.gif){kind=link}
II. ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ.
править"Отношение общей политики к формам хозяйственного права выражено в моей системе так определенно и вместе своеобразно, что для облегчения изучения будет нелишним сделать на него особое указание. Форма политических отношений составляет основу истории, экономическая же зависимость есть явление производное или частный случай, а потому всегда остается второстепенным фактом. Некоторые из новейших социалистических систем, принимая за руководящий принцип бросающиеся в глаза проявления совершенно извращенных отношений, выводят политические учреждения, как бы второстепенные и подчиненные, из отношений экономических. Но хотя эти второстепенные экономические отношения, как таковые, производят, конечно, свое действие и в настоящее время особенно дают себя чувствовать, тем не менее первоначальный фактор надо искать в непосредственной политической силе, а не в косвенном действии экономического могущества". Точно так же и в другом месте г. Дюринг "исходит из того положения, что политическое состояние есть решающая причина экономических отношений, обратное же влияние представляет лишь отраженное действие второстепенного порядка... Пока же не примут политическую группировку за самостоятельную и самодовлеющую точку исхода, а будут относиться к ней исключительно как к средству для удовлетворения потребностей желудка, до тех пор люди, придерживающиеся таких воззрений, останутся до некоторой степени скрытыми реакционерами, какими бы радикалами-социалистами и революционерами они ни казались".
Такова теория г. Дюринга. Как здесь, так и во многих других местах она провозглашается без доказательств, так сказать, декретируется. О какой-нибудь попытке доказать ее или опровергнуть противоположные воззрения нет и речи в его трех толстых книгах. Будь доказательства дешевле грибов, г. Дюринг и тогда не подарил бы нам ни единого. Все относящееся к этому вопросу прекрасно доказано уже знаменитым грехопадением Робинзона, поработившего Пятницу. Действие это было насильственным,- следовательно политическим. А так как порабощение Пятницы послужило исходным пунктом, основным фактом всей истории человечества и до такой степени заразило ее первородным грехом несправедливости, что во все последующие периоды порабощение только смягчалось, "переходя в более косвенные формы зависимости"; так как на этом же первобытном порабощении покоится и вся современная "насильственная собственность", то становится очевидным, что экономические явления могут быть объяснены только политическими причинами, и именно насилием. Кто не довольствуется таким доказательством, тот скрытый реакционер. Заметим сперва, что только при дюринговой влюбленности в самого себя этот взгляд мог показаться ему столь "своеобразным". Воззрение, по которому судьбы истории решаются политическими действиями правителей и государств, так же старо, как сама писаная история, и было главной причиной недостаточности дошедших до нас сведений о действительном историческом двигателе: о развитии народов, тихо совершавшемся на заднем плане этой шумной сцены. Всеобщее господство такого воззрения на историю было впервые поколеблено лишь французскими буржуазными историками, времен реставрации. "Своеобразно" тут лишь то, что г. Дюринг обо всем этом ничего не знает.
Далее: допустим даже на минуту, что г. Дюринг прав, что вся прошедшая история сводится к порабощению человека человеком; это все-таки далеко еще не разъясняет нам сущности дела. У нас тотчас же рождается вопрос: зачем же Робинзон порабощал Пятницу? Ради одного удовольствия? Конечно, нет! Мы видели, наоборот, что "Пятница принуждался к хозяйственным работам как раб или как простое орудие, да и содержался как орудие". Робинзон именно затем и поработил Пятницу, чтобы заставлять его работать в свою пользу. А как может Робинзон извлекать пользу из работы Пятницы? Это возможно только благодаря тому, что Пятница производит своим трудом больше средств существования, чем Робинзон должен давать ему для восстановления его рабочей силы. Оказывается, что вопреки точному предписанию г. Дюринга Робинзон "принял политическую группировку", возникшую вследствие порабощения Пятницы, "не за самодовлеющую точку исхода", а исключительно "за средство для удовлетворения потребностей желудка". Пусть же он сам разделывается как знает со своим господином и учителем, г. Дюрингом! Таким образом, детский пример, нарочито измышленный г. Дюрингом ради возведения насилия в "основу материи", доказал, наоборот, что насилие служит только средством, цель же заключается в приобретении экономических выгод. Насколько цель существеннее средств, употребленных для ее достижения, настолько же в истории экономическая сторона отношений существеннее политической. Пример доказывает, следовательно, как раз обратное тому, что требовалось доказать. И в каждом случае господства и порабощения происходит то же, что у Робинзона с Пятницей. Порабощение всегда служило, употребляя элегантное выражение г. Дюринга, "средством для удовлетворения потребностей желудка" (принимая эти потребности в самом широком смысле слова), но никогда и нигде не являлось самодовлеющей политической группировкой. И надо быть г. Дюрингом, чтобы вообразить, будто налоги составляют в государстве вещь второстепенную или что современная "политическая группировка" господствующей буржуазии и порабощенного пролетариата существует ради самой этой группировки, а не для удовлетворения потребностей желудка буржуазии, т. е. не для получения прибыли и не для накопления капитала.
Возвратимся, однако, к нашим молодцам. Робинзон "со шпагою в руках" обращает Пятницу в своего раба. Но для этого, кроме шпаги, Робинзону нужно еще кое-что. Не всякий может воспользоваться трудом раба. Чтобы извлекать из него пользу, необходима заранее приготовить, во-первых, материалы и орудия труда, во-вторых, средства для скудного пропитания раба. Прежде чем рабство делается возможным, необходимы, следовательно, известная ступень производства и некоторое неравенство в распределении. Для того же, чтобы рабский труд сделался господствующим способом производства в целом обществе, общество должно достигнуть гораздо высшего развития производства, торговли и накопления богатств. В древних первобытных обществах с общинным землевладением рабство или вовсе не существовало или играло самую второстепенную роль. Так было в древнем крестьянском городе Риме. Когда же Рим стал, наоборот, "всемирным городом", землевладение в Италии все более и более сосредоточивалось в руках малочисленного класса богатейших собственников,- ее крестьянское население было вытеснено населением рабов. Если во времена персидских войн в. Коринфе насчитывалось до 460 000. а в Эгине до 470 000 рабов, так что на каждого свободного жителя их приходилось по десяти, то для этого требовалось нечто большее, чем "насилие", а именно высокое развитие искусства и ремесел и обширная торговля. В Северо-Американских Соединенных Штатах рабство опиралось не столько на насилие, сколько на английскую хлопчатобумажную промышленность: оно процветало в хлопчатобумажных штатах, да в пограничных, занимавшихся разведением рабов на продажу; в остальных же местностях, где хлопок не родится, оно исчезло само собой, без всякого вмешательства силы,- просто потому, что оно не окупалось. Г-н Дюринг перевертывает, стало быть, вверх дном действительное отношение, называя современную собственность насильственною и определяя ее как "форму господства, основанную не только на исключении ближних из пользования природными средствами существования, но, что еще гораздо важнее, на насильственном принуждении людей к подневольному труду". При всяком принуждении людей к подневольному труду, во всех его формах, необходимо предположить, что тот, кто принуждает, предварительно запасся орудиями труда, без которых не мог бы воспользоваться принуждением; при рабстве же в собственном смысле необходимо, кроме того, запастись средствами для поддержания существования рабов. Во всяком случае, следовательно, предполагается уже известное имущество, превышающее средний размер. Откуда же взялось оно? Ясно, что его источником мог быть грабеж, а следовательно - насилие, но в этом нет никакой необходимости. Имущество могло быть создано трудом или украдено, приобретено торговлей или обманом. Оно даже должно быть создано трудом, прежде чем явится возможность приобрести его насилием.
Вообще возникновение частной собственности в истории ни в каком случае не было результатом обмана и насилия. Наоборот. Она существует уже в древних, первобытных общинах всех культурных народов, хотя п простирается лишь на известные предметы. Уже в этих общинах она развивается путем внешнего обмена в форме товара. И чем более продукты общины принимают товарную форму, т. е. чем менее производится для собственного потребления производителей и чем более на продажу, тем скорее внутри самой этой общины первобытное, естественно выросшее разделение труда вытесняется обменом; тем неравномернее становится имущественное положение отдельных членов; тем глубже подрывается общинное землевладение; тем скорее превращается сельская община в деревню мелких собственников-крестьян. Восточный деспотизм и "меняющееся господство кочующих завоевателей в течение целых тысячелетий не могли уничтожить древнего общинного быта; крупная же промышленность, постепенно подрывающая естественно выросшие сельские ремесла, разлагает этот быт все более и более. Тут так же мало может быть речи о насилии, как и при до сих пор совершающихся разделах общинных земель на Мозеле и в Гохвальде; крестьяне сами находят для себя выгодным заменить общинное землевладение частной собственностью. Даже образование, на почве общинного землевладения, первобытной аристократии опирается вначале вовсе не на насилие, а на привычку и добровольное подчинение, как это было у кельтов, германцев и в индийском Пенджабе. Частная собственность всегда образуется лишь там, где вследствие изменившихся условий производства и обмена введение ее нужно для усиления производства и расширения торговых сношений; следовательно, она создается экономическими причинами. Насилие не играет тут никакой роли. Само собою понятно, что институт частной собственности должен существовать раньше, чем грабитель получит возможность присваивать себе чужое имущество; что, следовательно, насилие может только перемещать имущество из одних рук в другие, но не порождать частную собственность как таковую.
Нам нет также надобности ни в насилии, ни в насильственной собственности, чтобы объяснить "принуждение людей к подневольному труду" в его современной форме труда по найму. Мы уже упоминали о том, какую роль в разложении общинного быта, а следовательно в прямом или косвенном распространении частной собственности, играло превращение продуктов труда в товары и их производство не для собственного потребления, а на продажу. Маркс же в "Капитале", как нельзя яснее, доказал,- хотя г. Дюринг и остерегается проронить об этом хоть слово,- что на известной ступени своего развития товарное производство превращается в капиталистическое и что на этой ступени "закон присвоения, или закон частной собственности, основывающийся на производстве и обмене товаров, обращается, в силу присущей ему внутренней, неизбежной диалектики, в свою прямую противоположность. Обмен эквивалентов, являвшийся первоначальною сделкою, до такой степени извратился, что мена совершается теперь только кажущимся образом, так как, во-первых, часть капитала, обменивающегося на рабочую силу, есть только часть продукта чужого труда, присвоенного без соответственного эквивалента, а во-вторых, она должна быть не только возвращена своим производителем - рабочим, но возвращена с новой прибавкою... Первоначальное право собственности являлось основанным на собственном труде... Теперь же (в конце указанного Марксом развития) собственность является для капиталиста правом, присвоения чужого неоплаченного труда или продукта его, а для рабочего она является невозможностью присвоить себе свой собственный продукт. Отделение собственности от труда становится необходимым следствием закона, исходящего, по-видимому, из их тожества". Другими словами: даже в том случае, если мы исключим всякую возможность грабежа, насилия и обмана, если мы допустим, что всякая частная собственность первоначально основывалась на личном труде собственника и что затем во все дальнейшее время только равные стоимости обменивались на равные, то все-таки, с дальнейшим развитием производства и обмена, мы необходимо придем к современному капиталистическому способу производства; к монополизированию производительных средств и средств существования в руках одного малочисленного класса; к пригнетению другого, составляющего неисчислимое большинство, класса до положения лишенных всякой собственности пролетариев; к периодической смене производительной горячки и торговых кризисов и ко всей современной анархии в производстве. Весь процесс объяснен из причин чисто экономических, причем ни разу не встретилось надобности в грабеже, насилии, государстве или каком-нибудь ином политическом вмешательстве. "Насильственная собственность" и тут оказывается не "более, как громкой фразой, скрывающей непонимание действительного хода вещей.
Выраженный исторически, ход этот представляет собою историю развития буржуазии. Если "политические отношения являются решающей причиной экономического строя", то современная буржуазия должна была бы явиться не результатом борьбы с феодализмом, но его добровольным порождением. Всякий знает, что в действительности произошло как раз обратное. Вначале угнетенное сословие, обязанное платить оброк господствующему феодальному дворянству, пополняющее свои ряды выходцами из крепостных и других несвободных людей, буржуазия в беспрерывной борьбе с дворянством завоевывала у него один важный пост за другим, пока в наиболее развитых странах не стала на его место в качестве господствующего сословия, причем во Франции она открыто низвергла дворянство, а в Англии постепенно обуржуазила его и присоединила к себе в качестве почетного украшения. А каким образом достигла она этого? Простым изменением "экономического положения", за которым раньше или позже, добровольно или с бою шло изменение политических отношений. Борьба буржуазии против феодального дворянства была борьбою города против деревни, промышленности против землевладения, денежного хозяйства против натурального, и решительнейшим оружием буржуазии в этой борьбе было ее постоянно возраставшее экономическое могущество, заключавшееся в развитии сперва ремесленной, потом мануфактурной промышленности, а также в расширении торговых сношений. В течение всей этой борьбы политическая сила была на стороне дворянства, за исключением одного периода, когда королевская власть употребляла буржуазию против дворянства с намерением ослабить одно сословие посредством другого. Но с того момента, когда все еще политически бессильные горожане начали становиться опасными своим растущим экономическим могуществом, королевская власть снова соединилась с дворянством и вызвала этим революцию буржуазии сперва в Англии, потом во Франции. В этой последней стране "экономическое положение" давно переросло "политические отношения", оставшиеся без изменений. По своим политическим правам французское дворянство было всем, а буржуазия ничем, тогда как по своему общественному положению буржуазия была уже важнейшим классом в государстве, а дворянство, утерявши все свои общественные функции, продолжало только получать за них плату в виде доходов. Кроме того, все буржуазное производство оставалось втиснутым в феодальные средневековые политические формы, из которых давно выросли даже ремесла, не только мануфактура; оно оставалось скованным бесчисленными цеховыми привилегиями, служившими теперь только для стеснений и кляуз, а также местными и провинциальными таможнями. Буржуазия покончила с этим посредством революция. Но она поступала не по основному закону г. Дюринга, она не приспособляла экономического положения к политическим учреждениям: над этим долго и напрасно трудились дворянство и королевская власть; буржуазия же, наоборот, выбросила всю старую, истлевшую политическую рухлядь и создала на ее месте такие политические учреждения, при которых могло существовать и развиваться новое "экономическое положение". И оно блистательно развилось в приспособленной к нему политической и правовой атмосфере, так блистательно, что буржуазия уже не далека от того положения, какое занимало дворянство в 1789 году; она не только становится бесполезной, но все сильнее и сильнее препятствует общественному развитию; она все более и более устраняется от производительной деятельности и становится, как в былые времена дворянство, классом людей, единственное назначение которых заключается в получении доходов; и этот переворот в своем собственном положении, а также создание нового класса пролетариев буржуазия совершила без всяких насильственных фокусов, чисто экономическим путем. Даже более. Она вовсе не желала таких результатов своей собственной деятельности; наоборот, они с непреодолимой силой вторглись в жизнь против ее воли и намерений; ее собственные производительные силы переросли ее руководство и с неумолимостью самой природы гонят теперь все буржуазное общество к гибели или к перевороту. И если буржуа взывают теперь к силе, чтобы спасти разрушающееся экономическое положение, то этим они доказывают только, что разделяют заблуждение г. Дюринга, будто "политическое состояние составляет решающую причину экономического положения". Точь-в-точь как г. Дюринг, они воображают, что посредством "первоначального фактора", "непосредственной политической силы", можно переделать "второстепенные экономические явления" и изменить непреложный ход их развития, что крупповскими пушками и маузеровскими ружьями можно отстреляться от экономического действия паровых машин, всемирной торговли, банков и кредита.