1879. править
АНГЛИЧАНИНЪ. править
Поѣздъ только-что отошелъ отъ петербургской станціи и летитъ по Николаевской желѣзной дорогѣ въ Москву. Въ одномъ изъ вагоновъ третьяго класса не особенно многолюдно: нагольный тулупъ съ пестрятинной котомкой и пилой въ чехлѣ, купецъ въ енотовой шубѣ съ тремя подушками и цѣлымъ узломъ провизіи, богомолка съ головой, окутанной чернымъ платкомъ, полупьяная чуйка въ красномъ гарусномъ шарфѣ на шеѣ, гимназистъ съ матерью и нѣкто въ верблюжьяго цвѣта пальто съ рысьимъ воротникомъ, англійской морской фуражкѣ и высокихъ сапогахъ американской тисненой кожи съ изумительно толстыми подошвами. Этотъ нѣкто, расправивъ свои длинныя рыжія бакенбарды, сидитъ отдѣльно отъ всѣхъ въ углу вагона, вытянулъ ноги на противоположную скамейку, и стиснувъ въ зубахъ сигару, внимательно читаетъ какую-то книгу. На него обращено всеобщее вниманіе. Всѣ киваютъ головами, указываютъ другъ другу и шепчутъ: «англичанинъ!» Каждый старается его задѣть чѣмъ-нибудь, но онъ невозмутимъ.
Купецъ развернулъ газету, посмотрѣлъ въ нее, отбросилъ въ сторону и, прищурившись на англичанина, крикнулъ.
— И читать-то противно! До того англичанинъ вредитъ! Кажется, вотъ взялъ-бы и задалъ ему сейчасъ здороваго тумака! Да что, и кулакъ марать не стоитъ!
Тотъ и бровью не повелъ.
— А коли такъ, то по нашему, возьми разложи, да и всыпь ему березовой…-- откликнулся нагольный тулупъ. — Не бойсь — прочувствуется!
— Нѣтъ, не прочувствуется! Не то сословіе! — возражаетъ во все горло купецъ. — Англичанинъ что жидъ, а про жида сказано: не бей жида дубиной, а бей полтиной. Эхъ, ежели-бы мои кредиторы не русскіе были, а изъ англичанъ свой составъ составляли — сейчасъ-бы я обанкрутился. И мнѣ бы было пользительно и ему чувствительно! Вотъ это-бы англичанина проняло.
Всѣ устремили глаза въ уголъ вагона, но сидящій тамъ рыжій бакенбардистъ, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ читать книгу.
— Видно, ни слова по-русски не понимаетъ, — послышался шопотъ.
— Обругать хорошенько, такъ пойметъ! — визгливымъ голосомъ вскрикиваетъ чуйка. — Вонъ ихъ братъ на корабляхъ сюда приплываетъ по матрозной части, такъ ругается, что инда за ушами трещитъ! Хлѣба по-русски попросить не можетъ, а ругаться умѣетъ Видно, ругательство-то это на всѣхъ языкахъ единственный видъ имѣетъ.
У купца мелькнула счастливая мысль.
— Баринъ, а баринъ! манитъ, онъ гимназиста — Англійскую грамоту знаешь?
— Учусь. И писать, и читать могу, — отвѣчаетъ гимназистъ.
— Ну, и чудесно! А по-англійски ругаться умѣешь?
— У насъ въ учебникахъ никакихъ ругательствъ не напечатано.
— Врешь! Что-нибудь да знаешь. Поди и обругай по-англійски вонъ энтаго рыжаго пса, что въ углу сидитъ. На тебѣ за это пирожокъ съ брусничкой.
Гимназистъ конфузится.
— Не надо. Я и такъ…-- бормочетъ онъ, и улыбнувшись, близится къ англичанину.
— Петенька! Не подходи къ нему близко! Ругайся отсюда, а то убьетъ! — кричитъ ему мать..
— Не убьетъ. Мы заступимся, — ободряютъ его хоромъ и купецъ, и тулупъ и чуйка. — Только пусть пальцемъ тронетъ, такъ самого распотрошимъ, что только мокро станетъ.
Гимназистъ садится неподалеку отъ англичанина и начинаетъ на-распѣвъ твердить фразу:
— Енглишъ бой — горшокъ съ дырой… енглишъ бой — горшокъ съ дырой! Ассъ, эссъ! — старается онъ выговорить по-англійски слово «оселъ», но англичанинъ даже и не пошевельнулся.
— Вотъ остолопъ-то! Словно идолъ-истуканъ! — всплеснула руками богомолка.
— Петенька, иди, Бога ради, сюда! Смотри, у него ужъ и глаза кровью налились! — надсаживается мать.
Гимназистъ отходитъ. Въ вагонѣ составляется совѣтъ, какъ пронять англичанина.
— А, можетъ, это и не англичанинъ, а нѣмецъ! — заявляетъ кто-то.
— Англичанинъ! — настаиваетъ купецъ. — Англичанинъ, но только труситъ сцѣпиться; потому насъ много, а онъ одинъ. Я и книгу его видѣлъ — англійская.
— Да ты нешто по-англійски знаешь?
— Не знаю, но буквицу нѣмецкую отъ англійской завсегда отличу. У нѣмцевъ палочками печатаютъ, какъ-бы флюгера, ну, а у англичанъ калачиками, на манеръ растягая. — Знаешь что? — обращается онъ къ полупьяной чуйкѣ. — Подсядь къ нему ты и дай въ брюхо кулакомъ.
Чуйка чешетъ затылокъ.
— А ежели меня онъ по сусаламъ мазнетъ? Вѣдь зубаревыхъ-то дѣтей тогда во рту не досчитаешься. Эво какой, онъ длинный, а вѣдь я изъ мелкихъ, Макарьевскаго пригона.
— Ну, полно! Что тебѣ за всякимъ тычкомъ гоняться! Заступимся! — утѣшаютъ его.
— Ha-ко, выпей прежде для храбрости! Ну, благословись!
Купецъ лѣзетъ въ узелъ и достаетъ бутылку съ стаканчикомъ. Чуйка пьетъ и съ наслажденіемъ сплевываетъ.
— Ну-ко, чтобъ не хромать!
Купецъ наливаетъ еще стаканчикъ. Чуйка плюетъ на руки.
— Господи благослови! — произноситъ она, подходитъ къ англичанину, садится какъ разъ противъ него, около ногъ и начинаетъ ковырять пальцемъ его сапоги.
Англичанинъ не обращаетъ на его дѣйствія никакого вниманія.
— Не робѣй, землякъ, не робѣй! — кричитъ ему купецъ.
Всѣ затаили дыханіе, но вдругъ свистокъ. Поѣздъ начинаетъ убавлять ходъ.
— Хлестни его, хлестни! Сейчасъ остановимся! — подзадориваютъ чуйку со всѣхъ концовъ.
Поѣздъ остановился.
— Станція Колпино! — возглашаетъ кондукторъ.
Въ вагонъ входитъ скунсовая шуба съ сакъ-вояжемъ въ рукахъ, всматривается въ англичанина и восклицаетъ:
— Вакулъ Доримадонтычъ! Воздвиженскій! Другъ! Какими судьбами!
— Очень просто: говѣть въ Новгородъ ѣду, — отвѣчаетъ чисто-русскимъ языкомъ англичанинъ и заключаетъ пріятеля въ свои объятія.
Картина.