Антиподы (Шапир)/ДО

Опубл.: 1880. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 8—10, 1880.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

АНТИПОДЫ.

РОМАНЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Холодное зимнее солнце сверкало на снѣжныхъ крышахъ, на пестрыхъ вывѣскахъ, на всей разнохарактерной толпѣ, снующей безъ отдыха взадъ и впередъ по широкимъ столичнымъ тротуарамъ. По Литейному проспекту равномѣрной, привычной походкой шла молодая женщина въ суконной, черной шубкѣ, съ большой потертой папкой, прижатой къ груди. Изъ-подъ черной барашковой шапки, низко надвинутой на лобъ, равнодушно смотрѣли большіе темные глаза; они составляли единственное украшеніе рѣзкаго, неправильнаго лица, съ болѣзненнымъ цвѣтомъ кожи, съ энергичными, совсѣмъ блѣдными губами. Молодая женщина ни разу не оглянулась на окна магазиновъ и только по временамъ безучастно скользила взглядомъ по физіономіямъ встрѣчныхъ прохожихъ. Безчисленное множество разъ проходила она по этой самой прекрасной улицѣ, мимо всѣхъ этихъ заманчивыхъ оконъ, встрѣчала все одну и ту же, пеструю повидимому, но въ сущности однообразную городскую толпу. Разфранченныя дѣти, дамы шикарно-нарядныя, дамы скромно-приличныя, солидные статскіе, молодцоватые военные, степенные купцы, студенты и барышни въ плэдахъ, съ связками книгъ, длиннополыя чуйки, потертыя пальто, потрепанные салопы, озябшія дѣти… Попадались лица какъ-будто даже знакомыя, видѣнныя, быть можетъ, именно на этомъ перекресткѣ, въ этотъ самый часъ дня…

Молодая женщина свернула въ Итальянскую и поднялась въ четвертый этажъ большого дома; она позвонила и прислонилась плечомъ къ обитой сукномъ двери, зная, вѣроятно, по опыту, что у нея будетъ для этого достаточно времени. Дѣйствительно, прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ ее впустили. Она раздѣлась, оставила въ прихожей свою папку и вошла въ комнаты, не спросивъ ни о чемъ отворившую ей горничную.

Въ равнодушныхъ глазахъ молодой женщины отразилось любопытство, когда до нея долетѣли горячо спорившіе голоса изъ-за запертой двери въ глубинѣ большой, нарядной гостинной; голоса мужской и женскій запальчиво перебивали одинъ другого. Она машинально убавила шагу; но въ ту же минуту дверь отворилась, и мужская голова заглянула въ гостинную.

— Это Рита, проговорилъ господинъ громко и оставилъ дверь открытой.

Рита вошла въ кабинетъ, подошла къ полной, нарядной старухѣ, сидѣвшей на диванѣ, и, ни съ кѣмъ больше не поздоровавшись, усѣлась около окна.

Передъ письменнымъ столомъ помѣщалась дама лѣтъ подъ тридцать, въ темномъ капотѣ, съ разстроенной прической и заплаканнымъ, взволнованнымъ лицомъ. Господинъ, отворившій дверь, полный мужчина съ замѣтно бѣлѣвшей лысиной, тяжело шагалъ по комнатѣ. Пожилая дама на диванѣ протяжно вздыхала и подносила къ носу маленькій флакончикъ.

— Я только не понимаю, на что вы надѣетесь? какъ вы разсчитываете и послѣ такого удара прожить весь вѣкъ спустя рукава? Тутъ ни больше, ни меньше, какъ голодать придется!..

Въ крикливомъ, очевидно, утомленномъ голосѣ заплаканной дамы слышались гнѣвъ и слезы.

— Не бойтесь, пожалуйста, съ голода не умрете.

— Это не вы-ли семью обезпечите? должно быть!.. возразила она презрительно. — Если ужь теперь пальцемъ шевельнуть не желаете, такъ надѣйся на васъ, далеко уйдешь!..

Полный господинъ молча ходилъ по кабинету. Она отчаянно метнулась въ своемъ креслѣ.

— Богъ мой!.. что же это, наконецъ, будетъ?! Не могу же я ѣхать вмѣсто васъ? Поймите — съ радостью бы, чтобы только не видѣть этого возмутительнаго равнодушія, этой бабьей безпомощности!..

— Начните ужь прямо ругаться — всего лучше.

— Да съ вами съ ума сойти — только и остается! Хорошо. Я поѣду, прибавила она неожиданно.

Онъ пріостановился и въ недоумѣніи смѣрилъ ее глазами.

— Придете вы, наконецъ, въ себя, Вѣра Петровна? Кажется, достаточно второй день бѣснуетесь; не хватаетъ, чтобы еще постороннимъ людямъ представленіе дали!.. Говорятъ вамъ — ѣхать не для чего; деньги только лишнія бросишь… Не врагъ же и я самому себѣ!..

— Вы ничего не знаете, не понимаете и не хотите!

— Я не хочу разыгрывать дурака. Ну, да все равно — Соловейко что сказалъ? Макаровъ что говорилъ?

— Подлецы все; ждутъ, чтобы имъ заплатили!

— Вотъ еще бабье разсужденіе! Говорятъ вамъ — Сокинъ обо всемъ напишетъ; вѣдь написалъ же теперь, предупредилъ?

— Ну, да! думалъ, вы съумѣете этимъ воспользоваться, пользу какую-нибудь извлечете… Для чего же иначе писалъ?

Онъ раздражительно махнулъ рукой.

— Два дня, съ утра до ночи, одно и то же…

Вѣра Петровна встала и швырнула черезъ весь столъ листокъ бумаги, исписанный какими-то цифрами. Она вдругъ почувствовала усталость, неожиданный приливъ апатіи и какой-то безчувственности — въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ совершилось «несчастіе». Она какъ-будто теперь только замѣтила молодую дѣвушку у окна.

— Вы ныньче ужь не здороваетесь, Маргарита Ивановна?

— Здравствуй. Тебѣ было не до меня.

— Да!.. Будешь терпѣть, коли Господь крестъ пошлетъ… проговорила она трагически и вышла изъ кабинета, прикладывая платокъ къ своему худощавому лицу, съ выступавшими красными пятнами. Нарядная старушка поднялась вслѣдъ за ней съ дивана.

— Не грѣхъ бы вамъ, Антонъ Ильичъ, сколько-нибудь хоть жену поберечь!.. проговорила она на ходу какой-то шипящей интонаціей отъ полноты накипѣвшаго негодованія.

Онъ проводилъ ее нетерпѣливымъ взглядомъ и плотнѣе притворилъ за нею дверь.

— Антонъ, скажите, пожалуйста, что такое у васъ случилось? спросила Рита.

Антонъ опустился на стулъ противъ нея и обтеръ платкомъ свой высокій лобъ.

— Полиндаки — банкротъ; мнѣ дали знать изъ Москвы частнымъ образомъ.

— Ну?.. Ахъ, Боже мой! это у него, кажется, Охотское въ залогѣ? сообразила дѣвушка.

— Все равно, какъ и не бывало.

Рита шире раскрыла свои большіе глаза и смотрѣла на него съ недоумѣніемъ.

— Но вѣдь это въ самомъ дѣлѣ ужасно!

— Чего ужь хуже! Вѣра Петровна требуетъ, чтобы я, въ довершеніе пріятности, разыгралъ изъ себя дурака, въ родѣ тѣхъ купчихъ, которыя бѣгутъ за поѣздомъ и кричатъ: кондукторъ, душенька, остановите! остановите!.. Пятнадцать процентовъ получать умѣли; думали даромъ, изъ одного уваженія къ почтенному семейству Огулевыхъ…

Рита задумчиво смотрѣла передъ собой.

— Но вѣдь жить, дѣйствительно, будетъ нечѣмъ Аннѣ Павловнѣ и Лидіи.

— Нѣтъ, ужь всѣмъ — развѣ мои двѣ тысячи что-нибудь значатъ при такихъ требованіяхъ?

— Ну, это вздоръ! Живутъ и не такія семьи. Заберетесь куда-нибудь подальше, на Пески, въ Коломну… До голода далеко.

— Ну, что слова бросать зря? Огулевы на Пескахъ! Да тутъ на край свѣта забѣжишь отъ ихъ стоновъ, да попрековъ.

— Что же вы думаете дѣлать?

— Эхъ, какъ у васъ все это скоро, Рита! Сегодня васъ обухомъ по головѣ ошарашатъ, а завтра ужь и устроивайся на новомъ положеніи… Дайте съ мыслями собраться; я тутъ въ котлѣ киплю второй день…

Рита опять задумчиво посмотрѣла на него и отвернулась къ окну.

Антонъ кусалъ ноготь на большомъ пальцѣ и мрачно смотрѣлъ на ея руки, спокойно сложенныя на колѣняхъ.

— Кто это надоумилъ ихъ на такую аферу съ Охотскимъ?

— Не я, слава Богу! Мнѣ же тогда проходу не было, что я ничего не умѣю придумать, а оно такъ просто и выгодно. Дѣйствительно, чего ужь проще!..

— Грабежъ какой-то…

— Чѣмъ же грабежъ-то? Желаете изъ одного сдѣлать десять, не ударивъ для этого палецъ о палецъ, ну, и расплачивайтесь рискомъ. Не дѣти малолѣтнія… Вѣдь это только несчастный случай; могло бы и еще десять лѣтъ съ рукъ сходить.

— А что Лидія? спросила Рита, помолчавъ.

— Не знаю.

— Не знаетъ? ослышалась дѣвушка.

— Я не знаю, что она думать изволитъ. Заперлась въ своей комнатѣ. Эта, небось, малодушествовать публично не станетъ — не Вѣра Петровна. Несчастная!

— Не пропадетъ… усмѣхнулась Рита.

— Да; только это толкнетъ ее на что-нибудь рѣшительное.

— Полноте, пожалуйста, сантиментальничать, Антонъ. И отлично! по крайней мѣрѣ, маски всевозможныя кувыркомъ полетятъ. Въ такія-то минуты натура и сказывается; видно, кто чего стоитъ… А то вѣдь съ умомъ можно всю жизнь Богъ знаетъ на какихъ высокихъ нотахъ разыгрывать. Всегда найдется кто-нибудь, кто и повѣритъ…

Странное раздраженіе вспыхнуло въ равнодушныхъ глазахъ Риты; ея безцвѣтное лицо поблѣднѣло еще больше.

— Н-да-съ… и не долюбливаете же вы свою прелестную кузину!.. Я всегда этому удивлялся — вы, такая холодная, Рита… Вы знаете, что и я ея не жалую; но теперь мнѣ все-таки жаль ея.

— Ея мнѣ совсѣмъ не жаль. Не безпокойтесь, эта отъ бѣдности погибать не станетъ. Устроится самымъ блестящимъ образомъ.

— Ну, я не вижу никакихъ ровно шансовъ. Неужели вы думаете, что Амосьевъ женится?

— Не думаю; но онъ, безъ сомнѣнія, влюбленъ.

— Ого! однако, вы храбро судите, Рита.

— Я убѣждена, что по натурѣ Лидія совсѣмъ не нравственна; на глубокое чувство она способна еще меньше. Ей нужно только богатство, блескъ, но, конечно, хотѣлось бы при этомъ пользоваться всѣми преимуществами порядочной женщины. А по моему, самое лучшее, если каждый является въ своей настоящей роли.

— Ну, они-то другъ друга стоятъ. Выходитъ, что вы потакаете тому, что князь Амосьевъ не считаетъ себя обязаннымъ жениться на любимой дѣвушкѣ, потому что она не достаточно знатна и богата? Вотъ куда ведетъ пристрастіе, Рита?

Рита раздражительно шевельнула плечами.

— Вы не видите дальше своего носа, Антонъ. Пусть бы Амосьевъ женился, тѣмъ лучше для нихъ; я хочу только, чтобы онъ, именно онъ получилъ этотъ блестящій призъ… Не кто-нибудь другой…

— Вы что хотите этимъ сказать? Я не понимаю.

— Тѣмъ лучше; что вамъ до чужихъ дѣлъ? отвѣтила почти грубо дѣвушка и отошла отъ окна. — Прощайте, Антонъ; я пойду домой.

— Нѣтъ, Рита, пожалѣйте вы меня сколько-нибудь! Все-таки лишній человѣкъ производитъ нѣкоторую диверсію… Право, я потерялъ ужь всякое терпѣніе!..

Рита посмотрѣла на него серьёзно и совсѣмъ не дружелюбно и молча прошла во внутреннія комнаты.

II.

Вѣра Петровна съ закрытыми глазами неподвижно лежала на большой двухспальной кровати. Она больше не плакала, но на всей ея фигурѣ лежало скорбное выраженіе покорной жертвы. Мать сидѣла около нея въ креслѣ.

Рита вошла, окинула взглядомъ всю большую, темноватую комнату и присѣла въ уголокъ кровати.

— Я только сейчасъ узнала что случилось, тетя. Это большое несчастіе!

— На что ужь хуже, матушка! Одному Антону Ильичу ни почемъ… Все его философія хваленая…

— Онъ только говоритъ, что сдѣлать ничего нельзя.

— Ахъ, пожалуйста, ужь не заступайся! ты всегда вѣдь за него горой стоишь… Чѣмъ бы въ такомъ горѣ поддержать сестру…

— Если сама Вѣра не можетъ его убѣдить, то при чемъ же я тутъ? нахмурилась Рита.

— Мало ли такихъ мужей, что чужихъ больше жены слушаютъ!

— Не знаю, рѣзко оборвала Рита.

Старуха протяжно вздыхала и нюхала свой спиртъ; Вѣра лежала неподвижно. Рита медленно блуждала глазами по закоптѣвшему потолку, но массивной темной мебели, громоздкимъ комодамъ и шкафамъ. Въ углу, въ большомъ кіотѣ, сплошь уставленномъ богатыми образами, горѣла лампада; свѣтъ дробился и искрился на позолотѣ, лица иконъ выступали темными пятнами. Въ спертомъ воздухѣ слегка пахло деревяннымъ масломъ и какимъ-то спиртомъ… Томительно дѣйствовала на Риту эта душная, полутемная комната съ скорбной фигурой на кровати, съ протяжными, жалобными вздохами…

— Какъ здѣсь темно!

— На что же спальнѣ быть свѣтлой? отозвалась тетка.

— И тутъ очень душно — у Вѣры голова разболится.

— Не отъ духоты поднять не можетъ… Вотъ съѣдемъ куда-нибудь на чердакъ, еще не разъ вспомнить доведется…

Рита замолчала.

Гдѣ-то стукнула дверь, женскіе шаги раздались въ корридорѣ. Безпокойное выраженіе пробѣжало по лицу Риты; она отдѣлилась отъ деревянной спинки и плотнѣе скрестила на груди руки. Анна Павловна отняла платокъ отъ лица и прислушивалась. Дверь широко распахнулась. Высокая, стройная фигура въ черномъ платьѣ на секунду остановилась на порогѣ, присматриваясь, потомъ подошла къ кровати.

— Вотъ вы гдѣ всѣ!.. Bonjour, Маргарита, проговорилъ пріятный, пѣвучій голосъ.

— Здравствуйте, отвѣтила сухо Рита, пытливо всматриваясь.

Въ комнатѣ было недостаточно свѣтло, чтобы судить, было-ли это эффектное лицо блѣднѣе обыкновеннаго; надменныя губы складывались съ всегдашнимъ гордымъ спокойствіемъ. Свѣтлые волосы, по обыкновенію, замысловато причесаны и слегка напудрены, что еще усиливало эффектный контрастъ съ карими глазами и темными красивыми бровями. Небольшой носъ съ горбикомъ очень удачно дополнялъ характеръ лица.

— Спитъ? спросила Лидія, глазами указывая на сестру.

— Кажется. Выбилась изъ силъ, бѣдная!

— Еще бы!.. Я думаю, на улицѣ было слышно, выговорила презрительно Лидія.

— Что же ты-то, коли слышала, не удостоила выйти? Кажется, дѣло семейное, до всѣхъ равно касается; можно бы разъ въ жизни дѣйствовать единодушно.

Въ голосѣ Анны Павловны все сильнѣе прорывалось давно назрѣвавшее раздраженіе. Лидія повернула голову въ ея сторону.

— Развѣ кто-нибудь дѣйствуетъ? Я два дня слышу только крикъ и брань.

— Ахъ, матушка, кажется, сама знаешь, легко-ли подвигнуть на что-нибудь Антона Ильича!

— Я браниться не умѣю и не могу выносить безтолковаго крика.

— Ну, а намъ, грѣшнымъ, не до деликатностей ужь въ такія минуты…

Лидія отошла къ туалету и начала приглаживать щеткой волосы на вискахъ.

— Многаго вы достигли своей… энергіей?.. спросила она насмѣшливо изъ глубины комнаты.

У Вѣры давно уже вздрагивали вѣки. При послѣднемъ ироническомъ вопросѣ сестры, она стремительно сѣла на кровати.

— Ну, да, да! это старая исторія — мы ничего не смыслимъ и только раздражаемъ ваши аристократическіе нервы… Ну, такъ возьмитесь же за дѣло сами, Лидія Петровна! Конечно, ужь вы съумѣете, если смѣетесь надъ другими!..

— А-а! ты проснулась? невозмутимо оглянулась на нее дѣвушка.

— Какъ я ненавижу это притворство! Скажи пожалуйста, кого ты хочешь удивить своимъ величественнымъ равнодушіемъ?..

Лидія бросила на комодъ щетку и повернулась спиной къ зеркалу.

— Пожалуйста, только не забывайся, Вѣра — я не Антонъ. Если ты и со мной намѣрена поднимать крикъ, то я сію минуту опять уйду къ себѣ. Или ты, можетъ быть, находишь, что еще мало времени потеряно въ вашемъ безтолковомъ гвалтѣ?

— Э-э, да пусть все пропадаетъ! дѣлайте какъ хотите… Я… не могу… больше… захлебнулась Вѣра и упала въ подушки.

— И прекрасно, по крайней мѣрѣ, другимъ мѣшать не будешь.

— Можно подумать, что и въ самомъ дѣлѣ она, что-то можетъ!

— Оставь ты ее и въ самомъ дѣлѣ! остановила ее мать. — Какъ сойдутся, такъ и сцѣпятся, срамъ просто!

— Ломака!.. проговорила въ подушку Вѣра.

Лидія молча вышла изъ комнаты красивой, плавной походкой.

Черезъ минуту до спальни донесся гулъ голосовъ изъ кабинета Антона.

— Ты бы тоже пошла туда, Рита, можетъ быть, вдвоемъ и сдвинете съ мѣста байбака этого…

— Лидія и одна сдѣлаетъ все, что ей нужно, отвѣтила сдержанно дѣвушка. — Я, впрочемъ, зайду мимоходомъ. Прощайте, тетя; не унывайте заранѣе, можетъ быть, еще и уладится.

— Говорить, матушка, легко. Чужая бѣда не плачетъ…

— Прощай, Вѣра.

Вѣра не отвѣтила.

— Пожалуйста, безъ лишнихъ словъ, Антонъ; отвѣчайте прямо на вопросъ, услышала Рита изъ-за притворенной двери кабинета.

Лидія съ удивленіемъ оглянулась, когда она вошла.

— Я считаю эту поѣздку лишней непріятностью; я, конечно, могъ бы съѣздить для успокоенія Вѣры и васъ всѣхъ, но я убѣжденъ, что пользы никакой не будетъ. Лишняя, непроизводительная трата денегъ.

Лидія серьёзно смотрѣла ему прямо въ лицо, пока онъ говорилъ.

— Почему же вы такъ увѣрены въ этомъ?

— Потому что больше вашего понимаю въ дѣлахъ. Если вы мнѣ не вѣрите, то вѣдь и Соловейко, и Макаровъ говорятъ тоже самое.

— Неужели, вы думаете, я такъ наивна, что говорю о какихъ-нибудь обыкновенныхъ просьбахъ, жалобахъ и т. п.?!

— О чемъ же вы говорите? Объясните пожалуйста.

— Я знаю только, что остается еще около недѣли времени… Значитъ, успѣхъ прямо зависитъ отъ степени энергіи.

— Ну, это какая-то особенная, женская логика! Я этого не понимаю; говорите, пожалуйста, яснѣе.

— Не для чего. Вы рѣшительно отказываетесь сдѣлать что-нибудь? это ваше послѣднее слово?

— Я ничего не могу придумать.

Лидія обвела презрительнымъ взглядомъ всю его массивную фигуру.

— Въ добрый часъ! сидите дома!

— Это право смѣшно, Лидія! Скажите же, если вы одна это знаете?

Она только презрительно шевельнула губами.

— Вы намѣреваетесь дѣйствовать сами? спросилъ Антонъ съ очень откровенной ироніей.

— Будьте покойны, найду и безъ васъ.

— Право, очень бы интересно знать, что вы предпримете!

— Вамъ до этого нѣтъ никакого дѣла. Я не о васъ хлопочу и спрашивать васъ не стану.

Рита не напрасно оставалась въ кабинетѣ, сознавая всю неумѣстность своего присутствія и чувствуя, что оно раздражаетъ ея кузину: она имѣла удовольствіе уловить на ея красивомъ, холодномъ лицѣ явный отпечатокъ волненія и досады, когда Лидія, круто повернувшись спиной къ Антону, прошла мимо нея, видимо торопясь скорѣе выйти изъ кабинета.

— Ну, Антонъ, вы устояли противъ атаки трехъ женщинъ — это, говорятъ, ужасно трудно! проговорила Рита ласково.

— По крайней мѣрѣ, несносно въ высшей степени. Требуютъ, ничего не понимая. Самоувѣренность Лидіи просто уморительна.

Дѣвушка взглянула на него изъ-подлобья.

— Вы думаете? Мнѣ, кажется, она знаетъ, что говоритъ.

— Ну-у! Недостаетъ, Рита, чтобы и вы запѣли въ унисонъ съ ними!

— Мнѣ это даже поручено; не бойтесь, я васъ оставлю въ покоѣ. Но я увѣрена, что Лидія что-то задумала.

— Что же! Пусть развлекается, коли есть охота.

— Вы, право, ужасно наивны, Антонъ. Есть разные способы дѣйствовать; если ни передъ чѣмъ не останавливаться, то, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ все возможно…

— Ну, это опять загадки какія-то!

Рита нетерпѣливо вскинула плечами.

— Ахъ, Боже мой, мало-ли что бываетъ на бѣломъ свѣтѣ! Исчезаютъ дѣла, горятъ архивы… Развѣ подобныя вещи не случаются?

Антонъ изумленно развелъ руками.

— Однако, у васъ фантазія, Рита!

— Я ничего не утверждаю, я говорю только вмѣстѣ съ Лидіей, что очень мало вещей физически невозможныхъ.

— Не думаете-ли вы, что Амосьевъ для нея пуститъ въ ходъ свои связи? Держи карманъ! Хоть она и объявила, что найдетъ безъ меня…

— Ахъ, оставьте меня въ покоѣ, Антонъ!.. Нѣтъ, нѣтъ, я непремѣнно уйду, вы всѣ нестерпимы…

Онъ напрасно старался удержать ее въ дверяхъ.

— Чѣмъ же я разсердилъ васъ, Рита? Вы что-то знаете, догадываетесь — скажите мнѣ?

— Подумайте разъ въ жизни сами… Очень мнѣ нужно!

— Чортъ знаетъ, эти женщины! Поневолѣ съ ними голову потеряешь… ворчалъ Антонъ, разыскивая свою фуражку, чтобы незамѣтно скрыться изъ дому, пользуясь минутнымъ роздыхомъ.

III.

Лидія Петровна вполнѣ сознавала, что ея рекогносцировка произвела должный эффектъ на домашнихъ; она держала себя такъ, какъ будто бралась спасти семью отъ грозящаго раззоренія и не сомнѣвалась въ успѣхѣ. Это было до крайности самонадѣянно, она это понимала, но не могла допустить безпомощной гибели безъ попытки даже къ спасенію… Малодушная апатія вызывала въ ней неподдѣльное отвращеніе; только не стоять на одной доскѣ съ этими малодушными, безсильными людишками, даже и въ рѣшительную минуту не идущими далѣе ссоръ, причитаній и перебранокъ!

Лидія два дня твердила себѣ съ утра до ночи, что надѣяться не на кого, кромѣ себя, и что безвыходныхъ положеній въ жизни очень немного. Ужь, конечно, раззореніе какого-то Полиндаки не есть непредотвратимое предопредѣленіе судьбы! У нея еще не было опредѣленнаго плана; но она такъ настойчиво рѣшила, что выходъ долженъ быть, что въ ея умѣ, хотя смутно, все же намѣтились уже два возможные для нея пути. Она не входила въ подробности, все сводилось пока къ личностямъ…

Антонъ превзошелъ даже ея ожиданія: онъ не желалъ тронуться съ мѣста. Нельзя дольше терять времени…

Лидія остановилась у круглаго столика, перваго попавшагося ей на дорогѣ; она машинально перебирала по полированной доскѣ своими длинными, тонкими пальцами и сосредоточенно уставилась взглядомъ на золоченный узоръ обоевъ. Она презирала ихъ всѣхъ; ее раздражало присутствіе Риты при ея объясненіи съ Антономъ, но всего больше волновала необходимость сейчасъ же начать дѣйствовать. Надо сдѣлать выборъ… Какъ и всякій другой, она рѣшила начать съ болѣе пріятнаго.

Лидія круто повернулась и нѣсколько секундъ озабоченно искала колокольчикъ, сдвинувъ свои красивыя брови.

— Одѣваться! приказала она отрывисто горничной, очень быстро явившейся на ея звонокъ.

Минутъ черезъ двадцать, Лидія Петровна зашла изъ прихожей въ гостинную, чтобы взглянуть на себя въ большое простѣночное зеркало. На ней была прелестная шубка синяго бархата, обшитая соболемъ, такая же шапочка граціозно сидѣла на ея пышной прическѣ; она выдвинула ногу въ теплой ботинкѣ того же синяго бархата и оглянула, ровно-ли приподнята черная шелковая юпка. Этотъ нарядъ особенно шелъ къ ней, но она была блѣдна и положительно теряла отъ этого очень много. Сосредоточенно, озабоченно и совсѣмъ не весело она разглядывала себя въ зеркалѣ; ее очень смущала эта непривычная блѣдность, такъ некстати выдававшая затаенное волненіе… Вдругъ она вспомнила, что на дворѣ морозъ, и съ быстро мелькнувшей самодовольной усмѣшкой вышла изъ дому.

Нѣсколько времени дѣвушка шла по тротуару, старательно выбирая извощика; она критически оглядывала сани, лошадь, возницу… Она вышла изъ дому въ первый разъ послѣ полученія злополучной телеграммы, и улица дѣйствовала на нее раздражающимъ образомъ. Все было прежнее, давно знакомое; только она испытывала непривычное безпокойство, неувѣренность въ завтрашнемъ днѣ. Въ этомъ было что-то невыразимо оскорбительное!

Запасъ убѣжденій Лидіи Петровны былъ не обширенъ, и въ основу всѣхъ ихъ легло глубокое презрѣніе къ бѣдности. Свое положеніе въ родной семьѣ она считала послѣдней ступенью, до которой могла снизойти.

Само собой разумѣется, что она мечтала о лучшей будущности. Прежде ей казалось, что для красивой, нарядной, умной дѣвушки ничего нѣтъ легче, какъ сдѣлать блестящую партію… теперь ей было двадцать четыре года, и она знала, что это довольно трудно. Она хорошо понимала, что для дочери раззорившейся, обнищавшей семьи это станетъ почти невозможнымъ.

Ничто въ цѣломъ строѣ понятій, привычекъ и вкусовъ Лидіи не могло вязаться съ скромной долей. Она ѣхала на извощикѣ, отъ всей души завидуя обгонявшимъ ее блестящимъ экипажамъ; съ мучительнымъ раздраженіемъ засматривалась на великолѣпныя витрины недоступныхъ для нея французскихъ магазиновъ. Теперь все это нетолько отодвигалось еще дальше, но приходилось напрягать всѣ силы своего ума и находчивости, чтобы удержаться хотя въ прежнемъ положеніи…

На Невскомъ, Лидія подозвала посыльнаго и поручила ему сейчасъ же отвезти по адресу узкій палевый конвертикъ. Извощикъ довезъ ее до Конногвардейскаго бульвара. Она прошлась два раза по широкой аллеѣ, удостовѣрилась, что публики нѣтъ — кромѣ нѣсколькихъ дѣтей съ няньками, одной гувернантки и какого-то высокаго господина въ хорьковой шубѣ съ болѣзненнымъ, совсѣмъ желтымъ лицомъ — и присѣла на пустую скамейку.

Цѣлые полчаса Лидія просидѣла на этой скамейкѣ. Она оглядывала дѣтей, больного господина; разсмотрѣла до малѣйшихъ подробностей скромный костюмъ гувернантки; подняла голову и обвела взглядомъ верхушки деревьевъ, красиво опушенныхъ инеемъ… Она старательно занимала себя, чтобы быть какъ можно хладнокровнѣе; но все-таки эти полчаса казались ей безконечными, и она вздрогнула и поблѣднѣла, когда въ концѣ аллеи показалась статная фигура гвардейца въ бѣлой фуражкѣ…

Лидія сейчасъ же овладѣла собой и смотрѣла, какъ онъ шелъ, чуть замѣтно раскачиваясь и придерживая рукою саблю; онъ издали приподнялъ фуражку и подходилъ, улыбаясь; за нѣсколько шаговъ онъ сталъ снимать перчатку.

— Это было такъ неожиданно! Я не знаю, какъ благодарить васъ, Лидія Петровна… заговорилъ онъ пріятнымъ баритономъ, стоя передъ нею и придерживая саблю рукой безъ перчатки.

— Садитесь… здравствуйте! протянула она руку.

Онъ крѣпко сжалъ ее нѣжной, теплой рукой и сѣлъ, жадно всматриваясь въ нее своими красивыми выпуклыми глазами.

— Мы ужасно давно не видались!..

Лидія смотрѣла на снѣгъ. Онъ едва успѣлъ придти и сказать нѣсколько словъ, и она уже поддавалась знакомому очарованію… Не для этого она рѣшилась увидѣться съ нимъ. Она давно знала, что въ этомъ человѣкѣ все — отъ волнистыхъ каштановыхъ волосъ до неподдѣльнаго изящества манеръ, отъ изысканнаго французскаго выговора до громкаго имени князя Льва Амосьева — все ей мило и привлекательно. Въ немъ нераздѣльно сливался для нея идеалъ изящнаго, свѣтскаго, красиваго мужчины съ заманчивой будущностью богатой, знатной дамы… Онъ былъ влюбленъ, и до тѣхъ поръ, пока ничто не нарушало этого гармоническаго сліянія, Лидія отдавалась пріятно волнующимъ ощущеніямъ и самоувѣренно смотрѣла впередъ. Но, мало по малу, выяснилось вполнѣ очевидно, что для князя Амосьева этого сліянія никогда не существовало… Лидія сказала себѣ, что она не такъ сантиментальна, чтобы довольствоваться одной первой половиной своей мечты, и отдалилась отъ обольстительнаго князя. Это стоило ей если и не глубокаго горя, то, во всякомъ случаѣ, обманутыхъ надеждъ и задѣтаго чувства. Каждая встрѣча съ блестящимъ гвардейцемъ нарушала ея спокойствіе.

— Да, вы давно не были у насъ, отвѣтила она ему равнодушно.

— Мнѣ это очень прискорбно… Вы, конечно, вѣрите, что это зависитъ не отъ недостатка желанія съ моей стороны?

Лидія нетерпѣливо шевелила въ снѣгу бархатной ботинкой. Разговоръ принималъ совсѣмъ не то направленіе, которое она должна была дать ему.

— Не будемъ говорить объ этомъ, Левъ Алексѣевичъ, проговорила она твердо, по прежнему избѣгая его краснорѣчивыхъ глазъ: — отъ чего бы это ни зависѣло, сущность дѣла не мѣняется.

— Позвольте, Лидія Петровна; мнѣ кажется, совершенно мѣняется. Ваши родные…

Она съ негодованіемъ подняла на него глаза.

— Я вамъ сказала, что не хочу говорить объ этомъ! Я васъ не упрекаю.

Онъ слегка, покорно наклонилъ голову и ждалъ, откровенно разглядывая изящную, всегда раздражавшую его красоту этой прелестной дѣвушки, которая имѣла несчастіе родиться въ неподходящей средѣ. Лидіи никогда не удавалось импонировать ему, какъ всѣмъ другимъ своимъ поклонникамъ. Во всѣ подобныя отношенія князь Амосьевъ вносилъ свой собственный безпечно-предпріимчивый взглядъ на хорошенькую женщину, и такъ какъ онъ никого не спрашивалъ о позволеніи, то ему нельзя было и запретить. Всю свою жизнь онъ имѣлъ дѣло только съ такими женщинами, и всѣ остальныя разновидности прекраснаго пола для него просто не существовали. Онъ или волочился, или относился до того небрежно и разсѣянно, что цѣлыми мѣсяцами не могъ запомнить имени, напримѣръ, Риты, которую встрѣчалъ у Огулевыхъ, и называлъ то Маргаритой Михайловной, то Матильдой Ивановной и, конечно, не могъ бы сказать, блондинка она или брюнетка.

Лидія сдвинула брови и совершенно серьёзно посмотрѣла ему въ глаза.

— Я хотѣла видѣть васъ по дѣлу.

Онъ очень забавно сдѣлалъ удивленное лицо.

— У насъ случилось большое несчастіе. Я думала, что вы посовѣтуете что нибудь…

— Съ восторгомъ все, что могу! Но… я ничего не понимаю въ дѣлахъ, Лидія Петровна… Что же собственно случилось?

Лидія начала разсказывать — темно и сбивчиво, намѣренно наивничая и прикидываясь непонимающей; передъ этимъ изысканно-безпечнымъ княземъ Амосьевымъ было просто совѣстно явиться дѣловой женщиной, дрожащей за свою будущность! Съ капризной миной, пожимая плечами, она жаловалась, что это прелестное Охотское пропадаетъ совсѣмъ даромъ, по какой-то легкомысленной неосторожности.

Амосьевъ ничего не понималъ; какъ человѣкъ несомнѣнно богатый, онъ былъ чуждъ всѣхъ подобныхъ финансовыхъ комбинацій; но одно онъ понималъ прекрасно: что лишиться состоянія очень скверно, хотя бы это и было скромное состояніе Огулевыхъ. Онъ снялъ фуражку, провелъ рукою по волнистымъ волосамъ и уже совсѣмъ серьёзно смотрѣлъ на ея синюю шубку.

— Это ужасно прискорбно, Лидія Петровна… Боже мой, но я рѣшительно не понимаю, въ чемъ тутъ дѣло?!. Постойте, постойте — nous y voilà! Я начинаю прозрѣвать, я, кажется, знаю, кого надо спросить.

Лидія быстро вскинула на него глаза.

— Я съѣзжу къ старшему нотаріусу и разспрошу его, объявилъ онъ почти радостно. — Старшій нотаріусъ, Лидія Петровна, это человѣкъ, который обязанъ знать даже то, чего никто не знаетъ… Однимъ словомъ, авторитетъ — я совершенно случайно слышалъ объ этомъ недавно.

— Къ нему ѣздилъ уже Антонъ; онъ не далъ никакого совѣта.

Амосьевъ съ неподдѣльнымъ удивленіемъ раскрылъ глаза.

— Но, ma foi! если старшій нотаріусъ ничего не посовѣтовалъ, то что же могу придумать я?!

Кровь бросилась въ лицо дѣвушки; онъ безсознательно поставилъ вопросъ ребромъ… У него не было намѣренія ставить ее въ щекотливое положеніе — но она ощутила всю его неловкость отъ одного невиннаго вопроса. Она и не ждала мудраго дѣлового совѣта отъ князя Амосьева; но въ ея умѣ слагалось множество разговоровъ, которые могли бы произойти между ними по этому поводу… Казалось, человѣкъ искренно чувствующій не можетъ отнестись безучастно къ несчастію любимаго существа… Нельзя предвидѣть, на что онъ можетъ рѣшиться въ подобную минуту.

Лидія дѣлала свою послѣднюю пробу… Нельзя сказать, чтобы у нея была положительная надежда — но это было единственное ея желаніе высшаго порядка… мечта, въ которой игралъ видную роль поэтическій элементъ искренней, неподдѣльной симпатіи… Она была молода, ей нелегко было разставаться съ этой мечтой! Когда обрушилась бѣда, она подумала, что это естественно вызоветъ въ немъ потребность помочь, защитить ее отъ незаслуженнаго удара…

Князь Амосьевъ, очевидно, не думалъ ничего подобнаго.

— Ma foi! если старшій нотаріусъ ничего не посовѣтовалъ, то что же могу придумать я? спросилъ онъ совсѣмъ невинно.

— Ахъ, почемъ же я знаю!.. Я вижу только, что никто ничего не дѣлаетъ… Это не шутка!… На мигъ Лидія не владѣла собой — она едва сдерживала слезы, бѣгавшія въ ея красивыхъ глазахъ, и ея надменныя губы жалобно вздрагивали.

Изъ всѣхъ чувствъ блестящаго гвардейца самымъ отзывчивымъ было чувство зрѣнія: онъ не могъ видѣть страданія на хорошенькомъ личикѣ и не постараться утѣшить.

— Ради Бога! не огорчайтесь такъ, Лидія Петровна, я совсѣмъ не могу этого видѣть!.. Даю вамъ слово, я что-нибудь придумаю… Я посовѣтуюсь съ опытными людьми…

Лидія усмѣхнулась съ неподдѣльной горечью; минута постыдной слабости прошла.

— Полноте! вы ничего не придумаете… Я поступила очень смѣшно, побезпокоивъ васъ… Спрашивать никого не надо — merci… Прощайте!

Она встала. Онъ поднялся вслѣдъ за ней.

— Я не могу такъ проститься съ вами, Лидія Петровна! Что же выйдетъ изъ всего этого?.. Здѣсь такъ неудобно… Можетъ быть, вы скажете, гдѣ я могу видѣть васъ?.. У вашихъ теперь неудобно, я думаю?..

Она смотрѣла на него въ раздумьѣ.

— Не для чего, Левъ Алексѣевичъ.

— Это… это, право, невеликодушно!.. вы не допускаете, что я интересуюсь вашимъ положеніемъ?.. всей душой хотѣлъ бы помочь?..

Она тихо пошла по аллеѣ и ничего не отвѣтила.

— Я надѣюсь, что вы мнѣ довѣряете… продолжалъ онъ, замѣтно волнуясь: — вы заходили ко мнѣ разъ въ прошлую зиму… Если бы вы согласились сдѣлать мнѣ эту честь завтра?..

Надо отказать — Лидія сознавала это очень ясно. Но… она не видѣла впереди ничего отраднаго для себя. Она ничего не боялась — почему же не доставить себѣ лишняго удовольствія?

— Пожалуй, отвѣтила она очень покойно.

У него вырвалось радостное движеніе.

— Въ два часа… можно?

Лидія кивнула головой. Онъ усадилъ ее на извощика, нѣсколько разъ горячо поблагодарилъ; онъ стоялъ на тротуарѣ, красивый, блестящій, довольный ея обѣщаніемъ и, видимо, очень мало опечаленный тѣмъ, что только-что узналъ.

За то Лидія была рѣшительно недовольна собой. Время-ли заниматься теперь нѣжными свиданіями?! На его обѣщаніе «что нибудь придумать» она не обратила никакого вниманія. Она ничего больше не ждала отъ него. Но они давно не видѣлись, и, разстроенная, утомленная, она не устояла передъ искушеніемъ…

IV.

Рита занимала комнату въ четвертомъ этажѣ, небольшую, невзрачную, окнами во дворъ. Каждый день часовъ до четырехъ, до пяти, она занималась въ редакціи одной изъ большихъ столичныхъ газетъ и большею частью приносила работу и на домъ.

Дѣвушка сидѣла передъ большимъ мужскимъ письменнымъ столомъ и кончала статью изъ «Times»'а. Она устала и все чаще и чаще клала перо и откидывалась на спинку стула.

Въ прихожей позвонили. Въ комнатахъ хозяйки слышался громкій разговоръ; позвонили во второй разъ — никто не шелъ отворять. Рита нехотя встала и пріотворила свою дверь.

— Звонятъ!.. крикнула она во весь голосъ.

Хлопнула гдѣ-то дверь; хозяйка, громко топая, прошла мимо.

— Могли бы когда и сами отворить! Дарья въ лавку побѣжала — къ вамъ же вѣчно шляются… ворчала она безцеремонно громко.

Рита прислушивалась, стоя по срединѣ комнаты.

— Ипполитъ! узнала она по голосу и сѣла на клеенчатомъ диванѣ въ глубинѣ комнаты, подобравъ подъ себя ноги и съ наслажденіемъ прибирая удобную позу.

Въ комнату вошелъ юноша лѣтъ двадцати, высокій, тонкій, и остановился передъ нею, потирая свои красныя, назябшія руки.

— Одно хорошо: съ нѣкоторыхъ поръ васъ всегда застаешь дома, Рита! проговорилъ онъ молодымъ, звучнымъ баскомъ.

Съ одного взгляда въ немъ легко было замѣтить сходство съ Лидіей: тѣ же пышные, бѣлокурые волосы, темныя брови и небольшой носъ съ горбинкой. Только выраженіе лица было гораздо мягче, и живые глаза смотрѣли чистосердечно-свѣтло.

— Садитесь. Вы откуда? озябли?

— Изъ дому — черезъ Неву смерть холодно! Знаете, я собираюсь на эту сторону переѣхать?

— Для чего же это? А лекціи?

— Что же лекціи! одинъ разъ сходить… А теперь вѣдь всюду даль смертная. Иной разъ ночью, да еще въ грязь — ужасъ какъ скверно!

— А вы все благовѣстите день цѣлый?

— Вовсе не цѣлый день… Да-а! вы у нашихъ были?

— Была утромъ.

— Ну, что тамъ?

— Какъ что? Уныніе.

— И не говорите! Я теперь, по крайней мѣрѣ, цѣлую недѣлю туда носа не покажу. Пусть сначала всѣ слезы выплачутъ.

— Куда какъ мило!

— Нѣтъ, воля ваша, я не могу! Вѣра всегда невыносима, а теперь она, кажется, въ конецъ рехнулась.

— Теперь это, по крайней мѣрѣ, законно. Вы не слишкомъ-то фыркайте, юноша, мы еще посмотримъ, какъ вы безъ готовенькихъ сорока рублей просуществуете.

— Ахъ, сдѣлайте одолженіе, я даже очень радъ! Не бойтесь, не пропадемъ.

Студентъ досталъ изъ кармана скромный кожанный porte-tabac и началъ свертывать папиросу.

— Зачѣмъ пропадать? только оно все-таки не такъ легко, какъ вы воображаете… Вѣдь вы барченокъ, нѣженка!..

— Ну да, уже вы вѣчно бранитесь…

Рита добродушно усмѣхнулась и перемѣнила позу. Кухарка внесла маленькій тусклый самоваръ и поставила его на ломберномъ столѣ въ простѣнкѣ. Ипполитъ сейчасъ же всталъ, заварилъ чай и началъ перемывать стаканы; онъ не обмѣнялся при этомъ ни однимъ словомъ съ Ритой — видимо, онъ не одинъ разъ исполнялъ за нее эту обязанность.

— Я буду искать квартиру поближе къ вамъ, проговорилъ онъ, раскладывая сахаръ въ стаканы.

— Зачѣмъ? лѣниво освѣдомилась Рита.

— Для пользы ума и сердца, хочу пользоваться вашими родительскими назиданіями… Чай, вотъ, буду вамъ наливать.

— Что-жь, отлично! Что вашъ даровой урокъ? спросила дѣвушка, когда онъ усѣлся на прежнее мѣсто, поставивъ передъ нею стаканъ чаю и тарелку съ булками.

— Процвѣтаетъ.

— И вы ходите?

— Натурально, хожу!

— Каждый день?

— Само собой, каждый… Вы, право, чортъ знаетъ какого мнѣнія обо мнѣ, Рита!

— Ну, а когда жить придется уроками?

— Буду давать два, вмѣсто одного — не важно.

Рита опять улыбнулась и поставила стаканъ на столъ.

— Налейте мнѣ еще, Ипполитъ.

Студентъ налилъ и усѣлся, хмурясь.

— Вы не гримасничайте, это совсѣмъ лишнее, посмотрѣла на него Рита.

— Конечно, обидно, что вы меня дрянью какой-то считаете.

— Ахъ, говорятъ вамъ, оставьте! Сами знаете, что вздоръ… Давно вы видѣли Артемія Николаевича?

— Вчера. Погруженъ выше головы; съ утра до ночи торчитъ въ своей лабораторіи.

— Не все же на побѣгушкахъ у Лидіи Петровны состоять…

— Да и не одна Лидія, загорячился студентъ: — ему эти кузены одни до чего мѣшаютъ! Подумайте только, Петенька вздумалъ химію изучать, и Артемій Николаевичъ сколько времени на его пачкатню тратитъ. И вѣдь ничего изъ этого не выйдетъ, такъ… дурятъ только! И съ какой стати эти два балбеса живутъ у него который уже мѣсяцъ? Расположились какъ дома, командуютъ, мѣшаютъ… Сколько денегъ переводятъ!

— Дѣваться некуда, выговорила лаконически Рита.

— Вотъ славно! да по какому же праву, наконецъ?

— Родственники.

— Ну, что-жь, что родственники? Не вамъ бы говорить, Рита…

— Родственники — это люди, имѣющіе на васъ права.

— Ахъ, ну что вы, право? Артемій Николаевичъ, и вдругъ такой вздоръ!..

Темные глаза Риты неожиданно блеснули.

— Артемій Николаевичъ!! повторила она раздражительно. — Вашъ Артемій Николаевичъ считаетъ, что на него имѣютъ права нетолько родственники, но и вообще всякій, кому только придетъ въ голову возъимѣть такую претензію… Я очень удивляюсь, что находится такъ мало охотниковъ! По невѣдѣнію, конечно… Совѣтую вамъ, въ случаѣ надобности, прямо переѣхать къ нему на квартиру. Предупреждать лишнее — онъ будетъ въ восторгѣ и станетъ очень извиняться, что вамъ недостаточно удобно.

Рита схватила свой чай и начала быстро пить съ ложечки, близко пригнувъ къ стакану покраснѣвшее лицо.

Ппполитъ расхохотался.

— Чудесно!.. вотъ, право, идея!.. Вы стали ужасно раздражительны, Рита, замѣтилъ онъ, успокоившись: — вы всѣмъ рѣшительно недовольны.

— Это вѣрно. Всего больше еще я довольна вами, Ипполитъ. Юноша покраснѣлъ отъ неожиданной похвалы и пошелъ доливать свой стаканъ къ самовару.

— Артемій Николаевичъ знаетъ о вашей бѣдѣ? спросила черезъ комнату дѣвушка.

— Я ему сказалъ — онъ не зналъ. Еслибы вы видѣли, какъ это его огорчило! Я никакъ не ожидалъ.. Онъ, какъ угорѣлый, метался по комнатѣ и все твердилъ: что же станетъ дѣлать Лидія Петровна!!! Точно тутъ она одна…

— Вѣрный рыцарь… протянула язвительно Рита.

Въ эту минуту гдѣ-то за стѣной пробило одиннадцать часовъ. Студентъ взялъ фуражку.

— Заболтался… У васъ я всегда засижусь дольше, чѣмъ можно, проговорилъ онъ, торопливо допивая залпомъ свой чай.

Онъ крѣпко, обѣими руками стиснулъ руку Риты.

— Что же, начать пріискивать вамъ урокъ? спросила она не то шутя, не то серьёзно. — Или ваши финансы въ блистательномъ состояніи?

— Пятишница на все, про все.

— Бѣдненькій! въ случаѣ чего, приходите — подѣлюсь, коли къ Маевскому переѣзжать не думаете!

Онъ опять по дѣтски громко прыснулъ со смѣху и скрылся, захвативъ со стула свой неизбѣжный плэдъ.

Рита прислонилась лбомъ къ краю стола и нѣсколько минутъ просидѣла такъ, закрывъ глаза. Потомъ она встала, потянулась, провела рукой по лицу и сѣла къ письменному столу кончать газетную статью.

V.

Артемій Николаевичъ Маевскій занималъ въ центрѣ города, въ бель-этажѣ, большую, нарядную, холодную и неудобную квартиру. Годъ тому назадъ онъ пріѣхалъ изъ-за границы вслѣдствіе настоятельной необходимости получить наслѣдство послѣ отца и старшаго брата, которые умерли одинъ за другимъ втеченіи нѣсколькихъ недѣль. Артемію Николаевичу было двадцать семь лѣтъ, и это было его первымъ дебютомъ въ практической жизни. До этого времени въ цѣломъ мірѣ для него существовала только химія, изученію которой онъ посвятилъ всю молодость. Нѣсколько самостоятельныхъ работъ доставили ему почтенную извѣстность въ Германіи, гдѣ онъ считался молодымъ ученымъ съ будущностью. Онъ жилъ въ отвлеченномъ мірѣ изслѣдованій, изысканій и опытовъ, вращался исключительно въ кругу людей, такихъ же отвлеченныхъ, обособленныхъ и одностороннихъ, какъ и онъ самъ, и шумная дѣйствительная жизнь шла своимъ чередомъ, гдѣ-то въ сторонѣ, не задѣвая и не безпокоя его своей мелочной назойливостью. Его единственную заботу составляла обширная библіотека и лабораторія, стоившія большихъ денегъ; все остальное благополучно устроивалось помимо его, благодаря нѣмецкой аккуратности и предусмотрительности лакея Вильгельма. Молодой ученый переѣзжалъ съ одного конца Европы на другой, чтобы присутствовать на какомъ-нибудь диспутѣ, произвести опытъ или сдѣлать интересное знакомство. Онъ останавливался въ томъ отелѣ, куда заблагоразсудилъ привезти его извощикъ, платилъ безпрекословно, сколько съ него спрашивали, нанималъ первую попавшуюся квартиру и мѣнялъ ее, когда его пріятели находили, что она сыра или безпокойна.

Передъ каждымъ новымъ годомъ, Маевскій давалъ знать въ Россію, что онъ живъ, здоровъ и счастливъ, и могъ выполнять это съ педантической аккуратностью только послѣ того, какъ старшій братъ, въ одинъ прекрасный день, прислалъ ему цѣлую пачку конвертовъ, съ готовыми адресами и съ просьбой, хотя одинъ разъ въ годъ извѣщать семью о своемъ существованіи. Артемій Николаевичъ былъ ему отъ души благодаренъ; онъ считалъ это своей священной обязанностью и неподдѣльно сокрушался о собственной разсѣянности, ставившей его въ невозможность помнить какой-либо адресъ; его голова вмѣщала въ себѣ массу самыхъ основательныхъ и разнородныхъ свѣдѣній, но она упрямо отказывалась удерживать названія улицъ, номера домовъ и квартиръ.

Счастливый наслѣдникъ получилъ изъ Россіи до десяти телеграммъ, одна другой настоятельнѣе — половину изъ нихъ отъ какого-то неизвѣстнаго ему дядюшки Петра и, наконецъ, скрѣпя сердце, рѣшился ѣхать, когда всѣ въ одинъ голосъ начали увѣрять его, что это совершенно необходимо и неизбѣжно.

Дядюшка встрѣтилъ его на дебаркадерѣ, свезъ въ каретѣ въ первоклассный отель и сразу привелъ въ ужасъ перечнемъ всѣхъ тѣхъ заботъ, хлопотъ, разъѣздовъ и расходовъ, которые ему неминуемо предстояло преодолѣть. У предупредительнаго дядюшки былъ даже заготовленъ подробнѣйшій реестръ съ соблюденіемъ хронологическаго порядка и съ выпиской именъ и адресовъ всѣхъ нужныхъ лицъ. Онъ съ неподдѣльнымъ увлеченіемъ разъигрывалъ роль покровителя наивнаго, неопытнаго и разсѣяннаго племянника-богача.

Маевскій былъ совершенно пораженъ солидными размѣрами наслѣдства. Онъ никогда не интересовался этимъ вопросомъ, хотя всегда съ удовольствіемъ сознавалъ себя человѣкомъ богатымъ въ томъ смыслѣ, что имѣлъ возможность всю свою жизнь заниматься только тѣмъ, что ему нравилось. Теперь, вмѣсто беспечнаго существованія на средства, аккуратно высылаемыя отцомъ, ему приходилось вѣдаться со всею массою недвижимыхъ и движимыхъ имуществъ. Золото металлъ тяжелый — свободный ученый почувствовалъ, какъ оно пригнуло его къ землѣ…

Артемій Николаевичъ поселился въ Петербургѣ, самъ не зная, какъ это случилось. Дядя, въ одно прекрасное утро, привезъ его въ прекрасную улицу, въ бель-этажъ большого дома, провелъ по огромной, запутанной квартирѣ и объявилъ, что ничего лучшаго онъ не можетъ желать. Онъ остался очень доволенъ, когда племянникъ предоставилъ ему вѣдаться съ обойщиками и мебельщиками, черезъ нѣсколько недѣль перевезъ его изъ отеля въ собственную квартиру и съ гордостью автора провелъ по всѣмъ наряднымъ, пестрымъ, безтолковымъ комнатамъ. Ученый пришелъ въ ужасъ, что ему дѣлать одному въ огромной квартирѣ? Онъ, впрочемъ, скоро успокоился, сообразивъ, что никто не мѣшаетъ ему поселиться въ двухъ пустыхъ пока комнатахъ, предназначенныхъ подъ лабораторію и библіотеку, и оставить остальныя, какъ приличную вывѣску богатаго наслѣдства. Это наслѣдство съ каждымъ днемъ выдвигало все новыя и новыя обязанности. Услужливый дядюшка объяснилъ по секрету, что послѣ старшаго Маевскаго осталась одна «особа», имѣвшая несомнѣнныя права, но ничего не получившая вслѣдствіе скоропостижной смерти своего покровителя… Молодой человѣкъ сейчасъ же почувствовалъ себя до крайности пристыженнымъ и предложилъ кушъ, который буквально испугалъ практическаго родственника.

Артемій Николаевичъ бывалъ прежде въ Петербургѣ лишь изрѣдка и наѣздомъ; теперь онъ совершенно незамѣтно очутился въ цѣломъ кругу новыхъ знакомствъ, не представлявшихъ для него ни малѣйшаго интереса, но ссылавшихся на близость или съ покойнымъ отцомъ, или съ братомъ. Жизнь впервые давала себя чувствовать, и человѣку непривычному, сжившемуся съ совсѣмъ иными интересами, она показалась утомительнымъ, скучнымъ и безцѣльнымъ долгомъ…

Устроивъ племянника, дядюшка уѣхалъ во-свояси, увезя его искреннюю благодарность и значительное улучшеніе собственныхъ финансовъ. Но одиночество Артемія Николаевича продолжалось недолго; въ одинъ прекрасный день, прямо съ желѣзной дороги, въ его квартиру явилось двое кузеновъ, съ письмомъ отъ благодѣтельнаго родственника; такъ какъ хозяина не оказалось на лицо, то они безцеремонно расположились у него, какъ дома.

Маевскій, разумѣется, почувствовалъ себя обязаннымъ оказать гостепріимство и всяческое «содѣйствіе», о которомъ просилъ въ письмѣ папенька. Письмо очень глухо говорило о карьерѣ, объ устройствѣ въ столицѣ… Съ тѣхъ поръ уже восьмой мѣсяцъ кузены жили въ Петербургѣ, но о карьерѣ было очень мало рѣчи; они слегка готовились къ какимъ-то экзаменамъ, но больше разъѣзжали на лошадяхъ ученаго родственника, пропадали въ клубахъ и театрахъ и изводили очень много денегъ, которыхъ, впрочемъ, никто не считалъ.

Съ Огулевыми Маевскій познакомился черезъ Антона. Явившись утромъ по какому-то дѣлу (разумѣется, чужому), онъ началъ съ того, что просидѣлъ до десяти часовъ вечера.

— Что онъ, сумасшедшій или идіотъ? величественно освѣдомилась Лидія, когда онъ, наконецъ, ушелъ.

— Извѣстный химикъ-съ, Лидія Петровна.

— Да жилъ-то онъ на лунѣ или между людьми?

— Не въ коня кормъ — это уже не подлежитъ сомнѣнію! проворчалъ досадливо Антонъ. — Гдѣ намъ понять возвышенную простоту взглядовъ! Что нибудь дальше безсмысленныхъ свѣтскихъ приличій…

Лидія презрительно выдвинула свою коралловую губку.

— Voyons! уронила она иронически.

Она имѣла для этого полную возможность: Маевскій сразу зачастилъ въ Итальянскую улицу. Дома его одолѣвали кузены, собственные и ихъ знакомые, съ изумительной безцеремонностью хозяйничавшіе въ его квартирѣ. У него брали деньги «въ займы», приказывали подавать закуску во всѣ часы дня, разсылали прислугу, оставались ночевать. Ему постоянно казалось, что онъ кого-то стѣсняетъ въ своемъ собственномъ домѣ. Антонъ ему сразу понравился, а Лидія ослѣпила его, какъ лучи солнца ослѣпляютъ человѣка, не привыкшаго къ свѣту… Она держалась императрицей, и онъ чувствовалъ себя осчастливленнымъ тѣмъ, что она съ нимъ разговаривала, давала порученія — достать книгу, цвѣты, нанять экипажъ, взять ложу, купить перчатки, духй и прочія дамскія мелочи, о которыхъ не стоитъ говорить и за которыя смѣшно расплачиваться… Послѣ бѣдной впечатлѣніями, строго-умственной жизни, которою Маевскій прожилъ до двадцати-семи лѣтъ, его опьяняла близость очаровательной женщины, въ совершенствѣ владѣвшей своими силами и, скуки ради, пробовавшей ихъ иногда на никогда невиданномъ, дѣвственномъ чудакѣ…

Узнавъ отъ Ипполита о раззореніи, угрожавшемъ семьѣ Огулевыхъ, Маевскій отправился къ нимъ на слѣдующее утро такъ рано, что нашелъ вставшими только Антона и Анну Павловну. Во второмъ часу, Лидія зашла на минуту въ кабинетъ, совсѣмъ одѣтая выйти изъ дому. Она сказала, что надѣется еще застать его, вернувшись.

— Вы у насъ обѣдаете, проговорила она утвердительно, исчезая въ дверяхъ.

VI.

Князь Амосьевъ самъ открылъ дверь на громкій, увѣренный звонокъ Лидіи. Онъ благодарно улыбался ей и бережно дотронулся до ея шубки, предлагая свои услуги.

— Не стоитъ… Я не сниму, попробовала она уклониться.

— Какъ возможно? вы простудитесь! Это безразсудство! загорячился Амосьевъ, и она сейчасъ же уступила, чтобы не дѣлать изъ этого важности…

Лидія торопливо прошла первая въ гостинную. Она была на этой самой квартирѣ одинъ разъ, но съ тѣхъ поръ въ обстановкѣ произошла кое-какая перемѣна; она это сразу замѣтила и оцѣнила по достоинству модный цвѣтъ и рисунокъ обивки на мебели, новую эффектную картину на видномъ мѣстѣ. Она съ горечью чувствовала всю разницу своего теперешняго визита и того сладко-замирающаго ощущенія, съ которымъ она нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ сдалась на его просьбы, въ надеждѣ «разомъ подвинуть дѣло»… Ей и теперь становилось жутко отъ одного воспоминанія: сколько преимуществъ было тогда на ея сторонѣ, и какъ тотъ часъ похожъ былъ на то, что зовется счастіемъ… Она не могла испытывать ничего подобнаго сегодня — она всегда твердо помнила, что безуміе есть безуміе!

Амосьевъ вошелъ вслѣдъ за нею, возбужденный и сіяющій; онъ усадилъ ее въ кресло и остановился, молча выгибая свои изящныя, бѣлыя руки и говоря однимъ выраженіемъ смѣлыхъ глазъ.

— Вы такъ и будете стоять? выговорила Лидія небрежно.

Онъ, не трогаясь съ мѣста, притянулъ одной рукой низкую пеструю табуретку и опустился на нее. Лидія сдѣлала совсѣмъ серьёзное лицо и слегка двинула кресло такъ, чтобы свѣтъ не приходился ей прямо въ глаза.

— Вчера, заговорилъ не громко молодой хозяинъ: — я провелъ весь вечеръ, переѣзжая изъ одного клуба въ другой, чтобы поймать одного господина, отъ котораго я надѣялся узнать… однимъ словомъ, un homme d’affaires, но я не такой педантъ, какъ всѣ эти спеціалисты… У нихъ такой особенный жаргонъ, что я, признаться, половины не понимаю… Enfin je l’ai attrappé à l’opéra… Но, Лидія Петровна, вы такъ мнѣ все это передали вчера, что онъ расхохотался мнѣ въ лицо!

Лидія смотрѣла въ сторону, и ея темныя брови болѣзненно сжимались нечувствительно для нея самой. Какъ серьёзно и невинно онъ принялъ ея вчерашнюю «пробу»?.. Это всего лучше доказывало, какимъ это было малодушіемъ съ ея стороны… Она перевела неожиданно для него холодный взглядъ.

— Вѣдь, я просила васъ оставить это? никого ни о чемъ не спрашивать… Я сама не понимаю теперь, какъ мнѣ могла придти въ голову подобная несообразность… Немудрено потеряться отъ неожиданности, особенно если это касается такой невѣдомой области, какъ всѣ эти дѣла!..

Амосьевъ внимательно смотрѣлъ на нее.

— Почему же это кажется вамъ несообразностью? Очень понятно, что всѣ знающіе и… уважающіе васъ должны отнестись сочувственно къ такому несчастію. Il n’y a rien de plus naturel au monde!

— O, je ne suis déjà pas aussi naïve que celà! Оставьте эту тему, я васъ прошу.

Князь Левъ Амосьевъ ровно ничего не понималъ въ ея очевидномъ негодованіи, но, во всякомъ случаѣ, онъ ничего не имѣлъ противъ такого требованія. Ему въ первый разъ въ жизни приходилось говорить съ хорошенькой женщиной о дѣлахъ — и это не доставляло ему ни малѣйшаго удовольствія. Какъ будто даже отзывалось мѣщанствомъ…

— Это зависитъ отъ васъ, отвѣтилъ онъ, изящно склоняя голову. — Тѣмъ болѣе, что… j’ai une idée à vous confier… Сегодня, ночью мнѣ пришло въ голову… Кромѣ шутокъ — я не спалъ цѣлую ночь.

Лидія ничѣмъ не выражала своего любопытства. Она мысленно задавала вопросъ — зачѣмъ она пришла сюда переживать эти обидныя ощущенія? Всѣ ея поступки до сихъ поръ были безцѣльными шагами наудачу человѣка, пораженнаго неожиданнымъ ударомъ. Хорошо еще, что ея самоувѣренныя манеры не позволяли постороннимъ заподозрить ее въ той самой слабости, которую она такъ презирала въ другихъ…

— Этотъ вашъ ученый знакомый, Маевскій, не правда-ли? il est colossalement riche, à ce qu’on dit? продолжалъ Амосьевъ, понижая голосъ.

— Eh bien?! вырвалось у нея невольно.

— Eh bien — en voilà un excellent mari!

Лидія замѣтно вздрогнула всѣмъ тѣломъ. Знакомая мысль! Она никогда не позволяла себѣ останавливаться на ней; она слишкомъ вѣрила въ себя, чтобы идти на подобныя сдѣлки съ судьбой. Теперь, прежде чѣмъ какое нибудь сужденіе явилось въ умѣ, ее всю охватила острая боль отъ того, что онъ давалъ ей этотъ совѣтъ… Холодный умъ царитъ полновластно надъ всѣмъ ея существомъ, но въ первыхъ, непроизвольныхъ ощущеніяхъ молодость заявляла свои права… Она боялась этихъ минутъ и никогда не отдавалась имъ. Она поблѣднѣла, и на мигъ ея ясные глаза затуманились.

— Онъ вамъ покланяется, оживленно заговорилъ опять Амосьевъ, не выжидая ея отвѣта: — конечно, онъ мало интересенъ… но, повѣрьте, Лидія Петровна, что благоразумный бракъ всегда выгоднѣе для женщины… surtout pour une femme comme vous. А въ этомъ смыслѣ ничего не можетъ быть удобнѣе ученаго мужа! Поглощенный своей наукой, онъ вамъ предоставитъ полную свободу…

Лидія остановила его движеніемъ руки.

— Замолчите же, наконецъ, Левъ Алексѣевичъ! Отъ васъ я уже, во всякомъ случаѣ, не желаю выслушивать подобныхъ совѣтовъ.

— Tout au contraire, selon moi, пожалъ онъ плечами, ни чуть не смущаясь. — Я васъ отлично знаю! вы именно такая женщина…

— Безъ сердца? да? договорила она съ удареніемъ, остановивъ на немъ вспыхнувшій взглядъ.

— Сердце и благоразуміе не всегда согласны… que voulezvous — c’est la vie!..

— Да! въ вашемъ свѣтѣ этимъ не смущаются, проговорила дѣвушка съ горечью и поднялась съ своего мѣста.

— Мнѣ казалось, Лидія Петровна, что и ваше сердце очень послушно голосу благоразумія…

Это ужь слишкомъ! Онъ смѣлъ упрекать ее? Лидія остановилась и смѣрила его холоднымъ взглядомъ.

— Надѣюсь, вы не заставите меня еще больше сожалѣть о томъ, что я пришла сюда? Прощайте.

Амосьевъ схватилъ ея руку и заговорилъ горячо, съ внезапно прорвавшимся, искреннимъ чувствомъ.

— Это совершенно невозможно, Лидія Петровна… расходиться такимъ образомъ!.. Къ чему намъ стараться обмануть другъ друга?.. Постойте, не бойтесь же, я не скажу ничего ужаснаго! Вѣдь я началъ съ того, что заговорилъ объ этомъ Маевскомъ… Vous devez vous marier — это само собой разумѣется… Voyons… вѣдь вы благоразумная! Что же дѣлать, если не всегда можно сообразоваться только съ своими чувствами… Вы не знаете, что значитъ занимать извѣстное положеніе въ свѣтѣ… здѣсь, въ Петербургѣ. Je suis militaire… Вы умны, вы навѣрное все это понимаете!..

Амосьевъ еще никогда не говорилъ такъ прямо о невозможности жениться на ней; первымъ ея побужденіемъ было возмутиться и заставить его замолчать, но она сдержала себя. Надо хоть разъ договориться до конца, узнать все, что онъ имѣетъ сказать ей… Благороднымъ негодованіемъ возьмешь немного! Къ тому же, онъ говорилъ съ такимъ порывомъ, его близко наклоненное лицо было такъ краснорѣчиво, что обида чувствовалась слабѣе… Ее самое охватывало неудержимое волненіе.

— Пустите… выговорила она тихо и попыталась высвободить свои руки.

— Лидія Петровна!.. Такія встрѣчи не повторяются въ жизни на каждомъ шагу… изъ-за чего жертвовать ими? Вы должны быть богаты и свободны, для васъ нѣтъ жизни безъ этого… Соединить всего невозможно… Il est bon… Мнѣ не легко совѣтовать вамъ это, но я не вижу другого средства…

Лидія, наконецъ, вырвала свои руки и метнулась въ сторону отъ него.

— Господи!.. да замолчите-ли вы когда нибудь?.. Мою шубку!.. вы слышите, князь? Дайте мнѣ шубу сію минуту!..

Онъ принесъ и надѣлъ ей ее на плечи.

— Вы мнѣ ничего не скажете?..

Она усмѣхнулась и подняла плечи.

— Довольно и того, что я все это слушала… выговорила она съ достоинствомъ и прошла въ дверь, которую онъ широко распахнулъ передъ нею.

Князь Амосьевъ вернулся въ гостинную и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, задумчиво покручивая свои чудесные, шелковистые усы. Чѣмъ недоступнѣе держала себя Лидія, тѣмъ тверже онъ убѣждался, что это именно женщина, съ которой стоило имѣть дѣло. Онъ не сомнѣвался, что она любитъ его.

VII.

Лидія ѣхала домой, какъ въ чаду. То, что иногда мелькало въ ея умѣ туманной, случайной мыслью, на которой она не хотѣла останавливаться, стало вдругъ вполнѣ опредѣленнымъ планомъ, въ которомъ заранѣе отводилось мѣсто даже для любви князя Амосьева… Множество женщинъ устраиваютъ такъ свою судьбу — она въ этомъ не сомнѣвалась; но въ глубинѣ души все-таки шевелилось какое-то брезгливое чувство…

«Вѣдь на цѣлую жизнь!!..» думала она, съ непривычной, щемящей грустью, медленно поднимаясь по своей лѣстницѣ. Она съ неудовольствіемъ вспомнила, что сама велѣла Маевскому остаться у нихъ обѣдать. Въ головѣ у нея стоялъ небывалый хаосъ; раззореніе, грозившее семьѣ, быстрота, съ которой нужно было дѣйствовать, неожиданный совѣтъ Амосьева и давно не испытанныя ощущенія свиданія съ нимъ — все это сильно и не весело волновало ее.

Лидія вышла изъ своей комнаты прямо въ столовую, когда всѣ уже сидѣли за столомъ. Она чувствовала, что на нее смотрятъ съ тревожнымъ любопытствомъ, и нетерпѣливо сдвигала брови, усаживаясь и ни на кого не глядя. Вѣра сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ въ первый разъ послѣ «несчастія»; у нея были по прежнему до опухоли наплаканы глаза и зубы подвязаны бѣлымъ платкомъ.

Лидія спросила Маевскаго, почему онъ давно не былъ у нихъ, и заговорила о его занятіяхъ; она чувствовала, что ея домашніе каждую минуту готовы предложить ей какой-нибудь вопросъ, теперь особенно непріятный для нея, и весь обѣдъ старалась всячески предупреждать это.

— У тебя зубы болятъ? спросила она сестру, вставая изъ-за стола.

— Кажется, это и такъ видно!

Лидія повернулась спиной, не дослушавъ. Въ ея комнатѣ не успѣли зажечь лампу — она позвонила горничную и строго распекла за неисправность. Ее необыкновенно раздражала каждая мелочь, какъ нельзя болѣе некстати въ данную минуту.

Она перемѣнила платье и сѣла на кушеткѣ, захвативъ первую попавшуюся книгу. Одно говорило въ ней вполнѣ отчетливо и несомнѣнно: желаніе во что бы то ни стало и не откладывая дольше вырваться изъ безцвѣтной, невыразимо надоѣвшей ей жизни въ семьѣ, гдѣ она любила до нѣкоторой степени одну только мать. Она думала о предстоящемъ разговорѣ съ Маевскимъ, объ Амосьевѣ и его странной, но несомнѣнной власти надъ нею… и его неожиданный планъ представлялся ей чѣмъ-то уже рѣшеннымъ, хотя она и не доходила ни до какого рѣшенія обыкновеннымъ путемъ доводовъ и разсужденій.

Маевскій засталъ ее глубоко задумавшеюся надъ машинально развернутой книгой.

— Я помѣшалъ?.. проговорилъ, онъ, нерѣшительно отступая къ двери.

— Нѣтъ, нѣтъ, садитесь — я васъ ждала, встрепенулась Лидія и бросила на столъ книгу.

Онъ опустился въ кресло, въ которое всегда садился въ ея комнатѣ.

— Вы устали?.. у васъ такое утомленное лицо?.. вглядывался онъ своими небольшими, близорукими глазами.

— Да, слабо улыбнулась дѣвушка. — Хуже всего, что это утомленіе и хлопоты ни къ чему не ведутъ.

— Антонъ Ильичъ полагаетъ, что у васъ есть какой-то планъ дѣйствія?..

— Антонъ Ильичъ сдѣлалъ бы лучше, еслибы самъ придумалъ какой-нибудь планъ! Это нѣсколько потруднѣе, чѣмъ смѣяться надъ другими.

— Онъ совсѣмъ не смѣялся. Какое это несчастіе! что же вы будете дѣлать, Лидія Петровна? спросилъ онъ, волнуясь все замѣтнѣе.

Она печально пожала плечами.

— Буду искать мѣста компаньонки… Вы мнѣ поможете?

Маевскій громко хрустнулъ пальцами, отчего у Лидіи холодъ пробѣжалъ по тѣлу; она ненавидѣла эту его несносную, вульгарную привычку…

— Зачѣмъ говорить, Лидія Петровна… развѣ это для васъ!! Въ чужомъ домѣ… въ зависимости… Это совсѣмъ немыслимо!..

Она разсмѣялась съ очень искренней ироніей; ее невыразимо раздражали его наивныя слова.

— Къ сожалѣнію, судьба не имѣетъ привычки справляться съ подобными вещами! Только птицы небесныя не сѣютъ и не жнутъ… У maman ничего не останется… Сестрѣ самой придется бѣдствовать… братъ — ребенокъ… Каждый за себя — за всѣхъ, говорятъ, одинъ Богъ! Что же дѣлать? — ничто другое мнѣ не по силамъ…

Она перемѣнила позу и вытянула во всю длину по кушеткѣ свои изящныя ножки въ ажурныхъ туфляхъ. Молодой ученый машинально слѣдилъ глазами… Странное болѣзненное чувство давило ему грудь: было и невыразимо жаль ее, и стыдно самого себя, того, что онъ, мужчина, сильный, знающій, обладающій огромнымъ состояніемъ, вовсе ненужнымъ ему — безпомощно смотритъ на ея несчастіе и ничѣмъ не умѣетъ помочь. А въ сущности вещей это такъ просто! Зачѣмъ нельзя сказать прямо: возьми у меня, сколько тебѣ нужно, избавь меня отъ этого гнетущагоощущенія?!..

— «Предразсудки… безсмысленныя, условныя формы… отсутствіе всякой здравой логики»… проносилось въ его головѣ.

Онъ молчалъ такъ долго, что Лидія слегка повернула голову и взглянула на него, приподнимая брови.

— Что вы пріуныли, Артемій Николаевичъ?

Маевскій очнулся и медленно провелъ рукой по своей круглой, темной бородкѣ.

— Я, право… совсѣмъ подавленъ этимъ!… выговорилъ онъ тихо, виноватымъ тономъ.

— Вы?!.. усмѣхнулась она чуть-чуть насмѣшливо: — хуже всего то, что никто ничего не дѣлаетъ, перемѣнила она тонъ. — Я понимаю ударъ судьбы, передъ которымъ человѣкъ безсиленъ. Что же дѣлать, въ этомъ жизнь! Но вы только подумайте: вѣдь, наше Охотское осталось нетронутымъ на своемъ мѣстѣ; мы его никому не продавали, мы ничего никому не должны — и его берутъ у насъ, потому что г. Полиндаки зарвался въ своихъ спекуляціяхъ! Вѣдь, это какой-то утонченный грабежъ, не правда-ли?

— Тутъ, очевидно, все дѣло на бумагѣ и, слѣдовательно, пока банкротство не объявлено, должна быть возможность выручить эти бумаги, замѣнить ихъ, что-ли? Я, конечно, ничего не понимаю, но мнѣ кажется, это должно быть такъ?

Онъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ.

— Я понимаю не больше васъ… Кажется, это просто… надо попробовать!

— Попытайтесь внушить это моему милѣйшему beau frère’у! вырвалось у Лидіи, но она сейчасъ же сдержала себя и докончила съ покорной грустью:

— Антонъ не хочетъ… Maman больна, Ипполитъ — мальчикъ. Остаюсь я. Право, мнѣ придется ѣхать въ Москву въ концѣ-концовъ.

— Боже мой! неужели же все дѣло въ томъ, кому ѣхать? заволновался Маевскій.

— Я могла бы попросить князя Амосьева, говорила Лидія задумчиво: — у него большія связи; но онъ — военный, ему нельзя уѣхать безъ отпуска, а это надо завтра, если можно, даже сегодня. Онъ бы сдѣлалъ съ готовностью, онъ такъ много распространяется о своей преданности мнѣ…

— Преданность, о которой не распространяются, можетъ быть еще надежнѣе… выговорилъ Маевскій дрогнувшимъ голосомъ.

— Въ такомъ случаѣ, ее приходится угадывать? Это опасно — можно вѣдь и ошибиться!

— Я думалъ… мнѣ казалось, что у меня на лицѣ написано… бухнулъ онъ неожиданно для себя самого.

«Краснорѣчиво, нечего сказать!» мысленно усмѣхнулась Лидія и низко пригнула къ рукѣ свое лицо. Когда она подняла его, оно было смущенно и взволнованно.

— Я не хотѣла заставить васъ сказать что-нибудь подобное, Артемій Николаевичъ…

— Прошу извинить меня, Лидія Петровна… вы знаете, я не умѣю говорить съ женщинами… Я понимаю, что не имѣлъ права…

— О, что касается этого — мнѣ кажется, что всякій въ правѣ быть искреннимъ. Неужели вы думаете иначе?!

Прелестные глаза Лидіи смотрѣли на него совсѣмъ ласково, и онъ смутно чувствовалъ, что слова непроизвольно польются съ его устъ, если онъ не сдѣлаетъ надъ собою геройскаго усилія.

— Мы вернемся къ дѣлу, Лидія Петровна. Почему вы не пошлете меня въ Москву, если это можно?

— Васъ? удивилась она очень натурально. — Но, Артемій Николаевичъ, какое же я имѣю право вызывать васъ на подобныя жертвы? Я понимаю, что это вовсе не пріятныя хлопоты.

— Вы сейчасъ говорили о князѣ Амосьевѣ… Я думаю, и у него, и у меня права одни — вашихъ преданныхъ друзей?

— Вы это сдѣлаете?.. проговорила Лидія, уже улыбаясь и по прежнему лаская его взглядомъ.

— Вы говорили — сегодня? Поѣздъ отходитъ въ десятомъ… Еще есть время…

Маевскій вынулъ часы слегка дрожавшей рукой и поднялся съ своего мѣста. Его худощавая, немного сутуловатая фигура дѣлала его на видъ старше двадцати-семи лѣтъ.

— Если ужь вы такъ великодушны… выговорила Лидія, также вставая и все еще разыгрывая растроганное смущеніе. — Одну минуту! Я вамъ дамъ нѣкоторыя справки, это необходимо.

Она торопливо вышла.

Молодой ученый машинально задвигался по комнатѣ. Онъ не хотѣлъ вдумываться въ то, что совершилось въ эти полчаса; онъ смутно ощущалъ въ душѣ мучительно-сладкое предчувствіе какого-то неизвѣданнаго блаженства… Недосягаемая красавица — Лидія, на которую онъ взиралъ издали съ благоговѣйнымъ восхищеніемъ, вдругъ стала неожиданно близка ему… Какія-то неуловимыя преграды исчезли между ними по первому ея желанію… Онъ не долженъ былъ вдаваться во все это теперь, если хотѣлъ выполнить свою новую, спѣшную задачу.

Лидія вернулась очень скоро съ листомъ бумаги, на которомъ были сдѣланы необходимыя дѣловыя помѣтки. Она въ раздумьѣ смотрѣла, какъ Маевскій съ сосредоточеннымъ видомъ укладывалъ его въ свой бумажникъ. Съумѣетъ-ли онъ сдѣлать что-нибудь? Найдется кто-нибудь — научитъ… У нея не было выбора.

— Il est bon… вспомнилось ей вдругъ замѣчаніе Амосьева.

Маевскій спряталъ бумажникъ, поправилъ очки и молча, серьёзно протянулъ ей руку.

— Значитъ, Артемій Николаевичъ, я могу принять эту услугу, какъ доказательство… да?.. проговорила дѣвушка значительно.

— Доказательство чего?..

— Нѣтъ, съ этимъ ничего тонко не сдѣлаешь!… подумала она съ досадой и договорила дѣланной шуткой:

— Того, что, по вашему мнѣнію, должно быть написано на вашемъ лицѣ?

Его блѣдныя щеки вспыхнули, рука конвульсивно сжала ея пальцы.

— Конечно… если вы пожелаете… Прощайте, Лидія Петровна, времени нѣтъ!..

Онъ порывисто вышелъ, запнувшись въ дверяхъ.

Лидія съ печальной усмѣшкой подняла руку и подула на пальцы — на тонкой кожѣ остался натискъ узкаго колечка.

VIII.

Въ тотъ же день Ипполитъ послѣ обѣда забѣжалъ къ Маевскому — зачѣмъ, онъ и самъ не сказалъ бы этого сразу. Семейная бѣда Огулевыхъ озабочивала юнаго студента очень мало, и онъ еще ни разу не задумался серьёзно, какъ проживетъ онъ безъ родительскихъ сорока рублей въ мѣсяцъ; онъ сказалъ Ритѣ, что «даже радъ», и въ этомъ была доля правды. Эта необезпеченность сдѣлаетъ его настоящимъ, равноправнымъ членомъ вѣчно бѣдствующей, безпокойной толпы, въ которой до сихъ поръ онъ занималъ исключительное положеніе «барченка», «нѣженки». Онъ былъ еще очень юнъ, недавно съ гимназической скамьи, и отъ всей души наслаждался своимъ новымъ званіемъ studiosus’а, своей самостоятельностью взрослаго человѣка; каждый день непремѣнно забѣжать къ кому-нибудь, «благовѣстить», какъ выражалась Рита — было въ немъ просто физической потребностью.

Напрасно прождавъ около часа хозяина, Ипполитъ очень скоро истощилъ весь свой запасъ нѣмецкихъ словъ въ бесѣдѣ съ Вильгельмомъ, сѣдовласымъ нѣмцемъ, домоправителемъ Маевскаго. Студентъ велъ эти разговоры для практики, хоть понималъ развѣ четвертую часть въ изъисканномъ нарѣчіи берлинца. Вильгельмъ увѣрялъ всѣхъ и каждаго, что онъ началъ страдать печенью съ тѣхъ поръ, какъ поселился въ diesem schauderhaften Russland… Здѣсь ни къ чему ровно не вели всѣ его терпѣливыя усилія завести въ домѣ тотъ прилично-чинный порядокъ, который давался безъ всякой трудности въ его отечествѣ. Одни кузены, водворившіеся въ чужомъ домѣ съ непостижимой, чисто россійской развязностью, ежедневно изумляли его размѣрами своего нахальства и всюду вносили за собой ненавистный, неряшливый безпорядокъ. Возмущенный нѣмецъ презиралъ огуломъ всѣхъ русскихъ знакомыхъ своего господина; даже патентованные ученые на его взглядъ были черезчуръ развязны, вульгарны и незначительны. Въ цѣломъ домѣ одинъ онъ съ сердечнымъ сокрушеніемъ велъ счетъ безпутнымъ русскимъ рублямъ, разлетавшимся по вѣтру…

Наскучивъ мало понятными ему разсужденіями нѣмца, студентъ разлегся на отоманкѣ, захвативъ со стола книгу, зѣвнулъ надъ ней разъ десятокъ и заснулъ, уронивъ ее на коверъ. Это было что-то непомѣрно серьёзное и скучное!.. Его не разбудилъ даже нетерпѣливый звонокъ вернувшагося хозяина. И Вильгельмъ не узналъ этого звонка; Артемій Николаевичъ ураганомъ пронесся въ кабинетъ, на ходу дѣлая распоряженія, чтобы ему сейчасъ же было уложено въ чемоданъ все необходимое на нѣсколько дней; въ кабинетѣ онъ постоялъ въ раздумьѣ надъ сладко похрапывавшимъ гостемъ и рѣшилъ не будить его, чтобы избѣжать разспросовъ.

Маевскій присѣлъ къ столу, соображая что нужно сдѣлать. На его лицѣ словно застыло совсѣмъ несвойственное ему радостно-озабоченное выраженіе, по временамъ въ немъ мелькало что-то испуганно-восторженное… Онъ гналъ отъ себя это «что-то», чтобы не отвлекаться…

До поѣзда оставалось меньше часа. Маевскій уложилъ въ бумажникъ всѣ свои наличныя деньги, оставивъ только на столѣ одну радужную бумажку на расходы.

— Ich weiss nicht genau… einige Tagen… einige Tagen!.. твердилъ онъ разсѣянно на всѣ озабоченные разспросы нѣмца. — Hundert Rubel auf meinem Tische!.. крикнулъ онъ уже съ половины лѣстницы.

Вильгельмъ въ печальномъ недоумѣніи прошелъ въ кабинетъ, взялъ деньги, потушилъ лишнюю свѣчу и разбудилъ Огулева. Студентъ со сна долго не могъ взять въ толкъ, кто, зачѣмъ и когда уѣхалъ въ Москву. Понявъ, наконецъ, что рѣчь идетъ объ Артеміи Николаевичѣ, онъ сейчасъ же одѣлся и ушелъ. Нѣмецъ съ наслажденіемъ щелкнулъ за нимъ ключемъ, утѣшаясь хотя тѣмъ, что эти нѣсколько дней онъ будетъ имѣть законную возможность захлопывать эту дверь передъ носомъ каждаго назойливаго посѣтителя.

Ипполитъ отправился къ Ритѣ — на извощикѣ, для сокращенія времени. Но ему и тутъ не повезло: Риты тоже дома не оказалось. Онъ опять улегся-было на диванѣ, но на этотъ разъ не заснулъ и самъ отворилъ ей дверь.

— Вы это что, ночью? спросила дѣвушка не особенно привѣтливо.

— Жду больше часа… Вы-то откуда такъ поздно?

— Въ театрѣ была.

— Что-жь вы мнѣ не сказали? и я бы съ вами…

— Оттого и не сказала, что непремѣнно увязались бы. Вздумайте сами и ступайте.

— Въ компаніи веселѣе.

— Очень ужь вы къ компаніи пристращаетесь, Ипполитъ Петровичъ! Кажется, вы и одного дня ужь съ самимъ собою пробыть не можете? Берегитесь, эта распущенность до добра не доведетъ…

Рита окончательно разоблачилась и сѣла, видимо утомленная. На ея лицѣ было то же равнодушно-невеселое выраженіе, какъ-будто она вернулась изъ театра безъ всякаго запаса возбуждающихъ впечатлѣній.

— Удивительная польза торчать каждому въ своемъ углу! отвѣтилъ студентъ.

— Вамъ вѣдь, я полагаю, учиться надо? что-нибудь и почитать, кромѣ лекцій?

— Что-жь, вы думаете, я ничего не читаю?

— Думаю, что не много; откуда вамъ времени взять? Ну, хоть сегодня…

— Ахъ, сегодня совсѣмъ особенное дѣло, торопливо перебилъ ее Ипполитъ. — Во-первыхъ, никого не застаю дома, вездѣ жду, чортъ знаетъ сколько… Нѣтъ, да вы дайте досказать! для чего-нибудь же летѣлъ я къ вамъ, на ночь глядя!

— Да, это любопытно; для чего?

— Представьте, Артемій Николаевичъ сейчасъ въ Москву укатилъ съ десяти-часовымъ поѣздомъ.

— Ну-съ?

— Ахъ, ты Господи! какія такія дѣла у него въ Москвѣ? Съ роду не ѣздилъ.

— Ну?

— Да что вы, право, Рита, все ну, да ну! Цѣлый день пробылъ у нашихъ — я его съ обѣда ждалъ. Вернулся, собрался въ полчаса, сказалъ только, что на нѣсколько дней.

Рита все такъ же пристально и строго смотрѣла на него и ничего не говорила.

— Такая, право, досада, что я не проснулся! Онъ тоже хорошъ — не могъ разбудить… Узналъ бы хоть толкомъ.

— Такъ вы спали? съ обѣда до десяти часовъ?

— Вовсе не съ обѣда; съ Вильгельмомъ бесѣдовалъ, читалъ… тоска вѣдь! Попробуйте прождать пять часовъ и не уснуть.

— Помилуйте! кому же это въ голову придетъ, кромѣ васъ!

— Ну, васъ не поймешь, Рита; у васъ изъ всего — вина… Не дождался бы, такъ и вы бы не узнали.

Безцвѣтное лицо Риты вдругъ сильно покраснѣло; темные глаза гнѣвно блеснули.

— Да вы сами то скажите, чего ради вы бѣжали докладывать мнѣ объ этомъ? Зачѣмъ мнѣ знать, какія нелѣпости продѣлываетъ вашъ Артемій Николаевичъ? Что мнѣ до него, до всѣхъ васъ? Съ чего вы выдумали летѣть ко мнѣ чуть не ночью, ждать меня тутъ со всей этой чушью?

Рита все возвышала голосъ; послѣднія слова вырвались какимъ-то болѣзненнымъ, визгливымъ крикомъ.

Юноша совсѣмъ опѣшилъ и смотрѣлъ на нее, безсознательно моргая глазами.

Она встала, упираясь въ столъ судорожно сжатой рукой.

— Вы просто сплетникомъ какимъ-то дѣлаетесь! таскаетесь отъ одного къ другому, вѣчно съ новостями, которыя совсѣмъ до васъ не касаются… Меня-то хоть оставьте въ покоѣ, Бога ради!

Дѣвушка опять сѣла на прежнее мѣсто — порывисто, точно упала. Она сама не ждала отъ себя такой вспышки и въ слѣдующій же мигъ ясно сознавала всю ея неумѣстность.

Ипполитъ обидѣлся. Онъ давно освоился съ рѣзкимъ тономъ Риты; юноша благоговѣлъ передъ своей кузиной и притомъ такъ привыкъ къ ней, что ея подчасъ до грубости безцеремонные выговоры стали для него чѣмъ-то необходимымъ. Но вѣдь всему есть мѣра! Въ двадцать лѣтъ не легко стерпѣть, когда на васъ кричатъ, какъ на мальчишку. Не ломая головы надъ психологическимъ объясненіемъ этой неожиданной выходки, онъ просто почувствовалъ себя незаслуженно уязвленнымъ въ своемъ мужскомъ, двадцатилѣтнемъ самолюбіи и почелъ долгомъ соблюсти свое достоинство. Онъ всталъ и взялъ шапку.

— Прощайте, Маргарита Ивановна! Прошу извинить, что я такъ неосторожно обезпокоилъ васъ! Постараюсь избѣгать этого на будущее время.

Рита даже глазъ не подняла. Когда онъ вышелъ, она сорвалась съ своего мѣста и тоскливо заметалась но комнатѣ, закинувъ за голову скрещенныя руки. Много ужь времени она упорно хандрила и давно, смѣло назвала себѣ причину этой хандры. Какъ человѣкъ, достаточно извѣдавшій горькую сторону жизни и трезвый по натурѣ, она берегла себя и цѣнила покой; она боялась безплодныхъ, хотя и сладостныхъ волненій… Рита встрѣчала Маевскаго у Огулевыхъ и полюбила его. Она разгадала его вполнѣ тонкимъ чутьемъ симпатизирующей женщины; понимала его съ полуслова — она одна изъ всѣхъ. У Огулевыхъ надъ нимъ смѣялись, безцеремонно величали ученымъ дуракомъ. Одинъ Антонъ защищалъ его — вяло и безцвѣтно, по своему обыкновенію; кажется, онъ любилъ его, главнымъ образомъ, «за простоту». Всѣ безъ исключенія его эксплуатировали. Молодежь же, въ родѣ Ипполита, поклонялась его учености, его безкорыстію, щедрости, доходившей до безразсудства. Его ставили на какія-то высокопарныя ходули тамъ, гдѣ была одна наивная чистота человѣка, стоявшаго всегда далеко отъ мелочей и пошлости жизни. Эта-то чистота и плѣняла Риту — не напускная, не изъ принципа, а невольная и неизбѣжная, какъ привычка, какъ логическій выводъ всей предшествовавшей жизни. Онъ прожилъ ее въ кабинетѣ, въ атмосферѣ науки, всегда возвышенной и безкорыстной; онъ сходился только съ людьми такими же; ему не нужно было отъ нихъ ничего, кромѣ ихъ знаній; у него не могло быть никакихъ столкновеній, кромѣ состязанія отвлеченныхъ мнѣній. Какъ человѣкъ обеспеченный и не ищущій ученой карьеры, какъ иностранецъ, онъ оставался въ сторонѣ отъ всякаго состязанія ученыхъ самолюбій, отъ всѣхъ интригъ, клеветъ и подкоповъ, одинаково выступающихъ на сцену, на какой бы аренѣ ни разыгрывалась драма борьбы за существованіе. Только съ пріѣздомъ въ Россію, Маевскій разомъ окунулся во что-то мелочное, въ безцѣльную, утомительную суету, въ водоворотъ новыхъ, не симпатичныхъ ему знакомствъ, слуховъ, сплетенъ…. Его поднимаіи на смѣхъ за незнаніе самыхъ обыденныхъ житейскихъ мелочей, всего, что принято, прилично, обязательно… Онъ привыкъ справляться только съ собственнымъ разумомъ и на каждомъ шагу попадалъ въ просакъ.

Безцеремонность всего этого люда, нахлынувшаго со всѣхъ сторонъ на приманку богатаго наслѣдства, его тяготила, докучала, но не возмущала его. Ему казалось вполнѣ естественнымъ, что у него берутъ то, чего у нихъ нѣтъ, а у него много лишняго. Ему нужно было такъ мало!

Рита приглядывалась ко всему этому съ интересомъ неподдѣльной, оригинальной новизны. Одинъ изъ всѣхъ, онъ казался ей цѣльнымъ, не изломаннымъ человѣкомъ, съ теплой душой и простымъ, самобытнымъ умомъ — быть можетъ, единственно потому, что стоялъ внѣ жизни? Какое дѣло до этого! Ему вовсе чужда была «злоба дня», отравляющая всякаго, кто вложитъ въ нее душу… У него не было готовыхъ возвышенныхъ теорій, обязывающихъ быть тѣмъ, а не другимъ; онъ былъ самъ собою наивно и откровенно, не подозрѣвая, что это возбуждаетъ презрѣніе однихъ и недоумѣніе другихъ… Ритѣ именно это и нравилось. Она устала отъ возвышенныхъ порывовъ, подавляющихъ словъ, безплодныхъ мученій… Слова, теоріи, проповѣди — все одно и то же въ книгахъ, на столбцахъ газетъ и въ устахъ живыхъ людей! Она равно не вѣрила ни въ презрѣніе, ничему не мѣшающее, ни въ поклоненіе, ни къ чему не обязывающее. Этотъ ученый чудакъ, годы прожившій въ Европѣ, какъ въ гостяхъ, и не хотѣвшій знать въ ней ничего, кромѣ своей науки, этотъ взрослый ребенокъ, упавшій точно съ неба въ нашу спутанную, не перебродившую русскую жизнь, человѣкъ безъ всякаго рекомендательнаго ярлыка, этотъ живой анахронизмъ, сталъ ей милъ и дорогъ самъ по себѣ, помимо всякихъ личныхъ надеждъ.

Молодой ученый бывалъ нерѣдко смѣшонъ, всего чаще страненъ и всегда самобытенъ. Ритѣ, какъ и всѣмъ людямъ зауряднаго образованія, не была доступна та сторона его личности, въ которой свободно развертывались всѣ его силы, гдѣ было его настоящее значеніе и заслуга. Ей казалось, что въ этой именно двойственности и кроется причина его удивительной простоты, этого полнаго отсутствія обыкновеннаго житейскаго самолюбія.

«Онъ знаетъ себѣ цѣну»… думала она, приглядываясь съ неудержимо закипавшей досадой, какъ хладнокровно принималъ онъ насмѣшки и остроты людей, не имѣющихъ за собою ничего, кромѣ свѣтской вылощенности.

Въ первый же разъ, какъ Маевскій выступилъ на какомъ-то засѣданіи по поводу одного интереснаго сообщенія, взволновавшаго ученый міръ, Рита отправилась смотрѣть его «у себя», въ его сферѣ. Она ждала, что найдетъ его не такимъ, какимъ знала въ обыденной жизни, а преображеннымъ, гордымъ, самоувѣреннымъ. Она, дѣйствительно, нашла перемѣну: Маевскій былъ одушевленъ, поглощенъ, возбужденъ — но и тутъ она не увидѣла ничего эффектнаго; простота осталась та же, и говорилъ онъ сухо, сжато, безъ всякаго краснорѣчія. Она не понимала сути, но, казалось, что многіе другіе говорили и лучше, и горячѣе, и блестящѣе. Только потому, что его доводы, простые и сжатые, разбили блестящаго героя этого вечера и видимо импонировали ученой аудиторіи, только потому Рита и знала, что побѣда осталась за нимъ. Но много-ли на свѣтѣ людей, у которыхъ побѣда не будетъ написана на лицѣ, которые не поднимутъ выше славной головы, не смѣшаютъ своей личности съ защищаемымъ тезисомъ?!

Рита вышла изъ залы и добрый часъ прождала въ швейцарской, пропуская мимо себя выходившую публику. Когда показалась худая, слегка согнутая фигура Маевскаго, съ его обыкновеннымъ спокойно-задумчивымъ лицомъ, дѣвушка подошла къ нему и съ неудержимымъ порывомъ протянула руки.

Онъ улыбнулся, обрадованный. Онъ всегда радовался, встрѣчаясь съ нею — они подружились съ первыхъ же дней знакомства.

— Вы домой? пойдемте вмѣстѣ, намъ по дорогѣ.

— Чудесно. Только… зачѣмъ вы здѣсь, Маргарита Ивановна? развѣ на засѣданіи?..

— Вы правы, я ничего ровно не понимаю…

— О, я знаю! публика ходитъ иногда въ разныя ученыя общества, въ родѣ, какъ въ звѣринецъ, на заморскихъ звѣрей смотрѣть!..

— Я пришла смотрѣть васъ и поняла, что мнѣ было нужно, проговорила просто Рита.

Она съ трудомъ шла въ ногу, едва поспѣвая за его крупными шагами. Онъ не замѣчалъ этого. Ея волненіе постепенно улеглось въ движеніи по холодку… Да и спокойствіе собесѣдника дѣйствовало въ томъ же тонѣ.

— Я хотѣла знать, какой вы у себя, съ людьми одного уровня.

Онъ сдѣлалъ движеніе рукой, какъ бы отстраняя что-нибудь отъ себя.

— Да развѣ же я считаю кого-нибудь ниже своего уровня? Избави Богъ! Одинъ химикъ, другой чиновникъ, третій адвокатъ… Развѣ тутъ есть какая-нибудь заслуга? Быть ученымъ несравненно пріятнѣе, значитъ, даже легче.

Этимъ тоже можно рисоваться, она понимала; но онъ не рисовался, онъ говорилъ съ своей всегдашней задумчивой простотой.

— Вы не самолюбивы.

— Я не считаю себя ниже другихъ.

— Неужели?.. засмѣялась Рита.

Да, они подружились — съ этого вечера особенно.

Онъ не могъ не видѣть, что эта серьёзная, некрасивая, рѣзкая дѣвушка одна понимала его. Онъ часто приходилъ къ ней, сидѣлъ подолгу; онъ былъ вообще не разговорчивъ, но онъ былъ съ нею откровененъ.

— Какая вы особенная женщина, Маргарита Ивановна!..знаете, вы — совсѣмъ товарищъ? сказалъ онъ ей разъ съ радостнымъ изумленіемъ.

Товарищъ… Она это понимала. Но за послѣднее время онъ началъ избѣгать своего товарища — Рита угадывала почему; она много разъ намѣренно высказывала свое мнѣніе о Лидіи. Его собственное? — «Никакого у него нѣтъ, вотъ что всего хуже»!.. рѣшала съ глубокимъ горемъ Маргарита. Она не могла этого, видѣть хладнокровно, и сама стала возможно рѣже бывать у Огулевыхъ. Простое человѣческое чувство возмущалось тѣмъ, что она понимала какъ нельзя лучше: честный, умный, чистый человѣкъ, такой «какихъ нѣтъ», былъ безсильнѣе всякаго ничтожества передъ пустой, безсердечной кокеткой съ грошовыми запросами, съ убогимъ міросозерцаніемъ, съ красивымъ лицомъ и величественными манерами… Гдѣ же логика? Гдѣ здоровый инстинктъ цѣльной натуры?.. О, какъ она негодовала! сколько разъ она плакала тяжелыми, злыми слезами… Не ей, пусть не ей, но не такой же, Господи!..

Рита уединилась еще больше… Она хотѣла не слышать, не знать… Она избѣгала всего, что напоминало.

Въ этотъ день она хандрила особенно сильно. Однообразная работа утомляла, безцѣльная, тусклая жизнь надоѣла… Она шла въ театръ въ надеждѣ развлечься сколько-нибудь… А тутъ Ипполитъ съ своими непрошенными разсказами… Рита не выдержала.

IX.

— Самыя стѣны нашей квартиры дышутъ скукой, говорила часто Лидія.

Скукой вѣяло отъ апатичной, скучной фигуры Антона, отъ брезгливаго, вѣчно недовольнаго лица его жены, отъ унылыхъ вздоховъ Анны Павловны, всегда предвидѣвшей впереди что-нибудь дурное, отъ самой красавицы-Лидіи, скучающей, чего-то ждущей. Это въ обыкновенное время.

— «А теперь насъ просто переносить невозможно!» думала дѣвушка, сидя въ своей комнатѣ, гдѣ она заперлась подъ предлогомъ легонькой простуды. Мать, конечно, заходила къ ней справляться о здоровьѣ и, пользуясь случаемъ, разливалась въ своихъ понятныхъ сѣтованіяхъ: Лидія стоически отмалчивалась и вздыхала съ облегченіемъ, когда за нею затворялась дверь. Вѣра и Антонъ никогда не входили въ ея комнату.

Однако, дня черезъ два, Лидіи надоѣло добровольное затворничество, она объявила себя выздоровѣвшей и начала каждое утро ходить гулять пѣшкомъ. Она всегда презирала это мѣщанское развлеченіе, но теперь это было все-таки средствомъ сократить время, да и кромѣ того у нея явилась небывалая потребность двигаться; на ходу лучше думается, а въ ея головѣ шла усиленная работа.

Лидія совсѣмъ не взвѣшивала доводовъ за и противъ брака съ Маевскимъ; она приняла его безповоротно, какъ единственную возможность зажить по новому, на просторѣ, руководствуясь только своими вкусами и стремленіями. Стоило-ли тратить время на безплодныя размышленія? Надо брать, что дается, что возможно… Она устала мечтать. Нужно отдать справедливость Лидіи Петровнѣ — она совсѣмъ не думала о своихъ будущихъ отношеніяхъ къ князю Амосьеву. Какъ случится… иниціатива не могла принадлежать ей, и она не желала думать объ этомъ заранѣе.

О своемъ будущемъ супругѣ она тоже почти не думала. Правда, онъ то и дѣло впутывался въ ея размышленія, даже, какъ будто по какому-то праву — но только въ видѣ безгласнаго автомата, покорно принимающаго то положеніе, какое ему давали. Одно утро, цѣлую прогулку, она посвятила размышленіямъ о томъ, какое наиболѣе приличное положеніе въ свѣтѣ могло быть ему доступно? Наука… ученый.. Пусть это звучитъ довольно почетно, но вѣдь это еще не положеніе! Лидія очень обрадовалась, когда ее осѣнила счастливая мысль: онъ можетъ быть профессоромъ! все-таки это что-нибудь — чины, ордена… Она успокоилась, главное все-таки было въ его богатствѣ. Лидія долго ломала голову, стараясь угадать хотя приблизительно, какъ велико могло быть состояніе Маевскаго? Всѣ кричатъ: богатъ, богатъ! но вѣдь малоли, что кричатъ… Онъ могъ многое уже растратить по своей дурацкой беспечности, раздать чего добраго!.. Она съ искренней досадой вспомнила о кузенахъ, проживающихъ на его счетъ. Какъ глупо позволять себя эксплуатировать такимъ образомъ!..

Но всего больше времени Лидія Петровна посвящала обдумыванію своей будущей обстановки; она даже застаивалась подолгу передъ окнами магазиновъ, мысленно выбирая и примѣривая, что считала всегда недостаткомъ хорошаго тона: зѣвать на окна… какое плебейство! Теперь она забывалась невольно и, очнувшись, торопилась отойти.

При всемъ томъ, результатъ поѣздки Маевскаго въ Москву продолжалъ живо интересовать ее. Лидія соображала очень вѣрно: нѣтъ никакого разсчета вѣчно имѣть на шеѣ обѣднѣвшихъ родственниковъ, помогать то маменькѣ, то сестрицѣ, то братцу… У всякаго свое, это гораздо проще. Она заранѣе рѣшила держаться подальше отъ семьи, и это сдѣлать тѣмъ легче, чѣмъ она обеспеченнѣе.

Между тѣмъ прошло четыре, пять, шесть дней, а изъ Москвы не было никакихъ извѣстій. Лидія начинала тревожиться и негодовать: кажется, можно бы вспомнить, что на свѣтѣ существуетъ телеграфъ! Анна Павловна по нѣскольку разъ въ день выводила ее изъ терпѣнія, даже Вѣра начала отпускать свои безсмысленныя колкости, которыя сама считала необыкновенно язвительными. Одинъ Антонъ молчалъ и только посматривалъ на нее съ торжествующей ироніей. Ипполитъ зашелъ къ своимъ и сунулся-было къ Лидіи съ разспросами о поѣздкѣ Артемія Николаевича — но она обрушилась на него съ такой силой накипѣвшаго раздраженія, что студентъ постыдно обратился въ бѣгство.

— Что съ ней? точно фурія какая-то! спросилъ онъ, смѣясь, Антона.

— А ты, небось, воображаешь, что женщины — ангелы? Узнаешь еще, батенька, погоди!

У Огулевыхъ ложились спать не поздно; за цѣлый день всѣ успѣвали достаточно надоѣсть другъ другу и натомиться безсодержательной, бездѣльной скукой. Лидія ложилась всѣхъ позднѣе.

Она зажгла свѣчи у туалета и только успѣла разстегнуть нѣсколько пуговицъ лифа, какъ рѣзкій звонокъ заставилъ ее вздрогнуть всѣмъ тѣломъ. Въ ночномъ звонкѣ всегда есть что-то зловѣщее; онъ такъ таинственно и тревожно разносится по затихшему дому, будитъ столько боязливыхъ опасеній чего-нибудь неожиданнаго и рокового, что и самый хладнокровный человѣкъ замретъ въ бояливомъ ожиданіи.

— Телеграмма… соображала Лидія, взглянувъ мелькомъ на часы.

Въ людской зашевелились, чѣмъ-то стукнули, переговаривались… Лидія нетерпѣливо морщила брови; звонокъ дернули вторично, и она опять вздрогнула, хоть на этотъ разъ не было уже никакой неожиданности.

Анна Павловна кричала изъ своей комнаты, чтобы шли скорѣе отворять.

— Весь домъ переполошился… думала съ досадой дѣвушка, машинально застегивая опять пуговицы.

Наконецъ, горничная пробѣжала въ прихожую, мигая свѣчей въ темномъ корридорѣ. Лидія прислушивалась, пріотворивъ дверь: громкій мужской голосъ, потомъ фигура въ шубѣ и мѣховой шапкѣ обрисовалась въ дверяхъ и направилась прямо къ ней.

— Что же это?.. неужели самъ? ночью?..

Она невольно отступила въ глубь комнаты, прислушиваясь, какъ онъ шаркалъ калошами.

— Это вы?.. ночью?! Опомнитесь, Артемій Николаевичъ, шубуто хоть снимите, по крайней мѣрѣ!.. Окрикъ вышелъ повелительнѣе, чѣмъ она хотѣла: въ немъ сказался только-что вынесенный испугъ. «Мужикъ!» досказала она мысленно и сѣла. У нея начинали слегка дрожать ноги, стало вдругъ жарко…

Маевскій тутъ же, въ корридорѣ, стаскивалъ шубу, сбивчиво извиняясь. Въ комнатѣ было очень свѣтло, свѣчи двоились въ зеркалѣ, лампу Лидія не успѣла потушить. Ее поразило его блѣдное, измятое лицо.

— Простите, что я такъ… Я не зналъ, что поздно… Я прямо съ поѣзда…

— Да, да, вы меня испугали и весь домъ перебудили, выговоривала дѣвушка уже шутливо. — Ну садитесь, теперь ужь все равно.

Онъ сѣлъ и бѣгло, пугливо взглядывалъ на нее.

— Какъ васъ долго задержали… Вы очень устали? начала Лидія, такъ какъ онъ молчалъ.

— Да… Ахъ, какъ ужасно долго мнѣ показалось!.. Онъ хрустнулъ пальцами.

Она промолчала; неужели онъ не понимаетъ, какъ не деликатно заставлять ее спрашивать? Маевскій задумался, потомъ точно вспомнилъ и быстро поднялъ голову.

— Я все сдѣлалъ, Лидія Петровна… выговорилъ онъ тихо, уныло.

— Да?!. У нея глаза блеснули радостно.

— Вотъ закладная… еще какія-то бумаги. Я не знаю… все, что слѣдуетъ…

Онъ неловко, путаясь, доставалъ ихъ, предварительно разстегнувъ сюртукъ. Ей бросилось въ глаза измятое бѣлье, дрожащая, некрасивая рука. Она ждала, скромно опустивъ глаза.

Маевскій положилъ бумаги на столъ; Лидія опустила на нихъ свою античную ручку и улыбнулась нѣжно.

— Ахъ, какой вы милый, и какой молодецъ! какъ вамъ это удалось?! было очень трудно, да?..

У него что-то передернуло въ лицѣ.

— Только не спрашивайте, Бога ради, Лидія Петровна!.. Все равно, какъ… Сдѣлано…

— Какой вы странный! вы точно не рады, что удалось?

— Я это сдѣлалъ для васъ.

Вотъ какъ! ужь не вздумаетъ-ли онъ попрекать ее этимъ?

— Вы сами предложили, Артемій Николаевичъ.

— Да, конечно, я предложилъ, заторопился Маевскій. — Я радъ, что могъ сдѣлать для васъ. Не будемъ говорить, Лидія Петровна…

Онъ всталъ порывисто.

— Прощайте, я хотѣлъ только непремѣнно сегодня… Я не зналъ, что такъ поздно, я прямо съ поѣзда., проговорилъ онъ, не замѣчая, что ужь говорилъ тоже самое раньше.

Лидія тоже встала немного удивленная, но довольная, что онъ не вздумалъ засиживаться. Отъ него всего можно ждать!

И вдругъ она подошла къ нему совсѣмъ близко и поцѣловала его въ губы, на одинъ мигъ закинувъ вокругъ его шеи обѣ свои нѣжныя руки, съ откинувшимися на плечи широкими рукавами. Это произошло совсѣмъ неожиданно и въ одинъ короткій мигъ. Мысль поцѣловать его экспромтомъ пришла ей въ голову: нужно было благодарить — она не хотѣла сдѣлать этого избитымъ, казеннымъ, пошлымъ образомъ. Нужно что-нибудь эффектное, сильное и что бы пригодилось впередъ…

Лидія отняла руки и отступила назадъ.

— Я не ребенокъ, Артемій Николаевичъ: я понимаю, что это не легко и не мелочь. Вы насъ спасли.

Маевскій отшатнулся и, не выговоривъ ни слова, исчезъ въ дверяхъ. Онъ дошелъ до самой прихожей и только тогда вспомнилъ и вернулся за шубой, которая лежала на полу у ея дверей.

Лидія Петровна снисходительно усмѣхнулась, взяла со стола бумаги, внимательно пересмотрѣла ихъ и заперла въ комодъ; потомъ потушила лампу, раздѣлась и легла. Въ ея красивомъ лицѣ разлилось совсѣмъ не свойственное ему выраженіе спокойнаго довольства, оно казалось добрѣе и даже моложе.

— Поздно!.. подумала она, сладко зѣвая, чувствуя, что устала и что сейчасъ заснетъ.

X.

Извощикъ ждалъ Маевскаго у подъѣзда; онъ расплатился съ нимъ и пошелъ пѣшкомъ, хоть и былъ ужасно измученъ. Въ ушахъ еще звенѣло отъ жгучей волны, ударившей въ голову… Лидія его поцѣловала!… Зачѣмъ?! думалъ онъ съ ужасомъ. Этотъ поцѣлуй не далъ ему ни малѣйшаго наслажденія… На одинъ мигъ изящно-бѣленькое личико прильнуло къ его лицу, великолѣпные глаза точно вдругъ потухли гдѣ-то совсѣмъ близко, высоко оголившіяся атласныя руки легли ему на плечи… И больше ничего! Онъ представлялъ это себѣ совсѣмъ иначе — не такъ внезапно, быстро, не такъ безпричинно… Зачѣмъ такъ благодарить?!. Или она думала, что этотъ поцѣлуй можетъ быть наградой за все, что онъ вытерпѣлъ для нея? Что же она думаетъ о немъ, о его любви?.. Или самъ онъ такая деревяшка, что даже это на него не подѣйствовало — первый пецѣлуй любимой женщины?..

Молодой ученый остановился среди улицы, которую переходилъ, чтобы лучше вникнуть въ собственныя ощущенія; нѣтъ! настраивать себя не честно… Онъ ничего не ощущаетъ, ничего не ощущалъ и въ ту минуту, кромѣ внезапнаго, тяжелаго испуга. У него были свои представленія, свои мечты — особенно дорогой въ Москву, послѣ послѣдняго разговора — цѣломудренно чистыя, глубоко нѣжныя… Онъ подходилъ къ мерцающему вдали счастію робко и благоговѣйно…

Неосторожная выходка Лидіи — смѣлая и вѣрная со всякимъ другимъ — на мигъ какъ будто прорвала туманъ, застилавшій ему глаза… Что-то рѣзко и больно ударило по самымъ нѣжнымъ струнамъ его души…

Всю дорогу домой Маевскій думалъ объ этомъ злополучномъ поцѣлуѣ, вытѣснившемъ на время всѣ другія тяжелыя впечатлѣнія, подъ гнетомъ которыхъ онъ жилъ уже цѣлую недѣлю. Какой-то водоворотъ крутилъ и тащилъ его впередъ безъ роздыха, не давая опомниться… Онъ уѣхалъ изъ Петербурга съ однимъ рѣшеніемъ: спасти имѣніе Огулевыхъ, исполнить желаніе Лидіи, не зная даже, какъ взяться за это: научатъ! подумалъ онъ весьма основательно. Учителя нашлись скоро, но ученикъ не выказалъ никакихъ способностей. Долго пытались ограничиваться намеками, какъ способомъ и болѣе благовиднымъ, и менѣе рискованнымъ; но, видя полное, неподдѣльное непониманіе, рѣшили, что «малый тупъ», и уже съ полной развязностью перешли къ указаніямъ вполнѣ опредѣленнымъ. Ему диктовали каждый шагъ — колебаться не было времени, да и роль выходила почти пассивная… Онъ ѣхалъ, куда ему указывали, слушалъ, какъ при немъ торговались, изобрѣтали лазейки, прибирали апарансы… Видѣлъ какія-то «подставныя личности», подписывалъ что-то и въ заключеніе выдавалъ требуемую сумму. Хлопотъ было много, а суммъ выдано столько, что пришлось сдѣлать крупный заемъ подъ вексель.

Наконецъ, все было, слава Богу, кончено, и Маевскій сѣлъ въ вагонъ съ отраднымъ сознаніемъ, что никогда больше не увидитъ ни одной изъ энахъ загадочныхъ личностей. Но радость была не на долго, онъ былъ какъ будто не тотъ: точно что-то свое кровное осталось тамъ въ этой омерзительной атмосферѣ цинизма, мошенничества, таинственныхъ сдѣлокъ, выдачи и полученій… Частица себя самого, голубиная чистота, дѣтски-безмятежное невѣдѣніе… Въ ушахъ стоитъ гулъ поѣзда, въ глазахъ чужія равнодушныя, заспанныя лица… Фонарь свѣтитъ тускло; въ окна смотритъ черная, непроглядная, зимняя ночь. Холодная струя врывается въ дверь, рѣзкій звонокъ ударяетъ по нервамъ. Толчки, остановка… Суета станцій, огни, толкотня, говоръ, смѣхъ… И опять мѣрное движеніе, тусклый фонарь и черная ночь въ окнахъ…

Маевскій не сомкнулъ глазъ во всю дорогу; онъ не могъ дождаться, когда пріѣдетъ — скорѣе къ ней, сказать что онъ сдѣлалъ, отдать бумаги… И уже тамъ, у нея, онъ понялъ, что говорить ничего не надо, совсѣмъ невозможно… Она не такъ спрашивала, не такъ слушала, не такъ встрѣтила!..

Его поцѣловали — внезапно, порывисто, кокетливо…

Запыхавшись, выбившись изъ силъ, Маевскій дотащился до дому и въ изнеможеніи кинулся въ постель. Онъ былъ глубоко, горько несчастливъ первый разъ въ жизни.

XI.

На другой день Лидія встала особенно поздно. Она собственно проснулась давно, но продолжала лежать — думая, мечтая, слегка припоминая… Она знала напередъ, да и слышала, какъ всѣ домашніе интересуются ея вставаніемъ. Еще бы!.. Было очень пріятно помучить, знать одной то, что всѣ съ трепетомъ жаждали узнать. Все-таки сдѣлала все она — положимъ, Маевскій, но вѣдь по ея же иниціативѣ и, разумѣется, для нея одной. Въ концѣ-концовъ, все-таки она всѣхъ спасала, хоть ей это Охотское нужно всѣхъ меньше. Пусть бы другой кто уладилъ такое дѣло — Антонъ этотъ…

Лидія Петровна, наконецъ, встала, не торопясь, одѣлась и вышла въ столовую… Всѣ давно отпили чай, но продолжали сидѣть у круглаго стола, ожидая ея появленія.

— Не грѣхъ бы, кажется, и поторопиться! встрѣтила ее Анна Павловна, на правахъ матери все-таки дерзавшая всѣхъ больше.

Лидія какъ будто удивилась и перевела невинный взглядъ на. стѣнные часы, потомъ кивнула головой сестрѣ и зятю и стала наливать себѣ чай. Мать смотрѣла на нее съ возраставшей досадой.

— Да чтожь ты и въ самомъ дѣлѣ, Лида! Не томи, Христа ради! понимаешь, я думаю, что ждемъ…

— Тутъ-то самое ломанье и начнется… выговорила какъ бы про себя Вѣра.

Дѣвушка чуть-чуть, величественно повернулась въ ея сторону..

— Да что вы отъ меня хотите? Спрашивайте, по крайней мѣрѣ! Надѣюсь, я не обязана угадывать?

Лидія прекрасно понимала, что то, что она теперь продѣлывала, было совсѣмъ даже и не умно — все равно, это доставляло" ей удовольствіе.

— Да Маевскій-то твой пріѣзжалъ вѣдь ночью? Я думаю, весь, домъ слышалъ! Есть же отвѣтъ какой нибудь?

Лидія спокойно подняла глаза.

— Все кончено, выговорила она невозмутимо. Это одинаково могло значить и то, что все потеряно, и то, что все спасено. Вѣра, вся пунцовая, такъ напряженно дышала, что было слышно по цѣлой комнатѣ; только Антонъ сидѣлъ, не шевелясь, съ неизмѣнной флегмой во всей фигурѣ. Въ эту минуту одинъ изъ дѣтей влетѣлъ въ комнату съ какой-то шумной просьбой; Вѣра сорвалась съ мѣста и очень энергично вытолкала его за плечи, не проговоривъ ни слова.

— Говори ты, Бога ради, почеловѣчески! Что значитъ: кончено?.. чуть не плача, взмолилась Анна Павловна.

Лидія пожала плечами.

— Боже мой… ну, онъ сдѣлалъ все, что нужно! можете получить въ цѣлости ваше Охотское.

Анна Павловна глубоко вздохнула на всю комнату и широко перекрестилась. Вѣра прослезилась отъ счастья. Антонъ откашлялся.

— Какъ же онъ это сдѣлалъ? спросилъ онъ, пристально глядя на Лидію.

— Потребуйте у него отчета, если желаете. Я не знаю; это его дѣло. Онъ не разсказывалъ, и я, конечно, не допрашивала.

— Странно, что вы даже не полюбопытствовали!.. Такія дѣла даромъ не дѣлаются, можетъ быть, онъ нѣсколько тысячъ заплатилъ за это.

— Да-а? ну ужь за это я не отвѣчаю! Кому же? Я не поручала ему платить.

Антонъ желчно разсмѣялся такъ, что вся его массивная фигура заколыхалась.

— Охъ!.. какъ вы умѣете быть наивной, Лидія Петровна, когда это вамъ удобно!

Она вспыхнула и надменно вскинула голову.

— Вы съ ума сошли, Антонъ?! Я выручаю всю семью — одна, когда вы всѣ малодушно раскисли! Я рѣшаюсь просить посторонняго человѣка — ужь не воображаете-ли вы, что мнѣ это пріятно? И вы же смѣете говорить мнѣ дерзости! Да всѣ — вы вотъ, Антонъ Ильичъ, что вы сдѣлали, скажите пожалуйста?

— Ничего-съ, Лидія Петровна, рѣшительно ничего. У меня нѣтъ состоянія Маевскаго, чтобы бросить нѣсколько тысячъ, и я — не очаровательная женщина, которой достаточно раскрыть уста, чтобы честнѣйшій человѣкъ самого себя забылъ и рѣшился даже на подлость!..

— Вотъ нашелъ время рацеи читать! недоумѣло выговорила Вѣра и ушла къ себѣ; она узнала все, что ее интересовало.

Анна Павловна накинулась на Антона.

— Да что вы и въ самомъ дѣлѣ, батюшка? Дѣвушка, всѣхъ моложе, семейство отъ какой бѣды спасла, а онъ тутъ чепуху понесъ! Вамъ-то бы первому ей въ ножки поклониться за это, вашихъ же дѣтей отъ бѣдности избавила. На тебѣ! на подлость рѣшился.. Ну, благодарность, нечего сказать!.. Добрѣйшій человѣкъ вашъ Артемій Николаевичъ, рѣдкой души человѣкъ — вотъ что!

— Это не вамъ мнѣ объяснять, Анна Павловна. Я что говорю? Такимъ человѣкомъ пользоваться, дѣла темныя черезъ него обдѣлывать… надо же и совѣсть помнить! Понимать, по крайней мѣрѣ, чего это стоитъ… И понимаете, Лидія Петровна, отлично понимаете, что самъ по себѣ онъ не полѣзъ бы въ эту грязь… Ну, такъ и не притворяйтесь же, не наивничайте: это вѣдь ужь вовсе не благородно!..

Никогда еще Антонъ не былъ такъ сильно взволнованъ и не произносилъ такой длинной тирады. Онъ выпрямился во весь ростъ и внушительно ударялъ рукой по столу, словно припечатывая свои слова.

Лидія замерла на мѣстѣ, не вѣря своимъ ушамъ. Ее смѣли оскорблять въ такую минуту?! Злыя, унизительныя слезы неудержимо брызнули изъ ея глазъ. Она швырнула ложечку, которую держала въ рукѣ, такъ, что та ударилась о чашку и зазвенѣла на подносѣ.

— Это, наконецъ, ужь Богъ знаетъ что!.. Какъ вы смѣете, какъ вы смѣете читать мнѣ нравоученія? вы, учить меня! Нѣтъ, съ такими людьми жить невозможно… Знать я васъ никого не хочу!.. Вырваться бы только скорѣе… Она бросилась изъ комнаты, путаясь въ платьѣ, съ искаженнымъ лицомъ.

Анна Павловна махнула на нихъ обѣими руками и пошла къ своей любимицѣ Вѣрочкѣ, бормоча дорогой:

— Добрѣйшей, истинно добрѣйшей души человѣкъ! Она тоже совершенно успокоилась. Дѣло слажено — а кто, изъ-за чего и какой цѣной это сдѣлалъ? ей было въ сущности все равно.

Лидія долго не могла успокоиться. Ее, торжествующую побѣдительницу, закидали грязью! Нѣтъ, пора кончить, уйти, какъ можно скорѣе… Засыпая вечеромъ, она думала, что, если Маевскій не пріѣдетъ утромъ самъ, то, вѣроятно, напишетъ ей, послѣ вчерашняго-то! Она была увѣрена, что ея смѣлая выходка окончательно вскружила ему голову… Между тѣмъ, письма не было, и для такого чудака было уже достаточно поздно.

Ее брала досада. Теперь, когда она уже рѣшилась, когда она болѣе чѣмъ когда-нибудь желала ускорить развязку, приходилось пассивно ждать, уступая иниціативу ему. Она соглашалась, она удостаивала снизойти до неотесаннаго, скучнѣйшаго чудака и должна была разъигрывать глупую комедію, скромно выжидать… Это было, по ея мнѣнію, просто оскорбительно! До поста оставалось такъ немного времени, что только-только успѣть… Что можетъ быть хуже, какъ имѣть дѣло съ дуракомъ! Вотъ извольте: внушайте ему! подталкивайте! учите на каждомъ шагу!..

XII.

Въ восьмомъ часу утра, Маевскій отправился къ Ритѣ. Она еще спала.

— Я подожду, сказалъ онъ удивленной чухонкѣ, усаживаясь тутъ же въ передней, на какой-то сундукъ.

Риту разбудили. Она одѣвалась съ лихорадочной поспѣшностью, обрывая тесемки, захватывая криво петли… Что нибудь случилось — онъ давно, давно ужь не былъ у нея.

Дѣвушка наскоро плеснула водой въ лицо, рукой пригладила волосы и, накинувъ на плечи платокъ, впустила нежданнаго гостя.

— Хотите чаю? спросила она прежде всего, быстро, съ одного взгляда, схвативъ странное выраженіе его лица.

— Дайте, пожалуй…

Онъ сѣлъ, уныло понурившись. Рита распорядилась и сѣла напротивъ.

— Я вамъ спать не далъ?

— Пустяки! Что вы такой, Артемій Николаевичъ?

— Я вернулся вчера вечеромъ… выговорилъ онъ тихо, какъ будто этимъ все объяснялось.

Рита нахмурилась и помолчала нѣсколько минутъ; ей было ужасно тяжело спрашивать — да надо, она это видѣла…

— Вы по дѣлу Огулевыхъ ѣздили?

— Да…

— По просьбѣ Лидіи Петровны?

— Да… отвѣтилъ онъ опять, нисколько не удивляясь, что ей все извѣстно. — То есть, я самъ предложилъ, поправился онъ поспѣшно.

Въ эту минуту кухарка появилась въ дверяхъ, Рита встала и взяла у нея чайный приборъ. Маевскій молчалъ.

— Ну, и что же? спросила дѣвушка съ невольнымъ нетерпѣніемъ.

— Сдѣлалъ… Имѣніе уцѣлѣетъ…

Она проницательно. смотрѣла ему въ лицо. Онъ опять замолчалъ; онъ каждую минуту тяжело задумывался.

— Сдѣлали? значитъ, хотѣли сдѣлать. Чего же вы теперь-то такъ… окаменѣли? спросила Рита рѣзко.

Маевскій какъ-то весь поёжился — потомъ придвинулся, прилегъ локтемъ на столъ, вскинулъ голову и въ первый разъ взглянулъ ей прямо въ лицо, какъ будто помутившимися глазами.

— Вы не знаете, какъ это дѣлается, Маргарита Пвавовна. Какіе-то крючкотворы… цѣлая оформенная комедія… и на каждомъ шагу подкупъ — взятки, взятки и взятки… Нѣтъ, впрочемъ, «благодарность»! Прямо цѣны назначаютъ, торгуются — весело, съ улыбочками!..

— Вы только теперь узнали, что существуютъ взяточники?

— Слышалъ, читалъ… зналъ, конечно зналъ! Да развѣ-жь это одно и то же? Вѣдь теперь я самъ, своими, вотъ этими руками!.. выкрикнулъ онъ громко, съ болью.

Рита вздрогнула и плотнѣе сжала губы.

— Грязь пачкаетъ, къ ней нельзя прикасаться безнаказанно. Я не тотъ, я совсѣмъ не тотъ! Онъ съ тоской стиснулъ голову обѣими руками.

Рита нетерпѣливо сдернула съ плечъ платокъ.

— Вы раньше-то не знали, что грязь пачкаетъ? Развѣ же вы не знали! Васъ послали — вы понимали зачѣмъ?

Маевскій съ негодованіемъ закачалъ головой.

— Я зналъ? Нѣтъ, я понятія не имѣлъ, что и какъ придется дѣлать! Я не подозрѣвалъ, что это — обманъ, незаконная сдѣлка… Откуда мнѣ знать? Я не имѣю понятія о дѣлахъ. Я долженъ былъ сдѣлать для нихъ — она сама ѣхать хотѣла… Это представить себѣ только! Я думалъ — просто… похлопотать. А тамъ — назадъ ужь нельзя… Сроку нѣсколько дней… Они бы все потеряли.

Рита отошла къ самовару и молча принесла стаканъ чая, не глядя на него.

Маевскій тоскливо поднялъ къ ней глаза.

— Я долженъ былъ сказать вамъ, Маргарита Ивановна… Это слишкомъ тяжело! больше мнѣ некому…

— Ей-то вы сказали? неожиданно строго спросила Рита.

— Хотѣлъ сначала… нѣтъ, я не сказалъ. Она думала, какъ и я, что это все легко и просто.

— Думала!.. повторила иронически Рита: — пусть такъ! да теперь-то, должна она знать или нѣтъ?

— Когда-нибудь… вчера не вышло. Она такая… вы знаете — ясная, спокойная…

— Съ чего же ей быть другой? все такъ легко дается, даромъ! Стоило вотъ слово сказать — и вы полетѣли, въ грязь окунулись… pour les beaux yeux!.. Очень рада была? да?

— Поцѣловала… вырвалось у него совсѣмъ невольно.

Онъ тутъ же вспыхнулъ и испуганно взглянулъ на Риту. Она всплеснула руками, но сейчасъ же спохватилась и отошла на другой конецъ комнаты.

— Ну что-жь!.. вотъ вы и квиты. Расплатилась.

Онъ молчалъ, внутренно казнясь.

Рита перекладывала бумаги на письменномъ столѣ.

На мерзость толкнули… Пропадаетъ — совсѣмъ пропадетъ! Этотъ-то, такой, «какихъ нѣтъ!..» Да неужто же допустить это? смотрѣть спокойно? моя хата съ краю…

Она швырнула книгу, отошла отъ стола и опять сѣла противъ Маевскаго.

— Послушайте, Артемій Николаевичъ, обсудимъ по просту; надо вѣдь когда-гіибудь? Коли пришли ко мнѣ сегодня — значитъ, стою?

— Какъ вамъ не грѣхъ, Маргарита Ивановна!

— Хорошо. Вы ѣхали не Огулевыхъ спасать, не семью выручать, а потому, что она хотѣла этого отъ васъ? Поманила… приласкала тамъ, что-ли… Да? вѣдь да же?!

— Да… сознался онъ тихо.

— Въ награду поцѣловала — осчастливила! продолжала безжалостно Рита. — Ну, переведите вы все это себѣ на простой, понятный языкъ!

— Этотъ поцѣлуй вовсе не осчастливилъ меня, возразилъ неожиданно Маевскій.

Рита удивилась:

— Странно… ну, значитъ, не такъ сдѣлано, не во-время. Все равно — суть одна: вы влюблены, Артемій Николаевичъ!

Онъ молчалъ.

— Несомнѣнно. А дальше же что?

— Почемъ я знаю…

— Одно изъ двухъ: или бросьте, — пройдетъ, клянусь же вамъ, пройдетъ! или ступайте и скажите ей. Мое мнѣніе вы знаете. Я не стану говорить о ней, — пусть! не мое дѣло… Но только одно изъ двухъ, иначе совсѣмъ глупо и недостойно! Какую роль вы играете?

Рита слегка вся дрожала и судорожно сжимала свои крупныя, блѣдныя руки. Маевскій не смотрѣлъ на нее и не замѣчалъ запальчивой горячности ея рѣчей, — онъ ловилъ слова.

— Она сама знаетъ… должна знать!

— А вы что-нибудь знаете?

Онъ молча поднялъ печальные глаза.

— Нѣтъ? значитъ, такъ оно и есть! Поймите, я не свои соображенія высказываю, — я говорю только, какъ женщина, понимающая лучше. Вы бы знали, вы бы чувствовали безъ словъ… Не любитъ она, Артемій Николаевичъ.

— Я и не мечталъ… Я не думалъ до послѣдняго раза, — до того вечера, когда я уѣхалъ…

Рита съ сожалѣніемъ посмотрѣла на него и ограничилась cap кастической усмѣшкой.

— Послушайте, заговорила она черезъ минуту съ новымъ порывомъ: — это никогда не уйдетъ, успѣете еще! Попытайтесь сначала осилить. Вы такой цѣльный, такое у васъ убѣжище надежное! Ну, работайте больше, пишите.

— Моя работа никогда еще не шла такъ плохо… отвѣтилъ онъ уныло.

— Ну, со мной займитесь; пусть это будетъ для васъ обязательно. Я все хотѣла просить, да не видала васъ давно.

— Полноте, Маргарита Ивановна! на что вамъ химія?

— Вотъ славно! не вѣкъ же мнѣ переводы строчить по полторы копейки со строчки? Видно, учиться приходится, карьеру себѣ устраивать… Право, я ужь устала машиной быть. Такой вѣкъ нынче, Артемій Николаевичъ, что русской женщинѣ либо замужъ, либо за книжки. Нельзя такъ какъ нибудь проболтаться цѣлую жизнь, какъ бывало прежде.

Маевскій не очень вѣрилъ этой внезапной просьбѣ, — точно она его занять хочетъ; но слова Риты звучали совсѣмъ правдоподобно, — такъ неподдѣльно грустно!

— Ну что же, согласны? Учите же вы Петеньку своего… я буду прилежнѣе.

— Да я-то радъ всей душой… только все думаю, — къ чему вамъ это?

— А вы не разсуждайте, — мое дѣло, не ваше. Вотъ вамъ пока книга; видите, послѣдній нумеръ, на дняхъ вышелъ. Я построчу тутъ кое-что и пойдемте; сегодня и начнемъ, — я никогда ничего не откладываю.

Рита дала ему журналъ и сѣла писать. Маевскій разсѣянно пробѣжалъ нѣсколько страницъ, опустилъ книгу и задумался.

XIII.

Часа черезъ полтора, Маевскій и Рита зашли въ ближайшій ресторанъ и спросили два обѣда. Обыкновенно Рита обѣдала въ другомъ мѣстѣ, подешевле, — но повести туда Маевскаго не рискнула. Суетливая, грязноватая обстановка трактира тяжело дѣйствовала на Артемія Николаевича, — онъ не привыкъ. Озабоченно снующіе лакеи, безцеремонно гремящіе посудой и торопливо пихающіе вамъ подъ носъ блюда съ хитрыми заглавіями; щелканье билліарда въ сосѣдней комнатѣ, говоръ, копоть, чадъ…

— Какая, однако, гадость… думалъ онъ, выжидая, когда Рита кончитъ, и не притрогиваясь къ своей порціи.

— Вы что-жь это? Противно? Ну, еще бы! балованный баринъ А по моему, слава бы Богу, еслибъ каждый день-то такъ.

Маевскій былъ очень радъ, когда они вышли на воздухъ и пѣшкомъ дошли до его квартиры. Рита не задавала никакихъ вопросовъ, и молча внимательно присматривалась. Она пересмотрѣла всѣ книги на письменномъ столѣ, мелко исписанные листы подъ яшмовымъ прессъ-папье, открывала по очереди библіотечные шкапы. Улыбаясь, она оглянулась на Маевскаго, — онъ шагъ за шагомъ ходилъ за нею слѣдомъ.

— И глубина же вы учености, Артемій Николаевичъ! Вонъ книгъ гибель какая, а мнѣ и одной не выбрать, чтобы прочесть можно было. И все-то одна сушь! хоц" бы что-нибудь общечеловѣческое… Неужели вы никогда журналовъ не читаете?

— Читаю иногда. Ипполитъ мнѣ приноситъ и еще одинъ юноша.

— А не принесутъ — тоже ладно?

— Я свое читаю; сколько однихъ журналовъ иностранныхъ пересмотришь; въ лабораторіи занимаюсь, — мое дѣло мѣшкотное. Мѣшаютъ тоже часто.

— Еще бы! у васъ вѣдь отказывать не водится.

— Какъ же откажешь, Маргарита Ивановна? не запираться же!

— Почему же? Занятъ. Всякіе шалопаи лѣзутъ къ вамъ на просторъ и даровщинку, а вы деликатничаете, время на нихъ теряете… Кузены ваши на вѣчныя времена поселились?

— Я право не знаю… разсмѣялся Маевскій. — Не могу же я выгнать сыновей дяди?

— Ну, квартиру имъ отдѣльную наймите, что-ли! не на глазахъ по крайней мѣрѣ.

— Онъ ихъ ко мнѣ прислалъ — неловко!

Рита пожала плечами и перешла въ лабораторію: глаза разбѣгались по массѣ сложныхъ и загадочныхъ аппаратовъ, склянокъ, банокъ, машинъ и приборовъ. Дѣвушка осторожно расхаживала между ними, нагибаясь, приглядываясь, придерживая рукой платье и ни до чего не дотрогиваясь; Маевскій медленно двигался за ней, слѣдя за охватившимъ ее неподдѣльнымъ интересомъ. У него легче становилось на душѣ. Въ первый разъ онъ подѣлился съ другимъ человѣкомъ своими чисто личными ощущеніями, и точно это одно уже смягчило ихъ горечь. Онъ сознавалъ, что ему глубоко сочувствуютъ, берутъ его подъ защиту и охрану, что имъ займутся, что онъ не будетъ одинъ. Время летѣло незамѣтно. Оба говорили много, оживленно, дружески — о постороннихъ вещахъ, не задѣвавшихъ больного мѣста, не мѣшавшихъ улечься только-что перечувствованной горечи.

Неожиданно въ прихожей громко позвонили.

— Вотъ тебѣ и на! поморщилась Рита. — Ну, если это кузены — не бѣда, надо же познакомиться; я вѣдь буду здѣсь частая гостья.

— Ипполитъ, можетъ быть… прислушивался Маевскій.

Дверь скрипнула, и на порогѣ показался Вильгельмъ.

— Noch eine junge Dame ist angekommen, доложилъ онъ съ очевиднымъ недоумѣніемъ.

— Eine Dame?.. повторилъ растерянно Маевскій.

Рита, не говоря ни слова, скользнула въ кабинетъ и вернулась съ шляпой и муфтой. Она была очень блѣдна и быстро подошла къ Маевскому.

— Здѣсь есть еще ходъ? въ ту дверь можно? Я не хочу встрѣчаться съ ней… Можете сказать, что я была, если хотите… Говорите же скорѣе! куда идти?!..

— Зачѣмъ вы бѣжите? Останьтесь, я васъ прошу!..

— Вы не понимаете, что говорите… Ступайте, встрѣтьте…

Она исчезла въ дверяхъ.

Въ туже минуту дверь изъ кабинета распахнулась; Лидія Петровна остановилась на порогѣ и, кокетливо вытянувъ шейку, заглядывала въ комнату.

— А-а-а… вы вотъ гдѣ скрываетесь! Ну, здравствуйте же! проговорила она беспечно.

Рита, путаясь по какимъ то корридорамъ и неосвѣщеннымъ комнатамъ, насилу добралась до лѣстницы.

Спасать вздумала… Отстаивать, отвлекать… О, глупая! Что тутъ логика, чистыя побужденія и умные разсчеты! Вотъ она — сила несомнѣнная, смѣло берущая свое достояніе, безтрепетно развивающая вѣрный планъ… Все намѣчено впередъ и все такъ и сбудется. А она бѣжитъ, словно погоняемая стыдомъ за свои ребяческія мечты…

Нѣтъ, и она еще не знала Лидіи, вообразила, что довольно слѣдить за нимъ, не пускать его туда… Не догадалась, что та и ждать-то не станетъ, все посмѣетъ и все возьметъ сама!..

XIV.

— Вотъ какъ вы нелюбезно меня встрѣчаете! проговорила Лидія, вступая въ комнату и стягивая, не торопясь, съ руки темную перчатку.

Ея глаза, особенно блестящіе съ холода, быстро и зорко окинули всю странную обстановку и смущенную фигуру молодого хозяина. Лидія рѣшилась на новый отважный ходъ подъ впечатлѣніемъ утренней непріятности съ Антономъ и своевременныхъ соображеній, что до поста остается и безъ того очень мало времени. Не упускать же послѣднихъ минутъ изъ-за того, что онъ на каждомъ шагу будетъ теряться и не знать, что дѣлать! Какъ это все выйдетъ тамъ, «у него» — она не обдумывала заранѣе; видно будетъ; съ такимъ чудакомъ трудно и разсчитать напередъ. Молчаніе Маевскаго заставило ее даже подумать, что, чего добраго, и поцѣлуй ея подѣйствовалъ не совсѣмъ такъ, какъ на всякаго другого… Кто знаетъ, что тамъ у нихъ, въ этихъ ученыхъ головахъ!

— Вы мнѣ совсѣмъ не рады, Артемій Николаевичъ!? сказала она уже съ упрекомъ.

— Какъ возможно, Лидія Петровна! Я только въ себя не приду… Я никакъ не воображалъ…

— Еще бы! Я и сама не воображала… Но что же мнѣ дѣлать? вамъ не угодно было явиться…

— Я не зналъ…

— Не знали, хотите-ли вы меня видѣть? спросила она лукаво.

— Я хочу всегда…

Лидія засмѣялась и начала осматривать комнату.

— Это ваша лабораторія? та, знаменитая? Боже, сколько всевозможныхъ сфинксовъ!.. А вѣдь это все, право, довольно красиво и, вѣрно, стоитъ очень дорого…

Она ходила взадъ и впередъ развязно и быстро, оглядываясь, задѣвая платьемъ, трогая, даже роняя тамъ, гдѣ за нѣсколько минутъ бережно и почтительно двигалась Рита.

— Увы! я во всемъ этомъ ровно ничего не понимаю… закончила она, красиво приподнимая плечи.

«Я думаю, достаточно… hommage à la science?» соображала она мысленно, пробираясь намѣренно неловко въ узкомъ проходѣ.

— Въ кабинетѣ вамъ будетъ удобнѣе, догадался, наконецъ, хозяинъ.

— Да… тутъ сѣсть не на чемъ… Сюда? но ведите же меня! усадите! будьте хозяиномъ!

Маевскій кинулся впередъ, отпихнулъ кресло, переложилъ на середину дивана шитую подушку. Лидія сѣла и оглянула незатѣйливую комнату, письменный столъ безъ всякихъ эффектныхъ вещицъ.

— Тутъ лучше, только просто черезчуръ, не довольно просторно и… скучно. Вы не находите?

— Я очень люблю эту комнату.

— Трудно подумать, что вы богатый человѣкъ… Вы — поклонникъ простоты во всемъ?

— Я такъ привыкъ.

— Привыкнуть недолго и къ новому, особенно къ лучшему.

— Роскошь — дурная привычка; зачѣмъ же прививать ее себѣ намѣренно?

— Вотъ вы — какой проповѣдникъ!.. А я, сознаюсь, ужасно люблю все красивое. Вотъ — ни одной картины у васъ.

— Я не понимаю живописи.

— Красоты не понимаете? Ну, а живую… тоже нѣтъ?

— Можетъ быть…

Лидія засмѣялась и встала.

— Покажите мнѣ остальныя ваши комнаты.

Она пошла впередъ, легко ступая, весело осматриваясь. Мягкія, темныя складки какъ-то особенно изящно драпировали ея высокую фигуру; на плечахъ можно было замѣтить слѣды пудры, слетавшей съ волосъ, но, конечно, не Маевскому, никогда бы и не подумавшему, что возможно сыпать муку на голову.

— Тутъ темно! вскрикнула гостья, остановясь на порогѣ.

— Я не хожу въ тѣ комнаты, когда я одинъ.

О, мѣщанство! темная квартира… огонь въ двухъ комнатахъ…

Маевскій зажегъ свѣчу и вошелъ первый. Большая комната чинно, по избитому шаблону уставленная рѣзной, нарядной мебелью. Единственная свѣча уныло мерцала.

— Нѣтъ, какъ хотите, я такъ ничего не вижу! Нельзя-ли лампу?

— Конечно… Но что же смотрѣть, Лидія Петровна? все въ этомъ же родѣ…

— Нѣтъ, нѣтъ, я хочу! Я хочу знать, какъ вы живете.

Онъ покорно вышелъ.

Лидія быстро подошла къ дивану, оглянула салфетку, коверъ, посмотрѣла на окна; какъ будто и богато, но пестро, избито, безвкусно…

Маевскій вернулся вмѣстѣ съ Вильгельмомъ, который зажегъ лампу и прошелъ въ слѣдующую комнату, ничего не понимая въ этомъ необыкновенномъ, дамскомъ вечерѣ.

— Я нахожу, что это все слишкомъ роскошно для васъ, господинъ проповѣдникъ! объявила шутливо дѣвушка.

— Совершенно вѣрно. Но вѣдь это и не мой вкусъ: дядя Петръ устраивалъ. Я этихъ комнатъ терпѣть не могу; да куда же дѣвать, если уже разъ куплено?

Лидія осмотрѣла остальную квартиру, мысленно нашла все мѣщански-безвкуснымъ, какъ разъ по плечу провинціальному дядюшкѣ, и вернулась въ кабинетъ на прежнее мѣсто.

Кокетливо-вызывающій тонъ, очевидно, не годился; практиковать его долго безъ всякой поддержки становилось неловкимъ… Рѣшительно ей предстояло гораздо больше затрудненій, чѣмъ она думала!.. Это ее озабочивало и сердило.

Лидія угадывала вѣрно, но не все; тонъ былъ, дѣйствительно, не для него, но самый переходъ къ нему, къ этому внезапному сближенію, къ кокетливо-дружеской веселости послѣ прежняго небрежнаго обращенія, — этотъ переходъ произвелъ должный эффектъ. Это былъ опять водоворотъ, который крутилъ и тащилъ его впередъ, пугалъ и опьянялъ совсѣмъ новыми, жуткими ощущеніями… Онъ не давалъ себѣ отчета, какъ, когда и почему совершился такой внезапный переходъ, — онъ его только чувствовалъ…

Дѣвушка долго молчала и, казалось, глубоко, невесело задумалась. Маевскій разсматривалъ ее смѣлѣе: въ неяркомъ свѣтѣ лампы, стоявшей на другомъ концѣ, маленькая, свѣтлая головка, грустно опущенная на руку, мягко бѣлѣла на темномъ фонѣ…

— Артемій Николаевичъ… позвала она тихо, новымъ, неожиданнымъ тономъ.

Онъ вздрогнулъ.

— Вы очень осуждаете?.. Находите очень легкомысленнымъ мой поступокъ?..

— Поступокъ? Какой?.. пролепеталъ онъ боязливо.

— Какой!.. Вчера, сегодня…

Она отворачивалась, нервно перебирая пальцами бахрому своего платья.

Маевскій чувствовалъ, какъ его кинуло въ жаръ и, вслѣдъ за тѣмъ, точно что-то холодное посыпалось по плечамъ и спинѣ…

Лидія вздохнула непритворно тяжело и повернула голову.

— Я васъ не понимаю! заговорила она горячѣе: — я не могу всегда угадывать… вы все молчите! Тогда… вы помните?.. уѣзжая, вы сказали: «у меня на лицѣ должно быть написано»… Но теперь — вчера и сегодня — у васъ на лицѣ одно недоумѣніе! Я васъ такъ сильно удивляю?

— Да, это правда… отвѣтилъ онъ наивно, уже не имѣя времени соображать. — Вы не такая были прежде.

— Но вѣдь и вы не всегда были такой! Вы были… свободнѣе, разговорчивѣе, веселѣе… Вамъ нравится лучше, чтобы я была съ вами по прежнему?

— Нѣтъ, Бога ради, нѣтъ! Но… что же мнѣ думать, Лидія Петровна?!..

Она разсмѣялась — никакимъ образомъ не могла удержаться, хоть и знала, что это опять «не въ тонъ».

— Нѣтъ ужь, думаетъ каждый за себя, Артемій Николаевичъ! Я думаю, что поступки человѣка говорятъ сильнѣе и понятнѣе всякихъ словъ… Вы захотѣли помочь мнѣ… вы съ готовностью полетѣли въ Москву устроивать трудное и скучное дѣло ради меня… Вы не давали мнѣ никакихъ поясненій, — я поняла сама… Мнѣ кажется, что и то, что я дѣлаю… хотя бы мое присутствіе здѣсь въ эту минуту… Это — мелочь, но этого бы не было прежде, — это тоже что нибудь для всякой воспитанной дѣвушки…

Она была очень взволнована и не совсѣмъ искуственно. Было тяжело: весь этотъ визитъ, переходъ изъ тона въ тонъ, принаравливаясь къ непонятному, безмолвно волновавшемуся человѣку… Было досадно, что приходится столько трдиться для него, стоившаго такъ мало въ ея мнѣніи… Было страшно, что, чего добраго, придется еще и не одинъ разъ повторять подобныя сцены — трудныя, унизительныя…

Да, она волновалась непритворно. Онъ это видѣлъ, чувствовалъ, что совершается что-то важное, рѣшительное, желанное, но не то, чего просило его сердце, и не такъ, такъ онъ мечталъ!.. Ея словъ нельзя было не понять.

— Не думайте, что я не чувствую, не цѣню… не думайте этого! отвѣтилъ онъ съ какимъ-то мучительнымъ выраженіемъ въ лицѣ. — Но я не мечталъ, никогда не смѣлъ надѣяться… Мнѣ казалось прежде… вы какъ будто смѣялись! Я самъ знаю, я бываю часто смѣшонъ…

— Это — моя манера… очень дурная, можетъ быть… Но вѣдь и я не могла узнать васъ сразу — васъ не легко разгадать…

— Я скученъ, неловокъ, неинтересенъ… Вы — такая прекрасная, блестящая!..

— Вы меня любите, какъ никто — для меня это главное. Вѣдь я не ошиблась?.. Артемій Николаевичъ!..

Онъ вскочилъ со стула, рванулся-было куда-то отъ нея — и совсѣмъ непроизвольно очутился на коврѣ, точно какая-то посторонняя сила кинула его къ ея ногамъ.

— А вы? вы?.. неужели вы меня любите?!.. Скажите же сами… Это слово…

Лидія улыбнулась съ неподдѣльной радостью и, медленно поддаваясь впередъ, наклонилась къ его лицу такъ близко, что мелкіе завитки ея волосъ защекотали его по лбу.

— Люблю… шепнула она совсѣмъ тихо.

Онъ упалъ головой въ ея колѣни и припалъ къ рукамъ такъ внезапно, въ тотъ моментъ, когда она была совершенно увѣрена, что онъ непремѣнно долженъ поцѣловать ее, что Лидія неловко покачнулась впередъ; она почувствовала на своей рукѣ его безмолвно-восторженныя слезы.

Ей вспомнился Амосьевъ… Какимъ смѣлымъ, гордымъ, увлекательнымъ побѣдителемъ былъ бы онъ въ подобную минуту! Она презрительно оглянула скромную фигуру, благоговѣйно прильнувшую къ ея ногамъ… Что-жь, пусть! такъ ей, конечно, удобнѣе…

Она подождала нѣсколько секундъ, осторожно отняла руки и спросила ласково:

— Какой вы странный… о чемъ же вы плачете?..

Маевскій медленно поднялъ влажное лицо, — такое преображенное, блаженное, такое умиленное, что Лидія невольно на мигъ опустила свой ясный взоръ.

Полчаса спустя, Лидія уходила домой; она была ласкова, весела, разговорчива, — только торопилась скорѣе уйти, потому что о ней безпокоятся дома, и нельзя, чтобы вернувшіеся кузены могли застать ее у него. Она все помнила, обо всемъ думала и почти все время говорила одна; Маевскій смотрѣлъ, говорилъ, двигался, какъ въ чаду. Минутами ей было неудержимо досадно — она рѣшила, что онъ глупѣе даже, чѣмъ она думала. Онъ все твердилъ, что въ первый разъ переживаетъ такія минуты, что она — его первая, единственная любовь.

— Навѣрное, ты былъ бы интереснѣе и находчивѣе, еслибы это была не первая… подумала на это невѣста.

Лидія сказала, что сама объявитъ своимъ роднымъ, а онъ, можетъ пріѣхать къ ней завтра, не раньше обѣда, потому что утромъ она выѣдетъ по дѣламъ. Она ушла, улыбаясь, весело кивая ему головой въ дверяхъ.

Артемій Николаевичъ вернулся въ кабинетъ, оглянулся на освѣщенную анфиладу парадныхъ комнатъ, на сдвинутые стулья, подушку, соскользнувшую съ дивана вмѣстѣ со складками ея платья, на свои часы, которые Лидія, взглянувъ, положила на край стола. Все кончено. Въ одинъ день, — не въ день, а въ одинъ вечеръ и даже не въ вечеръ, а въ одинъ послѣдній часъ… Все сдѣлалось удивительно скоро, просто и совсѣмъ не такъ, какъ описываютъ, говорятъ, воображаютъ… Вольно же ему воображать! Веселая, спокойная, довольная… Ни тѣни тревоги, смущенія, ни искры того жгучаго, мучительнаго восторга, который порывами закипалъ въ его груди… Маевскій сѣлъ къ столу, машинально положилъ на мѣсто часы, закрылъ раскрытую книгу. У него, Артемія Николаевича Маевскаго, есть невѣста! Онъ еще ни разу не обдумывалъ, можетъ ли и хочетъ ли онъ жениться на Лидіи…

— Я не смѣлъ думать объ этомъ! сказалъ себѣ молодой ученый.

XV.

Въ тотъ же вечеръ, улучивъ минуту, когда осталась одна съ матерью, Лидія сообщила ей, что намѣрена выйти за Маевскаго. Анна Павловна прежде всего удивилась: дочка слишкомъ очевидно третировала всегда своего ученаго обожателя; неожиданная перемѣна тона совершилась цѣликомъ внѣ наблюденій постороннихъ зрителей. Но вслѣдъ за тѣмъ, старуха, конечно, ужасно обрадовалась; положимъ, чудакъ и не comme il faut, да за то богатъ, что, разумѣется, гораздо важнѣе.

— И не за такого выйдешь, чтобы когда-нибудь зажить почеловѣчески… не слишкомъ нѣжно пояснила дочь и, предоставивъ матери сообщить интересную новость домашнимъ, сама заперлась въ своей комнатѣ и начала составлять какіе-то длиннѣйшіе и подробнѣйшіе списки.

На другой день, Маевскій пріѣхалъ все-таки раньше, чѣмъ Лидія Петровна успѣла вернуться изъ магазиновъ. Онъ неловко, сконфуженно поцѣловалъ руки у Анны Павловны и у Вѣры и при этомъ не сказалъ ничего приличнаго случаю и даже обязательнаго для жениха.

Антонъ сейчасъ же увелъ его въ свой, кабинетъ отъ безцѣльныхъ дамскихъ разговоровъ на ту тему, кто что именно предвидѣлъ, ожидалъ и предугадывалъ.

— Такъ-то, батенька! Женили-таки васъ!.. остановился Антонъ, заложивъ руки въ карманы своего неизмѣннаго пиджака и глядя на него съ истинно отеческой нѣжностью.

— Да!.. вырвалось и у него съ оттѣнкомъ недоумѣнія.

— И какъ это только мы доводимъ себя до этого… просто непостижимо! Голову заложу, что вы и не думали объ этомъ заранѣе?

— Я не смѣлъ думать объ этомъ… сказалъ и ему Маевскій, какъ говорилъ это самому себѣ.

— Чего ужь тамъ смѣть!.. А вѣдь, признаться, я васъ одного только и считалъ надежнымъ, — думалъ: ну, хоть этотъ-то никогда не догадается!

Маевскій смотрѣлъ на него удивленно.

— Какъ это — не догадается, Антонъ Ильичъ?

— Да очень просто, батенька: на что вамъ жену, да еще Лидію Петровну? Вѣдь у васъ и такъ все есть, чтобы жить припѣваючи.

— Зачѣмъ всѣ женятся? чтобы не быть одинокимъ… Любви хочется…

— Гм… любви!.. Такъ, голубчикъ вы мой, развѣ-жь тамъ ее найти можно? Вѣдь это искать надо днемъ съ огнемъ, а вы такъ по первому слову и повѣрили: люблю, молъ, страстно и нѣжно!.. вчера смотрѣть не хотѣла, а сегодня обожаю…

Маевскій все шире открывалъ свои близорукіе глаза.

— Вы это… про Лидію Петровну?.. спросилъ онъ невѣрнымъ голосомъ.

— Да вы блѣднѣть-то погодите, — меня что слушать! что я въ чувствованіяхъ дѣвическихъ смыслю! Вы сами смотрите — шила въ мѣшкѣ не утаишь… Погодите, скажется. Я что! я вотъ думаю, что хорошо, кабы ангеловъ этихъ безкорыстнѣйшихъ можно было на пробу въ сожительство брать — эдакъ, годика на два… А то и одного достаточно; все равно, ни одной женщинѣ года себя не выдержать. Ну, тогда бы еще можно рискнуть… А то, помилуйте! твердятъ тебѣ въ уши, что ты — скопище всяческихъ пороковъ — эгоизма, бездушія и проч., и проч. Какъ тутъ критиковать подумать? Молишь только: ангелъ небесный, снизойди ты въ мою грѣшную душу! освяти меня, недостойнаго, своей непорочностью! Ну, вѣдь думаете же вы это? сознайтесь, что думаете! Ужь коли я, Антонъ Ильичъ Мокутинъ, это думалъ, такъ въ васъ навѣрное сидитъ что-нибудь въ десять разъ худшее!..

Маевскому не пришлось отвѣтить на эту странную рѣчь — въ залѣ послышались быстрые шаги, свистъ платья, и вошла Лидія, разрумяненная морозомъ, растомленная пріятной усталостью человѣка, слишкомъ долго занимавшагося своимъ любимымъ дѣломъ. Она пытливо оглянула Антона, еще не успѣвшаго отдышаться послѣ горячаго разговора, и увела Маевскаго въ свою комнату.

— Вы давно пришли? освѣдомилась она на ходу, снимая шляпу, перчатки, шарфикъ. — Ну, здравствуйте же! протянула она ему обѣ настывшія руки.

На слѣдующій день Ипполитъ зашелъ къ своимъ и узналъ важную новость. Онъ былъ пораженъ этимъ до такой степени, что даже никого не поздравилъ, таинственно отвелъ въ сторону Антона и спросилъ, напряженно мигая глазами:

— Послушайте, Антонъ, это ужь, значитъ… окончательно?

— Ха, ха, ха! А ты думалъ, можно жениться не окончательно? Вотъ ухитрись-ка, братецъ; мы поглядимъ.

Все время юноша издали мрачно слѣдилъ за нареченной четой; онъ совсѣмъ собрался-было уходить, но, увидѣвъ, что и Маевскій началъ прощаться, сейчасъ же положилъ фуражку и выждалъ еще съ четверть часа послѣ его ухода, чтобы только не выйти съ нимъ вмѣстѣ. Онъ чувствовалъ, что непремѣнно скажетъ что-нибудь неловкое и непріятное для жениха.

На другой день, студентъ отправился къ Ритѣ, по порученію Анны Павловны, которая вознегодовала, наконецъ, на продолжительное отсутствіе племянницы.

Ипполитъ все еще дулся на Риту за ея послѣднюю грубую выходку, и это порученіе очень кстати выводило его изъ затруднительнаго положенія.

Риту юноша засталъ лежащею на диванѣ лицомъ къ стѣнѣ.

— Нездоровится, пояснила она коротко.

Ипполитъ сидѣлъ и видимо мялся, не зная, какъ лучше приступить къ щекотливому сообщенію; онъ видѣлъ слишкомъ часто, что все касающееся молодого ученаго болѣзненно задѣваетъ ее, хотя, по своей юношеской добросовѣстности и благоговѣнію передъ Ритой, онъ никогда не позволялъ себѣ формулировать опредѣленнымъ образомъ своихъ наблюденій.

Дѣвушка сейчасъ же замѣтила это и улыбнулась слабой, невеселой улыбкой.

— Да ужь можете! что у васъ тамъ на языкѣ вертится? Вижу вѣдь, что не терпится…

— Вы опять скажете, что я сплетничаю. И ничего даже у меня на языкѣ не вертится, а просто мать поручила зайти и сказать вамъ, что, кабы не я, она подумала бы, что вы умерли.

— Какое участіе, подумаешь… Что ей отъ меня понадобилось?

— Не были давно. Имъ же есть что поразсказать; а это всегда пріятно.

— Знаю и безъ нихъ, насупилась Рита.

— Какъ, знаете?! даже привскочилъ Ипполитъ. — Развѣ онъ былъ у васъ? когда?

— Чему же вы удивляетесь-то? Ну, былъ, три дня тому назадъ былъ. Знаю ихъ подвиги побѣдоносные. Заставили честнаго человѣка гадость сдѣлать, къ себѣ омерзѣніе почувствовать и еще ликуютъ безъ зазрѣнія совѣсти… Лбы мѣдные! Напрасно зовутъ меня, — такъ я имъ это и скажу прямо въ глаза!

Рита замолчала и опять отвернулась лицомъ къ стѣнѣ.

Ипполитъ слушалъ въ недоумѣніи.

— Нѣтъ, Рита, позвольте — какъ же ужь это вы выражаетесь? Положимъ, это безразсудно, глупо, то есть, чортъ знаетъ какъ обидно, но какая же тутъ гадость съ его-то стороны? Развѣ онъ понимаетъ, что тутъ голый разсчетъ? Конечно, еслибы понималъ, такъ, пожалуй, и гадость: покупать завѣдомо… Но вѣдь онъ ослѣпленъ, не подозрѣваетъ даже, у него это на лицѣ написано! Увѣрили, околдовали…

— Вы рехнулись, что-ли?! закричала на него Рита. — Увѣрили! Человѣкъ своими руками взятки раздавалъ направо и налѣво, Богъ знаетъ что продѣлывалъ, и онъ не понимаетъ? Кажется, не малолѣтній и не идіотъ… Какъ вы смѣете защищать это? Юноша! студентъ!

— Да вы про что, Бога ради? про Москву? про эту поѣздку? Такъ вѣдь я объ этомъ даже забылъ совсѣмъ сегодня! Понимаете, у нихъ тамъ ужь свадьба: Лидія за него замужъ идетъ.

Рита приподнялась на локтѣ.

— Уже? выговорила она тихо, безъ всякаго бурнаго проявленія негодованія, котораго онъ ожидалъ. — Когда это рѣшилось? припомните, какъ вамъ говорили? въ какой именно день? Мнѣ нужно…

— Да позвольте… мнѣ сказали: три дня невѣста… въ среду стало быть…

Рита опустилась на подушку.

Въ тотъ самый вечеръ… еслибы она осталась, этого бы не случилось. Судьба! Эхъ, да не все-ли равно когда? Нѣтъ, даже и не все равно: ужь черезчуръ безцеремонно, нахально, нйскоро… Кое-какъ, — не стоитъ церемониться! Она живо припомнила разговоръ съ Маевскимъ — вотъ на этомъ стулѣ… «Грязь пачкаетъ»… А тотъ, кто это дѣлаетъ чужими руками, толкаетъ другого? Изъ головы вылетѣло… Собственныя муки ни во что пошли…

Ипполитъ все ждалъ, что она что-нибудь скажетъ. Она задумалась и лежала съ тихимъ, убитымъ лицомъ.

— Странно… васъ это, кажется, совсѣмъ не поразило, Рита?

— Я знала, что это будетъ. Грубо только, черезчуръ ужь — неприлично… Ну, да вѣдь онъ не замѣчаетъ!

— Вы бы сказали ему, открыли глаза, — право! Вы вѣдь всегда были дружны… Пока не поздно.

Дѣвушка печально усмѣхнулась.

— Къ чему? ужь не думаете-ли, что онъ способенъ отказаться? Дитя вы, Ипполитъ, настоящее… Пусть заблуждается и прозрѣваетъ самъ, а, можетъ, еще и всю жизнь за носъ проводятъ, — былъ бы счастливъ.

— Вы не можете такъ думать!

— Тутъ думать нечего, — жить надо, возразила Рита сурово. — Помѣшать нельзя, а отравлять глупо.

Ипполитъ скоро ушелъ. Ему было безотчетно тяжело смотрѣть на эту новую, какъ-то безпомощно затихшую Риту.

Она поручила сказать тёткѣ, что больна и придти не можетъ.

XVI.

До свадьбы было всего двѣ недѣли срока и одна изъ нихъ уже прошла. Лидія разъѣзжала по магазинамъ и портнихамъ, дома наблюдала за какими-то работами и въ промежуткахъ весело кокетничала съ женихомъ. Разъ она пріѣхала къ нему для подробнаго осмотра помѣщенія, нашла его невозможнымъ, сама пріискала новую квартиру и прислала обойщиковъ и мебельщиковъ, кстати прихватившихъ съ собою и счеты, для которыхъ у сконфуженнаго Маевскаго не оказалось на лицо достаточнаго количества денегъ. Во время своего визита Лидія Петровна подарила Вильгельму десять рублей на чай и сама отрекомендовала себя, какъ будущую хозяйку, такъ какъ при этомъ оказалось, что Артемій Николаевичъ еще не сообщалъ своему мажордому животрепещущей новости. Вообще онъ за эту недѣлю ровно ничего не сдѣлалъ. Онъ ѣздилъ въ Итальянскую, сопровождалъ Лидію, если она позволяла ему это, дома же сидѣлъ безъ всякаго дѣла, чего съ нимъ никогда прежде не бывало. Онъ не говорилъ о своей женитьбѣ ни знакомымъ, съ которыми видѣлся за это время, ни кузенамъ, ни Вильгельму. Онъ какъ будто не могъ передать этого такъ, какъ хотѣлъ, и ужасно боялся всякихъ разспросовъ.

Лидія своимъ визитомъ вынудила его дѣйствовать. Что бы ни думалъ честный берлинецъ объ этой свадьбѣ, — онъ разомъ сталъ на практическую почву и началъ поучать своего барина; посовѣтовалъ ему отнынѣ выплачивать ежемѣсячную субсидію молодымъ родственникамъ, которымъ неудобно было оставаться долѣе въ его домѣ, высказалъ положительное убѣжденіе, что въ хозяйствѣ необходимо сдѣлать много приспособленій, чтобы поставить его на семейную ногу, и главное, — упрашивалъ его найти себѣ какого-нибудь опытнаго и свѣдущаго помощника, «wennoch unter diesen Russen». По случаю этого, Маевскій вспомнилъ, что, кажется, на свадьбахъ бываютъ шафера, и рѣшился обратиться къ одному молодому профессору, который былъ ему симпатичнѣе другихъ. Неизвѣстно, какъ разъигралось бы дѣло, еслибы эта счастливая мысль не осѣнила Артемія Николаевича; въ оставшуюся недѣлю профессору удалось съ большими хлопотами поправить все, что женихъ упустилъ, позабылъ или не догадался, а большею частью просто-таки не зналъ. Онъ не говѣлъ съ дѣтства, не подозрѣвалъ, что существуютъ какія-то церковныя оглашенія, требующія извѣстнаго срока, забылъ, что женатые люди носятъ кольца, и не зналъ, что для справленія свадьбы существуетъ извѣстный обязательный церемоніалъ. Благодаря энергіи шафера, неподдѣльно заинтересовавшагося оригинальной личностью собрата, Лидія получила своевременно дорогой подарокъ, а въ день свадьбы великолѣпный букетъ; прилично-важные офиціанты отъ Бореля забрали въ свою деспотическую власть квартиру, стушевавъ совершенно неуклюжую фигуру вѣрнаго нѣмца, и все было прекрасно, богато, все дѣлалось чинно, во-время.

Лидія, пріятно пораженная этимъ, была блистательна, весела и любезна со всѣми, преимущественно же съ ученымъ мужемъ, разъигравшимъ роль провидѣнія въ такую важную для нея минуту.

Рита не была на свадьбѣ. Наканунѣ, Антонъ зашелъ-было къ ней, чтобы «отвести душу» и побесѣдовать обо всемъ, что совершалось у него на глазахъ; но она такъ упорно не спрашивала, не отвѣчала и, повидимому, даже не слушала, что онъ пришелъ къ заключенію, что она, дѣйствительно, больна, и, уходя, настойчиво убѣждалъ ее лечиться.

За то былъ на свадьбѣ князь Амосьевъ. За нѣсколько дней онъ неожиданно явился къ Огулевымъ поздравить съ счастливымъ событіемъ, о которомъ узналъ случайно, и, конечно, получилъ приглашеніе.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Рита уѣхала въ провинцію. Она не видалась съ матерью съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхала въ Петербургъ, т. е. около десяти лѣтъ; никто не зналъ, собиралась-ли она раньше предпринять эту поѣздку, потому что она никогда не говорила ни о чемъ подобномъ. Въ одинъ прекрасный день она объявила въ редакціи, что уѣзжаетъ на мѣсяцъ, взяла всѣ заработанныя деньги, и въ тотъ же день уложилась и перевезла къ своей знакомой, Захаровой, всѣ вещи, которыхъ не брала съ собою. Она не оставляла за собой квартиры и сказала своему преемнику, что, быть можетъ, вовсе уступитъ ему работу въ редакціи, такъ какъ она, пожалуй, поселится въ провинціи. Вотъ все, что знали о планахъ Риты ея ближайшіе друзья. У Огулевыхъ она не была. Случилось такъ, что и Ипполитъ не заходилъ къ ней во время ея недлинныхъ сборовъ.

Рита собственноручно дотащила свой сакъ до вагона третьяго класса, усѣлась задолго раньше звонка и равнодушно слѣдила черезъ окно за сновавшей мимо чужой, озабоченной толпой.

Поѣздъ тронулся. Рита продолжала смотрѣть въ окно и припоминала, какъ десять лѣтъ тому назадъ, по этой самой дорогѣ, она подъѣзжала къ столицѣ съ тощимъ чемоданчикомъ, главное содержимое котораго составляли книги… Какая бездна легла между восемпадцатилѣтней и двадцати-восьмилѣтней дѣвушкой! Между тѣмъ, она не могла бы сказать, что всѣ ея надежды оказались несбыточными… Она ѣхала учиться и работать, полагая въ этомъ единственный смыслъ жизни, достойный современной развитой женщины. Проживъ очень скоро небольшую сумму, полученную на дорогу изъ дому, она окунулась сразу въ вполнѣ реальную пучину грошевой работы, добываемой съ бою. Она совсѣмъ не находила этого необычайнымъ. Всѣ вокругъ нея съ такимъ же увлеченіемъ разбрасывали на это свои молодыя силы, часто даже безъ всякой надобности. Богатыя дѣвушки съ состояніемъ и именемъ бросали родной домъ единственно для того, чтобы «самимъ зарабатывать свой хлѣбъ»… Всякое другое существованіе считалось лишеннымъ смысла и достойнымъ презрѣнія. Жить одной, выносить трудъ, утомленіе и лишенія, высчитывать гроши, одѣваться возможно дешевле и небрежнѣе, просиживать ночи за книгами, учиться съ ненасытной жаждой — все это казалось въ порядкѣ вещей, и даже и въ голову не приходило жалѣть потратить на это мимолетную женскую молодость! Это былъ поразительный контрастъ, едва-ли когда-нибудь взвѣшенный по достоинству… прямой переходъ отъ бальной залы къ безпріютной, одинокой, необеспеченной и рискованной жизни. Что оставалось общаго между бережно взлелѣянной дочерью семьи, чья разцвѣтающая красота радуетъ, восхищаетъ и покоряетъ, чье счастіе составляетъ предметъ всеобщихъ заботъ и попеченій, съ которой не спрашивается ничего, кромѣ любви, за которой всѣми признано право на беззаботное, веселое, береженное дѣвичество — и между такой же молодой, добровольной труженицей, не разрѣшающей себѣ взглянуть безъ надобности въ зеркало, убѣгающей всего, что похоже на чужую поддержку, спрашивающей съ себя безпредѣльно много и отказавшейся сурово разомъ отъ всего, что составляло до тѣхъ поръ украшеніе и поэзію женской юности. Впервые выступая бойцомъ за свою независимость и равноправность, молодая протестантка отбросила всѣ эти преимущества съ презрѣніемъ, какъ дѣтскія погремушки; она презирала эту жалкую расплату за цѣлую жизнь зависимости и подчиненія. Надо было доказать, что она все можетъ, и она храбро ринулась на встрѣчу всему, чего до тѣхъ поръ боялась и избѣгала каждая женщина.

Въ первые годы своей петербургской жизни, Рита непоправимо, на всю жизнь надорвала свое здоровье. Она жила уроками и перепиской, страшно бѣдствуя, когда работа перерывалась. Всѣ вечера она проводила на всевозможныхъ публичныхъ и частныхъ лекціяхъ, во всякую погоду ей приходилось дѣлать пѣшкомъ по нѣскольку утомительныхъ, столичныхъ концовъ; она жила въ скверной комнатѣ, ѣла не во время и что попало, отдыхала только за книгами. Многія вокругъ нея жили точно также, не отдавая себѣ отчета въ этомъ напряженіи умственныхъ силъ, не жалуясь на тяжесть подобной жизни… Но мало-по-малу, «дѣло», самостоятельный «трудъ» теряли въ ея глазахъ всякій декоративный интересъ и превращались въ монотонную, утомительную работу. Работа спасительна и благотворна только, когда она въ мѣру; класть всѣ свои силы на то, чтобы завоевать себѣ право существовать, чтобы оградить себя отъ голода и холода на завтрашній день, не казалось ей вовсе возвышеннымъ, она называла это «жалкой долей».

Разъ ступивъ на путь протеста, трудно удержаться долго въ границахъ личной жизни. Рита скоро примкнула къ другимъ… Еще прибавилось дѣла; прибавилось много лишней бѣготни и заботъ, потребовалось еще знаній, явился новый кодексъ, еще болѣе взыскательный и неумолимый… Два года мелькнули, какъ во снѣ. Все давалось легко; все выносилось охотно, пока была увѣренность, что она что-то дѣлаетъ, служитъ чему-то осязаемому, что за ней и впереди ея другіе… Рита была нетерпѣлива и недовѣрчива — жить долго туманной вѣрой она не могла, давать много цѣны словамъ она постепенно разучалась. Она очень скоро отнеслась критически и къ людямъ, и къ осязаемымъ результатамъ ихъ неисчислимыхъ жертвъ… Кончилось тѣмъ, что она разошлась съ своими новыми друзьями. Подобные разрывы никогда не совершаются безъ обоюдной горечи — Рита опять осталась одна.

Петербургъ сдѣлалъ ее сухой и необщительной. Она живо помнила свою провинціальную «навязчивость», готовность выложить собственную душу и забраться непрошенной въ чужую… Она отучалась отъ этого почти безсознательно, часто не отдавая себѣ отчета, почему ей такъ тоскливо и непріютно на сердцѣ. Изъ всей пестрой вереницы знакомствъ, случайныхъ и мимолетныхъ, или болѣе продолжительныхъ и интимныхъ, едва уцѣлѣло нѣсколько, да и съ тѣми она готова была порвать безъ сожалѣнія и боли…

— Коли не вернусь, вы ужь не полѣнитесь переслать мнѣ этотъ скарбъ, предупредила Рита свою пріятельницу, стараясь какъ можно меньше громоздить своими вещами ея тѣсную комнату.

— Развѣ вы тамъ водвориться намѣреваетесь?

— Можетъ быть, сама еще не знаю.

Этими фразами и ограничилась дружевкая откровенность. Разумѣется, не всѣ были такъ одиноки — у многихъ были друзья, мужья, возлюбленные… Только не запрашивать многаго, послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ знакомства начать говорить «ты» — и явится множество друзей, съ которыми можно обсуждать все на свѣтѣ, не замѣчая даже, что въ сущности каждому дѣло только до себя, что потеря подобнаго друга не оставитъ пустого мѣста. Возлюбленные… почему же! молодости такъ необходимо любить… Только Рита не была достаточно привлекательна и блестяща, чтобы у кого-нибудь явилось страстное желаніе завоевать ея любовь, не взирая на ея рѣзкую, отдаляющую манеру. Однимъ словомъ, случалось какъ-то такъ, что въ нее никто не влюблялся.

Дѣвушка стойко сживалась со всѣмъ до тѣхъ поръ, пока къ ея невеселому существованію не присоединилась жгучая сердечная боль. Десять лѣтъ настойчиваго, систематическаго вдумыванья въ каждое собственное ощущеніе развили въ ней необыкновенно сильную разсудочность. При первыхъ же встрѣчахъ съ Маевскимъ, ее встревожила та сила интереса, какую возбудила въ ней своеобразная личность молодого ученаго. Она сознавала съ странной ясностью, какъ къ этому интересу присоединяется мало-по-малу еще нѣчто безотчетное, неясное и стихійное, что-то, чѣмъ она не умѣетъ управлять, гдѣ безсильна ея закаленая воля… Рита всѣхъ прежде замѣтила, какое обаяніе производила на Маевскаго вызывающая красота Лидіи и ни одной минуты не позволяла себѣ надѣяться.

Но когда все было кончено, ей вдругъ стало невыносимо тошно и горько жить на свѣтѣ. Его женитьба развела ихъ навсегда; онъ погибъ, ей казалось, безвозвратно. Онъ выбралъ судьбу самую неподходящую изъ всѣхъ, отдалъ свое искреннее, неопытное чувство въ руки самыя бездушныя и недобросовѣстныя. Риту охватила такая злость, такая жгучая тоска, какъ будто она сама стала еще болѣе одинокой. Неожиданно ей блеснула мысль съѣздить на родину, и она жадно ухватилась за нее. Тамъ простой, сердечный міръ, тамъ ее любятъ; ей казалось даже, что она можетъ остаться тамъ.

II.

Легко вообразить, какъ взволновало неожиданное письмо Риты Елизавету Павловну Видяеву и тетку Юлію. По тому, какое вліяnie тетя Юлія имѣла на воспитаніе дѣвочки, она гораздо скорѣе могла бы назваться матерью Риты, чѣмъ ея безотвѣтная, мало развитая сестра. Замужемъ тетя Юлія не была; прошедшее ея окружено было непроницаемой тайной для всѣхъ, не исключая и ея сестры конечно; любопытствующія фантазіи подъ этой тайной не предполагали ничего хорошаго!

Вмѣстѣ съ старшей сестрой, вышедшей замужъ за Огулева, Юлія Павловна уѣхала изъ родного города девятнадцатилѣтней дѣвушкой, красивой, небрежно воспитанной и малообразованной, и вернулась тридцатипятилѣтней женщиной, которую съ трудомъ могли узнать самые близкіе знакомые. Она предложила сестрѣ, успѣвшей овдовѣть за это время, принять ее къ себѣ въ домъ «на половинныхъ расходахъ» и съ непремѣннымъ условіемъ: никогда не касаться ея прошлаго.

Тетя Юлія была всегда необыкновенно молчалива, «изъ гордости», какъ говорили знакомые Елизаветы Павловны, изъ нежеланія выказывать свою рознь съ окружающимъ, какъ это было на самомъ дѣлѣ. Она почти всегда сидѣла одна въ своей комнатѣ, уютно и комфортабельно убранной, съ разными ухищреніями новѣйшаго комфорта, еще мало извѣстными въ то время въ отдаленномъ провинціальномъ городкѣ. Ея умывальникъ съ педалью, спиртовой кофейникъ необыкновеннаго сложнаго устройства и швейная машина долго служили предметами разговора между нѣкоторыми почтенными членами уѣздной администраціи. Тетка Юлія привезла съ собой много книгъ, выписывала газету и нѣсколько журналовъ. Ея манеры, способъ выраженія, привычки, сужденія, которыя ей приходилось высказывать — все указывало на близость ея съ средой гораздо болѣе высокаго умственнаго уровня, чѣмъ ея домашняя обстановка; одинъ разъ она такъ неосторожно проговорилась, что всѣмъ стало извѣстно, что она бывала даже и за-границей.

Ритѣ было одиннадцать лѣтъ, когда тетка поселилась въ ихъ домѣ. Все ея воспитаніе ограничивалось уроками знакомаго дьякона, у котораго она выучилась читать и писать съ грѣхомъ пополамъ, вытвердила очень твердо множество длинныхъ молитвъ и подходила къ вожделѣнному концу таблицы умноженія, которую знала, однакоже, только «по порядку» и ни въ какомъ случаѣ не могла бы отвѣтить, сколько будетъ семью четыре. Затѣмъ, сна проводила большую часть времени за вязаньемъ и шитьемъ, по вечерамъ играла съ матерью въ дурачки или сидѣла въ кухнѣ.

Тетка Юлія не стала ничего проповѣдывать сестрѣ. Она просто предложила заниматься съ племянницей вмѣсто дьякона, посовѣтовала не держать ея такъ много за рукодѣльями, не пускать въ кухню и не давать ей спать слишкомъ долго. Она, не говоря ни слова, собственноручно открывала форточку въ ея спальнѣ и брала ее съ собою гулять. Въ ученіи тетка Юлія была неумолимо строга и нетерпѣлива. Она съ перваго раза такъ безпощадно пристыдила дѣвочку за ея невѣжество, требовала такого напряженнаго вниманія и быстраго соображенія, что маленькая Рита сразу поняла, что теперь для нея настала пора серьёзно учиться и прежнее беспечное существованіе кончилось навсегда. Заманчивая комната тети Юліи открывалась для нея только на время урока; дѣвочка вступала въ нее, полная страха, интереса и любопытства, и напрягала всѣ силы, чтобы угодить строгой наставницѣ.

Черезъ два года, въ одно прекрасное августовское утро, Юлія Павловна пришла въ комнату сестры, сѣла на стулъ по другую сторону ея рабочаго столика и очень спокойно объявила, что пора везти Риту въ губернскій городъ, въ только-что открывшуюся женскую гимназію. Видя безмолвный ужасъ сестры, тетя Юлія сказала, что она можетъ остаться дома, если подобный переѣздъ слишкомъ тягостенъ для нея: она сама согласна жить по зимамъ въ С… до тѣхъ поръ, пока не будетъ окончено образованіе племянницы.

На робкія возраженія сестры, Юлія Павловна въ первый и единственный разъ вспылила и высказалась съ страстной горечью о томъ жалкомъ, безтолковомъ воспитаніи, которое сами онѣ, барышни Поповы, получили въ домѣ отца.

— Не мѣшай мнѣ избавить отъ этого твою дочь. Не тѣ времена теперь, Лиза, чтобы можно было прожить однимъ сердцемъ, закончила она сурово, и въ то же время съ невольной лаской протянула руку покорно плакавшей матери Риты.

Юлія Павловна не заводила больше подобныхъ разговоровъ, сочла вопросъ рѣшеннымъ и начала готовиться къ переѣзду, усиленно занимаясь съ дѣвочкой и молча хмурясь, когда заставала сестру въ слезахъ.

Четыре зимы Юлія Павловна жила въ С…. въ двухъ маленькихъ комнаткахъ, по близости гимназіи. Она вставала утромъ вмѣстѣ съ дѣвочкой, сама поила ее кофеемъ, приготовляла ей завтракъ, вечеромъ аккуратно переспрашивала всѣ уроки, пересматривала всѣ тетрадки. Весь интересъ жизни сосредоточился для нея на воспитаніи этого чужого ребенка и все увеличивался по мѣрѣ того, какъ дѣвочка развивалась и относилась сознательнѣе къ ея участію. Тетя Юлія всячески поощряла въ ней страсть къ чтенію, экономничала, на чемъ могла, чтобы выписать лишній журналъ, купить книгу. Женскій вопросъ только-что выступилъ тогда на первый планъ…

Вначалѣ тетя Юлія зачитывалась и сама, вмѣстѣ съ Ритой, горячими статьями, увлекалась всѣми своими неизжитыми силами. Но она оглядѣлась очень скоро и противъ многаго горячо возстала. Грубый матерьялизмъ оскорблялъ ея эстетическое чувство; привычка къ умственному и физическому изяществу возмущалась рѣзкими крайностями, житейская опытность неумолимо разграничала возможное и желательное отъ устрашающей безпредѣльности логическаго движенія все впередъ по прямой линіи… Она была слишкомъ испытана жизнью, чтобы вѣрить наслово юнымъ новаторамъ, отважно величавшимъ сантиментальностью, недомысліемъ и предразсудкомъ все, что не укладывалось въ ихъ рамки. Около тети Юліи образовался небольшой кружокъ «передовыхъ» изъ молодыхъ учителей и взрослыхъ гимназистовъ. Рита была украшеніемъ и надеждой этого кружка; она кончала гимназію съ золотой медалью.

Тетя Юлія упорно состязалась со своими юными друзьями и вмѣстѣ противниками; она выбивалась изъ силъ въ стараніи найти ту благую середину, которая отвѣчала бы равно всѣмъ сторонамъ человѣческой природы и для которой, увы! еще не пришла надлежащая нора!

Она съ ужасомъ замѣчала, что дорога, на которую она сама толкнула свою любимицу, влечетъ ее неизбѣжно впередъ, что у нея нѣтъ ни силъ, ни власти удержать ее на первыхъ шагахъ.

Авторитетъ тетки Юліи падалъ съ поразительной быстротой; къ ней начинали относиться съ снисходительной небрежностью, открыто ставили собственную волю выше ея благоразумныхъ совѣтовъ… Рита становилась съ каждымъ днемъ все строптивѣе и самоувѣреннѣе; казалось даже, что самая привязанность ея къ теткѣ охладѣвала подъ вліяніемъ частыхъ споровъ и разногласій.

Тяжелыя минуты переживала тетя Юлія! Цѣлыя ночи напролетъ ходила она взадъ и впередъ но комнатѣ, гдѣ за ширмой сладко спала юная побѣдительница, убаюканная восторженной вѣрой въ собственныя силы. Еслибы кому-нибудь пришла охота заглянуть въ низкое окно на свѣтъ маленькой лампочки, онъ не разъ бы могъ видѣть, какъ долго послѣ того, какъ расходилась шумная молодая компанія и затихали рѣзкіе, вызывающіе возгласы, высокая женщина сидѣла у стола и внимательно перечитывала одна тѣ самыя страницы, которыя на каждомъ шагу вызывали въ ней столько горячихъ возраженій и которыя съ такой поразительной легкостью укладывались цѣликомъ въ головахъ ея юныхъ оппонептовъ… Никто и даже сама Рита не знала, какія геройскія усилія дѣлала надъ собой тетя Юлія, чтобы заставить замолчать неумолимый голосъ житейской опытности. Никто не ставилъ ей этого въ заслугу.

— Ваша тетка подчасъ хуже всякой явной ретроградки, случалось выслушивать Ритѣ. — Напримѣръ, съ моей матерью, по крайней мѣрѣ, ужь и не считаешь себя обязаннымъ объясняться; разъ навсегда извѣстно, что она не можетъ и не хочетъ этого понять. А тутъ… не угодно-ли толочь воду въ ступѣ и вѣчно начинать сначала сказку про бѣлаго бычка!

Прекрасной, благоухающей весной, тетя Юлія привезла Риту къ матери съ блистательнымъ гимназическимъ дипломомъ и съ твердымъ рѣшеніемъ уѣхать возможно скорѣе въ Петербургъ. Кроткая Елизавета Павловна только безпомощно всплеснула руками…

Тяжелые были сборы, невеселое разставаніе. Обѣ были слишкомъ самолюбивы, страстны, слишкомъ раздражены, чтобы сдаться на примиряющій голосъ родственной любви и привычки. Да и что значитъ привычка для юности, лихорадочно рвущейся впередъ! Тетя Юлія была уязвлена глубоко тѣмъ, что ея жертвы недостаточно цѣнились, а несбывшіяся надежды совсѣмъ какъ-то и въ счетъ не шли…

Часа за два до отъѣзда, Рита вошла въ комнату тетки и остановилась у стола, за которымъ она сидѣла безъ всякаго дѣла, въ тупомъ ожиданіи послѣдней минуты.

— Тетя, я пришла благодарить тебя. Я хорошо понимаю, сколько ты для меня сдѣлала. Еслибы не ты, я, конечно, была бы теперь полуграматной кисейной барышней; ты не жалѣла трудовъ и средствъ… Я тѣмъ болѣе должна благодарить тебя, что ты дѣлала это не по прямому долгу матери, а по собственному свободному влеченію…

Дѣвушка необыкновенно серьёзно и торжественно произнесла эту маленькую рѣчь, видимо заранѣе обдуманную. Тетка откинулась на спинку стула и слушала ее съ горькой усмѣшкой.

— Мнѣ очень пріятно, что ты такъ тщательно взвѣсила въ чемъ состоялъ мой долгъ.

Рита слегка вспыхнула.

— Если ты считаешь, что мою благодарность я могу доказать, только отказавшись отъ всѣхъ моихъ плановъ, то этого… этого я, дѣйствительно, не могу сдѣлать ни для кого!

— Ты уѣзжаешь черезъ два часа, полагаю, что начинать теперь сначала, по меньшей мѣрѣ, безцѣльно. Я только думаю, что мы съ тобой… могли бы разставаться иначе!

— Кто же виноватъ въ этомъ, тетя?!..

— Вѣроятно, я, отвѣтила тетка холодно.

Кто былъ виноватъ въ этомъ? спрашивала и теперь Рита, подъѣзжая къ родному городу, подъ наплывомъ далекихъ воспоминаній… Никто… обѣ… время!.. Отъ этого, конечно, не было легче тетѣ Юліи, когда она осталась одна.

Первое время Рита аккуратно писала домой, но чѣмъ дальше, тѣмъ письма ея становились рѣже и короче. Она только отъ времени до времени успокоивала мать и тетку, что она жива и здорова, нужды большой не терпитъ и ихъ не забываетъ.

III.

Рита не запоздала; она пріѣхала въ тотъ именно день, какъ было назначено въ письмѣ.

Когда она подъѣхала къ крыльцу на почтовой парѣ, мать и тетка стояли у оконъ и отъ волненія даже не вышли ей навстрѣчу. Плотно прижавшись къ стеклу, тетя Юлія смотрѣла, какъ невысокая, темноволосая женщина вылѣзла изъ саней и руками безъ перчатокъ помогала выбѣжавшей Аришѣ высвободить изъ сѣна старенькій, ковровый сакъ-вояжъ; передъ ней мелькнула мерлушковая шапка, суконная шубка съ приставшимъ сѣномъ, блѣдное лицо съ большими глазами, оглядывавшееся на окна…

Послѣ первыхъ минутъ смятенія, истерическія рыданія Елизаветы Павловны перешли мало по малу въ успокоительныя, тихія слезы; Рита обмыла дорожную грязь съ рукъ и лица и, кутаясь въ платокъ, присѣла къ столу; тетя Юлія поставила передъ ней чашку чая и подвинула вазочку съ когда-то любимымъ вареньемъ.

— Ты ныньче сама чай разливаешь, тетя? улыбнулась Рита.

— Мать слаба стала, ей это тяжело, отвѣтила она, внимательно перетирая чашки.

Волосы тети Юліи сильно посѣдѣли, но были все еще довольно густы и изящно зачесаны. Ея худое лицо какъ-будто заострилось, высокая фигура слегка погнулась. Елизавета Павловна сильно одряхлѣла, страдала ревматизмомъ и только и оживлялась, говоря о своихъ недугахъ. Со щекъ Риты также пропалъ безслѣдно юношескій румянецъ. Послѣ длинной, утомительной дороги, ея лицо казалось особенно желтымъ и болѣзненнымъ; блѣдныя губы сжимались съ безсознательной горечью; прекрасные темные глаза стали какъ-будто больше и съ серьёзной нѣжностью встрѣчали тревожные и пронзительные взгляды тетки.

Долго тянулся остатокъ дня. Рита томилась тѣмъ, что ей совсѣмъ нечего разсказывать. Послѣ десяти лѣтъ, она не могла подѣлиться съ матерью ничѣмъ, что было бы ей понятно и интересно, и только со всѣми подробностями разсказывала, какъ, наконецъ, ей удалось получить постоянную работу въ редакціи большой газеты, и какая это сравнительно рѣдкая удача.

Простодушную Елизавету Павловну вполнѣ импонировало одно уже слово «редакція»; въ глазахъ тети Юліи стоялъ все тотъ же нѣмой вопросъ.

— Нѣтъ, съ чего я это вообразила?.. нѣтъ, я тутъ не останусь!.. сказала себѣ Рита уже черезъ три часа послѣ своего пріѣзда.

Вечеромъ, Елизавета Павловна, утомившись непривычнымъ волненіемъ, начала дремать въ креслѣ. Рита помогла увести ее въ спальню, гдѣ Ариша явилась «укладывать барыню». Дѣвушка молча склонила голову, пока старуха крестила ее дрожавшей рукой… Она бережно притворила дверь, прошла черезъ темную залу, толкнулась о какую-то стѣну въ проходной комнаткѣ, которая была гораздо меньше, чѣмъ ей помнилось, и въ своей комнатѣ нашла тетю Юлію, собственноручно перестилавшую для нея постель.

Тетка какъ-будто сконфузилась… Поспѣшно, съ особенной небрежностью накинула она одѣяло и сейчасъ же ушла, увѣряя, что на Ритѣ лица нѣтъ отъ усталости, а для разговоровъ еще довольно времени впереди.

У себя тетка Юлія нѣсколько времени все какъ-то блуждала по комнатѣ, безсознательно останавливаясь въ раздумьѣ то передъ столомъ, то передъ стуломъ.

— Не хороша, совсѣмъ не хороша… шептала она беззвучно: — и скрыть даже не можетъ… Горе какое-нибудь, то-то и объ насъ вспомнила. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рита вернулась въ Петербургъ аккуратно къ концу своего мѣсячнаго отпуска. Увы! она совсѣмъ не отдохнула за три недѣли покойной и праздной жизни въ родительскомъ домѣ! Простой, «сердечный міръ», мирная пристань, въ которой ей такъ мучительно захотѣлось пріютить свое бѣдное сердце, быть можетъ, и дала бы свой миръ блудному сыну, покорно, съ раскаяніемъ принесшему повинную голову, но отъ чего могла отречься Рита? Она ни въ чемъ не раскаивалась и ни о чемъ не жалѣла.

Съ матерью ей не было трудно: только запастись терпѣніемъ выслушивать со вниманіемъ въ сотый разъ повѣствованіе о старческихъ недугахъ, не лѣниться отвѣчать по нѣскольку разъ на одинъ и тотъ же вопросъ, да оказывать кое-какія пустячныя услуги. Но тетя Юлія рѣшительно поразила Риту. Судя по собственной преждевременной усталости, дѣвушка надѣялась найти въ ней гораздо больше добродушія, снисхожденія и равнодушія къ тому, что творится въ жизни, отъ которой до ея кельи едва доходили слабые, смутные отголоски… Казалось, старость неизбѣжно смиряетъ… Нѣтъ! Тетя Юлія по прежнему выписывала газеты и журналы, прочитывала ихъ отъ доски до доски и жадно ловила всякій малѣйшій намекъ на бурныя перипетіи молодыхъ стремленій… По прежнему, хотя только мысленно, она вела ожесточенную полемику, какъ бывало въ губернскомъ городѣ, съ безбородыми поклонниками Риты… Но, вѣроятно, тетя Юлія твердо помнила, какъ, вернувшись въ домъ сестры послѣ шестнадцатилѣтняго загадочнаго отсутствія, она поставила условіемъ, чтобы ей не было предложено ни одного нескромнаго вопроса…

Ни одного вопроса, касающагося интимной стороны ея жизни, Рита и не услышала за все свое трехнедѣльное пребываніе. Но на лицѣ тетки лежала унылая печаль, въ глазахъ тревожное недоумѣніе, и дѣвушка отлично понимала, что ей нужно безъ всякихъ вопросовъ дать заглянуть въ свою душу, если она не хочетъ промелькнуть загадочнымъ сфинксомъ передъ старымъ другомъ, который одинъ въ цѣломъ мірѣ любилъ ее всѣмъ жаромъ горячаго сердца. Рита откладывала со дня на день.

IV.

Наканунѣ своего отъѣзда, послѣ обѣда, Рита неожиданно вошла въ комнату тетки.

Юлія Павловна подняла голову и перенесла на нее тотъ же мрачный взглядъ, которымъ передъ тѣмъ смотрѣла на свои вытянутыя на колѣняхъ руки.

— Ты не занята, тетя? спросила Рита, входя.

— Моимъ занятіямъ помѣшать не страшно, потянулась тетка за спичкой.

— Если ты не собираешься работать, остановила ее Рита: — такъ не зажигай свѣчей; такъ гораздо пріятнѣе.

Юлія Павловна пытливо посмотрѣла на нее. Рита искала выраженій… Какъ она отвыкла отъ всякой откровенности! какъ пугало ее все, похожее на чужое состраданіе!

— Да! нѣтъ-ли у тебя папироски? ты вѣдь иногда курила прежде, проговорила она, точно обрадовавшись собственной неожиданной мысли.

Тетка молча выдвинула ящикъ стола и вынула изъ него лакированный ящичекъ съ тоненькими дамскими папиросами.

Рита закурила, прошлась по комнатѣ и, остановись на другомъ концѣ, прислонилась спиной къ круглому столу, на которомъ всегда лежали журналы.

— Знаешь, тетя, выговорила она, наконецъ: — я ѣхала съ тѣмъ, чтобы остаться тутъ, у васъ…

Юлія Павловна быстро подняла голову, хотѣла встать… и осталась на мѣстѣ.

— Зачѣмъ ты говоришь мнѣ это? спросила она не вдругъ, сурово сдвигая брови.

— Это правда. Развѣ бы ты простила мнѣ, еслибъ я уѣхала, не поговоривъ съ тобой откровенно? Ты не услышишь ничего отраднаго, но щадить тебя я не считаю себя въ правѣ.

Въ полутемной комнатѣ Рита не могла видѣть лица старухи. Она сидѣла неподвижно.

— Раздумала?.. спросила она рѣзко.

— Не могу!.. печально выговорила дѣвушка. — И главное, знаешь, что? Привычка быть одной… никого не брать въ соображеніе, ни къ кому не примѣняться, знать только себя…

У тети Юліи вырвалось, наконецъ, тревожное движеніе. Въ словахъ Риты ей мелькнуло что-то похожее на надежду; показалось, что еще есть возможность сговориться.

— Неужели ты боишься, что тебя стали бы стѣснять въ чемъ нибудь?!.

— Конечно, нѣтъ. Но вѣдь это ежеминутное мученіе, когда у тебя на глазахъ волпуются молча, потому что спросить не рѣшаются; не возражаютъ, по протестуютъ безъ словъ… Когда разговаривать не хочется, и не о чемъ — а надо!

— Почему же надо, если не хочется?

— Богъ мой!.. потому что этого ждутъ, желаютъ, потому что это такъ естественно! Прежде этого не знали. Люди могли жить вмѣстѣ, когда въ общемъ всѣ смотрѣли на вещи одинаково, когда жилъ нетолько принципъ, но и привычка подчиняться.

Рита бросила папироску и подошла ближе.

— Мы, тетя, за свою самостоятельность заплатили всей своей юностью. Ничего другого мы не знали. Въ шестнадцать лѣтъ мы не мечтали ни о чемъ, кромѣ труда, знаній и независимости… Ты это хорошо знаешь.

— И вы называете уже зависимостью жить подъ одной крышей съ другимъ человѣкомъ?!

— Мы — одинокія женщины, продолжала Рита, не слушая: — и это досталось въ удѣлъ намъ однѣмъ. Прежде это было совсѣмъ немыслимо. Мы сами себѣ господа — вотъ все, что у насъ есть. Въ семьѣ мы чужія; любви мы вынуждены отводить второстепенное мѣсто; дѣти слишкомъ тяжелая роскошь для матери, работающей изъ-за хлѣба, и тѣмъ болѣе для женщины, посвятившей себя на служеніе идеѣ… Возвращаться назадъ не каждый способенъ… Сознательно выбрать одно изъ двухъ — не у всѣхъ хватаетъ логики… Но мы все-таки живые люди и идемъ на уступки. Я насмотрѣлась достаточно: это — вѣчное, раздирающее противорѣчіе! Собственное чувство нетолько не святыня, какъ это всегда было для всякаго, а только невольная уступка, умаляющая человѣка даже въ собственныхъ глазахъ… Рожденію ребенка не могутъ и не смѣютъ радоваться… Мущина позволяетъ себя любить, увѣряя въ самыя безумныя минуты, что эта любовь для него ничто, что онъ откажется отъ нея безъ колебанія и жалобъ… Женщина вѣчно оправдывается… Нѣтъ! мы можемъ быть только одинокими, если хотимъ быть вѣрны себѣ!

Тетя Юлія впилась глазами въ Риту, пока та говорила, и слушала ее, задерживая дыханіе. Дѣвушка взглянула на нее и усмѣхнулась.

— Ты не ожидала услышать это отъ меня?

— А помнишь, Рита, когда я говорила нѣчто подобное, предостерегала и удерживала, какъ всѣ вы возмущались и негодовали! произнесла тетка съ безотчетной злорадной горечью.

— Ты до сихъ поръ не прощаешь намъ этого? иронически улыбнулась Рита. — Не думай, пожалуста, что ты отъ каждой изъ насъ можешь услышать тоже самое. Это совсѣмъ не завидная трезвость взгляда; всякій держится всѣми силами за свои иллюзіи…

— А когда другіе называли это иллюзіями, вы лѣзли на стѣну!

Какое странное старческое злорадство! какая мелочная погоня за тѣмъ, чтобы быть правой!

Рита вынула изъ ящика еще одну папироску, зажгла ее и отвѣтила холодно.

— Ты, кажется, не совсѣмъ вѣрно понимаешь меня, тетя. Я ни въ чемъ не раскаиваюсь и ни отъ чего не отрекаюсь. Еслибы завтра мнѣ предложили начать жить сначала, я могла бы только повторить все то, что было. Не мы выдумали тѣ потребности, которыя толкали насъ впередъ, какъ не люди создаютъ свое время. Нате время вышло характернѣе другихъ. Конечно, цѣлыя поколѣнія живутъ и умираютъ безъ того, чтобы отдѣльному человѣку довелось хоть разъ сознать въ самомъ себѣ свое время, признать за собой историческую миссію… Этимъ можно гордиться, или проклинать свою судьбу — зависитъ отъ взгляда.

— Мы смотрѣли на вещи гораздо проще, заговорила старуха язвительно: — мы считали себя въ правѣ добиваться личнаго счастья! Вы все витаете въ облакахъ и разсуждаете объ исторической миссіи въ то время, какъ собственная жизнь уходитъ между пальцевъ… Кажется, все, что ты сейчасъ сказала, говоритъ достаточно краснорѣчиво противъ тебя — но ты все-таки уѣзжаешь?

— Все-таки! повторила твердо Рита. — Несносно… подчасъ такъ тошно, что убѣжала бы на край свѣта — но жить иначе мы не умѣемъ. Все тянетъ: и работа надоѣвшая, и люди ненужные, и шатанье безцѣльное, и разговоры безплодные… А всего больше это самое одиночество, отъ котораго, кажется, столько страдаешь! Одна — такъ одна. У тебя никого, но за то ужь и съ тебя ничего не спрашивается. Молчи хоть мѣсяцъ, голодай хоть недѣлю, продѣлывай надъ собой какіе хочешь эксперименты — этого никто не пугается, никто не донимаетъ тебя своимъ страданіемъ изъ-за тебя!

— А еще насъ величаютъ эгоистами!!, прервала съ негодованіемъ тетя Юлія.

— Что-жь… мы эгоисты въ своей собственной жизни, другихъ мы не насилуемъ и даже не понимаемъ никакого наслажденія въ подчиненіи кого бы то ни было. Мы, эгоисты, все-таки сослужили службу будущему. Тѣ барышни, которыя будутъ подъѣзжать къ женскимъ академіямъ въ родительскихъ экипажахъ, конечно, не начнутъ сначала всего того, за что приходилось сражаться намъ! А житейскія условія какъ-нибудь ужь принаровятся мало по малу къ новому явленію. Мы его вынесли на своихъ плечахъ!

На нѣсколько минутъ полная тишина водворилась въ совсѣмъ стемнѣвшей комнатѣ. Дѣвушка медленно ходила взадъ и впередъ. Тетя Юлія сидѣла подавленная. Надежда удержать Риту, мелькнувшая было въ началѣ разговора, исчезла безслѣдно. Послѣ этой неожиданной исповѣди отпускать ее стало еще тяжелѣе. Нѣсколько разъ тетя Юлія, видимо, порывалась заговорить и удерживалась.

Рита продолжала ходить, задумавшись.

Наконецъ, старуха рѣшилась; но ея голосъ звучалъ далеко уже не такъ увѣренно.

— Ты вотъ сказала: «мы все-таки живые люди и идемъ на уступки»… Ты знаешь, я не имѣю привычки выспрашивать…

Она запнулась. Рита остановилась, какъ шла, къ ней спиной и внимательно вслушивалась, не поворачивая головы.

— Ты, вѣроятно, хочешь знать, былъ-ли у меня какой-нибудь романъ за эти десять лѣтъ? Нѣтъ, тетя Юлія, романа не было рѣшительно никакого. Но я знаю одного человѣка, который… какихъ совсѣмъ нѣтъ теперь, досказала Рита своимъ любимымъ выраженіемъ.

— И что же?.. спросила тетка едва слышно.

— Онъ женился недавно на пустѣйшей кокеткѣ, которая женила его на себѣ ради денегъ.

Рита продолжала прерванную прогулку.

— Красива, вѣрно? спросила тетка сурово.

— Очень красива! Вотъ, тетя; мы — передовыя женщины, мы добились многаго; тѣ, которыя насъ смѣнятъ, добьются еще большаго; но пока будетъ существовать міръ, всѣ женщины будутъ повторять этотъ вопросъ и знать ему цѣну. Вотъ онъ прогрессъ, тетя!

Рита засмѣялась горькимъ, жесткимъ смѣхомъ и подошла къ столу.

— Огня зажечь, совсѣмъ ничего не видно…

Она начала ожесточенно чиркать спичками.

— Свѣтъ не клиномъ сошелся, выговорила тетя Юлія, и вспыхнувшая спичка освѣтила ея унылое лицо.

— Напрасно ты такъ думаешь. Впрочемъ, что же? тѣмъ лучше!

Рита зажгла свѣчу. Весь этотъ разговоръ сильно взволновалъ ее. Ея темные глаза казались совсѣмъ черными и необыкновенно яркими на блѣдномъ лицѣ.

— Тебѣ двадцать-восемь лѣтъ; нельзя съ этихъ поръ смотрѣть на жизнь такъ мрачно.

— Двадцать-восемь лѣтъ… Да, наши бабушки были въ эти лѣта цвѣтущими красавицами, а у меня, тетя, очень много сѣдыхъ волосъ, и я сейчасъ умру безъ малѣйшей тѣни сожалѣнія…

Тетя Юлія смотрѣла на нее подозрительно.

— Ты только, пожалуста, не бойся — самоубійство я презираю, успокоила ее Рита.

— А! вы вернулись? я такъ и думала, впрочемъ! встрѣтила Риту Захарова, у которой она остановилась до пріисканія квартиры.

Пользуясь преимуществами одиночества, Рита могла не объяснять, почему именно не осуществились ея предположенія.

V.

Елизавета Павловна Видяева прислала сестрѣ нѣсколько банокъ варенья, и Рита поневолѣ должна была съѣздить къ Огулевымъ. Она исполнила это съ смѣшаннымъ чувствомъ досады и удовольствія; помимо всякихъ стараній съ ея стороны, конечно, придется узнать что-нибудь о жизни новобрачныхъ. Вынужденность этого посѣщенія какъ бы снимала съ нея отвѣтственность передъ какимъ-то невидимымъ судьей, который могъ бы заклеймить это постыднымъ именемъ «женской слабости»…

Сначала тетка напала-было на Риту за ея непростительное исчезновеніе, но такъ какъ перебирать старое ничуть не занимательно, то и она, и Вѣра очень скоро перешли къ тому, что, очевидно, все еще составляло животрепещущій интересъ минуты. Рита должна была выслушать подробнѣйшее описаніе великолѣпной обстановки Маевскихъ и ослѣпительныхъ туалетовъ Лидіи, на которые она тратитъ безразсудныя деньги. Съ удивительной ловкостью, благодаря всего больше услужливому содѣйствію князя Амосьева, m-me Маевская въ короткое время своего замужества уже успѣла завести множество знакомствъ, пріобрѣсти свиту поклонниковъ и совсѣмъ закружилась бы въ вихрѣ баловъ, театровъ, визитовъ, вечеровъ и катаній, еслибы ученый супругъ не представлялъ на каждомъ шагу совершенно неожиданной оппозиціи. Вѣра находила, что сестра уже черезчуръ безцеремонно избѣгаетъ родни и иногда приглашаетъ ихъ въ свою ложу, конечно, только потому, что сидѣть одной неприлично, а заставлять мужа сопровождать ее каждый разъ съ нѣкоторыхъ поръ ей не всегда удается. И безъ того положительно неловко, что она такъ много выѣзжаетъ и принимаетъ одна!.. Положимъ, каждый, кто знаетъ m-me Маевскую, знаетъ также, что ея мужъ — «чудакъ», и что примѣнять къ ней обыкновенныя требованія свѣтскаго кодекса было бы слишкомъ жестоко. Господамъ ученымъ приходится многое извинять, и грѣшно винить молодую, очаровательную жену… Князь Амосьевъ очень усердно выяснялъ это обществуй отстаивалъ молодую женщину, съ которой — какъ онъ всѣхъ увѣрялъ — былъ друженъ еще въ дѣтствѣ.

— Представь, онъ имѣлъ дерзость говорить это при Авиловѣ, который, конечно, передалъ Антону! закончила злорадно Вѣра.

Во всѣхъ этихъ разсказахъ, наполненныхъ отъ начала до конца блистающимъ образомъ Лидіи, можно было однакоже уловить кое-что, относящееся и до мужа, и это кое-что совсѣмъ неожиданно поражало молчаливую гостью Огулевыхъ. Едва успѣвъ жениться, Маевскій уже положительно отказывался безпрестанно тратить вечера на театры, которыхъ совсѣмъ не любилъ; только съ величайшимъ трудомъ Лидіи удавалось склонять его къ новымъ знакомствамъ, и это была едва ли даже половина всѣхъ тѣхъ, о которыхъ мечтала m-me Маевская; онъ ѣхалъ съ визитомъ или на балъ, какъ на казнь, и такъ очевидно дѣлалъ это въ угоду женѣ, что подчасъ это бывало просто невѣжливо.

— Можешь представить, какъ его любятъ и до чего бѣсится Лидія! коментировала Вѣра съ неподдѣльнымъ торжествомъ.

Артемій Николаевичъ, очевидно, нисколько не гордился своимъ правомъ вести подъ руку величественную красавицу въ парижскомъ туалетѣ, и послѣднее время даже на прогулку Лидія Петровна отправлялась въ сопровожденіи ливрейнаго лакея, въ надеждѣ встрѣтить кого-нибудь изъ знакомыхъ дамъ.

Ни въ чемъ не стѣсняя безразсудной расточительности жены, Маевскій не измѣнилъ своихъ собственныхъ привычекъ: онъ ходилъ пѣшкомъ или ѣздилъ на извощикахъ, и только вмѣстѣ съ женой его видѣли въ прекрасномъ новомъ ландо. Лидія Петровна напрасно убѣждала перемѣнить скромную обстановку его кабинета: Маевскій перевезъ и въ новую квартиру сафьянную мебель не первой свѣжести и только при гостяхъ появлялся въ роскошномъ кабинетѣ съ иголочки, примыкавшемъ къ анфиладѣ пріемныхъ комнатъ. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ семейной жизни, онъ не подавалъ никакой надежды на исправленіе отъ своего феноменальнаго неумѣнія жить въ свѣтѣ. На этотъ разъ старуха Огулева всецѣло брала сторону дочери и находила подобныя странности крайне неумѣстными въ такомъ богатомъ человѣкѣ. Спрашивается: для чего подобные люди женятся на благовоспитанныхъ дѣвицахъ?!.

Рита собиралась оставаться недолго у тетки, но послѣ всего, что она слышала, она передумала и согласилась обѣдать, чтобы дождаться Антона. Разсчетъ вполнѣ вѣрный. Сейчасъ же послѣ обѣда, Антонъ увелъ ее къ камину въ свой кабинетъ и прямо заговорилъ о Маевскихъ, о той самостоятельности, которую совершенно неожиданно проявлялъ молодой супругъ.

— Я положительно не ожидалъ этого отъ него! повторялъ Антонъ съ искреннимъ восхищеніемъ. — Я боялся, что съ первыхъ же дней Лидія Петровна безповоротно заберетъ его въ свои бархатныя лапки; что называется — и пикнуть не дастъ… А онъ… на-те вотъ! свободу свою отстаиваетъ! Положимъ, ей онъ предоставилъ полную волю, домъ она на такую ногу поставила, какъ будто у него и въ самомъ дѣлѣ неисчерпаемые милліоны — но все-таки, нѣтъ, нѣтъ, да и откажется разыгрывать почетную роль ея чичероне… Лидія Петровна повертится, повертится туда и сюда, побушуетъ — глядишь, и пропустила балъ, для котораго и платье готово, и живые цвѣты заказаны, и кадрили разобраны… Ха-ха-ха! Представляю, что она себѣ крови испортитъ въ такія минуты! И бѣшенство-то ее душитъ, и изящество это она блюдетъ. — Ну просто, какъ только сердце не лопнетъ!

Рита слушала, сдвинувъ брови, сжавъ плотно свои безцвѣтныя губы.

— Вы это видѣли сами?

— Какъ же-съ, собственными глазами видѣлъ одинъ разъ; долженъ сознаться — искреннѣйшее удовольствіе испыталъ! Зашелъ къ нему утромъ — дѣло было маленькое — сидимъ себѣ въ его кабинетикѣ… тѣсная такая комнатка, мебель его прежняя, тутъ же лабораторія рядомъ… Тутъ онъ и живетъ большею частью. А черезъ эдакій корридорчикъ маленькій — чертоги княжескіе начинаются: лакеи, поваръ тридцать рублей въ мѣсяцъ, бархатъ, зеркала, въ будуарѣ мебель атласная, цвѣты въ золоченыхъ корзинкахъ, на этажеркахъ лавка игрушечная… Ну, да это уже вы Вѣру спросите, она все наизусть выучила — я только разъ и былъ на той половинѣ. Посмотрѣлъ на все это, на нашу Лидію Петровну, какъ она кружево по полу волочетъ и на все съ такимъ видомъ небрежнымъ взираетъ, точно она съ колыбели ничего другого и не видѣла, а не то, что себя продала за эти вотъ самые стульчики золотые, да столы инкрюстированные… Ну, повѣрите? повернулся и ушелъ къ нему, даже слова одного не выговоривши. Я человѣкъ тяжелый, печень расходится, такъ потомъ сколько времени угомониться не могу, съ чего же я себя разстраивать буду! Вѣдь Лидію Петровну не сконфузишь, не таковская…

Мокутинъ замолчалъ и ожесточенно рылся щипцами въ ящикѣ съ каменнымъ углемъ.

— Вы разсказывать начали давеча… напомнила Рита.

— Да, какъ безъ бала-то она осталась? Ну-съ, сидимъ это мы, Вильгельмъ кофе принесъ — café au lait, какъ онъ это заграницей привыкъ, мерзость препорядочная по моему — а Вильгельма-то вѣдь онъ тоже отослать не согласился, она первымъ дѣломъ хотѣла его на родину спровадить! — Ну-съ, сидимъ… вдругъ явленіе: Лидія Петровна сама своей особой. Надѣто на ней что-то — и не разберешь!.. какъ будто и просто, а присмотришься — все это кружево, да батистъ, да какъ-то это все въ складочку. — Словомъ, неглиже какое-то изящнѣйшее; въ волосахъ сбоку двѣ папильотки закручены. Увидала меня: ахъ, говоритъ, у васъ гости? Я и не знала… вернуться хотѣла. Онъ смѣется: — Какіе гости? Антонъ Ильичъ, кажется, вы свои люди. — Ну, она и осталась, неловко было уйдти; а ужь я видѣлъ, какъ ей несладко было, что я тутъ оказался. Сѣла, о моихъ спросила; потомъ и говоритъ ему какъ-то шутливо, будто мимоходомъ: — Я пришла вамъ напомнить, что мы сегодня не дома. — Въ первый разъ, говоритъ, слышу; даже удивился, видно. — Какъ въ первый? а прощальный вечеръ молодымъ Хывинымъ? Кажется, мы вмѣстѣ получили приглашеніе! — Я тогда же сказалъ вамъ, что быть рѣшительно не могу. — Вѣдь ужь я ея лицо наизусть знаю: вижу, чуть-чуть покраснѣла и губка верхняя такъ у нея приподнимается… волнуется, значитъ, не на шутку. А сидитъ, не шелохнется. — Я васъ очень просила. У васъ не можетъ быть никакого безотлагательнаго дѣла. — Онъ вскочилъ, пробѣжался по комнатѣ, очки поправилъ, платокъ вынулъ… знаете, какъ онъ возиться начинаетъ? — Это, говоритъ, право замѣчательно! Женщины совершенно не хотятъ признавать безотлагательныхъ дѣлъ! — О, вы напрасно такъ думаете! но вѣдь вы же не служите? — Вы понимаете только казенное дѣло? вы находите, что свое дѣло — вздоръ, что на свѣтѣ одно серьёзно: служба! — Не вздоръ, но это, конечно, всегда зависитъ отъ васъ самихъ; тѣмъ болѣе вечеромъ. Вы просто не хотите. — Но, Богъ мой, будьте же справедливы! Вы всегда находите, что я могу во всякую минуту бросить начатый опытъ, пропустить урочный срокъ, потерять даромъ затраченное время, не сдержать даннаго слова, не явиться къ назначенному часу… Вы находите, что все это гораздо легче, чѣмъ вамъ не поѣхать на балъ! — Ну, и все въ этомъ родѣ, препирались битыхъ полчаса. Она говоритъ: у меня платье готово, цвѣты живые привезены, кадрили розданы. Платье не пропадетъ, ваши кавалеры безъ дамы не останутся, а цвѣты… да, конечно, жаль, что деньги даромъ брошены. — Просто, я наслаждался! чего она ни придумывала — стоитъ на своемъ: не могу. Профессоръ Коничъ пріѣдетъ вмѣстѣ премудрость тамъ какую-то ихнюю провѣрять; я и безъ того уже одинъ разъ ему отказъ посылалъ. Такъ и ушла Лидія Петровна ни съ чѣмъ, да видно, что ужь и не въ первый разъ. Ждали вы этого, Рита?

— Прошло еще слишкомъ мало времени. Это, можетъ быть, съ непривычки — повоюетъ, повоюетъ и устанетъ… Женщины всегда берутъ мелочной настойчивостью.

— Нѣтъ-съ, это ужь вы извините! начало-то всего важнѣе.

Какъ бы я съ своей Вѣрой Петровной сначала похладнокровнѣе былъ, такъ теперь не приходилось бы въ этомъ самомъ кабинетѣ отъ домашнихъ землетрясеній укрываться…

— Значитъ, съ первыхъ же дней!.. выговорила Рита задумчиво.

— И превосходно! лучше этого ничего и быть не могло! Нельзя же тутъ мечтать о какой-нибудь гармоніи душъ.

— Можно ждать… можно просто требовать, чтобы люди хоть попытались-то принаровиться другъ къ другу!

— Ну, Рита, это уже вы того… Богъ знаетъ, зачѣмъ и говорите! усмѣхнулся Антонъ. — Ничего подобнаго вы не могли ждать отъ Лидіи.

— Она благоразумная, а въ этомъ было бы гораздо больше такта, отвѣтила Рита настойчиво.

— Но также и стѣсненія. Вы какъ будто не знаете, что она вышла замужъ, чтобы наслаждаться жизнью. До уступокъ она вообще не охотница.

Этотъ визитъ къ Мокутинымъ имѣлъ для Риты совсѣмъ неожиданныя послѣдствія: она затосковала еще сильнѣе. «Погибшій» выказывалъ поползновенія бороться съ своей судьбой… Это открывало въ будущемъ цѣлую перспективу догадокъ, надеждъ и возможностей, это могло быть источникомъ мучительной тревоги, для которой не предвидѣлось предѣла и конца… Всю дорогу домой Рита озлобленно твердила, что она этого не хочетъ, что она этого не можетъ себѣ позволить.

VI.

Антонъ совершенно точно передавалъ факты, но придавалъ имъ свое собственное, не вполнѣ вѣрное освѣщеніе; онъ предполагалъ въ поступкахъ молодого ученаго гораздо больше сознательной обдуманности, чѣмъ это было на самомъ дѣлѣ. Артемій Николаевичъ вовсе не задавался мыслью отстаивать свою самостоятельность, потому что не предполагалъ никакихъ властолюбивыхъ поползновеній въ своей женѣ; это все было гораздо проще. Для него, но давно установившейся привычкѣ, собственное побужденіе и свое личное сужденіе всегда были единственными исходными пунктами поступковъ; онъ велъ уединенную, замкнутую жизнь, и у него совершенно не было привычки поступаться своими вкусами. Правда, съ пріѣздомъ въ Россію, онъ почувствовалъ себя нѣсколько выбитымъ изъ колеи; вмѣстѣ съ богатымъ наслѣдствомъ, какія-то неосязаемыя, но очень прочныя нити связали его съ безпокойнымъ міромъ живыхъ людей, не имѣвшихъ ничего общаго ни съ нимъ самимъ, ни съ его возлюбленной наукой и тѣмъ не менѣе удивительно какъ интересовавшихся его личностью… Артемій Николаевичъ искренно тяготился, простодушно недоумѣвалъ и не терялъ надежды, что зло — временное, что какъ-нибудь все опять придетъ въ порядокъ. Это все-таки были уступки чисто внѣшнія и, на его взглядъ, до того мелочныя, что не стоили даже разговора. Вникнувъ глубже, онъ, конечно, легко могъ бы замѣтить, что, по какому-то загадочному сродству, все устремляется неизбѣжно къ одному центру… но Артемій Николаевичъ не имѣлъ ни малѣйшей охоты терять время еще и на философію, и только чувствовалъ себя счастливымъ, если имѣлъ возможность откупиться въ той или другой формѣ.

Когда злая судьба поставила на его пути обольстительный женскій образъ — молодой ученый потерялся въ вихрѣ новыхъ, неожиданныхъ ощущеній и желаній, и прежде чѣмъ ему удалось опомниться, онъ уже былъ мужемъ Лидіи Петровны Огулевой… Семейная жизнь разомъ создала вокругъ него безпокойную и чуждую среду, начала предъявлять нескончаемыя и разнообразнѣйшія требованія. Эти требованія уже слишкомъ близко затрогивали его личность; они безцеремонно врывались въ тотъ заповѣдный міръ, гдѣ до тѣхъ поръ царило полновластно только его собственное я.

Маевскій плохо разбирался въ новой обстановкѣ. Его первымъ, чисто инстинктивнымъ движеніемъ было оберегать по возможности свои привычки, взгляды, свое время. Общаго не нашлось ничего. Артемій Николаевичъ сказалъ себѣ, что это неизбѣжно, что всѣ женщины любятъ только то, что любитъ Лидія и чего онъ никогда не будетъ въ состояніи полюбить. Ему это казалось вполнѣ яснымъ, но не такъ оказалось легко внушить Лидіи Петровнѣ. Это было тѣмъ труднѣе, что на его доводы и философскія разсужденія она отвѣчала совсѣмъ не философскимъ: «Я такъ хочу!», «такъ весь свѣтъ дѣлаетъ», «это не принято» и т. п. Къ несчастью, именно эти-то возраженія и обладали въ его глазахъ самой меньшей долей убѣдительности. Онъ даже говорить съ женщинами не умѣлъ ихъ языкомъ; очень серьёзно и резонно онъ принимался оцѣнивать сравнительную важность своихъ и ея доводовъ и, разъ доказавъ, что право на его сторонѣ, дѣлался необыкновенно хладнокровенъ къ ея волненію.

— Вамъ вѣдь это все равно, а я теряю цѣлое утро, твердилъ онъ какъ могъ убѣдительнѣе.

— Да желаніе-то мое, наконецъ, для васъ такъ уже ровно ничего и не значитъ?! заканчивала обыкновенно молодая женщина, каждый разъ одинаково искренно изумленная тѣмъ, что это оказывалось возможнымъ.

Тогда Артемій Николаевичъ ощущалъ нѣчто, похожее на угрызеніе совѣсти, и разомъ уступалъ. Лидія безъ всякаго удовольствія принимала свою побѣду. Ожидала-ли она, чтобы даже такія мелочныя уступки, даже и не уступки, а только его прямыя обязанности — ей придется брать съ бою!.. «Ученый мужъ» нетолько не оказывался удобнымъ и покладистымъ, какъ это казалось издали, но онъ даже не понималъ ея самыхъ простыхъ требованій. Онъ, очевидно, понятія не имѣлъ, что значитъ «свѣтская жизнь», и на каждомъ шагу становился въ оборонительное положеніе.

— Онъ упрямъ — онъ нестерпимо упрямъ! говорила себѣ Лидія безчисленное число разъ въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ своего замужества.

Супруги говорили другъ другу «вы». Ей было слишкомъ непріятно и дико начать говорить «ты» человѣку, который былъ такъ совершенно чуждъ ей… Его интимныя права возбуждали въ ней только непобѣдимо обидное и досадное ощущеніе. Онъ долженъ быть осчастливленъ обладаніемъ такой женой. Онъ долженъ каждую минуту жаждать доказать ей свое обожаніе и свою благодарность. Конечно, онъ долженъ уступать во всемъ безпрекословно и даже съ восторгомъ. Такова была программа Лидіи Петровны, на которую она соблаговолила согласиться… faute de mieux! Разочарованіе началось съ первыхъ минутъ. Молодой мужъ, видимо, не чувствовалъ никакой благодарности. Исходя изъ идеи «взаимной любви», онъ очень спокойно и свободно занялъ свое мѣсто… Очевидно, онъ имѣлъ самое твердое намѣреніе оставаться самимъ собой. Лидія чувствовала себя обманутой и на каждомъ шагу забывала, что это она сама такъ щедро расточала за него всѣ несбывавшіяся обѣщанія.

Между тѣмъ, Маевскій говорилъ себѣ, что семейная жизнь совсѣмъ не то, чѣмъ онъ воображалъ ее. Неопытный затворникъ, совсѣмъ не знавшій женщинъ, онъ создалъ въ своемъ умѣ какую-то невозможную идиллію. Онъ самъ виноватъ и, конечно, долженъ имѣть настолько здраваго смысла, чтобы принять дѣйствительность такою, какъ она есть. Разсуждать было для него привычнымъ дѣломъ; доводъ, логически доказанный, онъ привыкъ считать для себя обязательнымъ… При всемъ томъ, что-то въ его новомъ положеніи не поддавалось логикѣ. Обольстительная идиллія слишкомъ скоро уступила свое мѣсто дѣйствительности… Вся она состояла изъ какихъ-то смутныхъ фантазій и предчувствій, въ ней не было ничего положительнаго и оформленнаго, за что можно было бы ухватиться. Она вся разлетѣлась, какъ розовое облако, изъ-за котораго выступила вполнѣ опредѣленная и незыблемая картина: роскошная обстановка, блестящія знакомства, дорогія развлеченія, нарядная красавица-жена, говорившая ему вы и всегда смотрѣвшая выжидательно, если ему случалось забрести безъ видимой надобности въ ея комнату… Взглядъ леденилъ, но упрямый мужъ не хотѣлъ поддаваться этому ощущенію; онъ не уходилъ. Онъ усаживался и начиналъ разговоръ, всегда для него не интересный, всегда стоившій тяжелаго напряженія. Онъ думалъ, что всякая тема могла съиграть роль связующаго звена и перейдти нечувствительно въ какой-нибудь изъ отрывковъ несбывшейся идилліи… Этого никогда не случалось. Лидія Петровна поддерживала разговоръ и безъ труда давала ему направленіе. Иногда она бывала очень весела и оживленна; въ супружеской бесѣдѣ бывало много остроумія, блеска, милаго злословія и граціознаго кокетства со стороны жены: очень много скучнаго молчанія, неловкихъ замѣчаній и нелюбезныхъ противорѣчій со стороны мужа. Въ ней никогда не было ихъ внутренняго міра, ихъ общей жизни. Маевскій окончательно умолкалъ; Лидія говорила одна и спрашивала себя: для чего онъ сидитъ тутъ и мѣшаетъ ей?

Теперь, послѣ четырехъ мѣсяцевъ, все шло уже нѣсколько глаже. Артемій Николаевичъ сталъ осторожнѣе; онъ, хотя по наружности, освоился мало-по-малу съ тѣмъ мѣстомъ, которое ему отводили. Въ первые дни бывали минуты несравненно болѣе неловкія и мучительныя… Наивно влюбленный, онъ не отходилъ отъ нея ни на шагъ; онъ приходилъ въ отчаяніе отъ каждаго звонка и въ неподдѣльное изумленіе при видѣ шляпы въ ея рукахъ. Онъ, очевидно, собирался замкнуться глазъ на глазъ съ нею въ какомъ-то сантиментальномъ мірѣ поцѣлуевъ, нѣжностей и сердечныхъ изліяній…

Лидія Петровна уловила это тонкимъ, женскимъ чутьемъ, угадала по первымъ, робкимъ попыткамъ. Она не предвидѣла для себя подобной опасности, у нея не было придумано готоваго оружія… Оно нашлось само собой въ ея холодности, въ томъ невольномъ отпорѣ, которымъ свѣжая женская натура отвѣчала на непрошенныя ласки… Такія вещи понимаются легко. Маевскій, уязвленный и пристыженный, упрекалъ себя въ отвратительной грубости… Онъ припомнилъ всѣ ходячія изреченія о болѣзненной чувствительности женской природы и рѣшилъ добиваться сближенія постепенно и осторожно. Въ его воображеніи, этому сближенію неизбѣжно предшествовалъ долгій, знаменательный разговоръ, въ которомъ она откроетъ ему свою душу, разскажетъ все свое прошлое, свои дѣвическія мечты, требованія и надежды… Именно за этимъ-то знаменательнымъ разговоромъ мужъ и являлся въ комнату жены и начиналъ съ первой попавшейся темы — въ родѣ погоды — очень издалека, конечно; но начать иначе не было никакой возможности при одномъ видѣ ея безстрастнаго лица, равнодушнаго взгляда, безпечнаго смѣха…

Ничего подобнаго и не снилось Лидіи Петровнѣ. Она считала, что отодвинула его разъ навсегда на приличную дистанцію, и, по чисто женскому противорѣчію, ея презрѣніе къ нему только увеличилось отъ того, что онъ, повидимому, такъ покорно занялъ свою нелестную позицію. Онъ простиралъ свою смиренную покорность даже гораздо дальше, чѣмъ она смѣла надѣяться… Подъ этимъ страннымъ отчужденіемъ молодого мужа крылось одно изъ двухъ: или глубокое оскорбленіе ея холодностью, или полное нравственное ничтожество. Безъ всякаго сомнѣнія, Лидія Петровна предпочитала послѣднее и, при всей своей сообразительности, она рѣшительно не могла бы сказать, чего ей ждать отъ перваго!

Все это очень некстати мѣшало наслаждаться всѣми прелестями ея новаго положенія богатой и самостоятельной женщины. Но Лидія была слишкомъ самоувѣренна и черезчуръ поверхностна, чтобы отнестись съ должной серьёзностью къ такой неожиданной нескладицѣ; она остановилась на томъ объясненіи, которое было для нея удобнѣе, и не желала допускать никакихъ уступокъ въ увлекательной программѣ, такъ давно созрѣвавшей въ ея умѣ. Вслѣдствіе этого, рядомъ съ внутренней, затаенной драмой, шелъ цѣлый рядъ внѣшнихъ противорѣчій и столкновеній, о которыхъ разсказывалъ Ритѣ Антонъ и гдѣ Лидія обнаруживала неожиданное для мужа посягательство на его свободу, ради собственнаго удобства, а Артемій Николаевичъ выказывалъ не менѣе неожиданную стойкость и несносное резонерство.

VII.

Маленькія, щегольскія саночки князя Амосьева остановились на минуту у подъѣзда Маевскихъ; стройный гвардеецъ исчезъ за зеркальной дверью, а видный кучеръ-бородачъ поѣхалъ шагомъ дальше вдоль улицы, чтобы успокоить разгоряченнаго рысака. Амосьевъ сбросилъ шинель въ швейцарской и, легкой, эластичной походкой прекраснаго танцора, поднялся по устланной ковромъ лѣстницѣ; дверь, обитая коричневымъ сукномъ, безъ звонка распахнулась ему навстрѣчу. Въ большой, свѣтлой передней, застланной ковромъ, Левъ Алексѣевичъ поправилъ передъ зеркаломъ свою красивую волнистую шевелюру и, освѣдомившись, у себя-ли Лидія Петровна, пошелъ по анфиладѣ парадныхъ комнатъ съ увѣреннымъ видомъ гостя, чувствующаго себя «своимъ человѣкомъ».

Будуаръ хозяйки помѣщался въ концѣ анфилады; онъ представлялъ гармоническое сочетаніе нѣжнѣйшихъ полутоновъ и производилъ впечатлѣніе тонкаго фарфора, которымъ и былъ убранъ весь, начиная отъ овальной рамы туалетнаго зеркала, до послѣдней бездѣлушки на каминѣ и письменномъ столикѣ. Единственными яркими пятнами выдѣлялись двѣ золоченыя корзинки, роскошно уставленныя цвѣтущими розами, гіацинтами и ландышами. Прелестная хозяйка стояла около одной изъ этихъ корзинъ и поливала цвѣты изъ фарфороваго кувшина; она давно уловила знакомый звукъ кавалерійскихъ шпоръ, но продолжала стоять, не измѣняя позы до тѣхъ поръ, пока гость, остановясь на порогѣ и слегка отстранивъ атласныя складки портьеры, не произнесъ съ шутливой важностью:

— Je vous salue, madame!

Лидія медленно повернула голову, чуть-чуть улыбнулась и, не спѣша, опустила кувшинъ на коверъ.

Амосьевъ поцѣловалъ ея руку съ неуловимо фамильярной почтительностью.

— Вотъ какъ вы балуете своихъ фаворитовъ: поливаете изъ собственныхъ прекрасныхъ ручекъ, проговорилъ онъ, наклоняя въ цвѣты свое красивое матовое лицо. — Они у васъ прелестно сохраняются.

— Я думаю, когда ихъ постоянно мѣняютъ, отвѣтила Лидія небрежно и опустилась въ маленькую атласную раковину, дѣйствительно блестѣвшую нѣжными переливами перламутра.

— Да? впрочемъ, я не былъ у васъ почти недѣлю.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— А вы даже не замѣтили?

— Вѣроятно, вы это думали.

— Я не могъ быть; тетка Марья Сергѣевна скончалась; панихиды, похороны — вы понимаете, отвѣтилъ съ серьёзной важностью Амосьевъ.

— Чавылова? спросила Лидія.

— Нѣтъ, Фаньери, сестра моей матери.

Аристократическая родня князя Амосьева была знакома съ m-me Маевской только по именамъ. Лидіи удалось познакомиться только съ одной его сестрой, недавно вышедшей замужъ за его товарища по полку, да и это было чинное знакомство на визитахъ, несмотря на усиленную любезность Лидіи Петровны и на то, что ея атласный будуаръ, убранный дорогимъ фарфоромъ, восхитилъ даже избалованные взоры урожденной княжны. Лидія Петровна была настолько умна и самолюбива, что сразу вѣрно оцѣнила всѣ шансы своего положенія. Она предпочла блистать ступенью ниже, нежели добиваться высокомѣрнаго снисхожденія громкихъ фамилій. Князь Амосьевъ всячески старался утвердить ее въ этомъ. Лидія превзошла всѣ ожиданія своего великосвѣтскаго поклонника. Она выказала такую бездну вкуса и изящества, умѣла такъ естественно и непринужденно швырять деньгами, такъ граціозно и вмѣстѣ недосягаемо царить въ толпѣ своихъ поклонниковъ, веселиться такъ увлекательно и вмѣстѣ какъ будто и небрежно, что князь Амосьевъ все болѣе и болѣе находилъ ее «породистой женщиной» и все сильнѣе влюблялся, по мѣрѣ того, какъ успѣхъ m-me Маевской возрасталъ, а его собственные интересы не подвигались впередъ ни на шагъ. Князь понималъ, что ему мстятъ, и даже признавалъ за Лидіей нѣкоторое право на подобную месть — онъ только находилъ, что это длится черезчуръ долго, и начиналъ не совсѣмъ терпѣливо переносить роль друга дѣтства…

Князь нѣсколько ошибался. Лидія Петровна, всецѣло увлеченная новизной своего положенія, слегка отуманенная прелестью этой давно желанной жизни, совсѣмъ и не торопилась отдать въ его руки свое спокойствіе; теперь, когда все было въ ея власти, когда между ними не стояло ничего, кромѣ ея воли — она расположена была медлить и довольствоваться всегда сладкими диѳирамбами платонической любви. Безспорно, на немъ сосредоточивалась вся сила чувства, на какую только была способна ея холодная натура, но этотъ дурманъ собственной страсти только придавалъ ихъ отношеніямъ жуткую прелесть и очень рѣдко пугалъ ее. Она находила, что мстить ему за прошлое, разжигать его страсть и испытывать на немъ свою власть гораздо пріятнѣе, чѣмъ отдаться собственному влеченію со всѣмъ рискомъ такого шага. Особенно вначалѣ, пока домашняя жизнь такъ плохо ладилась и ученый мужъ такъ медленно и трудно входилъ въ предназначенную ему роль.

Лидія Петровна велѣла затопить каминъ и, примостившись уютно на маленькой кушеткѣ, почти вовсе не смотрѣла на своего гостя, что давало ему полную возможность любоваться всѣми изящными деталями ея наружности и костюма.

Нѣсколько времени Амосьевъ разсказывалъ о похоронахъ тетки, о положеніи осиротѣвшей семьи и о вѣроятной помолвкѣ старшей кузины съ очень богатымъ и очень чиновнымъ старикомъ. Лидія Петровна усмѣхнулась саркастически.

— Такой усердный защитникъ beau monde’а, какъ вы, не долженъ бы разсказывать подобныхъ исторій.

— То есть?.. удивился Амосьевъ.

— То есть, это — новое доказательство вашего чопорнаго бездушія.

— Нѣсколько странно слышать это именно отъ васъ. Казалось бы, вы должны знать по опыту, что такимъ способомъ можно устроить свою жизнь довольно пріятно…

Лидія гнѣвно повернулась въ его сторону.

— Вы не понимаете даже, какая разница между бракомъ по разсчету, вызваннымъ необходимостью, и подобнымъ ненасытнымъ тщеславіемъ дѣвушки и безъ того богатой?

Амосьевъ ничего не сказалъ о необходимости фарфороваго будуара. Онъ предпочелъ перемѣнить тему и не раздражать безцѣльно своей очаровательной собесѣдницы; онъ весело придвинулъ кресло ближе къ камину.

— Enfin… Богъ съ ними совсѣмъ! Я хотѣлъ поговорить сегодня о дѣлѣ… вы, кажется, забываете, Лидія Петровна, что, съ концомъ зимы, для петербургскихъ жителей выступаетъ на первый планъ дачный вопросъ?

— Нѣтъ, я помню.

— И ваши планы?..

— Не знаю, право, я еще не рѣшила.

— Хорошія дачи разбираются заранѣе; я вамъ совѣтую рѣшить этотъ вопросъ поскорѣе.

Лидія медленно подняла голову, нѣсколько секундъ смотрѣла ему прямо въ глаза безстрастнымъ взглядомъ и отвѣтила равнодушно:

— Я, можетъ быть, поѣду за-границу.

Амосьевъ не шелохнулся въ своемъ креслѣ, только въ его выразительныхъ глазахъ вспыхнуло недоброе выраженіе. Онъ чуть-чуть покраснѣлъ, когда отвѣтилъ раздѣльно и значительно:

— Я всецѣло приму это на свой счетъ, Лидія Петровна.

Она быстро вскинула голову.

— Вотъ какъ?! Это очень скромно съ вашей стороны.

— Всему есть мѣра, даже и терпѣнію самаго выносливаго человѣка.

— Это даже вовсе неумѣстно: о вашемъ терпѣніи я мнѣнія самаго плохого.

— Да?! Это странно. Вы, вѣроятно, совершенно упускаете изъ виду, что забавно все это вамъ однимъ.

Въ его голосѣ зазвучали тѣ нѣсколько грубыя ноты, которыя для Лидіи всегда служили предостереженіемъ… Было-ли чувство къ ней князя Амосьева, дѣйствительно, серьёзно само по себѣ, или его разжигала продолжительность времени и постоянныя неудачи, но теперь оно было уже настолько настойчиво и упорно, что она не всегда могла играть съ нимъ безопасно. Лидія Петровна лавировала очень искусно. Она всегда во-время останавливалась на той границѣ, за которой, очевидно, уже не было болѣе мѣста кокетству и разжиганію, гдѣ предстояли одни категорическіе вопросы и безповоротныя рѣшенія…

Она встала съ кушетки, взяла на каминной полкѣ маленькую, пепельницу въ видѣ фарфоровой дамской туфельки и, улыбаясь, поставила ее передъ Амосьевымъ.

— Позволяю вамъ курить, выговорила она шутливо: — надѣюсь, что это сейчасъ же приведетъ васъ въ болѣе пріятное настроеніе и вы вспомните, что я сказала: «можетъ быть!»

— Нѣтъ, этого совсѣмъ не можетъ быть, произнесъ онъ съ удареніемъ.

— Д-а? Я вамъ не совѣтую принимать этотъ тонъ, князь!

— Я прошу васъ не доводить меня до этого, отвѣтилъ онъ очень серьёзно, досталъ изъ кармана порт-сигаръ слоновой кости и закурилъ сигару.

Опять и уже не въ первый разъ Лидія почувствовала, что отношенія ея къ этому человѣку не могутъ кончиться ничѣмъ.

Амосьевъ затянулся нѣсколько разъ душистымъ дымомъ, бережно стряхнулъ пепелъ въ фарфоровый башмачекъ и поднялъ красивые глаза, смотрѣвшіе уже гораздо мягче.

— Не правда-ли, вы прощаете мою горячность? Вы сами виноваты, вамъ не слѣдовало такъ пугать меня…

— Вамъ также не слѣдуетъ такъ пугать меня, отвѣтила она его же словами. — Brisons là… пожалуста, довольно на сегодня, прибавила она настойчиво.

— Покоряюсь, по обыкновенію… Дачный вопросъ остается открытымъ?

— Если вы такъ увѣрены, что мнѣ не слѣдуетъ ѣхать за-границу, то, вѣроятно, вамъ также извѣстно, гдѣ именно мнѣ лучше нанять дачу?

— Безъ всякаго сомнѣнія! я нахожу, что изъ всѣхъ петербургскихъ окрестностей ничего не можетъ быть восхитительнѣе петергофскаго парка.

Лидія смотрѣла на него, насмѣшливо прищурившись.

— Тамъ, если не ошибаюсь, ваша дача?

— Да, тамъ дача maman… смѣялся Амосьевъ. — Мы будемъ устраивать восхитительныя кавалькады! Вѣдь тамъ — море, вамъ, навѣрно, полезно купаться.

— Навѣрно. Только я предпочитаю купаться въ Средиземномъ морѣ и карабкаться на Альпы на мулахъ!

— Для этого непремѣнно нуженъ кавалеръ, Лидія Петровна, а Артемій Николаевичъ, конечно, ужь не будетъ сопровождать васъ на мулахъ. Въ будущемъ году я имѣю право на двухмѣсячный отпускъ, и если вы пожелаете…

— О, я никогда не загадываю такъ далеко! До будущаго года я могу умереть, не увидавъ Средиземнаго моря.

Что же это, наконецъ? сдается она или нѣтъ? За всю свою почти тридцатилѣтнюю жизнь князь Амосьевъ не помнилъ, чтобы кто-нибудь мучилъ его такъ систематически, какъ эта сирена. Ни въ какомъ случаѣ онъ не былъ расположенъ уступать этого лѣта. Левъ Алексѣевичъ только-что собрался сказать ей это — и осѣкся на первомъ словѣ; онъ торопливо потушилъ свою недокуренную сигару.

Лидія инстинктивно оглянулась и увидѣла въ дверяхъ высокую фигуру Маевскаго. Амосьевъ любезно всталъ ему навстрѣчу и проговорилъ что-то о его занятіяхъ и о своемъ нежеланіи отнимать его драгоцѣнное время. Онъ всегда говорилъ именно эту фразу въ тѣхъ случаяхъ, когда Маевскій заставалъ его въ будуарѣ жены.

Артемій Николаевичъ всецѣло пропускалъ ее мимо ушей. Его нимало не поражало, что гости Лидіи Петровны проходятъ прямо на ея половину и что никому и въ голову не приходитъ докладывать о ихъ приходѣ хозяину дома. Но эти свѣтскіе люди вѣчно говорятъ такъ много лишнихъ словъ! Артемій Николаевичъ считалъ это одной изъ самыхъ непріятныхъ привычекъ и въ такихъ случаяхъ отмалчивался особенно серьёзно. Онъ сѣлъ къ камину, вслѣдствіе чего Амосьевъ передвинулъ свой стулъ, чтобы не сидѣть къ нему спиной.

— Что вамъ за охота, право… не все-ли равно! попытался остановить его хозяинъ.

Лидія, какъ только вошелъ Маевскій, взяла со стола роскошно переплетенную библію Доре и начала медленно перелистывать гравюры.

Амосьевъ всталъ, прошелся нѣсколько разъ но комнатѣ и взглядывалъ на нее съ возбужденнымъ выраженіемъ человѣка, мысленно гадающаго, рѣшиться ему или нѣтъ… Наконецъ, онъ откинулъ зеленый листокъ, который только-что машинально поднялъ съ ковра, и сталъ у камина противъ Маевскаго.

— Вы не выходили, Артемій Николаевичъ? Уже пахнетъ весной, удивительно рано въ нынѣшнемъ году. А propos, гдѣ вы думаете нанять дачу?

Лидія быстро подняла голову и посмотрѣла на него съ изумленіемъ. Амосьевъ не глядѣлъ на нее.

Маевскій озабоченно сдвинулъ брови.

— Да-а, дача… я еще не думалъ объ этомъ… Гдѣ пожелаетъ Лидія Петровна; мнѣ нужно только, чтобы близко отъ города… придется ѣздить почти каждый день.

— Значитъ, вы добровольно раздѣлите участь нашихъ многострадальныхъ петербургскихъ чиновниковъ. Еслибъ я былъ свободнымъ человѣкомъ, какъ вы, я ни за что не заглянулъ бы сюда до поздней осени.

— Мои занятія не допускаютъ такого длиннаго перерыва, а. возить за собой лабораторію невозможно.

— Но, напримѣръ, еслибъ Лидія Петровна вздумала съѣздить за-границу? продолжалъ совсѣмъ невиннымъ тономъ Амосьевъ: — наши молодыя дамы ужасно любятъ ѣздить за-границу и у нихъ всегда имѣются услужливые доктора, которые находятъ это неизбѣжнымъ для спасенія ихъ жизни. Кромѣ шутокъ, у меня есть одна прелестная кузина, которая преисправно танцуетъ цѣлую зиму, а весной всегда принуждена ѣхать лечиться… Впрочемъ, кажется, больше воздухомъ.

Амосьевъ засмѣялся въ сторону Лидіи, но очень ловко ускользнулъ отъ ея взгляда.

— За-границей жить гораздо пріятнѣе, чѣмъ здѣсь, возразилъ спокойно Маевскій: — но я совсѣмъ не понимаю, что можетъ быть хорошаго въ той скачкѣ по желѣзнымъ дорогамъ, которую у насъ называютъ обыкновенно заграничнымъ путешествіемъ.

— Это — грустная участь людей служащихъ и стѣсненныхъ отпускомъ, неожиданно вставила громко и увѣренно Лидія Петровна: — когда мы вздумаемъ поѣхать за-границу, то намъ ничто не помѣшаетъ употребить на это полгода и даже больше.

Маевскій взглянулъ на нее съ безпокойствомъ.

— Само собой разумѣется; но только не въ этомъ году, такъ какъ я непремѣнно хочу кончить къ осени мою работу. Впрочемъ, если искать собственно хорошаго климата, то ѣхать слѣдуетъ вовсе не лѣтомъ, а именно зимой, и къ тому времени я буду совершенно свободенъ.

Амосьевъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на Лидію.

Она положила книгу на столъ, подошла къ цвѣточной корзинѣ и сорвала длинный стебелекъ чахлаго оранжерейнаго ландыша; потомъ повернула голову и посмотрѣла на мужа тѣмъ особенно безучастнымъ, холоднымъ взглядомъ, отъ котораго всегда такъ болѣзненно сжималось его сердце.

— О, что касается этого, то я могу взять съ собою maman, если вы не можете прервать для меня своихъ занятій.

— Но почему же для васъ можетъ быть важно ѣхать непремѣнно ныньче?

— Вы будьте покойны, Артемій Николаевичъ, вмѣшался весело Амосьевъ: — Лидія Петровна, конечно, не приведетъ въ исполненіе своей угрозы! ѣхать съ мужемъ или съ maman — слишкомъ большая разница; въ путешествіи ничего не можетъ быть несноснѣе старухъ…

— Я еще сама не знаю, проговорила Лидія сдержанно. — Я хочу только сказать, что я могу ѣхать во всякое время, если у меня явится фантазія сдѣлать это, во что бы то ни стало.

— Я совсѣмъ не понимаю, почему у васъ можетъ явиться желаніе ѣхать во что бы то ни стало? проговорилъ серьёзно и печально Маевскій.

За то Амосьевъ какъ нельзя лучше понималъ ея каждое слово.

— Если вы дорожите близостью, Артемій Николаевичъ, то вамъ очень удобно нанять въ Петергофѣ — двойное сообщеніе! обратился онъ преспокойно къ Маевскому. — Вы, конечно, бывали тамъ?

— Не знаю, право; можетъ быть, и былъ давно когда нибудь, не помню.

— О, это паркъ, которому по размѣрамъ нѣтъ подобнаго въ цѣлой Европѣ! Наконецъ, море. И дачи прелестныя! я даже могу рекомендовать вамъ одну.

Лидія пристально смотрѣла на него, пока онъ говорилъ.

— Позвольте, остановила она насмѣшливо: — вы, кажется, слышали, что Артемій Николаевичъ предоставляетъ это на мой выборъ? Я, Левъ Алексѣевичъ, терпѣть не могу Петергофа! продолжала она, растягивая слова и подходя ближе къ камину: — тамъ вѣчная сырость и невыносимыя разстоянія. Я, если не уѣду за-границу, то, вѣроятно, найму дачу въ Парголовѣ — мнѣ очень полезенъ сосновый воздухъ…

Амосьевъ слушалъ, опустивъ глаза, чтобы скрыть ихъ ироническое выраженіе.

«Ну ужь этого вы, конечно, не сдѣлаете; такого скучнѣйшаго лѣта вы не устроите себѣ собственными руками!..» думалъ онъ совершенно увѣренно. Онъ слегка вздохнулъ и взялъ со стула свою фуражку.

— Очень жаль, Лидія Петровна, я совѣтую то, что знаю — въ Парголовѣ я никогда не жилъ. До свиданья, Артемій Николаевичъ.

Онъ очень дружески пожалъ руку Маевскому и отвѣсилъ почтительный поклонъ Лидіи. Въ одномъ короткомъ взглядѣ онъ прочелъ все ея негодованіе за свою неожиданную дерзость. Въ дверяхъ Амосьевъ остановился:

— Ахъ да, сегодня вашъ день — вы будете? Идетъ, кажется, Гамлетъ.

— Гамлетъ? отозвался почти съ ужасомъ Маевскій: — вѣдь мы его недавно слышали?

— То было не въ счетъ абонемента, пояснила хладнокровно Лидія. — Конечно, мы ѣдемъ, это прекрасная опера, отвѣтила она Амосьеву тономъ, не допускавшимъ возраженія.

Онъ еще разъ поклонился съ порога и ушелъ, какъ нельзя болѣе довольный своимъ смѣлымъ манёвромъ. Не могъ же онъ позволить дразнить себя, какъ мальчишку!

VIII.

Маевскій остался по прежнему сидѣть сгорбившись передъ каминомъ. Рѣшительно, какая-то злая судьба мѣшала этому человѣку хотя случайно подкупить въ свою пользу чувство жены! Ничего не подозрѣвая, отстаивая только себя, онъ безсознательно помогъ Амосьеву одержать одну изъ тѣхъ побѣдъ, которыя не легко прощаются самолюбивой женщиной.

Разсерженная Лидія досадовала еще больше, что онъ продолжаетъ сидѣть тутъ и стѣснять ее.

Наконецъ, Артемій Николаевичъ всталъ — она смотрѣла выжидательно… Нѣтъ, онъ не пошелъ къ двери, а подошелъ къ столу, взялъ фарфоровый башмачекъ и вытряхнулъ его въ каминъ.

— Вы напрасно позволяете курить здѣсь. Совсѣмъ не слѣдуетъ курить въ комнатѣ, гдѣ спятъ, проговорилъ онъ наставительно.

Лидія покраснѣла. Въ ея фарфоровомъ будуарѣ никто и не курилъ — только иногда, въ видѣ особаго баловства, она разрѣшала это Амосьеву, для котораго было серьёзнымъ лишеніемъ не курить нѣсколько часовъ. Можно-ли было ожидать, что ее поймаетъ на этомъ самый разсѣянный человѣкъ, на каждомъ шагу не замѣчавшій того, что бы слѣдовало!

— Ужь не потому-ли, что вы сами не курите?

— Это вредно, отвѣтилъ онъ просто, удивляясь ея негодованію.

— Боже мой… вредно то, что дѣлаетъ цѣлый свѣтъ!

— Развѣ это что нибудь доказываетъ?

— Для меня цѣлый свѣтъ всегда умнѣе отдѣльныхъ… чудаковъ.

— Цѣлый свѣтъ, Лидія Петровна, это толпа, а толпа всегда живетъ идеями и знаніями именно этихъ немногихъ.

— Браво, какъ вы скромны! произнесла она язвительно.

— Я совсѣмъ не о себѣ; вы знаете, что я дѣйствительно скроменъ. Отчего вы такъ раздражительны сегодня? прибавилъ онъ неожиданно съ участіемъ.

Лидія посмотрѣла на него во всѣ глаза, до того ее удивилъ этотъ вопросъ.

— Вы находите? можетъ быть…

Она смѣшалась. Хотѣлось бы просто сказать: вамъ-то что до этого за дѣло?

Маевскій стоялъ у стола, грустно думая о томъ, что ея тонъ съ нимъ становится все непріязненнѣе. Что же выходитъ у нихъ, вмѣсто «осторожнаго и постепеннаго сближенія?..» въ этомъ была его цѣль и его долгъ.

— Вы, можетъ быть, сердитесь за то, что я не могу ѣхать за границу этимъ лѣтомъ? заговорилъ онъ мягко. — Вѣдь я въ первый разъ слышалъ сегодня о вашемъ желаніи. Если ваши причины настолько серьёзны…

— Ахъ, оставьте, Бога ради! вы знаете очень хорошо, что серьёзныхъ причинъ, какъ вы ихъ понимаете, у меня нѣтъ. Мое желаніе — очень серьёзная причина для меня, по всегда ничего не значущая для васъ.

— Я всегда подчиняюсь вашему желанію, если только оно не идетъ въ разрѣзъ съ моими убѣжденіями или моими серьёзными планами. Я даже и въ этомъ смыслѣ поступаюсь очень многимъ. Но я не считаю, чтобы чью бы то ни было прихоть позволительно было ставить выше дѣйствительнаго дѣла…

— Вы находите? Впрочемъ, не волнуйтесь напрасно, я пока вовсе и не настаиваю на этой поѣздкѣ, добавила она небрежно.

— Изъ-за чего же было столько спорить?

Лидія презрительно усмѣхнулась и ничего не отвѣтила.

Артемій Николаевичъ усталъ стоять и машинально опустился на ближайшій стулъ. Лидія оглянулась на это черезъ плечо и съ едва замѣтнымъ движеніемъ плечъ отошла и тронула звонокъ. Когда явилась нарядная и развязная горничная, она стала отдавать приказанія о своемъ вечернемъ туалетѣ; на сцену явилась большая картонка, до верху наполненная всевозможными искуственными цвѣтами, которые съ полнымъ правомъ могли бы занять мѣсто въ золоченныхъ корзинкахъ. Лидія раскидывала ихъ пренебрежительно и, ничего не выбравъ, набросала записку своей поставщицѣ и послала горничную привезти то, о чемъ она писала. Она уходила и приходила, ея голосъ нѣсколько времени звенѣлъ повелительно гдѣ-то въ третьей комнатѣ…

Маевскій по прежнему сидѣлъ у стола… Его день всегда бывалъ испорченъ, если онъ узнавалъ заранѣе, что ему придется выѣхать вечеромъ. Онъ никакъ не могъ съ этимъ свыкнуться; это тревожило и мѣшало заниматься — ему все казалось, что и начинать не стоитъ. Онъ продолжалъ сидѣть въ фарфоровомъ будуарѣ и особенно чутко прислушивался къ различнымъ интонаціямъ голоса Лидіи — этого страннаго голоса, который могъ быть такъ вкрадчивъ и бывалъ такъ сухъ и жостокъ…

Лидія вернулась съ длинной полосой тонкаго кружева; подъ ея гибкими, бѣлыми пальцами эта полоска быстро сокращалась и превращалась въ пушистый рютъ… Маевскій задумчиво слѣдилъ за движеніями античной руки, открытой до локтя, въ узкомъ браслетѣ и миньатюрномъ золотомъ наперсткѣ. Она напоминала прежнюю, недосягаемую Лидію Огулеву, только она больше не кокетничала; ея прекрасные глаза не останавливались на немъ съ вызывающимъ и властнымъ выраженіемъ — они скользили холодно и безучастно. Въ нихъ загорался только протестъ и досада… Трудно повѣрить, что ему не во снѣ приснился, а былъ дѣйствительно пережитъ тотъ короткій промежутокъ, когда точно что-то постороннее, точно что-то чисто внѣшнее такъ ужасно сблизило ихъ… Это былъ мигъ, но неужели она даже не вспоминаетъ о немъ?.. Онъ терялся отъ той быстроты, съ какой она превращалась въ совершенно чужую ему женщину…

Маленькая, бѣлая катушка соскользнула съ колѣнъ Лидіи; онъ безотчетно бросился поднять ее. Она взяла и улыбнулась иронически.

— Merci, какъ вы любезны!

— Вы заняты, а я ничего не дѣлаю.

— О, я знаю, знаю, что для этого существуетъ какая-нибудь уважительная причина! Я даже могу взять назадъ свое merci? Это вѣдь не желаніе услужить мнѣ, это только логичный поступокъ.

Ироническій тонъ — вотъ единственное, чѣмъ она развлекалась въ подобныхъ вынужденныхъ tête à tête’axb. О, ей пришлось бы совсѣмъ умолкнуть, еслибы отъ нея потребовали какого-нибудь другого тона для этихъ бесѣдъ. Шпиговать его вѣчной ироніей и слѣдить за его ненаходчивостью, за его уморительной страстью принимать все ужасно серьёзно — это было хотя и не слишкомъ занимательно, но представляло, по крайней мѣрѣ, всегда готовую, неистощимую тему.

Въ этотъ день Лидія Петровна особенно много капризничала. За обѣдомъ она почти ничего не ѣла, хоть онъ и былъ приготовленъ со всегдашнимъ искуствомъ. Въ щегольской столовой, изящно сервированный столъ на два прибора подъ яркой висячей лампой смотрѣлъ очень уютно и интимно… до тѣхъ поръ, пока за этимъ столомъ не появились двѣ молчаливыя фигуры, сидѣвшія на разныхъ концахъ и почти не смотрѣвшія другъ на друга. Съ послѣднимъ кускомъ, который мужъ положилъ себѣ въ ротъ, хозяйка выскользнула изъ столовой и очень тщательно задернула за собой портьеру своего будуара. Достаточно понятно, что ему тамъ нечего дѣлать, если онъ и воображалъ, что было для чего просидѣть тамъ цѣлое утро!

Артемій Николаевичъ остался въ большой, неосвѣщенной залѣ. Настоящимъ домомъ для него былъ только его маленькій кабинетъ, да лабораторія — въ другихъ комнатахъ онъ всегда чувствовалъ себя точно въ чужой квартирѣ. Вѣроятно, и всѣ домашніе испытывали, нѣчто подобное; когда горничная Лидіи Петровны пришла зажечь свѣчи у большого зеркала, передъ которымъ ея госпожа имѣла обыкновеніе заканчивать свой туалетъ, такъ какъ тутъ было просторнѣе, чѣмъ въ будуарѣ, она на минуту остановилась, пораженная присутствіемъ Маевскаго.

Онъ мѣшаетъ? Ему вдругъ это показалось ужасно страннымъ — онъ остался и сѣлъ на среднее окно. Лидія Петровна плавно вошла въ полуоткрытомъ темномъ бархатномъ платьѣ, бережно поддерживая кончиками пальцевъ прелестно сдѣланную куафюру изъ бѣлаго марабу, за которой она посылала утромъ.

Горничная нагнулась выправить кружевную оборку подъ ея шлейфомъ и шепнула едва слышно:

— Баринъ здѣсь…

Лидія слегка выпрямилась и не вдругъ отыскала его на окнѣ.

— Вы уже одѣты? спросила она сухо, вступая въ яркую полосу свѣта и продолжая придерживать въ воздухѣ бѣлоснѣжный комочекъ перьевъ. Артемій Николаевичъ смотрѣлъ молча и чувствовалъ, что въ немъ совершается что-то совсѣмъ особенное… Онъ какъ будто въ первый разъ видѣлъ ее во всемъ блескѣ… Какъ могло случиться, что эта великолѣпная красавица — жена его, Артемія Маевскаго?.. Онъ съ поразительной ясностью чувствовалъ, что это, дѣйствительно, не могло такъ быть. Да, тутъ есть ужасная, роковая ошибка! Онъ смѣшонъ съ своими мечтами о постепенномъ сближеніи, онъ былъ слѣпъ и наивенъ, какъ дитя… Но какъ могла она такъ ошибиться? ошибиться въ себѣ! такъ не знать его!..

Онъ вскочилъ съ окна. Его бросило въ жаръ отъ ужаса. Простая истина вдругъ освѣтила все съ такой страшной несомнѣнностью, что не осталось и слѣда отъ того тяжелаго, сбивчиваго хаоса, въ которомъ онъ жилъ всѣ эти мѣсяцы. Какъ могъ онъ не понять раньше?! Ошибка — и ничего больше. Всѣ усилія, которыя онъ дѣлалъ до сихъ поръ, были не напрасны, а нелѣпы, ненужны. Его развязность счастливаго супруга… она длилась нѣсколько злополучныхъ моментовъ, но онъ не прощалъ ихъ себѣ въ эту минуту.

Между тѣмъ, Лидія бросила въ его сторону нѣсколько короткихъ, выжидательныхъ взглядовъ и, видя, что онъ продолжаетъ стоять, ухватившись за спинку стула, начала очень спокойно прикалывать въ волосы пушистый бѣлый султанчикъ, который придалъ ей еще больше холоднаго величія.

Маевскій смотрѣлъ на нее потерянно.

Несчастная!.. Она или не понимаетъ, или не думаетъ… Съ женскимъ легкомысліемъ, она погружается всецѣло во всѣ эти погремушки — выѣзды, наряды, побѣды… Онъ машинально сжималъ руками рѣзную спинку стула и впивался въ нее лихорадочнымъ взглядомъ. Въ головѣ стремительно кружились обрывки сценъ, разговоровъ… Жесты, взгляды. Все было теперь ясно и понятно.

Лидія Петровна отошла на два шага, повернулась въ профиль и, не глядя, протянула руку за кружевной косынкой, которую ей подавала горничная.

— Я выхожу, кинула она ему недовольно черезъ плечо и начала осторожно кутать голову въ черное кружево.

Горничная выговорила вполголоса:

— Извините, сударыня; но они еще и не одѣвались.

Лидія сдѣлала такое быстрое движеніе, что изъ ея пальцевъ выскользнули тяжелыя складки приподнятаго шлейфа.

— Какъ?! вы вѣрно спали тамъ до сихъ поръ?!

Даже издали было видно, какъ яркая краска залила ей лицо.

Неужели ѣхать теперь въ театръ?

Маевскій съ усиліемъ отдѣлился отъ стула и вышелъ на середину комнаты. Онъ точно очнулся отъ тяжелаго сна; онъ былъ не въ силахъ заговорить съ нею теперь, въ головѣ не было связныхъ мыслей. Артемій Николаевичъ подошелъ совсѣмъ близко и, глядя пристальнымъ, тяжелымъ взглядомъ, выговорилъ медленно и очень тихо:

— Вы сдѣлаете мнѣ большое одолженіе, если избавите меня сегодня отъ театра.

— Вотъ это прелестно! въ послѣднюю минуту?! Вы съ ума сошли!

— Я дѣйствительно не могу… отвѣтилъ онъ, не возвышая голоса.

Уничтожающій взглядъ Лидіи постепенно перешелъ въ недоумѣвающій.

— Больны вы? спросила она отрывисто, съ досадой, пораженная его страннымъ видомъ и чувствуя, что настаивать будетъ безполезно.

— Послѣ…

Лидія, не слушая, торопливо прошла въ прихожую. Она не могла тратить время на слова; ей оставалось одно — заѣхать къ Мокутинымъ. Она, навѣрное, опоздаетъ!

IX.

Въ каретѣ, дорогой къ Мокутинымъ, поднимаясь въ несносный четвертый этажъ, ожидая, пока отворятъ на ея нетерпѣливый звонокъ, Лидія всецѣло предавалась своему негодованію. Она плохо вѣрила внезапной болѣзни и была совершенно увѣрена, что онъ одинъ въ цѣломъ мірѣ могъ забыть или не догадаться сказать ей это до самой послѣдней минуты. Неужели нѣтъ никакой возможности заставить эту ученую голову разсуждать по человѣчески? оградить себя разъ навсегда отъ подобныхъ экспромтовъ, отъ всѣхъ его дикихъ и упрямыхъ выходокъ? Мало-ли женщинъ выходятъ за деньги и такъ счастливы, что получаютъ въ придачу, по крайней мѣрѣ, здравомыслящаго человѣка!

У Мокутиныхъ не было возможности дозвониться скоро. Подъ вліяніемъ своихъ гнѣвныхъ мыслей, Лидія все сильнѣе и продолжительнѣе дергала звонокъ.

— Батюшки, что за набатъ?.. сейчасъ, Богъ ты мой! послышался, наконецъ, голосъ Антона.

— У меня, наконецъ, руки заболѣли! это нестерпимо! Не совѣтую сунуться къ вамъ человѣку, которому время дорого.

— Надѣюсь, вы не изъ числа этихъ людей, Лидія Петровна, отвѣтилъ Антонъ, также раздосадованный ея трезвономъ.

Лидія, не отвѣчая, шла дальше.

— Куда вы? всѣ въ дѣтской. Шубы не снимете развѣ? догналъ онъ ее уже въ столовой.

— Ахъ нѣтъ, Богъ мой… Вѣра здорова? сейчасъ надо въ театръ… Вашъ милѣйшій Артемій Николаевичъ объявилъ, что не можетъ ѣхать, когда я была уже въ шубѣ. Это — милая эксцентричность, не правда-ли?

— Нельзя, значитъ.

— Да сказать-то за полчаса можно или нѣтъ? Конечно, вы оправдаете все, что бы онъ ни сдѣлалъ.

— А вы изъ всего дѣлаете преступленіе. Вѣра врядъ-ли поѣдетъ въ театръ, у нея зубы болятъ.

— Желала бы я знать, будетъ когда-нибудь конецъ этой зубной боли?!

— А ужь это вы, Лидія Петровна, не по тому адресу. Положимъ, распечь и за это можно и даже должно — но кого, я, право, затрудняюсь.

Лидія закусила губу. Очень досадно, что она такъ смѣшно погорячилась.

— Кажется, въ Петербургѣ довольно дантистовъ. Я только удивляюсь, что за охота терпѣть подобную жизнь!

На порогѣ дѣтской, Лидія остановилась и окинула глазами хорошо ей знакомую картину: въ большой, безпорядочной комнатѣ, на старой кушеткѣ, сидѣла Вѣра въ смятомъ капотѣ и съ подвязанными зубами. Двое старшихъ дѣтей дѣлали экипажъ изъ опрокинутыхъ стульевъ и каждую минуту ссорились. Анна Павловна ходила по комнатѣ въ развязанномъ отъ жары чепцѣ и укачивала грудного ребенка, который начиналъ слегка поплакивать.

Это было то несносное послѣобѣденное время, котораго Лидія не могла терпѣть, будучи дѣвушкой: прислуга отпускалась обѣдать, а Вѣра и Анна Павловна переселялись въ дѣтскую. Въ крайнихъ случаяхъ къ нимъ присоединялся Антонъ.

— Я бы желала знать: неужели всѣ, имѣющіе кормилицъ и нянекъ, должны сверхъ того отбывать эту повинность? раздалось иронически съ порога.

На Вѣру одинъ голосъ сестры производилъ уже какое-то магическое дѣйствіе; она привскочила на кушеткѣ.

— Какими это судьбами такое величественное явленіе?!

Въ длинной бархатной ротондѣ, съ слегка отвернувшейся подбивкой изъ бѣлаго нѣжнаго пуха, съ головой, красиво укутанной въ черное кружево, Лидія Петровна дѣйствительно смотрѣла страннымъ явленіемъ въ этой душной комнатѣ, съ ея прозаическимъ содержаніемъ.

Старуха Огулева остановилась-было на минуту, но ребенокъ сейчасъ же закричалъ сильнѣе, и она опять заходила взадъ и впередъ, приговаривая на ходу язвительно:

— Когда у тебя дѣти будутъ, ты къ каждому по двѣ няньки приставишь и во всю жизнь ни одного не возьмешь сама на руки. Бѣднымъ людямъ дѣлать ужь нечего, всего доводится.

— Да, я именно такъ и сдѣлаю. Вѣра, ты, говорятъ, опять больна? Я пріѣхала звать тебя въ театръ.

— Избавь, пожалуйста, на свѣтъ смотрѣть тошно…

— Мамаша, а вы? сейчасъ же отвернулась отъ нея Лидія.

Огулева, не отвѣчая, сдѣлала два конца.

— Ты лучше ужь наняла бы кого-нибудь, право! компаньонку, что-ли, и таскала бы ее всюду за собою, когда на супруга твоего ученаго блажь найдетъ.

— Я вамъ очень обязана, что вы такъ заботливо пристроили и моихъ дѣтей, и меня саму. Но пока я все-таки прошу васъ ѣхать со мной. Неужели такое огромное одолженіе просидѣть вечеръ въ оперѣ?

— Избави Богъ! ты, разумѣется, думаешь, что ты насъ же этимъ благодѣтельствуешь! вставила Вѣра.

— Вотъ ужь думать за меня, это, Вѣра — забота даже и лишняя. Я очень опоздала и не могу тратить время на разговоры. Maman, вы мнѣ рѣшительно отказываете?

— Какъ же откажешь, коли больше-то не кому?.. только видишь вотъ — кричитъ! Хоть бы мамка шла, что-ли, скорѣе…

Антонъ, который все время стоялъ на порогѣ, молча, рядомъ съ Лидіей, подошелъ къ тещѣ.

— Ступайте одѣваться, я поношу его пока.

Лидія серьёзно посмотрѣла на него.

— Я васъ благодарю, Антонъ.

— Совершенно напрасно-съ. Это — мой сынъ, и я не считаю повинностью взять его на руки.

Лидія промолчала и въ дверяхъ пропустила мать впередъ.

— Прощайте. Ты, Вѣра, вырвала бы, наконецъ, свой зубъ, что-ли! обернулась она на секунду.

Первый актъ кончался, когда m-me Маевская съ матерью вошли въ ложу. Лидія Петровна была не большая любительница музыки, да и понимала въ ней немного — но театральная зала всегда дѣйствовала на нее обаятельно. Она вполнѣ понимала удовольствіе сидѣть изъ года въ годъ на одномъ мѣстѣ, въ одинъ и тотъ же день, выучить наизусть какое лицо можно встрѣтить въ какой ложѣ, гдѣ искать того или другого знакомаго, запомнить даже туалеты… Это создаетъ какую-то совсѣмъ особенную, полузнакомую обстановку, съ которой встрѣчаешься рѣшительно какъ дома и въ тоже время со всей прелестью толпы, разнообразной, пестрой, нарядной; въ самомъ горячемъ, свѣтломъ воздухѣ есть что-то раздражающее…

Лидія заняла свой стулъ и, не обращая вниманія на то, что происходитъ на сценѣ, оглянула двѣ, три интересовавшія ее ложи и обмѣнялась неуловимыми поклонами.

Двѣ хорошенькія, молоденькія женщины, одѣтыя по бальному, очевидно, ждали ея появленія и сейчасъ же стали дѣлать какіе-то загадочные знаки. Маевская чуть-чуть пожимала плечами и отрицательно качала головой. Красивый военный черезъ одну ложу, улыбаясь, слѣдилъ за этимъ мимическимъ объясненіемъ.

Лидія Петровна чувствовала себя въ своей сферѣ. Какая досада, что ей некого послать за объясненіемъ! Князь Амосьевъ изъ партера нѣсколько разъ оглядывался на ея ложу, но она не желала замѣтить его. Главный интересъ этого вечера состоялъ для нея въ томъ, чтобы наказать Льва Алексѣевича за его утреннюю выходку.

Пріятное возбужденіе еще усилилось, когда раздались аплодисменты и занавѣсъ упалъ. Рѣшительно, она очень часто предпочитала антракты тѣмъ моментамъ, когда чья-нибудь удивительная, высокая нота или какой-нибудь драматическій моментъ обязывали каждаго сидѣть, затаивъ дыханіе… Тамъ — чужая жизнь, здѣсь начиналась своя собственная, какъ-то особенно пришпоренная поэзіей вымысла. Послѣ страстной аріи тенора бывало особенно пріятно видѣть осторожно входившаго въ ложу князя Амосьева, читать въ его выразительныхъ взглядахъ то же возбужденіе, тотъ же угаръ чужой страсти…

Но на этотъ разъ, прежде, чѣмъ Амосьевъ успѣлъ подняться изъ партера, хорошенькія дамы прислали объяснить въ чемъ дѣло своего кавалера — молодого, симпатичнаго блондина, съ веселыми глазами и открытымъ лицомъ. Его жена празднуетъ сегодня день рожденія ихъ крошки Мэри, но такъ какъ виновницѣ торжества всего два года, то они рѣшили устроить маленькій, импровизированный вечеръ. Кое-кто здѣсь, въ театрѣ, а остальнымъ утромъ разосланы записки.

Лидія Петровна была особенно обрадована такимъ сюрпризомъ, послѣ цѣлаго дня раздраженія и досады. Рѣшили, что она поѣдетъ съ хозяйкой, а въ своей каретѣ отправитъ домой мать. Князь Амосьевъ пришелъ въ разгаръ этихъ совѣщаній, а когда они кончились, начался второй актъ и ему пришлось откланяться. Она ничего не имѣла противъ этого, но во время второго дѣйствія ея пріятное настроеніе нѣсколько омрачилось: съ тѣхъ поръ, какъ Лидія вышла замужъ, ея ни на одномъ, самомъ простомъ вечерѣ не видѣли безъ букета — она этимъ щеголяла. Всѣ говорили о пристрастіи m-me Маевской къ цвѣтамъ. Одни — преимущественно дамы — находили это легкомысленной расточительностью; другіе — преимущественно мужчины — видѣли въ этомъ особенную поэзію. Князь Амосьевъ былъ отъ этой прихоти въ восхищеніи.

Въ слѣдующій антрактъ Лидія Петровна взглядомъ вызвала опять въ свою ложу симпатичнаго блондина и объявила, что она должна сначала заѣхать домой: ея бархатное платье слишкомъ тяжело для танцевъ и она забыла свой вѣеръ. Блондинъ передалъ это своимъ дамамъ и снова явился къ ней съ горячимъ протестомъ. Ея туалетъ и прическа сегодня — верхъ изящества, по отзыву рѣшительно всѣхъ, а вѣеровъ у его жены хватитъ на десять дамъ.

Лидія Петровна колебалась, не зная на что рѣшиться. Она сама сознавала, что ея бѣлое марабу изящно и ни мало не избито; но нарядъ не могъ быть полонъ безъ букета! Все это вмѣстѣ создавало пріятную, оживленную суету. Дамы переглядывались, мѣнялись улыбками и жестами, веселый блондинъ леталъ изъ одной ложи въ другую. Сосѣди присматривались съ любопытствомъ. Старуха Огулева задавала себѣ вопросъ, для чего ея дочь абонирована въ оперѣ?

Князь Амосьевъ появился еще разъ на минуту за стуломъ Лидіи, поймалъ раза два ея холодный взглядъ и почтительно откланялся. Въ концѣ антракта, онъ неожиданно исчезъ изъ театра.

Между тѣмъ, маленькое общество рѣшило уѣхать до конца послѣдняго акта, такъ какъ хозяйка желала быть дома раньше гостей. Неожиданное исчезновеніе Амосьева всѣхъ огорчило: онъ былъ однимъ изъ лучшихъ танцоровъ. Лидія съ изумленіемъ спрашивала себя: не былъ-ли это новый протестъ противъ нея?

Когда Аннѣ Павловнѣ сказали, что теперь ее отвезутъ домой, она окончательно разсердилась.

— Нѣтъ, ужь ты и въ самомъ дѣлѣ себѣ компаньонку пріищи! Я, въ другой разъ, слуга покорный… Точно на смѣхъ, право! Привезли Богъ знаетъ когда, увозятъ съ половины, да и того-то слушать невозможно какъ слѣдуетъ, такая кругомъ суета идетъ. Просто людей совѣстно… тоже, подумаешь, музыку слушать ѣздятъ!

— Кто же вамъ мѣшаетъ? оставайтесь до конца, если желаете; карета къ вашимъ услугамъ.

— Благодарю покорно, я, какъ на свѣтѣ живу, еще въ театрѣ одна не бывала…

Старуха уѣхала разсерженная, а Лидія шла подъ руку съ своимъ кавалеромъ, чтобы присоединиться къ остальнымъ дамамъ, когда въ концѣ корридора показался Амосьевъ съ круглой бѣлой картонкой въ рукахъ.

Лидія Петровна вспыхнула, и, при всей сдержанности, ея глаза благодарно заблистали ему на встрѣчу.

— Я столько разъ любовался вашей страстью къ цвѣтамъ, что позволилъ себѣ исправить несчастную случайность: вы были бы сегодня въ первый разъ безъ букета! проговорилъ Амосьевъ почтительно, вынимая изъ картонки прелестный бѣлый букетъ.

X.

Это былъ особенно счастливый день для князя Амосьева. Одержавъ утромъ свою импровизированную, дипломатическую побѣду, онъ теперь не менѣе ловко поколебалъ справедливый гнѣвъ Лидіи. Какъ бы то ни было, а она не могла взять назадъ радостнаго взгляда и благодарной улыбки. Своей галантной предупредительностью, онъ отстранилъ послѣднюю мелочь, которая могла омрачить для нея этотъ вечеръ. На этотъ разъ не было никакой неловкости въ томъ, что m-me Маевская являлась одна, а она веселилась съ гораздо большимъ увлеченіемъ, когда знала, что не встрѣтитъ нигдѣ скучающей, утомленной физіономіи мужа, томительно выжидающаго минуты своего избавленія. Одинъ видъ этого безцѣльно слоняющагося человѣка, этой âme en peine, возбуждалъ въ ней каждый разъ одинаково горячее чувство досады. Было положительно смѣшно въ этомъ обществѣ не играть въ карты, не танцовать, не пить вина, не ухаживать за женщинами, даже не курить, и цѣлыя длинныя, зимнія ночи, съ видомъ покорной жертвы, блуждать изъ одной комнаты въ другую, или, наткнувшись случайно на такого же незанятаго, скучающаго человѣка, заводить длинный, сухой, скучнѣйшій споръ о какихъ-нибудь тяжеловѣсныхъ вопросахъ. Лидіи постоянно казалось, что всѣ конфиденціальныя замѣчанія и ироническія улыбки, которыя случайно бросались ей въ глаза, относятся непремѣнно къ нему.

Импровизированный вечеръ прошелъ необыкновенно одушевленно, безъ всякихъ обязательныхъ приглашеній, безъ неизбѣжныхъ величественныхъ сановниковъ и брюзжащихъ, важныхъ старухъ, которымъ необходимо устроить подходящую партію, безъ некрасивыхъ дальнихъ и близкихъ родственницъ, которымъ обязательно пріискивать кавалеровъ, безъ лишней массы лицъ, мало знакомыхъ или антипатичныхъ другъ другу. Молодые хозяева могли веселиться отъ души, вмѣсто того, чтобы отыскивать глазами скучающія фигуры, подсаживаться къ молчаливымъ группамъ и предупреждать непріятныя встрѣчи.

Пользуясь свободой интимнаго, молодого кружка, гдѣ каждый занятъ главнымъ образомъ собой, князь Амосьевъ особенно открыто ухаживалъ за m-me Маевской, которая, по болѣзни мужа, осталась безъ кавалера; конечно, его никто не могъ замѣнить съ большимъ правомъ, чѣмъ другъ дѣтства. Левъ Алексѣевичъ съ самымъ невиннымъ видомъ выслушалъ эту фразу отъ молоденькой хозяйки, которая выговорила ее также совсѣмъ невинно, играя ножкой и улыбаясь плутовскими, карими глазками.

— Вотъ что значитъ умѣть жить на свѣтѣ! подумалъ князь самодовольно, отыскивая глазами темный бархатъ и бѣлое марабу своей дамы.

За цѣлый вечеръ онъ имѣлъ достаточно времени почтительно выслушать негодующій протестъ Лидіи противъ его утренней выходки, принести свои оправданія и сказать по этому случаю нѣсколько тѣхъ вѣскихъ, многозначительныхъ фразъ, которыя всегда заставляли ее противъ воли понизить тонъ.

Получивъ, наконецъ, милостивое прощеніе, Левъ Алексѣевичъ успѣлъ даже влюбиться еще сильнѣе. Ему стоило серьёзнаго усилія разговаривать и танцовать съ другими, отрываться отъ ея стройной фигуры, такъ эффектно выдѣлявшейся въ темномъ бархатѣ среди окружавшихъ свѣтлыхъ, полу воздушныхъ туалетовъ… Онъ находилъ ее изящнѣе, умнѣе, эффектнѣе всѣхъ собранныхъ здѣсь нарядныхъ, хорошенькихъ женщинъ. И знать, что она любитъ его! сознавать, что между ними стоитъ только ея упорство! Это требовало бездны терпѣнія и выдержки, и князь Амосьевъ чувствовалъ, что и то, и другое начинаетъ серьёзно измѣнять ему. Было нѣсколько безумныхъ минутъ, когда ему казалось, что онъ жалѣетъ о томъ, что онъ не женился на m-lle Огулевой. Безъ всякаго сомнѣнія, она съумѣла бы носить его княжескій титулъ съ гораздо большимъ шикомъ и изяществомъ, чѣмъ большинство тѣхъ безцвѣтныхъ, приличныхъ невѣстъ, между которыми, въ концѣ-концовъ, ему придется выбирать себѣ подругу жизни.

Ужинъ длился особенно долго. Въ самый разгаръ веселья молодой хозяинъ незамѣтно исчезъ изъ столовой и черезъ нѣсколько минутъ вернулся, держа высоко въ воздухѣ крошечную виновницу торжества. Маленькое, полураздѣтое созданье съ спутанными волосами, заспаннымъ розовымъ личикомъ, обводило комнату большими, удивленными, темными глазками. Раздался взрывъ восторженныхъ восклицаній; въ одну минуту всѣ вскочили съ своихъ мѣстъ и окружили интересную группу; цѣлый градъ поцѣлуевъ посыпался на пухленькія ножки и ручки, строптиво отмахивавшіяся отъ самыхъ прелестныхъ женскихъ устъ. Лидія также встала вмѣстѣ съ другими и поймала розовую ручку, безцеремонно скользнувшую по ея лицу. Она находила ужасно нелѣпымъ притащить въ шумную комнату полусоннаго ребенка, и насмѣшливо разглядывала умиленное лицо молодого папаши, съ увлеченіемъ вертѣвшаго въ воздухѣ живую куклу.

Нѣсколько минутъ длилась эта безпорядочная сцена, гдѣ каждый тѣснился подойти ближе и всѣ въ одно время высказывали вслухъ свои замѣчанія, пока, наконецъ, отчаянный дѣтскій крикъ покрылъ всѣ голоса, и торжествующій отецъ со смѣхомъ умчалъ изъ столовой свое сокровище.

— Счастливая парочка!.. произнесъ за плечомъ Лидіи князь Амосьевъ, слѣдя глазами, какъ хорошенькая хозяйка, вся сіяя счастьемъ и гордостью, улыбалась любезностямъ, которыя сыпались со всѣхъ сторонъ.

— Не первая и не послѣдняя, выговорила Лидія небрежно занимая свое прежнее мѣсто у стола.

Во весь остальной ужинъ они совсѣмъ не говорили другъ съ другомъ. Всякій разъ, когда Лидія оборачивалась въ сторону своего кавалера, она встрѣчала обжигавшій ее взглядъ и напряженное, блѣдное лицо. Точно что-то вдругъ лишило ихъ возможности продолжать обыкновенную болтовню, высказываться между словъ, ловить намеки и сближенія… О! она могла бы сколько угодно продолжать эту интересную, никогда не надоѣдавшую игру, но его взглядъ, самый звукъ его голоса заставлялъ ее безотчетно удерживаться… Лидія незамѣтно, но очень внимательно слѣдила за каждымъ стаканомъ вина, которое Амосьевъ наливалъ себѣ отъ времени до времени.

Въ воздухѣ стоялъ гулъ оживленнаго говора, раздавались взрывы смѣха, звонъ стекла, летѣли выразительные взгляды и многозначительныя улыбки. Каждый былъ занятъ своимъ сосѣдомъ и никто не обращалъ вниманія на странную молчаливость князя Амосьева. Тѣмъ не менѣе, Лидія чувствовала себя, какъ на иголкахъ, и вздохнула свободнѣе, когда, наконецъ, стулья съ шумомъ отодвинулись отъ стола.

М-me Маевская первая стала прощаться, и Амосьевъ такъ спокойно послѣдовалъ ея примѣру, какъ-будто не могло быть и рѣчи о томъ, будетъ-ли онъ провожать ее. Лидія считала нужнымъ быть съ нимъ осторожной, но такой самоувѣренности она не хотѣла простить такъ легко.

— Вы также уѣзжаете? обернулась она, когда они въ одно время выходили изъ залы.

— Развѣ вы сомнѣвались въ этомъ?

— Я объ этомъ вовсе не думала, проговорила она высокомѣрно.

— Это неправдоподобно, Лидія Петровна, отвѣтилъ онъ дерзко.

На секунду она замерла на мѣстѣ и смѣрила его сверкнувшимъ взглядомъ.

— Вы дѣлаете это невозможнымъ, князь. Неужели вы думаете, что и послѣ этой фразы я рискну ѣхать съ вами?

— Я въ этомъ увѣренъ.

Она едва удержалась отъ гнѣвнаго восклицанія: сзади, ихъ нагоняли разъѣзжавшіеся гости, впереди суетились лакеи. Съ самообладаніемъ истинно свѣтской женщины, Лидія оставила безъ отвѣта новую дерзость и, какъ ни въ чемъ не бывало, одѣвала свое кружево, встрѣчая и въ зеркалѣ все то же рѣшительное лицо. Она торопилась первой спуститься съ лѣстницы. Амосьевъ молча шелъ сзади, но временамъ останавливаясь, чтобы дать время ея шлейфу соскользнуть по ступенькамъ, и не подозрѣвая, до какой степени для этой влюбленной въ него женщины было въ эту минуту мало привлекательнаго въ возможности проѣхать полъ-города глазъ на глазъ съ нимъ, въ тѣсномъ пространствѣ маленькой двухмѣстной кареты. Амосьевъ развязно вскочилъ вслѣдъ за ней и крикнулъ кучеру адресъ.

Какъ ни была возмущена Лидія, она предпочитала въ эту минуту ограничиться гордымъ молчаніемъ и, насколько возможно, избѣгать всякаго серьёзнаго объясненія. Она прижалась въ уголъ кареты, стараясь оставить возможно большее пространство между нимъ и собою, и онъ сейчасъ же понялъ, что она намѣрена просидѣть такимъ образомъ неподвижно до самаго дома.

Амосьевъ снялъ фуражку и провелъ рукою но своимъ красивымъ, волнистымъ волосамъ.

— Молчаливое негодованіе, Лидія Петровна — вещь самая доступная въ публикѣ… а теперь… я надѣюсь, что вы воспользуетесь удобнымъ случаемъ и скажете мнѣ, наконецъ, что-нибудь!?..

Лидія Петровна не прощала людямъ, когда они вынуждали ее дѣйствовать не такъ, какъ она рѣшала въ собственныхъ интересахъ.

— Что же именно вы желаете, чтобы я сказала вамъ въ эту удобную минуту? переспросила она, иронически подчеркивая слова.

Но, очевидно, никакой тонъ не могъ удержать Амосьева. Онъ покланялся женскому кокетству; онъ могъ любить только тѣхъ женщинъ, которыя умѣли дразнить и раздражать его, по, очевидно, на этотъ разъ судьба сыграла съ нимъ плохую шутку. Давно извѣстная и переизвѣстная игра въ любовь задѣвала его неожиданно глубоко; на каждомъ шагу онъ болѣзненно ощущалъ въ себѣ то, что на мѣщанскомъ языкѣ зовется сердцемъ…

— Я долженъ говорить?!… вы этого не знаете сами?!..

Онъ подался впередъ, и его взволнованное лицо вдругъ выступило близко передъ ней въ лучахъ мелькавшихъ мимо фонарей.

Она машинально прижимала плотнѣе собственныя руки въ инстинктивномъ усиліи сжаться еще больше.

— Vous êtes un galant homme… je l’espère… Я не скажу ни слова, пока вы не сядете на свое мѣсто, князь…

Онъ выпрямился, но по прежнему не спускалъ съ ея лица жгучаго взгляда.

Всегда смѣлые глаза Лидіи безпомощно забѣгали подъ опущенными вѣками. Онъ продолжалъ упрямо молчать, выжидая ея перваго слова. Но она освоилась съ новымъ ощущеніемъ и быстрымъ движеніемъ вскинула надменно свою прекрасную голову:

— Я буду вынуждена всячески избѣгать васъ, Левъ Алексѣевичъ, если вы не захотите держать себя иначе. Ваше поведеніе весь сегодняшній день… это… я не знаю, какъ назвать!.. это — одна сплошная дерзость.

— Это — любовь, Лидія Петровна, это — страсть! перебилъ онъ съ силой. — Если вы думаете, что ее всегда можно запрятать и заставить молчать, то вы понятія не имѣете о томъ, что значитъ любить!

— Любовь! повторила Лидія съ неподдѣльнымъ сарказмомъ. — Ваша любовь предупредительно избрала для меня удобнаго мужа, въ видѣ Артемія Николаевича Маевскаго… У женщинъ дурная привычка помнить подобныя вещи.

Онъ покорно опустилъ голову, пока она говорила.

— Къ несчастію, вы правы!.. Я… я проклинаю тотъ часъ!.. Я былъ глупъ, я былъ слѣпъ!

— Вы были благоразумны. Ваши теперешнія усилія меня нисколько не удивляютъ. Если я не могла быть вашей женой, то, безъ сомнѣнія, гожусь для отношеній, ничѣмъ не связывающихъ и ни къ чему не обязывающихъ. И ваше самолюбіе возмущается теперь, что я не тороплюсь причислить себя къ сонму вашихъ побѣдъ!

— О, не то слово, Лидія Петровна, вы это хорошо знаете! До побѣдъ-ли мнѣ, когда я самъ побѣжденъ, уничтоженъ… когда я такъ измученъ!

По ея холодному лицу разлилась улыбка удовлетворенной гордости.

— Вы измучены? Полноте! c’est trop vulgaire, mon prince!..

— Вы смѣетесь? да, я давно вижу… Вы тѣшите свое самолюбіе, вы мной играете, вы, быть можетъ, мстите… Но… всему есть мѣра! Я не хочу такого… такого униженія… такого страданія!

«Боже мой, скоро-ли?..» думала Лидія, тревожно всматриваясь въ однообразныя очертанія домовъ и не разбирая отъ волненія, по какой улицѣ катилась карета.

— Вы не отвѣчаете?.. Не бойтесь, черезъ нѣсколько минутъ мы доѣдемъ; но ихъ достаточно, чтобы превратить эту муку въ невыразимое блаженство!.. Вы меня любите, я вѣдь это давно знаю, но я хочу слышать это отъ васъ самой, теперь… Лидія?!..

Лидія молчала. Ея лицо смутно бѣлѣло совсѣмъ близко передъ нимъ, но онъ не могъ уловить выраженія.

— Или я заблуждаюсь?.. вы не любите больше?.. иди и никогда не любили? это одно кокетство?.. О, Богъ мой! да скажите же, наконецъ, хоть что-нибудь, хоть одно слово!

— Вы не хотите такого униженія, такого страданія — такъ уходите, васъ ничто не держитъ, выговорила, наконецъ, Лидія какъ-то особенно протяжно.

Онъ не могъ видѣть, какъ она вся слегка дрожала, прижавшись плотно къ углу кареты; онъ не могъ знать, что ея сердце то колотится быстро, то на секунду какъ-будто вовсе перестаетъ биться… Она наслаждалась! она любила смотрѣть въ глаза опасности и сознавать, что… всегда съумѣетъ остановиться въ послѣднюю минуту. Теперь она была увѣрена, что они уже совсѣмъ близко отъ дома.

Князь Амосьевъ такъ стиснулъ зубы, что ему показалось, что онъ свихнулъ себѣ челюсть. Его красивые глаза засверкали необузданнымъ гнѣвомъ.

— Да, я уйду! это, дѣйствительно — униженіе позволять забавляться своимъ мученіемъ… и это… это безнравственно, Лидія Петровна. Васъ удерживаетъ не чувство долга — меня вы въ этомъ не увѣрите… Вы — бездушная женщина!

— Однакоже, вы увѣрены, что я люблю васъ? произнесла она. Ея подъѣздъ былъ въ двухъ шагахъ.

— Если не меня, то, конечно, и никого другого!

— Вамъ остается довольствоваться этимъ сознаніемъ.

— О!.. c’est trop fort!!..

Кучеръ сдерживалъ лошадей. Лидія Петровна отдѣлилась отъ спинки, но, прежде чѣмъ она могла разобрать, въ чемъ дѣло, онъ схватилъ ея обѣ руки, грубо притянулъ къ себѣ и выговорилъ въ упоръ какимъ-то особенно грознымъ шопотомъ.

— Я не пущу прежде, чѣмъ вы мнѣ скажете честно, разъ навсегда… вы меня любите, Лидія?!

— Это насиліе… вы меня пустите!!

— Да или нѣтъ?! повторилъ онъ повелительно.

Лидія оглянулась — кучеръ, перегнувшись съ козелъ, отворялъ дверцу кареты. Амосьевъ, не обращая вниманія, крѣпче стиснулъ ея руки и смотрѣлъ ей прямо въ лицо настойчиво и рѣшительно. Этотъ бѣшеный взглядъ восхитилъ Лидію неожиданно для нея самой. Нѣжная улыбка на минуту освѣтила ея разстроенное лицо.

— Vraiment… vous êtes fou!.. произнесла она смущенно, и прежде, чѣмъ восторженное восклицаніе сорвалось съ его губъ, она уже стояла на тротуарѣ.

XI.

Карета отъѣхала. Заспанный швейцаръ свѣтилъ по лѣстницѣ… Лидія Петровна поднималась, тяжело опираясь на перила, такъ у нея дрожали ноги. Она теперь только вполнѣ почувствовала, въ какой мѣрѣ была разстроена и напугана: впереди это не предвѣщало ничего хорошаго. Очевидно, она не сможетъ отказать этому человѣку въ своей любви: онъ добудетъ ее, помимо ея воли, этой странной, несомнѣнной властью искренняго чувства. При всемъ запасѣ хладнокровія, благоразумія и кокетства, она все-таки будетъ вынуждена уступить правдѣ. У нея не хватитъ искуства лгать въ рѣшительную минуту. Они зашли слишкомъ далеко въ этой опасной игрѣ, и онъ оказался не такимъ человѣкомъ, который способенъ былъ простить ея постоянное заигрываніе. Лидія Петровна раскаявалась. Пріятно любить и быть любимой: въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія — но не дѣлать изъ этого трагедіи, не рисковать своимъ спокойствіемъ, не имѣть дѣло съ сумасброднымъ характеромъ и необузданнымъ чувствомъ. Еще подъ учащенные удары собственнаго взволнованнаго сердца, она уже взвѣшивала всѣ невыгоды и неудобства подобной связи и негодовала на свою слабость.

Дверь распахнулась, едва Лидія успѣла дотронуться до звонка. Она сбросила ротонду на руки впустившаго ее человѣка, замѣтила, что онъ по неловкости далъ ей упасть на полъ, и вошла въ залъ, отыскивая глазами горничную.

На столѣ догоралъ канделябръ, пять огней колебались въ воздухѣ надъ самыми розетками.

— Это все сію минуту полопается! гдѣ же Маша? Что за безпорядокъ сегодня?.. проговорила она сердито, нетерпѣливо усиливаясь отцѣпить кружево, запутавшееся въ шпилькахъ, и съ неудовольствіемъ видя передъ собой собственное утомленное и разстроенное лицо.

Никто не отвѣтилъ на ея вопросъ. Она хотѣла оглянуться и замерла въ безмолвномъ изумленіи: въ глубинѣ зеркала она увидѣла входившаго изъ прихожей Маевскаго.

Лидія машинально опустила поднятыя руки и повернулась къ нему.

— Это вы мнѣ отворили? гдѣ же люди?

— Они, должно быть, не слышали звонка. Я не спалъ.

Она смотрѣла на него подозрительно.

— Вѣдь вы же больны?

— Нѣтъ, я не боленъ.

Артемій Николаевичъ смотрѣлъ ей въ лицо серьёзными, печальными глазами. Изъ его взгляда исчезло такъ знакомое ей тревожное смущеніе; что-то торжественное лежало въ некрасивыхъ чертахъ. Нѣтъ, это слишкомъ, если еще и теперь онъ не намѣренъ оставить ее въ покоѣ!

— Довольно странно, что вы нашли возможнымъ не спать всю ночь и не были въ состояніи выѣхать со мною вечеромъ, произнесла она иронически. — Я думала, по крайней мѣрѣ, что вы больны.

По лицу Маевскаго пробѣжала грустная усмѣшка.

— И эта мысль не помѣшала вамъ беззаботно веселиться цѣлую ночь!

Неожиданный тонъ, вѣроятно, показался бы ей забавнымъ, еслибъ она не была такъ дурно настроена въ эту минуту.

— И, какъ видите, совершенно основательно. Вы жалѣете, что вамъ не удалось своимъ капризомъ испортить мнѣ удовольствіе?

— Если это и былъ капризъ, вы не могли это знать.

Лидія Петровна присмотрѣлась внимательнѣе. Что съ нимъ?

— Я не сантиментальна, Артемій Николаевичъ, и не имѣю привычки хоронить людей, если у нихъ заболѣла голова.

Она подошла къ столу, зажгла свѣчу и потушила канделябръ. Въ большой комнатѣ разомъ разлился унылый полумракъ.

— Вы не ложились до сихъ поръ для того, чтобы сказать мнѣ это? спросила она, не поворачивая головы и взявъ свѣчу, чтобы идти къ себѣ.

— Да, я не спалъ, чтобы сказать вамъ., только не это.

Лидія остановилась, не вѣря собственнымъ ушамъ. Слова этого человѣка никогда еще не звучали такъ твердо, значительно. Рѣшительно, это былъ мучительный день!

— Да? переспросила она не совсѣмъ увѣренно. — Это, конечно, любопытно… но вы, надѣюсь, отложите до завтра? теперь пятый часъ, и я убійственно хочу спать!

«И вы заснете спокойно, зная, что у меня камень на душѣ…» подумалъ Артемій Николаевичъ, но не сказалъ. Онъ, молча, вошелъ вслѣдъ за нею въ будуаръ.

Лидія поставила свѣчу на туалетный столъ, взглянула на него вопросительно и вдругъ покраснѣла отъ досады.

— Это все прекрасно, Артемій Николаевичъ. Можно быть оригинальнымъ человѣкомъ, можно позволять себѣ всевозможныя странности, но при этомъ не забывать хотя бы такихъ простыхъ вещей, какъ различіе дня и ночи!

Она намѣренно не садилась. Они стояли другъ противъ друга по серединѣ комнаты, уныло освѣщенной одной свѣчей. Ея бархатный шлейфъ занялъ полъ-ковра; забытое кружево осталось запутаннымъ въ прическѣ…

Маевскій скользилъ по ней страннымъ, тоскливымъ взглядомъ. Оставшись одинъ, онъ провелъ мучительную ночь; онъ припоминалъ послѣдовательно всю свою женатую жизнь и окончательно убѣдился, что такъ внезапно осѣнившая его догадка вполнѣ справедлива: эта женщина ошиблась въ собственномъ чувствѣ, рѣшаясь выйти за него. Припомнивъ все, что предшествовало ихъ внезапному сближенію, онъ объяснилъ себѣ ея первое побужденіе чисто женскимъ порывомъ благодарности за ту услугу, которую онъ тогда оказалъ ея семьѣ. Печальное открытіе уничтожало всѣ его мечты. Ни о какомъ постепенномъ сближеніи не могло быть рѣчи, никакія интимныя исповѣди не создадутъ несуществующей симпатіи… Но, удивительное дѣло! онъ въ тоже время испытывалъ какое-то странное успокоеніе: это онъ, по крайней мѣрѣ, вполнѣ понималъ. Дѣвушка ошиблась въ собственномъ чувствѣ — это было хотя знакомо по наслышкѣ, нѣчто логически возможное… Новая исходная точка устраняла разомъ весь мучительный хаосъ, въ которомъ онъ терялся до этого времени, всѣ противорѣчія, всѣ странности, которыя уязвляли его такъ больно… Артемій Николаевичъ созналъ себя несчастнымъ — это было почти легче, чѣмъ считать себя счастливымъ и въ тоже время страдать. Было, по крайней мѣрѣ, ясно и убѣдительно.

— Я знаю, что теперь поздно, отвѣтилъ онъ сдержанно. — Но вѣдь тотъ вечеръ, съ котораго вы только-что вернулись, легко могъ бы продлиться и часомъ дольше. Думаете вы, что я не могу сказать вамъ ничего такого, для чего бы стоило не спать?

Лидія Петровна его не узнавала. Она смутно чувствовала опасность, но еще не понимала, въ чемъ она, и не знала, какой именно тонъ вѣрнѣе взять въ эту минуту. Очевидно одно, что теперь объясненіе было уже вполнѣ въ ея интересахъ.

— О, если вы настроены сегодня такъ… трагически, то я, конечно, предпочту васъ выслушать! отвѣтила она шутливо и опустилась въ кресло. Въ изящномъ нарядѣ ея грація выступала особенно ярко; бѣлыя перья, перепутанныя съ чернымъ кружевомъ на ея свѣтлыхъ волосахъ, придавали ей что-то театральное.

Должна она показаться ему другою съ этой новой точки зрѣнія? Былъ-ли то эффектъ наряда? но въ эту минуту онъ находилъ ее только еще болѣе обаятельной.

— Ну-съ?.. Я васъ слушаю… даже если это будетъ довольно длинно!.. произнесла Лидія протяжно, стараясь вложить какъ можно больше ласки въ свой новый тонъ. Она это такъ хорошо умѣла!

Артемій Николаевичъ вслушивался, замирая. А если она его разувѣритъ?.. если! Она можетъ сдѣлать это нѣсколькими простыми словами… За всю ночь ему ни разу не пришло въ голову, что это возможно; онъ не сомнѣвался ни минуты. Теперь его разомъ кинуло въ жаръ; новыя мысли съ такой ужасающей быстротой закружились въ головѣ, что онъ машинально взялся за. лобъ и также сѣлъ, гдѣ стоялъ, на другомъ концѣ комнаты.

Лидія незамѣтно слѣдила за нимъ.

— Ну-съ?.. да нѣтъ, вы напрасно храбритесь, вы просто-на-просто больны! — Она встала, подошла къ нему совсѣмъ близко и на секунду положила свою руку на его лобъ. — Конечно! у васъ жаръ… Если не хотите теперь же послать за докторомъ, то, по крайней мѣрѣ, ложитесь въ постель и успокойтесь… Я вамъ дамъ капли — нервныя, онѣ не могутъ повредить…

Она сейчасъ же отняла свою руку, потому что Маевскій отшатнулся отъ ея прикосновенія. Она отошла къ туалетному столу и перебирала «флаконы: свѣтъ свѣчи падалъ теперь прямо на ея склоненную голову. Онъ видѣлъ въ ея лицѣ безпокойство и тревогу… Она за него тревожится…

Артемій Николаевичъ молчалъ. Его слѣдующее слово все перевернетъ: эта женщина, счастливая по своему, увидитъ сво положеніе въ новомъ свѣтѣ, сознаетъ то, что пока, быть можетъ, гнететъ ее только смутно и безотчетно… Этихъ словъ нельзя будетъ забыть… Съ этой минуты начнется что-то новое, неизвѣстное ни ему, ни ей, но, очевидно, вполнѣ безотрадное… Онъ медлилъ — ему было жаль ее. Онъ боялся увидѣть новое выраженіе страданія и горя въ этихъ ясныхъ, самоувѣренныхъ чертахъ.

На Лидію молчаніе дѣйствовало томительно; въ немъ было что-то зловѣщее, и досада и нетерпѣніе начинали пересиливать ея тревогу. Недостаетъ, чтобы онъ вздумалъ еще донимать ее какими-то загадочными сценами! Но она положительно не сомнѣвалась, что въ эту минуту ласковый тонъ всего скорѣе поможетъ ей отдѣлаться отъ него. Она переломила себя и съ улыбкой подняла кверху флаконъ.

— Желаете, чтобы я сама отсчитала вамъ двадцать капель?

Маевскій тяжело поднялся съ мѣста и удержалъ ее жестомъ.

— Оставьте, Лидія Петровна, говорю вамъ: я вовсе не боленъ… Я подавленъ… Я пораженъ… Я глубоко несчастливъ!..

Онъ съ болью видѣлъ, какъ ея черныя брови сдвигались все ближе, придавая лицу суровое, жестокое выраженіе. Она вопросительно смотрѣла ему прямо въ глаза. Онъ шагнулъ ближе и въ отчаяніи заломилъ свои некрасивые длинные пальцы.

— Я все знаю… Я понялъ теперь… наконецъ!… простите… простите, что я не понялъ раньше!

Лидія вспыхнула и сейчасъ же поблѣднѣла; бѣлоснѣжныя вѣки опустились и смущенное выраженіе человѣка, застигнутаго въ расплохъ, на минуту исказило красивыя черты. Догадался… узналъ… подслушалъ…

— Я по совѣсти не могу себя винить — я былъ такъ неопытенъ! Вы первая женщина… вы единственная… вы это знали! Я вамъ вѣрилъ безусловно, каждому слову… Я еслибъ и могъ, то не посмѣлъ бы думать за васъ. Я не старался казаться лучше, чѣмъ я есть… Какъ могли вы такъ ошибиться — этого я никогда не пойму!..

Теплая краска снова прилила къ лицу Лидіи Петровны, она незамѣтно перевела задержанное дыханіе. Не такъ страшно, какъ ей показалось въ первую минуту! Дѣло было совсѣмъ не въ Амосьевѣ, а въ собственныхъ чувствахъ Артемія Николаевича, и въ первую минуту облегченія она почти равнодушно прислушивалась къ его сбивчивой, взволнованной рѣчи. Но чѣмъ дальше, тѣмъ эта рѣчь становилась мучительнѣе. Съ глубокимъ смятеніемъ во всей своей невзрачной фигурѣ, Маевскій передавалъ ей теперь все, что онъ перестрадалъ за эти мѣсяцы, всѣ свои недоумѣнія и горькія ощущенія, свои наивныя мечты и надежды, пока, наконецъ, несчастная истина не освѣтила всего разомъ… Почему такъ внезапно и безпричинно? Отчего сегодня, а не вчера, не мѣсяцъ тому назадъ?.. Онъ этого не знаетъ.

Эти позднія жалобы и угрызенія, эти муки обманутаго чувства и разбитыхъ надеждъ съ такой мучительной болью накипали на сердцѣ въ тѣ долгіе часы, пока она веселилась, онъ даже не знаетъ гдѣ!.. Онъ съ тоской слѣдилъ за часами и кидался къ окну на каждый звукъ колесъ, ему казалось, что только одна возможность высказаться дастъ ему нѣкоторое облегченіе. Когда Лидія, обезпокоенная его страннымъ настроеніемъ, сочла за лучшее на всякій случай взять тонъ болѣе ласковый, чѣмъ обыкновенно, ему впервые мелькнула мысль, что онъ могъ и ошибаться, по крайней мѣрѣ, преувеличивать. Теперь онъ опять не сомнѣвался больше. Она слушала его, не перебивая. Прикрывъ глаза одной рукой, она озабоченно соображала свой отвѣтъ. Теперь не время изумляться всей неожиданности подобной сцены, взвѣшивать дальнѣйшую опасность… Очевидно, приходится волей-неволей считаться съ этимъ человѣкомъ, котораго она такъ легкомысленно считала только скучной придачей…

Лидія не подозрѣвала, что ея отвѣта онъ уже не ждетъ съ тѣмъ боязливымъ замираніемъ сердца, съ какимъ ждалъ перваго впечатлѣнія своихъ словъ… Онъ потому и медлилъ, что первая минута должна была рѣшить все… Она его не остановила, не перебила! Она не угадала по первымъ словамъ, не возмутилась стремительнымъ, непосредственнымъ протестомъ оскорбленнаго чувства! Она давала ему договорить до конца и сидѣла неподвижно, словно застывшая въ своей красивой позѣ. Маевскій не сказалъ и половины того, что хотѣлъ и могъ бы сказать. Одно непобѣдимое ощущеніе охватило его съ первыхъ словъ и не удержимо росло съ каждой минутой: ощущеніе ужасающей, непонятной розни… Чѣмъ-то чужимъ, чѣмъ-то почти враждебнымъ вѣяло на него отъ ея неподвижной, молчаливой фигуры. Онъ испытывалъ непонятное равнодушіе къ тому, что она скажетъ, и что-то похожее на угрызеніе за собственную, бурную искренность. Онъ кончилъ сбивчиво, темно и торопливо.

Лидія Петровна отняла руку отъ глазъ и съ удивленіемъ присматривалась къ этому загадочному переходу въ его тонѣ. По бурному началу такъ естественно было ждать обыкновеннаго crescendo… Она нашла бы гораздо болѣе натуральнымъ, еслибы онъ съ тоской и мольбою упалъ къ ея ногамъ… Когда онъ неожиданно замолчалъ, точно сконфуженный, точно спугнутый чѣмъ-то, она заговорила сейчасъ же, какъ актеръ, выжидавшій реплику:

— Да, это, безъ сомнѣнія, и неожиданно, и удивительно! Мы прожили вмѣстѣ нѣсколько мѣсяцевъ; по вашимъ собственнымъ словамъ не случилось ничего такого, что отличило бы сегодняшній день отъ всѣхъ остальныхъ, и тѣмъ не менѣе вы внезапно дѣлаете ужасное открытіе и на разсвѣтѣ стараетесь убѣдить меня, что я ошиблась, избравъ васъ своимъ мужемъ! Вы — странный человѣкъ, я это давно вижу; но чтобы у васъ явилась охота разыгрывать по ночамъ драматическія сцены… здорово живешь мучить себя и меня — этого я, признаюсь, не ожидала! Сдѣлайте такое одолженіе, не пытайтесь опекать меня. Я — не ребенокъ и не легкомысленная барышня, поступающая на обумъ; если я предпочла вашу тихую привязанность, вашъ ровный характеръ и вашъ серьёзный умъ всѣмъ блестящимъ качествамъ свѣтскихъ жениховъ, то, конечно, ужь я руководствовалась чѣмъ-нибудь. Я никогда не выказывала большой чувствительности, которой во мнѣ, дѣйствительно, и нѣтъ; я убѣждена, что замужество — не романъ, и вовсе не ищу въ немъ сантиментальныхъ сценъ и утрированныхъ чувствъ… Я думала, что мы можемъ жить, не стѣсняя другъ друга, и, кажется, вы не слышали отъ меня ни одной жалобы.

Лидія Петровна остановилась. Маевскій молчалъ, и, подъ вліяніемъ усиливавшейся досады, она заговорила еще горячѣе и увѣреннѣе.

— Если вы несчастливы, если вы за это время вынесли столько разочарованія, какъ вы говорите, то для меня это — совершенная новость, и вы сдѣлали непростительную ошибку, оставляя меня въ невѣдѣніи. Вы не умѣете… это, конечно — ужь не моя вина! Вы сказали, что до сегодня вы мечтали о постепенномъ сближеніи, надѣялись, что рознь привычекъ и вкусовъ сгладится… Почему же теперь вамъ это вдругъ показалось невозможнымъ? Это только требуетъ обоюдныхъ уступокъ, снисхожденія и искренности…

Лидія Петровна опять попробовала остановиться. Маевскій по прежнему не поддержалъ ея ни однимъ словомъ. При всемъ безпокойствѣ, которое она испытывала, досада взяла верхъ, и она уже прямо заговорила рѣзкимъ, язвительнымъ тономъ выговора: онъ напрасно воображаетъ, что онъ одинъ испыталъ непріятное разочарованіе! Очень наивно, если онъ думаетъ, что она не имѣетъ ничего возразить на тѣ неожиданныя выходки, нелѣпые сюрпризы и мелочные отказы, которыми полны уже лервые мѣсяцы ея замужества; онъ напрасно принимаетъ видъ угнетенной жертвы и такъ странно избѣгаетъ всякой интимности… на это его добрая воля, и, конечно, не она первая можетъ искать сближенія… Онъ очень ошибается, если думаетъ, что одаренъ мягкимъ характеромъ — тихіе люди очень часто вводятъ другихъ въ заблужденіе: онъ упрямъ и неуступчивъ и даже не даетъ себѣ труда замѣчать ея сдержанность и терпѣніе…

Увѣренный голосъ Лидіи Петровны звенѣлъ въ комнатѣ то рѣзко и повелительно, то иронически. Она очень скоро вошла въ благодарную роль обвинителя, и Маевскій, смотрѣвшій въ безмолвномъ удивленіи съ другого конца комнаты, видѣлъ себя съ каждой минутой все болѣе и болѣе виноватымъ. То, съ чего онъ началъ, что составляло для него весь и единственный смыслъ, совсѣмъ даже и не появлялось на сценѣ. Этотъ жгучій вопросъ безслѣдно потонулъ, затерялся въ массѣ мелочныхъ возраженій и обвиненій, нароставшихъ съ изумительной быстротой. Но прежде, нежели онъ могъ сообразить что-нибудь, Лидія Петровна шла уже дальше и съ поразительной легкостью перешла отъ саркастическихъ упрековъ къ великодушному снисхожденію, а подъ конецъ уже съ улыбкой совѣтовала ему видѣть въ ихъ домашней жизни не какіе-нибудь головоломные идеалы, а высшій комфортъ и простую житейскую радость…

— Вы совсѣмъ не похожи на молодого человѣка, вы вовсе не умѣете веселиться, забавляться, наслаждаться! Если вы намѣреваетесь всю жизнь только серьёзничать, нянчиться съ своей наукой и бѣгать отъ цѣлаго свѣта, то, сознаюсь, я дѣйствительно не гожусь для этого! Вамъ слѣдовало избрать кого-нибудь изъ нашихъ новыхъ проповѣдницъ, я для этого слишкомъ невѣжественна, слишкомъ легкомысленна и… черезчуръ красива! Вы развѣ этого не находите?

Лидія подошла къ нему близко и лукаво выпрямилась во весь ростъ въ своемъ эффектномъ бальномъ нарядѣ, который выглядѣлъ такъ странно въ тусклыхъ лучахъ разсвѣта, нечувствительно прокравшагося въ окна. Ея прелестные глаза смотрѣли на него съ давно неиспытанной, вызывающей нѣжностью.

Недоумѣніе, радость и смутное ощущеніе какого-то униженія тѣснились поперемѣнно въ душѣ Артемія Николаевича. Онъ могъ только, не думая, ринуться очертя голову на встрѣчу искушенію, такъ неожиданно охватившему его въ этой внезапной, непрошенной ласкѣ очаровательной женщины, которая была его женой…

XII.

Ипполиту Огулеву насилу удалось разыскать Риту. Узнавъ отъ своихъ, что она вернулась изъ провинціи, онъ нѣсколько времени напрасно справлялся въ адресномъ столѣ и въ редакціи, пока, наконецъ, не пожертвовалъ однимъ утромъ, чтобы застать ее въ рабочіе часы. Рита какъ будто была недовольна его появленіемъ и видимо неохотно дала свой адресъ.

На слѣдующій же день юноша отправился къ ней и съ трудомъ отыскалъ квартиру гдѣ-то на второмъ дворѣ, по крутой, скверной лѣстницѣ, но даже и эти предварительныя впечатлѣнія не помогли: войдя къ ней, онъ былъ непріятно пораженъ ея новой обстановкой. Прежняя скромная меблированная комнатка Риты казалась роскошной передъ ея теперешней узкой, въ одно окно, неуютно и бѣдно обставленной.

— Ну, ужь и забрались же вы! можно подумать, что нарочно для того, чтобы у всѣхъ пропала охота разыскивать васъ.

— Можетъ быть, и такъ, отвѣтила дѣвушка непривѣтливо.

— Много чести, да и незачѣмъ: вы вѣдь не задумаетесь и просто прогнать.

— А вотъ это еще вѣроятнѣе.

Ипполитъ съ участіемъ посмотрѣлъ на нее. Ея лица онъ никогда не помнилъ цвѣтущимъ, но такого мрачнаго, раздраженнаго выраженія онъ все-таки не видалъ на немъ прежде.

— Хоть бы вы здравствуйте сказали мнѣ, Рита, проговорилъ онъ съ упрекомъ: — вѣдь ужь я и не помню, когда видѣлъ васъ въ послѣдній разъ!

— Какая у васъ короткая память, это было вовсе не такъ давно.

— Мнѣ, по крайней мѣрѣ, кажется, что давно. Отчего вы не сказали мнѣ, что ищете комнату? Я, разумѣется, отыскалъ бы вамъ гораздо лучше этой конуры.

— Вы сначала спросите, что она стоитъ.

— За прежнюю вы платили пятнадцать рублей.

— А за эту восемь; найдите за эту цѣну лучше въ нашихъ мѣстахъ, и я сейчасъ переѣду.

— Почему же вамъ понадобилось платить восемь рублей, если прежде вы могли платить пятнадцать?

— Хочу откладывать семь рублей въ мѣсяцъ на черный день.

— Пустяки какіе!.. вы ужасно странная стали, Рита…

— А вы что же ужь и кончили съ своими „отчего“ и „почему“? Вы бы еще что-нибудь спросили, право!

— Зачѣмъ вы сердитесь? проговорилъ Ипполитъ кротко. — Я спросилъ, не подозрѣвая, что вамъ можетъ быть непріятно. Грустно видѣть васъ… такъ!..

По лицу Риты неожиданно мелькнула та рѣдкая, добрая улыбка, которую врядъ-ли и видѣлъ на немъ кто-нибудь, кромѣ этого юноши.

— Грустно? повторила она. — Что-жь… чаемъ угостить васъ за это, что-ли?!

— А я думалъ по старой памяти, какъ бывало прежде…

— Вамъ такъ нравится все, что было прежде?

— Да ужь, разумѣется, лучше, чѣмъ теперь… Я, кажется, просто начинаю бояться васъ, Рита!

Темные глаза дѣвушки смотрѣли на него съ каждой минутой все мягче и ласковѣе.

— И очень ошибаетесь. Имѣете вы, мальчикъ мой милый, странное свойство умягчать мое сердце… Я и адреса своего не хотѣла вамъ давать, а теперь рада! Съ тѣхъ поръ, какъ въ конуру эту перебралась, я еще лица человѣческаго не видала…

Ипполитъ весь сосредоточился на усиліи побороть охватывавшее его чувство умиленія…

Черезъ четверть часа самоваръ и чашки появились на столѣ, и юноша принялся хозяйничать, разсказывая, по требованію Риты, какъ онъ жилъ то время, что они не видались.

Разсказалъ, между прочимъ, какъ разъ собрался-было къ Маевскимъ, да попалъ на какой-то раутъ и чувствовалъ себя такъ дико между разряженными барынями и элегантными кавалерами, а Лидія Петровна была такъ шокирована его костюмомъ, что онъ далъ зарокъ никогда больше не показываться въ домѣ сестры.

Рита выслушала его разсказъ молча и не вставила ни одного вопроса; она сидѣла въ клеенчатомъ креслѣ, единственномъ имѣвшемся въ комнатѣ. Ипполитъ попробовалъ-было пройтись по комнатѣ, толкнулся раза два о мебель и сѣлъ около Риты.

— Пожалуста, скажите мнѣ, Рита, зачѣмъ вы забрались сюда? вѣдь этакъ самаго веселаго человѣка заберетъ хандра… Развѣ ныньче ваши дѣла такъ плохи?

— Какія это мои дѣла могутъ быть плохи? проговорила дѣвушка иронически. — Я работала въ редакціи три года тому назадъ, работаю теперь и, вѣроятно, буду работать и черезъ пять лѣтъ.

— Но въ чемъ же дѣло тогда?

— А знаете-ли вы, Ипполитъ Петровичъ, сколько мнѣ надо строчить, чтобы платить за комнату тѣ же пятнадцать рублей, и ѣсть сколько-нибудь прилично, и въ библіотеку подписаться, и въ театръ сбѣгать взглянуть какую-нибудь новинку, и одѣться прилично, и книжку купить?..

— Я потому вѣдь, что… все это было прежде.

— Ну, и довольно, будетъ съ меня! Я предпочитаю сократить свой бюджетъ до минимума и получить за это свободу, время никому не запроданное…

— Вамъ оно нужно для чего-нибудь? спросилъ юноша не безъ нѣкотораго колебанія.

— Да, нужно… Лежать на кровати и въ потолокъ глядѣть.

— Это на васъ вредно дѣйствуетъ, Рита.

Она взглянула на него съ усмѣшкой.

— Браво! вы ныньче психологіей занимаетесь?

— Очень ошибаетесь, если думаете, что только ныньче. Я давно замѣтилъ, что вы никогда не боретесь съ собственной хандрой, а напротивъ, всячески разжигаете себя… И я думаю, что это — совсѣмъ не доказательство силы, а совсѣмъ напротивъ.

— Совершенно вѣрно. Но вѣдь мнѣ не двадцать лѣтъ, милый юноша! Я, слава Богу, утратила всякую охоту щеголять передъ самой собой всяческими доблестями, выслуживать похвальные листы! Я больше не желаю упражняться ни въ гражданскомъ мужествѣ, ни въ силѣ воли, ни въ стоической выносливости… Я себѣ все разрѣшаю; что вздумается, то и сдѣлаю!

Это признаніе вырвалось у Риты съ такимъ увлеченіемъ, ея лицо приняло такое вызывающее и вмѣстѣ болѣзненное выраженіе, что каждый понялъ бы, что это не было только отвѣтомъ на случайный вопросъ, что юноша, самъ того не подозрѣвая, коснулся какого-то наболѣвшаго мѣста.

Ипполитъ притихъ и съ удивленіемъ смотрѣлъ, какъ она стала закуривать папироску. Никогда прежде Рита не курила.

— Видите? новая статья расхода завелась, передала она ему коробку съ папиросами.

Ипполитъ молча отставилъ ее.

— Что же вы?

— Тутъ и безъ дыма двумъ человѣкамъ дышать нечѣмъ, отвѣтилъ онъ сдержанно.

— Это вы насчетъ гигіены? Что-жь, будущему медику такъ и подобаетъ.

— А разумному человѣку, Рита?..

— Что-о-о? повернулась она къ нему всей фигурой. — Нѣтъ ужь, Ипполитъ Петровичъ, если вы ко мнѣ ходить желаете, то этотъ тонъ, пожалуста, бросьте.

— Какъ вы хотите, чтобы я смотрѣлъ хладнокровно…

— Молчите, молчите! кричала Рита повелительно. — Если вы не можете — вотъ вамъ Богъ и вотъ порогъ! Меня отъ іереміадъ и назиданій избавьте!

Юноша уныло понурился въ колѣни. Жалость охватывала его съ каждой минутой все сильнѣе. Въ каждомъ ея словѣ, въ каждой нервной игрѣ лица чувствовалось столько безотрадной тоски…

Онъ посидѣлъ не долго.

— Вы позволите мнѣ приходить? спросилъ онъ ее покорно.

— Съ удовольствіемъ, если вы будете вести себя умно.

— Значитъ, не искренно?

— Да, если ваша искренность можетъ только нагнать тоску. И безъ того скучно жить на свѣтѣ, милый вы мальчикъ!.. Очень скучно… ужасно скучно… невыносимо скучно!!. Ступайте, ступайте… прибавила она, легонько подталкивая его въ плечи. Она чувствовала, что еще немного и она способна расплакаться, глядя въ это розовое, юношеское лицо, растроганное и смущенное.

Ипполитъ выбѣжалъ отъ Риты самъ не свой. Въ немъ ходуномъ ходило что-то похожее на стыдъ за собственную неполоманную, полную надеждъ свѣжесть, и страстное желаніе во что бы то ни стало сдѣлать что-нибудь, помочь, смягчить, разогнать ея тоску… Онъ весь горѣлъ сострадательнымъ, молодымъ порывомъ, когда человѣкъ еще не научился взирать съ холоднымъ резонёрствомъ или даже затаеннымъ злорадствомъ, когда чужое страданіе ложится на совѣсть, мѣшаетъ жить. Именно эту женщину онъ привыкъ считать образцомъ мужества и силы — ея безсильная тоска неожиданно приблизила его къ ней… Какъ будто онъ выросталъ по мѣрѣ того, какъ она умалялась; въ первый разъ онъ испытывалъ новое и невыразимо пріятное ощущеніе покровительства, заботы… Это было такъ ново, такъ жутко и такъ сладко въ двадцать два года!

XIII.

Насталъ, наконецъ, моментъ, когда Лидія Петровна Маевская впервые ощутила серьёзныя затрудненія въ проведеніи своей житейской программы. Веселое, безпечное житье на подкладкѣ необузданной роскоши и самаго беззастѣнчиваго эгоизма неожиданно поставило ее лицомъ къ лицу съ такими неподатливыми вещами, какъ чужія неподдѣльныя чувства и обманутыя надежды… Волей-неволей приходилось вѣдаться съ самыми чуждыми вещами, когда у людей неизлечимая страсть добровольно портить жизнь и принимать все некстати серьёзно, дикая страсть торопиться, выяснять, ставить опредѣленныя требованія и получать категорическіе отвѣты… То, что Лидія Петровна называла искусствомъ жить на свѣтѣ, не имѣло ничего общаго съ подобными грубыми топорными пріемами. Положимъ, на первый разъ ея искуство восторжествовало и помогло ей пролавировать благополучно; по, какъ человѣкъ благоразумный, она вовсе не расположена была полагаться долго на такія неустойчивыя вещи; она сознавала, какъ опасно уповать на собственные остроумные разсчеты и своевременныя соображенія, когда имѣешь дѣло съ характеромъ, какъ оказалось, вовсе ею не понятымъ. Пораженная неожиданными изліяніями Маевскаго, въ первую минуту смущенія, Лидія сознавала отчетливо только одно, что въ этомъ первомъ столкновеніи необходимо, во что бы то ни стало, оставить позицію за собою — а тамъ будетъ время оглядѣться и обдумать. Прежде всего она попыталась пустить въ дѣло свое главное и самое естественное оружіе… Отъ привычки не церемониться съ нимъ, она сдѣлала это и грубо, и поспѣшно, пренебрегая всѣми тонкостями переходовъ. Въ худшемъ случаѣ, это все-таки могло послужить пробой оружія, далеко не безполезной, въ такую минуту, когда грозилъ пошатнуться весь строй жизни, основанной на увѣренности въ полной безхарактерности и безличности мужа. Къ изумленію Лидіи Петровны, ничего большаго отъ нея и не потребовалось на первый разъ. Съ непостижимой наивностью и чистотой помысловъ, Артемій Николаевичъ поддался сейчасъ же, даже безъ попытки къ сопротивленію. Съ полной беззащитностью слѣпого довѣрія, съ дѣтскимъ чистосердечіемъ, онъ пошелъ на нехитрую приманку внезапной, давно не испытанной нѣжности… Результатъ блистательный въ интересахъ минуты, но совсѣмъ не утѣшительный по своему смыслу! Лидія становилась въ тупикъ передъ этимъ человѣкомъ. Ея практическій умъ отказывался понять удивительное сочетаніе ума и простодушія, доходящаго до глупости, достоинства и смиренія, чуткости и наивности, кротости и упорства; какъ всѣ хитрые люди, она должна была знать тѣхъ, съ кѣмъ имѣла дѣло. Она положительно не знала, чѣмъ можетъ угрожать ей впереди этотъ человѣкъ.

Конечно, всего этого было болѣе чѣмъ достаточно, чтобы потерять спокойствіе; а тутъ еще отношенія къ князю Амосьеву грозили принять самый рѣшительный характеръ! Небольшая доля романтизма, уцѣлѣвшая въ ея натурѣ, какъ невольная уступка молодости, готова была испариться подъ давленіемъ серьёзныхъ заботъ… Во всякомъ случаѣ, теперь было совсѣмъ не время еще больше запутываться и ступать на такую почву, гдѣ начинался уже прямой и несомнѣнный рискъ. Лидія сознавала это какъ нельзя лучше и въ тоже время была увѣрена, что ея блестящій поклонникъ не выкажетъ большой готовности руководствоваться ея интересами, оберегать ея спокойствіе и поступаться собственными желаніями; ея это нимало не удивляло и совсѣмъ не противорѣчило ея понятію о любви. Эту эгоистическую, требовательную, наступательную страсть она во всякомъ случаѣ предпочитала возвышеннымъ чувствамъ, отъ которыхъ не знаешь чего ждать завтра.

Въ результатѣ, Лидіи Петровнѣ приходилось рѣшать одновременно двѣ далеко не легкія задачи: удерживать въ границахъ князя Амосьева и хотя въ общихъ чертахъ изучить натуру человѣка, къ которому волей-неволей придется приноравливаться — задачи и черезчуръ серьёзныя, и скучныя для ея вкусовъ!

Какъ человѣкъ практическій по преимуществу, Лидія не стала тратить времени на безплодныя сожалѣнія и колебанія — она немедленно приняла свои мѣры. На первый разъ онѣ состояли въ томъ, что на слѣдующее утро она встала съ мигренью и не велѣла принимать никого, безъ исключенія. Она весь день пролежала на кушеткѣ въ фарфоровомъ будуарѣ, говорила тихимъ голосомъ и слабо улыбалась, когда Артемій Николаевичъ останавливался надъ нею въ тревожномъ раздумьѣ. Это принесло тройную выгоду: во-первыхъ, князь Амосьевъ, заѣзжавшій три раза — утромъ, послѣ обѣда и вечеромъ — получилъ безмолвное, но краснорѣчивое назиданіе; во-вторыхъ, Маевскій испытывалъ угрызеніе совѣсти и долженъ былъ утратить значительную долю охоты къ безплоднымъ сценамъ; и въ-третьихъ, сама Лидія могла больше молчать и ограничиваться ласковыми взглядами, вмѣсто того, чтобы разыгрывать нѣжную комедію супружескаго примиренія…

Что касается Артемія Николаевича, то ему все это дало возможность убѣдиться еще разъ, что предаваться размышленіямъ въ одиночку въ такомъ вопросѣ, гдѣ замѣшана умная женщина, значитъ безплодно тратить свое время и расходовать нервы. Когда онъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждалъ возвращенія жены, этотъ часъ-два объясненія съ нею представлялся ему рубежомъ, на которомъ кончится томительное состояніе безъ почвы подъ ногами и начнется хотя и печальное, но за то вполнѣ ясное будущее. Какъ бы ни распорядилась этимъ будущимъ его жена за себя лично, въ его собственныхъ ощущеніяхъ это не дѣлало большой разницы. Такъ ему казалось.

Оставшись наединѣ съ самимъ собою послѣ этого объясненія, послѣ внезапнаго финала, съ такой удивительной быстротой уничтожившаго смыслъ и предшествовавшаго разговора, и всѣхъ его предварительныхъ мукъ, Маевскій увидѣлъ себя въ положеніи и неожиданномъ, и еще болѣе смутномъ… Разсуждать стало еще труднѣе, такой полный разладъ царилъ между внѣшними впечатлѣніями и внутренними ощущеніями… Протестовать не оставалось болѣе никакого основанія…

Мигрень Лидіи Петровны совершенно прошелъ только на третій день. Она въ первый разъ выѣхала на часъ прокатиться вмѣстѣ съ мужемъ; она была нѣсколько напряженно весела, немножко черезчуръ разговорчива и очень много кокетничала. Онъ не могъ не любоваться! Онъ не могъ не волноваться, когда ему шаловливо подставляли щеку для поцѣлуя, заставляли надѣвать туфли и застегивать перчатки, снисходительно забавляясь его неловкостью! Онъ не могъ не радоваться, когда холодные глаза смотрѣли ласково и вкрадчивый голосъ звучалъ нѣжно… И тѣмъ не менѣе… „онъ мало вѣритъ!“ думала озабоченно Лидія, слѣдя за его смущенными улыбками и задумчивыми взглядами.

Лидія Петровна не ошибалась. Но Маевскій никогда не сознался бы самому себѣ, что онъ не вѣритъ женщинѣ, которая говоритъ, что любитъ его. Молодой ученый нашелъ выходъ изъ этой дилеммы: онъ пришелъ къ убѣжденію, что любовь есть понятіе условное, что пустая жизнь и поверхностные вкусы портятъ женское сердце и что полюбить свѣтскую женщину большое несчастіе для такого простого человѣка, какъ онъ — даже и въ томъ случаѣ, если ему платятъ взаимностью.

XIV.

М-me Маевская не принимала два дня. Вечеромъ на второй день, ей подали маленькій конвертикъ съ большимъ, запутаннымъ вензелемъ.

„Вы сочли за болѣе удобное не принимать меня и потому не удивляйтесь, что я позволяю себѣ писать къ вамъ“… начиналось письмо князя Амосьева. Отъ первой строки до послѣдней оно дышало гнѣвомъ уязвленнаго самолюбія. Лидія озабоченно перечитала его нѣсколько разъ.

Когда Левъ Алексѣевичъ пріѣхалъ на слѣдующее утро, его приняли не въ будуарѣ, а въ роскошной темно-зеленой гостиной, убранной малахитомъ; на первые звуки его голоса къ нимъ присоединился и хозяинъ дома. Амосьевъ сейчасъ же уловилъ перемѣну въ тонѣ Лидіи относительно мужа; было слишкомъ замѣтно, что она обращается къ нему и гораздо чаще, и внимательнѣе, чѣмъ обыкновенно. Выразительныхъ взглядовъ своего влюбленнаго гостя она какъ будто совсѣмъ не замѣчала и упорно удерживала разговоръ на такой почвѣ, гдѣ не могло быть мѣста никакимъ иносказаніямъ и намекамъ.

Окончательно взбѣшенный, принимая все это за одно желаніе забавляться на его счетъ, Амосьевъ терялъ послѣднюю долю хладнокровія. Надо было быть Артеміемъ Николаевичемъ Маевскимъ, чтобы не замѣтить ничего въ этой нѣмой сценѣ, разыгрывавшейся между гостемъ, блѣднымъ, возбужденнымъ и злымъ, и напряженно веселой, встревоженной хозяйкой. Онъ сидѣлъ какъ ни въ чемъ не бывало передъ топившимся мраморнымъ каминомъ и не выказывалъ ни малѣйшей охоты уходить.

Тогда, чтобы выиграть хоть что-нибудь, Амосьевъ снова возобновилъ вопросъ о наймѣ дачи и потребовалъ категорическаго отвѣта на томъ основаніи, что на рекомендованную имъ дачу есть другіе охотники. Артемій Николаевичъ отказался рѣшать этотъ вопросъ, соглашаясь заранѣе съ мнѣніемъ жены.

Отвѣту Лидіи предшествовала нѣкоторая томительная пауза. Ради собственнаго спокойствія, ей слѣдовало отказать; но, встрѣтившись раза два съ настойчивымъ, угрожающимъ взглядомъ, она поняла, что должна уступить, если не хочетъ вызвать какой-нибудь сумасбродной выходки со стороны этого человѣка, терявшаго всякое самообладаніе.

Лидія Петровна сказала, что она возьметъ дачу, если найдетъ ее достаточно удобной и красивой.

— Для этого надо ее осмотрѣть; поѣдемте завтра? рѣшительно обратился Амосьевд. къ Маевскому.

— Осмотрѣть должна Лидія Петровна; мнѣ совершенно все равно.

— Въ такомъ случаѣ позвольте мнѣ сопровождать васъ? стремительно обернулся онъ къ ней.

На минуту ихъ взгляды встрѣтились, и, конечно, они были похожи скорѣе на враговъ, чѣмъ на людей любящихъ…

— Развѣ вы не поѣдете?.. медленно повернулась Лидія къ мужу.

— Какъ вы хотите. Удовольствія въ подобныхъ поѣздкахъ я не нахожу никакого.

Забывъ всякую осторожность, Амосьевъ впился взглядомъ въ непроницаемое лицо Лидіи. Она его ненавидѣла въ эту минуту, она его боялась.

— Хорошо. Я поѣду съ двѣнадцати-часовымъ поѣздомъ, и потрудитесь выслать за мною экипажъ къ шести… выговорила она холодно въ сторону мужа.

— И прекрасно; что дача вамъ понравится, я ручаюсь!

Бываютъ разныя положенія: бываетъ, что мужья недогадливы, довѣрчивы, слѣпы; но чтобы такъ систематически помогать, играть всегда въ руку соперника — этого, вѣроятно, никогда не было и не будетъ съ другой женщиной!.. думала съ негодованіемъ Лидія, когда торжествующій гость откланялся и Маевскій поднялся отъ камина съ такимъ мирнымъ видомъ, какъ будто онъ наилучшимъ образомъ съигралъ свою роль. Извольте оставаться (Вѣрной человѣку, который нетолько не оберегаетъ васъ, но толкаетъ безразсудно во власть искушенію собственной и чужой страсти!

Лидія Петровна начинала все чаще и чаще разсуждать на тему супружеской вѣрности съ тѣхъ поръ, какъ у нея явилось желаніе избѣжать окончательнаго сближенія съ княземъ Амосьевымъ.

Странное, возбуждающее вліяніе ранней весны съ ея стремительными бурями, измѣнчивыми небесами, влажнымъ, ѣдкимъ воздухомъ, мокрой землей, выглядывающей черными пятнами изъ подъ жесткой, бурой прошлогодней травы… Никакой собственно красоты нѣтъ въ этой сыри и грязи — все обаяніе въ таинственной жизненной мощи, которая бьется въ каждой наливающейся почкѣ, пробивающейся травѣ, сверкающей на солнцѣ лужицѣ, въ кипучей, неустанной работѣ, такъ дружно одолѣвающей леденящую силу врага и сулящей впереди столько тепла, столько блеска и красоты! Должно быть, это предчувствіе лучезарнаго будущаго дѣйствуетъ заразительно и на утомленную энергію человѣка, оживляетъ и его вялыя желанія, напрягаетъ уцѣлѣвшія силы…

Лидія Петровна, въ короткомъ весеннемъ костюмѣ, въ маленькой шляпѣ и свѣтлой вуалеткѣ, шла съ княземъ Амосьевымъ по длинному Петергофскому шоссе, внимательно обходя лужи и выбирая притоптанныя, подсохшія мѣста. За полуторачасовой переѣздъ въ пустомъ купе перваго класса, они успѣли высказаться; они запальчиво упрекали другъ друга въ бездушной игрѣ искреннимъ чувствомъ и въ эгоистическомъ пренебреженіи чужимъ спокойствіемъ. Въ первый разъ Лидія намекнула своему обожателю, насколько оказалось ошибочнымъ ихъ общее мнѣніе о характерѣ ея мужа, и совѣтовала ему вести себя осмотрительнѣе.

Но, пробираясь по необозримо раскинувшемуся парку, по просыхающему шоссе, залитому веселымъ солнцемъ, мимо красивыхъ дачъ, мелькающихъ изъ-за обнаженныхъ деревьевъ своими вычурными фасадами, Лидія съ удивленіемъ ощущала какой-то внезапный переходъ въ своемъ собственномъ настроеніи: всѣ недавнія заботы и опасенія показались ей преувеличенными; Маевскій съ его сантиментальными требованіями и серьёзными запросами — гораздо болѣе безличнымъ и безвреднымъ; князь Амосьевъ — еще болѣе красивымъ, смѣлымъ и горячо чувствующимъ…

Она заглядѣлась на теплые переливы солнца въ его каштановыхъ волосахъ, на яркія губы, красиво выглядывавшія изъ-подъ усовъ; она чувствовала, что въ эту минуту не способна взглянуть безстрашно въ эти выразительные, черные глаза…

— Что съ вами? о чемъ вы думаете, Лидія Петровна?.. встрепенулся Амосьевъ, сейчасъ же уловившій игривыя искорки въ ея всегда спокойномъ взорѣ.

— Не скажу…

— Значитъ, вы думали обо мнѣ.

Лидія шла молча.

— И вы думали что-то хорошее…

— О-о-о?

— Совершенно очевидно, потому что дурное вы бы непремѣнно сказали!

Дача, о которой говорилъ Амосьевъ, оказалась прекрасной. Она была на отличномъ мѣстѣ, красиво выстроена, очень велика и богато меблирована. Она была также непомѣрно дорога, но на это не обратили никакого вниманія.

Лидія дала задатокъ, а князь Амосьевъ попросилъ хозяина затопить одинъ изъ каминовъ и позволить имъ дождаться тутъ поѣзда, чтобы не забираться такъ рано въ вокзалъ.

Мебель была разставлена такъ, какъ ее оставили послѣдніе жильцы; но грубые чахлы, голыя окна, закрытыя зеркала и картины придавали комнатамъ что-то унылое и безжизненное.

Хозяинъ, обрадованный выгодной аферой, обязательно принесъ собственноручно охабку тонкихъ, сухихъ дровецъ и, растопивъ каминъ, отретировался суь подобострастными поклонами.

Романическая вспышка въ разсудительной душѣ Лидіи была такъ же непродолжительна, какъ внезапна. Вся она длилась только на небольшомъ пространствѣ просыхающаго шоссе, залитаго яркимъ, веселымъ солнцемъ, обдуваемаго игривымъ, весеннимъ вѣтромъ… Оставшись глазъ на глазъ съ Амосьевымъ въ большомъ, пустомъ домѣ, она сознавала себя безвозвратно побѣжденной, и къ ней разомъ вернулись всѣ трезвыя соображенія и разсчеты, увы! вполнѣ безсильные сослужить ей какую-нибудь службу въ эту рѣшительную минуту! Отстаивать себя дольше — значило признать справедливость всѣхъ его обвиненій, довести его до послѣдней степени бѣшенства и рисковать всѣми возможностями заслуженной мести. Чего, быть можетъ, не сдѣлала бы одна сила собственнаго увлеченія, то сдѣлалъ страхъ… Выбирать приходилось между открытой враждой Амосьева и рискомъ загадочнаго негодованія Маевскаго, въ случаѣ если ея измѣна откроется. Тамъ была надежда сохранить тайну — здѣсь было все искушеніе собственнаго, такъ давно подавляемаго чувства.

Ея борьбы онъ даже и не замѣтилъ. Было бы совершенно безполезно разсуждать съ этимъ человѣкомъ, ничего не понимавшимъ, ничего не видѣвшимъ, ничего не хотѣвшимъ знать, кромѣ предстоявшихъ двухъ часовъ такъ долго недававшагося счастія! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XV.

Несмотря на всю свою предусмотрительность, Лидія Петровна лишь постепенно могла оцѣнить всѣ невыгоды своего положенія. Какъ только почтительный поклонникъ превратился въ счастливаго любовника, онъ замѣтно измѣнилъ тонъ; онъ сталъ гораздо болѣе требовательнымъ и самоувѣреннымъ, гораздо менѣе терпѣливымъ и покорнымъ. Не то, чтобы Лидія Петровна возмущалась этимъ — другой любви она и не понимала — она только приняла заблаговременно кое-какія мѣры, которыя на первый разъ состояли въ томъ, чтобы еще болѣе обезпечить за собою довѣріе мужа. Она удвоила свое ласковое вниманіе къ Маевскому.

Амосьевъ заѣзжалъ по прежнему въ тѣ часы, когда Артемій Николаевичъ имѣлъ обыкновеніе заниматься въ лабораторіи, но, къ своему удивленію, теперь онъ всегда заставалъ его въ будуарѣ жены, или онъ приходилъ черезъ нѣкоторое время. Странно, что молодой ученый вовсе не смотрѣлъ счастливымъ — онъ скорѣе походилъ на человѣка, угнетаемаго какимъ-то мучительнымъ недоумѣніемъ… Это недоумѣніе лишало его сна, аппетита, спокойствія и даже возможности отдаваться своимъ любимымъ занятіямъ; онъ потерялъ интересъ ко всему, цѣлыми днями ничего не дѣлалъ, весь сосредоточился на усиліи побѣдить внутренній разладъ и найти какой-нибудь выходъ изъ этой нестерпимой путаницы. Съ ужасомъ замѣчалъ онъ, что, чѣмъ ласковѣе и нѣжнѣе относилась къ нему жена, тѣмъ самъ онъ становился холоднѣе и равнодушнѣе.

Амосьевъ съ такимъ положеніемъ дѣлъ не могъ помириться.

— Сколько я вижу, ваше семейное счастіе никогда еще не процвѣтало въ такой мѣрѣ, какъ эти дни? спросилъ онъ язвительно Лидію, случайно оставшись съ нею наединѣ.

— Вы находили бы болѣе пріятнымъ для себя, еслибы Артемій Николаевичъ угадалъ истину?

— Вы знаете, что этого не можетъ быть — я не признаю за собою права ревновать васъ къ нему. Но я только вижу, что теперь во всякое время я застаю его здѣсь, и не знаю, когда же, наконецъ, мы можемъ бывать одни?

— Почему же я могу это знать? Вотъ на дачу переѣдемъ скоро, добавила она успокоительно.

— Тамъ будетъ, пожалуй, то же самое!

— Для этого есть только одно средство — найти ему занятіе.

— А его лабораторія? его сочиненіе?

— Я понимаю занятіе обязательное, котораго нельзя бросить во всякое время… службу.

— Легко сказать! придумать службу, приличную господину… химику! проговорилъ Амосьевъ съ откровеннымъ пренебреженіемъ.

— Да, ужь, конечно, онъ не пойдетъ въ чиновники! возразила намѣренно надменно Лидія. — Онъ могъ бы согласиться, пожалуй, на профессуру…

Амосьевъ зналъ Лидію Петровну такъ хорошо, что не сомнѣвался, что это было не какое-нибудь случайное замѣчаніе, а дѣйствительное и, быть можетъ, давнишнее ея желаніе. Заявить о немъ именно въ эту минуту было для нея всего выгоднѣе: привести въ исполненіе свой честолюбивый планъ черезъ него, дѣлая видъ, что онъ хлопочетъ въ этомъ случаѣ о своихъ собственныхъ интересахъ — это было, безъ сомнѣнія, очень ловко и очень остроумно придумано.

— Я боюсь, что это не особенно легко сдѣлать, отвѣтилъ онъ осторожно.

— Не думаю также, чтобы и особенно трудно! Человѣкъ съ ученой репутаціей и съ положеніемъ Артемія Николаевича, и притомъ русскій — не то же, что какой-нибудь иностранецъ, являющійся искать у насъ ученой карьеры ради куска хлѣба… Я полагаю, что такія вещи должны отличать.

— Вѣдь для этого, Лидія Петровна, прежде всего нужна свободная каѳедра… Впрочемъ, дѣло не въ этомъ: если не каѳедра, то существуютъ какіе-то комитеты, комиссіи или, какъ ихъ тамъ называютъ, куда пристраиваются разные ученые генералы. Вопросъ въ томъ, какъ и черезъ кого это сдѣлать?

— Вы не знакомы съ В….? спросила спокойно Лидія Петровна.

— Это мой двоюродный дядя со стороны матери.

Лидія Петровна не прибавила ничего больше. Это она знала заранѣе.

Князь Амосьевъ считалъ неприличнымъ отказать въ услугѣ женщинѣ, съ которой онъ находится въ интимныхъ отношеніяхъ. Онъ готовъ былъ подарить ей и то, что это даже не будетъ имѣть вида услуги, благо онъ дѣйствительно могъ только выиграть, еслибы у Маевскаго завелось новое серьёзное дѣло; онъ не сомнѣвался, что молодой ученый предастся ему со всѣмъ жаромъ и добросовѣстностью своей наивной души.

Вскорѣ послѣ этого разговора, у Лидія вышла неожиданная размолвка съ Вѣрой Мокутиной. Вѣра никогда не бывала у сестры иначе, какъ по дѣлу или по приглашенію. На этихъ семейныхъ вечерахъ обыкновенно царствовала самая томительная скука, такъ какъ Лидія не рѣшалась приглашать только своихъ, чтобы не дать имъ повода говорить, что она прячетъ ихъ отъ знакомыхъ, и всегда подбирала еще нѣсколько человѣкъ изъ тѣхъ тетушекъ, дядюшекъ, кузинъ и племянницъ, безъ которыхъ не обходится ни одинъ кружокъ. Собираться къ Маевскимъ для Вѣры бывало истиннымъ мученіемъ — такъ ее тревожили разныя тонкости въ туалетѣ; какъ только доходило до сборовъ къ сестрѣ, всѣ собственныя вещи казались ей недостаточно модными, жалкими, „нищенскими“ — страдательнымъ лицомъ являлся, конечно, Антонъ. Вѣра не успокоилась и послѣ того, какъ убѣдилась, что во всѣ разы она была положительно наряднѣе всѣхъ дамъ и дѣвицъ, не исключая и самой хозяйки.

На этотъ разъ Вѣра пріѣхала къ Маевскимъ до начала визитнаго времени, когда портьеры будуара Лидіи еще не были подняты, и она въ вышитомъ батистовомъ пеньюарѣ расчесывала передъ зеркаломъ свою длинную, пепельную косу. Тѣмъ не менѣе, на Вѣрѣ было шелковое платье и визитная шляпка.

Лидія подумала, что она, по обыкновенію, пріѣхала за какимъ-нибудь фасономъ; она никогда не позволяла увозить на домъ своихъ вещей, и Вѣра начинала тутъ же снимать выкройки съ помощью горничной сестры.

Послѣ нѣсколькихъ незначущихъ фразъ, Вѣра заговорила о томъ, что пора нанимать дачу, и при этомъ такъ замѣтно волновалась, что Лидія сразу догадалась, что на этотъ разъ дѣло не въ выкройкахъ.

— Денегъ занимать пріѣхала, должно быть… соображала она, погруженная, повидимому, всецѣло въ свою замысловатую прическу и сейчасъ же приходя въ дурное расположеніе духа.

Наконецъ, Вѣра, запинаясь и колеблясь, намекнула, что для Маевскихъ всѣ хорошія дачи черезчуръ велики и жить лѣтомъ вдвоемъ ужасно скучно.

Гребенка задвигалась медленнѣе въ волосахъ Лидіи Петровны; она ждала, что будетъ дальше, и, самымъ безжалостнымъ образомъ, ни однимъ словомъ, ни утвердительнымъ, ни отрицательнымъ, не шла на помощь сестрѣ. Несчастная Вѣра должна была досказать все до послѣдняго слова: она пріѣхала только по настоянію матери, которая увѣряетъ, что Маевскіе, вѣроятно, найдутъ для себя выгоднымъ нанять дачу пополамъ. („Нанять пополамъ! каково нахальство!..“ мысленно отвѣтила себѣ Лидія). Лѣтомъ всѣ живутъ безъ затѣй, и они не были бы стѣснены, такъ какъ дѣти могутъ помѣщаться гдѣ-нибудь въ мезонинѣ.

Лидія все слушала, не прерывая ни однимъ словомъ. Рѣчь Вѣры становилась все сбивчивѣе и учащеннѣе…

— Это все прекрасно, Вѣра, наконецъ остановила ее Маевская, насладившись достаточно: — только я совершенно не понимаю, съ чего вы взяли, что мы заберемся куда-нибудь въ глушь и заведемъ нѣмецкую идиллію съ чаепитіями на травѣ, собираніемъ ягодъ, жареніемъ грибовъ и прочими сантиментальностями, до которыхъ вы съ maman такія охотницы? Мы наняли уже дачу въ Петергофѣ, гдѣ будутъ жить многіе изъ нашихъ знакомыхъ, и, слѣдовательно, это вовсе не будетъ „безъ затѣй“, какъ ты выражаешься. Нашъ образъ жизни ничуть не измѣнится, и я не думаю, чтобы ты и maman чувствовали себя особенно пріятно въ чужомъ обществѣ, съ которымъ потомъ все равно не можете поддерживать знакомства.

— Мы не знали, что дача уже нанята, вспыхнула Вѣра: — Артемій Николаевичъ какъ-то говорилъ Антону, что онъ желалъ бы жить на финляндскомъ берегу — тамъ есть дачи-особняки…

— Я не знаю, говорилъ-ли что-нибудь подобное мой мужъ, перебила наставительно Лидія: — но я о финляндскомъ берегѣ слышу въ первый разъ! Во всякомъ случаѣ, дача нанята, и естественно, что мы не могли при этомъ имѣть въ виду второй семьи. Да и разсчетъ это былъ бы плохой, Вѣра. Я очень хорошо понимаю, что maman — если это дѣйствительно ея идея — имѣла въ виду сдѣлать за лѣто нѣкоторую экономію, но все, что вы сберегли бы на хозяйствѣ и дачѣ, навѣрное ушло бы на наряды тебѣ и дѣтямъ. Мнѣ самой досадно подумать о тѣхъ расходахъ, которые предстоятъ съ этой лѣтней экипировкой… кромѣ того, придется заводить экипажи, прикупать еще лошадей…

— Ты совершенно напрасно такъ много распространяешься, остановила ее Вѣра съ сдерживаемой дрожью въ голосѣ. — Я была заранѣе увѣрена, что эта выдумка только заставитъ меня вынести лишнее униженіе… Но вѣдь если maman заберетъ себѣ что-нибудь въ голову, то ея никто не отговоритъ…

— Очень жаль, что тебѣ угодно называть это униженіемъ… Вамъ слѣдовало бы, по крайней мѣрѣ, во-время предупреждать о своихъ планахъ!.. послала она иронически въ слѣдъ Мокутиной, которая торопилась уйти, позабывъ даже проститься съ нею.

Въ прихожей Вѣру нагналъ Маевскій и сталъ-было разспрашивать, по какому случаю она пріѣзжала такъ рано и оставалась недолго, но ничего не понялъ изъ ея рѣзкаго, озлобленнаго отвѣта; Артемій Николаевичъ проводилъ ее до лѣстницы и нѣсколько минутъ задумчиво прислушивался къ звуку удалявшихся шаговъ. Ему всегда бывало жаль эту Вѣру Мокутину съ ея недовольствомъ, вѣчными жалобами и нескончаемыми зубными болями, хотя она и не была достаточно кроткой, чтобы быть симпатичной, и онъ собственно не любилъ ни ея, ни своей тещи. Артемій Николаевичъ прошелъ въ будуаръ и узналъ отъ Лидіи, въ чемъ дѣло.

— Вѣдь дача, судя по вашимъ словамъ, дѣйствительно очень велика? замѣтилъ Маевскій.

— Что же изъ этого? вы желали бы водворить у насъ милѣйшую атмосферу Мокутиныхъ, съ ворчаніемъ maman, нескончаемымъ нытьемъ и претензіями Вѣры, неряшествомъ Антона и съ аккомпаниментомъ капризныхъ дѣтей, растрепанныхъ нянекъ и валяющихся повсюду пеленокъ и игрушекъ?

— У нихъ могла бы быть своя половина.

— Позвольте ужь мнѣ знать ихъ лучше! возразила Лидія съ досадой: — конечно, Вѣра и maman не о томъ хлопочутъ, чтобы сидѣть на своей половинѣ. Вѣра Петровна готова изъ кожи лѣзть, чтобы хоть нѣсколько мѣсяцевъ тянуться за нами, а такъ какъ понятно, что жили бы они преспокойно на нашъ счетъ, то она и могла бы нашить себѣ какихъ-нибудь невѣроятныхъ туалетовъ и засѣдать въ моей гостинной… съ ея-то вкусомъ и пониманіемъ въ подобныхъ вещахъ!

— Но, можетъ быть, у нихъ просто денегъ нѣтъ для дачи? настаивалъ кротко Маевскій.

— Не безпокойтесь — каждый годъ нанимаютъ.

— Во всякимъ случаѣ, съ ихъ средствами оно, можетъ быть, и трудно. Мы можемъ просто нанять имъ дачу, если вы не хотите жить вмѣстѣ.

Лидія съ неудержимой досадой вскинула на него глазами.

— Сдѣлайте милость, не торопитесь, пока васъ объ этомъ не просятъ! навѣрное, и до этого не далеко…

— Я думаю, что всегда пріятно предупредить просьбу.

— Это вовсе даже и не такъ просто. Вѣра, конечно, говорила о наймѣ дачи пополамъ, попробуйте, предложите ей денегъ! Это какая-то удивительная смѣсь самолюбія и приниженности… Она, кажется, никогда сама не знаетъ хорошенько чего хочетъ.

— Вы совершенно просто можете дать вашей матери пятьсотъ рублей. Наконецъ, наймите прямо дачу сами и подарите вашимъ племянникамъ. Кромѣ того, я узналъ недавно, что вашъ братъ даетъ уроки…

— Что же тутъ удивительнаго? вѣроятно, Ипполитъ разсудилъ весьма здраво, что у maman нѣтъ лишняго. Вотъ видите! это вѣдь сорокъ рублей въ мѣсяцъ — значитъ, ныньче для дачи есть деньги, которыхъ не было прежде; я этого даже не знала!

Артемій Николаевичъ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Можетъ быть. Я только нахожу, что такимъ богатымъ людямъ, какъ мы, стыдно допускать, чтобы юноша тратилъ на заработокъ время, которое нужно для его образованія. Я самъ былъ студентомъ и понимаю…

— Вы понимаете очень мало въ этихъ вещахъ, совсѣмъ уже безцеремонно оборвала Лидія: — вы всегда были богаты. Почти всѣ студенты живутъ уроками и это не мѣшаетъ имъ учиться.

— Гораздо проще дать ему пятьсотъ рублей въ годъ.

Лидія Петровна засмѣялась.

— Кажется, у васъ и цифры нѣтъ меньше, какъ въ пятьсотъ рублей! Сколько я знаю, у насъ теперь не можетъ быть и сотни лишней. Дача стоитъ полторы тысячи; верховая лошадь — если даже мнѣ одной — рублей пятьсотъ, по крайней мѣрѣ; выѣздную также необходимо прибавить хоть одну еще для лѣтней ѣзды… А экипажи? а костюмы мнѣ и вамъ? а лѣтняя жизнь? а поѣздки?..

Неподдѣльный ужасъ отражался на лицѣ Маевскаго.

— Я думалъ, что намъ хватитъ на это полугодіе… выговорилъ онъ съ недоумѣніемъ.

— Какъ?.. встрепенулась Лидія: — тѣхъ денегъ, которыя вы дали мнѣ въ послѣдній разъ? Богъ съ вами, да я не знаю, наберется ли тамъ и триста рублей!

Артемій Николаевичъ провелъ рукою по волосамъ. Одной изъ тяжелыхъ сторонъ семейной жизни была для него необходимость заботиться о текущихъ средствахъ, чего онъ совершенно не зналъ до женитьбы: его отецъ былъ такъ аккуратенъ, а Вильгельмъ былъ такимъ заботливымъ и экономнымъ казначеемъ! Онъ давно потерялъ счетъ всѣмъ крупнымъ суммамъ, которыя передавалъ Лидіи Петровнѣ для устройства обстановки, которою такъ тщеславилась въ своемъ кружкѣ m-me Маевская. Теперь для него стало вполнѣ очевиднымъ, что на тотъ образъ жизни, который намѣревалась вести его жена, не можетъ хватить всѣхъ доходовъ, которые ему всегда казались громадными.

Онъ сказалъ ей это просто и совершенно спокойно.

— А вы собираетесь раздавать по пятисотъ рублей направо и налѣво! вырвалось у Лидіи въ первую минуту досады.

— Мы тратимъ такъ безразсудно много на роскошь… Если въ цвѣточномъ магазинѣ заплачено навѣрное больше, то можноли дѣлать изъ этого вопросъ въ дѣлѣ дѣйствительно серьёзномъ? выговорилъ Маевскій съ упрекомъ.

— Какъ вы хотите! сдержаннѣе пожала плечами Лидія. — Я только хочу сказать, что намъ предстоитъ множество крупныхъ расходовъ.

— Вы напрасно не сказали мнѣ раньше, что у насъ остается такъ мало денегъ… Это все-таки требуетъ времени…

— Да-а-а… А гдѣ вы ихъ возьмете? спросила Лидія, съ неожиданнымъ любопытствомъ повернувшись въ его сторону.

— Какъ гдѣ? въ банкѣ.

— То есть изъ капитала?.. сдвинула она брови.

— Конечно. Гдѣ же больше? Я давно собираюсь подвести итогъ счетамъ… Это все ужасно дорого стоило, выговорилъ Маевскій съ сожалѣніемъ, уставившись глазами на какую-то фарфоровую группу.

— А вы даже не сводили счетовъ? вотъ, это — милая манера жить на свѣтѣ! Заведите секретаря, если вы не желаете заниматься этимъ сами…

— На тѣ деньги, которыя надо заплатить секретарю, могутъ существовать нѣсколько студентовъ… Да и дѣлать ему нечего.

— Ахъ, вы намѣрены отнынѣ все, что мы имѣемъ и тратимъ, переводить на студенческій бюджетъ? Это, по крайней мѣрѣ, оригинально! разсмѣялась Лидія. — Нѣтъ, кромѣ всякихъ шутокъ, я вижу, что паши дѣла уже запутаны. Это все потому, что деньги помѣщены глупѣйшимъ образомъ, по соображеніямъ какого-то дядюшки Петра!

— Я ничего не понимаю въ этихъ вещахъ, отвѣтилъ Маевскій какъ-то непривычно холодно.

— Я думаю, это стоитъ того, чтобы поучиться?..

Артемій Николаевичъ молчалъ и съ тяжелымъ выраженіемъ смотрѣлъ куда-то въ окно…

XVI.

Ближайшимъ результатомъ этого разговора было то, что Маевскій, удрученный сознаніемъ лежащей на немъ отвѣтственности, рѣшился водворить строгій порядокъ въ своихъ денежныхъ дѣлахъ и для этого обратился за помощью къ Антону Мокутину. Въ одно прекрасное утро, Антонъ засѣлъ въ его кабинетѣ, вооруженный щетами и цѣлыми кипами счетовъ, квитанцій и росписокъ, которыя, по счастію, все время машинально складывались въ одномъ изъ ящиковъ стола. Онъ подводилъ итоги, отъ времени до времени произнося внушительно на всю комнату ка: кую нибудь цифру, которая казалась ему особенно непозволительной. Потомъ онъ взялъ записную книжку, въ которой рукою дядюшки Петра выставленъ былъ списокъ всѣхъ акцій и облигацій, помѣщенныхъ въ банкѣ на имя Артемія Николаевича Маевскаго, и на клочкѣ бумаги произвелъ вычитаніе. Далѣе, спросилъ Маевскаго, сколько у него въ наличности капитала въ данную минуту, для чего тотъ очень долго перелистывалъ еще какую-то особую книжечку. Антонъ вторично произвелъ вычитаніе, и результатъ двухъ простѣйшихъ ариѳметическихъ дѣйствій показалъ, что полтора года жизни въ Россіи и женитьба на Огулевой стоили Маевскому почти четвертой части всего его наслѣдства.

— Продолжая и впередъ въ томъ же родѣ, вы года черезъ четыре проживете все до копейки, неумолимо констатировалъ Антонъ.

— Я не знаю, какъ этому помѣшать.

— Какъ нельзя болѣе просто: живите на проценты.

— Вы хорошо знаете, что это не отъ меня зависитъ.,

Антонъ вскочилъ съ своего мѣста.

— Ну, ужь извините, Артемій Николаевичъ, это чистѣйшее малодушіе! Я знаю, что вамъ непріятно отказывать, когда вы видите, что для Лидіи Петровны весь смыслъ жизни въ этихъ брильянтахъ, фарфорахъ и рысакахъ; по всему должна же быть мѣра! Я понимаю, какъ люди раззоряются на кокотокъ — но раззориться на свою законную жену, это, воля ваша, смѣшно!

Маевскій, попуря голову, медленно блуждалъ по комнатѣ. Не истраченныхъ денегъ было ему жаль — его угнетала мысль о какомъ бы то ни было препирательствѣ съ женой по поводу денегъ. Когда Лидія Петровна не спала ночей, обдумывая цвѣтъ и фасонъ мебели; когда она до изнеможенія разъѣзжала по магазинамъ, просиживала часы надъ обращиками матерій и съ изумительнымъ терпѣніемъ проводила цѣлые дни въ совѣщаніяхъ съ обойщиками — Артемій Николаевичъ сожалѣлъ о меркантильности женскихъ вкусовъ… Когда m-me Маевская тратила безразсудныя деньги на брильянты, на фарфоровыя куколки и живые цвѣты въ январѣ — Артемій Николаевичъ изумлялся женскому легкомыслію… Но въ послѣднемъ разговорѣ его поразили такія черты, которыя были уже прямо антипатичны: ему не пріятно бросилось въ глаза тревожное раздраженіе, съ которымъ она оспаривала пятьсотъ рублей для Ипполита, высчитывала, какія деньги могли остаться для дачи у Мокутиныхъ, и упрекала его въ небрежномъ веденіи дѣлъ. Артемій Николаевичъ могъ быть снисходительнымъ къ какой угодно безразсудной расточительности, но всякій проблескъ жадности въ женщинѣ былъ ему невыразимо противенъ.

Антонъ посовѣтывалъ выяснить Лидіи въ короткихъ словахъ, въ какомъ положеніи находятся дѣла, и объявить ей, что отнынѣ ихъ годовой бюджетъ не долженъ превышать десяти тысячъ.

— Да вотъ, всего лучше — попросите ее сейчасъ же сюда, предложилъ онъ неожиданно.

Лидія знала, что Антонъ пришелъ помочь Маевскому привести въ ясность дѣла, и хоть она отъ души презирала такую безпомощность, однако, придя въ кабинетъ, любезно поздоровалась съ зятемъ.

— Вы сегодня въ роли homme d’affaires?.. Каюсь, Антонъ Ильичъ, я никогда не считала васъ за особенно дѣлового человѣка — но, что прикажете дѣлать! видно, для всего существуютъ градаціи!.. проговорила она съ ироніей, очевидно, относившейся къ ней самой.

— Да-съ, Лидія Петровна, и я долженъ сказать вамъ, что та ступенька, которую вы съ Артеміемъ Николаевичемъ занимаете въ градаціи неблагоразумія, очень и очень высока.

Антонъ не безъ удовольствія слѣдилъ, какъ тревожная тѣнь проскользнула по ея лицу.

— Да? выговорила она вопросительно.

Онъ медленно, внушительно прочелъ свои вычисленія и объявилъ итогъ.

— Какъ? только десять тысячъ?!. неудержимо вырвалось у Лидіи, и яркая краска залила ей лицо. Она быстро обернулась къ Маевскому, который, скрестивъ руки, стоялъ въ глубинѣ комнаты. — Вы находите это возможнымъ, когда сейчасъ, для того только, чтобы устроиться на дачѣ, надо три, четыре тысячи! Эта квартира обходится больше двухъ — что же остается на жизнь цѣлаго года?!.

— Десять тысячъ — очень большія деньги, какъ-то печально произнесъ Артемій Николаевичъ.

— О, пожалуйста! Я знаю не хуже васъ, что люди живутъ и на одну тысячу, и на пятьсотъ рублей — вопросъ совсѣмъ не въ этомъ. На десять тысячъ въ наше время нельзя прожить не только роскошно, но хотя бы только ни въ чемъ себѣ не отказывая!

— Вотъ это, по крайней мѣрѣ, откровенно, перебилъ съ безцеремоннымъ смѣхомъ Антонъ: — вы хоть ужь и не скрываете, что вамъ надо ни больше, ни меньше, какъ — роскошно!

— Да-съ, и вамъ должно быть извѣстно, что я этого никогда и не скрывала. Я предоставляю другимъ довольствоваться малымъ поневолѣ, завидовать изъ-за угла или драпироваться безкорыстными фразами. Я прямо говорю, что люблю только изящное, красивое, доставляющее эстетическое наслажденіе, а такія вещи дорого стоютъ. Но я во всякомъ случаѣ довольна, что, по крайней мѣрѣ, узнала правду; я сознаюсь, что считала себя гораздо болѣе богатой женщиной, и нахожу, что меня могли бы избавить отъ подобнаго разочарованія… Было бы благоразумнѣе и даже честнѣе не оставлять меня такъ долго въ заблужденіи… Потрудитесь дать мнѣ этотъ листокъ, подошла она къ Антону и взяла лежавшую передъ нимъ бумажку.

Онъ съ любопытствомъ смотрѣлъ, какъ она ее аккуратно сложила и опустила въ свой карманъ. Потомъ она повернулась къ Маевскому и произнесла тономъ владѣтельной особы, дѣлающей распоряженія:

— Я все-таки прошу васъ приготовить четыре тысячи, о которыхъ мы говорили. Если мы на нѣкоторое время и выйдемъ изъ бюджета, то этому пока нельзя помочь, безъ этихъ расходовъ обойтись невозможно. Надѣюсь, что на будущее время я что нибудь придумаю.

Маевскій по прежнему стоялъ въ глубинѣ комнаты, скрестивъ руки и съ выраженіемъ почти ужаса смотрѣлъ, какъ она выходила, недовольно вскинувъ голову и сдвинувъ брови.

— Лидія Петровна пришла, наконецъ, къ заключенію, что она себя продешевила!!! произнесъ съ чувствомъ Антонъ, и Маевскій, какъ ужаленный, повернулся въ его сторону.

— Повѣрьте, батенька, что это ничего! то есть, конечно, ей это очень непріятно въ настоящую минуту, но она недаромъ собирается что нибудь придумать, она уже изобрѣтетъ, вы можете быть покойны! Дѣйствительно, это хорошо, что она теперь все знаетъ и впередъ можетъ кутить уже на свой собственный страхъ.

Антонъ выговорилъ все это совсѣмъ добродушно, какъ будто это были самыя простыя вещи, которыя разумѣются сами собой.

Маевскій медленно шелъ на него изъ глубины комнаты, впиваясь въ него такими пораженными глазами, его искаженное лицо было такъ жалко, что Мокутинъ машинально поднялся ему на встрѣчу.

— Послушайте… что вы такое сказали?.. тихо выговорилъ Маевскій хриплымъ голосомъ.

Антонъ безсознательно почесалъ затылокъ и безпокойно забѣгалъ глазами, уклоняясь отъ смущавшаго его испуганнаго взгляда.

— То есть… я собственно не хотѣлъ сказать…

Маевскій тяжело опустилъ ему руки на плечи.

— Постойте… вы — честный человѣкъ, Антонъ Ильичъ… вы сказали: продешевила… Вы и раньше знали, что она выходила за мои деньги?..

— Батенька! да неужто же вы-то до сихъ поръ этого не знаете?! могъ только воскликнуть чуть не съ плачемъ Антонъ.

Маевскій громко хрустнулъ пальцами, рознялъ руки и онѣ разомъ повисли безсильно, какъ плети…

— Нѣтъ!!!

Антонъ схватился за голову и сунулся куда-то въ уголъ.

— Да, я рѣшительно какой-то неудачный человѣкъ! Поймите, мой милѣйшій, милѣйшій Артемій Николаевичъ, что вы — послѣдній человѣкъ, кому я пожелалъ бы сдѣлать какое нибудь зло! Ну, вѣдь дернулъ же чортъ!.. Да вѣдь я… ну, что такое я? зачѣмъ вамъ слушать меня? Я несправедливъ, я пристрастенъ, я не люблю женщинъ, я, наконецъ, просто сболтнулъ!

Маевскій продолжалъ стоять съ опущенными руками, пристыженнымъ лицомъ и вовсе не слушалъ его.

— Вы вотъ почти полгода женаты и коли до сихъ поръ не имѣли случая убѣдиться, то вамъ, конечно, судить вѣрнѣе! Чужая душа — потемки, кто можетъ взять на себя…

— Успокойтесь, Антонъ Ильичъ. Ваши слова только, такъ сказать, оформили… Понялъ я раньше, изъ всей этой сценки, а, можетъ быть, и еще раньше, изъ того разговора… Пора, да, пора!..

Антонъ исподлобья, мрачно смотрѣлъ на него.

— Можно быть неопытнымъ, можно думать честно о другихъ, можно не знать женщинъ, можно, наконецъ, увлекаться, но надо же видѣть, сознавать, что съ тобой дѣлается!! Дать себя такъ обмануть, такъ надсмѣяться надъ искреннимъ чувствомъ, такъ одурачить — для этого мало быть неопытнымъ и наивнымъ, надо быть глупымъ!! И я, дѣйствительно, глупъ при всемъ моемъ образованіи, при всѣхъ моихъ вѣрныхъ взглядахъ въ наукѣ… Кому это нужно? какая отъ этого польза, если человѣкъ на каждомъ шагу смѣшонъ и жалокъ! Да, я глупъ, что могъ, умный человѣкъ, полюбить свѣтскую красавицу, честный человѣкъ могъ полюбить такую пустую, такую безсердечную, могъ полюбить такую дурную женщину!!!..

Еслибъ какой нибудь актеръ произнесъ подобный монологъ съ такой трагической простотой — театръ заколыхался бы отъ восторга; всѣ бы зрители плакали, какъ плакалъ Антонъ, не замѣчавшій, что слезы наполняютъ его глаза…

Маевскій не сдѣлалъ ни одного жеста. Онъ стоялъ, судорожно сцѣпивъ вытянутыя, некрасивыя руки. То, что онъ испыталъ, когда его осѣнила первая наивная догадка — совсѣмъ ничего не значило передъ этимъ совсѣмъ особеннымъ ощущеніемъ уничтоженнаго человѣческаго достоинства. Точно онъ не живой человѣкъ, а какая нибудь глиняная кукла, которая разлетѣлась въ дребезги отъ одного ловкаго удара… Точно онъ не живой человѣкъ, а картонный плясунъ, послушно, вслѣдъ за веревочкой, продѣлывающій требуемое движеніе!.. Точно онъ не живой человѣкъ, а только вмѣстилище для двухсотъ тысячнаго наслѣдства, пустая коробка, которую останется бросить, когда оно будетъ вынуто!.. Дикія сравненія проносились въ его мозгу съ раздражающей вульгарностью и убожествомъ фантазіи. Онъ казался самъ себѣ вещью — непремѣнно вещью, безсмысленной, ненужной, брошенной… Жить нельзя! лучше этого онъ не могъ выразить своихъ ощущеній…

— Жить нельзя!!.. повторилъ онъ громко, машинально взялъ со стола шляпу Антона, надѣлъ ее на голову и вышелъ, совершенно позабывъ о Мокутинѣ.

— Куда вы? догналъ его Антонъ.

— Да-а… Антонъ Ильичъ!.. Пройтись, пойдемте, пожалуйста, куда нибудь на воздухъ…

XVII.

Лидія изъ окна видѣла, какъ Маевскій и Антонъ вышли на улицу.

— Гулять отправляется, какъ ни въ чемъ не бывало! отвернулась она съ презрѣніемъ.

Она чувствовала себя обманутой. Ей непритворно казалось въ эту минуту, что она никогда не вышла бы за этого невзрачнаго, безтолковаго, упрямаго и тяжелаго чудака, еслибъ только она знала во-время, что и все-то его наслѣдство, о которомъ такъ шумѣли, немногимъ превышало двѣсти тысячъ. Съ тѣхъ поръ, какъ Лидія Петровна истратила въ полгода цѣлое состояніе и вкусила на дѣлѣ всю прелесть необузданной роскоши, она уже не могла считать иначе, какъ тысячами; двѣсти тысячъ она болѣе не считала даже богатствомъ, а перспектива десятитысячнаго бюджета казалась физически невозможной.

Она безпокойно ходила взадъ и впередъ по своему фарфоровому будуару, погруженная въ напряженное, нетерпѣливое раздумье. Въ такія минуты она обыкновенно соображала особенно быстро. Желая воспользоваться отсутствіемъ мужа, Лидія Петровна немедленно, запиской, вытребовала къ себѣ князя Амосьева; но передъ тѣмъ, какъ онъ долженъ былъ явиться, она выпила стаканъ холодной воды, поправила прическу, напудрила лицо и съ большимъ усиліемъ, передъ зеркаломъ, заставила свои глаза принять болѣе мягкое выраженіе.

Послѣ нѣжныхъ привѣтствій и нѣсколькихъ незначущихъ вопросовъ, Лидія Петровна, тономъ просьбы, высказываемой между прочимъ, попросила князя Амосьева узнать у какого нибудь компетентнаго человѣка, кому можно поручить помѣстить деньги — тысячъ полтараста — вѣрнымъ и вмѣстѣ самымъ доходнымъ образомъ; князь обѣщалъ, и только когда онъ уже уходилъ, она еще разъ попросила сдѣлать это возможно скорѣе.

Левъ Алексѣевичъ никакимъ образомъ не могъ бы догадаться, что его собственно только для этого и вызывали, онъ вынесъ пріятное впечатлѣніе, что это было нѣжное свиданіе, устроенное въ удобную минуту любящей женщиной. Амосьевъ кстати сообщилъ Лидіи, что онъ имѣлъ уже случай говорить съ своимъ дядей насчетъ службы ея мужа: Артемію Николаевичу Маевскому будутъ очень рады, но это надо уладить такъ гладко, чтобы, само собой, о предварительныхъ переговорахъ черезъ третье лицо не было и помину.

Лидія Петровна менѣе, чѣмъ когда нибудь, была расположена тратить время даромъ. Она тутъ же рѣшила передъ переѣздомъ на дачу сдѣлать прощальный вечеръ, на которомъ В*** познакомится съ Артеміемъ Николаевичемъ. Предварительно, Лидія поѣдетъ на jour fixe къ сестрѣ Льва Алексѣевича, гдѣ будетъ и ея дядя, и тамъ же и пригласитъ его къ себѣ на вечеръ. Предупрежденный, для чего это дѣлается, В*** отнесется къ этому снисходительно и позволитъ племяннику привезти себя къ его друзьямъ, такъ какъ невозможно надѣяться, чтобы Маевскій согласился сдѣлать ему предварительный визитъ.

Принявъ мѣры для новаго устройства дѣлъ и мысленно присчитавъ къ десяти тысячамъ еще три-четыре тысячи будущаго жалованья мужа, Лидія Петровна нѣсколько успокоилась.

Артемій Николаевичъ вернулся домой поздно вечеромъ, прошелъ прямо къ себѣ и ночевалъ на кровати, стоявшей въ темной нишѣ въ его лабораторіи. Съ этого дня онъ замѣтно измѣнилъ свой образъ жизни. Онъ сидѣлъ безвыходно въ своихъ комнатахъ, являлся только къ обѣду и ужину, каждый день выходилъ изъ дому. Онъ былъ неизмѣнно уныло молчаливъ и кокетливыя заигрыванія жены, видимо, производили на него такое странное, болѣзненное впечатлѣніе, что Лидія, съ свойственной ей осторожностью, сочла за болѣе умное сдѣлать нѣкоторый антрактъ въ своемъ усердіи… Это дало ей возможность предаваться на свободѣ увлекательнымъ заботамъ о лѣтнемъ туалетѣ; она разъѣзжала по магазинамъ и портнихамъ, выбирала лошадей, намѣченныхъ предварительно княземъ Амосьевымъ, осматривала экипажи, которые князь, по ея просьбѣ, заказалъ для нихъ своему поставщику, и нѣсколько разъ ѣздила на дачу, гдѣ шли кое-какія передѣлки въ пріемныхъ комнатахъ.

Маевскій слышалъ о предполагаемомъ прощальномъ вечерѣ передъ лѣтнимъ сезономъ и оставилъ это безъ всякаго возраженія съ своей стороны.

Для вечера, который долженъ былъ принести лишнія три-четыре тысячи годового дохода, Лидія Петровна не жалѣла расходовъ. Желая чѣмъ нибудь отличить его въ монотонной цѣпи обыкновенныхъ зимнихъ вечеровъ, m-me Маевская рѣшила завести лѣто въ своихъ залахъ и превратить ихъ въ сплошной садъ. Она и князь Амосьевъ съ увлеченіемъ разработали этотъ проэктъ, разъѣзжали по оранжереямъ, дѣлали закупки и заказы. Амосьевъ ѣздилъ къ какому-то художнику и заказалъ ему рисунокъ, по которому должны разставляться деревья и составляться цвѣточныя группы. При всемъ своемъ благоразуміи, Лидія Петровна нѣсколько зарвалась въ своемъ чрезмѣрномъ увлеченіи, но это случается такъ легко въ дѣлѣ, гдѣ каждый шагъ есть удовольствіе и каждый истраченный рубль даетъ сто процентовъ наслажденія! Она и себѣ заказала блѣдно-зеленое платье и съ своей ослѣпительной бѣлизной и свѣтлыми волосами должна была напоминать собою ландышъ, по мнѣнію князя Амосьева…

Хлопотливая, увлекательная суета началась за два дня до вечера. У подъѣзда Маевскихъ то и дѣло останавливались крытые, рессорные фургоны съ роскошными растеніями, которыя бережно раскутывали въ швейцарской, осторожно вносили по лѣстницѣ и ставили на предназначенное мѣсто; привозились огромныя корзины съ дикимъ камнемъ, зеленымъ мохомъ и готовыми зелеными гирляндами; выносилась лишняя мебель, стучали молотки, суетились какіе-то искусные, ловкіе люди. Лидія Петровна выѣзжала по нѣскольку разъ въ день, за всѣмъ надзирала сама и ея повелительный голосъ цѣлый день раздавался во всѣхъ концахъ дома. Амосьевъ уѣзжалъ домой только на ночь.

Одинъ Артемій Николаевичъ сидѣлъ безучастно въ своемъ кабинетѣ, отъ которого остался только маленькій уголокъ около его стола, такъ онъ былъ загроможденъ лишней мебелью, вынесенной изъ бальныхъ залъ. Никто не зналъ и не интересовался знать, что онъ думаетъ подъ гулъ праздничной суеты, перевернувшей вверхъ дномъ весь его домъ.

Прощальный вечеръ Лидіи Петровны былъ великолѣпенъ. Импровизированный садъ, залитый свѣтомъ безчисленныхъ матовыхъ дампъ, производилъ волшебное впечатлѣніе; очаровательная хозяйка въ блѣднозеленомъ платьѣ, убранномъ темной зеленью, съ живымъ вѣнкомъ на головѣ, была поэтично хороша… Въ такихъ случаяхъ выраженіе ея лица всегда соотвѣтствовало характеру костюма, въ немъ не было на этотъ разъ ничего высокомѣрнаго и надменнаго… Ее только нѣсколько безпокоило, что на Артемія Николаевича все это не производило, повидимому, никакого впечатлѣнія; онъ упрямо уклонялся отъ ея взглядовъ…

Все совершалось по заранѣе составленному плану. Амосьевъ привезъ своего дядю, которому составили избранную партію въ преферансъ, такъ какъ онъ съ отсталостью ученаго мужа не признавалъ модныхъ игръ. Левъ Алексѣевичъ долженъ былъ слѣдить за игрой и предупредить хозяйку, когда пулька будетъ близиться къ концу. Поалѣ долгаго колебанія, Лидія рѣшилась ничего не говорить Маевскому заранѣе, такъ мало она была увѣрена въ собственномъ умѣніи доказать ему необходимость составленнаго ею плана. Она разсчитывала, что неожиданность въ этомъ случаѣ сослужитъ ей лучшую службу. Она намѣревалась за какіе-нибудь полчаса увести Маевскаго въ его кабинетъ и объяснить ему, что онъ долженъ занять такого почетнаго гостя, какъ В***, и что это, кстати, прекрасный случай поговорить съ нимъ о мѣстѣ, въ которомъ, при настоящемъ положеніи ихъ дѣлъ, существуетъ уже настоятельная надобность; у него не будетъ времени для сопротивленія, а послѣдній мотивъ долженъ отнять у него смѣлость противорѣчить и вызывать скандалъ, такъ какъ въ крайнемъ случаѣ она могла даже сказать ему о бывшихъ предварительныхъ переговорахъ черезъ Амосьева.

Все шло прекрасно. В*** выигрывалъ, и Амосьевъ шепнулъ Лидіи, что это навѣрное приведетъ его въ отличное расположеніе духа. Маевскій, не подозрѣвая, какъ усердно устраивали его судьбу, засѣлъ въ своемъ оффиціальномъ кабинетѣ съ какимъ-то старичкомъ землевладѣльцемъ, выспрашивавшемъ его о состояніи сельскаго хозяйства въ Германіи; Артемій Николаевичъ заговорилъ о приложеніи химіи къ земледѣлію и увлекся незамѣтно для самого себя.

Было не слишкомъ вѣжливо, что хозяинъ дома все время отсутствовалъ въ залахъ, но Лидія рѣшила на этотъ разъ оставить его въ покоѣ; по крайней мѣрѣ, она знала, гдѣ ей найти его въ нужную минуту.

Въ своихъ планахъ Лидія Петровпа не могла имѣть въ виду непредвидѣнныхъ случайностей. Въ самый разгаръ интереснаго спора о химическомъ удобреніи земли Маевскому доложили, что Ипполитъ Петровичъ Огулевъ убѣдительно проситъ его выйти на минуту въ лабораторію. Артемій Николаевичъ извинился передъ старичкомъ и вышелъ съ смутнымъ предчувствіемъ чего-нибудь дурного. Онъ давнымъ-давно совсѣмъ не видался съ Огулевымъ; конечно, онъ не сталъ бы безъ серьёзной надобности вызывать его изъ бальной залы.

Свѣча, воткнутая въ бутылку — всѣ подсвѣчники были заняты — уныло освѣщала небольшую комнату съ ея причудливой обстановкой. Ипполитъ отъ безпокойства не садился; онъ колесилъ взадъ и впередъ въ небольшомъ, свободномъ пространствѣ, раздражительно прислушиваясь къ взрывамъ веселой музыки, явственно доносившейся въ лабораторію, когда въ корридорѣ отворяли дверь. Онъ встрѣтилъ Маевскаго на порогѣ.

— Ну, ужь не посѣтуйте, батюшка, дѣло не терпитъ, взялъ онъ его за пуговицу фрака, и Артемій Николаевичъ сейчасъ же замѣтилъ, что его лицо встревожено. — За деньгами къ вамъ, дайте, коли можете…

— Сколько надо? Что съ вами случилось, Ипполитъ Петровичъ?..

— Не мнѣ… видите, кажется, что я цѣлъ и невредимъ! отвѣтилъ юноша нетерпѣливо. — Рита… Маргарита Ивановна заболѣла, въ больницу хочетъ… хозяйка скандалъ сдѣлала, за два мѣсяца не заплачено… да и въ больницѣ впередъ берутъ сколько-то, не знаю навѣрно… Дайте рублей тридцать, хватитъ, должно быть.

— Рита… Боже мой! но для чего же въ больницу? Я сейчасъ доктора найду… заволновался Маевскій.

— Ахъ, вы уже, Христа ради, не задерживайте! Не хочетъ она доктора, да и правда, что въ больницу гораздо лучше… Скорѣе только, пожалуйста!

— Сейчасъ… Я съ вами поѣду… Погодите одну минуту…

Маевскій бросился въ кабинетъ, захватилъ деньги и, какъ былъ во фракѣ, накинулъ шубу и вышелъ съ Ипполитомъ.

XVIII.

На извощикѣ Ипполитъ нехотя разсказалъ на разспросы Маевскаго, что Рита давно хвораетъ; лечиться не хотѣла, да и денегъ, должно быть, не было; сегодня ей такъ худо, что онъ и^ахарова рѣшили насильно привезти къ ней доктора. Тогда Рита объявила, что она ляжетъ въ больницу, и такъ раздражается, что они боятся волновать ее; къ тому же и сами понимаютъ, что дома ей поправиться труднѣе. А тутъ хозяйка ворвалась, раскричалась, объявила, что она не выпуститъ, пока ей не заплатятъ все до копейки; конечно, по закону задержать больного не имѣетъ права, да на Риту этотъ гвалтъ такъ дѣйствуетъ, что лучше заплатить скорѣе… Въ редакціи кассира Ипполитъ не засталъ, разыскивать долго, да Богъ знаетъ, дастъ-ли еще опять впередъ… У самого два рубля за душой; да у Захаровой три — вспомнилъ о Маевскомъ въ полной увѣренности, что онъ не откажетъ.

Артемію Николаевичу стоило усилія отрѣшиться отъ собственной обстановки и понять смыслъ этого разсказа, гдѣ разыгрывается скандалъ изъ-за двадцати рублей, не хватаетъ рубля доктору и у трехъ человѣкъ оказывается въ сложности пять рублей…

Комнатка Риты казалась еще тѣснѣе отъ того, что у кровати поставили ширму. Молодая женщина въ темномъ платьѣ, съ короткими черными волосами, стоя на колѣняхъ, выбирала бѣлье изъ выдвинутаго нижняго ящика комода. Она тревожно оглянулась на Ипполита и съ недоумѣніемъ посмотрѣла на Маевскаго, остановившагося на порогѣ въ своей дорогой шубѣ.

— Вы-таки привезли доктора, шепнула она недовольно, когда Ипполитъ торопливо подошелъ къ ней и сталъ вынимать деньги изъ бумажника, который на лѣстницѣ взялъ у Маевскаго.

— Кто тамъ пришелъ?.. зачѣмъ вы шепчетесь?.. послышался изъ-за ширмы раздражительный голосъ Риты.

Ипполитъ заторопился, уронилъ деньги, махнулъ рукой и на цыпочкахъ подошелъ къ кровати.

— Не волнуйтесь, Рита, все сдѣлано — деньги есть, мы сейчасъ увеземъ васъ… Вамъ не хуже?

— Гдѣ вы достали денегъ? теперь слишкомъ поздно, кассиръ давно ушелъ… Какая у васъ глупая страсть секретничать!..

— Ахъ, Богъ мой!.. ну, вѣдь не укралъ же! Забудьте вы, пожалуйста, все это… потомъ успѣете.

Маевскій однимъ движеніемъ плечъ сбросилъ шубу и тоже подошелъ было къ ширмамъ, по Ипполитъ стремительно оттѣснилъ его и замахалъ руками съ непонятной ему злостью.

— Нѣтъ, нѣтъ, ни за что! Не показывайтесь ей на глаза теперь… И для чего только вы пріѣхали, не знаю!!

— Я вамъ говорю, чтобы вы не шептались!!, какъ это нелѣпо воображать, что больныхъ непремѣнно нужно обманывать… Что тамъ случилось?.. Ипполитъ!! раздавалось повелительно изъ-за ширмъ.

Юноша послалъ Маевскому бѣшенный взглядъ и бросился къ кровати. За тонкой перегородкой слышенъ былъ голосъ Захаровой и громкій, грубый отвѣтъ хозяйки:

— Заплатили, и прекрасно, теперь хоть на всѣ четыре стороны! Знаемъ мы тоже, какъ послѣ получать — ученыя! Вещей и всѣхъ-то на десять рублей не наберется…

— Скотина… дура старая!.. ругался сквозь зубы Ипполитъ. — Извощика надо привезти скорѣе, выбраться отсюда…

— Я пойду приведу карету, вызвался Маевскій, обрадованный, что ему нашлось дѣло.

— И отлично, мы ее одѣнемъ пока. Ступайте скорѣе…

Захарова вернулась отъ хозяйки и наскоро связала въ узелъ все, что было въ комодѣ. Ипполитъ снялъ съ гвоздя шубку Ритьт и отыскивалъ ея калоши. Захарова вошла за ширму.

— Видяева, можно одѣваться, все готово., позвала она осторожно.

— Что?.. куда?.. переспросила Рита, очнувшись.

— Я говорю, мы одѣнемъ васъ, сейчасъ приведутъ извощика.

Больная не отвѣтила.

Дѣвушка взглядомъ подозвала Ипполита.

— Помогите, надо просто посадить ее… Кажется, забываться начинаетъ.

Ипполитъ поблѣднѣлъ и, стиснувъ зубы, сталъ бережно приподнимать Риту за плечи. Она открыла глаза, увидѣла близко надъ собою взволнованное юное лицо и неожиданно улыбнулась.

— Не бойтесь… не умираю еще…

Ее посадили въ кресло. Захарова на колѣняхъ натягивала ей на ноги высокія калоши. Ипполитѣсъ ужасомъ разсматривалъ ея воспаленное лицо, пересохшія губы…

— Да-а… а деньги?.. вдругъ вся вздрогнула Рита и перевела на него лихорадочный взглядъ.

— Да есть же, говорятъ вамъ! отвѣтила, вмѣсто него, рѣзко Захарова.

— Какъ есть… откуда?.. гдѣ вы достали такъ скоро?.. Я хочу… вы должны сказать мнѣ, Ипполитъ!..

— Что же, вы думаете, въ Петербургѣ двадцати рублей и достать ужь нельзя?.. У Маевскаго взялъ, коли вамъ такъ хочется…

— У Маевскаго… Артемій Николаевичъ… зашептала Рита. — Кто вамъ позволилъ, Ипполитъ?! Какъ вы смѣли, не спросивъ меня!.. Вы понимаете, я вѣдь знаю, что вы понимаете… это вы нарочно… нарочно!.. Это жестоко…

Захарова вопросительно взглянула на Огулева.

— Оставьте… Чтожь съ этимъ сдѣлаешь! Онъ все равно прійдетъ сейчасъ…

— Она его видѣть не хочетъ, что-ли? этого не слѣдуетъ допускать? Да говорите же, Богъ мой, коли вы знаете!

— Боюсь, что это ее взволнуетъ… И какъ я, дуракъ, могъ не подумать раньше!

— Ступайте въ прихожую и не пускайте его сюда, распорядилась рѣшительно Захарова. — Пусть ѣдетъ впередъ въ больницу, мы и вдвоемъ справимся.

Ипполитъ покорно вышелъ. Рита продолжала говорить безсвязно все одно и тоже: что Ипполитъ хорошо понимаетъ, что онъ нарочно, что это жестоко…

Захарова, не отвѣчая ни слова, складывала на кровати простыни и подушки.

Когда Маевскій, задыхаясь, влетѣлъ въ четвертый этажъ и объявилъ, что онъ нашелъ, наконецъ, карету, Ипполитъ чуть не зажалъ ему рта рукою, увлекъ его за собой на лѣстницу и объявилъ, что онъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ показываться на глаза Ритѣ, что она слишкомъ возбуждена; ему всего лучше ѣхать впередъ въ больницу и ждать ихъ тамъ.

Артемій Николаевичъ совершенно не понималъ, почему именно его Рита не можетъ видѣть; но онъ безпрекословно повиновался. Въ больницѣ онъ заплатилъ за мѣсяцъ за самый лучшій отдѣльный нумеръ, какой нашелся, вошелъ посмотрѣть его и далъ пять рублей дѣвушкѣ въ полосатомъ платьѣ, которая поспѣшно смахивала пыль со столовъ, и безъ того сіявшихъ какъ зеркало. Потомъ онъ на подъѣздѣ дождался кареты. Онъ испыталъ смутное чувство незаслуженной обиды, когда на его глазахъ Ипполитъ и Захарова съ трудомъ вынимали Риту изъ кареты, а онъ смотрѣлъ издали, помня, что ему запрещено подходить къ ней…

Послѣдняя вспышка очень обезсилила Риту; она покорно дала себя раздѣть, уложить и осмотрѣть. Она не обратила никакого вниманія на то, что лежитъ одна въ комфортабельной комнатѣ, и только съ отраднымъ чувствомъ успокоенія опустила голову на свѣжую подушку.

На улицѣ всѣ разошлись въ разныя стороны. Ипполитъ горячо поблагодарилъ Маевскаго за помощь и обѣщалъ извѣстить о ходѣ болѣзни Риты, которую доктора пока не находили опасной…

— Я и самъ буду справляться, отвѣтилъ Маевскій. — Вы, Ипполитъ Петровичъ, сказали давеча, что у васъ всего два рубля… сдѣлайте мнѣ одолженіе, возьмите тѣ деньги, которыя тутъ остались… прибавилъ онъ просительно.

— Вотъ! — съ какой это стати?!. вѣдь я, слава Богу, не боленъ. Нѣтъ, нѣтъ, Артемій Николаевичъ. Я получу, не безпокойтесь. Прощайте… Юноша видимо спѣшилъ уйти отъ него.

Только подъѣхавъ къ самому дому и увидѣвъ у подъѣзда длинный рядъ каретъ, Маевскій вспомнилъ, что у Лидіи Петровны балъ. Онъ взглянулъ на длинный рядъ окопъ, залитыхъ огнемъ, съ колеблющимися легкими тѣнями, и стремительно повернулъ обратно. Послѣ всего, что онъ видѣлъ только-что, онъ былъ рѣшительно не въ состояніи войти въ эти волшебныя залы, убранныя снизу до верху драгоцѣнными растеніями…

Плотно запахнувшись въ шубу, молодой ученый ожесточенно шагалъ но тротуару все впередъ и впередъ, машинально переходя улицы и заворачивая за углы… Ранняя весенняя заря застала его гдѣ-то на Невѣ; навалившись всѣмъ тѣломъ на каменный барьеръ набережной, онъ машинально смотрѣлъ на рѣку…

Замѣтивъ свѣтъ, Артемій Николаевичъ взглянулъ на часы, разбудилъ спавшаго извощика и поѣхалъ домой.

XIX.

Едва успѣлъ Маевскій дернуть звонокъ, какъ ему отворили, но не швейцаръ, а Вильгельмъ со свѣчей въ рукѣ.

— Um`Gottes Willen, wo sind Sie gewesen?..

— Was denn?.. пріостановился Маевскій.

— Gnädige Frau ist äusser sich… выговорилъ нѣмецъ мрачно. Артемій Наколаевичъ равнодушно пропустилъ это мимо ушей. Въ пустыхъ залахъ стоялъ непріятный безпорядокъ кончившагося праздника: раскрытые столы, испачканные мѣломъ, сдвинутая мебель, догорѣвшія свѣчи, увядшіе цвѣты и воздушные клочья дамскихъ платьевъ на паркетѣ. Только живыя зеленыя стѣны смотрѣли красиво, свѣжо и какъ-то задорно, наполняя воздухъ раздражающимъ ароматомъ.

Къ изумленію Маевскаго, отъ одной изъ цвѣтущихъ группъ отдѣлилась Лидія Петровна и, скрестивъ руки, ждала, когда онъ подойдетъ ближе. Она сняла свой нарядъ Наяды, только бальная прическа осталась та же, и ея граціозныя, поэтическія очертанія совсѣмъ не гармонировали съ разгнѣваннымъ выраженіемъ лица.

— Скажите пожалуйста, какой государственный переворотъ, какое поразительное событіе заставило васъ забыть всѣ приличія и бросить цѣлый домъ гостей? проговорила она, вкладывая въ свои слова сколько только могла язвительности.

Артемій Николаевичъ отвѣтилъ сдержанно, что событіе хотя и не поразительное, по во всякомъ случаѣ печальное: Маргарита Ивановна заболѣла и ее надо было перевезти въ больницу.

— Это оригинально! Скажите на милость, по какому удивительному сцѣпленію понятій, для того, чтобы отвезти въ больницу m-lle Видяеву, потребовалось разыскивать по Петербургу, ночью — васъ?!

Маевскій былъ вынужденъ сказать, что Ипполитъ пріѣзжалъ за деньгами.

— Да-а! вотъ это понятно! усмѣхнулась Лидія презрительно.

На вопросъ, почему же онъ не просто далъ требуемую сумму, а полетѣлъ туда самъ, Артемій Николаевичъ уже ничего-не могъ отвѣтить, кромѣ того, что имъ двигало чувство понятной тревоги за женщину, которую онъ очень цѣнитъ.

— Скажите просто: за женщину, которая влюблена въ васъ! сказала на это все также презрительно Лидія.

Маевскаго, какъ кипяткомъ, обдало отъ этихъ неожиданныхъ словъ. Онъ не думалъ, могла или нѣтъ быть права Лидія — онъ испытывалъ одно отвращеніе къ ея поступку, ощущалъ одинъ стыдъ, что онъ слышитъ чужую тайну, такъ грубо, такъ безцѣльно вышвырнутую постороннимъ человѣкомъ.

— Вы не имѣли права говорить это, Лидія Петровна.

— О, Богъ мой, вѣдь этого не понимали вы одинъ! Впрочемъ, мнѣ это нисколько не интересно. Маргарита Ивановна можетъ хоть въ сидѣлки васъ взять; какъ передовая женщина, она, вѣроятно, не найдетъ въ этомъ ничего неприличнаго! Но я требую, чтобы вы не оскорбляли меня, какъ хозяйку этого дома. Я не позволю вамъ ставить меня въ глупое и неловкое положеніе передъ обществомъ!

Лидія Петровна начинала чувствовать себя не совсѣмъ ловко подъ пристальнымъ взглядомъ этого человѣка, неподвижно слушавшаго ея крикъ и спрашивавшаго себя, какъ могъ онъ любить эту очаровательную фурію съ пустымъ, безнравственнымъ сердцемъ?! Его вина разросталась съ каждымъ ея новымъ словомъ. Артемій Николаевичъ сталъ слушать внимательнѣе, когда рѣчь зашла о В***, и узналъ, что пропустилъ легкомысленно удобный моментъ получить мѣсто, о которомъ онъ и во снѣ никогда не думалъ.

Маевскій засмѣялся. Засмѣялся искреннимъ, добродушнымъ смѣхомъ непритворнаго изумленія передъ явленіемъ до того невѣроятнымъ, что оно теряетъ всякій смыслъ и становится только комичнымъ.

— Вы смѣетесь?!

— Нѣтъ… скажите, наконецъ, Лидія Петровна, за кого вы меня считаете?! спросилъ онъ удивительно покойно и подошелъ ближе, чтобы лучше видѣть ея лицо.

Нѣсколько секундъ Лидія молчала. Не потому, чтобъ она обдумывала свой отвѣтъ, но чтобы обнять весь смыслъ такого вопроса въ его устахъ. Его поведеніе, его каждое слово поражало ее… Подобныя положенія удивительно изощряютъ сообразительность: тонкое ухо Лидіи Петровны уловило въ немногихъ словахъ, произнесенныхъ имъ за все время, и горькую иронію, и презрѣніе, и неуловимый оттѣнокъ спокойнаго достоинства… Она подняла свои великолѣпныя рѣсницы и встрѣтила взглядъ, не смотрѣвшій, а разсматривавшій ее съ какимъ-то обиднымъ любопытствомъ.

— Я вамъ не совѣтую слишкомъ любопытствовать въ этомъ смыслѣ! отвѣтила она нахально, въ безразсудной вспышкѣ досады. — Но вѣдь дѣло совсѣмъ не въ этомъ: вы, я надѣюсь, видите, что мы не можемъ жить на десять тысячъ? У васъ нѣтъ никакого основанія отказываться отъ службы, которая можетъ дать еще нѣсколько тысячъ.

— Мои основанія могу знать только я самъ, отвѣтилъ Маевскій хладнокровно. — На десять тысячъ въ годъ можно жить превосходно, и я не считаю себя обязаннымъ поступать противъ собственныхъ убѣжденій, чтобы доставить вамъ больше.

— Это, во всякомъ случаѣ, ново! произнесла Лидія очень раздѣльно, какъ человѣкъ, не нашедшійся что сказать больше.

Артемій Николаевичъ вздохнулъ, провелъ рукою по волосамъ съ видомъ утомленія и медленно пошелъ къ двери, печально глядя себѣ подъ ноги.

— И этотъ человѣкъ смѣлъ говорить, что онъ любитъ меня!!! внѣ себя послала она ему вслѣдъ.

Онъ остановился. Онъ оглянулся и выговорилъ, краснѣя отъ внезапнаго прилива стыда:

— Имѣйте, по крайней мѣрѣ, совѣсть не произносить этого слова!..

Лидія Петровна сѣла, потому что у нея начинали дрожать ноги. Она была находчива, она была рѣшительна, она была смѣла; она не была ни пуглива, ни малодушна, ни нервна — и все-таки она потерялась въ эту первую минуту, когда увидѣла, что почва выбита изъ-подъ ея ногъ, что все зданіе, воздвигнутое съ такой настойчивостью, съ такимъ терпѣніемъ и хитростью — рухнуло съ позоромъ!.. У нея было немного совѣсти… и тѣмъ не менѣе, требовалось нѣкоторое время, чтобы оріентироваться въ этомъ новомъ свѣтѣ открытаго обмана, обнаруженнаго пошлаго разсчета, унизительнаго безславія!

XX.

На другой день, князь Амосьевъ получилъ коротенькую, но очень настоятельную записку, въ которой ему строго запрещали показываться впродолженіи нѣсколькихъ дней и совѣтовали поторопиться съ тѣмъ дѣломъ, о которомъ его просили недавно. Вслѣдствіе этого, дня черезъ два къ Лидіи Петровнѣ явился неизвѣстный, очень приличный господинъ съ визитной карточкой князя Амосьева и съ предложеніемъ помѣстить деньги, о которыхъ шла рѣчь. Лидія Петровна заперлась съ нимъ въ оффиціальномъ кабинетѣ Маевскаго и послѣ довольно продолжительнаго совѣщанія, изъ нѣсколькихъ сдѣланныхъ ей предложеній избрала покупку дома въ центрѣ города. Приличный господинъ взялся устроить это дѣло въ самомъ непродолжительномъ времени, такъ какъ m-me Маевская очень торопилась.

Между тѣмъ, Артемій Николаевичъ былъ всецѣло погруженъ въ свое сочиненіе, которое стало подвигаться впередъ съ поразительной быстротой. Молодой ученый вдругъ разомъ обрѣлъ въ себѣ то спокойствіе, то высокомѣрное равнодушіе къ своей личной судьбѣ, съ ея ужаснымъ непоправимымъ несчастіемъ, то горькое мужество, которое является у человѣка, когда мѣра бѣдствія слишкомъ велика и ужь слишкомъ незаслуженна. Онъ искалъ забыться въ наукѣ, очиститься ея безстрастнымъ величіемъ, утѣшиться ея чистымъ, высокимъ наслажденіемъ. Онъ ревниво оберегалъ свое уединеніе и уклонялся отъ всякаго участія въ домашней жизни, которая постепенно вступала въ обычную, шумную и суетливую колею.

Князь Амосьевъ попрежнему сталъ являться почти каждый день въ удобномъ emploi друга дѣтства, заботливо устраивавшаго всѣ дѣла Лидіи, послѣ того, какъ она убѣдилась, что со стороны мужа ей не угрожаетъ никакая неожиданная „выходка“, что онъ не намѣренъ идти далѣе отрясанія праха съ ногъ своихъ… Въ рѣдкія встрѣчи съ мужемъ, Лидія Петровна испытывала неподдѣльное мученіе. Не то, чтобъ она чувствовала стыдъ или ощущала позднія угрызенія совѣсти — нѣтъ: ее давило нѣмое презрѣніе этого тихаго, молчаливаго, этого одураченнаго человѣка, который совсѣмъ ничего не говорилъ и только брезгливо отстранялся… который, понявъ, наконецъ, истину, не кинулъ ей даже упрека за все зло, которое она ему сдѣлала… Что-то, противъ воли, импонировало ей въ томъ гордомъ спокойствіи, съ какимъ онъ принялъ незаслуженный ударъ… У нея отнята была всякая возможность какъ-нибудь вывернуться, забросать словами, одолѣть діалектикой, пустить въ ходъ привычное оружіе неразборчивой хитрости. Мелочная, самолюбивая натура не могла вынести этого хладнокровно; въ ней не было ни философіи, ни чувства справедливости, чтобы покорно нести заслуженное… Ей было нестерпимо сознательное превосходство именно этой личности, которой она грубо не понимала, которую такъ совсѣмъ ни во что не ставила… Она возмущалась, она злобствовала, она ненавидѣла, она хотѣла мстить.

Въ маѣ, Лидія Петровна переѣхала на дачу. Послѣ очень долгаго промежутка, Артемій Николаевичъ въ первый разъ испыталъ пріятное ощущеніе, когда въ домѣ водворилось торжественное безмолвіе, и онъ прошелся по длинной анфиладѣ великолѣпныхъ комнатъ, съ отодвинутой отъ оконъ, закутанной въ чехлы мебелью, съ пустыми этажерками и столами, закутанными лампами и картинами, снятыми портьерами и коврами… Лидія Петровна была не дурная хозяйка и умѣла беречь то, что цѣнила.

Артемій Николаевичъ хотѣлъ пріѣхать на дачу на другой день; онъ велѣлъ приготовить себѣ какія-нибудь двѣ самыя отдаленныя комнаты.

Часа за два до отхода парохода, къ Маевскому явился тотъ самый приличный господинъ, который былъ уже у Лидіи, и объяснилъ, что, по желанію его супруги, онъ успѣлъ пріискать домъ, стоимость, доходность и мѣсто нахожденія котораго соотвѣтствуютъ вполнѣ ея желаніямъ.

Господинъ Маевскій долго — удивительно, странно долго молчалъ послѣ этого перваго заявленія… Потомъ, съ наивностью и прямотой человѣка, ничего не понимающаго въ дѣлахъ, онъ спросилъ дѣлового господина, какого самъ онъ мнѣнія о подобной операціи и какой добросовѣстный совѣтъ можетъ онъ дать ему въ этомъ смыслѣ?

Дѣловой господинъ ничѣмъ не выразилъ своего удивленія и сталъ съ внезапной горячностью выяснять всѣ очевидныя выгоды такого помѣщенія капитала, такъ какъ домъ стоитъ дороже и продается съ переводомъ долга. Онъ нѣсколько разъ принимался доказывать, что лично онъ ничѣмъ не заинтересованъ въ этомъ дѣлѣ: — онъ простой комиссіонеръ и, конечно, всегда найдетъ покупщика.

— Я вамъ вполнѣ вѣрю, просто остановилъ его Маевскій.

Комиссіонеръ улыбнулся и неожиданно замѣтилъ, что, вообще говоря, вѣрить первому встрѣчному очень опасно, но онъ испытываетъ особенное удовольствіе отъ того, что сознаетъ себя достойнымъ этой чести. Послѣ такой неожиданной назидательной интермедіи, началось болѣе подробное обсужденіе дѣла. Между прочимъ, господинъ комиссіонеръ, улыбаясь, замѣтилъ, тономъ шутки, что недвижимая собственность всегда имѣетъ особое преимущество для богатаго человѣка, имѣющаго такую красивую, молодую жену; всѣ дамы страдаютъ, конечно, вполнѣ простительнымъ легкомысліемъ, а ничто не проживается такъ легко, какъ наличныя деньги.

Этотъ доводъ, повидимому, произвелъ должное впечатлѣніе; тѣмъ не менѣе, Артемій Николаевичъ выказалъ на этотъ разъ совсѣмъ неожиданную осторожность: онъ отложилъ свою поѣздку на дачу и поѣхалъ посовѣтоваться еще съ Мокутинымъ.

Антонъ, послѣ старательнаго обсужденія вопроса со всѣхъ сторонъ, тоже не нашелъ ничего возразить противъ этого плана.

— Удивляюсь только, какъ это вы надумали?.. замѣтилъ онъ добродушно.

Артемій Николаевичъ сознался, что онъ и самъ узналъ объ этомъ только сейчасъ, послѣ того, какъ вопросъ давно рѣшенъ въ принципѣ и домъ уже подъисканъ.

— Ну, хоть это и безпримѣрно дерзко, по, по крайней мѣрѣ, не безъ пользы для васъ, коментировалъ Антонъ.

Ни Антону и ни кому другому не могло бы прійти въ голову, что неожиданность этого дѣла еще далеко не была исчерпана, что самое главное ожидало Маевскаго въ послѣднюю минуту. Когда, недѣлю спустя, онъ пріѣхалъ окончательно покончить дѣло у нотаріуса, адресъ котораго былъ данъ Лидіей Петровной, то, перечитывая заготовленныя бумаги, онъ увидѣлъ, что домъ пріобрѣтается собственно не имъ, а на имя Лидіи Петровны Маевской…

Артемій Николаевичъ, удивительно владѣя собой, очень осторожно обратилъ вниманіе на это обстоятельство. Нотаріусъ, важный, сѣдой баринъ, съ самымъ невиннымъ видомъ объяснилъ, что онъ „такъ слышалъ“ и потому всѣ бумаги заготовлены на имя жены — это самый обыкновенный пріемъ, который почти всегда практикуется; это обезпечиваетъ семейное имущество отъ нѣкоторыхъ случайностей, объяснять которыя долго, да и лишнее, если г. Маевскій вообще противъ этого. Контора черезъ два часа приготовитъ новые акты.

Артемій Николаевичъ отказался.

Ему показалось, что на него уже падаетъ тѣнь публичнаго безславія, онъ спѣшилъ изгладить самый намекъ на минутное колебаніе съ своей стороны передъ этими посторонними людьми, почтительно произносившими имя его жены.

XXI.

Маевскій никому не сказалъ ни слова объ этой неожиданной подробности своей покупки. Его самого она безпокоила не особенно долго: онъ бережно спряталъ бумаги, полученныя въ обмѣнъ за цѣлое состояніе, и вполнѣ расположенъ былъ видѣть въ этомъ, дѣйствительно, не болѣе, какъ общепринятый пріемъ.

Съ Лидіей онъ не обмѣнялся ни однимъ словомъ по поводу всего этого дѣла, честь котораго безспорно принадлежала ей. Нестерпимая манера, которую она съ радостью готова была бы промѣнять на какія угодно домашнія бури, сцены и дрязги! Она теряла всякое хладнокровіе, она ихъ вызывала, она шла на встрѣчу столкновеніямъ и ничего не достигала. Онъ во всемъ предоставлялъ ей поступать, какъ ей угодно, и неизмѣнно уклонялся отъ всякихъ объясненій. Онъ являлся въ ея комнаты при постороннихъ и исчезалъ, какъ только грозила опасность остаться съ глазу на глазъ.

Большею частью, Артемій Николаевичъ жилъ въ городѣ; всѣ знали, что онъ усиленно занимается, и потому это никого не удивляло.

Онъ еще болѣе свыкся съ мирной тишиной своего кабинета, выходившаго во дворъ и на сѣверъ, почему въ немъ не бывало слишкомъ жарко. Грохотъ экипажей также доносился слабо; въ открытыя окна врывались типичныя выкрикиванія разнощиковъ, порой явственно доносилась перебранка кухарокъ съ дворникомъ, дѣтскій ревъ или унылые звуки шарманки. Когда Артемій Николаевичъ занимался — онъ ничего не слышалъ; отдыхая, онъ даже прислушивался иногда съ добродушнымъ интересомъ.

Въ одинъ изъ тѣхъ теплыхъ, сѣренькихъ дней, когда въ воздухѣ водворяется подозрительная тишина, всѣ ходятъ съ распущенными зонтиками и все кажется, что вотъ сейчасъ пойдетъ дождь, а между тѣмъ это сейчасъ длится цѣлые часы — въ одинъ изъ такихъ дней, Артемій Николаевичъ услышалъ звонокъ въ передней и инстинктивно взглянулъ на часы. Онъ дѣлалъ это при каждомъ звонкѣ, чтобы знать, не пришелъ-ли только-что какой-нибудь поѣздъ или пароходъ. Случалось часто, что Лидія Петровна неожиданно пріѣзжала съ дачи, чтобы отправиться вечеромъ въ какой-нибудь загородный театръ, концертъ или на гулянье. Обыкновенно собиралось нѣсколько молодыхъ дамъ со своими кавалерами; все это пріѣзжало и уѣзжало, раздавались безчисленные звонки, являлись коми съ картонками и свертками, слышался смѣхъ и французская болтовня.

Артемій Николаевичъ уходилъ изъ дому. Съ нѣкоторыхъ поръ даже его рабочій кабинетъ не всегда спасалъ его отъ соприкосновенія съ этимъ антипатичнымъ ему „свѣтомъ“. Случалось, что у какой-нибудь восхитительной шалуньи внезапно являлась фантазія заглянуть въ святилище настоящаго, серьёзнаго ученаго, какъ могло явиться дѣтское любопытство видѣть сумасшедшаго. Она появлялась съ смѣлой, неподражаемой развязностью хорошенькаго личика, принимаемаго за самый неоспоримый всемірный паспортъ, внося за собой запахъ французскихъ духовъ, шелестъ легкихъ одеждъ, звонкія восклицанія и оживленную мимику. Артемій Николаевичъ переживалъ нѣсколько минутъ томительнаго, глупаго, неловкаго недоумѣнія…

Убѣдившись, что въ этотъ часъ никто не могъ пріѣхать, Маевскій спокойно прислушивался, пока Вильгельмъ вошелъ въ кабинетъ съ свойственной ему раздражающей медленностью, аккуратно притворилъ за собой дверь и тогда только доложилъ, что его спрашиваетъ какая-то дама. Этого слова было достаточно, чтобы Маевскимъ сейчасъ же овладѣло нѣкоторое безпокойство; онъ неохотно пошелъ за нѣмцемъ.

Радостное восклицаніе сорвалось съ губъ молодого ученаго, когда онъ неожиданно увидѣлъ Риту, стоявшую на порогѣ залы, прислонившись плечомъ къ косяку двери. Дѣвушка повернула голову, и на свѣтломъ квадратѣ противоположнаго окна обрисовались правильныя линіи ея рѣзкаго профиля.

— Вотъ это кто!.. и вамъ не стыдно ждать въ передней?!. привѣтливо подошелъ къ ней Маевскій.

Рита страшно исхудала и поблѣднѣла; ея темные глаза казались непомѣрно большими и они встрѣтили Маевскаго такимъ непріязненнымъ, холоднымъ взглядомъ, что онъ невольно опустилъ протянутыя руки.

— Я къ вамъ на минуту, по дѣлу… проговорила она сухо. — Я вышла только нѣсколько дней и не могла раньше…

Она опустила руку въ карманъ, вынула замшевый кошелекъ и стала доставать изъ него деньги. Артемій Николаевичъ смотрѣлъ съ изумленіемъ.

— То есть… вы что же хотите, Маргарита Ивановна?..

— Отдать вамъ часть моего долга.

— Богъ мой!.. это… это… это не великодушно, Маргарита Ивановна! Нельзя такъ безжалостно казнить человѣка… Я знаю ваше положеніе; вы хотите уничтожить меня долгомъ, котораго вы вовсе и не дѣлали, который, выходитъ, я же самъ навязалъ вамъ…

— Съ легкомысліемъ богатаго человѣка, мѣрящаго міръ на свой аршинъ, досказала саркастически Рита. — Я понимаю, что вамъ это непріятно, но не въ моей власти избавить васъ отъ послѣдствій вашего собственнаго поступка. Въ общей палатѣ я заплатила бы семь рублей — теперь я заплачу пятьдесятъ — вы имѣли удовольствіе знать, что родственница вашей жены лежитъ въ приличной комнатѣ:

— Я этого хотѣлъ?.. спросилъ онъ голосомъ, дрожавшимъ отъ незаслуженной обиды.

— Можетъ быть, и нѣтъ. Быть можетъ, вы просто, по старому знакомству, пожелали облагодѣтельствовать бѣдную женщину. Вы только немножко безцеремонно забыли спросить ея позволенія!..

Блѣдныя губы Риты дрожали; яркія пятна выступали на ея щекахъ. Она была еще слишкомъ слаба, чтобы такъ волноваться.

— Вы хоть бы сѣли… войдите-жь въ комнату, Бога ради! просилъ умоляющимъ голосомъ Маевскій.

Дѣвушка молча перешагнула порогъ залы, чувствуя, что ей сдѣлается дурно, если она не послушается.

— Нѣтъ, тутъ гадко, хаосъ… пойдемте въ мой кабинетъ! робко настаивалъ хозяинъ.

— Все равно, и тутъ есть стулья.

Рита сѣла гдѣ попало, у стѣны. Случайно ей бросились въ глаза ассигнаціи, машинально зажатыя въ ея рукѣ. Она молча протянула ихъ Маевскому.

— Нѣтъ, нѣтъ! вы меня простите, Маргарита Ивановна… Вы умная женщина, вы не захотите смотрѣть такъ узко и мелочно… Я поступилъ легкомысленно — неужели это такое ужь преступленіе, котораго и простить нельзя? Вы, больная, измученная, станете убивать послѣднія силы, по моей винѣ… Гдѣ же тутъ справедливость?..

— Да, это такъ; я не могу спорить противъ этого. Несчастное свойство ошибочныхъ поступковъ, Артемій Николаевичъ, что они всегда влекутъ за собой какое нибудь зло! Уничтожить сдѣланное никто не можетъ — этому всѣмъ равно приходится покоряться. Я вовсе не хочу васъ казнить, я совсѣмъ не о васъ и думаю. Я многое» перенесла въ своей жизни, но я еще никогда не испытывала благодѣянія и я не вижу, что обязываетъ меня къ этому теперь?.. Вы находите болѣе логичнымъ, чтобы за ваше легкомысліе расплачивались не вы, а я?..

Маевскій безпомощно слушалъ, опустивъ голову. Рита еще разъ подняла руку, и онъ покорно взялъ изъ нея деньги.

— Да! право вы имѣете поступать такимъ образомъ, проговорилъ онъ возмущенный: — но право условное, а не разумное!

— Да? у меня нѣтъ разумнаго права отстаивать себя? потому что я женщина или потому, что вы богаты, а я бѣдна?..

— Да-съ, именно потому, что я богатъ, а вы бѣдны; потому что нѣтъ правды въ самой основѣ этого положенія. Вы, разумная женщина, должны это понимать!

Рита разсмѣялась, встала со стула и подняла свое болѣзненное лицо, все свѣтившееся невыразимой ироніей.

— Вотъ это такъ логика богатыхъ людей! Сама правда должна служить вамъ, какъ служитъ цѣлый міръ… Вы вспоминаете и о ней, если вамъ выгоднѣе за нѣсколько рублей избавить себя отъ гнетущаго впечатлѣнія… Вы не стѣсняетесь обращать все противъ насъ, заставлять расплачиваться вдвойнѣ даже и за невыгоды собственнаго положенія… Мнѣ предоставляется бѣдствовать до тѣхъ поръ, пока чьи нибудь изнѣженные нервы не возмутятся тривіальнымъ зрѣлищемъ — здѣсь кончаются мои права и начинаются обязанности передъ высокими движеніями чужой души!!.

Рита судорожнымъ движеніемъ руки заставляла быстро вращаться въ воздухѣ соломенную шляпу, задѣтую резинкой за ея палецъ. Рука вертѣлась все стремительнѣе, резинка вытягивалась, шляпа описывала кругъ шире…

Маевскій машинально слѣдилъ за нею глазами.

— Если вы даже и правы, Маргарита Ивановна, въ васъ говоритъ теперь не философія, а чувство какого-то чрезмѣрнаго озлобленія, замѣтилъ онъ неосторожно.

— Да?.. сверкнула она глазами: — Вы, господинъ ученый, полагаете, что легко опредѣлить мѣрку для человѣческаго озлобленія? судить, когда оно переходитъ границы… чего, скажите?! благоразумія, приличія или собственныхъ силъ?

— Справедливости, Маргарита Ивановна. Нельзя выхватить отдѣльную личность и заставлять ее расплачиваться за ложь всего склада жизни. Вы, пожалуй, можете презирать меня за мое богатство, но поступать противъ здраваго смысла изъ одного желанія уязвить или изъ узкаго самолюбія — это все-таки не умно и недостойно такой женщины, какъ вы.

— Такой женщины, какъ я! повторила она съ горечью.

— Да, человѣка мыслящаго прежде, чѣмъ женщины…

Маевскій запнулся: резинка лопнула, шляпа вырвалась изъ, рукъ Риты, стремительно перелетѣла комнату и покатилась но паркету. Артемій Николаевичъ поднялъ и принесъ ее.

— Прощайте… проговорила Рита порывисто. — Этого спора мы никогда не кончимъ. Дѣлать нечего, предоставьте мыслящему человѣку право поступаться здравымъ смысломъ въ пользу своего личнаго — хотя бы самолюбія!.. Прощайте.

— И вы пришли, Маргарита Ивановна, только для того, чтобы такъ обидѣть меня? вѣдь мы съ вами не видались очень давно.

Рита, отвернувшись, смотрѣла въ длинную анфиладу раззоренныхъ комнатъ. Она видѣла его въ первый разъ женатымъ человѣкомъ… Она слишкомъ многое знала стороной, чтобы рискнуть предложить какой нибудь вопросъ о его личной судьбѣ. Она не двигалась, выжидая безсознательно, не прибавитъ-ли онъ чего нибудь.

Безъ сомнѣнія, Маевскій заговорилъ бы о себѣ, о своей роковой ошибкѣ съ этой удивительной женщиной-товарищемъ, съ которой одной когда-то онъ былъ вполнѣ откровененъ; это было бы для него самого огромнымъ облегченіемъ — его удержало замѣчаніе Лидіи, что Рита влюблена въ него. Артемій Николаевичъ ни разу не позволилъ себѣ раздуматься на такую тему; онъ сказалъ себѣ, что не вѣритъ этой злой клеветѣ недобросовѣстной женщины… Но онъ не могъ забыть ея словъ.

Рита подождала напрасно и тихо пошла къ двери. Онъ малодушно стыдится сознаться, что она была права въ своемъ сужденіи о его женѣ… Онъ считаетъ своей обязанностью разыгрывать передъ нею комедію, онъ не нуждается въ ея участіи… Она не станетъ навязывать того, чего у нея не просятъ. Въ прихожей она еще разъ холодно простилась съ нимъ и ушла.

Несмотря на свою слабость, дѣвушка не замѣтила, какъ дошла до дому. Она думала о томъ, что видѣла въ послѣдній разъ этого человѣка, котораго любила такъ долго и такъ мучительно. Она пошла къ нему потому, что не могла отказать себѣ въ удовлетвореніи высказать свое негодованіе, показать всю мѣру необдуманности его непрошеннаго вмѣшательства въ ея жизнь. Для того, чтобы отдавать по частямъ остальной долгъ, она не станетъ больше подвергать себя черезчуръ тяжелому волненію…

XXII.

Подъ воротами своего дома Рита столкнулась съ Ипполитомъ; онъ летѣлъ куда-то такъ поспѣшно, что чуть не сшибъ ея съ ногъ.

— Рита, Рита! гдѣ вы были? кто позволилъ вамъ выйти двумя днями раньше?

— Сама себѣ позволила, отвѣтила она, не останавливаясь.

— Это ужасно! я не предполагалъ, что вы точно ребенокъ, котораго нельзя оставить одного, чтобы не случилось какой нибудь бѣды. Я, конечно, не спустилъ бы васъ съ глазъ сегодня. И что такое вамъ понадобилось, чего бы я не могъ сдѣлать за васъ?

— Ужь на этотъ разъ, дѣйствительно, не могли бы, отозвалась она съ первыхъ ступенекъ лѣстницы.

— И, навѣрное, все вздоръ… не унимался юноша.

Новая комната, найденная Ипполитомъ, была хоть и маленькая, но гораздо лучше прежней. Рита въ изнеможеніи бросилась на кровать; она вся горѣла отъ усталости… Вдругъ, неожиданно цѣлый потокъ безсильныхъ, нервныхъ слезъ хлынулъ изъ ея глазъ… Она спрятала голову въ подушку, и только плечи ея сотрясались отъ беззвучныхъ рыданій.

Ипполитъ, закусивъ губу, мрачно смотрѣлъ на нее.

— Вотъ видите, Рита! заговорилъ онъ съ упрекомъ. — Вы такъ слабы и такъ раздражительны, что не можете выносить даже воздуха и простой усталости — а меня все гоните… Я говорю, что вы только напрасно храбритесь.

Рита приподняла голову и старалась пересилить себя.

— Охъ!.. воды бы дали… что-ли…

Юноша бросился со всѣхъ ногъ.

— Спасибо… Нѣтъ, вы не думайте, что я такая ужь безсильная… Это я столько злилась, что и здороваго сердца не хватило бы… Это не повторится, я вамъ обѣщаю.

— Злились?.. повторилъ Ипполитъ подозрительно.

— Ну, да! Артемію Николаевичу вашему двадцать рублей въ счетъ долга снесла… Не смѣйте, не смѣйте говорить объ этомъ! повелительно замахала она рукой, когда онъ, весь вспыхнувъ, хотѣлъ возразить. — Не раздражайте меня, вы вѣдь знаете свою обязанность…

Рита сѣла на кровати, нѣсколько разъ глубоко вздохнула всей грудью, отвела отъ лица волосы и ласково посмотрѣла на Огулева.

— Скажите, когда, наконецъ, вы бросите няньчиться со мной? Когда вамъ надоѣстъ роль моего… какъ это говорится? — ангела хранителя?.. Послушайте, вы не боитесь такихъ страшныхъ словъ?.. Ипполитъ… подите сюда…

Онъ упрямо стоялъ на другомъ концѣ комнаты.

— Ну, я приду къ вамъ, а мнѣ надо отдыхать.

Онъ сейчасъ же покорно подошелъ и остановился у самой кровати, но такой сумрачный, съ такимъ тяжелымъ выраженіемъ въ своихъ молодыхъ глазахъ, что лицо Риты разомъ стало совсѣмъ серьёзное.

— Вотъ что, заговорила она дѣловымъ, покойнымъ тономъ: — завтра я пойду въ редакцію. Не противорѣчьте, это не поможетъ. Я чувствую, что могу… Вы же извольте отправляться заниматься; вечеромъ можете навѣстить меня.

Огулевъ молчалъ.

— Ну, что же?..

— Слушаю-съ.

— Вы злитесь?

— По какому праву?

— Вотъ это еще ново! проговорила она съ досадой. — Не заводите глупыхъ комедій, Ипполитъ. Вы знаете, что потеряли бездну времени… Я полагаю, достаточно, что вы срѣзались изъ-за меня, недостаетъ, чтобы еще и къ переэкзаменовкѣ не приготовились какъ слѣдуетъ…

— Вы просто жить мнѣ не дадите съ этой переэкзаменовкой! Вотъ ужь сейчасъ видна женщина…

— Позволяю вамъ говорить въ утѣшеніе себѣ все, что вамъ нравится — только учитесь вы, ради Христа!

— Начну, когда буду въ состояніи…

— Это еще что?..

— То, что я теперь не могу… не хочу и не буду.

Рита смотрѣла на него во всѣ глаза.

— Мнѣ останется только попросить васъ забыть дорогу ко мнѣ. Вы понимаете, что я не могу брать на себя вашихъ сумасбродствъ.

— О Господи, что за формализмъ! Вы чувствуете… что въ моихъ… сумасбродствахъ виноваты вы, положимъ… И вы желаете поправить дѣло тѣмъ, что запретите мнѣ ходить къ вамъ? Вы полагаете, что послушный мальчикъ отправится и засядетъ за книжки?.. Что это такъ… просто?..

Лицо Риты окончательно омрачилось. Уже не въ первый разъ она видѣла, что ея дружескія, братскія отношенія къ этому юношѣ незамѣтно выродились во что-то совсѣмъ другое. Ея болѣзнь создала между ними совсѣмъ особенную интимность. Вполнѣ безпомощная, она ежеминутно чувствовала на себѣ его покровительство, его заботливость, нѣжную и внимательную… Его симпатія была черезчуръ горяча, его усердіе слишкомъ безпредѣльно, его обращеніе неровно, настроеніе подозрительно измѣнчиво… Впереди это сулило ей лишнюю заботу, новый разрывъ, новую утрату въ ея безотрадномъ одиночествѣ.

— Вы разсердились? спросилъ тихо Ипполитъ, послѣ длинной, длинной паузы, во время которой она сидѣла, глубоко, невесело задумавшись, а онъ тревожно слѣдилъ за ней.

Рита подняла голову и печально взглянула ему въ глаза.

— Ипполитъ Петровичъ… какая я, вы знаете… искалѣченная! Я не могу всегда думать и за другого, мнѣ въ пору свое, повѣрьте мнѣ… будьте вы, голубчикъ, благоразумны сами…

XXIII.

Прошло больше мѣсяца. Удушливый іюльскій зной стоялъ надъ Петербургомъ. Зноемъ вѣяло отъ блѣднаго, безоблачнаго неба, плотныхъ каменныхъ стѣнъ и раскаленныхъ тротуарныхъ плитъ, отъ пыльныхъ мостовыхъ, безпрестанно поливаемыхъ, гдѣ изъ длинной кишки, привинченной къ тумбѣ, гдѣ и просто изъ ведерышка и почти моментально же высыхающихъ; исковерканныя мостовыя, взломанные водопроводы, груды вывернутыхъ булыжниковъ и правильныхъ столбиковъ торцовъ, кучи черной грязи, котлы со смолой и асфальтомъ, да деревянныя рогатки первобытнѣйшей конструкціи, а нѣтъ, такъ и просто длинныя лѣстницы громоздили безобразно тамъ и сямъ широкія улицы. Въ раскаленномъ воздухѣ запахъ дегтя, извести и краски соединялся съ неизбѣжной лѣтней городской вонью. Въ садахъ и скверахъ сновала совсѣмъ особенная, лѣтняя публика.

По набережной Невы шелъ Антонъ Мокутинъ своей медленной, лѣнивой походкой, направляясь къ Литейному мосту. Мокутины жили на дачѣ въ Лѣсномъ, какъ и два предъидущія лѣта, и Вѣра каждый день неизмѣнно жаловалась на то, какъ ей надоѣлъ Лѣсной, и завидовала богатымъ людямъ, имѣющимъ возможность мѣнять дачи.

На Невѣ воздухъ былъ значительно чище и свѣжѣе. Антонъ еще убавилъ шагу и присматривался къ шедшей въ нѣсколькихъ саженяхъ передъ нимъ молодой женщинѣ въ платьѣ грубой сѣрой матеріи, которую дамы называютъ toile du nord, въ соломенной шляпѣ. Въ этой фигурѣ было что-то неуловимо знакомое, но Антонъ всегда находилъ, что лѣтніе костюмы ужасно мѣняютъ женщинъ, и лѣтомъ съ нимъ случалось сплошь и рядомъ, что онъ не узнавалъ своихъ знакомыхъ. Онъ колебался до тѣхъ поръ, пока дама не взглянула на рѣку, повернувъ къ нему профиль.

— Рита! крикнулъ Антонъ.

Она быстро оглянулась, остановилась и безъ всякаго видимаго удовольствія ждала, чтобы онъ нагналъ ее.

— Ну, такъ и есть! непремѣнно всѣ вы понадѣваете себѣ на головы какіе-нибудь грибы да корзины, замотаетесь во что-то безцвѣтное и безформенное, такъ что надо носъ къ носу столкнуться, чтобы узнать собственную жену.

Антонъ крѣпко пожалъ руку Риты и безцеремонно заглядывалъ ей подъ шляпку.

— Нѣтъ, да вы и въ самомъ дѣлѣ измѣнились? плохо поправляетесь, Рита, пора бы ужь. А все оттого, что сидите здѣсь; тутъ и здоровому-то только и остается, что заболѣть. Хоть бы къ намъ когда глаза показали: въ Лѣсной рукой подать и стоитъ грошъ, все-таки освѣжились бы.

— Некогда, отвѣтила Рита, нехотя.

— Ну, что пустяки говорить!..

Рита шла молча.

— Послушайте, вы это куда бѣжите? домой? пригласите меня хоть на часокъ, я такъ давно не видалъ васъ.

— Нѣтъ, что… у меня гадко… душно, солнце печетъ…

— Авось не сгоримъ.

— Далеко. Что вамъ за охота за семь верстъ киселя хлебать?

— Это ужь мое дѣло. Ну, не хотите къ вамъ, такъ вотъ что: въ Лѣтній садъ пойдемте…

— Вотъ гадость еще! терпѣть не могу Лѣтняго сада…

— Да что вы капризничаете, точно нервная барышня? Ну, такъ постойте же, я ужь знаю что: сейчасъ на извощикѣ за собственный двугривенный доставлю васъ въ Михайловскій садъ — лучше этого въ Питерѣ ничего не найдешь.

Рита уступила, такъ какъ, очевидно, Антонъ не расположенъ былъ оставить ее въ покоѣ. На извощикѣ дѣвушка объявила, что она не можетъ говорить подъ этотъ грохотъ, но въ широкой, тѣнистой аллеѣ, на скамеечкѣ подъ роскошной, старой липой, всѣ пути къ отступленію были отрѣзаны.

Антонъ разсказалъ, какая скука въ Лѣсномъ, какъ Вѣра и maman нигдѣ не умѣютъ создать себѣ никакой жизни и лѣтомъ пробавляются все тѣмъ же зимнимъ нытьемъ и ворчаньемъ.

— Право, я боюсь, что и дѣти мои удадутся такія же… унылыя! весь вѣкъ съ минорной ноты тянуть будутъ…

— Очень возможно, если вы во-время никакихъ мѣръ не примете, оживленно поддержала его Рита. — Я ужь не знаю, можно ли сдѣлать человѣку большее зло, какъ прививъ ему разъ навсегда этотъ кислый взглядъ на весь Божій міръ! Такимъ женщинамъ закономъ бы слѣдовало запретить заниматься воспитаніемъ дѣтей — подобное вліяніе можетъ убить въ зародышѣ всякую энергію, бодрость, всякую вѣру въ себя; научитъ только плакаться всю жизнь на судьбу, на другихъ, на себя, на всѣхъ и на все. А людей надо учить жить. Вы, какъ думаете, Антонъ? вѣдь это очень трудно: умѣть житъ!

Рита повернулась и посмотрѣла ему въ лицо слегка прищуренными, странно оживившимися глазами.

— Смотря, какъ вы это понимаете. Умѣть отстаивать себя, умѣть бороться…

— Нѣтъ, нѣтъ, не то! бороться лучше или хуже сама нужда всегда научитъ. Умѣть жить, я хочу сказать… умѣть страдать возможно меньше… Смотрѣть на жизнь съ простой и свѣтлой, примиряющей точки зрѣнія… Не искать въ ней только зла, неоправдавшихся надеждъ, неудовлетворенныхъ запросовъ… Все — или ничего! это громкая, дѣтская фраза… Умѣть цѣнить и что-нибудь…

Антонъ смотрѣлъ на нее внимательно.

— Какъ я удивленъ, Рита, что вы это говорите! Принять мѣры, сказали вы… легко сказать! Какъ могу я, напримѣръ, создать моимъ дѣтямъ другую атмосферу?

— Да ужь научить не можетъ тотъ, кто и самъ не умѣетъ, это ясно. Онъ можетъ только сознавать необходимость лучше, чѣмъ всякій умѣющій.

— Прежде бывало хоть лѣтомъ полегче, продолжатъ свое Антонъ: — когда Ипполитъ жилъ съ нами. Теперь и тотъ сбѣжалъ.

— Отъ хорошей жизни! проговорила Рита, глядя въ сторону.

— Не знаю ужь только-ли отъ этого…

Она молчала и не поворачивала головы.

— Онъ вамъ не говорилъ, Рита? вы его такъ часто видите.

— Нѣтъ, не говорилъ. Вы почему знаете, что я его часто вижу?

— Я слышалъ случайно, стороной.

— Странно!..

Рита встала и опять сѣла, измѣнивъ позу; она бросила на своего собесѣдника короткій, пытливый взглядъ и вдругъ покраснѣла.

Антонъ вертѣлъ въ рукахъ какую-то вѣточку. Былъ-ли весь этотъ разговоръ случайнымъ плодомъ случайной встрѣчи, или онъ имѣлъ опредѣленное намѣреніе видѣть ее и говорить съ ней? Его молчаніе было подозрительно и невыразимо раздражало ее; стоило ему продлиться еще нѣсколько минутъ, чтобы она потеряла всякое самообладаніе.

— Послушайте, Антонъ… Со мной всякіе намеки совершенно лишняя вещь, вы это должны знать. Говорите прямо, это, по крайней мѣрѣ, скорѣе ведетъ къ цѣли… Если вы знаете что-нибудь, вы, вѣроятно, знаете и все. Вы… быть можетъ, тетка… вы хотите… вы считаете себя въ правѣ спросить у меня отчетъ въ поведеніи Ипполита? Васъ удивляетъ эта внезапная дружоба между мной и двадцати-лѣтнимъ юношей? Васъ, вѣроятно, раздражаетъ, что въ заботахъ обо мнѣ, въ началѣ моей болѣзни, онъ запустилъ свои занятія и срѣзался на экзаменѣ?

Рита больше не отворачивалась. Она предоставляла ему смотрѣть въ ея лицо, а на немъ было то страдальческое выраженіе, съ какимъ приступаютъ къ мучительному признанію.

Антонъ не воспользовался этимъ дозволеніемъ. Все его вниманіе было, по прежнему, обращено на небольшую гибкую вѣточку.

— Вы только ошиблись въ вашемъ множественномъ числѣ, отвѣтилъ онъ серьёзно, когда Рита замолчала: — ни Анна Павловна, ни тѣмъ болѣе Вѣра ничего не подозрѣваютъ; онѣ недовольны, конечно, его отказомъ ѣхать на дачу, но какъ онѣ объясняютъ себѣ это, я даже не знаю — онѣ вообще всегда поглощены собой. А я, Рита… не то, чтобы я собственно признавалъ за собой право — вѣдь онъ мнѣ даже не братъ… я просто, по моему расположенію къ нему и еще болѣе къ вамъ… (Антонъ остановился, подъискивая выраженіе. Рита напряженно слушала)… Я стараюсь объяснить это какъ-нибудь понятно для себя, кончилъ онъ просто.

— Да, это дѣйствительно ужасно смѣшно, что такой мальчикъ влюбился въ меня! Вы не думаете, вы не смѣете думать, чтобы я это чѣмъ-нибудь вызывала, желала, хотя бы только предвидѣла! Я поняла слишкомъ поздно. Я всегда дорожила его дружбой, это правда. У меня совсѣмъ нѣтъ близкихъ людей, вы знаете… Онъ славный мальчикъ… Я съ нимъ отдыхала, была на распашку… ну, просто живымъ словомъ перекинуться, вѣдь нельзя же совсѣмъ вытравить въ себѣ эту человѣческую потребность! Ну, даже подурачиться иногда… пожурить его… поучить… ну, чѣмъ-нибудь развлечься, наконецъ!..

— Я такъ и понималъ всегда, вставилъ не громко Антонъ. Ея тонъ, ея отрывистыя, безпорядочныя фразы производили на него невыразимо-тяжелое впечатлѣніе какого-то тоскливаго метанья…

— Онъ влюбился… конечно, только потому, что ему двадцать два года!

Рита замолчала и, прищурившись, смотрѣла въ глубь аллеи.

— Скажите, чего собственно вы боитесь? спросила она, повернувшись къ нему и снова оживляясь. — Не поймите меня невѣрно: какъ бы далеко ни заходили ваши догадки, онѣ справедливы. Но какое зло видите вы въ этомъ для него? Неужели, по вашему, ему лучше влюбиться въ хорошенькую рожицу, въ искусное кокетство или въ такое же искреннее чувство другого такого же юнаго существа? Что-жъ, жениться ему въ двадцать два года? или испортить чужую жизнь? или мучиться неудовлетворенной страстью?

— Зачѣмъ вы все о немъ, а вы сами, Рита?!.. спросилъ Антонъ, вмѣсто всякаго отвѣта.

— Нѣтъ, я хочу оправдаться за него. Я хочу, чтобы вы поняли, что никакого вреда ему не принесетъ эта эксцентрическая любовь. Я его буду беречь, я его не отвлеку отъ занятій, я избавлю его отъ другого, быть можетъ, вреднаго или неудачнаго увлеченія и потомъ я его преблагополучно женю на хорошенькой, веселенькой дѣвочкѣ… непремѣнно на веселенькой, Антонъ! О, я увѣрена, что до тѣхъ поръ ему успѣютъ надоѣсть и мои строгія убѣжденія, и скучные вкусы, и аскетическія привычки!..

— А вы сами, Рита? проговорилъ во второй разъ Антонъ.

— Все-таки это любовь, такъ сказать, высшаго порядка, продолжала она, не обращая вниманія на его вопросъ: — любовь къ женщинѣ, которую онъ считаетъ выше себя. Она зародилась и поддерживается чистымъ порывомъ симпатіи къ чужому страданію. Вы видите, Антонъ, я возвышаюсь до такой философіи, что сознаю это, говорю во всеуслышаніе и не ощущаю никакой самолюбивой обиды. Меня не тяготитъ его жалость, вѣдь я сама знаю, что меня можно и стоитъ жалѣть!

— Но вы, вы-то сами, Рита? спросилъ въ третій разъ еще настойчивѣе Антонъ.

— Пойдемте по аллеѣ…

Рита встала. Она не могла заговорить о себѣ, такъ сидя, близко около него.

— Я!!! начала она не вдругъ и молча сдѣлала еще нѣсколько шаговъ. — Я не влюблена ужь, конечно. Я, Антонъ, хочу попробовать размягчить собственное сердце… попытаться растопить цѣлую неподатливую кору горечи, сухого безучастія даже къ себѣ самой! Я хочу знать, не зависитъ-ли моя старческая усталость въ двадцать восемь лѣтъ, моя смертельная хандра, главнымъ образомъ, отъ моей… одичалости, отъ этой малодушной боязни чужого участія… Старыя дѣвы, большею частью, злы и раздражительны — это твердитъ единодушно цѣлый міръ. Какъ знать! чего добраго, я сдѣлаюсь кротка и добродушна въ концѣкоццовъ!..

— Я не знаю, какъ это назвать… Вы продѣлываете надъ собой какой-то сознательный экспериментъ?!..

— Вотъ, вотъ!.. c’est le mot, Антонъ! Экспериментъ. И скажите, почему бы мнѣ не заниматься такимъ любопытнымъ дѣломъ? Для чего мнѣ себя беречь? чего ждать? Что интереснѣе этого можете вы предложить мнѣ? И что должно остановить меня? Отвлеченная нравственность?.. Кто нибудь назоветъ это развратомъ… Такъ это неправда. Тутъ слишкомъ много искренней симпатіи, слишкомъ чистая атмосфера неиспорченной юности, слишкомъ много разсудка, Антонъ.

— Рита, Рита! Я въ жизни не видалъ женщины умнѣе, страннѣе и несчастнѣе васъ!.. выговорилъ Антонъ съ неудержимымъ порывомъ.

— Кто-жь вамъ говоритъ о счастьѣ!.. Все равно… Я проживу, навѣрное, не долго… Нельзя жить безъ всякаго запаса нравственныхъ силъ…

— Въ такомъ экспериментѣ можно изжить и послѣднія.

— Тѣмъ лучше, отвѣтила Рита съ полнымъ убѣжденіемъ.

Длинная аллея кончилась заборомъ, идти дальше было некуда

— Вотъ и прекрасно… теперь прощайте, Антонъ, остановилась Рита и протянула ему руку. — Если вы все-таки боитесь за Ипполита, то напрасно. Если вы чувствуете отвращеніе къ подобнымъ экспериментамъ, мнѣ это жаль, потому что я васъ люблю.

Антонъ, молча, наклонился и поцѣловалъ ея руку; въ увлеченіи поцѣловалъ женщинѣ руку въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ былъ влюбленнымъ женихомъ Вѣры.

XXIV.

Дачная жизнь въ Петергофѣ катилась однимъ непрерывнымъ праздникомъ. Всѣ извощики, всѣ разнощики, всѣ лавочники знали дачу Маевскихъ; она служила притягательнымъ центромъ для молодежи, и свита поклонниковъ Лидіи разросталась съ удивительной быстротой. Ея туалеты приводили въ сокрушеніе дамъ; блистательныя кавалькады съ красивой амазонкой во главѣ не имѣли себѣ подобныхъ; легкіе, лѣтніе экипажи шныряли по парку, спѣша на затѣянную ею прогулку, на какой нибудь пикникъ, фейерверкъ или завтракъ. Но въ общественномъ положеніи Лидіи Петровны чувствовался нѣкоторый, едва уловимый переломъ: нѣкоторые степенные, не слишкомъ молодые мужья старались удержать своихъ женъ отъ интимной близости съ модной красавицей; осторожныя маменьки начинали избѣгать возить своихъ дочерей на ея вечера; на музыкѣ Лидія Петровна все чаще и чаще оставалась совсѣмъ одна въ цѣлой толпѣ увивавшихся мужчинъ… Лидія безсознательно поддавалась предательскому теченію; она начинала позволять себѣ кое-какія эксцентричности въ туалетахъ и привычкахъ… Напримѣръ, бросая безразсудныя деньги на живые цвѣты зимой, она совершенно изгнала ихъ изъ своего дома лѣтомъ; никто не видалъ въ ея рукахъ букета, съ тѣхъ поръ, какъ ихъ могли имѣть всѣ… Купальный костюмъ Лидіи Петровны изъ розовой фланели виднѣлся издали съ пристаней и пароходовъ и былъ извѣстенъ рѣшительно всѣмъ. Сами по себѣ, это были невинныя мелочи, но, накопляясь, онѣ придавали извѣстный оттѣнокъ шаткой репутаціи свѣтской львицы.

Маевскій почти всегда отсутствовалъ. Всѣ вѣрили его научнымъ занятіямъ, но въ тоже время всѣ удивлялись искуству жены, умѣвшей убѣдить человѣка, не связаннаго никакой службой, что лѣтомъ пріятнѣе жить въ Петербургѣ, чѣмъ на дачѣ! Никто бы не повѣрилъ, что въ этомъ Лидія Петровна была неповинна… Людямъ часто приходится отвѣчать нетолько за то, что они дѣйствительно сдѣлали, но и за то, что только могли бы сдѣлать!

Князь Амосьевъ проводилъ въ Петергофѣ всѣ минуты, какія только могъ урвать у лагерной жизни, но такъ какъ такихъ минутъ немного, а вѣчный банкетъ Лидіи Петровны шелъ своимъ чередомъ, то Левъ Алексѣевичъ переживалъ далеко не безмятежное лѣто. Хотя съ первой весенней поѣздки за дачей прошло всего мѣсяца три, этотъ опытный jeune premier дамскихъ салоновъ уже совсѣмъ не вѣрилъ женщинѣ, любви которой онъ добился съ такимъ трудомъ. Онъ отлично понималъ, что въ безпощадномъ кокетствѣ Лидіи со всѣми и каждымъ ему будетъ всѣхъ труднѣе уловить ту минуту, когда заговоритъ не одно уже тщеславіе въ прославляемой женщинѣ, а неподдѣльный, личный интересъ.

Маленькія размолвки и ревнивыя выходки Амосьева пріятно разнообразили дачную жизнь Лидіи Петровны до тѣхъ поръ, пока одна изъ нихъ не послужила поводомъ для внезапно разразившейся грозы…

Левъ Алексѣевичъ вернулся въ лагерь взбѣшенный чѣмъ-то въ поведеніи Лидіи на вечерѣ, съ котораго ему пришлось уѣхать прямо на послѣдній поѣздъ, оставивъ ее веселиться и кокетничать на свободѣ. Это была одна изъ тѣхъ мелочей, сокровенный смыслъ которыхъ понятенъ только влюбленнымъ. Не имѣя терпѣнія ждать до слѣдующей поѣздки въ Петергофъ, Амосьевъ въ ту же ночь написалъ длинное, бѣшенное письмо и это письмо попало въ руки Артемію Николаевичу. Это вышло по той слѣпой, простѣйшей случайности, которая гораздо чаще, чѣмъ мы это сознаемъ, играетъ въ жизни роль рѣшающаго фатума, опрокидываетъ самые остроумные разсчеты и выдвигаетъ на сцену событія…

Маевскій стоялъ на балконѣ и безцѣльно смотрѣлъ въ садъ, когда къ дачѣ подошелъ почтальонъ. Артемій Николаевичъ спросилъ, нѣтъ-ли ему письма, взялъ конвертъ, который ему протянули, разорвалъ и прочелъ первыя строки… Только тогда онъ увидѣлъ, что это письмо къ Лидіи, и въ первомъ безотчетномъ испугѣ поднялъ брошенный конвертъ и прочелъ адресъ; смыслъ прочитанныхъ строкъ былъ таковъ, что Маевскій уже сознательно взглянулъ на подпись. Остального письма онъ не сталъ читать и остался стоять на томъ же мѣстѣ, машинально зажавъ его въ рукѣ…

Потомъ Артемій Николаевичъ слегка разгладилъ рукой смятый листокъ, вложилъ его въ разорванный конвертъ, прошелъ въ спальню жены и положилъ письмо на туалетный столикъ. Въ своей комнатѣ онъ захватилъ любимую палку съ янтарнымъ набалдашникомъ и ушелъ въ паркъ.

Лидія Петровна вернулась съ прогулки усталая и слегка озабоченная послѣдней ссорой съ Амосьевымъ. Она очень раздражилась, когда Артемій Николаевичъ опоздалъ къ обѣду на часъ, на два… Наконецъ, она стала разспрашивать людей, не уѣхалъли онъ внезапно въ городъ, сходила даже въ его комнату и не почерпнула никакого объясненія въ ея обычной, безпорядочной обстановкѣ. Лидія Петровна велѣла подавать супъ и сѣла за столъ одна. Послѣ обѣда она была очень довольна, когда за нею заѣхали кататься, и совсѣмъ неожиданно провела очень пріятно вечеръ; молодое общество подало подъ дождь, порядкомъ измокло, почему-то пришло отъ этого въ особенно шаловливое настроеніе и разошлось очень поздно.

Вернувшись домой, Лидія очень удивилась, увидѣвъ свѣтъ въ своей комнатѣ. На порогѣ она остановилась въ полнѣйшемъ изумленіи: въ креслѣ у стола сидѣлъ Маевскій.

— Что нужно вамъ у меня?.. вопрошалъ безъ словъ высокомѣрный взглядъ молодой женщины.

— Вы нашли письмо? спросилъ Артемій Николаевичъ.

Взглядъ Лидіи моментально облетѣлъ всѣ столы и остановился на знакомомъ конвертѣ на туалетѣ. Она быстро подошла, взяла и увидала, что онъ разорванъ.

— Съ какихъ поръ порядочные люди вскрываютъ чужія письма?!.. выговорила она, вспыхнувъ отъ испуга и гнѣва.

— Я сдѣлалъ это нечаянно. Вы не повѣрите, я знаю; но мнѣ это все равно.

Лидія судорожно вертѣла конвертъ. Потомъ, вдругъ ей стало неловко держать его въ рукахъ такъ открыто передъ его глазами… Она швырнула его на столъ и отошла къ окну.

Маевскій облокотился рукою о столъ и не смотрѣлъ на нее.

— Я вамъ не говорилъ ни слова до этихъ поръ… къ чему?! Что могутъ значить мои упреки, если у васъ хватало духу лгать, когда я вамъ вѣрилъ, издѣваться, когда я васъ любилъ! Когда даже и въ низости считается болѣе почетнымъ идти по торной дорожкѣ!.. Вамъ понадобились мои деньги? вы не знаете, какъ охотно, какъ просто я согласился бы отдать ихъ вамъ тогда, когда вамъ угрожало раззореніе! Но на это никто никогда не рѣшится: покушаясь на чужое достояніе, надо непремѣнно одурачить человѣка, надо самой унизиться до продажи себя. За это никто не броситъ камня. Для этого существуетъ даже всѣми принятый терминъ выгодной партіи — такъ часто приходится людямъ имѣть дѣло съ этимъ понятіемъ!..

Лидія стояла неподвижно у окна, къ нему спиной и ждала, когда же начнется дѣло и кончится этотъ наборъ безцѣльныхъ фразъ.

— Вы меня женили… Это еще не такъ удивительно. Гораздо непонятнѣе, какимъ образомъ потомъ вамъ удавалось поддерживать это ослѣпленіе, но и это не ваша заслуга. Я не сваливаю всей отвѣтственности на васъ, я даже не хотѣлъ карать васъ за вашъ обманъ: я виноватъ передъ самимъ собой гораздо больше, чѣмъ можете быть виноваты вы. Я попался въ ловушку, я долженъ нести послѣдствія своей оплошности.

Лидія Петровна начинала прислушиваться съ любопытствомъ.

— Теперь вы меня еще и обманываете. Не какъ мужа, потому что какой же я вамъ мужъ! Вы позорите имя, которое взяли обманомъ. Вы смѣетесь надъ почетнымъ именемъ замужней женщины, какою вы слывете передъ обществомъ. Я не потерплю этого. И для чего вамъ еще лгать и притворяться, когда въ этомъ нѣтъ никакой надобности? Вы можете открыто жить, какъ хотите, гдѣ хотите и съ кѣмъ хотите. Только являйтесь въ своей настоящей роли, Лидія Петровна, и несите одна ея позоръ!

Маевскій всталъ.

— Я буду давать вамъ половину всего, что я имѣю.

Лидія повернулась спиной къ окну и посмотрѣла ему въ лицо.

— Мнѣ довольно моего дома, который вы купили на мое имя. Если ваше состояніе больше, чѣмъ я знаю, если вы сочли нужнымъ скрыть что нибудь отъ меня, тѣмъ лучше для васъ, и мнѣ очень пріятно это слышать.

— Вашего дома?.. повторилъ Маевскій, медленно обнимая смыслъ ея словъ: — хорошо, Лидія Петровна! Вы получите документы на вашъ домъ, вмѣстѣ съ видомъ на жительство. Я съ наслажденіемъ заплачу всѣмъ моимъ состояніемъ за право не жить подъ одной крышей съ вами.

Онъ ушелъ изъ ея комнаты, ушелъ изъ дому сейчасъ, ночью, чтобы лишняго часа не провести подъ этой крышей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ недѣлю, Антонъ Мокутинъ и Ипполитъ Огулевъ въ вокзалѣ варшавской желѣзной дороги провожали Маевскаго, который уѣзжалъ за-границу.

Вильгельмъ сдавалъ драгоцѣнный багажъ, состоявшій изъ библіотеки и лабораторіи; все остальное имущество Артемія Николаевича умѣстилось въ парѣ кожаныхъ чемодановъ. У него набралось еще денегъ тысячъ до двадцати, и онъ чувствовалъ себя совершенно счастливымъ, стряхнувъ разъ навсегда всѣ путы недавняго прошлаго.

— Вѣроятнѣе всего, что вы никогда больше и не заглянете къ намъ въ Россію… проговорилъ Антонъ, когда они, въ ожиданіи звонка, прохаживались втроемъ вдоль длиннаго поѣзда.

— Очень возможно. Да и для чего, посудите сами, Антонъ Ильичъ? воспоминанія я увожу не веселыя. Наука — единственный, несомнѣнный и законный космополитъ, а жизнь тамошняя мнѣ и привычнѣе, и больше по душѣ.

— Да-а… А хорошую аферу вы, въ самомъ дѣлѣ, здѣсь сдѣлали! пріѣхали получать двухсотъ-тысячное наслѣдство, а уѣзжаете даже не съ тѣмъ, съ чѣмъ ѣхали. Такъ, здорово живешь, взяли да и подарили какому-то третьему лицу! Уморительно! воля ваша, уморительно!!

— Вы можете не вѣрить, но объ этомъ я жалѣю всего меньше, отвѣтилъ Маевскій спокойно. — Зачѣмъ мнѣ деньги? чтобы быть вѣчной добычей въ глазахъ разныхъ практическихъ дѣльцовъ? Нѣтъ, Богъ съ ними! пусть ужь и владѣютъ ими тѣ, кому онѣ больше къ лицу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лидія Петровна не была вполнѣ довольна оборотомъ своихъ дѣлъ, ей приходилось начинать съ долга.

Ольга Шапиръ.

22-го марта 1880 г.

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 8—10, 1880