АНГЛІЙСКІЙ РАДИКАЛЪ ТРИДЦАТЫХЪ ГОДОВЪ.
правитьГервинусъ замѣчаетъ, что въ наше время нѣтъ болѣе героевъ, нѣтъ личностей геніальныхъ, стоящихъ такъ высоко, но своей силѣ, надъ общимъ уровнемъ, чтобы онѣ могли наваливать свою волю исторіи человѣчества и увлекать его на тѣ пути, на которыя вступаютъ сами. Авторъ исторіи Юлія Цезаря держится совершенно противоположнаго мнѣнія. Онъ говоритъ о прежнихъ герояхъ и геніяхъ, законодателяхъ судебъ человѣчества такъ, что ихъ примѣромъ оправдываются новые претенденты на ихъ роль. Исторія самого автора жизни Юлія Цезаря послужитъ лучшею критикою защищаемаго имъ притязательнаго положенія. Трудно не согласиться съ Гервинусомъ, что время героевъ въ самомъ дѣлѣ миновало, и что человѣчество живетъ нынѣ сознательною общественною жизнью не въ нѣсколькихъ избранныхъ только, а въ милліонахъ личностей и идетъ къ тому времени, когда въ дѣлѣ политическаго наслѣдства не будетъ болѣе различія избранныхъ отъ званыхъ.
Есть страна, гдѣ уже давно общество жило политическою сознательною жизнью въ болѣе или менѣе многочисленномъ, по своему составу, классѣ, который поэтому и называется привилегированнымъ классомъ, и гдѣ центръ, ядро, фокусъ политической жизни и силы заключался издавна именно въ этомъ классѣ. Надъ нимъ могли возвышаться и падать династіи, вокругъ нихъ возникали разныя внѣшнія случайности, война, голодъ, открытія далекихъ странъ, мятежи, торговыя событія, — факты, отъ которыхъ погибалъ или богатѣлъ народъ. Все это, конечно, имѣло вліяніе на внутреннюю политическую жизнь, на политическое развитіе, но не иначе — какъ посредствомъ того же привилегированнаго класса, который какъ бы заключалъ въ своемъ кристаллѣ палладіумъ этой страны или то слово, которое римляне хранили какъ ключъ Капитолія.
За то человѣкъ, принадлежащій къ этому классу, самъ въ себѣ носитъ живое отраженіе политической жизни своей страны; его біографія — періодъ ея исторіи. Онъ — не герой, а между тѣмъ съ его жизнью связана именно вся жизнь государства; онъ не геній, но частица того общества, которое въ своей коллективности представляетъ величайшій изъ геніевъ, геній далеко болѣе могущественный и плодотворный, чѣмъ тотъ, который проявляется въ такъ-называемыхъ «людяхъ судьбы», этихъ самозванцахъ и нерѣдко ложныхъ пророкахъ новой миссіи.
Такое сословіе представляется въ Англіи классомъ, изъ котораго составляется палата общинъ. Описаніе жизни одного изъ замѣтныхъ, изъ дѣятельныхъ членовъ палаты общинъ не можетъ не быть вмѣстѣ описаніемъ цѣлой эпохи общественной жизни Англіи. Мало того, роль Англіи въ Европѣ, особенно роль нравственная такъ велика, что и для странъ континента англійская палата общинъ представляетъ самый почтенный, самый надежный ареопагъ въ дѣлахъ, касающихся общихъ интересовъ. Итакъ, въ жизнеописаніи долго участвовавшаго въ дѣятельности этой палаты члена, непремѣнно отразятся и многіе изъ важныхъ фактовъ жизни континентальной.
Между такими типическими членами англійской палаты общинъ не послѣднее мѣсто принадлежало нѣкогда аристократическому радикалу Томасу Дэнкомбу, котораго жизнеописаніе, съ перепискою, недавно издано сыномъ его. Сочиненіе это надѣлали шуму въ западно-европейской прессѣ, по нѣкоторому спеціальному его интересу. Но прежде чѣмъ приступить къ той части книги, которая представляетъ именно этотъ интересъ, мы представимъ очеркъ жизни самого Дэнкомба, сопровождая его бѣглымъ взглядомъ На жизнь англійскаго общества въ первой четверти нынѣшняго вѣка. Дэнкомбъ — конечно не герой и не геній; но онъ именно одна изъ тѣхъ частицъ, въ которыхъ отражалась политическая жизнь Англіи и которыхъ число, идя отъ реформы къ реформѣ, будетъ все умножаться, пока наконецъ, она не совпадетъ съ членами взрослаго населенія соединеннаго королевства.
Въ новомъ романѣ Виктора Гюго[1] мы видѣли мастерскую и вмѣстѣ угасающую картину той отдаленной эпохи исторіи англійскаго общества, когда аристократія лежала тяжелымъ гнетомъ надъ массой; тѣмъ любопытнѣе для насъ теперь встрѣть въ литературѣ тотъ же типъ въ позднѣйшей его формаціи, дои непосредственно предшествующей современному положенію вещей. Жизнь и переписка Данкомба удовлетворяетъ насъ въ это отношеніи, какъ нельзя болѣе.
Томасъ-Слингсби-Дэнкомбъ принадлежалъ по своему имени и родственнымъ связямъ къ англійской аристократіи. Въ фамиліи Дэнкомбовъ были въ разныя времена титулы баронетскій, баронскій и графскій. Одинъ изъ Дэнкомбовъ былъ возведенъ въ 1747 году въ графское достоинство. Это былъ графъ Февершэмъ, баронъ Даунтонъ. Онъ умеръ не оставивъ потомства мужескаго пола, но титулъ перешелъ на другого Данкомба. Братъ этого Данкомба, графа Февершэма, былъ отецъ Томаса-Слингсби-Дэнкомба. Дэнкомбы находились въ родствѣ съ графами Карлейлемъ и Галлоуаемъ, маркизомъ Кинсберри, даже съ герцогами Боккингэмами. Томасъ Данкомбъ, родившійся въ 1796 году, воспитывался въ коллегіумѣ Гарроу, аристократической школѣ, гдѣ его товарищемъ, между другими молодыми людьми высшаго круга, былъ и Пальмерстонъ. Пятнадцати лѣтъ отъ роду, онъ, по тогдашнему обычаю, поступилъ прапорщикомъ въ гвардейскій полкъ и съ этимъ полкомъ сдѣлалъ въ 1813—1814 походъ въ Нидерланды. Участвовалъ-ли онъ въ походѣ въ 1815 году, неизвѣстно, но въ битвѣ подъ Ватерлоо онъ не былъ. Въ этомъ году онъ получилъ чинъ поручика, который равнялся чину армейскаго капитана и далѣе въ военной службѣ не пошелъ.
Возвратясь въ Англію, онъ вступилъ въ большой свѣтъ, и которому принадлежалъ по связямъ. Въ то время процвѣтали въ Англіи дэнди. Принцъ-регентъ, какъ извѣстно, считалъ себя первымъ «дэнди» въ Европѣ. Въ числѣ окружавшихъ его свѣтилъ дэндизма были: герцогъ Аргайль, герцогъ Бьюфортъ, лорды Фолей, Алвэнли, Россъ, аристократы безъ титуловъ — Дэмеръ, Стэндишъ, Брэдшо. Но въ этомъ же обществѣ и даже на первомъ планѣ являлись люди, вовсе не принадлежавшіе къ нему по рожденію, какъ Томъ Рэксъ, купецъ и въ особенности знаменитый Броммелль. У Броммелля не было ни имени, ни родственныхъ связей съ аристократическимъ кругомъ, ни даже собственныхъ средствъ, чтобы жить въ немъ. Появленіе его тамъ не объясняется и личными достоинствами, которыя, въ особенности въ то время, сами по себѣ не могли отворить ни передъ кѣмъ двери салоновъ британской аристократіи.
Броммелль былъ человѣкъ жалкій. Онъ сперва жилъ на деньги, которыя выигрывалъ въ клубахъ, потомъ бѣжалъ отъ проигрышей на континентъ, гдѣ покровители его доставили ему постъ консула въ Казнѣ, и наконецъ, содержался подпискою отъ членовъ той же аристократіи, боготворившихъ этого «властителя фэшона». Громадный успѣхъ Броммелля въ тогдашнемъ большомъ свѣтѣ Англія лучше всего характеризуетъ пустоту, распущенность и даже безвкусіе этого свѣта. Манеры Броммелля, какъ и принца-регента, были верхъ нелѣпой аффектаціи, смѣшанной съ неимовѣрной грубостью. Въ этой счастливой комбинаціи, выражаясь современнымъ словомъ, состоялъ тогда «шикъ».
Въ книгѣ біографа Дэнкомба мы встрѣчаемся со всѣми представителями «фэшона» въ Англіи, съ 1816 года до шестидесятыхъ годовъ, точно также, какъ и почти со всѣми политическими дѣятелями Великобританіи за это время. Но очерки лицъ, которые намъ даетъ біографъ, такъ коротки, что они не представляютъ сколько-нибудь цѣльной характеристики. Имена являются одно за другимъ, часто къ нимъ прилагается текстъ какого-нибудь письма отъ знаменитости въ Дэнкомбу, но все это сдѣлано болѣе для ознакомленія читателя съ жизнью самого Дэнкомба и въ особенности для обнаруженія его близкихъ связей со всѣми знаменитостями, чѣмъ для изображенія событій или очерка какого-нибудь періода. Сама біографія Дэнкомба не такъ интересна для насъ, какъ нѣкоторыя постороннія свѣдѣнія, приводимыя въ книгѣ о его жизни и корреспонденціи. На нихъ мы особенно и обратимъ вниманіе, присоединивъ къ нимъ краткій очеркъ его жизни и отношеній.
Дэнкомбъ, котораго отецъ былъ, считая на наши деньги, милліонеръ и котораго связи мы уже упомянули, разумѣется долженъ былъ вступить въ нѣсколько модныхъ клубовъ, играть въ высокую игру, «протежировать тюрфъ» и театры, наконецъ сдѣлаться членомъ палаты общинъ. Все это само собою слѣдовало: it was due to his position и все это осуществилось очень просто: за наличныя деньги. Первый клубъ, въ который онъ вступилъ, носилъ чисто-англійское названіе «The Beef-Steak Club». Тамъ, какъ во всѣхъ клубахъ, процвѣтала азартная игра. Проигрывались громадныя суммы. Такъ банкиръ Дроммандъ проигралъ Beau Броммеллю 20-ть тысячъ фунтовъ въ вистъ, въ одну ночь, въ White’s club; мистеръ Спэрріеръ проигралъ въ Graham’s club имѣніе въ 28 тысячъ фунтовъ и сверхъ того все, что имѣлъ; графъ Сифтонъ проигралъ въ равное время въ Crockford’s club 240 тысячъ фунтовъ! Были и такіе, которые нажили или увеличили состояніе игрою въ клубахъ. Такъ лордъ Р. Спенсеръ, братъ герцога Марльборо, выигралъ въ Brooke’s club 100 тысячъ фунтовъ.
Біографъ Данкомба говоритъ, что аристократія сильно пострадала отъ большихъ проигрышей. Наконецъ, сами клубы сперва упали, а потопъ измѣнили характеръ, переставъ быть настоящимъ игорнымъ домомъ. Данкомбъ въ свою очередь порядочно поплатился въ Beef-Steak’s. Новые клубы имѣли уже болѣе серьезный характеръ. Такъ въ началѣ тридцатыхъ годовъ основались два знаменитѣйшіе политическіе клуба: Carlton club, учрежденный герцогомъ Уаллинттономъ (торійскій) и Reform club (либеральный), въ который вступилъ и Данкомбъ.
На выборахъ 1826 года, онъ явился кандидатомъ либеральной партіи въ Гертфордѣ и купилъ себѣ избраніе, having bribed handsomely, какъ наивно выражается его біографъ. Онъ вышелъ изъ гвардіи, но числился капитаномъ въ йоркшейрскомъ гусарскомъ полку и нашелъ для своихъ денегъ новое помѣщеніе въ пари на скачкахъ, гдѣ отличались представители британской аристократіи и нѣкоторые иностранцы, какъ венгерецъ графъ Баттьяньи и французъ, извѣстный графъ д’Орсэ, «первый джентльменъ по обѣимъ сторонамъ пролива», какъ его ввали во Франціи. Первый джентльменъ былъ постоянно въ долгахъ. Въ тогдашнемъ лондонскомъ свѣтѣ была мода на оригиналовъ и на прозвища. Здѣсь намъ представляются «король Алленъ», ирландскій виконтъ, который не могъ спать безъ лондонскаго шума, такъ что живя въ приморскомъ городѣ онъ спалъ только тогда, когда передъ его окнами нарочно ѣздила всю ночь карета; «Золотой Шаръ» — гусарскій офицеръ, славившійся красотою, который разбросалъ на вѣтеръ огромное состояніе и женился наконецъ на первой танцовщицѣ; «Молчаливый Заяцъ», названный такъ именно потому, что онъ былъ замѣчательный и остроумный краснобай; будучи въ Италіи, онъ пошелъ исповѣдываться къ католическому священнику и наговорилъ на себя такихъ преступленій идя все crescendo, отъ одного ужаса къ другому, что катеръ, въ отчаяніи, убѣжалъ изъ конфессіонала; «Серебряный шаръ», прославившійся тѣмъ, что одна актриса взыскала съ него путемъ суда 3,000 фунтовъ за неисполненіе обѣщанія жениться на ней; «Кангуру-Кукъ», франтъ, котораго настоящая фамилія была Кукъ, но который такъ привыкъ къ своему прозвищу, что однажды, находясь на адмиральскомъ кораблѣ, серьезно испугался команда «Кангуру, сняться съ якоря», относившейся къ одному изъ судовъ эскадры; «Монахъ Льюи въ», популярный депутатъ и литераторъ, котораго звали такъ на сомнительную нравственность его романа «Монахъ»; онъ былъ одинъ изъ фаворитовъ принцессы Уэльской. Другимъ давалъ плоскія прозвища безъ всякого отношенія къ ихъ характерамъ. Такъ старуху маркизу Салисбэри называли «Старый Сарумъ», по имени принадлежавшаго ей мѣстечка, а лорда Йармоута — «Красная Селедка», потому что городъ Йармоутъ — рыболовный и еще за то, что лордъ былъ рыжій.
Дэнкомбъ, какъ мы уже сказали, былъ либералъ, несмотря на то, что принадлежалъ въ ультра-торійской фамиліи. Онъ даже былъ въ числѣ «крайней» либеральной партіи и въ началѣ своей карьеры считался республиканцемъ. Онъ присталъ къ этой партіи (которая впрочемъ не была республиканскою въ серьёзномъ смыслѣ) отчасти по дружбѣ въ г. Ламбтону, который потомъ былъ посланникомъ въ Петербургѣ. Мы находимъ въ одномъ изъ писемъ Дюргэма къ Дэнкомбу слѣдующія слова по поводу французской революціи 1830 года: «что за славная нація, эти французы! Боюсь, что у англичанъ нѣтъ и милліонной части ихъ практическаго духа».
Извѣстно, что французская революція 1830 года сильно отозвалась въ Англіи; она возбудила тамъ реакцію противъ безусловнаго преобладанія аристократіи и была побужденіемъ къ парламентской реформѣ 1832 года, которая была въ Англіи настоящею революціею, гораздо болѣе прочною, по своимъ результатамъ, чѣмъ іюльская революція во Франціи. «Друзья народа», къ которымъ принадлежалъ Дэнкомбъ, были въ то время особенно популярны въ Англіи и пристать къ нимъ было лучшимъ средствомъ скоро пріобрѣсть популярность и значеніе. По всей вѣроятности это именно и побудило Дэнцомба примкнуть къ радикаламъ.
Когда билль о реформѣ, прошедшій въ палатѣ общинъ, въ 1832 году, былъ отвергнутъ палатою лордовъ, въ странѣ началась сильная агитація, въ которой и Дэнкомбъ игралъ роль и между прочимъ произнесъ необузданную рѣчь въ палатѣ противъ торійскаго министерства, въ которой онъ сказалъ о лордѣ Линдгорстѣ: «вся» его жизнь была продолжительною сценой политической проституціи". Королю, который самъ благопріятствовалъ реформѣ, удалось наконецъ обрадовать кабинетъ изъ виговъ, подъ предводительствомъ лорда Грея, и билль прошелъ въ палатѣ лордовъ, послѣ того, какъ нѣкоторыхъ изъ ея самыхъ «завзятыхъ» членовъ упросили не подавать голоса при послѣднемъ чтеніи.
На выборахъ, которые послѣдовали за принятіемъ билля о реформѣ, Дэнкомбъ былъ побѣжденъ въ Гертфордѣ приверженцами владѣльца этого мѣстечка, лорда Салисбэри. Между тѣмъ, на борьбу съ нимъ, Дэнкомбъ издержалъ своихъ денегъ и денегъ своей партіи до 40 тысячъ фунтовъ (260 тысячъ рублей)! Дѣло въ томъ, что маркизъ Салисбэри держалъ своихъ арендаторовъ на привязи, возобновляя ихъ аренды не болѣе какъ на двѣ недѣли и тотчасъ прогоняя тѣхъ, которые дѣлались подозрительны, какъ склоняющіеся на противную сторону. Большая часть издержекъ Данкомба произошла отъ необходимости пріискивать помѣщенія для этихъ бѣдныхъ изгнанниковъ. Слѣдствія по обвиненію въ подкупахъ въ это время были часты и нерѣдко вели въ уничтоженію избраніи; тѣмъ не менѣе, подкупъ былъ общимъ правиломъ и жалобы возникали только въ случаяхъ сливомъ очевидно-скандалезныхъ.
Въ 1834 году, Дэнкомбъ снова былъ избранъ въ нашу общинъ; на этотъ разъ онъ явился представителемъ одного изъ столичныхъ округовъ — Финсбэри. Средствами при этомъ были, какъ разсказываетъ его сынъ: расточительная щедрость и самая энергическая ловля голосовъ (canvassing). Другъ Дэнкомба, лордъ Дюргэмъ былъ членомъ кабинета виговъ подъ предсѣдательствомъ лорда Грея, кабинета проведшаго реформу. Но Дюргэмъ не долго ужился со своими товарищами. Онъ вышелъ изъ кабинета въ 1834 году. Радикальная партія, которой аристократическій элементъ представлялся Дюргэмомъ и Дэнкомбомъ, уже въ то время требовала реформы, болѣе искусственной, чѣмъ была та, которую удалось провесть въ 1832 году. Дюргэмъ былъ одинъ изъ защитниковъ реформы 1832 года, но подобно тому какъ въ наше время (въ 1865 и 1866 г.) Брайтъ былъ защитникомъ проекта реформы Росселя-Гладстона, т. е. желалъ, чтобы было сдѣлано хоть что-нибудь, самъ сознавая, что нужна болѣе широкая реформа, «a real Reform», какъ онъ выражается въ одномъ письмѣ къ Дэнкомбу, писанномъ въ 1834 году.
Уже въ то время, то-есть за тридцать три года до приведенія нынѣшней "дизраэлевской реформы, основанной на household suffrage (право голоса непосредственныхъ нанимателѣ помѣщеній), радикалы требовали этого. Они шли еще далѣе; они требовали того же, чего радикалы, требуютъ и теперь — тайной подачи голосовъ, избранія посредствомъ ballot. Эти мысли защищали въ своихъ рѣчахъ и Дюргэмъ и Дэнкомбъ. Понятно, что Дюргэмъ не могъ долго остаться въ кабинетѣ Грея, который былъ настоящимъ вигомъ, умѣренномъ либераломъ.
Дюргэмъ былъ назначенъ впослѣдствіи посланникомъ въ Петербургъ и приглашалъ своего пріятеля пріѣхать посмотрѣть на нашу столицу, въ особенности же на нашъ петербургскій праздникъ, наши маневры и смотры. Вотъ одно изъ писемъ Дюргема къ Дэнкомбу отсюда:
"Любезный Д. Спасибо за Sillery. Надѣюсь, вы сами поможете выпить его. Вы спрашиваете, когда будетъ петергофскій праздникъ; — 13-го іюля. Судя по приготовленіямъ, думаю, что онъ представитъ одно изъ прекраснѣйшихъ зрѣлищъ, какія можно вообразить. Фонтаны лучше чѣмъ версальскіе! Сады съ деревьями столь же высокими, какъ въ Кенсингтонскихъ садахъ;онѣ освѣщаются миріадами шкаликовъ до самыхъ верхушекъ! Не забудьте привезть съ собою мундиръ: это необходимо въ здѣшней странѣ. Военные маневры начнутся недѣли черезъ три и будутъ прекрасны: по меньшей мѣрѣ при 30 тысячахъ человѣкъ. Театръ дѣйствій — ближайшая окрестность этой мызы, которая находится подлѣ самаго Петергофа, миляхъ въ пятнадцати отъ Петербурга.
Но Дэнкомбъ былъ задержанъ парламентскою борьбою и необходимостью позаботиться о своей кандидатурѣ при новыхъ выборахъ.
Упомянувъ здѣсь о направленіи, котораго держалась уже 33 года тому назадъ радикальная партія въ Англіи, мы воспользуемся этимъ случаемъ, чтобы оцѣнить политическій характеръ самого Дэнкомба. Мы привели выше откровенное сужденіе его сына, что онъ присталъ въ радикальной партіи или въ extreme vieics потому собственно, что направленіе радикальной партіи было особенно популярно въ Англіи послѣ французской революціи 1830 года. Въ извѣстной литературной газетѣ «Athenaeum» мы находимъ статью о книгѣ Дэнкомба, высказывающую между прочимъ упрекъ сыну Дэнкомба за мнѣніе, будто его отецъ присталъ къ радикаламъ потому только, что видѣлъ въ содѣйствіи имъ легчайшее средство пріобрѣсть политическое значеніе. Не слѣдуетъ забывать, говоритъ авторъ этой статьи, что провозглашая крайнія мнѣнія, Дэнкомбъ тѣмъ самымъ закрывалъ себѣ путь къ достиженію высокаго положенія. Но можно ли въ самомъ дѣлѣ такихъ людей, какъ Дэнкомбъ, признавать серьезными радикалами? Возраженіе критика «Athenaeum’а» опровергается примѣромъ друга Дэнкомба, лорда Дюргэма, такого же рѣшительнаго радикала на словахъ. Вѣдь былъ же онъ министромъ въ кабинетѣ Грея, а потомъ посланникомъ въ Петербургѣ. Правда, Дэнкомбъ былъ пріятелемъ Мадзини, Кошута, Тюрра и т. д. Но самъ авторъ статьи Athenaeum’а очень хорошо отмѣтилъ характеръ этой привязанности, замѣтивъ, что онъ сочувствовалъ и помогалъ изгнанникамъ не потому, что они — революціонеры, а потому, что они — преслѣдуемые, «бѣдняги», poor devils. «Самъ онъ, разорившійся игрокъ, — говоритъ Athenaeum, — былъ „a poor devil“ и всякое паденіе, лишеніе правъ вызывало въ немъ сочувствіе и готовность въ услугамъ». Тотъ же критикъ замѣчаетъ, что нельзя считать революціонеровъ Дэнкомба, который оказывалъ содѣйствіе Людовику-Наполеону, очень хорошо зная намѣренія этого «гражданина». Прибавивъ, что Дэнкомбъ былъ другъ Пальмерстона, и вся практическая дѣятельность представителя Финсбэри за послѣднюю половину его политической жизни состояла въ оказаніи поддержки кабинетамъ, въ которыхъ былъ членомъ Пальмерстонъ. Это тоже нисколько не похоже не только на революціонерность, но и на радикализмъ. Итакъ, почему же не согласиться съ сыномъ Данкомба, что отецъ его избралъ, радикальное направленіе именно только какъ кратчайшій путь въ пріобрѣтенію значенія?
Но возвратимся въ анекдотической сторонѣ книги, къ картинѣ англійскаго общества тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ. Дуэли, которыя въ настоящее время совсѣмъ вышли изъ англійскихъ обычаевъ, были очень часты въ первой четверти вѣка и даже послѣ. Особенно готовы были драться при каждомъ случаѣ ирландцы. Знаменитый О’Коннель, въ одной изъ своихъ рѣчей, назвалъ дублинскій муниципалитетъ «нищенскою корпораціею». Его вызвалъ членъ муниципалитета д’Эстерръ, и былъ убитъ при первомъ обмѣнѣ пулями. Въ двадцатыхъ годахъ было нѣсколько политическихъ дуэлей, кончавшихся смертью одной изъ сторонъ. Замѣчательно, что О’Коннель, послѣ первой своей дуэли, имѣвшей бѣдственный исходъ, положительно отказывался отъ другихъ. Его вызывали не разъ, но онъ не дрался. Однажды за него выступилъ его сынъ. Общество смотрѣло съ презрѣніемъ на отказывавшихся «дать удовлетвореніе» и сочувственно относилось ко всякимъ насиліямъ, какимъ ихъ подвергали. Въ началѣ тридцатыхъ годовъ, книгопродавецъ Фрэзеръ сталъ издавать извѣстный свой мѣсячный журналъ «Fraser’s Magazine». Въ немъ сперва появлялись каррикатуры на извѣстныхъ людей, съ прибавленіемъ ѣдкихъ комментаріевъ, которые сочинялъ нѣкій докторъ Мэгиннъ. И Дэнкомбъ былъ жертвой одного изъ номеровъ Фрэзерова журнала. Онъ вызвалъ издателя, который однако пожаловался полицейскому судьѣ, и потомъ когда судья обязалъ Данкомба не нарушать спокойствія, предложилъ Данкомбу прислать опроверженіе въ журналъ. Такая же исторія случилась съ членомъ одной аристократической фамиліи, «достопочтеннымъ» Грэнтли-Беркелей и онъ при встрѣчѣ съ Фрэзеромъ прибилъ его хлыстомъ. Тоже самое сдѣлалъ Данкомбъ съ издателемъ сатирическаго листка «The Age».
Въ книгѣ приведено много примѣровъ дуэлей въ тридцатыхъ годахъ; изъ нихъ мы упомянемъ только объ одномъ. Англичанинъ, капитанъ Гессъ, извѣстный въ лондонскомъ свѣтѣ по своимъ интимнымъ отношеніямъ къ королевѣ Каролинѣ, выигралъ въ 1832 году, въ Парижѣ, большую сумму у нѣкоего Леона, незаконнаго сына Наполеона I. Леонъ, взбѣшенный проигрышемъ, намекнулъ, что Гессъ слишкомъ счастливъ въ игрѣ, а Гессъ вызвалъ его. Замѣчательно, что передъ поединкомъ былъ призванъ нотаріусъ для составленія акта о суммѣ, не заплаченной Леономъ. Гессъ былъ убитъ.
Англійское высшее общество, назадъ тому всего лѣтъ тридцать, было далеко не похоже и на то, каково оно теперь. Такъ, напримѣръ, неумѣренность въ винѣ была всеобщею. «Послѣ обѣда, когда дамы вставали изъ за-стола», говоритъ біографъ, «гости обыкновенно начинали опоражнивать стаканъ за стаканомъ крѣпкаго портвейна или кружку за кружкой еще болѣе крѣпкаго пунша, до тѣхъ поръ, пока всѣ, одинъ за другимъ, не попадаютъ подъ столъ, а хозяина слуги не унесутъ въ безчувственномъ состояніи въ его спальню». Такимъ образомъ, выпивалось каждымъ гостемъ по три или но четыре бутылки вина. Между современниками Дэнкомба въ гвардіи, на такого, джентльмена, который избѣгалъ крайней неумѣренности, смотрѣли какъ на «дрянь». «Шестибутылочные» люди (the six-bottle men) — такъ какъ были и такіе — служили предметомъ удивленія, смѣшаннаго съ завистью со стороны менѣе сильныхъ пьяницъ. Нынѣшнее поколѣніе обязано преимущественно умѣренности лучшимъ положеніемъ своего здоровья и своихъ средствъ.
Мудрено-ли, что французы, близко познакомившись съ англичанами во время занятія Парижа союзниками и при реставраціи, приняли поговорку boire comme un Anglais, Вообще распущенность тогдашняго англійскаго общества, съ которою многіе читатели навѣрное знакомы по теккереевой Vanity-Fair, представляетъ замѣчательный контрастъ съ тѣмъ, какимъ оно является нынѣ. Такой большой перемѣны не было въ этомъ періодѣ ни въ одномъ изъ континентальныхъ аристократическихъ кружковъ. Едва ли мы ошибемся, приписавъ отчасти и этотъ результатъ дѣйствію реформы 1882 года, которая, серьёзно поколебавъ исключительное господство родовой аристократіи, измѣнила и политическую жизнь, и финансовое устройство, и систему внѣшней политики и самую общественную жизнь Великобританіи. Въ этой парламентской странѣ измѣнить основаніе власти, перенесть ея центръ значитъ переиначить всю жизнь страны и нельзя себѣ представить, какъ отлично будетъ англійское общество отъ нынѣшняго, черезъ какихъ-нибудь десятка два лѣтъ, когда проникнетъ во всѣ поры организма Великобританіи новая реформа, реформа въ смыслѣ демократическомъ.
Ближайшее знакомство съ Франціею отозвалось въ Англія между прочимъ преобразованіемъ кухни. До 1815 года, саше великолѣпные обѣды британскихъ лордовъ были примѣчательны собственно только роскошью посуды и количествомъ говядины и пуддинговъ, изъ которыхъ состояли эти нехитрыя гастрономическія exhibitions. Въ Парижѣ лорды отвыкли отъ завѣтнаго ростбифа и традиціонныхъ плом-пуддинговъ и вслѣдъ за возвращавшимися въ Англію побѣдителями, въ нее вторглись побѣжденные въ качествѣ французскихъ поваровъ и въ свою очередь завоевали Англію. Знаменитѣйшимъ представителемъ ихъ былъ впослѣдствіи, уже въ сороковыхъ и пятидесятыхъ годахъ, повара Сойе, который пріобрѣлъ славу такъ сказать всемірную. Первыми законодателями french cookery и учредителями настоящей гастрономіи въ Англіи были лорды Дэдли, Личфильдъ, Сифтона, Фолей и другіе. Само собою разумѣется, что Дэнкомбъ бывалъ гостемъ у всѣхъ ихъ и «общимъ другомъ», несмотря даже на различіе мнѣній. Такъ, онъ бывалъ у Росселя (въ то время лорда Джона Росселя), хотя не былъ его политическимъ приверженцемъ и даже считалъ его самозванцемъ, такъ какъ лордъ Джонъ постоянно выдавалъ себя за главнаго виновника реформа 1832 года и въ самомъ дѣлѣ усвоилъ себѣ это значеніе, между тѣмъ, какъ, по мнѣнію Дэнкомба, истиннымъ главнымъ авторомъ реформы былъ другъ его, лордъ Дюргэмъ.
Дэнкомбъ былъ «душою общества» въ аристократическихъ собраніяхъ; особенно его любили дамы. Приглашенія такъ и сыпались на него; всѣ звали его: «пріѣзжайте, чтобы намъ было повеселѣе». Такъ онъ проводилъ свою частную жизнь въ постоянныхъ визитахъ, какъ въ самомъ Лондонѣ, такъ и въ замкахъ, въ то время, которое называется «охотничьимъ сезономъ». Состояніе Дэнкомба, которому нанесли сильные удары игра и банкротство одного лорда-пріятеля, таяло болѣе и болѣе подъ вліяніемъ его періодическихъ расходовъ на выборы и издержекъ необходимыхъ для поддержанія связей. Сверхъ того, политическія подписки тоже не мало стоили популярному депутату. Такъ, онъ вносилъ по сотнямъ фунтовъ въ разныя общества, давалъ займы и т. п. Въ 1834 году уже его денежныя дѣла находились въ очень плохомъ положеніи и онъ долженъ былъ занять подъ поручительствомъ, которое доставилъ ему лордъ Дюргэмъ, 2 тысячи фунтовъ, которые и заплатилъ впослѣдствіи. Но впослѣдствіи долги его возросли до громадной цифры многихъ сотенъ тысячъ. Одному лорду Честерфильду онъ былъ долженъ до 100 тысячъ фунтовъ и принужденъ былъ просить уменьшенія долга. Долгъ этотъ былъ пониженъ до суммы 38 тысячъ фунтовъ. Главная потеря его была причинена именно банкротствомъ одного лорда, который въ книгѣ не названъ. Въ 1848 году, умеръ его отецъ и родовое имѣніе его Конгрувъ поступило въ его владѣніе. Но сумма долговъ была уже такъ велика, что и это наслѣдство не улучшало положенія Дэнкомба. Оно дало ему только возможность удовлетворить главныхъ кредиторовъ. Имѣніе это онъ продалъ съ аукціона въ 1848 году, за 130 тысячъ фунтовъ (845 тыс. руб.).
Въ числѣ тѣхъ poor devils, за которыхъ, по выраженію «Атенея», заступался Данкомбъ, были министры Карла X, посаженные въ гамскій замокъ по приговору палаты пэровъ, за нарушеніе конституціи іюльскими декретами. Данкомбъ заступился за нихъ въ 1836 году, когда англійская аристократія, какъ торійская, такъ и вигисткая была очень разжалоблена немилосердною строгостью, съ какою содержались эти государственные преступники, хотя эта строгость вовсе не была чрезмѣрною. Эти господа сидѣли въ тюрьмѣ за дѣло — вотъ и все. Женѣ главнаго изъ нихъ, князя Полиньяка, было дозволено жить въ деревнѣ близь замка и видѣться съ мужемъ ежедневно. Каждому изъ арестантовъ позволяли гулять въ крѣпостномъ садикѣ, разумѣется подъ стражею. Однимъ словомъ, ничего ужаснаго тутъ не было, если не считать ужаснымъ самый тотъ фактъ, что князь и графъ, бывшіе министры, сидятъ въ тюрьмѣ за совершенное ими преступленіе, стоившее Франціи множество жизней.
Но сочувствіе въ аристократической Англіи къ нимъ было, и Данкомбъ выступилъ его органомъ. Жены узниковъ, прочитавъ его рѣчь, обратились къ нему съ благодарственными письмами, онъ вступилъ въ рыцарскую переписку съ этими дамами и обѣщалъ имъ свое содѣйствіе. Послѣ тщетнаго обращенія ко вмѣшательству англійскаго министерства, которое, разумѣется, ничего не могло сдѣлать, Дэнкомбъ внесъ въ палату общинъ формальное предложеніе: пригласить министерство въ ходатайству передъ французскимъ правительствомъ объ освобожденіи гг. Полиньяка, Пейронне, Шантелоза и Гернонъ-де-Ранвилля. По этому поводу онъ произнесъ одну изъ своихъ блестящихъ рѣчей. Но лорды Пальмерстонъ и Джонъ Россель положительно отказались отъ вмѣшательства во внутреннія дѣла иностраннаго государства, выражая впрочемъ надежду, что французское правительство само сдѣлаетъ то, о чемъ шла рѣчь, и Дэнкомбъ долженъ былъ взять свое предложеніе назадъ. Но слава «рыцарской защиты» осталась при немъ, и самъ Пейронне написалъ къ нему благодарственное письмо. Вся эта переписка и рѣчь Данкомба помѣщены въ книгѣ его біографа.
Когда другъ Данкомба, Дюргэмъ, отозванный изъ Петербурга, былъ назначенъ губернаторомъ верхней Канады, Данкомбъ предпринялъ путешествіе туда, въ 1838 году и въ томъ же году возвратился, потому что Дюргемъ не ужился и тамъ съ вигами и оставилъ свой постъ, не дождавшись отвѣта на посланное имъ прошеніе объ отставкѣ.
Такъ какъ намъ сейчасъ придется упомянуть объ участіи Данкомба въ чартистскомъ движеніи, то не мѣшаетъ еще разъ пояснить, что въ его характерѣ не было ничего революціоннаго. Сынъ конечно хорошо зналъ отца, и на его свидѣтельство можно доложиться. Разсказавъ о милости, въ какой отецъ его былъ у герцогини кентской, которая даже поддерживала его друзей на выборахъ, и упомянувъ, что представитель. Финсбери имѣлъ случай часто честь бесѣдовать съ принцессою Викторіею, которой таланты и любезность онъ потомъ расхваливалъ своимъ друзьямъ, младшій Дэнкомбъ дѣлаетъ слѣдующее примѣчаніе: «еслибы когда либо во мнѣніяхъ его было что либо опасное, то этотъ высокомилостивый способъ завербовать его въ число друзей юной принцессы, былъ достаточенъ по отношенію въ человѣку его рыцарской природы, чтобы изгнать ихъ». Мы вовсе не имѣемъ цѣлью выразить сожалѣніе о томъ, что Дэнкомбъ не былъ или былъ серьезнымъ радикаломъ, а тѣмъ болѣе революціонеромъ. Мы хотимъ только выяснить его характеръ и показать, что аристократическіе радикалы столь же мало, какъ аристократическіе тори или виги, могли сознательно весть Англію къ перемѣнѣ системы ея жизни. Old England, Британія джентльменовъ дороіѣ была имъ всѣмъ въ одинаковой степени. Лордъ Дюргэмъ еще при жизни Вильгельма IV открыто отказался отъ «крайнихъ мнѣній».
Въ паѣ 1841 года, Дэнкомбъ былъ избранъ чартистскимъ комитетомъ для представленія парламенту адреса чартистовъ, подписаннаго 1,300,000 лицами и требовавшаго освобожденія арестованныхъ чартистовъ. Министры возставалы противъ этого адреса, какъ противъ покушенія на вмѣшательство въ судебное "дѣло. Но въ палатѣ голоса раздѣлились поровну, такъ что только голосъ спикера, который, по своей обязанности въ подобныхъ случаяхъ, вотировалъ за status quo, далъ перевѣсъ партіи министерства, и оно едва не вышло въ отставку. За то все-таки вскорѣ оно принуждено было, вслѣдствіе новыхъ пораженій, распустить общины.
Года 1841 и 1842 представляютъ время наибольшей популярности Данкомба. Онъ сблизился съ чартистами, особенно съ Куперомъ и Фергюсомъ О’Конноромъ, и сдѣлался однимъ изъ наиболѣе вліятельныхъ представителей радикальной партіи. Въ сессію 1842 года, онъ представилъ палатѣ общинъ «адресъ народа», адресъ въ смыслѣ чартистской программы, съ зу2 милліонами подписей. Данкомбъ требовалъ, чтобы палата допустила въ свою залу и выслушала депутацію отъ авторовъ адреса, и это требованіе было сочтено до такой степени «крайнимъ», что даже Робакъ возсталъ противъ него. Само собою разумѣется, что министерство, въ лицѣ Пиля и сэра Дж. Грэгама, отвергало это требованіе. Въ пользу его оказалось только 49 голосовъ, цифра, показывающая, какъ слаба была радикальная партія въ парламентѣ даже черезъ десять лѣтъ послѣ реформы. Но это рѣшеніе палаты вызвало безпокойства и безпорядки по всей странѣ. Правительство приняло сильныя мѣры, арестовавъ ораторовъ, говорившихъ въ возбудительномъ духѣ, между ними и Фергюса О’Коннора. Данкомбъ, разумѣется, арестованъ не былъ, такъ какъ его рѣчи были проникнуты не только радикализмомъ, но и осторожностью. Одна французская газета того времени, «Le Courrier de l’Europe», оцѣнивая агитацію въ Англіи и ея вождей, выражалась такъ о Данкомбѣ: «Г. Данкомбъ — радикалъ, но онъ не желаетъ стремиться къ осуществленію своихъ убѣжденій посредствомъ безпорядка. Въ его парламентскихъ рѣчахъ преобладаетъ духъ добросовѣстности и искренность убѣжденія, которые внушаютъ довѣріе людямъ наиболѣе отдаленнымъ отъ его политическихъ воззрѣній; онъ — Гарнье-Пажесъ англійской трибуны».
Внѣпарламентская дѣятельность представителя Финсбери въ это время была огромна, какъ то слѣдовало изъ его популярности. Всѣ важнѣйшіе города Великобританіи: Манчестеръ, Ливерпуль, Эдинбургъ, Йоркъ, Бирмингемъ, Лидсъ, Шеффильдъ, Рочдэль, Гулль и т. д. приглашали его пріѣзжать на митинги, изъ которыхъ нѣкоторые устроивались собственно въ честь его самого. Въ печати появилось нѣсколько біографій его; однимъ словомъ, онъ игралъ въ это время роль трибуна, и 1842 годъ представилъ вершину его политическаго значенія.
Въ 1844 году въ Англіи надѣлала много шуму жалоба Джузеппе Маццини на сообщничество англійскаго правительства съ неаполитанскимъ, папскимъ и австрійскимъ въ преслѣдованіи итальянскихъ патріотовъ и борьбѣ съ итальянскою національною партіею. Онъ жаловался, что англійское правительство позволяло себѣ вскрывать его письма и потомъ отправляло ихъ по назначенію, съ прежнею, подправленною печатью, а между тѣмъ содержаніе ихъ сообщало деспотамъ Италіи, такъ что итальянскія правительства были предупреждены о намѣреніяхъ патріотовъ, а патріоты, не подозрѣвая, что за ними слѣдятъ, дѣлалась жертвами устроенныхъ для нихъ ловушекъ. Такъ погибли братья Бандьера, предпринявшіе изъ Корфу высадку на берегъ Калабріи. Обвиненіе это было очень серьезно для министровъ въ такой странѣ какъ Англія. Тайна частной переписки — одно изъ первыхъ условіи личной неприкосновенности, и общественное мнѣніе въ Англіи произнесло строгій приговоръ въ особенности надъ другомъ Пиля, сэромъ Джемсомъ Грэгамомъ, который сдѣлалъ распоряженіе о вскрытіи писемъ Маццини. Министерство оправдывалось тѣмъ, что оно, признавъ нужнымъ, въ интересѣ международной безопасности, вскрывать письма нѣкоторыхъ агитаторовъ, сообщало изъ содержанія ихъ угрожаемымъ правительствамъ только то, что не могло компрометировать лично ни одного изъ людей, находившихся у нихъ подъ рукою. Но слѣдствіе, для котораго были назначены особыя коммиссіи палатою общинъ и палатою лордовъ, обнаружило, что система вскрытія писемъ была общепринятою практикою всѣхъ администрацій, какъ торійскихъ, такъ и вигистскихъ; что въ этомъ былъ повиненъ не одинъ сэръ Дж. Грэгамъ, но и лорды Пальмерстонъ, Мельборнъ, Джонъ Россель, Ландсдоунъ и т. д.; наконецъ, что вскрываемы были письма не одного Маццини и не однихъ итальянскихъ эмигрантовъ, но и самихъ англичанъ, напримѣръ — лордѣ Брума.
Маццини громко протестовалъ противъ такого злоупотребленія, и голосъ его, хотя иностранца и извѣстнаго заговорщика, не былъ оставленъ безъ вниманія, во-первыхъ, потому, что дѣло это касалось и самаго англійскаго общества, а во-вторыхъ потому, что за Маццини заступились два вліятельные человѣка: знаменитый историкъ Карлейль и Дэнкомбъ. Карлейль напечаталъ письмо, въ которомъ отдавъ полную справедливость высокимъ качествамъ Маццини какъ человѣка, поставить выше всякого сомнѣнія его правдивость. Дэнкомбъ съ своей стороны, будучи знакомъ съ Маццини уже съ тридцатыхъ годовъ, какъ о томъ будетъ разсказано ниже, принялъ на себя главную роль по этому дѣлу въ палатѣ общинъ и былъ виновникомъ произведеннаго по нему слѣдствія. Сынъ его обвиняетъ Маццини въ томъ, что въ своей: автобіографіи онъ только едва упоминаетъ о Данкомбѣ по этому доводу, приписывая все дѣйствіе, произведенное на англійскій парламентъ, себѣ, между тѣмъ какъ, по увѣренію біографа Данкомба, одинъ Маццини ничего бы не могъ сдѣлать въ этомъ случаѣ.
Вся эта исторія кончилась обѣщаніемъ со стороны англійскихъ министровъ отказаться на будущее время совершенно отъ той практики «чернаго кабинета», которая, безъ сомнѣнія, никакъ не соотвѣтствовала учрежденіямъ и духу Великобританіи.
Мы переходимъ теперь въ той части книги Данкомба младшаго, которая представляетъ наиболѣе «пикантный» интересъ, касаясь интимныхъ отношеній финсберійскаго депутата къ лицамъ стоящимъ высоко и излагая болѣе или менѣе достовѣрныя свѣдѣнія о тѣхъ закулисныхъ событіяхъ, въ которыхъ Данкомбъ принималъ неизвѣстное доселѣ участіе. Эта часть книги именно и привлекла въ особенности вниманіе журналистики. Главные лица, выступающія здѣсь — принцъ Людовикъ-Наполеонъ и изгнанный изъ своихъ владѣній, извѣстный по эксцентричности своего характера, герцогъ Карлъ брауншвейгскій. Передавая эти свѣдѣнія, мы конечно далеки отъ того, чтобы ручаться за нихъ; для провѣрки ихъ никто, кромѣ прямо-заинтересованныхъ лицъ, не имѣетъ данныхъ. Мы же можемъ только представить вопросъ такъ, какъ онъ поставленъ въ европейской печати. Принцъ Людовикъ Бонапартъ посѣтилъ Англію въ первый разъ въ 1831 году. Это было послѣ извѣстной революціонной попытки въ Романьѣ, въ которой оба сына бывшаго короля голландскаго приняли участіе. Принцу Людовику было тогда 23 года. Попытка ата кончилась бѣгствомъ революціонеровъ при приближеніи австрійцевъ. Итальянцы до сихъ поръ вспоминаютъ съ улыбкою о «битвѣ» при Римини, въ которой патріоты бѣжали «потерявъ башмаки». Въ Италіи есть еще довольно живыхъ свидѣтелей: этого дѣла, знавшихъ въ то время лично принцовъ Бонапартъ. Намъ лично случалось слышать отъ одного изъ современниковъ подробности бѣгства, которое даже въ то время, когда въ Италіи каждый, кто только покушался противъ существовавшаго порядка, становился личностью какъ бы священною въ общественномъ мнѣніи, возбудило общій смѣхъ. Принцъ Людовикъ Бонапартъ не любилъ впослѣдствіи воспоминаній объ участіи своемъ въ этомъ дѣлѣ, хотя надо впрочемъ замѣтить, что въ извѣстномъ, въ свое время надѣлавшемъ много шума и бывшемъ даже причиною къ перемѣнамъ въ министерствѣ французской республики, письмѣ къ своему адъютанту, полковнику Эдгару Нею, президентъ республики ссылался на этотъ эпизодъ своей жизни. Это письмо было первою попыткою новаго Наполеона побудить папу къ реформамъ, попыткою, которая впослѣдствіи періодически возобновлялась, скорѣе съ цѣлью оправдать присутствіе французскихъ войскъ въ Римѣ, чѣмъ съ надеждою на непосредственный успѣхъ самого заявленія. «Я не забуду, пишу президентъ, „что нѣкогда самъ сражался на поляхъ Италіи за ея независимость“.
Между тѣмъ, временное правительство, провозглашенное революціонерами, которые объявили низложеннымъ папу Григорія XVI, разсчитывая на помощь со стороны Франціи (Франція Людовика-Филиппа!), стѣснялось присутствіемъ въ лагерѣ революціи претендента на французскій престолъ. Оно постараюсь удалить ихъ въ Форли, гдѣ старшій принцъ[2] заболѣлъ корью и умеръ.
Принцъ Людовикъ Бонапартъ вынесъ изъ своего участія въ революціонномъ движеніи только свѣдѣнія о правилахъ карбонаріевъ и страхъ передъ ихъ тайной местью. Сочувствія къ цѣлямъ молодости нельзя предполагать въ послѣднемъ и столь энергичномъ защитникѣ свѣтской власти папъ. Бившій революціонеръ, сражавшійся за отмѣну этой власти, принесъ ей, черезъ 36 лѣтъ, въ жертву цвѣтъ итальянской молодежи, испробовавъ на нихъ въ первый разъ „чудесныя“ ружья Шасспо.
Послѣ „эскапады“ въ Римини, принцъ Людовикъ, съ матерь» своею, носившею титулъ герцогини Сенъ-Лё, пріѣхалъ въ Парижъ, но французское правительство не позволило имъ остаться тамъ и они уѣхали въ Англію. Дэнкомбъ въ это время былъ ближе знакомъ съ бонапартистами Морни и Валевскимъ и вѣроятно познакомился и съ принцемъ въ этотъ первый пріѣздъ его въ Англію. Но принцъ на этотъ разъ пробылъ въ Англіи всего нѣсколько мѣсяцевъ и отправился въ Швейцарію. Проживъ годовъ пять въ Арененбергѣ, въ кантонѣ Тургау и повидимому посвятивъ себѣ изученію военнаго дѣла (въ 1833 году онъ написалъ свою книгу объ артиллеріи) принцъ, сдѣлавшійся гражданиномъ Швейцаріи и даже капитаномъ въ одномъ изъ бернскихъ полковъ, — въ 1836 году вдругъ, неожиданно совершилъ свою страсбургскую революціонную попытку. Взятый въ плѣнъ, онъ былъ сосланъ въ Америку, съ обѣщаніемъ не возвращаться во Францію. Но подъ предлогомъ болѣзни своей матери онъ вскорѣ явился опять, сперва въ Швейцарію, потомъ и въ Англію, гдѣ и прожилъ два года. Авторъ «Жизни и корреспонденціи Данкомба», упоминаетъ о слухахъ, что въ это время жизнь принца не была примѣрная, но съ своей стороны ничего не прибавляетъ къ этимъ слухамъ.
Доказательствомъ того, что личный характеръ принца въ періодъ, о которомъ мы говоримъ, не былъ компрометированъ въ общественномъ мнѣніи, служитъ фактъ, что онъ жилъ въ высшемъ обществѣ Англіи, гдѣ явные пороки уже во всякомъ случаѣ затворяютъ дверь даже и передъ иностранцемъ. Леди Голландъ и леди Блессингтонъ были отъявленными бонапартистками, и принцъ въ ихъ салонахъ не скрывалъ своихъ честолюбивыхъ видовъ, но всѣ видѣли въ немъ мечтателя. Въ этомъ обществѣ вращался и Дэнкомбъ.
Сынъ Дэпкомба разсказываетъ въ числѣ разныхъ анекдотовъ о рыцарскомъ турнирѣ, устроенномъ лордомъ Эглингтономъ, въ которомъ принцъ Наполеонъ сразился на мечахъ съ однимъ англичаниномъ, и оба выказали такую горячность, что зрители принуждены были развести ихъ. Онъ появлялся и въ аристократическомъ литературномъ кружкѣ, къ которому принадлежали Эдвардъ Больверъ (впослѣдствіи лордъ Литтонъ) и Дизраэли. Авторъ записокъ упоминаетъ о ходившихъ въ то время слухахъ, что передъ своимъ булонскимъ предпріятіемъ принцъ имѣлъ совѣщанія съ министрами, лордами Мельборномъ и Пальмерстономъ, и приводитъ формальное опроверженіе этихъ слуховъ герцогомъ Веллингтономъ. Авторъ съ своей стороны замѣчаетъ, что принцъ считался въ то время республиканцемъ и не".отъ имѣть сношеній съ британскими министрами.
Булонская попытка, 6 августа 1840 года, привела принца снова въ плѣнъ въ королю Людовику-Филиппу и, какъ извѣстно, судъ пэровъ приговорилъ его къ вѣчному заключенію и онъ былъ помѣщенъ въ гамскомъ замкѣ, въ тѣхъ самыхъ покояхъ, гдѣ содержались прежде князь Полиньякъ и другіе министры Карла X. Въ заключеніи принцъ придумывалъ проекты по части политической экономіи, «размышленія» объ англійской исторіи и писалъ друзьямъ своимъ въ Англіи, что онъ «нисколько не жалуется на свое положеніе и совершенно покоряется ему». Однакоже, какъ замѣчаетъ авторъ, «несмотря на этотъ философскій духъ, друзья его слиткомъ хорошо звали, что онъ ухватится за мысль о побѣгѣ, если только онъ ему будетъ представленъ практически возможнымъ.»
— Прежде всего предстояло вступить въ тайныя сношенія съ гамскимъ заключеннымъ. Съ этой цѣлью, самъ принцъ обратился въ правительству съ представленіемъ противъ строгости, съ какою его содержали. Людовикъ-Филиппъ согласился допустить облегченіе; и слугѣ принца дозволено было выходить изъ замка въ городъ. Мѣра эта представляется такой явной неосторожностью, что намъ невольно приходится предполагать со стороны самого короля-гражданина нѣкоторое желаніе освободиться отъ своего плѣнника. Какъ бы то ни было, ясно, что ЛюдовикъФилиппъ не могъ же самъ устроить побѣга, чрезъ своихъ агентовъ, а потому нѣтъ ничего удивительнаго, что понадобились средства на подготовленіе этого побѣга, т. е. сказавъ просто — на подкупъ тюремщиковъ. Здѣсь-то Дэнкомбъ, по его разсказамъ, которые очень вѣроятны, и явился главнымъ дѣйствующимъ лицомъ. Онъ съумѣлъ составить союзъ между двумя претендентами, изъ которыхъ одинъ былъ лишенъ престола, и добивался его, а другой никогда не царствовалъ, но желалъ царствоватъ. Второй въ этомъ союзѣ былъ герцогъ Карлъ брауншвейгскій. Въ своемъ мѣстѣ мы разскажемъ о судьбѣ этого принца, какъ ее описываетъ авторъ, прибавивъ къ его характеристикѣ данныя, относящіяся въ его изгнанію. Здѣсь лье достаточно будетъ сказать, что, по словамъ автора, изгнанный герцогъ брауншвейгскій согласился дать средства на освобожденіе принца Бонапарта, съ тою цѣлью, чтобы современенъ чрезъ него возстановить свои «ирана». Какъ ни химериченъ былъ такой проектъ, не трудно повѣрить, что человѣкъ, съ характеромъ герцога брауншвейгскаго, могъ быть склоненъ къ нему.
Дэнкомбъ былъ изобрѣтателенъ этого союза и главнымъ руководителемъ при переговорахъ о немъ. Эти переговоры въ Парижѣ и Гамѣ велись Данкомбомъ, по его показанію, чрезъ секретаря его, Смита. Этотъ Смитъ, да еще графъ д’Орси были свидѣтелями при заключеніи союза и подписались подъ его проектомъ. Вотъ переводъ этого интереснаго документа, писаннаго по-французски:
"Мы, Карлъ, и проч., герцогъ брауншвейгскій, и мы, принцъ Наполеонъ-Людовикъ Бонапартъ, условились о нижеслѣдующемъ:
Ст. I. — Мы обѣщаемъ и клянемся честью и на ее. евангеліи помогать другъ другу, именно — намъ, великому герцогу брауншвейгскому вступить вновь во владѣніе герцогствомъ брауншвейгскимъ и, буде окажется возможнымъ, обратить всю Германію въ единую націю, давъ ей конституцію, сообразную съ ея нравами, потребностями и современнымъ прогрессомъ; и намъ, принцу О. Л. Бонапарту возвратить Франціи полное пользованіе ея народовластіемъ (souveraineté nationale), котораго она была лишена въ 1830 году предоставить ей возможность свободно произнести рѣшеніе о той формѣ правленія, которое она пожелаетъ имѣть.
Ст. II. — Тотъ изъ насъ, который первый достигнетъ верховной власти въ какомъ бы то ни было качествѣ, обязывается предоставить другому, оружіемъ и деньгами, помощь необходимую послѣднему для достиженія предположенной имъ цѣли; а сверхъ того, дозволить и облегчить вербовку достаточнаго числа людей для исполненія этого плана.
"Ст. III. — Въ продолженіи изгнанія, тяготѣющаго надъ нами, мы обязываемся взаимно помогать одинъ другому для возвращенія себѣ тѣхъ политическихъ правъ, которыя у насъ похищены; въ предположеніи, что одному изъ насъ можно будетъ возвратиться въ его отечество, другой обязывается поддерживать дѣла своего союзника всѣми возможными средствами.
«Ст. IV. — Обязываемся сверхъ того, никогда не обѣщать, совершать и подписывать никакого отказа или отреченія въ ущербъ нашихъ политическихъ или гражданскихъ правъ, но напротивъ — дѣйствовать согласно и братски поддерживать другъ друга во всѣхъ обстоятельствахъ нашей жизни.
„Ст. V. — Если впослѣдствіи и когда будемъ пользоваться полною свободой, мы сочтемъ приличнымъ внесть въ настоящій трактатъ измѣненія, зависящія отъ личнаго положенія каждаго изъ насъ, или отъ общихъ нашихъ интересовъ, то обязываемся произвесть эти перемѣны по общему согласію, подвергая пересмотру постановленія этой конвенціи въ томъ, что она можетъ содержать въ себѣ недостаточнаго вслѣдствіе обстоятельствъ, при которыхъ она состоялась“.
"Въ присутствіи Г. Т. Смита и графа Орснэ.
Въ этомъ курьезномъ документѣ есть множество ошибокъ противъ французскаго языка; это объясняется фактомъ, что составители его были не французы. Но ошибки эти[3] сами по себѣ уже доказываютъ, что приведенный текстъ не былъ окончательнымъ. Принцъ Бонапартъ, какъ французскій писатель, не оставилъ бы ихъ, еслибы имѣлъ эту бумагу въ рукахъ. Это показываетъ, что приведенный проектъ былъ составленъ агентами Смитомъ и Орси, на основаніи словесныхъ переговоровъ съ обѣими сторонами и составленъ внѣ гамскаго замка. На подлинномъ документѣ, разумѣется, должны быть подписи самихъ участниковъ договора. Лондонскій корреспондентъ аугсбургской „Allgemeine Zeitung“ съ своей стороны утверждаетъ это и говоритъ, что о мѣстѣ его храненія извѣстно сэру Франсису Гэду. Ясно во всякомъ случаѣ, что подлинный документъ не находится въ рукахъ сына и біографа Т. Данкомба, который напечаталъ приведенный нами проектъ, не упоминая о существованіи позднѣйшаго, подлиннаго трактата въ томъ же смыслѣ.
Къ сожалѣнію, біографъ Данкомба не имѣлъ возможности или не счелъ нужнымъ сообщить подробностей самаго заговора относительно освобожденія претендента изъ Гама и подробностей его бѣгства. Въ этомъ мѣстѣ необходимо привесть подлинныя слова разсказчика: „Тогда-то Шарль Таленъ, слуга, и д-ръ Конно[4], врачъ, были посвящены въ планъ осуществленія бѣгства принца, а самому принцу дано было знать о предполагаемомъ и объ условіяхъ, на которыхъ онъ могъ сдѣлаться свободнымъ. Предписана была строжайшая тайна, и справедливость побуждаетъ сказать, что она была вполнѣ соблюдена, такъ что даже въ равныхъ обнародованныхъ разсказахъ, не было ни одного намека на какое либо содѣйствіе извнѣ стѣнъ тюрьмы или на то, что между плѣнникомъ и кѣмъ либо, иностранцемъ или туземцемъ, были тайныя сношенія во время его заключенія. Принцъ нашелъ себѣ дорогу изъ крѣпости въ одеждѣ работника, неся доску, въ то время, какъ приготовленная докторомъ Конно фигура лежала на его диванѣ, представляя больного.“
Замѣчательно, что бѣгство арестанта было открыто только тогда, когда онъ уже переѣзжалъ черезъ бельгійскую границу но желѣзной дорогѣ. Въ этомъ обстоятельствѣ, которое сынъ Данкомба приводитъ какъ образецъ ловкости, съ какою были обмануты комендантъ и тюремщикъ, нельзя не видѣть подтвержденія догадки, что коменданту было предписано самимъ правительствомъ „не смотрѣть въ оба“ за его пансіонеромъ.
Принцъ 29 мая 1846 года былъ уже въ Лондонѣ, просидѣвъ въ Гамѣ около пяти съ половиною лѣтъ. Прибывъ въ Лондонъ, онъ послалъ письмо въ французскому посланнику, графу Сентъ-Олеру, съ извѣстіемъ о своемъ освобожденіи и увѣдомилъ о томъ же англійскихъ министровъ. Врачъ принца и его слуга были подвергнуты заключенію, „но“ замѣчаетъ біографъ Данкомба, въ Парижѣ находился нѣкто, кого никто не думалъ безпокоить, нисколько его не подозрѣвая, хотя онъ былъ самый дѣятельный, но скрытый заговорщикъ, и имѣлъ въ рукахъ такой ключъ къ государственныхъ тайнамъ, который могъ отворять наиболѣе крѣпко-замкнутые ящики во дворцѣ короля-гражданина». Тутъ разумѣется, конечно, герцогъ брауншвейгскій, такъ какъ Данкомбъ, повидимому, былъ въ это время въ Лондонѣ.
Біографъ Данкомба относится въ февральской революціи съ легкомысліемъ и поверхностностью чисто-свѣтскаго человѣка, дилетанта, видящаго въ крупныхъ историческихъ фактахъ не болѣе какъ пріятное excitement. Въ дальнѣйшемъ разсказѣ его о томъ, какъ въ республикѣ восторжествовалъ бонапартизмъ и какъ онъ наконецъ сломалъ ее, авторъ видитъ только неизбѣжную, хотя и подкрѣпленную искусственными средствами развязку. Но поверхностность его высказывается въ томъ, что неуспѣхъ республики онъ приписываетъ единственно неспособности и ошибкамъ членовъ временного правленія, а нелѣпостью ихъ дѣйствій оправдываетъ покушеніе претендента на тотъ порядокъ, которому онъ свободно присягалъ. Людовикъ-Наполеонъ уже на четвертый день революціи явился въ Парижѣ. Но агенты его, между которыми главнымъ авторъ называетъ нѣкоего Тамблера, убѣдили его, что появленіе его, во время самаго разгара республиканизма — преждевременно, и онъ возвратился въ Лондонъ. Между тѣмъ національное собраніе, дозволивъ всѣмъ бонапартистамъ возвратиться во Францію, сдѣлало именное исключеніе относительно Людовика-Наполеона. Принцъ протестовалъ противъ этого исключенія въ письмѣ 23 мая 1848 года, а агенты его стали энергически подготовлять ему дорогу. Въ равныхъ мѣстностяхъ стали появляться воззванія въ бонапартистскомъ смыслѣ и республиканское правительство де съ умѣло открыть участія иностранцевъ въ этомъ дѣлѣ.
Принцъ въ іюнѣ 1848 года написалъ письмо къ Кавеньяку, въ которомъ объявлялъ, что «несмотря на запрещеніе ему въѣзда во Францію, онъ приметъ званіе народнаго представителя, если оно будетъ ему предложено, и исполнитъ волю избирателей, но что если бы появленіе его во Франціи могло нарушить ея спокойствіе, то онъ предпочелъ бы остаться въ изгнаніи. Это письмо было просто избирательнымъ манифестомъ и послѣдствіемъ его было избраніе принца въ нѣсколькихъ департаментахъ. Онъ принялъ избраніе сенскаго департамента, и 26 сентября 1848 года уже читалъ въ національномъ собраніи рѣчь самаго примирительнаго свойства, а 24-го ноября онъ обнародовалъ свою кандидатуру на президентство республики. Въ своей profession tie foi, онъ объявлялъ, что не имѣетъ честолюбія и что по окончаніи четырехлѣтняго президентства онъ поставитъ себѣ дѣломъ чести передать власть своему преемнику, нисколько не стѣснивъ свободы. Авторъ видитъ въ этомъ и подобныхъ обѣщаніяхъ, которыя расточалъ претендентъ, только неизбѣжное по духу времени и обстоятельствамъ шарлатанство. „Языкъ добродѣтельныхъ увѣреній, говоритъ онъ, служилъ общимъ, уже почти исчерпаннымъ источникомъ со времени изгнанія Карла I, и новый кандидатъ на президентство былъ принужденъ облечь свои заявленія въ популярную форму“. Вотъ какъ смотритъ Данкомбъ junior на увѣреніе въ политической честности! Она является у него только какъ модная во время народныхъ лишеній форма. Надо много легкомыслія чтобы считать извштельнымъ шарлатанствомъ преднамѣренно-фальшивыя увѣренія человѣка, что онъ честно исполнитъ добровольно принимаетъ на себя долгъ. Но кромѣ легкомыслія, надо еще и явное пристрастіе къ виновному, чтобы оправдывать его вину увѣреніемъ, что и другіе не лучше бы поступили на его мѣстѣ. „Матерьяловъ для мощенія нѣкоторой мѣстности, замѣчательной по высотѣ своей температуры — говоритъ онъ, примѣняясь къ извѣстной пословицѣ — въ этой деклараціи не было видно болѣе, чѣмъ въ безумныхъ словоизверженіяхъ Ламартина или болѣе жестокихъ заявленіяхъ Кавеньяка“. Это — уже преднамѣренная фальшъ со стороны автора. Кавеньяка, — который, командуя раздраженною противъ корифеевъ республики арміею и будучи облеченъ верховною властью, сдалъ ее безъ малѣйшаго колебанія вновь избранному президенту, хотя этотъ человѣкъ былъ его соперникомъ на выборахъ, и хотя онъ не могъ не видѣть въ немъ претендента на императорство — никто не имѣетъ права подозрѣвать въ неискренности; Ламартина можно упрекать въ томъ, что „словоизверженія“ онъ поставилъ на мѣсто серьёзнаго дѣла, но нѣтъ никакихъ основаній подозрѣвать, чтобы онъ когда-нибудь поставилъ преступное дѣло на мѣсто пустыхъ словоизверженій.
Принцъ Бонапартъ на выборахъ 10 декабря 1848 года получилъ болѣе пяти съ половиною милліоновъ голосовъ, между тѣмъ какъ въ пользу генерала Кавеньяка было подано тонко около четвертой части этого числа, а за другихъ кандидатовъ высказалось незначительное меньшинство, и 20 декабря, гражданинъ Карлъ-Людовикъ Наполеонъ Бонапартъ былъ провозглашенъ въ законодательномъ собраніи президентомъ республики и торжественно присягнулъ охранять ее, а въ посланіи своему выразился въ духѣ примирительномъ ли всѣхъ партій. По мнѣнію біографа Данкомба, „каждый французъ, знакомый съ исторіею вѣка, долженъ былъ смотрѣть на эти заявленія только какъ на нѣчто символическое“.
Еслибы правитель, въ рукахъ котораго уже болѣе 16 лѣтъ безусловно находятся судьбы Франціи, успѣхъ въ это время въ самомъ дѣлѣ успокоить страну, подвинуть ея внутреннее развитіе, не напрягая ея силъ на безплодныя предпріятія и примирилъ бы съ собою французскій народъ, такъ что династію его можно было бы считать упрочившеюся, то теперь орлеанская монархія и республика 1848 года принадлежали бы уже архиву исторіи и можно было бы произносить о нихъ сужденіе хладнокровное, безпристрастное, какъ о фактахъ минувшихъ. Но никто не скажетъ, что результаты правленія Наполеона Ш именно таковы. Вотъ почему и теперь, хотя уже орлеанская монархія и республика 1848 года отдалены отъ насъ порядочнымъ періодомъ времени, не насталъ еще удобный моментъ для окончательнаго приговора надъ ними. Онѣ еще принадлежатъ настоящему въ видѣ партій, которыя, основательно или нѣтъ, разсчитываютъ на будущее. Въ революціи 1848 года, конечно, нельзя видѣть только „полуфарса и полутрагедіи“, какъ выражается біографъ Данкомба, а въ дѣятеляхъ ея только глупцовъ (imbeciles)». Революція 1848 года была логическимъ послѣдствіемъ и дополненіемъ революціи 1830 года. Движеніе, эскамотированное Людовикомъ-Филиппомъ въ свою пользу, должно было повториться противъ короля буржуазіи. Притомъ, нѣтъ сомнѣнія, что эта отсрочка окончательнаго результата на 18 лѣтъ много ему повредила. Правленіе Людовика-Филиппа подкопало нравственныя силы Франціи, столь свѣжей, столь полной юношескихъ силъ во время агитаціи противъ старшей линіи Бурбоновъ. Правленіе короля буржуазіи повело къ явному разладу между массою народа и буржуазіею. Вмѣстѣ съ тѣмъ саму буржуазію оно развратило, обративъ Францію въ гостиный дворъ, въ которомъ деньги были и главной цѣлью и главнымъ средствомъ, а политическая жизнь превратилась въ интриги нѣсколькихъ котерій. Правленіе Людовика-Филиппа, съ его обработкою выборовъ и закулисною подготовкою парламентскихъ рѣшеній, компрометтировало во Франціи парламентское правленіе. Во всемъ этомъ нельзя не согласиться съ республиканскими писателями. Отсюда, революцію 1848 года, какъ неожиданна она ни была для минутныхъ свидѣтелей, нельзя не признавать неизбѣжною.
Но съ республиканскими писателями нельзя согласиться въ народномъ значеніи, которое они придаютъ республикѣ 1848 года. Недостаточно провозгласить республику, чтобы имѣть истинное народовластіе; недостаточно для этого отмѣнить цензъ. Для того, чтобы народъ воспользовался властью, необходимо, чтобы онъ стоялъ на гораздо высшей степени развитія, чѣмъ находилась масса населенія Франціи при Людовикѣ-Филиппѣ. Половина этого населенія была неграмотна. Изъ остальной половины только незначительное по числу меньшинство, именно буржуй и парижскіе рабочіе принимали участіе въ политикѣ, знали хотя бы по именамъ главныхъ политическихъ дѣятелей и хотя поверхностнымъ образомъ цѣли партій. Какое же употребленіе могла сдѣлать изъ своей власти масса? Вотъ, она и сложила свои права подъ ноги претендента съ общеизвѣстнымъ, льстившимъ народному самолюбію именемъ.
Къ сожалѣнію, нельзя не признать, что избраніе принца Бонапарта въ президенты республики было несомнѣнно болѣе непосредственно дѣломъ народа, чѣмъ осуществленіе революцій 1830 и 1848 года. Слѣпая, по несомнѣнная воля большинства народа въ этомъ избраніи доказывается документально. (О позднѣйшихъ примѣненіяхъ suffrage universel, какъ о произведенныхъ подъ вліяніемъ торжествующей силы, уже нельзя сказать этого). Что масса не любила Бурбоновъ — въ этомъ сомнѣваться нельзя. Что масса не любила и короля буржуазіи — въ этомъ тоже трудно сомнѣваться, потому что масса никогда не сочувствуетъ преобладанію одного сословія. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, что революція 1830 года и неизбѣжное ея послѣдствіе — переворотъ 1848 года были въ духѣ народа. Но совершены имъ онѣ не были, онѣ были сдѣланы партіями, въ его имя. Но недостаточно развитая для раціональнаго пользованія властью, для подавленія партій громкимъ единымъ инстинктомъ большинства, масса французскаго народа допустила искаженіе февральской революціи, какъ она допустила искаженіе революціи іюльской.
Тѣже буржуа, напуганные соціалистами, поспѣшили учредить въ республикѣ диктатуру въ лицѣ генерала Кавеньяка; это было сознательное отреченіе буржуазіи отъ республики. А масса народа предоставила высшую власть не представителю ясно сознанныхъ интересовъ, даже не человѣку лично-извѣстному и популярному, а просто одному имени, призраку. Это было несознательное отреченіе отъ республики массы народа.
Всѣ разглагольствія о «роковой судьбѣ Франціи, увлекаемой потокомъ революцій», о «легкомысліи французовъ», какъ препятствіи для прочнаго установленія у нихъ порядка, о вредѣ «сбиваться съ историческаго пути и вступать на опасное поле политическихъ экспериментовъ», о «неспособности централизованной Франціи въ республиканскому правленію», о «несогласіи демократіи съ характеромъ французской націи», — точно также какъ о «вѣроломствѣ и коварствѣ личностей», о «несчастій, въ которое повергало Францію постоянное эскамотированіе ея народнаго принципа», о «бѣдственномъ устраненіи палладіума Франціи — принциповъ 1789 года», — однимъ словомъ, всѣ общія мѣста, слышанныя нами со всѣхъ сторонъ при обсужденіи новѣйшей французской исторіи, падаютъ въ ничто передъ простымъ фактомъ: неразвитая масса не можетъ управлять своею судьбой, а масса развитая съумѣетъ управиться и съ препятствіями, и съ честолюбцами, съумѣетъ заглушить говоръ партій громкимъ голосомъ сознанной народомъ идеи. Такъ развитая масса въ Сѣверо-американскихъ Штатахъ одолѣла не уличную драку, а громадный мятежъ цѣлаго класса, продолжала свое дѣло несмотря на то, что былъ убитъ ея вождь, и устроивала свои дѣла несмотря на то, что новый вождь старался сбить ее съ пути. Эта развитая масса сломила классъ, достаточно могущественный для устройства отдѣльнаго государства; она съумѣла обойтись безъ Линкольна, а Джонсона едва не предала суду. Изъ государства федеративнаго она, на время предоставивъ чрезвычайныя полномочія президенту, обратила республику въ государство централизованное, изъ мирнаго въ военное, изъ неимѣвшаго долга въ наиболѣе отягощенное долгами. И однакожъ, это не привело ни въ упроченію централизаціи, ни къ установленію военной диктатуры, ни въ банкротству. И вотъ, та же масса, твердо идущая за ясно сознанною идеею, по минованіи надобности отмѣнила централизацію, распустила армію, уплачиваетъ долгъ и возвращается въ нормальное положеніе. Что смогли противъ нея личности, которыя задумали мѣшать ей? Ничего. Изъ убійства Линкольна произошла не революція, а казнь убійцъ, и Джонсона хотѣли предать суду какъ и Джефферсона.
Вашингтону ставятъ въ великую заслугу, что онъ не сдѣлался Наполеономъ. Но вѣдь и въ то время масса сѣверо-американцевъ состояла изъ людей развитыхъ, а въ развитой массѣ появленіе Наполеоновъ невозможно, потому именно, что оно бываетъ только плодомъ народнаго недоразумѣнія, разлада, происходящаго отъ не пониманія общаго интереса.
И вотъ, путь революцій современемъ закроется для Франціи вовсе не потому, что она возвратится на «историческую почву» ли потому, что некому будетъ «эскамотировать великихъ принциповъ 1789 года», а самымъ простымъ образомъ тогда, какъ масса населенія Франціи будетъ такъ развита, какъ масса въ Сѣверной Германіи; когда Франція пойметъ, чего она хочетъ, и когда окончательный порядокъ будетъ установленъ не случайностями, а сознательною волею народа. Затѣмъ, будетъ ли этотъ порядокъ введенъ мирно, путемъ избранія или посредствомъ революціи, мирной какъ всякое проявленіе силы, противъ которой бороться нельзя — это совершенно все-равно. Тутъ кончатся и недоразумѣнія, и «потоки революцій» и дальнѣйшее развитіе дойдетъ правильно. Если оно и не будетъ совершаться на «почвѣ исторической», не будетъ основано на какой-нибудь «Rechtscontinuität» — то объ этомъ будутъ сожалѣть только любители геральдики.
Къ такому результату Франція идетъ, подвигается каждый годъ, потому что каждый годъ въ ней уменьшается процентное «содержаніе неграмотныхъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ начинаетъ дѣлать успѣхи ассоціаціонная идея, das Genossenschaftswesen, такъ сильно охватившее и такъ сильно объединяющее сѣверную Германію. Просвѣщеніе, скрѣпленіе массы французскаго народа цѣпью ассоціацій — вотъ основанія будущаго, вѣроятно недалекаго, установленія во Франціи истиннаго народовластія. Такая увѣренность, основанная на очевидности, побуждаетъ насъ смотрѣть съ философскимъ спокойствіемъ на всѣ тѣ эскамотажи, которыхъ мы были свидѣтелями въ исторіи Франціи.
Обратимся теперь къ другому изъ двухъ союзниковъ, заключившихъ приводимый Дэнкомбомъ договоръ, къ герцогу брауншвейгскому. Онъ былъ второй сынъ герцога Карла-Вильгельма-Фердинанда, извѣстнаго полководца, который въ 1806 году умеръ отъ раны, полученной въ битвѣ при Іенѣ, гдѣ онъ командовалъ пруссаками. Брауншвейгъ при французскомъ владычествѣ принадлежалъ вестфальскому королевству. Послѣ лейпцигской битва, младшій сынъ Карла-Вильгельма-Фердинанда, герцогъ Фридрихъ-Вильгельмъ возвратился въ свое владѣніе, но въ 1815 году онъ былъ убитъ при Quatrebras. За нимъ вступилъ во владѣніе Брауншвейгомъ старшій сынъ его, герцогъ Карлъ, сперва подъ опекою ганноверскаго (англійскаго) короля, а въ 1823 году уже какъ самостоятельный государь. Тетка его, сестра его отца, принцесса Каролина была замужемъ за англійскимъ королемъ Георгомъ IV.
Герцогъ Карлъ брауншвейгскій предался самой „неправильной“ жизни, и единственными законами, которые онъ признавалъ, были его капризы. Онъ ввелъ почти абсолютное правленіе, употреблялъ свою власть на приращеніе своего частнаго имущества, а когда ландтагъ подвергъ пересмотру уложеніе, то онъ не призналъ этого пересмотра и ввелъ въ страну такимъ образомъ „конституціонный кризисъ“, котораго въ періодъ съ 1815—1848 года, какъ извѣстно, миновало рѣдкое изъ германскихъ малыхъ государствъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ вступилъ въ споръ съ мужемъ своей тетки, англійскимъ королемъ Георгомъ IV, по дѣламъ его опекунства надъ собою, и споръ этотъ былъ перенесенъ на разсмотрѣніе германскаго союзнаго сейма.
Въ тотъ же сеймъ поступили и жалобы подданныхъ Брауншвейга на самого герцога Карла. Французская революція 1830 года отразилась и въ Брауншвейгѣ. Герцогъ Карлъ былъ изгнанъ и дворецъ его сожженъ 7 сентября 1830 года. Тогда пріѣхалъ изъ Берлина и принялъ правленіе Брауншвейгомъ братъ герцога Карла, принцъ Вильгельмъ. Союзный сеймъ призналъ его 2-го декабря 1830 года царствующимъ герцогомъ. Но герцогъ Карлъ объявилъ его узурпаторомъ и сдѣлалъ нѣсколько попытокъ возвратить себѣ власть, которыя однакоже неудались. Въ 1832 году, была введена новая конституція, которая освящала устраненіе герцога Карла отъ престола.
Чтобы уяснить, до какой степени были безнадежны дальнѣйшія домогательства изгнаннаго владѣтеля, достаточно сказать, что преемникъ его оперся на сеймъ и предпринялъ въ согласіи съ нимъ реформы. Новый герцогъ созвалъ въ 1833 году брауншвейгскій сеймъ, который утвердилъ законы по устройству финансовъ, по преобразованію городскихъ учрежденій и т. д. Послѣ этого, честолюбивому и корыстолюбивому герцогу Карлу не оставалось рѣшительно никакой серьезной надежды на возстановленіе его власти. Политическій осужденный, сидѣвшій въ крѣпости, могъ конечно обѣщать ему невозможное, чтобы воспользоваться отъ него готовою помощью, тѣмъ болѣе, что осужденный этотъ и для себя разсчитывалъ на невѣроятное. Самъ герцогъ Карлъ могъ сохранить увѣренность въ неминуемости своей конечной побѣды, потому что это было согласно съ его чисто-авантюристскимъ характеромъ.
Но трудно допустить, чтобы представитель Финсбери въ палатѣ общинъ серьезно вѣрилъ какъ въ шансы изгнаннаго герцога, такъ, впослѣдствіи, и въ искренность намѣренія ЛюдовикаНаполеона помочь ему. Дэнкомбъ могъ, конечно, въ своихъ сношеніяхъ съ герцогомъ брауншвейгскимъ не разочаровывать его, просто изъ дружбы или изъ вѣжливости; но стараться объ осуществленіи мечты герцога, помогать ему въ переговорахъ, посылать своего секретаря съ порученіями по его дѣламъ и проч., онъ могъ только не столько вслѣдствіе надежды успѣха, сколько для достиженія личныхъ своихъ, какъ увидимъ далѣе, далеко не безкорыстныхъ цѣлей.
Изложивъ вкратцѣ исторію герцога Карла, и объяснивъ нашъ взглядъ на участіе Дэнкомба въ его мечтательныхъ предпріятіяхъ, возвратимся въ разсказу его біографа, въ которомъ мы найдемъ нѣсколько характеристическихъ, въ равныхъ отношеніяхъ подробностей;
Герцогъ Карлъ воспитывался въ Англіи; какъ принцъ брауншвейго-ганноверской фамиліи, онъ былъ родственникомъ царствующаго въ Англіи дома, и родство это, какъ выше сказано, подкрѣпилось бракомъ его тетки съ принцомъ Уэльскимъ, который потомъ былъ регентомъ (во время удаленія безумнаго Георга III отъ правленія) и наконецъ королемъ, подъ именемъ Георга IV.
Цо родство это повело ко враждѣ между брауншвейгскимъ и англійскимъ домами. Регентъ ненавидѣлъ свою жену принцессу Каролину и запретилъ ея племяннику, принцу Карлу, посѣщать ее. Принцъ Карлъ отвѣчалъ ему, что „онъ имѣетъ отъ отца приказаніе посѣщать ея высочество разъ каждыя двѣ недѣли и будетъ дѣлать это непремѣнно, пока не получитъ противнаго приказанія отъ той власти“.
Георгъ IV возненавидѣлъ принца Карла. Въ свою очередь, герцогъ Карлъ возненавидѣлъ англійскаго-ганноверскаго корой во время опеки Георга IV надъ нимъ, въ первые годы царствованія Карла. Взаимное раздраженіе усилилось до того, что англійскій король дозволилъ себѣ возмутительное дѣйствіе относительно своего племянника. Во время первой французской революція герцогъ Брауншвейгскій укрылся на время въ Англіи и помѣстилъ въ англійскихъ фондахъ свой частный капиталъ. Этотъ-то капиталъ брауншвейгскаго дома Георгъ IV, разсорившись со своимъ племянникомъ, конфисковалъ. Герцогъ Карлъ жаловался веронскому конгрессу и германскому союзному сейму и скандалъ взаимныхъ обвиненій между родственниками путемъ печати продолжался долгое время, пока, наконецъ, союзный сеймъ въ 1828 году не рѣшилъ дѣло въ пользу Георга IV.
Герцогъ Карлъ обвинялъ мужа своей тетки между прочимъ и въ намѣреніи присоединить Брауншвейгъ къ Ганноверу. Съ своей стороны, Георгъ IV считалъ его сумасшедшимъ. Нѣтъ сомнѣнія, что герцогъ Карлъ Брауншвейгскій вполнѣ заслуживалъ изгнанія; правленіе его было невыносимо; нѣтъ сомнѣнія также, что личный характеръ его далеко не давалъ ему правъ на сочувствіе. Но едва ли не столь же несомнѣнно, что такимъ его сдѣлали именно преслѣдованія и несправедливости опекуна, которыя должны были доводить до изступленія эту раздражительную натуру.
Послѣ своего изгнанія, онъ поѣхалъ снова въ Англію, гдѣ царствовалъ уже Вильгельмъ IV, который далъ ему неопредѣленныя обѣщанія помощи. Послѣ неудачной попытки склонить своихъ подданныхъ къ контр-революціи, онъ уѣхалъ въ Парижъ. Здѣсь Вильгельмъ IV и герцогъ кэмбриджскій начали противъ него процессъ, основываясь на трактатѣ, заключенномъ между братомъ герцога Карла, вступившимъ послѣ него на брауншвейгскій престолъ, герцогомъ Вильгельмомъ и королемъ Вильгельзюмъ IV, объ отдачѣ капиталовъ, находящихся въ рукахъ герцога Карла, подъ опекунское управленіе герцога кэмбриджскаго. Герцогъ Карлъ самъ явился во французскій судъ для защиты своего дѣла. Но судъ призналъ себя некомпетентнымъ.
Въ Англіи герцогъ Карлъ (котораго далѣе мы будемъ называть герцогомъ Браувшвейгскимъ) сошелся съ Данкомбомъ и сталъ просить его совѣта и помощи во всѣхъ своихъ предпріятіяхъ. Въ Англіи герцогъ далеко не былъ популяренъ. Уже одной правды достаточно было для этого. Но кромѣ правды, и бытъ можетъ болѣе ея дѣйствовали всевозможныя клеветы, заботливо разсѣеваемыя его врагами. Его обвиняли въ разныхъ преступленіяхъ, которыхъ онъ вовсе не совершилъ, даже въ убійствѣ. Замѣчательно, что въ тоже время его упрекали за ношеніе бороды и что этотъ упрекъ въ Англіи тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ дѣйствовалъ также сильно, какъ обвиненіе въ нехорошемъ дѣлѣ. Герцогъ нѣсколько разъ обращался къ покровительству суда. Въ 1842 году авторы двухъ ругательныхъ статей противъ герцога были признаны виновными судомъ присяжныхъ и приговорены къ заключенію въ ныогэтской тюрьмѣ.
Въ 1843 году, герцогъ Карлъ Брауншвейгскій въ свою очередь обратился къ юстиціи для разбора дѣла его съ братомъ, прежнимъ англійскимъ королемъ, и намѣстникомъ его въ Гапвоверѣ, герцогомъ кэмбриджскимъ. Онъ представилъ въ канцлерскій судъ Англіи конію съ трактата, подписаннаго королемъ Вильгельмомъ, герцогомъ Вильгельмомъ брауншвейгскимъ (преемникомъ Карла) и герцогами комберлэндскимъ, сёссекскимъ и кэмбриджскимъ. Какъ сказано выше, между агнатами герцога Карла состоялось соглашеніе о взятіи подъ опеку всего его имущества. На этомъ основаніи, преемникъ его вступилъ, въ Брауншвейгѣ, въ полное пользованіе всѣми удѣльными недвижимостями и капиталами, и распоряжался ими, конечно не давая отчета своему изгнанному брату. Между тѣмъ, герцогъ Карлъ утверждалъ, что на его долю изъ имущества, оставленнаго въ Брауншвейгѣ, должно было прійтись нѣсколько сотенъ тысячъ фунтовъ стерл. Другія суммы, захваченныя у него въ Ганноверѣ, остались въ распоряженіи герцога комберлэндскаго, который, сдѣлавшись королемъ ганноверскимъ, принялъ опеку отъ герцога кэмбриджскаго, который ему одному и отдалъ отчетъ въ этихъ суммахъ.
На все это жаловался герцогъ Карлъ въ канцлерскій судъ. Король ганноверскій далъ отзывъ о неподсудности его этому суду, но этотъ протестъ былъ устраненъ судомъ. Тогда король ганноверскій просилъ отсрочки (demurrer), которая и была предоставлена ему въ 1844 году. Затѣмъ, герцогъ Карлъ перенесъ это дѣло въ палату лордовъ, ссылаясь въ своемъ прошеніи на тѣ обстоятельства, что проситель — подданный британскаго королевства, а отвѣтчикъ — пэръ того-же королевства.
Дэнкомбъ взялся возбудить вопросъ о правахъ герцога Барда; въ палатѣ общинъ. Сынъ его объясняетъ, что прежде возбужденія въ палатѣ вопроса, онъ счелъ долгомъ сдѣлать попытку къ частному соглашенію между тяжущимися сторонами. Но перенесете этого дѣла въ палату общинъ, очевидно, не представляло шансовъ успѣха, и потому мы вольны объяснить дѣло такъ, что Дэнкомбъ употребилъ этотъ шагъ какъ угрозу противъ ганноверскаго короля, отправляя къ нему своего секретаря для достиженія „добровольной“ уступки. Отправляя своего секретаря Смита къ ганноверскому королю, Дэнкомбъ послалъ ему письмо, въ которомъ просилъ у короля аудіенціи своему посланному и сообщалъ, что онъ счелъ долгомъ, предварительно обращенія къ парламенту, сдѣлать попытку въ примиренію.
Само собою разумѣется, что изъ этого ничего не вышло. Ганноверцы, сидѣвшіе на англійскомъ престолѣ или окружавшіе его, никогда не боялись „преданія гласности“ своихъ фамильныхъ дрязгъ. Король ганноверскій Смита не принялъ, а на письмо Дэнкомба велѣлъ отвѣчать, что обязанъ ему за вниманіе, но „не считаетъ настоящаго дѣла такимъ, которое бы могло быть предметомъ частныхъ и скрытыхъ“ со стороны короля переговоровъ. Герцогъ Карлъ лучше зналъ характеръ своего почтеннаго родственника и впередъ говорилъ своему ходатаю, что эта попытка не поведетъ ни къ чему, какъ то видно изъ одной записки герцога, приводимой біографомъ Дэнкомба.
Претензіи герцога Карла, въ смыслѣ юридическомъ, были, конечно, основательны. Нельзя не согласиться съ біографомъ Дэнкомба, когда онъ говоритъ: „не легко понять, на какомъ законномъ основаніи герцогъ былъ лишенъ частнаго своего имущества въ Ганноверѣ, такъ какъ даже въ случаѣ изгнанія владѣтелей, такая собственность оставалась почти всегда неприкосновенною. Право силы, кто бы имъ ни пользовался, германскій ли сеймъ или ганноверскій король, едва ли можетъ считаться достаточнымъ авторитетомъ въ девятнадцатомъ столѣтіи; а по мнѣнію, выраженному германскими юристами, къ которымъ обращался герцогъ, никакого иного права, на которое можно было бы сослаться для оправданія этого дѣйствій, не было“. Нельзя также не найти отчасти справедливымъ слѣдующее примѣчаніе, сдѣланное герцогомъ на памятной запискѣ для Дэнкомба, при внесеніи дѣла въ палату общинъ: „Г. Дэнкомбъ можетъ замѣтить, что, такъ какъ Англія лишила меня моего герцогства и моей частной собственности, то я имѣю такое же право на полученіе значительной пенсіи отъ этой страны, какъ тѣ индійскіе владѣтели, у которыхъ Англія отнимаетъ ихъ государства и которымъ она за то даетъ большіе доходы. На такую пенсію я имѣлъ бы во всякомъ случаѣ болѣе права, чѣмъ тѣ изъ членовъ моей королевской фамиліи, которые, уже обогатившись похищеннымъ ими у меня, получаютъ, однако, большія пенсіи отъ Англіи, какъ комберлэндскій съ сыномъ въ Ганноверѣ, кэмбриджскій, съ сыномъ и дочерью; между тѣмъ, какъ я проживаю здѣсь собственныя мои деньги“.
Все это такъ, но безпристрастный читатель отнесется къ этимъ претензіямъ такъ, какъ отнеслась къ нимъ англійская палата общинъ, то-есть, приметъ во вниманіе побочныя обстоятельства, которыя являются въ характерѣ самого истца. Правда, собственно образъ жизни герцога (между прочимъ сношеніе имъ бороды») не уменьшаетъ права его на частную его собственность. Но нельзя забыть, что герцогъ Карлъ значительно пріумножилъ свою частную собственность во время своего правленія и былъ изгнанъ своими подданными отчасти именно за произвольное распоряженіе государственными доходами. Это не извиняетъ личной несправедливости его родственниковъ по отношенію къ нему, до вполнѣ объясняетъ нерасположеніе общественнаго мнѣнія въ поддержкѣ его притязаній.
Дэнкомбъ вносилъ въ палату общинъ два раза прошеніе герцога брауншвейгскаго, но безуспѣшно. Герцогъ, слѣдуя своему необузданному нраву, самъ, какъ бы нарочно, портилъ свое дѣло, выступая передъ судъ общественнаго мнѣнія въ печатныхъ, наполненныхъ спѣсью, реторикою и бранчивостью «манифестахъ». Одинъ изъ нихъ буквально приведенъ въ біографіи Дэнкомба (изданный въ 1847 году). Въ немъ герцогъ обвиняетъ своего брата даже въ покушеніи на убійство и говоритъ о «разбойникахъ въ Брауншвейгѣ», о повинующихся имъ «плутахъ-измѣнникахъ» и о «мошенничествахъ» самозванцевъ-опекуновъ. Понятно, что появленіе подобнаго «манифеста» въ то самое время, какъ вопросъ былъ возбужденъ въ палатѣ общинъ, дѣлало просто почти невозможнымъ для серьезныхъ людей становиться на сторону истца.
Почему же Дэнкомбъ принималъ на себя эту неблагодарную роль? Разумѣется, изъ дружбы. Но остановить его усердіе не могло, конечно, и завѣщаніе, сдѣланное въ 1846 году герцогомъ брауншвейгскимъ въ его пользу, предоставлявшее ему, Томасу Слингсби Дэнкомбу все наслѣдство герцога, а секретарю его, усердному Смиту — тридцать тысячъ фунтовъ!
Документъ этотъ напечатанъ цѣликомъ въ книгѣ, о которой мы говоримъ. Въ немъ герцогъ завѣщаетъ похоронить его со всѣми почестями, подобающими его сану владѣтеля, дѣлаетъ распоряженія относительно своего надгробнаго памятника, приказываетъ заплатить свои долги въ столь скоромъ времени, какъ то дозволяетъ приличіе, «послѣ» его смерти формально запрещаетъ вступать въ какія бы то ни было сдѣлки съ «узурпаторомъ» Вильгельмомъ брауншвейгскимъ, королемъ ганноверскимъ и герцогомъ кэмбриджскимъ и, наконецъ, завѣщаетъ все свое движимое и недвижимое имущество и все причитающееся ему въ Англіи, Ганноверѣ, Брауншвейгѣ и во всѣхъ мѣстахъ, Данкомбу и Смиту — за то, что они нѣсколько разъ оказывали ему содѣйствіе, при защитѣ его дѣла и его репутаціи; ихъ же назначаетъ и душеприкащиками.
Безъ сомнѣнія, главнымъ побужденіемъ герцога Карла при составленіи этого завѣщанія была ненависть его въ родственникамъ и желаніе уже при жизни существенно отомстить "жъ, лишая ихъ своего наслѣдства. Дружба къ Дэнкомбу, конечно, также имѣла вліяніе. Но замѣчательно, что, составивъ завѣщаніе въ пользу своихъ англійскихъ друзей, герцогъ счелъ себя совершенно свободнымъ отъ всякаго обязательства давать имъ какое бы то ни было вознагражденіе при жизни. Изъ переписи Смита съ Дэнкомбомъ видно, что герцогъ постоянно боялся, какъ бы они не считали его въ долгу у себя, и они увѣрили его, что работаютъ для него просто «изъ удовольствія это дѣлать», какъ выражается въ одномъ письмѣ г. Смитъ. Итакъ, въ дружбѣ, связывавшей изгнаннаго герцога съ Дэнкомбомъ, представляется слѣдующая характеристическая черта: герцогъ, сдѣлавъ завѣщаніе, безцеремонно и даромъ пользуется временемъ и трудами своихъ англійскихъ друзей, а Дэнкомбъ и Смитъ не щадятъ усилій, разсчитывая на милліонное наслѣдство.
Наслѣдство въ самомъ дѣлѣ было обольстительно: изъ списка движимаго имущества герцога, полученнаго Дэнкомбомъ отъ герцога въ 1847 году, оказывается, что у него было въ то время иностранныхъ фондовъ, драгоцѣнныхъ камней и серебра на 300,000 фунтовъ (около 2 мрлл. рублей). Герцогъ безпрестанно покупалъ и мѣнялъ иностранные фонды (русскихъ въ то время у него было на 50 т. фунтовъ) и одною изъ его причудъ была страсть къ драгоцѣннымъ камнямъ, особенно въ брилліантамъ. Камней и серебра у него было на 300 тысячъ фунт. У Смита находился подробный списокъ имуществъ герцога, на тотъ случай, еслибы владѣльцу пришлось уѣхать съ мѣста ихъ храненія или выслать ихъ куда-либо. Однажды, въ 1848 году, такой случай представился, и г. Смиту удалось имѣть въ рукахъ значительную часть этихъ драгоцѣнностей. По этому поводу онъ писалъ Дэнкомбу между прочимъ: «Одно вѣрно, именно то, что у меня въ рукахъ, въ настоящее время, порядочная сумма въ неподдѣльныхъ (genuine) бумагахъ и въ самомъ дѣлѣ, еслибы онъ согласился оставить въ моемъ домѣ всѣ свои значительнѣйшія количества облигацій (иностранныхъ) займовъ, которыхъ онъ теперь не намѣренъ мѣнять, то это было бы очень важно для насъ при его смерти; у меня онѣ были бы столь же безопасны, какъ у него самого, и я не дотронулся бы ни до одного шиллинга, до его смерти».
Томасъ Дэнкомбъ не успѣлъ воспользоваться наслѣдствомъ герцога брауншвейгскаго. Остается вопросомъ, воспользуется ли обѣщанною ему частью г. Смитъ, который выступилъ теперь съ опроверженіемъ нѣкоторыхъ изъ свѣдѣній, сообщаемыхъ сыномъ представителя Финсбери. Во всякомъ случаѣ нельзя не признать нѣсколько страннымъ обнародованіе младшимъ Дэнкомбомъ нѣкоторыхъ не совсѣмъ лестныхъ для памяти его отца подробностей о его сношеніяхъ съ герцогомъ брауншвейгскимъ и императоромъ французовъ.
Какъ бы то ни было, онѣ характеризуютъ и этихъ «друзей» Дэнкомба. Чтобы придать еще одну черту въ портрету герцога Карла, какъ онъ обрисовывается приведенными фактами, упомянемъ, что въ 1851 году, герцогъ самъ уже, приближаясь въ пятидесятилѣтію, вдругъ увлекся аэронавтикою и сталъ подниматься на аэростатахъ съ извѣстнымъ воздухоплавателемъ Гриномъ. А когда противъ него въ Англіи былъ начатъ какой-то непріятный процессъ, онъ улетѣлъ на воздушномъ шарѣ черезъ Ламаншъ, во Францію.
Дэнкомбъ не забылъ другого своего «друга», такъ счастливо перемѣнившаго свое мѣсто жительства во Франціи. Онъ неоднократно посылалъ Смита въ Парижъ, съ «частными порученіями». Въ чемъ состояли эти порученія — біографъ его не объясняетъ. Но журналистика не преминула объяснить ихъ намекомъ на разстройство частныхъ дѣлъ представителя Финсбери. При этомъ оговоримся, однако, что въ книгѣ его сына нѣтъ данныхъ для такого вывода, и что положеніе Дэнкомба, какъ члена парламента, дѣлаетъ его мало вѣроятнымъ.
Но не всѣ порученія, даваемыя Смяту, имѣй характеръ частныхъ. Онъ посылался и для возобновленія переговоровъ объ исполненіи трактата, условленнаго въ Гамѣ. Въ письмѣ Смита, помѣченномъ 5 декабря 1849 года, мы находимъ уклончивый отвѣтъ президента республики; онъ говоритъ, что при существующемъ національномъ собраніи имѣемъ слишкомъ мало власти и что до распущенія его, онъ ничего не можетъ сдѣлать для исполненія трактата. Г. Смитъ не церемонится въ этомъ письмѣ: г-на Морни онъ называетъ «молочнымъ братомъ» президента, а относительно дальнѣйшихъ видовъ послѣдняго выражается такъ: «Я думаю, что онъ сидитъ крѣпко и мѣсяцевъ черезъ двѣнадцать будетъ императоромъ — èa c’est entre nous», прибавляетъ осторожный секретарь.
Другой свидѣтель гамской конвенціи, графъ Орси, писалъ въ февралѣ 1850 года, что онъ имѣлъ продолжительный разговоръ съ президентомъ относительно герцога и что все будетъ устроено къ обоюдному удовольствію, что президентъ высказалъ намѣреніе энергически взяться за дѣло, вступить въ переговоры съ лордомъ Пальмерстономъ и Россіею. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ требовалъ отъ Данкомба подробной записки о правахъ герцога, чтобы вполнѣ ознакомить принца Людовика-Наполеона и лорда Пальмерстона съ положеніемъ дѣла герцога.
Но Данкомбъ какъ видно не дождался «энергическаго дѣйствія» президента и обратился самъ къ лорду Пальмерстону уже съ просьбою о пріостановленіи непріятнаго для герцога процесса. Вотъ отвѣтное письмо Пальмерстона: «Любезный Данкомбъ, — сожалѣю, что мы не можемъ помочь герцогу брауншвейгскому въ дѣлѣ, о которомъ вы упоминаете въ вашей запискѣ. Иностранные принцы, какъ и наши, подлежатъ законамъ этой страны, пока въ ней живутъ, и правительство не имѣетъ возможности вмѣшиваться въ судебныя дѣла, касающіяся иностраннаго принца или останавливать ихъ ходъ во вниманіе къ его королевскому происхожденію и положенію. Точно также правительство не имѣетъ возможности высылать иностраннаго принца изъ страны. Въ дѣйствительности, юридическое положеніе иностраннаго царствующаго дома, пока онъ находится въ этой странѣ, совершенно одинаково съ положеніемъ британскаго подданнаго. Искренно вашъ Пальмерстонъ».
Когда въ день государственнаго переворота въ Парижѣ завязалась борьба на улицахъ, герцогъ брауншвейгскій поспѣшно уѣхалъ въ Бельгію и пригласилъ г. Смита управлять всѣмъ своимъ имуществомъ, оставшимся въ Парижѣ. Въ письмахъ свояхъ Смитъ настаиваетъ на опасности, которой онъ долженъ былъ подвергнуться. Онъ неоднократно видѣлся съ секретаремъ принца-президента, Мокаромъ и докторомъ Конно, но, несмотря на обѣщанія ихъ, не могъ добиться аудіенціи у «союзника герцога брауншвейгскаго», союзника, который уже дѣйствовалъ, обходясь безъ помощи своихъ «друзей». Смитъ, между прочимъ, опровергаетъ оффиціальныя показанія о числѣ жертвъ этихъ дней, утверждая, что убито было гораздо болѣе.
Государственный переворотъ произвелъ въ Англіи огромное и совершенно-враждебное виновнику его впечатлѣніе. Англійская печать и во главѣ ея «Times» возстали на президента, низвергшаго республику, и самъ онъ не остался равнодушнымъ къ взрыву ея негодованія. Одинъ изъ приближенныхъ его, графъ Орси, писалъ въ Дэнкомбу, что президентъ, «общій другъ» ихъ, уполномочиваетъ Дэнкомба защищать переворотъ въ Англіи совершенно по его усмотрѣнію. Это письмо было отвѣтомъ на письмо самого Дэнкомба. Слѣдуетъ, стало быть, думать, что Дэнкомбъ самъ вызвался на эти услуги и въ отвѣтѣ президента нельзя не видѣть вмѣстѣ и желаніе найти защитника въ Англіи и опасенія связываться съ Данкомбомъ. Орси сообщаетъ ему всѣ софизмы, которые можно привесть съ цѣлью оправданія переворота 2 декабря 1851 года, но сообщаетъ ихъ не отъ себя, а отъ «друга», говоритъ только, что онъ даетъ Дэнкомбу carte blanche. Эта переписка не дѣлаетъ большой чести члену англійскаго парламента и еслибы о ней знали въ то время, то, безъ сомнѣнія, Данкомбъ подвергся бы настоящему остракизму въ общественномъ мнѣніи.
Достаточно было одного подозрѣнія въ солидарности англійскаго министерства съ переворотомъ, чтобы поставить министерство въ непопулярное положеніе. Тогда произошла памятная ссора между лордами Росселемъ и Пальмерстономъ. На Пальмерстона прежде всего падало подозрѣніе. Въ тоже время на него предъявлено было неудовольствіе и съ другой стороны, именно со стороны принца-супруга, Альберта, котораго вмѣшательства въ дѣла Пальмерстонъ не допускалъ, за что Англіи, конечно, слѣдовало быть благодарною своему министру. Изъ всѣхъ владѣтельныхъ домовъ, содержавшихся Германіей), кобургскій домъ, въ нынѣшнемъ столѣтіи, выказалъ наиболѣе способности къ достиженію, посредствомъ и подъ предлогомъ разныхъ международныхъ комбинацій, своихъ чисто фамильныхъ выгодъ. Главы германскихъ владѣтельныхъ герцогскихъ и княжескихъ фамилій, находясь въ родствѣ съ царствующими домами всей Европы, остаются центрами общихъ фамильныхъ интересовъ и стараются проводить ихъ посредствомъ тѣхъ принцевъ фамиліи, которые сдѣлались членами домовъ, царствующихъ внѣ Германіи, насколько это возможно по обстоятельствамъ и по характерамъ лицъ участвующихъ въ фамильномъ интересѣ. Главный пріемъ этой «домашней» политики (Hauspolitik) состоитъ въ томъ, чтобы посредствомъ сдѣланныхъ связей дѣлать новыя связи, доставлять за границею высокое положеніе другимъ принцамъ дома, а вмѣстѣ съ тѣмъ стараться, при случаѣ, о расширеніи фамильнаго владѣнія — Familieneitz — въ Германіи. Образцовымъ представителемъ такой политики устройства фамильныхъ дѣлъ при помощи всѣхъ великихъ и малыхъ международныхъ событій, подчиненія судьбы Европы выгодамъ мелкопомѣстнаго княжескаго дома былъ принцъ Леоподьдъ кобургскій, впослѣдствіи король бельгійцевъ. Въ его лицѣ главою фамиліи былъ государь, сидѣвшій не на наслѣдственныхъ герцогскихъ креслахъ, а на иностранномъ престолѣ. Кобурги англійскіе, португальскіе и собственно кобургскіе, не говоря уже о бельгійскихъ, безпрекословно признавали его своимъ главой. Ихъ совмѣстныя дѣйствія и степень ихъ вліянія на ходъ дѣлъ въ Европѣ, въ смыслѣ фамильныхъ интересовъ, представятъ конечно современемъ любопытный сюжетъ для изученія любителямъ историческихъ курьезовъ.
Самому Леопольду не удалось стать на ступеняхъ великобританскаго престола. Но фамильное дѣло не было потеряно; оно было только отложено. Впослѣдствіи его возобновили съ другого конца, и супругомъ королевы англійской Викторіи сталъ все-таки кобургскій же принцъ. Этотъ принцъ какъ только услыхалъ о кончинѣ короля англійскаго Вильгельма IV, отца королевы Викторіи, тотчасъ прервалъ свой университетскій курсъ въ Боннѣ и поспѣшилъ въ Лондонъ, такъ какъ онъ уже былъ знаковъ молодой королевѣ. Замѣтимъ, что король Леопольдъ, устраивая положеніе кобургскаго принца, вселилъ еще въ молодую королеву убѣжденіе, которое, какъ видно изъ ея собственныхъ разсказовъ[5], она сохраняетъ до сихъ поръ, что принцъ Альбертъ, вступая съ нею въ бракъ, «жертвовалъ собою».
Этотъ-то принцъ, принцъ Альбертъ, какъ онъ ни былъ либераленъ и остороженъ — а нужно отдать кобургскому дому справедливость: онъ легко уживается съ конституціонализмомъ — старался всегда имѣть нѣкоторое вліяніе на дѣла. Онъ и король бельгійцевъ Леопольдъ, къ которому королева Викторія питала глубокое уваженіе, имѣли большое вліяніе на королеву и увлекали ее въ свои чисто-фамильныя, отчасти германско-консервативныя, отчасти германско-патріотическія, но во всякомъ случаѣ совершенно чуждыя интересамъ Великобританіи, комбинаціи. Вспомнимъ, что даже послѣ смерти принца Альберта, королева Викторія сама, подъ вліяніемъ его памяти и убѣжденій короля бельгійцевъ, наперекоръ очевидному желанію англійской націи рѣшительно отказалась отъ всякаго энергическаго шага въ пользу несчастной Даніи.
Принцу Альберту, когда онъ вступилъ въ бракъ съ королевою Викторіею, было всего 21 годъ, и онъ самъ, разумѣется, йогъ считать себя способнымъ къ направленію политики великой державы. Нѣтъ сомнѣнія, что въ Германіи такое притязаніе съ его стороны было бы признано вполнѣ законнымъ и естественнымъ; даже въ Англіи нашелся министръ, лордъ Мельборнъ, хоторый съ самого начала допустилъ вмѣшательство принца Альберта въ дѣлѣ. Принцъ писалъ своему отцу въ Кобургъ: «я всегда излагаю свои взгляды на бумагѣ и затѣмъ сообщаю ихъ лорду Мельборну. Онъ рѣдко отвѣчаетъ мнѣ, но я часто имѣлъ удовольствіе видѣть, что онъ дѣйствуетъ совершенно согласно съ тѣмъ, что было мною сказано. Лордъ Россель тоже не прочь билъ уступать вліянію принца-супруга и, какъ мы сейчасъ увидимъ, выказалъ это впослѣдствіи въ очень важномъ случаѣ. Но кто рѣшительно не былъ расположенъ признавать государственную мудрость въ двадцатилѣтнемъ юношѣ на томъ основаніи, что онъ — нѣмецкій принцъ, это — лордъ Пальмерстонъ. Несклонность свою въ нѣмецкой придворной дисциплинѣ Пальмерстонъ обнаружилъ съ первыхъ же встрѣчъ своихъ съ принцемъ Альбертомъ и этимъ навлекъ на себя съ самаго начала неблаговоленіе королевы. Принцу тѣмъ легче было подорвать вредитъ Пальмерстона у королевы, что какъ разъ во время празднествъ бракосочетанія въ виндзорскомъ замкѣ случилась съ Пальмерстономъ любовная исторія (разсказывали, будто какая-то придворная дама даже громко кричала о помощи, однимъ словомъ разсказывали донъ-жуановскую сцену). Королева Викторія съ тѣхъ поръ какъ можно болѣе избѣгала личныхъ переговоровъ съ Пальмерстономъ, когда ему случалось быть въ министерствѣ, а это, какъ извѣстно, случалось часто и наконецъ сдѣлалось нормальнымъ положеніемъ.
Возвратимся теперь въ кризису, происшедшему въ Англіи по поводу переворота 2-го декабря во Франціи, о которомъ разсказываетъ біографъ Дэнкомба. Принцъ Альбертъ не могъ не вмѣшаться въ такое важное дѣло, какъ одобреніе или неодобреніе Англіи предпріятію французскаго претендента. Лордъ Пальмерстонъ не обратилъ вниманія на совѣты принца и былъ внезапно уволенъ, какъ говорили, по требованію перваго министра, лорда Джона Росселя. Но правда была, что лордъ Россель хотѣлъ услужить двумъ сторонамъ: во-первыхъ, общественному мнѣнію — взваливъ на Пальмерстона павшее на кабинетъ подозрѣніе въ солидарности съ французскимъ президентомъ и прінося Пальмерстона въ жертву общественному негодованію; во-вторыхъ — королевѣ и ея супругу.
При преніяхъ объ адресѣ въ палатѣ общинъ, лорду Джону пришлось объяснить произвольное увольненіе популярнаго министра и принять эту совершенно-непарламентскую хѣру на себя. Изъ объясненія его видно было, что маркизъ Нормэнби, посолъ въ Парижѣ, жаловался на противорѣчія между инструкціями, какія посылались ему правительствомъ, съ смысломъ частныхъ разговоровъ Пальмерстона съ графомъ Валевскимъ, французскимъ посломъ въ Лондонѣ. Ясно, что Нормэнби, если бы онъ понималъ свое положеніе какъ агента британской политики, а не какъ представителя англійскаго двора и его фамильныхъ симпатій и антипатій, обратился бы за разъясненіемъ противорѣчій — если только онъ могъ серьезно нуждаться въ такомъ разъясненіи — къ самому Пальмерстону, частнымъ образомъ. Вѣдь извѣстно же, что вся сущность дипломатическихъ сношеній повѣряется именно частнымъ письмомъ, а оффиціальныя сообщенія представляютъ только формальные результаты такихъ переговоровъ. Но лордъ Нормэнби, какъ видно изъ его поступка, вмѣстѣ съ лордомъ Росселемъ проводили виды „правительства“ въ томъ смыслѣ, какъ понимаютъ правительство при германскихъ дворахъ. Вотъ почему онъ и просилъ оффиціально разрѣшенія недоумѣній, вслѣдствіе чего сдѣлалась, неизбѣжной ссора между Росселемъ и Пальмерстономъ, и послѣдній былъ уволенъ, какъ „непокорный министръ“.
Объясненіе, данное Росселемъ въ палатѣ, конечно, не выставляло лицъ, которыя въ парламентской странѣ не могутъ являться руководителями политики. Онъ только сослался на противорѣчія, о которыхъ упоминалъ Нормэнби и на „неправильности въ дѣлопроизводствѣ“. Пальмерстонъ не оставилъ этого объясненія двухъ изъ самыхъ неспособныхъ дипломатовъ нашего времени (Росселя и Нормэнби) безъ отвѣта. Отвѣтъ его былъ сокрушителенъ для авторитета министровъ. Дѣло въ томъ, что они» сами смотрѣли на отношенія къ Франціи точно такъ, какъ Пальмерстонъ, но только хотѣли избѣгнуть столкновенія; съ дворомъ. Пальмерстонъ, съ обычною своею саркастичностью, что называется «вывелъ на чистую воду» Росселя и другихъ «покорныхъ» своихъ товарищей. Онъ объяснилъ, что если въ частномъ разговорѣ съ графомъ Валевскимъ онъ сдѣлалъ какую-либо ошибку, выражая мнѣніе объ образѣ дѣйствій французскаго президента, то вину въ этой ошибкѣ должны раздѣлять съ нимъ премьеръ и другіе министры потому, что они частнымъ разомъ высказали Валевскому одобреніе въ одинаковыхъ выраженіяхъ.
Пренія достаточно выяснили истинную причину увольненія Пальмерстона, и можно сказать, что Россель этою мѣрою скорѣе оказалъ ему услугу, потому что мнѣніе большинства членовъ было очевидно за Пальмерстона. Тутъ вопросъ о солидарности съ Наполеономъ сталъ на второй планъ, а на первый становился вопросъ объ охраненіи парламентаризма въ Англіи, к Пальмерстонъ выступалъ въ характерѣ его защитника, характеръ, который въ Англіи популярнѣе всякихъ иныхъ. Вся интрига обратилась во вредъ маркизу Нормэнби и лорду Джону Росселю. Что касается лицъ, еще болѣе высоко поставленныхъ, то они имѣли удовольствіе видѣть черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, когда кабинетъ Росселя палъ и составленіе новаго министерства пришлось поручить главѣ оппозиціи, лордъ Дэрби поставилъ условіемъ — возвращеніе Пальмерстону должности министра иностранныхъ дѣлъ.
Такимъ образомъ для Пальмерстона постарались какъ нельзя лучше и временные друзья его, виги, во-время исключивъ его изъ кабинета, возвративъ ему популярность, и временные противники его, тори, включивъ его въ свой кабинетъ.
Разбирая книгу біографа Дэнкомба и обращая въ ней вниманіе преимущественно на то, что относится къ замѣчательнымъ явленіямъ новѣйшей исторіи, мы должны однакоже возвращаться иногда къ хронологической нити, чтобы не упускать изъ виду и самой біографіи представителя Финсбери. Дэнкомбъ принадлег жалъ къ числу тѣхъ политическихъ людей въ Англіи, которые призадумывались насчетъ необходимости войны съ Россіею изъ-за восточнаго вопроса. Въ рѣчи, произнесенной на митингѣ въ Финсбери, онъ высказалъ мнѣніе, что не слѣдуетъ бросаться въ эту войну безъ оглядки, и порицалъ политику правительства. Правда, главою Foreign Office былъ въ то время не Пальмерстонъ, другъ Дэнкомба, а лордъ Кларендонъ. Когда началась война, открылись страшные недостатки въ организаціи военнаго хозяйства въ Англіи и когда по этому поводу разразилась буря надъ министерствомъ, въ которомъ уже снова былъ Паіьмерстонъ, Дэнжомбъ защищалъ министерство и даже военнаго министра, герцога Ньюкэстля, на котораго сыпались къ то время обвиненія. Въ книгѣ его сына есть благодарственное письмо герцога поэтому поводу.
Здоровье Дэнкомба давно было сильно потрясено, а мацу тѣмъ въ началѣ пятидесятыхъ годовъ онъ занимался парламентскими работами съ замѣчательнымъ рвеніемъ, и вся польза, какую могли ему принесть лекарства поглощалась усиленнымъ его трудомъ. Онъ принималъ дѣятельное участіе въ самыхъ разнообразныхъ дѣлахъ. Онъ ходатайствовалъ за безусловное помилованіе прежнихъ чартистовъ, защищалъ интересы разныхъ изгнанниковъ и больше всего — защищалъ правительство. Мещу прочимъ, онъ помогалъ сэру Чарльзу Нэпиру оправдываться и его неуспѣхѣ. Когда говорится о работахъ англійскаго представителя, то надо имѣть въ виду, что существенную часть ихъ составляетъ также предсѣдательство или участіе въ митингахъ, пріемъ депутацій и вся парламентская дѣятельность, происходящая внѣ парламента.
Сынъ Данкомба жалуется, что депутаціи отъ избирателей отнимали много времени у его отца и сильно надоѣдали ему, особенно депутаціи отъ рабочихъ. Онъ приводитъ даже, какъ примѣрь назойливости рабочихъ въ ихъ предположеніи учить члена парламента, цѣлую бесѣду Дэнкомба и его товарища Чаллиса (другого члена Финсбери) съ одною изъ такихъ депутацій. Но намъ это безполезное свиданіе, при которомъ членъ парламента безпрестанно кричитъ на своихъ довѣрителей: молчать! (hold your tongue!) представляется просто какъ иллюстрація той извѣстной истины, что палата общинъ до настоящаго времени не была представительствомъ народа. Какой-нибудь Дэнкомбъ, потомокъ графа Февершэма, воспитанный съ Пальмерстономъ, пріятель Наполеона III и герцога Брауншвейгскаго, издерживающій нѣсколько тысячъ фунтовъ на свое избраніе и не получающій отъ націи ни копѣйки за ту честь, которую онъ оказываетъ ей своимъ представительствомъ, естественно не можетъ смотрѣть на рабочихъ какъ на своихъ довѣрителей, мнѣніе ихъ не можетъ считать не только обязательнымъ для себя, но даже заслуживающимъ почтенія, и выслушивать депутацію отъ рабочихъ разныхъ городовъ не можетъ такъ, какъ ихъ выслушиваетъ президентъ Содиненныхъ Штатовъ, самъ вышедшій изъ массы и поставленный ею какъ уполномоченный, съ жалованьемъ отъ нея и строгою предъ нею отвѣтственностью. «Не могъ же онъ, говоритъ сынъ Дэнкомба, отрываться отъ своихъ занятій, чтобы выслушивать „декларацію“, которая, по словамъ депутаціи, одинаково касалась интересовъ британской короны и сальфордскихъ или ньюкэстльскихъ Джонсоновъ!» Конечно, замѣтимъ мы; но есть другая парламентская страна, населенная британскимъ племенемъ, страна, въ которой ньюйоркскіе или бостонскіе Джонсоны смѣло являются объяснять свои виды въ самый дворецъ правительства. И тамъ ихъ выслушиваютъ и принимаютъ ихъ слова въ свѣдѣнію. Почему? Потому что сидитъ тамъ такой же, какъ они, Джонсонъ.
Мы сказали выше, что одною ихъ характеристическихъ чертъ его публичной дѣятельности была всегдашняя готовность защищать разныхъ изгнанниковъ. Такъ, онъ сблизился съ Кошутомъ, когда тотъ явился въ Англіи, и оказалъ венгерскому эмигранту нѣсколько услугъ. Изъ писемъ Кошута въ Дэнкомбу, помѣщенныхъ въ книгѣ, интересно то, которое относится въ Барсу. Кошутъ утверждаетъ, что союзники, стоявшіе въ Крыму, легко могли подать помощь Карсу, сдѣлавъ высадку въ Батумъ, что заставило бы генерала Муравьева отступить къ Тифлису или по меньшей мѣрѣ въ Ахалциху, такъ какъ ему угрожала бы опасность быть отрѣзаннымъ. Кошутъ говоритъ, что сдѣлать это было тѣмъ легче, что союзная армія въ Крыму стояла праздною въ то время на зимнихъ квартирахъ, а между тѣмъ у союзниковъ было множество транспортовъ и ничего не стоило отдѣлить 30-титысячный отрядъ для защиты Карса. Не сдѣлано это было, какъ утверждаетъ Кошутъ, просто потому, что Наполеонъ не хотѣлъ помѣшать намъ одержать побѣду въ Азіи, которая дала бы нѣкоторое удовлетвореніе нашему національному самолюбію и позволила бы намъ заключить миръ и даже союзъ съ Франціею, что было главною цѣлью крымской войны со стороны императора французовъ, который только хотѣлъ, чтобы Россія его признала.
Возможна-ли была диверсія, о которой говоритъ Кошутъ или нѣтъ — объ этомъ предоставляемъ судить спеціалистамъ. Но замѣтимъ, что крымская война была дѣломъ не одного Наполеона и что она доставила очевидно болѣе выгодъ Англіи, Австрія и даже Пруссіи (которая обогатилась въ это время транзитомъ, вслѣдствіе блокады нашихъ портовъ), чѣмъ Франціи. Что касается собственно династическихъ интересовъ Наполеона, то интересъ іго билъ именно въ войнѣ, окончательно разрушившей преданіе священнаго союза и коалицію противъ Франціи, а не въ мирѣ, догоримъ эта война должна была заключиться.
Кошутъ, какъ извѣстно, былъ принятъ въ Англіи съ энтузіазмомъ. Одному изъ его приверженцевъ въ Англіи пришла даже мысль открыть подписку въ его пользу. Но дѣло это было испорчено самимъ начинателемъ его, тамъ какъ въ своемъ энтузіазмѣ къ Кошуту онъ ни съ того, ни съ другого, провелъ сравненіе между нимъ и знаменитымъ Фоксомъ, котораго при этомъ случаѣ безпощадно унизилъ.
Данкомбъ находился также въ сношеніяхъ съ Тюрромъ и съ Маццини. Тюрръ переписывался съ нимъ по восточному вопросу, и въ этой корреспонденціи является столь же хорошо знакомымъ съ восточными дѣлами, сколько плохо — съ французскимъ языкомъ. Маццини присылалъ Данкомбу записки о характерѣ своихъ дѣйствій въ Римѣ, во время республики, для оправданіи себя отъ упрека въ терроризмѣ. Онъ обращался къ Данкомбу, также какъ къ извѣстному либералу Стэнсфильду съ просьбой возстановить факты предъ общественнымъ мнѣніемъ въ Англіи. Замѣчательно, что всѣ вообще агитаторы и вожди народишь движеній, какъ Кошутъ, Маццини, Гарибальди чрезвычайно дорожатъ своею репутаціею въ Англіи и слѣдятъ заботливо а каждымъ видоизмѣненіемъ въ ея общественномъ мнѣніи.
Данкомбъ былъ однимъ изъ посредниковъ между ними и общественнымъ мнѣніемъ Англіи и англійскимъ парламентомъ Онъ говорилъ въ палатѣ общинъ въ пользу Венгріи, въ пользу Италіи, представлялъ адресы палатѣ отъ эмигрантскихъ комитетовъ, рассылалъ въ редакціи отвѣты или объясненія по разнымъ вопросамъ, касавшимся національностей, наконецъ оказывалъ менѣе значительнымъ эмигрантамъ личную помощь въ разныхъ случаяхъ, обращаясь къ министрамъ для устраненія вашъ либо затрудненій. Въ Лондонѣ существовалъ въ то время комитетъ «друзей Италіи» и по просьбѣ Маццини, Данкомбъ сдѣлался членомъ этого комитета, представлялъ его адресы и т.д
Чтобы показать, въ какихъ отношеніяхъ онъ находился" извѣстнымъ агитаторамъ и вмѣстѣ, какъ они дорожатъ знакомствомъ съ членомъ англійскаго парламента, какъ они высоко цѣнятъ положеніе англійскаго commoner, мы приведемъ въ сокращеніи три письма къ Дэнкомбу.
«Любезный г. Дэнкомбъ, — событія близко предстоятъ Италіи; событія эти, если найдется вождь, разумѣется не представятъ опасности для вашего союза съ Франціей». Цѣль, на которую направляются теперь наши намѣренія — Австрія и вы, съ вашемъ вооруженнымъ нейтралитетомъ, который виситъ, какъ Дамокловъ мечъ, одинаково надъ головами враговъ и друзей, не можете сѣтовать, что мы хотимъ дать Австріи работу гдѣ либо на турецкой границѣ.
"Я не стану просить васъ теперь сдѣлать что либо для насъ. Все, что вы могли, вы сдѣлали уже въ 1853 году. Но такъ какъ одинъ изъ вашихъ друзей и товарищей, г. Коллеттъ, сказалъ мнѣ, тому нѣсколько времени, что когда приблизится кризисъ, онъ былъ бы готовъ сдѣлать что-нибудь по соглашенію съ вами, то я обратился къ нему; затѣмъ прошу васъ, если вы продолжаете смотрѣть на наше дѣло какъ на доброе и святое, поддержать, въ случаѣ если онъ къ вамъ обратится, его намѣреніе сдѣлать для насъ все что онъ можетъ.
Іосифъ Маццини."
7 апрѣля 1864 г.
Это письмо предшествовало одной изъ тѣхъ отчаянныхъ и безплодныхъ попытокъ, которыя Маццини предпринималъ въ пятидесятыхъ годахъ.
«Любезный сэръ, — Вы были столь добры, дозволили мнѣ обратиться къ вамъ въ случаяхъ, когда мнѣ понадобится справка въ дѣлахъ парламента. Теперь мнѣ именно очень нужны „синія книги“ 1848—49, относительно итальянскихъ дѣлъ. Нельзя ли прислать ихъ мнѣ на нѣсколько дней» и проч.
"Вамъ быть можетъ будетъ интересно услышать, что Кавуръ, интригуетъ теперь въ пользу Мюрата. Я знаю объ этомъ изъ самаго лучшаго источника.
"Въ видѣ демонстраціи противъ подписки на 100 пушекъ для усиленія алессандрійской крѣпости 100 пушками, итальянская національная партія открыла въ редакціи «l’Italia е Ророlо» подписку на 10,000 ружей. Возраженіе это основательно: не. Оборонительною политикою можетъ быть подвинуто впередъ дѣло итальянской независимости. Національная партія надѣется или, скорѣе, льститъ себя надеждою, что сочувствіе Англіи выразится въ отношеніи къ этой подпискѣ шиллингами и полушиллингами на покупку ружей; вѣдь фунты проявляютъ же сочувствіе къ оборонительнымъ пушкамъ. Но патріоты ошибаются. Имъ не дадутъ ни одного пенса. Общественное мнѣніе находится въ совершенномъ невѣдѣніи относительно характера и намѣреній туринскаго кабинета, хотя лордъ Пальмерстонъ и оповѣстилъ міру (не стоитъ благодарности), что только представленіемъ прекраснаго примѣра либеральныхъ учрежденій «туринское правительство можетъ содѣйствовать освобожденію Италіи». Я желалъ бы знать, какимъ возможнымъ образомъ этотъ «прекрасный примѣръ» побудитъ Австрію удалиться за Альпы, или папу — отречься отъ его свѣтской власти, «худшаго изъ всѣхъ человѣческихъ изобрѣтеній»; а между тѣмъ, эти два пункта именно и составляютъ итальянскій вопросъ.
"Какъ бы то ни было, курьезныя дѣла стряпаются на полуостровѣ, и одно изъ нихъ именно участіе защитника Италіи на парижскомъ конгрессѣ въ заговорѣ съ Мюратомъ. Позволитъ ли сентъ-джемскій кабинетъ обмануть себя и я будетъ (сознательно) продолжать плясать по дудкѣ Бонапарта? Боюсь, что такъ. Но никакая первостепенная держава не можетъ безнаказанно снисходить на вторую степень. Это мильтоновъ мостъ, ведущій тихо, удобно и безопасно внизъ, въ —
Кошутъ".
28 августа 1863 в. (писано съ острова Уайта).
Приведемъ письмо еще одного знаменитаго патріота:
"М. Г. — Сэръ Дж. Ромилли почтилъ меня визитомъ, чтобы сообщить, мнѣ о вашей любезности. Съ глубокою благодарностью воспользуюсь я вашимъ благосклоннымъ предложеніемъ — сопровождать васъ на ваши выборы. Я впередъ радуюсь знакомству политическаго человѣка, столь высоко стоящаго въ общественномъ мнѣніи и котораго краснорѣчивое слово, произнесенное въ пользу моего отечества, еще отзывается въ моемъ сердцѣ. Но я не дозволю себѣ допустить безпокойство, которое вы предполагая принять на себя — заѣхать за мною и поспѣшу самъ завтра утри, чтобы привесть вамъ мое почтеніе и признательность и отдаться совершенно въ ваше распоряженіе. На случай вашего отсутствія въ это время, то-есть между 12 ч. и часомъ по полудни, потрудитесь оставить указаніе для меня о мѣстѣ и часѣ, гдѣ и когда я могу найти васъ, чтобы отправиться съ вами на мѣсто выборовъ.
«Примите, м. г., выраженіе моей живѣйшей благодарности и отличнаго почтенія
Карлъ Поэріо".
Карлъ Поэріо писалъ это въ Лондонѣ, въ апрѣлѣ 1869 года, послѣ избавленія своего изъ неаполитанской тюрьмы, въ которой онъ, больной, много лѣтъ просидѣлъ на цѣпи. Онъ пожелалъ видѣть англійскіе выборы, и такъ какъ въ то время предстояли выборы въ Финсбери, то онъ и обратился къ Дэнкомбу.
Между тѣмъ, дѣла Дэнкомба по отношенію къ двумъ гамскимъ союзникамъ не подвигались. Заключенный превратился въ депутата, президента республики, диктатора, наконецъ оператора, и повидимому совершенно забылъ объ изгнанномъ герцогѣ. Замѣчательно, что Смитъ, безпрестанно ѣздившій въ Парижъ и оказывавшій герцогу небезкорыстныя услуги, ни разу не упоминаетъ въ своихъ письмахъ къ Дэнкомбу о какомъ либо сношеніи между Людовикомъ-Наполеономъ и принцемъ Карломъ. Какъ кажется, они даже не видѣлись. Смиту въ 1854 г. представилась уже близость награды за его труды: герцогу брауншвейгскому сдѣлалось худо, наконецъ съ нимъ случился ударъ. Въ словахъ, которыми онъ сообщаетъ объ всемъ этомъ Дэнкомбу, видно низкое чувство надежды. Но герцогъ поправился и зажилъ попрежнему, а Смитъ пріискалъ себѣ равныя занятія» То онъ хлопочетъ объ учрежденіи коммерческаго общества въ Парижѣ, то онъ является инженеромъ во французскомъ лагерѣ, я все это не мѣшаетъ ему зорко слѣдить за наслѣдникомъ, которымъ герцогъ продолжалъ постоянно поддразнивать его. Въ тоже время службу свою Дэнкомбу онъ исполнялъ преимущественно грубою лестью, которую расточалъ ему въ своихъ письмахъ при каждомъ случаѣ.
Герцогъ, между тѣмъ, раздѣлилъ свое время между странными дипломатически и и заявленіями и заботою о покупкѣ новыхъ брильянтовъ. Смитъ писалъ въ 1856-мъ году, что австрійскій кабинетъ выразилъ согласіе принять его въ Вѣнѣ и признать его царствующимъ лицомъ, подъ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ, во-первыхъ, женился, во-вторыхъ, помирился съ своимъ братомъ Вильгельмомъ и забылъ о прошломъ. Но герцогъ Карлъ, не имѣя никакихъ средствъ даже свергнуть своего брата, ни за что не хотѣлъ обѣщать ему прощеніе. Онъ отвѣчалъ, что не имѣетъ ничего противъ брака, но удерживаетъ за собою полное право наказать своего брата; что судьбу послѣдняго рѣшитъ палачъ и что онъ, герцогъ Карлъ брауншвейгскій, проситъ австрійское правительство предоставить «свободный ходъ брауншвейгскому правосудію». Это писалъ, повторяемъ, человѣкъ, который для завоеванія своего владѣнія могъ разсчитывать на дѣйствительную помощь развѣ только Смита. Брильянтами своими герцогъ занимался еще болѣе, чѣмъ «государственными» дѣлами. Изъ каталога ихъ, напечатаннаго зло его распоряженію въ Парижѣ, оказывается, что они были оцѣнены въ 1860 году въ 15,300,000 франковъ. А между тѣмъ, герцогъ не хотѣлъ разсчитаться какъ слѣдуетъ даже съ типографщикомъ Вельзенеромъ, напечатавшимъ каталогъ, и предлагалъ ему 3,500 фр., между тѣмъ, какъ судъ, къ которому Вельзенеръ обратился, призналъ справедливымъ вознагражденіе въ 6,000 фр., которое и присудилъ принца заплатить. Въ 1861 году, какъ извѣстно, онъ чуть не лишился части брильянтовъ, которыхъ у него было тогда 1200 камней. Камердинеръ его, захвативъ ихъ сколько логъ, цѣною около милліона франковъ, бѣжалъ къ границѣ, но былъ задержанъ по телеграфу, и украденные имъ камни почти всѣ возвращены владѣльцу.
Давно уже Данкомбъ не видѣлся и даже не переписывался со своимъ завѣщателемъ, и должно полагать, что ему самому брауншвейгское наслѣдство представлялось совершенно сомнительнымъ, между тѣмъ какъ пройдоха Смитъ продолжалъ вертѣться вокругъ лакомаго куска. Когда герцогъ далъ Данкомбу въ руки свое завѣщаніе въ его пользу, то взялъ съ него обѣщаніе возвратить ему этотъ документъ при его требованіи. Въ 1861 году, Данкомбъ по обыкновенію отправилъ своего секретаря къ герцогу въ Божонъ и вскорѣ получилъ отъ Смита извѣщеніе, что герцогъ требуетъ свое завѣщаніе назадъ. «Я въ послѣднее время много думалъ о моемъ завѣщаніи — сказалъ герцогъ Смиту — и намѣренъ придать ему иную законную форму, а потому возьмите завѣщаніе у г. Данкомба». Сотомъ прибавилъ, говоря, какъ замѣчаетъ Смитъ, во множественномъ числѣ: «вамъ будетъ здѣсь менѣе хлопотъ съ французскимъ завѣщаніемъ, чѣмъ съ англійскимъ». Затѣмъ онъ вручилъ Смиту слѣдующую записку: «уполномочиваю г. Джорджа Смита принять обратно мое завѣщаніе изъ рукъ г. Томаса Данкомба, съ цѣлью согласить его съ французскими законами. Парижъ, 18 марта, 1861 г. Герцогъ брауншвейгскій».
Пріѣхавъ въ Англію, Смитъ предъявилъ свое полномочіе и получилъ завѣщаніе, о которомъ затѣмъ Данкомбъ не имѣлъ болѣе никакого извѣстія. «Такимъ образомъ, говоритъ біографъ, блестящій пузырь для Данкомба лопнулъ.. Безъ сомнѣнія, сдѣлано было иное завѣщаніе, которое принесетъ такое же разочарованіе; но самъ Данкомбъ никогда не давалъ себѣ труда узнавать».
Отчего произошла такая перемѣна — біографъ не говоритъ.
Но такъ какъ Данкомбъ давно уже не видался съ герцогомъ, а вокругъ герцога постоянно были одна, часто упоминаемая Смитомъ, графиня и самъ Смитъ, то по всей вѣроятности завѣщаніе было измѣнено въ ихъ пользу. Быть можетъ, это было сдѣлано по внушенію самого почтеннаго Смита. Наше предположеніе основано на слѣдующихъ соображеніяхъ: сынъ Данкомба, напечатавъ свою книгу безъ согласія герцога и Смита и конечно въ большому ихъ неудовольствію, тѣмъ самымъ показалъ, что отецъ его болѣе ничего не ожидалъ отъ нихъ и не считалъ ихъ болѣе своими друзьями. Самое обнародованіе этой исторіи не имѣетъ иной цѣли, какъ мести посредствомъ обличенія. Замѣтимъ еще, что Смитъ въ письмѣ къ Данкомбу, когда еще завѣщаніе не было взято у него обратно, заботливо выставлялъ, что выражая свое намѣреніе измѣнить завѣщаніе и обращаясь къ нему, Смиту, герцогъ говорилъ во множественномъ числѣ, т. е. Смиту хотѣлось убѣдить Данкомба, что завѣщаніе не будетъ измѣнено въ пользу одного Смита. Наконецъ, сынъ Дэнкомба, говоря о новомъ завѣщаніи, считаетъ долгомъ заявить, что и оно принесетъ разочарованіе.
Дэнкомбъ въ послѣдніе годы своей жизни, несмотря на совершенно падающія силы, продолжалъ принимать дѣятельное участіе во всѣхъ парламентскихъ работахъ. Когда послѣ покушенія Орсини, министерство внесло въ палату общинъ билль противъ иностранныхъ заговорщиковъ, то Данкомбъ былъ поставленъ въ затруднительное положеніе. Какъ пріятель императора Наполеона, онъ былъ возмущенъ попыткою Орсини и его сообщниковъ, но какъ либералъ, онъ не могъ поддерживать билля, въ которомъ общественное мнѣніе видѣло внушеніе иностраннаго правительства и ограниченіе права убѣжища политическихъ эмигрантовъ, которымъ такъ гордится Англія. Данкомбъ избралъ средній путь: онъ произнесъ рѣчь въ защиту императора Наполеона отъ сдѣланныхъ на него нападеній, но голоса за билль не подалъ.
Данкомбъ, какъ всякій дѣятельный политическій человѣкъ въ Англіи, писалъ много брошюръ. Почти по всякому важному вопросу, выступавшему на сцену, онъ выражалъ свое мнѣніе не только рѣчами въ палатѣ, но и брошюрами. Онъ предпринялъ исторію «Евреевъ въ Англіи», по поводу своихъ усилій въ отмѣнѣ стѣснительной для нихъ присяги, но не кончилъ этого труда. Онъ упражнялся и въ стихахъ, даже французскихъ, но не печаталъ ихъ, и очень хорошо дѣлалъ. Литературнымъ занятіямъ онъ посвящалъ то время, которое болѣзнь отнимала у его парламентскихъ работъ. Болѣзнь его состояла въ хронической астмѣ — послѣдствіе сильной простуды, которую онъ получилъ въ 1В45 году, осматривая понтоны, гдѣ содержатся арестанты, какъ членъ коммиссіи, назначенной для этого парламентомъ. Онъ неожиданно умеръ отъ удушья, 18 ноября 1861 года. Біографъ и сынъ его говорятъ, что либеральная партія дала ему прозваніе: honest Tom Duncombe. Онъ оставилъ дѣла свои дѣйствительно въ крайнемъ разстройствѣ.
- ↑ «L’homme qui rit» — романъ, съ содержаніемъ котораго мы имѣли уже случай познакомить читателей. См. выше: іюнь 817—871; іюль, 297—313 стр. — Ред.
- ↑ У Людовика Бонапарта, короля голландскаго, было три сына. Первый умеръ еще въ дѣтствѣ, въ 1806 г. Второй, о которомъ говорится здѣсь, Наполеонъ-Людовикъ, кронпринцъ голландскій, герцогъ клевскій бергскій, родился въ 1804 г., умеръ въ 1811 г.
- ↑ Такъ напр. слово approuvée вмѣсто privée, пропуски второго nous въ nous nous engageons, неправильное спряженіе глаголовъ, неправильная орѳографія.
- ↑ Не знаемъ, дожилъ ли слуга до вознагражденія. Но докторъ Кони теперь облеченъ всякими почестями, состоитъ близкимъ человѣкомъ и сынъ его — главный другъ и товарищъ литераторскаго принца.
- ↑ The Early Years of hie Royal Highness the Prince Consort, compiled, under the direction of her Majesty the Queen, by Lient. General the Hon. C. Grey. London 1868. Leaves from the Journal of our Life in the Highlands from 1848 to 1861. London 1868.