Анекдот (Чуковский)

Анекдот
автор Корней Иванович Чуковский
Опубл.: 1914. Источник: az.lib.ru • «…пришла из Москвы телеграмма, что моя первая книжка о Уитмене „Поэзия Грядущей Демократии“ арестована по повелению начальства.»

Анекдот

править

— Это был боговидец, пророк! Он новое солнце христианства! — воскликнул о нем Илья Репин.

— Вы сказали слово, которое ныне у самого Господа Бога на устах! — писал ему Эдуард Карпентер и сравнивал его с Лао-Дзы, с Иезекиилем, с Исайей.

— Ваша книга мудрее всего, что досель создавала Америка, — твердил ему мудрец Эмерсон.

Но Мымрецеву на всех наплевать, он сгреб боговидца за шиворот и поволок в клоповник. Что ж! Это очень естественно. Пророки ведь на то и существуют, чтобы их ввергали в узилища. Уитмен был апостол демократии, предтеча богоносного демоса, как же в самом деле порою не пнуть его смазным сапожищем! Поэтому я ничуть не смутился, когда пришла из Москвы телеграмма, что моя первая книжка о Уитмене «Поэзия Грядущей Демократии» арестована по повелению начальства. Это так нормально, естественно. Ведь начальство отнюдь не обязано любить и поощрять демократию, ее апостолов, жрецов и певцов.

Но вот приходит странная, страшная, смешная, безумная весть: книга арестована за порнографию?! В поэзии грядущей демократии оказывается блуд, непристойность! Оказывается, этот вдохновенный пророк, сотрясающий небо и землю огненным вулканическим словом, был просто слюнявый старикашка, похабный, дрянной сквернослов!

Пред ним преклонялись и Репин, и Бальмонт, и Горький, его чтили Теннисон, и Россетти, и Бьернстерне, и Свинберн; весь мир перед ним на коленях; в Америке, в Австралии, в Англии вы найдете его книгу в каждом коттедже, в каждой бесплатной читальне. Существуют специальные журналы для проповеди его идей; создаются общины, колонии его учеников и последователей, миллионы человеческих душ видят в нем вождя и учителя, но вот вгляделся в него русский цензор и торжественно объявил:

— Блудодей!

Ведь это же анекдот, оперетка! Псалмы Уота Уитмена трижды были переведены на немецкий язык: сперва Фрейлигратом, потом Карлом Кнорцем, и совсем недавно Т. В. Рольстоном, и там не нашлось ни единого шуцмана, который замахнулся бы на них.

Во Франции тоже существует три или четыре перевода этой классической книги: перевод Вилье Гриффена (неполный); перевод Габриеля Саразена, и новый, прекрасный, изумительно точный перевод Леона Базальжетта, который недавно обнародовал увлекательную свою монографию: «Уот Уитмен как религиозный пророк».

Рудольф Шмидт перевел Уота Уитмена на датский язык; Мориц Вагенворт — на голландский; Луиджи Гамберале — на итальянский, и никто в них за это не плюнул, никто не швырнул им в лицо гнусного слова: «п о р н о г р а ф ы!» — к их скромной культурной работе все отнеслись с уважением, но когда к этим итальянцам, французам, голландцам вздумал присоединиться и русский, его навсегда заклеймили самым позорным клеймом — тысяча первой статьей.

Но скажут: не может же быть, чтобы этого вашего Уитмена обвиняли в таких преступлениях просто так, ни с того ни с сего. Ведь есть же в его книгах хоть [как] чего-нибудь щекотливого, дерзкого, что смутило, возмутило цензуру.

Еще бы! Конечно, есть. Уитмен не для институтского чтения, не для чопорных тартюфов и ханжей, ему смешна наша бонтонно-салонная, тепличная, анемичная речь. Он неотесан и груб, но он груб, как титан, как циклопический бард, а не как мышиный жеребчик. Его грубость есть грубость Рубенса, Бальзака, Раблэ, грубость полнокровного гиганта, а не худосочного слюнтяя-похабника… Полагаю, ведь есть же здесь разница.

Одно дело, если, игриво подмигивая, вам со смаком сладострастно нашептывают какой-нибудь мерзейший анекдот, и другое — если первосвященник, пророк торжественно пред лицом Бога и вечности возгласит о таинстве зачатий, о мистической сущности брака.

Уитмен был широк необъятно. В моей бедной арестованной книжке я, между прочим, писал:

— Он не забывал ни на миг, что вокруг мириады миров, и позади — мириады столетий. В каждой капле он видел океан, в каждой секунде он чувствовал вечность. Никаких подробностей, малостей! У него душа, как телескоп: знает только дали и шири. «Я лишь точка, лишь атом в плавучей пустыне миров», — таково его неизбывное чувство… — «Триллионы песен и зим мы уже давно истощили, но в запасе у нас есть еще триллионы и триллионы еще… Миллионы солнц в запасе у нас… Эта минута ко мне добралась после миллиарда других».

«Миллион — единица его измерений. Этой мерой мерил доныне лишь Бог». (Поэзия грядущей демократии. Стр. 29, 30.)

Вот с каких страшных высот взирал этот тайновидец на мир, и пусть найдут в его книге хоть строчку, где бы он этим высотам изменил, спустился бы к нашим вершочкам и дюймочкам. Даже в минуты любовных экстазов он твердил с о р а с п я т о й жене:

Тысячи будущих лет я теперь чрез тебя воплощаю.

Я сею теперь и рождение, и смерть, и бессмертие…

Это не только не грязь, но это очищение от грязи, воспарение над грязью, и недаром даже пуританская Англия, даже ханжеская Америка, где доселе и Мопассан, и Золя считаются непристойными авторами, Уитмена давно уже чтут как великого мирового поэта. Вот только что вышла в России, при журнале «Современник», любопытная книга Трента и Эрскина «Великие американские писатели», и там, в этом пантеоне всей нации, Уитмену почетное место, рядом с Эдгаром По и Лонгфелло.

Но есть люди, для которых и Библия сплошная клубничка, похабщина. «Не будь Библия такая известная книга, мы давно бы запретили ее».

*  *  *

Меня всегда до столбняка изумляло, что те, кому дана над писателями такая грандиозная власть, все эти опекуны наших книг, контролеры наших мыслей и чувств, именно в этой-то области, в области литературы и мысли, ангельски-невинны, беспомощны.

Помню, лет десять назад цензор одной южной газеты зачеркнул мой фельетонный набросок об импрессионизме Оскара Уайльда. Я поехал к нему объясняться.

— Видите ли, — сказал он любезно, — получен такой циркуляр, чтоб поменьше говорить о сионизме…

— Но ведь то — сионизм, а то — импрессионизм!! — в отчаянии кричал я ему. — Сионизм это одно, импрессионизм — совершенно другое!

Но он только улыбнулся уклончиво:

— Нет, знаете… циркуляр… неудобно…

Так и в могилу должно быть унес убеждение, что автор De Profundis — сионист. О, если б мог он услышать, как громко я смеялся и фыркал, когда очутился на улице.

Едва ли это кому-нибудь нужно, чтобы просвещением великой страны управляли такие карикатуры и монстры.

*  *  *

Вот только что в журнале «София», в первой книге, я прочитал с упоением остроумную статью Диесперова, такую изящную, пышную, — о святителе блаженном Иерониме, и там, между прочим, набрел на те же самые слова и выражения, за которые теперь мой бедный Уитмен причисляется к сонму порнографов.

Эти слова были сказаны самим присноблаженным святителем (стр. 91, 92).

И странно: лет восемь назад в моей прежней брошюрке об Уитмене (от коей я далеко не в восторге) мне уже случилось обнародовать те же самые строки поэта, но никто не заклеймил их тогда тысяча первой статьей!

Корней Чуковский

Впервые: «Речь» / 22 февраля 1914 г.