Если что либо достойно особливаго примѣчанія въ лѣтописяхъ человѣческаго рода, такъ ето неутомимость Фортуны въ притѣсненіи великихъ людей, и та жестокость, съ которою она караетъ ихъ въ здѣшней жизни за славу, достигающуюся имъ въ удѣлъ уже послѣ смерти. По несчастію, у всякаго въ памяти есть множество примѣровъ сего рода; но мы намѣрены разсказать только одинъ, взятый изъ древней Исторіи.
Периклъ, человѣкъ можетъ быть чудеснѣйшій изъ всѣхъ рожденныхъ на землѣ Грецій, въ юношескомъ возрастѣ своемъ учился философіи въ Лицеѣ у Анаксагора. Прошло послѣ того довольно времени, и Периклъ, вознесшись на верхъ почестей, предавшись честолюбію, совсѣмъ забылъ о прежнемъ своемъ наставникѣ. Между тѣмъ какъ роскошные сады, пышныя зданія, изящнѣйшія статуи изъ дорогаго металла служили всегдашнимъ свидѣтельствомъ Периклова богатства, ума его и склонности къ наукамъ и художествамъ, Анаксагоръ, сдѣлавшись бѣденъ, въ старости, всѣми забытый, изнемогалъ подъ бременемъ судьбы; онъ жилъ въ самомъ дальнемъ предмѣстіи Аѳинъ, въ ветхой, полуразвалившейся хижинѣ, съ однимъ только невольникомъ. Тамъ проводилъ онъ время въ безмолвномъ бесѣдованіи съ самимъ собою и воздѣлываніи своего огорода. Простыя, сваренныя въ водѣ овощи составляли обыкновенную трапезу для господина и вмѣстѣ для невольника, болѣе вѣрнаго и признательнаго, нежели ученикъ, утопавшій въ удовольствіяхъ. Анаксагоръ прожилъ свое наслѣдство, занимаясь усовершенствованіемъ философіи, и особенно той части ея, которая заключаетъ въ себѣ свѣдѣнія о тѣлахъ небесныхъ и о законахъ міра. Время тяготѣло надъ головою старца; безпрерывныя, глубокія размышленія преждевременно покрыли чело его морщинами; неумѣренныя усилія, продолжительные труды и работы истощили его здоровье: однимъ словомъ, великой разумъ Философа едва держался въ тѣлѣ сухомъ и полупрозрачномъ.
Уже два дни Анаксагоръ лежалъ на бѣдномъ одрѣ своемъ и ждалъ послѣдней минуты жизни, какъ вдругъ Периклъ вспомнилъ о Философѣ, и благородное сердце его почувствовало всю неприятность угрызенія совѣсти. Онъ рѣшается загладишь вину свою, поспѣшно выходитъ изъ своихъ чертоговъ, закутывается мантіею, и одинъ при наступленіи ночи идетъ къ хижинѣ Анаксагора. Невольникъ приводитъ его къ умирающему Философу. Нѣсколько глиняныхъ сосудовъ, нѣсколько деревянныхъ статуй грубой работы, нѣсколько свитковъ папируса, нѣсколько математическихъ и астрономическихъ орудій составляли весь уборъ хижины, обнаженныя стѣны коея уже довольно показывали состояніе хозяина. При тускломъ, дрожащемъ свѣтѣ огня отъ глиняной лампы Периклъ узнаетъ черты прежняго своего наставника, и глаза его наполняются слезами. «Безсмертные боги! въ какомъ состояніи нахожу тебя, Анаксагоръ, мудрый мой учитель!» — Въ состояніи готовности соединишься съ Богомъ, сынъ мой! — кротко и спокойно отвѣчаетъ умирающій Философъ: можетъ быть одно прибытіе ученика, всегда мною любимаго, не смотря на его неблагодарность, можетъ быть одно только его появленіе удерживаетъ духъ мой, стремящійся разстаться съ изнемошимъ тѣломъ. — «Бѣдность твоя и огорчаетъ меня и вмѣстѣ удивляетъ! Я никакъ немогъ думатъ, чтобы до такой степени… Но можетъ быть болѣзнь твоя кажется тебѣ гораздо болѣе опасною, нежели какова она въ самомъ дѣлѣ; въ противномъ случаѣ Аѳинамъ угрожаетъ невозвратимая утрата. Кто замѣнитъ имъ твой умъ, твои обширныя, и глубокія познанія!»
— Периклъ! — отвѣчаетъ Философъ, стараясь оживить слабѣющій голосъ, и поднимая голову: — перестанемъ льститься тщетною надеждою; минуты дороги, — конецъ мой близокъ! Анаксатръ отжилъ вѣкъ свой, и хочетъ въ послѣдній разъ преподать тебѣ свое наставленіе: помни, Периклъ, что истинное достоинство отличается кротостію; оно всегда скромно: и для того великіе и сильные въ мірѣ семъ должны предупреждать его нужды. — Анаксагоръ указываетъ на висящую у потолка лампу и продолжаетъ: когда было мнѣ нужно; чтобъ она свѣтила, не угасая, то я подливалъ масла. Прости, любезный Периклъ! прости навѣки! — При послѣднемъ словѣ угасла жизнь Философа, угасъ и огонь лампады. Благородное сердце Периклово облилось кровію, и послѣдній урокъ врѣзался въ умѣ его глубокими чертами. Невольникъ снова засвѣтилъ лампу; тогда Периклъ приближился къ Анаксагору, дабы заплатить послѣдній долгъ умершему; трепещущим руками смежилъ губы и вѣжды его по обычаю древнихъ Грековъ, и испустилъ сердечный вздохъ, закрывая краснорѣчивыя уста, которыя смерть обрекла на вѣчное молчаніе. Периклъ не могъ неудивляться, взирая на тихое веселіе, распространившееся по лицу Философа, умершаго въ нищетѣ и безвѣстности. Здѣсь онъ удостовѣрился, что жизнь, мудрости и Музамъ посвященная, что одна только такая жизнь можетъ окончиться сномъ толико спокойнымъ; здѣсь онъ почувствовалъ въ сердцѣ своемъ разогрѣвшуюся любовь къ сей выспренней философіи, которая своимъ утѣшеніемъ, своими благодѣяніями сопровождаетъ насъ до самой могилы. Предавшись печальной задумчивости и отирая слезы, онъ направилъ стопы свои въ путь обратный. Скоро послѣ того прекрасная изъ чистѣйшаго мрамора статуя и великолѣпный мавзолей, въ память Анаксагора воздвигнутые, засвидѣтельствовали передъ всею Греціею о печали Перикла и объ его раскаяніи. Сказываютъ, что мысль о лампѣ, о которой онъ всегда помнилъ, въ послѣдующее время была весьма полезною для ученыхъ мужей, для писателей и философовъ Аѳинской республики. Дай Боже, чтобы примѣръ древности послужилъ урокомъ и для нашего времени! Дай Боже, чтобы монархи и вельможи иногда воспоминали объ Анаксагоровой лампѣ! К.
Анаксагорова лампа: (Анекдот [из жизни древнегреч. философа]) / [Пер.] К. [М. Т. Каченовский] // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 91, N 2. — С. 144-148.