-й, XII-й вѣка были тѣмъ временемъ для Византіи, когда жизнь ея шла по инерціи путемъ предшествовавшихъ вѣковъ, и то, что дали ей эти вѣка, далеко еще не было уничтожено. Искусство византійское еще давало направленіе всему христіанскому искусству этихъ вѣковъ.

Рисунки и шаблоны изготовлялись въ Константинополѣ для Венеціи, для Сициліи, Неаполя, древнерусскихъ соборовъ Кіева и Новгорода. Но эти вѣка были уже вѣками упадка византійской культуры. Императоры византійскіе имѣли такъ много дѣла съ турками, съ крестоносцами въ Палестинѣ, въ Далмаціи на Дунаѣ, что мало могли дѣлать для столицы. Ослабѣлъ и почти исчезъ надзоръ за городскими зданіями. Въ 1095 году остановились крестоносцы у стѣнъ Византіи, черезъ два года цѣлый Влахернскій кварталъ былъ ими сожженъ, и затѣмъ уже съ каждымъ годомъ то правильныя арміи, то полчища располагаются у стѣнъ столицы Восточной имперіи. «Это время, говоритъ Кондаковъ, не было благопріятно для развитія искусства и промышленности. Пристрастіе къ постройкамъ является или дѣломъ распущенности правителя, или пустою маніею внѣшняго величія»^[1]. Какъ бы то ни было, но Константинополь послѣ взятія крестоносцами уже никогда не имѣлъ того вида, который онъ имѣлъ до 1204 г. Въ числѣ основныхъ мотивовъ завоеванія Константинополя возможно предполагать и желаніе священной добычи, вѣками въ немъ накопленной, хотя, кромѣ священной, крестоносцы, очевидно, стремились и къ драгоцѣнной. Русскій лѣтописецъ такъ изображаетъ грабежъ крестоносцевъ: «Внидоша въ градъ Фрязи и въ св. Софію, одраша двери, а онболъ бяше весь окованъ сребромъ и столпы сребряные 12 и 12 кресты надъ алтаремъ и преграды алтарныя и то все сребрено и трапезу чудную одраша, драгый камень и великій женьчугъ, праздничные сосуды поимаша, служебное евангеліе и кресты честные, иконы безцѣнныя — все одраша, а св. Богородицу иже во Влахернѣ, идеже Духъ Святый схожаше на вся пятницѣ, и ту одраша, пограбиша все, имъ же не можемъ числа, ни красоты ихъ сказати»^[2].

Множество церквей было сожжено. И вотъ все это, чему не могъ лѣтописецъ ни числа, ни красоты сказати — видѣлъ нашъ архіепископъ Антоній. Церквей и монастырей онъ указываетъ 97. Между тѣмъ всѣ хроники латинскаго завоеванія, обнародованныя Ріаномъ (Exuviae Sacrae Constantinopolitanae) называютъ всего 14 церквей и 6 монастырей. Поэтому въ вопросѣ выясненія точныхъ данныхъ для очерка столицы предъ завоеваніемъ ея латинянами, «Паломникъ» Антонія долженъ быть поставленъ на одно изъ первыхъ мѣстъ. Всѣ хроники и документы IV-го крестоваго похода лишь дополняютъ Антонія.

Вообще немного біографическихъ данныхъ имѣемъ мы о нашемъ паломникѣ, хотя несравненно больше чѣмъ о большинствѣ древнерусскихъ паломниковъ. О Стефанѣ новгородцѣ мы только и знаемъ, что онъ былъ дьякъ; даже о знаменитомъ Даніилѣ почти только то, что онъ былъ игуменъ и (развѣ только по догадкѣ) — изъ области Черниговской. — О нашемъ же путешественникѣ, благодаря его высокому положенію въ церковной іерархіи, даетъ намъ свѣдѣнія лѣтопись: «Въ лѣто 6719 тогда же бяше пришелъ преже изгнанія Митрофана (архіепископа Новгорода) Добрыня Ядрѣйковичь изъ Царьграда и привезъ съ собою гроба Господня (т.-е. мѣру гроба Господня), а самъ пострижеся на Хутинѣ у святаго Спаса, и волею Божіею вѣзлюби и князь Мстиславъ и вси новгородци и послаша и въ Русь (въ Кіевъ) ставитися, и приде поставленъ архіепископъ Антоней»^[3]. Новый архіепископъ, насмотрѣвшись въ Царьградѣ церквей и святынь, задумалъ обогатить такими же и свой городъ. Онъ устроилъ воздвизальный крестъ съ частицею древа Господня для Софійскаго храма, обратилъ архіепископскую палату въ церковь, заложилъ каменную церковь св. Варвары, устроилъ дѣвичій монастырь. Но судьба Антонія тѣсно связана съ неустойчивыми порядками Новгорода. Въ 1218 году удалился изъ Новгорода князь Мстиславъ, вслѣдъ за нимъ долженъ былъ уйти и Антоній, уступивъ свое мѣсто опять Митрофану. За Митрофаномъ послѣдовалъ Арсеній; но черезъ два года снова въ Новгородъ прибылъ Антоній изъ Перемышля и «сѣде на своемъ столѣ и ради быша Новгородци своему владыцѣ». Однако, по болѣзни онъ скоро оставилъ свою каѳедру, уступивъ ее тому же Арсенію. Не долго пользовался онъ покоемъ. Случилось, что съ половины августа до декабря не было свѣтлаго дня, нельзя было ни жать, ни сѣять. Народъ приписалъ это бѣдствіе Арсенію, который будто бы подкупилъ князя Ярослава и вытѣснилъ Антонія. Послѣ шумнаго вѣча, новгородцы бросились къ Арсенію, едва не убили его и въ третій разъ возвели Антонія на архіепископство, давъ ему, по болѣзни, двухъ помощниковъ. На этотъ разъ Антоній занималъ свое мѣсто менѣе года. Новый князь (черниговскій) Михаилъ нашелъ его неспособнымъ къ управленію епархіей, и Антоній удалился въ Хутынскій монастырь, гдѣ и скончался въ 1231 г. Таковы біографическія свѣдѣнія о нашемъ паломникѣ новгородцѣ.

Изъ другихъ паломниковъ новгородцевъ Стефанъ сообщаетъ любопытное извѣстіе, что его сограждане Иванъ и Добрила жили въ Царьградѣ, «списаючи въ Студійскомъ монастыри, зане-бо искуни зѣло книжному писанію»^[4]. Василій, архіепископъ новгородскій, современникъ Стефана, также былъ изъ паломниковъ, ибо онъ, говоря о палестинскихъ святыняхъ, называетъ себя «самовидцемъ» всему. Даніилъ игуменъ также свидѣтельствуетъ о паломникахъ новгородскихъ. Очевидно, что хожденія къ святымъ мѣстамъ были весьма разспространены въ Новгородѣ и его области. Множество свидѣтельствъ о хожденіи новгородцевъ не указываютъ-ли на то, что русскіе паломники были преимущественно изъ этого вольнаго города. Самое положеніе Новгорода и характеръ его жителей ^могутъ насъ привести къ тому-же заключенію. Вопервыхъ, Новгородъ, сосѣдній съ норманнами, предпринимавшими черезъ него свои странствованія, а иногда и нашествія на Царьградъ по великому пути изъ варягъ въ греки, естественно долженъ былъ высылать своихъ жителей по тому-же пути. Торговый и промышленный духъ новгородцевъ долженъ былъ направлять ихъ въ столицу Греціи, центръ тогдашней промышленности юго-восточной Европы.

Паломники русскіе не всегда шли въ Царьградъ единственно съ благочестивой цѣлью поклониться его святынямъ. Дьякъ Александръ, напримѣръ, прямо говоритъ, что онъ ходилъ «куплею» въ Царьградъ, т. е. съ торговой цѣлью, что не мѣшало ему, какъ человѣку грамотному, составить и описаніе святынь, имъ видѣнныхъ. Затѣмъ, общій характеръ новгородцевъ, людей предпріимчивыхъ, непосѣдливыхъ, также долженъ былъ отозваться на паломничествѣ. Самое положеніе ихъ въ области сѣверной, не хлѣбородной, сравнительно съ другими областями русскими, не привязывало ихъ къ домашнему очагу, и привычка къ путешествіямъ много облегчала для нихъ задачу далекаго паломничества, и паломничество возникало иногда изъ пустой страсти къ праздношатанію. Немудрено поэтому, что именно въ области новгородской возникъ вопросъ Кирика къ епископу Нифонту: «идутъ въ сторону, въ Ерусалимъ, а другымъ азъ бороню, не велю ити, сдѣ велю доброму ему быти». И Нифонтъ отвѣчалъ: «Велми добро творити, до того дѣля идутъ, абы порозну ходяче ясти и пити, а то ино зло, борони»^[5]. Отразилось стремленіе новгородцевъ къ паломничеству даже и въ народной поэзіи. Хотя называются каликами иногда и другіе богатыри русскаго эпоса, но ничье странствованіе въ Іерусалимъ такъ подробно не изображается, какъ странствованіе новгородскаго богатыря ушкуйника Василья Буслаева (который предпринимаетъ его, какъ, вѣроятно, многіе изъ его соотечественниковъ, — для спасенія души: «Съ молоду бито много, граблено, подъ старость надо душа спасти».

Мы указали нѣсколько причинъ распространенности паломничества изъ Новгорода. Что побудило ѣхать въ Царьградъ архіепископа Антонія? Выдѣлимъ изъ его біографіи слѣдующіе факты: 1) онъ привезъ съ собою мѣру Гроба Господня; 2) его возлюбилъ князь Мстиславъ и новгородцы; 3) онъ старался украсить Новгородъ новыми храмами и устроилъ воздвизальный крестъ съ частицею святаго древа, вѣроятно, имъ привезеннаго. Эти факты указываютъ намъ, что онъ отнюдь не былъ изъ числа тѣхъ праздношатающихся, которымъ Кирикъ и Нифонтъ въ его время возбраняли паломничество; не былъ онъ и изъ тѣхъ старцевъ, которые шли душу спасти въ виду близкой кончины. Онъ послѣ путешествія жилъ около 30 лѣтъ. Не былъ онъ, очевидно, и изъ вольныхъ ушкуйниковъ, ибо мудрено, чтобы его любилъ въ такомъ случаѣ князь Мстиславъ. Скорѣе былъ онъ изъ числа русскихъ людей, ѣздившихъ въ Царьградъ за пріобрѣтеніемъ святынь и вещей, нужныхъ для богослуженія, и наблюдавшихъ тамъ за порядкомъ церковной службы. Онъ привезъ мѣру Гроба Господня, очевидно, не для себя, а для какой-нибудь церкви; равно и частицу святаго древа для храма Софійскаго. Можетъ быть, онъ былъ даже посланъ княземъ и новгородцами съ цѣлью пріобрѣсти эти святыни, а также наблюсти за порядкомъ богослуженія. Въ такомъ случаѣ онъ вполнѣ добросовѣстно исполнилъ свою миссію, такъ что вскорѣ по прибытіи его на родину его послали ставиться въ архіепископы вмѣсто Митрофана. Въ его сочиненіи отразилась эта добросовѣстность, какъ въ большомъ числѣ упоминаемыхъ имъ святынь, такъ и въ его замѣткахъ о порядкѣ богослуженія. Его поразила торжественность и стройность службы въ св. Софіи, и онъ замѣчаетъ: «се, братіе, поминающе, поревнуемъ таковой-же службѣ быти со страхомъ»^[6], (извѣстно, что богослуженіе въ древней Руси не отличалось этимъ страхомъ). Въ другомъ мѣстѣ онъ останавливается на совершеніи утрени: «И егда-же заутренюю пити (пѣти) хотятъ, прежде поютъ предъ царскими дверьми (т. е. въ притворѣ), и вышедъ поютъ посредѣ церкви, и двери отворятъ райскія, и третья поютъ у олтаря. А по заутрени прологъ до обѣдни и тогда почнуть литургію; а службу кончавше молитву дорную (заамвонную) глаголетъ старей іерей во олтарѣ, а второй за омбономъ и благословляютъ люди. Такожде порану и вечерню поютъ». Сопоставляя всѣ факты его біографіи и путешествія, кажется, можно притти къ заключенію, что новгородцы, желая имѣтъ у себя хорошаго архіепископа, нарочно послали Добрыню, человѣка знатнаго, образованнаго, для изученія порядковъ византійской церкви, чтобы имѣть у себя пастыря, учившагося въ самомъ Константинополѣ. Такую догадку подтверждаетъ и то обстоятельство, что онъ до путешествія не былъ лицомъ духовнымъ, котороебы и по другимъ причинамъ имѣло право на каѳедру архіепископскую. Добросовѣстное исполненіе имъ своей задачи и положеніе его, какъ гражданина излюбленнаго, побудили новгородцевъ возвести его въ санъ новгородскаго владыки. Весьма вѣроятно, что Антоній, сдѣлавшись архіепископомъ, старался улучшить богослуженіе въ Новгородѣ по образцу видѣннаго имъ въ Византіи, какъ онъ старался украсить городъ новыми храмами и святынями.

Въ своемъ сочиненіи Антоній не говоритъ, подобно многимъ другимъ паломникамъ, о дружинѣ, съ которою онъ ходилъ, той дружинѣ, которая въ былинахъ о каликахъ перехожихъ изображается съ атаманомъ во главѣ. Такая дружина была обычнымъ способомъ паломничества съ исключительною цѣлью поклоненія святымъ мѣстамъ. Такъ Даніилъ игуменъ упоминаетъ о дружинѣ своей, новгородцахъ и кіевлянахъ во главѣ которыхъ онъ повидимому стоялъ; Стефанъ новгородецъ говоритъ о себѣ: «изъ великаго Новгорода съ своими други осмью придохомъ въ Царьградъ»; Антоній нигдѣ не упоминаетъ о дружинѣ своей. Даже обычныя выраженія: «ту поклонихомся и цѣловахомъ» встрѣчаются въ его хожденіи весьма рѣдко. Антоній повидимому не былъ обыкновеннымъ каликою, ни головою дружины, ни простымъ дружинникомъ. Онъ былъ, вѣроятно, изъ числа людей выдающихся по своему общественному положенію; поэтому въ Царьградѣ упоминаетъ онъ не простыхъ каликъ, какъ другіе паломники, а посольство русское. Говоря о чудѣ съ тремя лампадами, которыя Духомъ Святымъ «вознесошася горѣ и паки снидоша низу, тихо не угасла», онъ пишетъ: «се чудо свято и честно яви Богъ при моемъ животу въ лѣто 6708, при посольствѣ Твердятина Остромирица, иже пришелъ посольствомъ отъ великаго князя Романа съ Неданомъ и Доможиромъ и со Дмитріемъ и Негваромъ посломъ».

Общій тонъ его сочиненія ровный, спокойный, сильно отличается отъ наивнаго, восторженнаго тона его соотечественника Стефана. Стефанъ, пораженный видомъ столпа Юстиніанова, такъ описываетъ его: «Юстиніанъ вельми чуденъ, аки живъ, грозно видѣти его, правую руку простре буйно. Суть же много и иныхъ столповъ отъ камени мрамора. Много бо есть дивитися, и умъ сказати не можетъ, како бо толико лѣтъ камня того ничто не иметъ». Въ другомъ мѣстѣ о святой Софіи: «умъ человѣчь не можетъ ни сказати, ни вычести». Или объ иконѣ Одигитріи, которая «велика вельми и окована гораздо», возлагается на плечи одному человѣку: а онъ «руцѣ распростеръ, аки распятъ, и очи ему запровержутъ, видѣти грозно: мощетъ его семо и овамо, вельми сильно повертываетъ имъ».

«Дивное видѣніе! — восклицаетъ Стефанъ. — „Три человѣка вставятъ на плеча единому, а онъ аки простъ ходитъ“. Стефанъ жалуется на свое положеніе странника: онъ терпѣлъ тѣсноту и нужду; онъ оскорбляется за недовѣріе грековъ къ подобнымъ ему русскимъ паломникамъ: „Оле намъ страннымъ! Не яша Руси вѣры; и не бысть отъ грековъ тако, яко же рѣша Русь: не даша калигъ“ (эти калиги, очутившіяся въ кладязѣ св. Софіи, по увѣренію русскихъ, были потеряны ими на Іорданѣ). Стефанъ поражается снисходительностью патріарха, который не только благословилъ ихъ и далъ поцѣловать руку, но и „бесѣдова, съ нами, понеже вельми любитъ Русь. О великое чудо! колико смиренія бысть ему, ижъ бесѣдова съ странными: не нашъ бо обычай имѣетъ“.

Никакихъ подобныхъ выраженій не встрѣчаемъ мы у Антонія. Онъ не жалуется на положеніе странника. Онъ даже ничего не упоминаетъ о вожѣ добромъ, безъ котораго не обходилась ни дружина Даніила игумена, ни дружина Стефана новгородца. Во всемъ этомъ онъ представляется намъ странникомъ, выходящимъ изъ числа обычныхъ каликъ, лицомъ, которому не приходилось видѣть нужи, не приходилось отыскивать себѣ добра вожа, лицомъ, которому было все готово, и греки съ предупредительностью показывали все, что могло ему быть пріятно, какъ русскому. Этимъ объясняется, напримѣръ, то, что онъ видѣлъ „блюдо велико злато служебное Олгы русской. Во блюдѣ же Олжинѣ камень драгый, на томъ же камени написанъ Христосъ, и отъ того Христа емлютъ печати людіе на все добро; у того же блюда все по верхови жемчюгомъ учинено. Во святой же Софѣи, у алтаря на правой сторонѣ поставлена икона велика святыхъ Бориса и Глѣба“. Любопытно то, что во время Антонія была въ Царьградѣ церковь св. Бориса и Глѣба; объ этой церкви болѣе нигдѣ мы не встрѣчаемъ указаній у другихъ паломниковъ. Стояла эта церковь за Испигасомъ градомъ, т.-е. въ нынѣшней Перѣ; тамъ жили пріѣзжіе и иностранцы и имѣли свои храмы. Антоній, перечисляя тамошніе храмы, называетъ одинъ изъ нихъ греческимъ, конечно, въ отличіе отъ храмовъ иноплеменныхъ. Къ числу послѣднихъ принадлежалъ и храмъ Бориса и Глѣба, вѣроятно, разрушенный до основанія крестоносцами. Упомя’нувъ объ иконѣ Бориса и Глѣба, Антоній прибавляетъ — „и ту имѣютъ писцы“.

Мы можемъ видѣть въ этой иконѣ подлинникъ, съ котораго писали икону св. русскихъ мучениковъ. Въ Византіи изготовляли иконы для Руси, какъ изготовляли и книги, о чемъ упоминаетъ Стефанъ новгородецъ. Въ Византіи видѣлъ Антоній и мощи русскихъ святыхъ: „на уболѣ св. Георгія святый Леонтей, попъ Русинъ, лежитъ въ тѣлѣ, великъ человѣкъ: той бо Леонтей трижды въ Ерусалимъ пѣшь ходилъ. Въ церкви Даніила Столиника на горѣ, ту лежитъ блаженая княгиня Ксенія Брячиславля“. О святомъ Леонтіи Русинѣ мы не имѣемъ кромѣ никакихъ свѣдѣній. О княгинѣ Ксеніи можно предположить, что она была изъ семейства князей Полоцкихъ, которые были на службѣ у императора Іоанна Комнина и переѣхали въ Царьградъ съ женами и дѣтьми. Русскій элементъ былъ весьма замѣтенъ въ Византіи. Кромѣ упомянутыхъ свя* тынь, мы встрѣчаемъ еще у Антонія цѣлую улицу подъ названіемъ Русской. Золотыя Ворота Константинополя у пристани назывались Порт» "О Роивгіои. Отъ этихъ-то воротъ и шла улица, которую Антоній наз. Русской. Русскимъ еще называется восточный поворотъ колесницъ на Гипподромѣ.

По скудости другихъ топографическихъ свѣдѣній о древней Византіи до взятія ея крестоносцами трудно уяснить себѣ, въ какомъ порядкѣ осматривалъ Антоній ея святыни. Что онъ осматривалъ ихъ послѣдовательно, на это указываетъ онъ самъ, постоянно замѣчая «а оттолѣ есть» церковь или монастырь такой-то. Византія расположена была въ стѣнахъ треугольникомъ между Золотымъ Рогомъ, Мраморнымъ моремъ и Босфоромъ.. Іеродіаконъ Зосима въ своемъ путешествіи такъ говоритъ о положеніи Константинополя: «А Царьградъ стоитъ на три угла: двѣ стѣны отъ моря, а третья отъ западу приступа дѣля ратныхъ. Въ первомъ углѣ отъ Бѣлаго моря (мраморнаго) созданъ Студійскій монастырь, во второмъ углѣ св. Юрія монастырь, зовемый Монганъ. Въ третьемъ углѣ стоить церковь Влахерна^[7]». Какъ же обозрѣвалъ Византію Антоній? Въ знаменитѣйшихъ церквахъ Константинополя было собрано множество св. предметовъ, на обозрѣніе которыхъ требовалось, конечно, много времени. Описаніе св. Софіи нашъ паломникъ дѣлаетъ въ два пріема; равно какъ и описаніе церкви Влахернской. Подробно перечисливъ святыни см Софіи и упомянувъ о близъ лежащемъ монастырѣ Неусыпающихъ, онъ тотчасъ же переходитъ къ описанію церквей придворныхъ, гдѣ были собраны наиболѣе чтимыя страсти Христовы и св. предметы ветхозавѣтные; затѣмъ упомянувъ нѣсколько церквей близь лежащихъ, онъ переходитъ къ подробному описанію монастыря Студійскаго съ реликвіями Іоанна Крестителя и Манганскаго. знаменитаго своими богатствами.

Сочиненіе Антонія, весьма важное въ исторіи и топо графіи Византіи, не такъ много даетъ историку литературы.

Антоній чрезвычайно кратокъ въ своихъ сообщеніяхъ, и его паломникъ представляетъ почти простой перечень многочисленныхъ святынь. Стефанъ новгородецъ гораздо словоохот ливѣе его, Даніилъ игуменъ также несравненно богаче литературными сказаніями. Большинство немногихъ сказаній Антонія относятся преимущественно къ иконамъ. Всѣхъ иконъ Христа онъ упоминаетъ 6. Первая изъ нихъ, упоминаемая имъ въ Св. Софіи, «образъ Спасовъ великъ мусіею, и у правыя руки не написалъ пальца, а весь написавъ, реклъ писецъ, зря нань: Господи, како еси живъ былъ, тако же тя есмь написалъ. И гласъ отъ образа глаголя: а когда мя еси видѣлъ? И тогда писецъ онѣмѣвъ, умре. И той перстъ не писанъ, но скованъ сребрянъ и позлащенъ». Объ этомъ чудѣ не упоминаютъ другіе паломники, хотя каждый изъ нихъ говоритъ объ этой самой иконѣ Спаса, находившейся у входа, на западной сторонѣ. Стефанъ новгородецъ говоритъ, что объ этой иконѣ «въ книгахъ рѣчь пишется; и того всего не мочно исписати», и сообщаетъ единственное происшествіе во время иконоборстваг «Ту-бо поганіи иконоборьцы лѣстницу приставили, восхотѣвъ содрати вѣнецъ златый, и святая Ѳеодосія опроверже лѣстницу и разби поганина, и ту святую заклаша рогомъ козьимъ». Объ этомъ подвигѣ святой Ѳеодосіи говорить четьи минеи. Мощи этой святой видѣлъ нашъ паломникъ въ церкви ея имени, но объ этомъ ея поступкѣ ничего не сообщаетъ. Іеродіаконъ Зосима называетъ повидимому эту икону «Спасъ Исповѣдникъ, иже предъ нимъ грѣхи своя исповѣдаютъ егда срама ради немощно исповѣдати духовнику».

Другую икону Спаса въ св. Софіи видѣлъ Антоній, которую Германъ патріархъ послалъ посольствомъ въ Римъ безъ корабля. Подобное чудо не разъ встрѣчается въ сказаніяхъ о св. иконахъ и другихъ св. предметахъ, благополучно носимыхъ по морю. Таково западное сказаніе о хитонѣ Христа, наша повѣсть о клобукѣ. Въ притворѣ церкви Новой Базилики «на стѣнѣ написанъ Христосъ мусіею великъ стоящъ; — и бысть гласъ отъ образа къ попови: исъ-пола ити дѣспода, и въ третій день поставленъ бысть въ патріарха». Опять чудо, не записанное другими путешественниками. Сообщаетъ Антоній также чудо, неизвѣстное у другихъ — съ иконою Христа въ монастырѣ Корсака, т. е. Киръ-Исаака (императора Исаака II Ангела): «Написанъ Христосъ; къ нему подошелъ бѣ человѣкъ въ ротѣ не по правдѣ, и отвратилъ Христосъ лице свое отъ него». Эти чудеса характера болѣе нравоучительнаго; здѣсь икона служитъ или показаніемъ еретическаго мнѣнія о неописуемости божества, или къ открытію клятвопреступника, или къ избранію достойнаго іерарха. Чудеса съ другими иконами иного характера. Въ святой Софіи на иконѣ Богородицы «жидовинъ поразилъ Христа ножемъ въ гортань, и изошла кровь, а кровь Господня изшедшая во алтари маломъ». Другая икона Богородицы, держащей Христа: «и шли слезы отъ очію ея на очи Христа Бога нашего». Слезы Богородицы, часто встрѣчаемыя въ легендахъ, видѣлъ еще Антоній на доскѣ снятія со креста, «и суть бѣлы видѣніемъ, аки капля вощаная». Изъ другихъ иконъ Богородицы Антоній упоминаетъ икону Одигитріи, «юже св. Апостолъ Лука писалъ, иже ходитъ во градъ». Объ этой иконѣ сообщаютъ и другіе паломники и о чудѣ, творимомъ ею всякій вторникъ. Чудо это состояло, какъ мы видѣли у Стефапа новгородца, въ томъ, что тяжелую икону носилъ одинъ человѣкъ.

Видѣлъ Антоній и знаменитую Влахернскую икону, весьма извѣстную и у насъ на Руси и упоминаемую нашимъ лѣтописцемъ въ повѣствованіи о разореніи Царьграда Крестоносцами.

Изъ легендъ объ иконахъ святыхъ интересна легенда объ иконѣ святаго Іоанна въ Перѣ, у котораго изъ чела выросла роза, «аки сыръ бѣла, въ сыропустную недѣлю, и идоша вси граждане на видѣніе то и поклоненіе; стояло же то знаменіе крестообразно». Для исторіи византійскихъ вѣрованій интересны сообщенія Антонія о святыняхъ, исцѣлявшихъ въ извѣстныхъ только болѣзняхъ. Такъ отъ глазныхъ болѣзней помогала веревка отъ лампады предъ образомъ св. Стефана. Отъ лихорадки помогали мощи св. Поліевкта; св. Анастасія помогала противъ волшебства и наговоровъ. Отъ укушенія змѣи помогалъ засовъ у дверей св. Софіи «мѣдянъ романистъ», у котораго накладывали мужей и женъ «аще кто ядъ зміипъ съѣлъ или отравленіе каково». Изъ чудесъ, не имѣющихъ никакого особаго значенія, — указываетъ Антоній чудо съ лампадами въ св. Софіи, которыя сами поднялисъ кверху и опустились невредимо; чудо съ мощами св. Варвары: «отъ сосцу ея шла кровь и млеко на землю, и учинилъ Богъ камененъ сосецъ»; кровъ и млеко св. Пантелеймона не смѣсившеся вмѣстѣ лежали; млеко, воскипѣвшее въ кандилѣ.

Чудеса съ иконами, какъ видимъ, вполнѣ мѣстнаго, византійскаго характера и по большой части носятъ на себѣ живые слѣды иконоборческаго времени: такова икона, которую жидовинъ ударилъ ножемъ, или икона Спаса, ради которая пострадала св. Ѳеодосія. Не мало и мощей свидѣтельствовали объ этомъ времени, тяжеломъ для византійской церкви. Таковы мощи патріарха Никифора, за твердость въ иконопочитаніи сосланнаго Львомъ Армяниномъ на островъ Прокопносъ; «10 мученикъ въ единомъ гробѣ лежатъ и дѣвица царевна въ тѣлѣ: тѣхъ же всѣхъ мучилъ Копронимъ, поганый царь». Мощи — Ѳеодора и Іосифа, заточенныхъ Львомъ Армяниномъ, равно какъ и мощи Митрофана уже черезъ 20 лѣтъ по ихъ кончинѣ принесены были въ Царьградъ. Какъ мощи этихъ святыхъ и иконы свидѣтельствовали о иконоборческой ереси, иконы Богородицы о ереси Несторіевой, такъ иныя мощи о другихъ ересяхъ. Таковы мощи св. Павла, ревностнаго противника аріанъ, удавленнаго омофоромъ: «ту лежитъ св. Павелъ исповѣдникъ, и омофоръ и петрахиль его ту, и цѣлуютъ люди». Вообще константинопольскіе императоры и патріархи старались собрать въ своей столицѣ возможно больше св. предметовъ, и Византія по обилію священныхъ памятниковъ представляла наглядную исторію церкви. Императоры собирали въ дворцовые храмы святыни евангельской и ветхозавѣтной исторіи. Дворцовыхъ храмовъ главнѣйшихъ было два: малый храмъ Богородицы и большой, сначала называвшійся св. Иліи, а потомъ св. Михаила. Особенно выдавался красотою храмъ св. Иліи^[8], построенный на юговосточной сторонѣ дворца. Храмъ былъ пятикупольный, внутренность его всюду покрыта была золотомъ и серебромъ въ мозаикѣ, въ чеканныхъ иконахъ. Во многихъ мѣстахъ былъ изображенъ Христосъ по золоту. Построенъ былъ этотъ храмъ Василіемъ Македоняниномъ въ честь св. пророка Иліи, культъ котораго весьма былъ распространенъ на Балканскомъ полуостровѣ среди славянъ, гдѣ долго жилъ этотъ императоръ. Особое почитаніе св. Иліи отразилось и на исторіи Руси. Первый храмъ въ Кіевѣ былъ посвященъ св. Иліи. Культъ великаго пророка, расширенный миѳологическими чертами, быстро распространился въ Византіи и выразился въ особомъ характерѣ постройки. Храмы въ его честь строились на возвышенностяхъ (имя Иліи связано съ горами Кармилъ, Хоривъ) и притомъ купольные. Въ этотъ-то придворный храмъ, посвященный ветхозавѣтному пророку, и были принесены святыни ветхозавѣтныя. Вотъ что пишетъ Антоній: "ту же труба Іисуса Навина, Ерихоньскаго взятія, (трубу Ерихонскую видѣлъ Антоній еще въ другой церкви), и ту есть въ олтари Авраамова овня рога. Въ талмудѣ, по свидѣтельству Іоанникія Галятовскаго, — изложено вѣрованіе, что въ трубу, сдѣланную изъ рога окна, закланнаго Авраамомъ вмѣсто Исаака, будетъ трубить Мессія, когда придетъ судить, и звукъ этого рога будетъ слышенъ по всему міру. Антоній передаетъ это вѣрованіе нѣсколько иначе: «въ ту же трубу (т. е. Ерихонскую) и рога вострубятъ ангели во второе пришествіе Господне. Ту же есть Самойловъ рогъ, изъ него изліялъ масло на Давида царя, и палица Моисеева, ею же море раздѣлилъ, той же посохъ и рогъ окованъ со драгимъ каменіемъ. И въ маломъ олтари трапеза, на ней же Авраамъ со Святою Троицею хлѣба ялъ, и ту крестъ въ лозѣ Ноевѣ учиненъ, юже по потопѣ насадивъ, и сучецъ масличенъ ту же, его же голубь изнесе. Ту же Иліины мы лотіи часть и поясъ его». Всѣ эти святыни были собраны изъ разныхъ храмовъ, а впослѣдствіи или перешли въ другіе храмы, или вовсе не встрѣчаются. Такъ рогъ Самуила былъ прежде въ монастырѣ Μυροκέρατον, получившемъ отъ него свое названіе. Палица Моисеева, принесенная при Константинѣ Великомъ, хранилась прежде въ храмѣ τῆς ῥάβδου т. е. Жезла. Трапезу Авраамову впослѣдствіи Стефанъ новгородецъ видѣлъ уже въ храмѣ св. Софіи, гдѣ Антоній видѣлъ трапезу Тайной вечери. Можетъ быть, это одна и та же трапеза, но ко времени Стефана она носила другое названіе, какъ это часто случалось на Востокѣ. Такъ епископъ Порфиріи говоритъ, что ему на Аѳонѣ выдавали за волосъ Христовъ то, что путешественнику Барскому показывали какъ кровь Господню^[9].

Антоній, противъ своего обыкновенія, особенно долго останавливается на описаніи новой придворной церкви. «Церковь же мощена краснымъ мраморомъ, говоритъ онъ, и подъ нею доплено (т.-е. пусто), и подходятъ человѣцы, и учинено сквозѣ мрамора проходы. И егда внидетъ царь въ церковь, тогда понесутъ подъ исподъ много ксилолоя, темьяна и кладутъ на уголье, и исходитъ коня проходы тѣми и наполнится благоуханя вся церковь. Пѣніе же воспоютъ Калуфони (т.-е. Καλῇ ϕονῇ) аки ангели, и тогда будетъ стояти въ той церкви, аки на небеси и аки въ рай. И святыхъ мощей много». Такова была новая придворная церковь св. Иліи.

Въ другой придворной церкви, напротивъ, были собраны святыни евангельской исторіи. «Се же въ царскихъ палатахъ: крестъ честный, губа, вѣнецъ, гвозди, кровь же лежаше иная (т.-е. не та, которую онъ видѣлъ въ св. Софіи), багряница, копіе, трость, покой св. Богородицы и поясъ, и срачица Господня, и платъ шейный и лентій и калиги; рука Іоанна Крестителя правая, и тою царя поставляютъ на царство; и посохъ желѣзный, а на немъ крестъ Іоанна Крестителя, и благословляютъ на царство; и убрусъ, на немъ же образъ Христовъ, и керемидѣ двѣ, и лоханя Господня мороморна, и другая лоханя, въ ней же Христосъ умылъ нозѣ ученикомъ». Эта церковь, названная Антоніемъ малой церковью св. Богородицы, а у византійскихъ писателей именуемая Маячной (τοῦ φάρος) — была старой придворной церковью. Главнѣйшія святыни христіанства были принесены въ нее въ разное время и перенесены изъ другихъ храмовъ. Въ четьихъ минеяхъ подъ 14 сентября сказано, что царица Елена «часть честнаго древа и святыя гвозди у себе сохрани». Сказанія о святыхъ гвоздяхъ весьма распространены во всей Европѣ, и число ихъ далеко превышаетъ число истинныхъ гвоздей Антоній въ Константинополѣ видѣлъ три гвоздя. Кровь Господню, упоминаемую нашимъ паломникомъ, императоръ Никифоръ Ѳока нашелъ въ Финикіи въ одномъ храмѣ, гдѣ она чудесно истекала изъ иконы распятаго Спасителя, и первоначально положилъ ее въ Влахернской церкви. Копье и губа, по сказанію византійскихъ историковъ, были принесены въ 644 году Патрикіемъ Никитой. О рукѣ Іоанна Крестителя въ четьихъ минеяхъ есть сказаніе, что евангелистъ Лука отдѣлилъ ее отъ честнаго тѣла Крестителя въ Севастіи и принесъ въ Антіохію. Въ X вѣкѣ дьяконъ Іовъ принесъ ее въ Халкидонъ, а отсюда она торжественно перенесена въ Византію и положена «въ царской церкви». Теперь рука Крестителя находится въ церкви Зимняго дворца въ Петербургѣ. Кромѣ руки, Антоній записалъ весьма много видѣнныхъ имъ священныхъ останковъ Іоанна Крестителя: во Влахернской церкви онъ видѣлъ икону, «въ ней же замчены и запечатаны царскою печатію власы Іоанна Крестителя, а верхъ главы его, и перси его, и перстъ, и зубъ лежатъ въ Студійскомъ монастырѣ; ту же и лице св. Іоанна Крестителя».

Антоній вообще съ точностью указываетъ какую часть мощей святого видѣлъ онъ. По большей части это были главы святыхъ. Такъ въ одномъ мѣстѣ онъ упоминаетъ «пять главъ, окованы сребромъ». Если же святые останки были въ цѣлости, то Антоній говоритъ о такомъ святомъ, что онъ «въ тѣлѣ лежитъ». Напримѣръ, въ кладбищенской церкви св. Луки «ту Анастасій святый въ тѣлѣ лежитъ, а главу его украли». Во Влахернской церкви показывали ему столпъ съ мощами младенцевъ 7000 избіенныхъ въ Іерусалимѣ и окрестностяхъ: «въ той же церкви и младенецъ половина лежитъ въ столпѣ, а половина въ Іерусалимѣ».

Даніилъ паломникъ согласно съ этимъ пишетъ, что «половина ихъ принесены суть въ Царьградъ». Нѣкоторые св. предметы упоминаетъ Антоній два раза — напримѣръ, трапезу Тайной вечери. Не думаемъ, чтобы осторожный Антоній записалъ по забывчивости. Скорѣе всего это объясняется тѣмъ же, чѣмъ и странное число честныхъ гвоздей.

Путешествіе Антонія извѣстно въ спискѣ XV вѣка. Въ языкѣ сохранились слѣды новгородскаго нарѣчія; напримѣръ, въ словѣ «пити», вмѣсто «пѣти», «бозница» — божница, «съситъ лобъ», вмѣсто съшитъ лобъ. Собственныя имена греческія по большей части переданы вѣрно, за исключеніемъ немногихъ, напримѣръ, Олонфери — вмѣсто Елевферія. Встрѣчается странная передача греческаго слова "хоіачтыу — безконмитами, т.-е. отрицательная приставка "переведена черезъ безъ, — а корень оставленъ безъ перевода. Замѣчательно слово «трудоватица» — т.-е. больница, отъ корня трудъ въ значеніи «болѣзнь». Изданіе этого памятника сдѣлано Савваитовымъ въ 1872 году.

Сдѣлаемъ краткій выводъ изъ всего вышесказаннаго:

1) Важнѣйшій контингентъ русскихъ паломниковъ къ св. мѣстамъ доставлялъ Новгородъ, по условіямъ климатическимъ, топографическимъ и историческимъ.

2) Паломничество исходило не только изъ религіознаго побужденія поклониться святынѣ, но изт цѣлей торговыхъ или удовлетворенія страсти къ путешествіямъ, а также изъ необходимости пріобрѣтенія иконъ, книгъ и др. священныхъ предметовъ и ознакомленія съ порядкомъ богослуженія.

3) Относительно архіепископа Антонія мы приходимъ къ заключенію, что онъ не былъ простымъ каликою, но былъ изъ числа выдающихся по общественному положенію лицъ и былъ отправленъ въ Константинополь для пріобрѣтенія святынь и ознакомленія съ греческимъ богослуженіемъ.

4) Сочиненіе его есть памятникъ, весьма важный для исторіи византійской церкви и святынь XII в., притомъ отличающійся полнотою и точностію.

5) Имѣетъ важное значеніе этотъ памятникъ и для исторіи русскихъ сношеній съ Византіей).

6) Сочиненіе Антонія обогащаетъ литературу нѣсколькими сказаніями о чудесахъ. Эти сказанія, хотя находятъ Себѣ аналогію въ другихъ, но по большей части не встрѣчаются въ памятникахъ древне-русской письменности.

---

1. Кондаковъ. Византійскія церкви и памятники Константинопольскіе, стр. 73.
2. Софійск. временникъ, ч. I, стр. 142.
3. Сов. Врем. стр. 218.
4. Пут. по св. земл. изд. Сахорова, ч. II. стр. 26.
5. Пам. Росс. слов. XII в., стр. 176.
6. Путеш. новгор. архіепис. Антонія въ Царьградъ. Изд. Савваитова, 1872 года.
7. Пут. по свят. землѣ. Изд. Сахарова ч. II ст. 43.
8. Кондаковъ. Византійск. церкви и памят. Конст.
9. Путеш. по Аѳону Еп. Порфирія Успенскаго ч. II отд. I стр. 5.