АНДЕРСЪ РУСТАДЪ.
правитьI.
правитьНа берегу происходило сильное движеніе. Восемь большихъ лодокъ, тяжело нагруженныхъ сундуками и ящиками, колыхались у оконечности мола. Гребцы сидѣли уже на мѣстахъ и, поднявъ весла, ждали послѣднихъ эмигрантовъ. Посрединѣ фьорда свистѣлъ и пыхтѣлъ пароходъ, отуманивая чистое голубое небо черными облаками дыма. Вдали горы, мрачныя и массивныя у подошвы, возвышались разнообразной лѣстницей тоновъ и колорита до такой высоты, гдѣ ихъ гранитныя очертанія какъ бы растворялись въ блѣдно-зеленоватомъ, насыщенномъ солнцемъ эфирѣ. Быстрые ручьи пробѣгали по ихъ скатамъ, оставляя бѣлый пѣнистый слѣдъ на темномъ камнѣ; но до нихъ было, повидимому, такъ далеко, что ихъ голосъ терялся въ громадной тишинѣ, обнимавшей небо и землю. Окруженный со всѣхъ сторонъ гигантскими горными пиками, фьордъ отражалъ глубь неба въ своей гладкой поверхности, по которой пробѣгала едва замѣтная зыбь только отъ пролета морской чайки, слегка бороздившей воду, тихо, мелодично разбивавшуюся о бѣлый песокъ на берегу.
Наконецъ, всѣ лодки наполнились эмигрантами. Только одинъ изъ нихъ все еще стоялъ на ступенькахъ, которыя вели къ водѣ, и не спускалъ своихъ наполненныхъ слезами глазъ съ лица молодой женщины, крѣпко державшей его за обѣ руки. Это былъ высокаго роста, прекрасно сложенный, бѣлокурый поселянинъ съ открытымъ, загорѣлымъ лицомъ и серьёзными, глубокими голубыми глазами. Его грубо высѣченныя черты дышали рѣшительностью, быть можетъ, и упорствомъ, но подъ этой суровой, шероховатой оболочкой скрывалось доброе, нѣжное выраженіе, смягчавшее жесткіе штрихи поспѣшнаго рѣзца природы.
Молодая женщина была также высокаго роста, хорошо сложена и бѣлокурая; ея лицо было круглое, съ граціозными ямочками и отличалось той первобытной красотой, которая такъ часто встрѣчается среди Норвежскихъ поселянокъ. На спинѣ у нея былъ привязанъ трехлѣтній ребенокъ, къ которому она повертывала голову каждый разъ, когда онъ своими рученками дотрогивался до ея щекъ или ушей.
— Ты непремѣнно пріѣдешь за мною въ будущемъ году, Андерсъ, говорила молодая женщина, всхлипывая: — мнѣ такъ будетъ тяжело здѣсь одной, зная, что ты странствуешь по свѣту безъ меня. Ты вѣдь, Андерсъ, никогда не бережешь себя. Кто тебѣ будетъ чинить платье и бѣлье? О, голубчикъ мой, какъ ты обойдешься безъ меня?
— Да, тяжело мнѣ будетъ жить, Гунхильда, отвѣчалъ онъ грустно: — но что-жь бы я сдѣлалъ съ тобой и ребенкомъ на чужбинѣ безъ крова? Всѣ говорятъ, что первый годъ въ Америкѣ очень труденъ и мнѣ хочется принять тебя и малютку уже въ готовый, теплый уголокъ. А покуда этотъ годъ Торкель обѣщалъ печься о тебѣ и, если я самъ не пріѣду за вами, то всегда найдутся друзья, которые поберегутъ васъ во время путешествія.
— Главное, Андерсъ, не говори никому, что на тебѣ тысяча пятьсотъ долларовъ. Иначе тебя убьютъ и я никогда болѣе не увижу своего мужа, а малютка лишится отца. И не забудь, что я положила въ сундукѣ на самый верхъ чистое бѣлье, а въ правый уголъ воскресную одежду, подъ книгой гимновъ и тонкими рубашками.
— Хорошо, я ничего не забуду. Ну, прощай, жена, Христосъ съ тобою. Дай мнѣ поцѣловать ребенка. Береги его хорошенько и научи говорить: папа.
Бѣлокурый эмигрантъ нагнулся и приложилъ свою грубую щеку къ пухленькой щечкѣ ребенка, махавшаго руками и весело ворковавшаго на спинѣ матери.
— Разбойникъ! промолвилъ отецъ съ улыбкой: — онъ не понимаетъ, что папа уѣзжаетъ надолго. Ну, голубчикъ, дай ручку и поцѣлуй меня. Смотри, береги маму до моего пріѣзда.
И, быстро повернувшись, онъ сбѣжалъ внизъ по лѣстницѣ. Но на послѣдней ступени остановился, посмотрѣлъ назадъ и снова поднялся на берегъ. Прелестное зрѣлище представила эта юная чета, крѣпко прижавшись другъ къ другу подъ голубымъ лучезарнымъ небомъ и передъ блестящимъ фьордомъ мирно тянувшимся у ихъ ногъ.
Пароходъ далъ три свистка, гребцы подняли крикъ и даже чайки, витавшія надъ головами молодыхъ людей, улетѣли вдаль, оглашая воздухъ рѣзкой, протяжной нотой. Запоздалый эмигрантъ сбѣжалъ по ступенямъ и прыгнулъ въ послѣднюю лодку.
II.
правитьАндерсъ Гудмундсонъ Рустадъ былъ младшимъ сыномъ состоятельнаго поселянина въ Гардангерѣ, на западномъ берегу Норвегіи. Его отецъ, считавшійся магнатомъ во всей общинѣ, оставилъ своимъ тремъ сыновьямъ большую ферму, которую они, согласно послѣдней его волѣ, подѣлили поровну между собою. Въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, они мужественно старались поддержать себя и свои семейства на доходъ съ причитавшейся каждому изъ нихъ долѣ отцовскаго наслѣдства. Но эта была тяжелая борьба за существованіе и, наконецъ, они дошли горькимъ опытомъ до убѣжденія, что безъ капитала для возведенія построекъ и улучшенія земли ихъ жизнь будетъ вѣчнымъ единоборствомъ съ нищетой. Къ тому же — и это было имъ очень чувствительно — они не могли болѣе пользоваться тѣмъ вліяніемъ на общинныя дѣла, которое принадлежало ихъ семьѣ въ прежнія времена. Поэтому братья составили семейный совѣтъ, чтобъ рѣшить, какими мѣрами поддержать честь и авторитетъ ихъ стариннаго почтеннаго имени. Всѣ трое были строго честными, прямыми, уважавшими законы людьми и каждый одинаково не употребилъ бы во зло вѣкового вліянія своего рода на общественныя дѣла. Кромѣ того, они отличались глубокой нравственностью, серьёзнымъ характеромъ, благоразуміемъ и упорнымъ преслѣдованіемъ однажды намѣченной цѣли. Такимъ образомъ, каждый изъ нихъ явился на семейный совѣтъ съ заблаговременно обдуманнымъ планомъ разрѣшенія важнаго вопроса и отстаивалъ его съ непреодолимой энергіей. Только послѣ долгой и упорной борьбы, былъ, наконецъ, принятъ планъ Андерса, и старшій братъ Торкель, какъ законный представитель семьи, рѣшился, во имя интересовъ ихъ стариннаго рода, воспользоваться его самопожертвованіемъ. По словамъ Андерса, было совершенно правильно и справедливо, чтобъ меньшій братъ, мѣшавшій семьѣ поддержать свое прежнее значеніе въ общинѣ, удалился въ другую страну, гдѣ собственнымъ трудомъ создалъ бы себѣ новую сферу дѣятельности. Постояннымъ дѣлежомъ земли между потомками каждаго новаго поколѣнія, самая могучая раса могла выродиться въ безземельныхъ поселянъ и поденьщиковъ, неблагоразумно потерявъ то общественное значеніе, которое пріобрѣли разумные, работящіе предки. Не желая служить помѣхой старшему брату въ сохраненіи вліянія и независимости, Андерсъ предложилъ уплатить ему тысячу долларовъ, какъ вознагражденіе за его долю въ отцовскомъ наслѣдіи, и переселиться въ Америку съ женою, у которой было такъ-же пятьсотъ долларовъ приданнаго. Эта мысль о переселеніи не вошла ему въ голову вдругъ среди бурныхъ споровъ, но уже два года онъ изучалъ англійскій языкъ, произношенію котораго онъ научился у одного англійскаго лорда, бравшаго его въ проводники во время экспедицій по окрестной странѣ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтнихъ сезоновъ.
Второй братъ Бьормъ, не желая отстать отъ меньшого въ великодушіи, также согласился взять тысячу долларовъ и рѣшилъ сдѣлаться лѣсопромышленникомъ въ одномъ изъ приморскихъ городовъ Норвегіи. Однако, было уговорено, что жена и ребенокъ Андерса останутся въ родительскомъ домѣ, пока онъ устроится на новой своей родинѣ по ту сторону океана.
Уже во второй половинѣ апрѣля 186* года, Андерсъ прибылъ въ Нью-Іоркъ и вышелъ на берегъ у Крѣпостного сада. Тысяча пятьсотъ долларовъ были старательно зашиты въ кожанномъ кушакѣ, который онъ носилъ на тѣлѣ подъ рубашкой, но, несмотря на это, пароходный комиссаръ догадался, что онъ имѣетъ при себѣ большую сумму денегъ и, отозвавъ его въ сторону, предупредилъ шопотомъ о тѣхъ опасностяхъ, которымъ подвергается эмигрантъ, оставаясь своимъ собственнымъ банкиромъ. Онъ дружески совѣтовалъ ему помѣстить свои деньги поскорѣе въ безопасный банкъ, который будетъ выдавать ихъ по мѣрѣ надобности и платить проценты на остальную сумму. Норвежецъ, не говорившій никому ни полслова о своемъ сокровищѣ, былъ очень перепуганъ догадливостью комиссара и тотчасъ рѣшилъ послѣдовать его совѣту, хотя не посмѣлъ спросить у него дальнѣйшихъ подробностей. Онъ вообще не довѣрялъ чужестранцамъ и, какъ всѣ норвежцы, считалъ главнымъ занятіемъ американцевъ обманываніе болѣе наивныхъ и простоватыхъ націй. Отдавъ на храненіе свои вещи агенту пароходной компаніи, онъ смѣло отправился осматривать городъ, предварительно избранія временнаго мѣстожительства. Но едва только онъ вышелъ изъ воротъ Крѣпостного сада, какъ на него набросилось около дюжины людей, изъ которыхъ одни рекомендовали никому невѣдомыя гостиницы, а другіе радостно привѣтствовали его, какъ стараго друга, навязываясь съ своими услугами. Андерсъ привыкъ, что его всѣ считали смышленнымъ и достойнымъ уваженія человѣкомъ, а потому ему показалось очень обиднымъ, что эти негодяи выбрали его жертвой своихъ мошенническихъ продѣлокъ. Но, конечно, для нихъ его старинное, почтенное имя было только непонятнымъ, варварскимъ звукомъ, и потому не стоило отстаивать свой авторитетъ, котораго никто не призналъ бы; съ другой стороны, онъ боялся прибѣгнуть къ силѣ, чтобъ не нарушить законовъ этой новой для него страны. Кое-какъ освободившись отъ навязчивыхъ американцевъ, онъ продолжалъ свой путь по странному городу.
Съ каждымъ шагомъ усиливались вокругъ него шумъ и гамъ. Для его ушей, привыкшихъ только къ плеску морскихъ волнъ и крику орлана горныхъ вершинахъ, этотъ безпокойный топотъ людей и лошадей, грохотъ колесъ но каменной мостовой и несмолкаемые крики на различныхъ непонятныхъ ему языкахъ до того его смущали, что онъ часто останавливался, чтобъ собраться съ мыслями. Его умъ путался и впервые пошатнулась въ немъ твердая увѣренность въ себя, какъ въ нормальное и разумное человѣческое. существо. Его норвежская одежда, которую онъ носилъ съ дѣтства и въ приличіи которой никогда не сомнѣвался, теперь вдругъ показалось ему странной, невозможной; а полулюбопытные, полупрезрительные взгляды, бросаемые на него быстро пробѣгавшими мимо мужчинами и женщинами, заставляли его желать скрыться въ какомъ-нибудь невѣдомомъ убѣжищѣ, гдѣ бы никто его не нашелъ. Его пугала мысль, что, пожалуй, эти странные люди, съ ихъ проницательными, несимпатичными взглядами, догадались, подобно пароходному комиссару, что у него въ карманѣ большая сумма денегъ и только ждали удобной минуты, чтобъ его ограбить. Тяжесть золотыхъ монетъ стала для него невыносимымъ бременемъ; ноги у него подкашивались, въ вискахъ стучало и онъ, наконецъ, боялся сдѣлать шагъ, чтобъ не упасть и не быть раздавленнымъ окружавшей его толпой. Въ ту минуту, когда его силы совершенно уже отказывались, онъ вдругъ случайно увидалъ на большомъ каменномъ домѣ надпись громадными золотыми буквами: — «Сохранный банкъ и общество содѣйствія для эмигрантовъ». Прежде всего, обратили на себя его вниманіе слова для эмигрантовъ, а потомъ онъ разобралъ и остальную надпись съ помощью словаря, который онъ всегда держалъ въ карманѣ. Онъ именно нуждался въ такомъ учрежденіи, одно названіе котораго вселяло въ немъ довѣріе. Очевидно, само Провидѣніе привело его къ двери «Сохраннаго банка и общества содѣйствія для эмигрантовъ».
Смущенный и растерявшійся норвежецъ выпрямился, снялъ шляпу и провелъ рукой по своимъ русымъ волосамъ. Вполнѣ убѣжденный, что Богъ его родной Норвегіи протянулъ ему руку помощи въ этой чужой, шумной, бѣшенной странѣ, онъ шопотомъ затянулъ какой-то гимнъ и поспѣшно перешелъ улицу къ большему гранитному дому. Прежде чѣмъ войти въ него, онъ полюбовался имъ снаружи. Самое зданіе, гдѣ помѣщался «Сохранный банкъ и общество для содѣйствія эмигрантамъ», было основательное, солидное; тутъ не было никакихъ легкомысленныхъ украшеній, бьющихъ на оригинальность, а громадная каменная масса своимъ почтеннымъ видомъ отгоняла всякое сомнѣніе въ нравственныхъ качествахъ лицъ воздвигнувшихъ ее. Но, очевидно, съ цѣлью разсѣять и послѣднюю тѣнь недовѣрія, которая могла еще находиться въ умѣ вкладчика, на одной изъ гранитныхъ колоннъ великолѣпнаго портика, виднѣлась надпись золотыми буквами: «Благородный Рандольфъ Мельвиль старшій, предсѣдатель». Было что-то звучное, чарующее въ этомъ имени. Мистеръ Рандольфъ Мельвиль былъ благородный; въ этомъ наивный норвежецъ ни на минуту не усомнился, не зная, какъ легко добывался этотъ титулъ, столь иронически звучащій въ Соединенныхъ Штатахъ. Но для него важнѣе казалось то, что мистеръ Рандольфъ былъ старѣйшимъ въ своемъ родѣ и онъ рисовалъ себѣ почтеннаго предсѣдателя банка сѣдовласымъ патріархомъ, окруженнымъ семьей, для которой онъ былъ поддержкой и совѣтникомъ. Съ этой пріятной картиной передъ глазами, онъ смѣло вошелъ въ контору и положилъ свою шляпу на бѣлый мраморный прилавокъ. За перегородкой съ маленькими окошками сидѣло около полудюжины конторщиковъ съ серьёзными лицами. Они дѣятельно писали и какъ бы не замѣчали норвежскаго поселянина, который съ видомъ скромнаго просителя переходилъ отъ одного окна къ другому, надѣясь, что на него обратятъ вниманіе. Наконецъ, одинъ изъ конторщиковъ, небольшого роста, изящно одѣтый, съ щегольскими черными усами, слегка наклонилъ свою голову къ окошку, надъ которымъ была надпись «Приходная касса» и, не отвѣчая на привѣтствіе Андерса, спросилъ грубымъ голосомъ, что ему нужно.
— У меня тысяча пятьсотъ долларовъ, произнесъ норвежецъ на плохомъ англійскомъ языкѣ: — и я желалъ бы ихъ внести на сохраненіе на нѣсколько мѣсяцевъ, пока они мнѣ не понадобятся.
Конторщикъ, вмѣсто отвѣта, снова уткнулъ носъ въ свою бухгалтерскую книгу, словно онъ ничего не слыхалъ.
— У меня тысяча пятьсотъ долларовъ, началъ снова эмигрантъ, но конторщикъ продолжалъ писать, только повременамъ останавливаясь и обтирая себѣ лобъ платкомъ.
Вдругъ дверь изъ сосѣдней комнаты отворилась и къ конторкѣ подошелъ господинъ высокаго роста, съ величественной осанкой, сѣдой головой и красивымъ, чисто выбритымъ лицомъ.
— Что ему надо? спросилъ онъ у конторщика строгимъ тономъ и указалъ рукой на Андерса.
— Онъ хочетъ внести вкладъ, сиръ, отвѣчалъ конторщикъ.
— Какъ васъ зовутъ, добрый человѣкъ? спросилъ величественный господинъ съ любезной снисходительностью.
— Андерсъ Гудмундсонъ Рустадъ, отвѣчалъ весело норвежецъ.
Онъ былъ увѣренъ, что передъ нимъ благородный Рандольфъ Мельвиль-старшій и съ удовольствіемъ замѣтилъ, что его дѣйствительная наружность почти не рознилась отъ того портрета, который онъ нарисовалъ себѣ мысленно.
— А сколько вы желаете внести? спросилъ мистеръ Мельвиль, взявъ одну изъ маленькихъ книжечекъ, которыя лежали грудой подъ конторкой.
— Тысячу пятьсотъ долларовъ, сэръ, это все, что я и жена моя имѣемъ за душою.
— Хорошо, хорошо, я понимаю, произнесъ нетерпѣливо банкиръ: — передайте сюда деньги.
Эмигрантъ разстегнулъ свою красную фуфайку, снялъ тяжелый кожанпый кушакъ, распоролъ его по шву ножемъ и сосчиталъ большія блестящія золотыя монеты. Благородный Рандольфъ Мельвиль небрежно сгребъ ихъ въ ящикъ и подалъ вкладчику книжку.
— Мы платимъ пять процентовъ, сказалъ онъ: — и вы можете брать деньги когда хотите.
— Но, промолвилъ норвежецъ, взглянувъ съ удивленіемъ на книжку: — я вамъ далъ только тысячу пятьсотъ долларовъ, а вы тутъ записали двѣ тысячи сто.
— На золото премія въ сорокъ процентовъ.
И мистеръ Мельвиль съ тѣмъ же строгимъ, величественнымъ видомъ отвернулся отъ наивнаго вкладчика и ушелъ въ свой кабинетъ. Андерсу хотѣлось предложить много вопросовъ о томъ, какъ лучше брать деньги, и пр., но онъ не смѣлъ болѣе безпокоить великаго человѣка и его безмолвныхъ конторщиковъ. Свѣтъ казался ему теперь чѣмъ-то смутнымъ, непонятнымъ.
III.
правитьБоясь довѣриться посланнымъ отъ различныхъ гостинницъ, Андерсъ Рустадъ вернулся къ ночи въ Крѣпостной Садъ и проспалъ тамъ до утра на полу одной изъ галлерей, подложивъ подъ голову, вмѣсто подушки, свою куртку. Вокругъ него мужчины и женщины въ самыхъ различныхъ костюмахъ лежали на сундукахъ и ящикахъ, оглашая воздухъ дружнымъ храпомъ. Однако, эти печальные, мѣрные звуки долго не давали ему заснуть и его мысли приняли мрачный оборотъ. Онъ едва не раскаивался въ своей великодушной рѣшимости добровольно оставить древнюю колыбель своей семьи и смѣло отважиться на борьбу съ чуждымъ, невѣдомымъ для него свѣтомъ. Но онъ возражалъ самъ себѣ, что его поступокъ былъ просто справедливымъ, а ни мало не великодушнымъ. Старшій братъ поступилъ бы точно также, еслибъ находился на его мѣстѣ. Потомъ онъ вспомнилъ о своей прелестной бѣлокурой женѣ, жаждавшей раздѣлить его судьбу въ этой странѣ и о своемъ маленькомъ сынѣ, который, быть можетъ, выростетъ и сдѣлается богатымъ, могущественнымъ человѣкомъ въ своей новой родинѣ, гдѣ дорога открыта всякому свободному, энергичному уму. Онъ мысленно выстроилъ на далекомъ западѣ сначала маленькую хижину, а потомъ обширный, красивый домъ, въ который его жена вошла бы въ первый разъ съ улыбкой счастья и благодарности. Радужныя видѣнія носились передъ его закрытыми глазами и, мало по малу, полусознательная дремота замѣнилась крѣпкимъ сномъ.
На слѣдующее утро, Андерсъ рѣшился купить билетъ на желѣзную дорогу и тотчасъ отправиться въ путь на далекій западъ. Онъ чувствовалъ себя бодрымъ, сильнымъ, полнымъ надеждъ. Ему даже было стыдно, что онъ предавался наканунѣ унынію. Уличный шумъ теперь только возбуждалъ его нервы сознаніемъ, что онъ самъ составляетъ долю этого шума. Пульсъ энергической націи бился съ здоровой быстротой и могучая струя жизни захватила и его въ свой непреодолимый водоворотъ. Высокіе, мрачные дома, казавшіеся живыми сотами — такъ постоянно выходили и выходили изъ нихъ толпы людей, словно пчелы — испугали его и теперь, какъ наканунѣ. Солнце ярко заливало своими лучами широкую улицу; башенные часы на церкви Троицы весело гудѣли въ чистомъ воздухѣ и толпы людей ежеминутно выскакивали изъ дилижансовъ съ газетами въ рукахъ, и съ сознаніемъ увѣренности въ себѣ. Чтобъ завоевать себѣ мѣсто въ этой свѣтлой, трудолюбивой странѣ разумному, дѣятельному норвежцу, надо было только аклиматизироваться, а это было дѣло времени и не требовало большихъ личныхъ усилій. Я не вполнѣ увѣренъ, что мысли Андерса приняли именно такую опредѣленную форму, но онъ сознавалъ, что становится съ каждой минутой менѣе чуждъ окружающей его средѣ и что вскорѣ будетъ въ состояніи вести борьбу за существованіе на одинаковыхъ условіяхъ съ своими соперниками.
Размышляя такимъ образомъ, онъ достигъ угла улицы, гдѣ возвышался внушительный фасадъ банка, въ который онъ внесъ вчера свои деньги. Большая толпа, состоявшая преимущественно изъ рабочихъ и плохо одѣтыхъ женщинъ, стояла передъ закрытыми дверями банка, а четыре полисмэна тщетно старались очистить проходъ по тротуару постоянно прибывавшему наплыву прохожихъ. На мостовой тѣснилось, задѣвая другъ за друга, около полудюжины громадныхъ телегъ, запряженныхъ ломовыми лошадьми; возницы оглашали воздухъ бранными словами и щелканіемъ бичей, а наѣзжавшіе со всѣхъ сторонъ экипажи увеличивали общую свалку. Для норвежца это было новое и забавное зрѣлище; онъ бросился среди сцѣпившихся колесами телегъ и движеніемъ своихъ плечъ освободилъ одну изъ нихъ. Возница и не подумалъ его поблагодарить, а, вскочивъ на куль, хлопнулъ бичемъ и уѣхалъ крупной рысью; за нимъ послѣдовали остальные и черезъ минуту улица приняла свой обычный порядокъ. Теперь только Андерсъ замѣтилъ толпу и царившее въ ней волненіе, а потому, подойдя къ полисмэну, спросилъ его на ломанномъ англійскомъ языкѣ, не случилось ли какого несчастья.
— Банкъ улыбнулся, отвѣчалъ полисмэнъ лаконически.
— Что это значитъ? спросилъ норвежецъ, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ смутнаго страха.
— Улетѣлъ туда, гдѣ ласточки вьютъ гнѣзда, произнесъ со смѣхомъ полисмэнъ.
Эти слова поставили въ тупикъ эмигранта, плохо знавшаго англійскій языкъ; онъ прибѣгнулъ къ своему любимому словарю, но безуспѣшно, а вѣрить единственному раціональному объясненію происходившей передъ нимъ сцены онъ инстинктивно отказывался. Онъ поднялъ голову: прямо противъ него пожилая женщина въ безпомощной злобѣ грозила кулаками каменному дому, который, кичась своей гранитной силой, какъ бы издѣвался надъ нею. Люди, выходя изъ себя отъ гнѣва, взбѣгали на ступени подъѣзда и колотили локтями и колѣнками въ массивную дубовую дверь. Другіе ссорились съ полисмэнами, которые какъ будто удерживали ихъ отъ дальнѣйшихъ насильственныхъ дѣйствій. Андерсъ смотрѣлъ на все это въ безмолвномъ отчаяніи. Онъ смутно сознавалъ, что случилось огромное несчастье и случилось именно съ нимъ; но неожиданный ударъ произвелъ какую-то пустоту въ его умѣ. Въ вискахъ у него стучало, все тѣло окоченѣло. Онъ слышалъ вокругъ себя крики, брань, проклятія, но словно во снѣ; солнце свѣтило попрежнему, но оно ему казалось не тѣмъ солнцемъ, которое радовало его за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ; напротивъ, этотъ лучезарный свѣтъ падалъ на нетъ какимъ-то тяжелымъ бременемъ. Толпа теперь уже наполняла всю улицу; два или три камня полетѣли въ окна банка; кто-то влѣзъ на крыльцо и началъ говорить толпѣ, но никто его не слушалъ. Вдругъ среди шума и суматохи, Андерсъ почувствовалъ, что его увлекаетъ потокъ, которому онъ не въ силахъ противиться. Онъ слышалъ топотъ бѣгущихъ ногъ и два или три пистолетныхъ выстрѣла. Толпа быстро разсѣялась по всѣмъ окрестнымъ улицамъ.
Когда онъ пришелъ въ себя, то сидѣлъ на скамьѣ въ скверѣ противъ ратуши. Какое-то странное спокойствіе овладѣло имъ и онъ съ болѣзненной ясностью видѣлъ всѣ послѣдствія разразившагося надъ его головою несчастія. Гдѣ былъ теперь его домъ на далекомъ западѣ, блестящая карьера сына, радостное удивленіе жены? Но сознаніе нанесеннаго ему вреда сначала примѣшивалось къ его горю, а потомъ все болѣе и болѣе брало верхъ надъ всѣми другими чувствами. Онъ съ злобой вспоминалъ, какъ наканунѣ воръ величественно рисовался передъ нимъ, а онъ смиренно ему кланялся, и сердце его разрывалось на части. Онъ вскочилъ и гнѣвно сталъ грозить небу кулаками. Если тамъ высоко былъ справедливый Богъ, то какъ могъ онъ допускать подобное зло? А если Онъ былъ глухъ къ воплямъ униженныхъ и угнетенныхъ, то не долгъ ли обиженнаго человѣка взять правосудіе въ свои руки и самому добиться справедливости? Людское правосудіе стояло за сильныхъ и притѣсняло слабыхъ. Какъ могъ онъ безъ денегъ, друзей или знакомыхъ преслѣдовать въ судѣ вора, похитившаго у него все счастье, будущность, самую вѣру въ Бога? Онъ помнилъ очень хорошо, что почтенный пасторъ дома въ Норвегіи обѣщалъ вознагражденіе въ будущей жизни за все претерпѣнное на землѣ зло и эта система казалась ему доселѣ удовлетворительной. Онъ не видѣлъ причины, почему обиженному, несчастному человѣку не обождать терпѣливо своего времени и потомъ, блаженно покоясь въ лонѣ Авраамовомъ, не радоваться страданіямъ своихъ враговъ въ гееннѣ огненной. Но теперь, какъ часто бываетъ послѣ большого бѣдствія, онъ понялъ, какъ смутна была эта надежда на конечную месть. Его кругозоръ внезапно расширился; свѣтъ явился подчиненнымъ новымъ, дотолѣ не подозрѣваемымъ законамъ; онъ видѣлъ и созналъ то, чего никогда еще не видывалъ и не сознавалъ. Имъ овладѣло чувство безпокойнаго недовольства и онъ жаждалъ дѣятельности великой, могучей. Личное, сдѣланное ему зло онъ отнесъ къ отвѣтственности всего свѣта съ его роковыми злоупотребленіями, и его душу стало грызть непреодолимое желаніе найти его рычаги и исправить ходъ всесвѣтной машины.
Пока эти смѣлыя мысли боролись въ его умѣ, Андерсъ быстро шелъ по сквэру, громко разговаривая самъ съ собою и грозя кулаками невидимымъ врагамъ. Хотя шумъ и суета громаднаго города его сначала смутили, но онъ въ душѣ не былъ трусъ и теперь въ немъ возбуждена была вся дремлющая сила сѣверной натуры. Онъ видѣлъ смутно все, что происходило вокругъ него, и среди своего горя чувствовалъ какую-то дикую радость, что, наконецъ, его взглядъ просвѣтлѣлъ. Онъ сожалѣлъ свое прежнее невѣдѣніе и съ презрѣніемъ думалъ о томъ, какъ онъ до сихъ поръ былъ наивно доволенъ своимъ существованіемъ.
Солнце высоко поднялось, часы шли, а онъ все еще шагалъ но улицамъ, не чувствуя усталости, а ощущая только болѣзненную необходимость движенія. Послѣ полудня, онъ случайно прошелъ мимо невзрачнаго дома, надъ дверью котораго виднѣлся гербъ Соединеннаго Скандинавскаго королевства. Онъ прочелъ на вывѣскѣ, что тутъ живетъ норвежскій консулъ и, подчиняясь инстинктивному влеченію, вошелъ въ контору. Если онъ хотѣлъ добиться справедливости, то надо было пользоваться для этого всѣми возможными средствами.
Консулъ былъ человѣкъ высокаго роста, хорошо сложенный и съ очень добрымъ, умнымъ лицомъ. Онъ всталъ со стула и принялъ эмигранта съ такимъ любезнымъ радушіемъ, точно онъ былъ знатный сановникъ. Впрочемъ, въ фигурѣ и манерахъ этого простого поселянина было нѣчто, внушавшее немедленно уваженіе.
— Садитесь, сказалъ консулъ, приглашая Андерса зайти за рѣшетку, отдѣлявшую внутреннее святилище конторы отъ мѣста, отведеннаго для публики: — я вижу по вашему лицу, что вы имѣете мнѣ сказать нѣчто важное.
— Да, г. консулъ, отвѣчалъ Андерсъ: — хотя я не думаю, чтобы вы могли мнѣ оказать большую помощь.
И онъ разсказалъ просто, откровенно о всемъ случившемся со времени его пріѣзда.
— Гм! гм! скверная исторія, произнесъ консулъ: — но будьте увѣрены, я сдѣлаю все, что только возможно. По несчастію, это дѣло не международное, въ которое могло бы вмѣшаться ваше правительство.
— А что вы мнѣ посовѣтуете дѣлать, г. консулъ? спросилъ Андерсъ.
— Я бы вамъ совѣтовалъ написать письмо корпораціи…
— Это что такое?
— Корпорація, отвѣчалъ консулъ съ улыбкой: — это сложное существо безъ тѣла, которое можно было бы высѣчь, и безъ души, которую можно было бы проклясть.
— Такъ мнѣ не зачѣмъ и писать.
— Ну, такъ я на вашемъ мѣстѣ написалъ бы лично къ благородному Рандольфу Мельвилю старшему, и объяснилъ бы прямо свое горестное положеніе. Онъ человѣколюбивый господинъ и, быть можетъ, сдѣлалъ бы исключеніе въ вашу пользу.
— Горестное положеніе! Человѣколюбіе! воскликнулъ съ негодованіемъ Андерсъ: — я не прошу милостыни, г. консулъ, а требую справедливости. Мистеръ Рандольфъ Мельвиль укралъ у меня деньги, зная, что это все мое достояніе, и что онъ обанкрутится на слѣдующій день. Если въ этой странѣ можно добиться справедливости, то я хочу, чтобы онъ былъ примѣрно наказанъ.
— А! вотъ чего вы хотите, отвѣчалъ консулъ: — ну, въ этомъ я не могу вамъ помочь. Вы не должны, впрочемъ, забывать, что мистеръ Мельвиль не банкъ; онъ только предсѣдатель правленія и дѣйствуетъ по согласію съ директорами, которые естественно такъ же отвѣчаютъ, какъ и онъ. Можетъ быть, вы желаете посадить въ тюрьму всю компанію?
— Конечно, если они всѣ виноваты, то справедливость требуетъ, чтобы они всѣ были наказаны.
— Я боюсь, другъ мой, что ваше чувство справедливости погубитъ васъ.
— Я готовъ принести себя въ жертву такому святому чувству, т. е. если я своей погибелью достигну цѣли.
— Боже мой! воскликнулъ консулъ: — какія у васъ ярыя и не христіанскія стремленія. Еслибы вы жили столько, сколько я, въ этой странѣ и вообще на свѣтѣ, то вы знали бы, что такъ упорно настаивать на своихъ правахъ — вѣрный путь къ погибели въ семъ свѣтѣ и въ будущемъ. Развѣ мы всѣ не обязаны каждый день идти на сдѣлку, когда по той или другой причинѣ нельзя добиться справедливости? Развѣ вся наша политическая жизнь и все образованное общество не основаны на сдѣлкахъ между добромъ и зломъ? Благоразуміе насъ къ этому побуждаетъ; религія намъ это совѣтуетъ. Въ этомъ дѣлѣ вашъ долгъ очень простъ. Вѣроятно, черезъ нѣсколько недѣль будетъ объявлена разверстка по десяти или пятнадцати центовъ за доллеръ и вы получите свою долю. Положите эти деньги въ карманъ, отправляйтесь на далекій Западъ и тамъ процвѣтайте, какъ умѣете.
Андерсъ молча слушалъ благоразумныя слова консула. Въ его глазахъ подобная сдѣлка была низкой и она ему претила. Нѣтъ, онъ добьется справедливости, хотя бы пришлось для того пролить свою кровь до послѣдней ея капли.
— Позвольте васъ еще спросить, г. консулъ, сказалъ онъ, серьёзно смотря на его доброе лицо: — вы знаете мистера Мельзиля?
— Да, я его знаю очень хорошо и много лѣтъ.
— Гдѣ онъ живетъ?
— Въ Пятой аллеѣ, No…
— Благодарю васъ. Онъ отдастъ свой роскошный домъ со всѣми вещами кредиторамъ?
— Нѣтъ. Впрочемъ, домъ принадлежитъ его женѣ.
— Такъ онъ женился на богатой?
— Нѣтъ. Она была бѣдною, когда онъ женился на ней, а теперь богата.
— Она получила наслѣдство?
— Нѣтъ, по крайней мѣрѣ, насколько мнѣ извѣстно.
— Какъ же она разбогатѣла?
Консулъ пожалъ плечами.
— Не слѣдуетъ заглядывать въ чужія семейныя тайны, произнесъ онъ съ иронической улыбкой: — это неделикатно.
Наступило продолжительное молчаніе, во время котораго консулъ задумчиво барабанилъ по столу своимъ золотымъ карандашомъ.
— А что будетъ, если я не соглашусь взять менѣе ста центовъ за долларъ? спросилъ, наконецъ, Андерсъ.
— Вы ничего не получите.
— Нѣтъ, я добьюсь чего-нибудь.
— Чего именно?
— Справедливости.
— Это не стоитъ двухсотъ долларовъ.
Дверь отворилась и тяжелые, рѣшительные шаги эмигранта послышались на тротуарѣ.
— Бѣдняга! подумалъ консулъ, вздохнувъ: — онъ дойдетъ до-бѣды! Но нельзя не восхищаться такой прекрасной натурой.
IV.
правитьОбщество кажется очень различнымъ, если на него смотрѣть, сверху въ монокль моднаго франта, а снизу сквозь дымку слезъ. Человѣку, который каждый день ѣстъ дорогія блюда французской кухни и пьетъ шампанское, всѣ пути Провидѣнія естественно кажутся справедливыми, но ни мало не удивительно, если человѣкъ, котораго съ той самой минуты, какъ онъ сдѣлалъ ошибку родиться, преслѣдуютъ ни чѣмъ не заслуженныя несчастія, и для котораго обѣдъ всегда величина неизвѣстная и сомнительная, считаетъ существующей порядокъ вещей подлежащимъ критикѣ. Я не разъ слыхалъ, какъ люди, которые не испытывали въ жизни другихъ страданій, кромѣ отягощенія желудка отъ излишней ѣды, разсуждали о рабочемъ вопросѣ, о непонятномъ упорствѣ низшихъ классовъ и о совершенно нелѣпыхъ средствахъ для исцѣленія великаго соціальнаго недуга, но, по всей вѣроятности, личное знакомство на опытѣ съ дѣйствительной нуждой пошатнуло бы основы ихъ разсужденій и въ корню измѣнило бы ихъ соціальную философію.
Прошло шесть недѣль послѣ банкротства «Сохраннаго банка и общества для содѣйствія эмигрантовъ». Андерсъ Рустадъ почти каждый день являлся въ домъ мистера Рандольфа Мельвиля-старшаго въ Пятой Аллеѣ, но его ни разу не приняли. Наконецъ, черный слуга, увидавъ его, захлопнулъ ему на носъ дверь и объявилъ, что если онъ еще разъ придетъ, то мистеръ Мельвиль велитъ его арестовать. Но Андерсъ не унывалъ; онъ твердо рѣшился увидать мистера Мельвиля и готовъ былъ, въ случаѣ необходимости, настаивать на своемъ до скончанія міра. Все это время онъ существовалъ на тѣ деньги, которыя выручилъ отъ продажи своего билета на проѣздъ по желѣзной дорогѣ въ Минезоту.
Онъ совѣтовался съ двадцатью адвокатами и всѣ удивлялись его неумѣнію или нежеланію понять систему сдѣлокъ, составляющую основу нашего гражданскаго и уголовнаго законодательства, а также и политическихъ учрежденій.
— Всякій предметъ, разсуждалъ бѣдный эмигрантъ: — или добро, и тогда его надо защищать, поддерживать, поощрять, или зло, и тогда его надо порицать, преслѣдовать и наказывать. Добро и зло, правда и ложь никогда не могутъ помириться и идти рука въ руку. Если Мельвиль обманулъ меня и похитилъ у меня деньги, которыя не хотѣлъ взять его конторщикъ, то его слѣдуетъ засадить въ тюрьму, чтобы другіе бѣдные эмигранты не попали снова въ разставленные имъ силки.
Въ продолженіи этихъ несчастныхъ шести недѣль, Андерсъ сталъ очень дальнозоркимъ; всѣ силы его дремавшей дотолѣ души неожиданно проснулись и онъ чувствовалъ, что умственно развивается съ каждымъ днемъ. Но лихорадочная дѣятельность ума изсушила его тѣло; щеки поблѣднѣли, глаза ввалились и болѣзненно горѣли. Его всклокоченные волосы висѣли на лбу безпорядочными прядями; борода клочьями покрывала его подбородокъ, а выраженіе лица, задумчивое, но вмѣстѣ какъ бы безсознательное, такъ измѣнилось, что его врядъ ли узналъ бы родной братъ.
Вечеромъ, 25-го мая, Андерсъ, какъ всегда, шелъ по Пятой Аллеѣ, размышляя, какъ добиться свиданія съ своимъ противникомъ. Вдругъ въ головѣ его блеснула свѣтлая мысль; онъ крѣпко сжалъ въ рукѣ свою толстую палку и остановился передъ домомъ мистера Мельвиля. На этотъ разъ онъ не позвонилъ у парадной двери, а влѣзъ на стѣну, отдѣлявшую задній дворъ отъ улицы, и соскочилъ на крышку бесѣдки въ саду, откуда уже легко достигъ окна столовой. Было семь часовъ. Вечеръ былъ теплый и изъ полуотвореннаго окна падалъ на дорожку яркій свѣтъ. Андерсъ ясно видѣлъ, что за обѣдомъ сидѣло большое общество и широкая, величественная спина мистера Мельвиля находилась такъ близко отъ него, что онъ могъ дотронуться до нея рукою. Рядомъ съ нимъ сидѣла прелестная молодая дама въ шелковомъ платьѣ молочнаго цвѣта и съ большимъ пучкомъ свѣтло-желтыхъ розъ на лѣвомъ плечѣ. Она смотрѣла на мистера Мельвиля съ нѣжной улыбкой и почтительно предлагала на обсужденіе его практическаго ума свои легкомысленныя мнѣнія.
— Я право не понимаю, отчего рабочій классъ всегда недоволенъ и такъ дурно себя ведетъ, говорила она: — они не имѣютъ нашихъ деликатныхъ вкусовъ и никогда бы не привыкли къ лучшему положенію, чѣмъ то, въ которомъ они теперь находятся. Почему же они не подчиняются своей судьбѣ съ христіанской покорностью, а вѣчно ропщутъ на Провидѣніе и возвышаютъ плату на платье и все остальное своими глупыми стачками?
— Вы совершенно правы, мисъ Ванъ-Пельтъ, отвѣчалъ мистеръ Мельвиль, и торжественное выраженіе его лица значительно смягчилось: — я всегда доказывалъ, что строптивость рабочаго класса прямое послѣдствіе общераспространеннаго въ наше время безвѣрія. Вотъ что надѣлали своими нечестивыми изслѣдованіями ученые. Я всегда былъ сторонникомъ доброй, старинной, надежной религіи, съ ея рѣзко опредѣленными принципами и осязаемымъ адомъ. Мы особенно теперь нуждаемся въ проповѣдникахъ, которые развивали бы христіанскую теорію наградъ и наказаній, поддерживали духъ строгой дисциплины и учили слѣпому подчиненію неисповѣдимымъ путямъ Провидѣнія.
Мистеръ Мельвиль произнесъ эту маленькую рѣчь громко, отчетливо, горячо и когда, кончивъ, поднесъ къ губамъ стаканъ шампанскаго, то вокругъ стола пробѣжалъ гулъ одобренія.
Андерсъ слышалъ и понялъ каждое слово. Лихорадочно дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ прислонился къ подоконнику и только не плотно опущенная штора отдѣляла его отъ пировавшаго общества. Передъ нимъ сидѣлъ воръ, счастливый и всѣми уважаемый, и пожиралъ съ праздными свѣтскими пріятелями роскошные кушанья и напитки, купленные цѣною надежды, счастья и благоденствія бѣдныхъ, униженныхъ. Андерсу даже казалось, что мистеръ Мельвиль пилъ не шампанское, а кровь его жены и ребенка, все, что ему было дорого на свѣтѣ. Онъ судорожно сжималъ палку, но все еще сдерживалъ свою ярость.
Въ эту минуту съ трудомъ поднялся толстый, отъѣвшійся господинъ, сидѣвшій недалеко отъ хозяина и просилъ позволенія высказать тѣ чувства, которыя, онъ полагалъ, одушевляли все присутствующее избранное общество. Лакеи забѣгали вокругъ стола, пробки захлопали, и блестящая, пѣнистая влага заискрилась въ раскрашенныхъ венеціанскихъ бокалахъ.
— Милостивыя государыни и господа, сказалъ дородный гость: — сегодня пошелъ седьмой десятокъ нашему почтенному хозяину, мистеру Рандольфу Мельвилю. Предлагая тостъ за здоровье моего глубоко уважаемаго друга, я позволю себѣ обратить ваше вниманіе на нѣкоторыя изъ замѣчательныхъ качествъ, доставившихъ ему столь лестное отличіе во время долговременнаго поприща на пользу общую. Во-первыхъ, мистеръ Мельвиль съ колыбели предназначался судьбой быть дѣловымъ человѣкомъ. Въ этомъ отношеніи онъ типичный американецъ и воплощаетъ въ своемъ характерѣ и талантахъ истинный духъ нашей великой и славной республики. Его сограждане всегда питали къ нему полнѣйшее довѣріе и оказывали ему честь избраніемъ въ многія общественныя должности, а онъ своей строгой честностью и благородной прямотой вполнѣ оправдалъ это общее довѣріе. Его жизнь всегда лучезарно блестѣла подъ свѣтомъ гласности, и проч., и проч.
Въ этомъ духѣ толстый другъ мистера Мельвиля продолжалъ говорить болѣе четверти часа и ни онъ, ни его слушатели не подозрѣвали малѣйшей тѣни ироніи въ его цвѣтистыхъ періодахъ. Когда онъ кончилъ, хозяинъ всталъ, чтобъ отвѣтить на тостъ. Его красивая голова, красивыя черты лица, безпорочно бѣлая рубашка, покрывавшая широкую грудь — все было очень внушительно. Шумъ ножей и вилокъ, гулъ отдѣльныхъ разговоровъ умолкъ; мужчины откинулись на спинки стульевъ, а дамы, шелестя платьями, приняли выжидательную позу.
— Милостивыя государыни и господа, началъ мистеръ Мельвиль: — съ глубокой благодарностью выслушалъ я лестныя замѣчанія моего уважаемаго друга мистера Гантлета, хотя вполнѣ сознаю, что ни мало ихъ не заслужилъ. Однако, я былъ бы несправедливъ къ себѣ, еслибъ сталъ отрицать тотъ несомнѣнный фактъ, что я всегда жилъ и дѣйствовалъ согласно внутреннему сознанію моего предназначенія и твердо убѣжденъ, что послѣднія несчастія, обрушившіяся на мою голову, представляютъ собой тяжелое испытаніе, ниспосланное на меня Провидѣніемъ. И съ твердой вѣрой…
Въ эту минуту что-то тяжелое грохнулось на полъ и хрусталь на столѣ задребезжалъ. Прежде чѣмъ мистеръ Мельвиль успѣлъ обернуться, двѣ мощныя руки сжали ему горло и глухой голосъ произнесъ подъ самымъ его ухомъ:
— Ты лжешь!
Онъ увидалъ передъ собою блѣдное, испитое лицо съ безпорядочно всклокоченной бородой и два голубые глаза, горѣвшіе безпокойными огнемъ. Онъ почувствовалъ, что задыхается, голова у него закружилась и онъ уронилъ изъ рукъ бокалъ, разбившійся на мелкіе кусочки. Мужчины, сначала пораженные неожиданностью, черезъ минуту вскочили изъ-за стола и бросились на помощь къ мистеру Мельвилю. Двѣ или три дамы упали въ обморокъ, а другія столпились въ отдаленные углы комнаты и тамъ, прижимаясь другъ къ другу, со страхомъ смотрѣли на ужасную сцену. Только миссъ Ванъ-Пельтъ не потеряла присутствія духа, а тотчасъ побѣжала въ кабинетъ мистера Мельвиля и нажала пуговку электрическаго телеграфа, проведеннаго въ ближайшее полицейское депо.
Полъ столовой трясся, люстры подъ потолкомъ качались со стороны на сторону; въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ около двѣнадцати мужчинъ боролись въ общей невообразимой свалкѣ. Они то наваливались на столъ, то отскакивали къ окну и, наконецъ, всѣ кучей грохнулись на полъ передъ мраморнымъ каминомъ. Прошло мгновеніе и всѣ, одинъ за другимъ, поднялись, едва переводя духъ, и стали у зеркала поправлять свой измятый туалетъ, бормоча подъ носъ проклятія. Только первоначальные единоборцы лежали неподвижно; норвежецъ смотрѣлъ вокругъ себя съ какимъ-то смутнымъ удивленіемъ; онъ дрожалъ какъ въ лихорадкѣ и порывъ злобы, улетучившись, оставилъ его безсильнымъ, безпомощнымъ. Мистеръ Мельвиль былъ распростертъ подлѣ него; онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе и судорожно сжималъ пальцы. Двое или трое изъ гостей нагнулись къ нему, растегнули ему жилетку, развязали галстухъ и щупали пульсъ.
Вдругъ явились трое полисмэновъ. Они подняли Андерса и грубо потащили его къ дверямъ. Онъ не сопротивлялся, точно вся сила исчезла въ немъ. Но на порогѣ онъ неожиданно остановился, и, выпрямившись во весь ростъ, воскликнулъ глухимъ голосомъ:
— Отдайте мнѣ деньги, которыя вы у меня украли!
V.
правитьВъ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, норвежецъ оставался въ тюрьмѣ. Никто не предложилъ его взять на поруки, но никто не являлся и обвинителемъ противъ него. Однообразная тюремная жизнь и унизительное товарищество съ ворами и мошенниками уничтожили въ немъ всякую тѣнь надежды. Но за то чувство злобы жгло все его существо и свѣтилось опаснымъ пламенемъ въ его глазахъ. Облокотясь на колѣни, онъ цѣлый день сидѣлъ неподвижно, обдумывая задачу человѣческаго существованія. Съ пламеннымъ нетерпѣніемъ онъ ждалъ дня своего суда.
Тогда, наконецъ, ему удастся громко возвысить голосъ и заставить глухое правосудіе выслушать его. Онъ нѣсколько дней сочинялъ на своемъ родномъ языкѣ могучую обвинительную рѣчь, прежде, чѣмъ ему вошла въ голову мысль, что американское правосудіе говорило только по-англійски. Тогда съ горькимъ сознаніемъ полной безпомощности онъ сталъ неустанно ходить взадъ и впередъ по своей маленькой кельѣ, какъ звѣрь въ клѣткѣ и по временамъ бился головой объ стѣну, не ощущая ни малѣйшей боли. Онъ чувствовалъ, что его мысли странствуютъ безъ всякаго контроля и только въ тѣ минуты, когда злоба воспламенялась болѣе жгучимъ огнемъ, умъ его вдругъ просвѣтлялся. Въ одну изъ подобныхъ минутъ онъ услышалъ скрипъ ключа въ замкѣ, дверь отворилась и въ его келью вошелъ консулъ съ однимъ изъ тюремныхъ сторожей.
— Я принесъ вамъ хорошія вѣсти, г. Рустадъ, сказалъ онъ., весело взявъ за руку Андерса: — вы свободны.
— А судъ? отвѣчалъ норвежецъ глухимъ шопотомъ.
— Не будетъ никакого суда, произнесъ консулъ тѣмъ же радостнымъ тономъ счастливаго вѣстника: — никто васъ не обвиняетъ.
— За что же меня посадили въ тюрьму?
— Вы это очень хорошо знаете и должны оцѣнить человѣколюбіе и гуманность мистера Мельвиля, который отказался отъ преслѣдованія васъ на судѣ.
— Я не хочу милости, я хочу суда, воскликнулъ Андерсъ громовымъ голосомъ и, вскочивъ съ мѣста, сталъ громко махать кулаками передъ самымъ лицомъ консула: — слышите, я хочу суда, я хочу высказать всему міру, самому Богу все зло, всю несправедливость, которыя я терплю.
— Ну, ну, г. Рустадъ, будьте благоразумны, сказалъ консулъ, стараясь его успокоить: — подумайте только, что сотни, если не тысячи, бѣдныхъ людей находятся въ такомъ же положеніи, какъ вы. Развѣ они поднимаютъ шумъ, или дѣлаютъ скандалъ! Нѣтъ, они берутъ свои десять процентовъ, какъ объявлено вчера, и благодарятъ Бога, что имъ досталось и это.
— Вотъ именно мысль объ этихъ несчастныхъ, обманутыхъ людяхъ и сводитъ меня съ ума, воскликнулъ норвежецъ внѣ себя отъ волненія: — скажите, гдѣ они? Я ихъ найду и вдохну въ ихъ сердца пламя благороднаго негодованія, заставляю ихъ устыдиться своей трусости, и покраснѣть за безстыдное согласіе получить одинъ долларъ вмѣсто десяти.
На лицѣ консула выразилось глубокое изумленіе. Это не былъ слова простого, необразованнаго поселянина, умственный кругозоръ котораго, полгода тому назадъ, ограничивался ежедневной рутиной земледѣльческой жизни.
— Какъ вашъ соотечественникъ и человѣкъ, желающій вамъ добра, сказалъ онъ серьёзнымъ тономъ: — я умоляю васъ, г. Рустадъ, послѣдуйте ихъ примѣру. Возьмите свои двѣсти долларовъ, которые вы можете получить завтра, и уѣзжайте тотчасъ на далекій Западъ.
Андерсъ презрительно отвернулся.
— Такъ вы не хотите слушать голоса благоразумія? прибавилъ онъ, положивъ руку на плечо поселянина.
— Нѣтъ не хочу, загремѣлъ норвежецъ: — я не выйду отсюда безъ суда. Я хочу, я требую справедливости.
Консулъ пожалъ плечами и, взглянувъ на тюремнаго стража, знаменательно ударилъ себя пальцемъ по лбу. Тюремщикъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
Спустя полчаса, Андерса силой выбросили изъ тюрьмы.
VI.
правитьСъ минуту онъ стоялъ неподвижно, ослѣпленный солнечнымъ свѣтомъ. Толпа уличныхъ оборванцевъ и мальчишекъ, чистящихъ сапоги, окружила его, смѣясь надъ нимъ и дергая его за одежду, но онъ ихъ не замѣчалъ. Умственное его напряженіе было такъ велико въ эту минуту, что заглушало всякія внѣшнія ощущенія. Наконецъ, онъ поднялъ голову, и пошелъ быстрыми, лихорадочными шагами къ Брадвелю и оттуда къ Пятой-Аллеѣ. Всѣ прохожіе, увидавъ его, оборачивались; его гигантскій ростъ, блѣдное лицо, обросшее всклокоченной бородой и дико блестѣвшіе глаза внушали каждому инстинктивный страхъ. Не останавливаясь по дорогѣ ни на минуту, Андерсъ, наконецъ, достигъ до роскошнаго дома мистеръ Мельвиля. Передъ парадной дверью стоялъ великолѣпный экипажъ и два блестяще одѣтые грума сидѣли на козлахъ. Бросивъ на нихъ взглядъ, полный ненависти и презрѣнія, онъ взбѣжалъ на подъѣздъ въ ту самую минуту, какъ мистеръ Мельвиль вышелъ изъ двери, въ щегольскомъ англійскомъ костюмѣ и съ бичемъ въ рукѣ. Увидавъ передъ собою страшнаго норвежца, онъ грозно поднялъ бичъ; на лицѣ его выражалась какая-то смѣсь злобы и страха и онъ хотѣлъ отскочить назадъ. Но вдругъ злоба взяла верхъ надъ страхомъ и онъ ударилъ изо всей силы рукояткой бича по головѣ Андерса. Норвежецъ покачнулся, но, удержась на ногахъ, бросился на своего соперника и нанесъ ему по лбу тяжеловѣсный ударъ своимъ кулакомъ. Въ глазахъ у Мельвиля потемнѣло, ноги подкосились и онъ упалъ навзничь, ударившись головой о каменную ступень. Все это произошло въ одно мгновеніе. Оба грума, соскочивъ съ козелъ, бросились на помощь своему господину. Но было уже поздно. Кровь хлынула изъ глубокой раны въ его головѣ; онъ судорожно вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и неподвижно растянулся на тратуарѣ. Онъ былъ мертвъ. Андерсъ стоялъ на верхней ступени крыльца и спокойно, сложивъ руки на груди, смотрѣлъ на лежавшій у его ногъ бездыханный трупъ. Онъ не ощущалъ ни радости, ни торжества; но съ чувствомъ внутренняго довольства сознавалъ, что справедливость была удовлетворена.
Онъ думалъ не о себѣ или о своей судьбѣ, а о всемъ свѣтѣ, о судьбѣ милліоновъ, молча страдавшихъ. Онъ въ эту минуту, не дрогнувъ, пошелъ бы на плаху. Когда явились полисмэны, онъ послѣдовалъ за ними безъ всякаго сопротивленія, и его простая, полная достоинства осанка внушала невольное уваженіе. Горячка, овладѣвшая имъ, спала и ее замѣнило спокойствіе. Это, однако, не долго продолжалось. Какъ только тяжелая желѣзная дверь тюрьмы захлопнулась, и онъ снова очутился въ полутемной, узкой кельѣ, возобновилась прежняя напряженная умственная работа. Всѣ глубокія задачи человѣческаго существованія неустанно требовали разрѣшенія. Странно сказать, память о женѣ и ребенкѣ почти стушевалась въ его сердцѣ. Любовь къ этимъ дорогимъ существамъ побудила его покинуть свою родину и искать новаго жилища среди чуждаго, безжалостнаго свѣта; мысль о нихъ увеличила во сто разъ горечь постигшаго его несчастья. Но теперь они казались ему чѣмъ-то отдаленнымъ, прошедшимъ, не касающимся его. Зло, страшное, роковое зло замѣнило ему жену и ребенка, и онъ нѣжно холилъ его въ своемъ сердцѣ.
Прошла зима, и, наконецъ, назначенъ былъ день судебнаго разбирательства. Всѣ эти мѣсяцы онъ посвятилъ старательному изученію англійскаго языка и написалъ по-англійски документъ, который должны были прочитать присяжнымъ. Онъ считалъ логику и доказательность этого обвинительнаго акта неопровержимыми и даже гордился краснорѣчіемъ нѣкоторыхъ мѣстъ, долженствовавшихъ, по его мнѣнію, произвести потрясающее впечатлѣніе. Онъ вѣрилъ, что стоило только довести до общаго свѣденія тѣ злоупотребленія, на которыя онъ указывалъ, чтобъ они тотчасъ и были уничтожены. Ему ни разу не входило въ голову, что будутъ судить его, а не убитаго имъ человѣка. Между тѣмъ, консулъ пригласилъ искуснаго адвоката для его защиты и даже предложилъ взять на себя часть расходовъ. Они сговорились построить всю защиту на сумасшествіи обвиняемаго и явились къ Андерсу въ тюрьму, чтобъ спросить у него кое-какія свѣдѣнія и дать необходимую инструкцію, какъ вести себя на судѣ. Его провелъ въ пріемную тюремный сторожъ, который и оставался у двери во все время ихъ разговора.
— Вы очень измѣнились въ это время, г. Рустадъ, сказалъ консулъ, представивъ ему адвоката, мистера Рульона: — и не къ лучшему. Вы бы больше спали и меньше думали. Мы васъ освободимъ, не бойтесь.
— Я и не боюсь, г. консулъ, отвѣчалъ Андерсъ рѣшительно.
— Но вы должны слѣпо исполнить нашу инструкцію, сказалъ адвокатъ: — не забывайте, что это дѣло жизни и смерти.
— А въ чемъ заключается ваша инструкція?
— Во-первыхъ, мы рѣшили, что лучшій способъ добиться оправдательнаго приговора выставить мотивъ сумасшествія.
— Сумасшествія?
— Да.
— И вы утверждаете, что я сумасшедшій?
Андерсъ бросился на адвоката, который поднялъ руки въ самозащиту и отскочилъ къ стѣнѣ. Сторожъ схватилъ арестанта за плечи и оттащилъ его.
— Ну, ну, любезный г. Рустадъ, сказалъ консулъ: — вы должны сдерживать свой вспыльчивый характеръ.
Адвокатъ снова занялъ свое мѣсто за столомъ подлѣ консула, хотя и съ очевиднымъ безпокойствомъ.
— Дѣло не въ томъ, считаемъ ли мы съ консуломъ васъ за сумасшедшаго, произнесъ онъ, судорожно играя карандашомъ: — конечно, мы не считаемъ, но надо убѣдить присяжныхъ, что вы сумасшедшій.
Консулъ, зорко наблюдавшій за Андерсомъ, снова замѣтилъ опасный огонь въ его глазахъ и поспѣшилъ вмѣшаться.
— Вы понимаете, г. Рустадъ, сказалъ онъ, мягкимъ, нѣжнымъ голосомъ: — что намъ необходимо имѣть въ виду законы этой страны и я торжественно завѣряю васъ, что доводъ сумасшествія — единственное средство вамъ избѣгнуть висѣлицы.
— Если справедливо меня повѣсить, пусть вѣшаютъ, отвѣчалъ спокойно доселянинъ: — но я не спасу своей жизни ложью.
Адвокатъ нагнулся къ консулу и шепнулъ ему что-то на ухо.
— Ну, г. Рустадъ, мы сдѣлали все, что могли для васъ. Если вы не желаете нашей помощи, то, конечно, вольны идти на вѣрную смерть.
Консулъ и адвокатъ встали и хотѣли удалиться.
— Еще одну минуту, г. консулъ, сказалъ Андерсъ, останавливая его: — я написалъ свою защиту и желалъ бы, чтобъ вы и этотъ джентельмэнъ ее прочитали.
И онъ подалъ имъ большой свертокъ исписанной бумаги. Они развернули рукопись. Прочитавъ первыя строки, адвокатъ отвернулся и громко захохоталъ. Консулъ такъ же улыбался странному англійскому языку, на которомъ была написана эта бумага, но первобытная сила и могучая искренность, которыми дышало каждое слово, возбудили въ немъ восторгъ и сожалѣніе.
— Любезный г. Рустадъ, сказалъ онъ: — вы не можете представить въ судъ этого документа.
— Нѣтъ, надо его представить, весело воскликнулъ адвокатъ, взявъ рукопись и пряча ее въ свой карманъ: — съ помощью этого документа, я докажу несомнѣнно фактъ сумасшествія моего кліента и бьюсь объ закладъ, что присяжные, не задумавшись ни на минуту, вынесутъ оправдательный приговоръ.
И адвокатъ, съ улыбкой на лицѣ, увлекъ за собою консула. Норвежецъ остался одинъ съ своимъ тюремщикомъ.
VII.
правитьНаступилъ день суда. Обвинительный актъ, составленный Андерсомъ противъ всего общества въ лицѣ мистера Мельвиля, былъ прочтенъ его защитникомъ, производя смѣхъ среди судей и удивленіе въ числѣ присяжныхъ. Странныя выраженія и ошибочное примѣненіе англійскихъ выраженій возбуждали всеобщій хохотъ.
Андерсъ сидѣлъ на скамьѣ подсудимыхъ блѣдный, рѣшительный, но когда смѣхъ сталъ часто повторяться, то выраженіе безпомощнаго отчаянія показалось на его лицѣ. Онъ самъ былъ убѣжденъ въ своей правотѣ и если весь міръ былъ въ положеніи хаоса, то былъ смѣшонъ міръ, а не онъ. Глаза его были устремлены съ безпокойствомъ на двѣнадцать присяжныхъ, которые, какъ представители американскаго народа, представляли нѣчто священное. Онъ смутно полагалъ, что они избраны всей страной разсудить его дѣло. Онъ надѣялся, что они будутъ вести себя достойнѣе судей, смѣявшихся во все горло: они ясно увидятъ, что онъ правъ и поймутъ дерзкую неблаговидность адвоката, силящагося выдать его за съумасшедшаго. Онъ видѣлъ, какъ они удалились для совѣщанія; но, не прошло и пяти минутъ, какъ они вернулись обратно и одинъ изъ нихъ, красивый толстякъ, торжественно заявилъ:
— Не виновенъ.
Не виновенъ… Конечно, онъ былъ не виновенъ. Мистеръ Мельвиль былъ виновенъ и жаль было, что онъ не находился на скамьѣ подсудимыхъ. И такъ, несмотря на все., оставалась хоть искра справедливости. Но въ эту минуту къ нему подбѣжали, протягивая руки, консулъ и адвокатъ.
— Позвольте мнѣ васъ поздравить, господинъ Рустадъ, сказалъ консулъ: — вы должны горячо поблагодарить этого джентльмэна за его искусную защиту.
— Вы видите, что мы успѣли доказать ваше съумасшествіе, произнесъ шопотомъ адвокатъ: — или скорѣе, какъ я и ожидалъ, вы сами безъ большого содѣйствія съ моей стороны доказали, что вы съумасшедшій.
Андерсъ вдругъ понялъ, въ чемъ дѣло. Признавъ его невиновнымъ, присяжные только помиловали его на томъ основаніи, что его преступленіе было невмѣняемымъ, т. е. согласились съ правильностью довода его адвоката, что онъ съумасшедшій. Съ растерзаннымъ сердцемъ онъ вышелъ изъ залы суда, въ сопровожденіи двухъ полисмэновъ. Было слишкомъ поздно, чтобъ выправить тотчасъ всѣ необходимыя бумаги и потому его отвели въ болѣе просторную и удобную келью, гдѣ онъ долженъ былъ, провести только одну ночь.
Онъ бросился на постель и знакомъ просилъ полисмэна оставить его одного. Онъ чувствовалъ, что у него внутри что-то лопнуло, какъ пружина у часовъ. Онъ всталъ, чтобъ убѣдиться, можетъ ли онъ стоять на ногахъ, но всѣ его движенія были старческія. Все его довѣріе въ свои силы исчезло. Въ головѣ его мутилось, въ глазахъ рябило. Онъ упалъ на постель.
Спустя десять дней, стоялъ май мѣсяцъ, поселянка въ норвежскомъ костюмѣ явилась къ дверямъ тюрьмы и спросила Андерса Рустада. Она держала на рукахъ маленькаго мальчика, которому было не болѣе полутора года.
— Андерсъ Рустадъ, Андерсъ Рустадъ, повторяла она, гладя по головкѣ ребенка, и ея глаза безпокойно сверкали.
— Андерсу Рустаду сегодня плохо и онъ не можетъ никого видѣть, отвѣчалъ одинъ изъ тюремныхъ сторожей, за которымъ послалъ привратникъ.
Молодая женщина покачала головой. Она ничего не понимала. Впродолженіи трехъ дней она возвращалась къ тюрьмѣ и, наконецъ, сѣла на ступень у входной двери и стала терпѣливо ждать. Каждый разъ, какъ дверь отворялась, она бросалась впередъ съ крикомъ:
— Андерсъ Рустадъ! Андерсъ Рустадъ.
Но ей никто не отвѣчалъ.
Вечеромъ на четвертый день у тюрьмы остановилась карета и изъ нея вышелъ консулъ съ докторомъ. Увидавъ женщину въ норвежскомъ костюмѣ, онъ спросилъ, кто она.
— Андерсъ Рустадъ! отвѣчала она: — Андерсъ Рустадъ! Онъ мой мужъ, а это нашъ ребенокъ.
Консулъ пригласилъ ее слѣдовать за ними и она молча шла за нимъ по темнымъ лѣстницамъ и корридорамъ.
Они остановились передъ дверью одной кельи, которая тотчасъ и отворилась. На грязномъ столѣ виднѣлась лампа, тускло горѣвшая, и во всей комнатѣ пахло керосиномъ. Андерсъ лежалъ на желѣзной кроватѣ, блѣдный, но спокойный. Черты его приняли грустное, покорное выраженіе, хотя по временамъ по лицу его пробѣгалъ лучъ мысли.
— Вотъ ваша жена и ребенокъ, господинъ Рустадъ, сказалъ консулъ, подводя къ кровати молодую женщину.
Больной медленно повернулъ голову и устремилъ мутные глаза на жену и ребенка. Онъ насупилъ брови и, казалось, хотѣлъ что-то вспомнить, но не могъ. Молодая женщина посмотрѣла со страхомъ на этого блѣднаго, испитого человѣка, съ ужасными глазами и всклокоченными волосами. Это не могъ быть ея здоровый, веселый, красивый мужъ, который за годъ передъ этимъ уѣхалъ изъ Норвегіи, чтобъ приготовить ей новое, счастливое жилище. Нѣсколько минутъ она пристально всматривалась въ его черты и потомъ, крѣпко прижавъ ребенка къ своей груди, пошла къ дверямъ.
— Это не мой мужъ, сказала она со слезами въ голосѣ: — я пойду его искать.
— Это Андерсъ Рустадъ, произнесъ консулъ: — и если вы его жена, то проститесь съ нимъ навсегда. Вы его болѣе не увидите.
Молодая женщина снова подошла къ кровати, дрожа всѣмъ тѣломъ. Но ребенокъ заплакалъ и она, укачивая его, поспѣшно вышла изъ комнаты.
— Бѣдная женщина, она его не узнала, замѣтилъ докторъ, оставшись вдвоемъ съ консуломъ.
— А знаете вы, что причинило его смерть? спросилъ консулъ, когда послѣдняя искра жизни покинула неподвижное, охолодѣвшее тѣло норвежца.
— Нѣтъ, отвѣчалъ докторъ.
— Слишкомъ развитое чувство справедливости.