Мы покинули Боброво, ибо Василий Васильевич не мог рисовать там. „Природа не возбуждает меня“, объяснял он: всё вокруг слишком уж спокойно, и я ничего не могу чувствовать“.
Мы перебрались в Лявлю. Лявля — группа деревушек, кольцом обступивших старинную деревянную церковь 16-го столетия. Здесь — одно из красивейших мест по Двине. Ряд гигантских ветряных мельниц выстроился, как сторожевые башни, на гребне холмов, и даже за несколько вёрст с того берега широкой реки видны их громадные корпуса. Они гораздо выше и прочнее английских мельниц и выстроены, очевидно, из толстых телеграфных столбов. В древние времена, возможно, они с удобством служили в качестве крепостей и выдерживали осаду. Переплётчикову мельницы очень нравились, да и мы все любовались ими. Они были почтенными местными троллями, только лишёнными своей злобности и приспособленными в настоящее время на службу человеку. Я часами смотрел на них и готов поклясться, что они часто переговаривались друг с другом по вечерам и курили глиняные трубки при заходе солнца. Не во всей России такие мельницы, как здесь. За исключением Малороссии, обмолот хлеба производится водяной силой, так как на Великой европейской равнине никогда не дуют сильные постоянные ветра. Но в губерниях Архангельской и Вологодской нет недостатка в подобных ветрах, кроме того, там постоянно дует свежий ветер с Ледовитого океана. Крестьяне воспользовались этими ветрами и понастроили могучие мельницы не только для того, чтоб молоть свой хлеб, но и для того, чтоб этими постройками выразить тайное величие своих суровых душ.
Я шёл от Боброва к Лявле прекрасным сосновым лесом. Лесная малина и земляника только что начинали зацветать. Мне любопытно было смотреть на маленькие запоздавшие цветочки, так как теперь был уже июль, и на юге на Кавказе я ел спелые плоды. Лето на Севере сильно отставало. Я представил себе, что должен был бы почувствовать угрюмый северянин, перенесённый в роскошную обстановку Имеретии, или персиянин, попавший на глухой Север.
Я пробрался через лес по тропинкам близ обрывистых береговъ Двины. Идти было очень трудно, так как почва была болотистая, что указывало на близость тундры. Тёмные сосны, подобные ведьмам, с развевающимися космами волос, преграждали дорогу, а их худые пальцы цеплялись за прохожих. По временам приходилось ползти на руках и на коленях по густому зеленому мху и через разноцветные грибы. Это было и забавно и восхитительно, хотя нет-нет да и приходила в голову соблазнительная мысль, не отыскать ли почтовой дороги, или не спуститься ли вниз на рыхлые пески двинского берега. Но все совершенно ненужные препятствия я преодолевал исключительно для удовлетворения своей фантазии, а она требовала, чтобы я шел по лесной тропинке. Василий Васильевич уехал раньше в тележке.
Есть известная прелесть в том, чтобы всегда следовать велениям своей фантазии. Не потому, что переживаешь всевозможные приключения, но потому, что натыкаешься на удивительные сцены, подходишь к таким скрытым сторонам жизни, которые лежат за миром видимым и полезным. В лесу я встретил старика, жившего в хижине, сделанной им самим из сосновых ветвей и из мха; она была похожа скорее на берлогу, чем на человеческое жильё, но старик уверял меня, что она превосходно укрывает от непогоды, и что онъ очень удобно живёт в ней целое лето. У старика была собака с хитрым выражением морды: долгое сожительство с лесным человеком, очевидно, влияло на неё благотворным образом. В её маленьких острых, но преданных глазах светилась привязанность к своему хозяину, и сам старик ласково поглядывал на неё, показывая мне только что принесённого ею прекрасного кулика.
Я позавтракал, сидя на пне позади хижины, а старик в это время сделал мне пару лаптей из великолепной белой бересты, и сделал довольно изящно. Я дал ему за труды четвертак, и он был так доволен, что я подумал, что он бросится целовать землю у моих ног. Вот что вышло из моего подчинения фантазии и блуждания по крутым берегам Двины среди рядов злых волшебных сосен.
Около Трепузова, деревни, расположенной верстах в двух от Лявли, я набрёл на группу маленьких детей, собирающих грибы в густом лесу; в руках у них были ведёрки, сделанные, подобно моей новой обуви, из берёзовой коры. Сами дети казались грибами, и прихотью волшебного царства легко могло случиться, что и грибы были никто иной, как дети. Загорелые, с грязными физиономиями, с тёмными от загара телами, проступавшими сквозь разорванные рубашонки, дети производили впечатление, будто они совсем недавно вышли из земли, совсем недавно облеклись в плоть и кровь. Заслышав шум моих шагов, они испугано оглянулись по сторонам, так как напичканные рассказами старших о медведях основательно могли опасаться встречи с почтенным Мишей. Мне показалось, что они остановятся и взглянут на меня совершенно так же, как если бы они были маленькими волшебниками, а когда увидят, что это — «человек», то тотчас превратятся снова в грибы.
Но в конце концов, это были маленькие человеческие существа — мальчики и девочки: они перестали собирать грибы и, сбившись в кучу, уставились на меня. Правда, я был не медведь, а человек, но и это их не совсем успокаивало: в этих местах водилось много злых знахарей и колдуний, и кто мог сказать, дружественно или враждебно настроен этот странный человек. Я заговорил с одним маленьким мальчиком, но он разразился криком: «бу-у… ох! ох!…..». Это усилило страх в остальных; какая-то девочка тоже вскрикнула, и все дети бросились бежать к своим матерям, работавшим около сосновых изб, которые я мог видеть через деревья.
Я двинулся дальше и добрался до Лявли. Передо мной — огромные мельницы, маленькая журчащая речонка Лявля, текущая из болот и лесов, недавно выкрашенная, но древняя церковь с аллеей густого шиповника, покрытого множеством красных цветков. Лявля с крестьянством и интеллигенциею! Да, интеллигенциею, так как русское правительство сослало сюда группу студентов и политических деятелей, которых оно пожелало держать под более бдительным надзором, чем это возможно в сложной жизни Москвы, Риги, Варшавы и других центров революционной пропаганды. Мне предстояло прожить некоторое время среди природных жителей и среди ссыльных и увидать уголок крайне интересной жизни, который открывала передо мной судьба и Россия.
Василий Васильевич нашёл помещение в деревне Зачапино. Я прожил несколько дней у одного из ссыльных, а затем нанял комнату в Новинках, — деревушке, состоящей из нескольких старых изб, расположенных за церковью на болотистом месте.