Америка в России (Немирович-Данченко)/РМ 1882 (ДО)

Америка в России
авторъ Василий Иванович Немирович-Данченко

Опубл.: 1882. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

АМЕРИКА ВЪ РОССІИ.

I. Вмѣсто предисловія. — Орловско-Витебская желѣзная дорога. — Неукротимый предводитель. — Директора-акварелисты. — Кынарка. — Тихая баба и ироды. — Народная нищета. — Вырождающаяся раса. — Пѣтухъ замѣсто сына. — Мальцовская платформа. — Господскій домъ.

Въ трехъ уѣздахъ: Брянскомъ, Жиздринскомъ и Рославльскомъ, принадлежащихъ тремъ губерніямъ: Орловской, Калужской и Смоленской, раскинулось въ одной общей межѣ громадное и въ высшей степени оригинальное фабрично-заводское царство, созданное усиліями одного человѣка тамъ, гдѣ убогая земля и отдаленность отъ промышленныхъ центровъ, казалось, ничего не могли дать заскудѣвшему крестьянину. Царство это является оазисомъ среди окружающаго бездорожья и безкормицы. Тутъ работаетъ болѣе ста заводовъ и фабрикъ на десяткахъ образцовыхъ фермъ обработывается земля; по небольшимъ рѣчонкамъ бѣгаютъ пароходы; своя узкоколейная желѣзная дорога соединяетъ между собою окраины этого малоизвѣстнаго уголка Россіи; свои телеграфныя линіи покрываютъ его частою сѣтью; въ своихъ школахъ учатся тысячи дѣтей; свои лѣса оказываются нетронутыми, тогда какъ въ сосѣднихъ имѣніяхъ отъ старыхъ лѣсныхъ пустынь не осталось и рощицъ; тутъ люди пробуравили землю и, какъ черви въ орѣхѣ, копошатся въ ней, вынося на свѣтъ Божій ея скрытыя богатства; отсюда добрая часть нашего отечества снабжается стекломъ, фаянсомъ, желѣзомъ, сталью, паровозами, вагонами, рельсами, паркетами, всевозможными машинами, земледѣльческими орудіями; развиваются новыя производства и, несмотря на наше экономическое оскудѣніе, на отсутствіе заказовъ, поддерживаются старыя. Начиная отъ хозяина, одѣвающагося крестьяниномъ и ведущаго почти крестьянскую жизнь, и кончая послѣднимъ рабочимъ, жарящимся у домны, здѣсь ничто не нарушаетъ подавляющаго однообразія сермяжнаго царства. Здѣсь нѣтъ роскоши и излишествъ, — нѣтъ и нищеты, нѣтъ и голодовокъ. Мнѣ этотъ край представляется примѣромъ того, какъ плодотворны могутъ быть даже и у насъ неутомимая энергія, знаніе и умъ, если они не растрачиваются вмѣстѣ съ наслѣдіемъ предковъ въ столицѣ, а уносятся на дно, въ глубь Россіи, гдѣ въ теченіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, не смущаясь отъ неудачи и переживая всевозможныя невзгоды, дѣлаютъ свое кровное, честное дѣло. Меня давно интересовалъ этотъ своеобразный и оригинальный уголокъ, тѣмъ болѣе, что о немъ носятся въ Петербургѣ и Москвѣ самые противорѣчивые слухи. По однимъ, это — царство небесное, по другимъ — рабочій адъ. Люди, благородно проживающіе свои доходы на интернаціональныхъ публичныхъ женщинъ, на разгулъ столичнаго хамства, проигрывающіе въ карты кровь и потъ народа, чуть не съ ужасомъ говорятъ о Мальцовскомъ краѣ и о самомъ Мальцевѣ: «Помилуйте, это — маніакъ; его мѣсто здѣсь, а онъ, какъ простой мужикъ, забился въ деревню и живетъ тамъ съ крестьянами; это — самодуръ какой-то, соціалистъ!» И еще какихъ только эпитетовъ не прибираютъ эти господа. Зачѣмъ онъ самъ работаетъ, кому нуженъ его личный трудъ? Онъ могъ бы тратить милліоны, играть роль при дворѣ, а довольствуется тѣмъ, что даетъ ему сельская жизнь. Онъ трудится такъ, какъ человѣкъ, которому ѣсть нечего… Чистокровныхъ холуевъ, прельщаемыхъ болѣе всего блескомъ ливрей, смущаетъ главнымъ образомъ, какъ это человѣкъ бросилъ карьеру, удовольствія столичной жизни и ушелъ въ народъ. Другой лагерь — и пѣсни-другія: «Помилуйте, это край, гдѣ все ушло въ физическій трудъ! Владѣлецъ и всѣ его крестьяне работаютъ какъ каторжники. Тамъ — однообразіе жизни, скудость потребностей, убожество!…» Короче, упреки, которые имѣли бы значеніе гдѣ-нибудь въ благословенной Богомъ Италіи, гдѣ стоитъ копнуть землю ножомъ, чтобы быть сытымъ. По старой памяти, всѣ эти господа считаютъ еще Россію невѣсть какою богатою страной, точно надъ нею раскинулись не цвѣта сѣраго солдатскаго сукна, а вѣчно голубое небо юга, — точно у насъ каждый годъ урожаи и достаточно малаго труда, чтобы всѣ потребности были удовлетворены… Противорѣчивые слухи, преувеличенные разсказы заставили меня самого заглянуть сюда и провести нѣсколько мѣсяцевъ. Долгое время я не принимался за работу, потому что все пережитое здѣсь было слишкомъ ново для меня; я не могъ разобраться въ массѣ впечатлѣній, не могъ освоиться съ ними. Да и задача сама по себѣ представляется крайне трудною. Тутъ нужны не одни схваченные на лету факты, не одни наброски наблюдательнаго туриста, но и выводы, и указанія. Если то и другое будетъ у меня не въ должной полнотѣ — виноватъ я, а не объектъ наблюденія. Милости просимъ этнографовъ, экономистовъ и организаторовъ, — пусть они сами на мѣстѣ провѣрятъ мои данныя и пополнятъ ихъ. Только у насъ, при нашемъ невниманіи ко всему своему, этотъ уголокъ могъ такъ долго оставаться въ полной неизвѣстности. Въ самомъ дѣлѣ, исключая нѣсколько жидкихъ газетныхъ корреспонденцій, двухъ рѣденькихъ статей въ Земледѣльческой Газетѣ, да трехъ-четырехъ казенныхъ замѣтокъ въ Губернскихъ Вѣдомостяхъ, объ этомъ краѣ ничего нигдѣ не появлялось. Во всякой иной странѣ цѣлые томы, цѣлыя изслѣдованія были бы посвящены этому краю труда и предпріимчивости. У насъ ему наскоро, точно на бѣгу, удивляются, но остановиться на немъ, всмотрѣться въ него попристальнѣе никому и въ голову не приходитъ. Пополняя этотъ пробѣлъ, я оставляю за собою только заслугу первой попытки. Моя цѣль будетъ достигнута, если эти очерки вызовутъ интересъ къ одному изъ оригинальнѣйшихъ уголковъ Россіи, если они призовутъ къ изученію его болѣе талантливыхъ и болѣе свѣдущихъ людей.

Время для посѣщенія этого края я выбралъ самое тяжелое для мѣстнаго населенія. Неурожаи, истощавшіе его, довели цѣну хлѣба до 1 руб. 75 коп. за пудъ. Общій экономическій кризисъ отразился и на заводахъ: заказы прекратились, издѣлія, уже готовыя, не находили себѣ сбыта. На заводахъ лежала тяжкая обязанность или распустить рабочихъ, какъ это было сдѣлано въ другихъ мѣстахъ, и такимъ образомъ, при отсутствіи хлѣбопашества или иныхъ заработковъ, обречь ихъ на голодную смерть, или же продолжать производство безъ всякаго на него спроса. Къ этому присоединились еще и другія неблагопріятныя условія. Ввозъ иностранныхъ машинъ черезъ австро-прусскую границу и заграничнаго стекла черезъ порты Чернаго моря дѣлалъ невозможною конкурренцію съ ними. Въ общемъ положеніе дошло до того, что Подбужеская волость, Жиздринскаго уѣзда, не принадлежащая къ Мальцовскому округу, стала исключительно питаться мякиной. Другія сосѣднія волости находились не въ лучшемъ положеніи, и толпы рабочихъ являлись на заводы въ то самое время, когда и своимъ съ величайшимъ трудомъ и усиліями отыскивалась какая бы то ни была работа. Крестьянскій скотъ падалъ. Онъ объѣлъ всю солому съ крышъ, гнилье, какое оставалось съ прошлаго лѣта, но, наконецъ, не хватило и этого. Стали его выгонять въ поле, чтобъ изъ-подъ снѣга добывалъ себѣ старую, высохшую траву. Кони едва держались на ногахъ, — о работѣ и думать нечего было. Народъ тоже «тосковалъ», по мѣстному выраженію. Въ эту-то тяжелую, трудную годину общаго бѣдствія я пріѣхалъ въ заводскій округъ, ожидая и здѣсь наткнуться на тѣ же картины безкормицы и самой безвыходной нужды.

Дѣйствительность не оправдала моихъ ожиданій.

Ни одна труба фабрики не перестала дымиться, ни одна заводская печь не погасла. Какъ изворачивались заводы, какъ они кормили и кормились — для меня долго было загадкой. Населеніе не испытывало крайней нужды. Хлѣбъ, заготовленный по дорогой цѣнѣ, выдавался въ достаточномъ количествѣ, а между тѣмъ положеніе дѣла было критическое. Распрашивать было нечего, — нужно было приглядываться и прислушиваться ко всему совершавшемуся кругомъ. Борьба тутъ шла на жизнь и на смерть. Оскудѣнію и нищетѣ не уступалось ни одной пяди. Выморачивалось одно производство, на смѣну тотчасъ же придумывалось другое; становился убыточнымъ какой-нибудь промыселъ, — задумывались и выполнялись усовершенствованія, удешевлявшія его: проводились новыя желѣзныя дороги, дѣлавшія болѣе выгоднымъ транспортъ кладей; придумывались работы, которыя только могли бы дать хлѣбъ людямъ, безъ всякаго разсчета на какой-либо барышъ. Издержки сокращались до минимума.

Такимъ путемъ, среди общаго голода, здѣсь населеніе не видѣло нужды; заработокъ въ данную тяжелую пору уменьшился почти незамѣтно и потомъ снова выросъ. Бѣдствіе прошло, не коснувшись крестьянства.

Какъ это случилось, видно будетъ изъ послѣдующихъ главъ.

Въ Орлѣ я пересѣлъ въ превосходно устроенный вагонъ Орловско-Витебской желѣзной дороги.

И не знаю мѣстности болѣе бѣдной и менѣе производительной для рельсоваго пути и въ то же время я не встрѣчалъ желѣзной дороги роскошнѣе устроенной: зеркальные вагоны, съ сидѣньями крытыми узорчатымъ бархатомъ, съ потолками и дверями изъ цѣльнаго палисандра, со всевозможными удобствами, подъ-конецъ даже нѣсколько надоѣдающими. По неволѣ въ головѣ являлись такія соображенія: во сколько обошлась земству и государству эта дорога и на израсходованные-то милліоны сколько сотенъ и тысячъ верстъ можно было бы провести узкоколейныхъ путей съ маленькими пассажирскими вагончиками и прекрасными платформами для перевозки торговыхъ и фабричныхъ грузовъ! Какія бы отдаленныя захолустья подобнымъ способомъ были связаны съ главными артеріями нашей промышленности! Сколько свѣта и богатства внесли бы такія узкоколейныя дешевыя дороги въ захолустья, гдѣ нѣсколько сотъ лѣтъ въ ежовыхъ рукавицахъ нищеты и невѣжества тщетно бьется многомилліонное, но маломысленное населеніе!.. Такія дороги, какъ Орловско-Витебская, обогатили только капиталистовъ, тогда какъ тѣ, о которыхъ говорю я, спасли бы голодающихъ… Теперь, когда я пишу эти строки, сближенія такого рода выступаютъ еще опредѣленнѣе, потому что въ Жиздринскомъ, Брянскомъ и Рославльскомъ уѣздахъ я видѣлъ, что сдѣлали дешевыя дороги, эти рельсовые мужицкіе пути, которыя гораздо болѣе къ лицу нашей бѣдной странѣ, которыя намъ по карману прежде всего. Я съ моими спутниками занялъ одно изъ отдѣленій вагона, какъ вдругъ къ намъ вламывается какая-то особа — горластая, нахальная…

— Извольте очистить это отдѣленіе!

— Что такое?

— Тутъ помѣщусь я съ дамами.

— Дамское отдѣленіе — тамъ.

— И безъ васъ знаю… Гдѣ начальникъ станціи?.. Позвать начальника станціи!

Является трепещущая фигура.

— Отчего они заняли это отдѣленіе?

— Они первые-съ…

— Какіе-то прикащики… Это чортъ знаетъ что!…

Почему мы оказались прикащиками и почему прикащики за ту же плату не имѣютъ права садиться куда имъ угодно, я рѣшительно понять не могъ. Тѣмъ не менѣе въ теченіе десяти минутъ мы слушали львиныя рычанія, раздававшіяся то сѣмо, то овамо. Назойливый господинъ, давно усадившій дамъ, не могъ успокоиться.

— Скажите ради Бога, кто же это такое?

— Да свѣже-испеченный к--ій уѣздный предводитель дворянства.

— Чего же ему надо?

— Хочетъ, чтобы дамское отдѣленіе было это, чтобъ ему сѣсть сюда вмѣстѣ съ своими дамами…

— Забаллотируютъ они меня, ей-богу забаллотируютъ! — прижался въ уголъ маленькій, толстенькій человѣчекъ, точно подмигивавшій намъ однимъ глазомъ. На круглой головѣ его — обвалявшаяся шелковая фуражка, на шеѣ шарфъ, яркость цвѣтовъ котораго привела бы въ изступленіе самаго смиреннаго и захудалаго быка.

— Чего вы безпокоитесь, ваше превосходительство!

— Помилуйте, какъ же не безпокоиться… Вотъ теперь онъ освирѣпѣлъ и на меня въ числѣ другихъ, — ну, на выборахъ и накатаетъ съ своей партіей черняковъ.

— Авось!…

— Да, вамъ легко говорить… А если меня изъ губернскаго предводителя въ уѣздные выгонятъ, такъ я и директоромъ отъ земства на желѣзной дорогѣ не буду… А оно, знаете, 5.000 р. въ годъ. Легко сказать, а ну-ка достань… Нашъ братъ-дворянинъ этакой суммы нигдѣ не подниметъ… Тяжкое время пришло-съ!…

— А куда вы теперь пробираетесь?

— Въ семейство-съ, въ Ниццу… Ну, изъ С.-Карло — въ Монако.

— Зачѣмъ?

— Играть-съ!… Въ рулетку… У меня каждый годъ…

— Вона!

— Да-съ… Я это съ разсчетцемъ-съ…

— Какой же въ игрѣ разсчетъ можетъ быть?

— Какъ кому… Помилуйте… Вы что думаете: у меня положено проигрывать не больше трехъ тысячъ франковъ, — я туда и денегъ съ собой больше не беру, — ну, а выигрывать сколько придется.

— И, разумѣется, проигрываете?

— Отчего же-съ… Нѣсколько уже лѣтъ по 20, а то и по 30.000 франковъ увожу оттуда-съ… Главное-съ характеръ выдерживать… Я на 130.000 франковъ, выигранныхъ въ Ниццѣ, себѣ и виллу купилъ.

Шелковая фуражка сползла на бекрень. Губернскій предводитель самодовольно посмотрѣлъ на меня и фыркнулъ.

— Это значитъ у васъ какъ правильный промыселъ?

— Что за правильный, помилуйте,!… По нынѣшнему дворянскому оскудѣнію лучше и промысла нѣтъ… У меня на все-съ правила. Вотъ вы, напримѣръ, на желѣзной дорогѣ ѣдите?

— Ѣдимъ.

— А у меня гигіена. Я съ воскресенья, какъ выѣхалъ, до пятницы только разъ поѣмъ и пью три раза.

Мы рты разинули.

— И чудесно. Въ Динабургѣ — бутылку сельтерской воды, въ Эйдкуненѣ содовой воды и стаканъ пива, въ Берлинѣ чего-нибудь перекушу и вплоть до Парижа такъ… А въ Парижѣ пообѣдаю… Вотъ и все-съ. А потомъ слѣдующій обѣдъ въ Ниццѣ.

Человѣкъ съ правилами меня очень заинтересовалъ. Разговорился съ нимъ: оказался однимъ изъ характернѣйшихъ типовъ оскудѣлаго дворянства. Былъ военнымъ генераломъ, теперь ужь нѣсколько лѣтъ предводительствуетъ, поддерживая свое благосостояніе счастливой игрой въ рулетку. Сверхъ того по выборамъ служитъ директоромъ отъ земства на Орловско-Витебской желѣзной дорогѣ, старается со всѣми ладить и пуще всего на свѣтѣ боится черныхъ шаровъ и желѣзнодорожныхъ буфетовъ съ ихъ яствами. Другіе директора — тоже люди оригинальные: вся ихъ дѣятельность уходитъ на окраску вагоновъ и станцій. Одна изъ нихъ меня особенно поразила. Разные цвѣта выступили на ней точно на картѣ, обозначая различныя племена, населяющія Россійскую имперію.

— Что это у васъ?

— А все директора… Живописью акварельной занимаются. Пріѣдетъ одинъ: «Что это, говоритъ, за гадость! Выкрасьте станцію и вагоны въ дикій цвѣтъ». — Выкрасили. Пріѣзжаетъ другой… «Экая гадость!.. Красьте въ розовое». — Исполнили. Является третій. Не успѣлъ взглянуть, ужь и кричитъ: «Чему вы это обрадовались? Что это за сентиментальные колера!» — «Прикажете выкрасить?» — «Разумѣется, сейчасъ же». — «Въ какой же цвѣтъ?» — «Gris-perle!» — Ну, вотъ вамъ въ концѣ концовъ отъ дождей слиняло все, да на разное и пошло-съ! А намъ что же-съ? — намъ все равно…

Гораздо интереснѣе былъ третій классъ.

Кажется, изъ Карачева я перебрался туда. Тамъ было набито народу и все это галдѣло, какъ Богъ на душу положитъ… Одинъ изъ пассажировъ держитъ въ рукахъ, прикрытую платкомъ, птичью клѣтку — и весь путь на вѣсу, точно боится обезпокоить ея обитательницу.

— Птицу везете? — спрашиваетъ у него сосѣдъ.

— Не пса, разумѣется!… Псовъ въ клѣткахъ не возятъ, тѣхъ на цѣпи, — мгновенно обижается тотъ.

— Такъ… Чижа значитъ?

— Самъ ты чижъ!… Нашелъ птицу… Экую пѣвицу, какъ чижа, рази бы я такъ бережно?.. Эхъ, ты…

— Не орла же двуглаваго?

— Извѣстно, не орла… Кынарку!… Какая кынарка: иная кынарка и орла превзойдетъ…

— И хороша кынарка?

— Скрипка, одно слово! Умнѣй человѣка кынарка!… Какъ ей только посвисти, она ужь и разнѣжилась… Сейчасъ — прыгъ, прыгъ и поетъ…

— На продажу?

— Да. Очень ужь деньги надобны… Ну, я ее одну и везу. Тутъ, въ Брянскѣ, есть настоящіе любители.

— А какая ей цѣна будетъ?

— Красненькая бумажка.

— Птица-то малая.

— А ты — дуракъ большой!

— Чего ругаешься-то?

— Да какъ тебя не ругать, сволочь?… Рази птицу по росту судятъ? Ты бы ужь не любопытствовалъ… А тоже спрашиваетъ, сколько стоитъ… Рази ее на варево тебѣ?.. Малая… Дубина ты стоеросовая!

— А вотъ за эти за самыя слова…

— Ну?

— Отвѣтите.

— А ты зачѣмъ птицу мою трогаешь? Я можетъ за птицу-то больше, чѣмъ за себя… Малая… Музыканты!…

На слѣдующей скамьѣ шла бесѣда тихая. Одинъ противъ другаго помѣщались два мастодонта: необычайно толстая бабища и не менѣе тучный купецъ. Первая смиренствовала, ожидая очевидно великихъ и богатыхъ милостей, второй благосклонно внушалъ ей, какъ сиротѣ надо жить…

— Ты подражай, и тебѣ хорошо будетъ.

— Вы ужь, Степанъ Ѳедосѣичъ, меня уважьте.

— Уважу… Ты — баба тихая… Я тебя уважу…

— Ужь такъ, значитъ, дворикъ-то за тридцать серебра?

— Пущай… за благородство твое.

— Потому чтобы дракъ этихъ — у меня нѣтъ… У меня дѣвицы смирныя, совсѣмъ монашки которыя.

— Зачѣмъ драка? Лаской нашего брата пуще ограбите. Нашего брата добрымъ-то словомъ какъ ушибить можно!… Вотъ хоть ты, такъ я тебя за тишину твою полюбилъ!…

— Благодаримъ покорно.

— Баба ты сочная, а гордости въ тебѣ нѣтъ.

— Ужь и самой сока эти въ тягость…

— Мясами одержима… А отчего? — оттого, что ты тихая баба, ласковая… Дѣтей у тебя нѣтъ?

— Нѣтъ… Не далъ Господь… Ужь какъ я тоись…

— Будутъ… Это будь спокойна… Коли захочешь, чтобъ были, будутъ по желанію твоему.

— И съ дѣтьми тоже нонѣ.

— Безпокойно?

— У иныхъ прочихъ хуже этихъ… бузуковъ. Такіе ироды!

— Ироды?… Ироды младенцевъ больше…

— Вѣрно твое слово! — вмѣшалась старуха рядомъ. — И ироды разные, господинъ купецъ, бываютъ… Которые и младенцевъ, а которые ироды и родителевъ… Особенно промежду мужчиновъ страсть какъ пужаютъ наше дамское сословіе… У меня теперь Ивашка… это которые ахалъ-текинцы гораздо его смирнѣй. Я ужь и то ему говорю: смотри, Ивашъ, на свово Скобелева наткнешься, онъ тебя успокоитъ!..

Два мужика около вели совсѣмъ дѣловой разговоръ.

— Ты какъ барана-то купилъ?… Смотрѣлъ?

— Извѣстно… Ужь я округъ-то ходилъ, ходилъ… Пять цѣлковыхъ!… Ужли же я стану такъ бизо глазу?…

— Ты куда яво, барана-то, щупалъ?

— Извѣстно… Подъ пузай.

— Ты его съ боковъ прошпыняй… Ежели въ ёмъ какая хворость есть, она тебѣ сейчасъ — во… на ладони!… Право слово! Потому у насъ дьячокъ, онъ чуть что, сичасъ въ кабакъ, и сколь хошь ты ему ставь, а онъ все плачетъ, расплачетъ: «Ахъ, сколь я много, гритъ, терплю!… Сколь я терпѣлъ… Господи!… Ежели бы, гритъ, другому кому, давно бы на колокольню и — сверзился…

— Да ты это о чемъ?

— О дьячкѣ…

— Чего о дьячкѣ?… Я — о баранѣ… Говорю, подъ пузай щупалъ… Дулдышечка экая махонькая есть, но только ничаво…

Оба нѣкоторое время смотрѣли другъ на друга въ недоумѣніи…

— Поди-жь ты… И съ чего теперича этотъ дьячокъ замѣшался…

— То-то, потому я про барана.

— Точно, а только этотъ дьячокъ — горькій, такой горькій, такой горькій… Ахъ!.. Какъ выпьетъ, сичасъ водка эта у нево слезой идетъ… Много, гритъ, я грѣшенъ, Господу моему можетъ яко извергъ предстою, а только душа у меня во какъ чиста!…

— Мѣста ищете? — обратился ко мнѣ неподалеку одинъ изъ крестьянъ-пассажировъ.

— Да, куда бы присѣсть вотъ.

— А здѣсь не угодно ли?… Въ какія мѣста теперя?…

— Да вотъ на заводы.

— Такъ… Которые наши крестьяне тамъ, такъ съ полгоря, — ни съ того, ни съ сего объявилъ онъ.

— Это почему же?

— А потому. Оскудѣли мы здѣся, оченно заскудѣли… Самъ видѣлъ, какая у насъ земля неспособная… Паши ее, песокъ одинъ. Ничего не родитъ она.

— Видѣлъ, точно.

— Ну вотъ… А въ послѣдніе годы совсѣмъ немочно стало… Что ни дѣлай, помирать легша. Теперь у насъ запашка — пять четвертей, а съ пяти-то мы сняли четыре, — себѣ въ убытокъ. Вотъ у насъ хозяйство какое… Должонъ я подать отдать, да на земство… И семью прокормить — мнѣ мало-мало двадцать четвертей надо, а цѣну-то нонѣ слышалъ? Рубь семьдесятъ пять пудъ… Хорошо это?… Откуда я возьму?… Вотъ я и говорю: которые мальцовскіе, тѣмъ чудесно, потому ихъ Мальцовъ кормитъ при заводѣ. Имъ что? — они бѣды не знаютъ. Чуть недородъ, сейчасъ въ контору: „давай работу“. — „Нѣтъ работы!“ — „Намъ должна быть, потому мы мальцовскіе“. — Ну, и даютъ… И хлѣбъ даютъ, и работу даютъ, а намъ не очень-то… Тутъ у Тянилева и Губонина робили мы и деньги хорошія получали, а только неспособно… Первое — распустили, потому у нихъ дѣла мало нонѣ, а второе — жисть тамъ больно веселая… Кабаки эти. Что ни заробишь, все уйдетъ. Теперь мы домой, а только мекаемъ, что и дома намъ робить нечего… Совсѣмъ мы заскудѣлые!… Скотъ у насъ тоже еле на ногахъ стоитъ, отощалъ… Брюхо у него пухлое, а самъ что лѣсника гнется. Хворостъ — и тотъ кони-то оглодали… Когда еще на нихъ работать станешь!…

И вездѣ та же пѣсня: нуженъ хлѣбъ и хлѣбъ. Многаго не хотятъ, лишь бы не помереть только съ голода, а голодъ подступаетъ настоящій. Прежде къ міроѣдамъ въ кабалу шли, теперь и міроѣды не даютъ ничего, — и безъ того крестьяне у нихъ въ неоплатныхъ долгахъ состоятъ. Теперь даже и урожай лѣтній не особенно поправитъ положеніе дѣла, потому что ничего не сдѣлано для установленія сколько-нибудь сносныхъ цѣнъ на зерно. Крестьяне даже боятся слишкомъ большаго урожая, — тамъ, гдѣ его ждутъ, — потому что при немъ цѣны упадутъ до минимума и весь барышъ уйдетъ въ руки жидовъ и скупщиковъ, на которыхъ сколько уже времени такимъ образомъ безъ устали работаетъ крестьянство. Колебанія цѣнъ таковы, что мужикъ и теперь потерялъ голову совсѣмъ.

— Что же это будетъ? — сокрушался одинъ подъ Карачевомъ. — Какъ же это?… Гдѣ же Богъ-то?

— А что?

— Да какъ же, помилуй… Лѣтось сами мы продавали хлѣбъ по 40 коп. за пудъ, а теперича приходится платить за тотъ же хлѣбъ по 1 руб. 75 коп. Какъ же это?…

— А зачѣмъ продавали?

— Какъ не продашь, коли зимой голодъ былъ, займовались, — ну, лѣтомъ и отдавать пришлось.

Были даже мѣстности, отдававшія свой хлѣбъ по 25 коп. за пудъ. Слѣдовательно зимою онѣ же за каждый пудъ хлѣба, купленный ими по 1 р. 75 коп., отдали семь пудовъ своего. Такой невозможный процентъ хоть кого сведетъ съ ума и озлобитъ. Въ будущемъ поселяне ничего хорошаго не видятъ, — земли мало, да и та истощена до послѣдней возможности. Упрекать ихъ за это едва ли основательно. Не виноватъ безграмотный мужикъ, обезплодившій свою землю тамъ, гдѣ такъ хищнически распоряжался землей интеллигентный и богатый баринъ, имѣвшій возможность всему научиться и ничему не научившійся. Почему перваго мы дѣлаемъ отвѣтственнымъ за то, за что втораго только сожалѣемъ?… Результатомъ экономической безурядицы, въ которую поставленъ русскій мужикъ, явилась полная со стороны его неувѣренность въ своемъ положеніи; отсюда и полное нежеланіе прочно устроиться. Онъ сложилъ руки и повторяетъ одно:

— Какъ Богъ!… А мы ужь очень заскудѣли…

Пожалуй, можно негодовать на отсутствіе энергіи и предприимчивости, да вѣдь не на мякинѣ же воспитаешь и то и другое. Какая тутъ изобрѣтательность явится, коли за каждый пудъ хлѣба нужно отдать по семи пудовъ, коли подати изъ тебя выбиваютъ, не зная какъ получить ихъ иначе!… А тутъ еще тѣ, которые кормились на заводахъ, тысячами возвращаются въ село, обременяя міръ. И этихъ надо прокормить, потому что и они не виноваты, — безработица. Заводы также внѣ упрека: что же имъ дѣлать? Вѣдь, покровительствуя иностраннымъ производителямъ, мы убиваемъ своихъ. Таможенная система такова, что внутренняя промышленность не можетъ бороться съ заграничной. Заказовъ нѣтъ ни откуда, слѣдовательно — раззореніе и роспускъ рабочихъ. Знаете ли, напримѣръ, что машину англійскаго издѣлія провезти отъ Гулля до Харькова дешевле, чѣмъ русскую туда же хотя бы изъ Орловской губерніи? Да еще первую перевезутъ безъ перегрузки, а слѣдовательно и безъ поломки, а вторую чуть не на каждыхъ ста верстахъ переволакивай, и, разумѣется, при небрежности нашей желѣзнодорожной администраціи и при невѣжествѣ ея это обходится не безъ ломки. Отсюда — отсутствіе предпріимчивости: не для будущаго же поколѣнія работать, когда нѣтъ спроса въ живущемъ. Слѣдовательно, оборачивайтесь какъ знаете и какъ можете… А какъ можете, ясно изъ слѣдующаго разсчета. Возьмемъ среднюю семью: отецъ, мать, подростокъ-сынъ, дѣвочка еще не работающая, при нихъ бабка или дѣдъ, итого — пять душъ. Отецъ заработываетъ въ мѣсяцъ 10 рублей, мать 4 руб. 80 к., подростокъ 3 руб., итого дохода средней семьи въ мѣсяцъ 17 р. 80 коп., или 213 рублей 60 коп. въ годъ. Податей, повинностей, земскихъ и иныхъ сборовъ они заплатятъ въ годъ около 80 руб. Считая по 3 фунта хлѣба въ день на каждаго, имъ понадобится по меньшей мѣрѣ 15 ф. въ день, или 135 пудовъ въ годъ. Въ продажѣ въ послѣднее время онъ не падаетъ ниже 1 рубля. Значитъ подати и хлѣбъ требуютъ уже 215 рублей въ годъ, т. е. болѣе заработка. А остальныя потребности?… Вѣдь нельзя же на одномъ хлѣбѣ сидѣть. Вѣдь нуженъ и овесъ для скота, и тесъ для кровли, и платье для себя. Говорятъ: пьютъ. Позвольте, да кто же не запьетъ отъ такой сладкой жизни?…

— У насъ такъ у кого устатошные были отъ прежняго, все проѣли. Которыя богатыя семьи были, тоже, какъ и мы, нуждаются.

И всѣмъ состоятельнымъ когда-то семьямъ пришлось или перейти въ разрядъ кулаковъ и эксплуатировать ближнихъ, или же обнищать. Зачастую по деревнямъ встрѣчаешь громадныя избы въ два этажа, за то, какъ ребра палой лошади, оголившіяся бревна сиротливо торчатъ, потому что тесъ съ нихъ давно снятъ:, заборы развалились, сараи откровенно выказываютъ свою пустоту: печи сиротѣютъ, стоятъ холодныя, а если въ нихъ и варится что, такъ пустая похлебка или мучная подболтка окажется. И тутъ еще рядомъ упреки: нравственность въ народѣ упала, народъ пересталъ вѣрить… Да помилуйте, какіе же каменные хребты надобны, чтобъ остаться людьми при такихъ вовсе не человѣческихъ условіяхъ! Вѣдь нужда вотъ до чего дошла: есть села, гдѣ на десять дворовъ — одна коровенка, да и та, какъ во снѣ фараоновомъ, худа и тоща. Вонъ деревня Хохловка: тутъ на одиннадцать дворовъ — одинъ конь, да и того постоянно у земли отнимаютъ, потому что нужно справлять ему разныя натуральныя повинности… Куда же дѣваться народу, гдѣ ему искать спасенія? Отъ чиновниковъ ждать нечего: этимъ лишь бы во время получать жалованье, да отписаться казеннымъ способомъ; чиновникъ къ тому же народа не видитъ и не знаетъ. Въ земство у крестьянства вѣры нѣтъ, потому что хорошихъ людей мало, больше тѣ же кулаки сидятъ, основавшіе на народномъ бездольѣ свое благосостояніе. Да наконецъ если и опомнится земство, прежде всего поправить дѣло — деньги нужны, а гдѣ онѣ? Ихъ придется взять у того же крестьянина, да вѣдь у него только и осталась что шкура, если еще ее не спустилъ становой при взысканіи податей и недоимокъ… И на это заскудѣлое населеніе налетѣли, въ несмѣтномъ количествѣ выроившіеся въ послѣдніе годы, всевозможные кузьки и жучки въ образѣ скупщиковъ, факторовъ, коммиссіонеровъ, міроѣдовъ… Облѣпили они крестьянство вплотную и ѣдятъ такъ, что пожалуй скоро и имъ ѣсть нечего будетъ. Дошло до того, что, платя сегодня по 1 р. 75 коп. за пудъ хлѣба, онъ завтрашній готовъ продать на корню по 20 коп. за пудъ, потому обезумѣлъ, очумѣлъ, оголодалъ. Лишь бы не помереть къ вечеру, а тамъ будь — что будетъ… Баба идетъ на фабрику: по гривеннику ей дай въ день, рада. Изъ школъ берутъ мальчиковъ.

— Зачѣмъ ты его берешь? Учится онъ отлично. Способный у тебя сынъ-то… Какъ тебѣ не жаль.

— Какъ не жалѣемъ? — Жалѣемъ. А только у васъ безъ харчей. На харчи ужь очень изъянимся. Пущай же онъ по дому поглядитъ, потому мы тогда евоную сестру на фабрику.

А „евоная“ сестра на фабрикѣ заработаетъ семь-восемь копѣекъ въ день, или 40—50 коп. въ недѣлю… Луга не даютъ травъ, а почему? — Свиньи изрыли ихъ, перепортили. Чего же не сгоните ихъ? — Нельзя. Гдѣ же свиньямъ питаться?…

— Мы ими живемъ… Намъ безъ свиньи пропасть надо! — объяснятъ вамъ.

Скотъ доведенъ до нуля. Удобренія поэтому нѣтъ.

— Золу вывозите на поля! — предлагаютъ умные люди.

— Чудной ты! — смѣются крестьяне. — Коли золу вывеземъ, чѣмъ парнямъ рубахи-то мыть баба станетъ?…

Какъ истощенная нива становится добычей всякой мухи непотребной, всякаго жучка прожорливаго, такъ и это обѣднѣвшее населеніе стало вѣчнымъ пристанищемъ тифовъ, лихорадокъ, диссентерій, дифтеритовъ и… еще не знаю чего. Борятся съ ними медицинскими средствами, посылаютъ цѣлые отряды сестеръ милосердія, цѣлые отряды врачей — и все ни почемъ. Оно и понятно: пока существуетъ нищета, до тѣхъ поръ и болѣзни будутъ въ немъ гнѣздиться… Лягутъ новыя сотни самоотверженныхъ сестеръ милосердія въ могилы, а все ни на волосъ не уменьшатъ народнаго бѣдствія. Гдѣ же спасеніе?…

Ужь никакъ не въ канцеляріи, ужь никакъ не въ чиновникѣ, сооружающемъ проекты о распространеніи по всему лицу земли Русской плодородія и благополучія…

Пока это плодородіе распространится, — посмотрите, во что вырождается типъ крестьянства. Орловцы, калужане — да вѣдь это были когда-то цвѣтъ нашего племени! Видѣли ли вы, какъ во время поздней весны, въ безкормицу, оголѣвшій, опаршивѣвшій, весь лохматый, обезсилѣвшій скотъ выгоняютъ на обнаженные черные луга и поля?… Дома и гнилой соломы не стало. Кони едва-едва ходятъ, шатаются на ослабѣвшихъ ногахъ какъ пьяные, обопрутся о заборъ, понурятся да и стоятъ такъ по цѣлымъ часамъ. Шерсть съ нихъ клочьями летитъ, по тѣлу язвы какія-то, сочится въ нихъ сукровица… Совсѣмъ валятся!… Вотъ то же самое и съ народомъ стало, — разумѣется, не съ пригороднымъ населеніемъ, кое-какъ околачивающимся у большихъ центровъ, а въ глуши, гдѣ-нибудь въ Жиздрѣ или Рославлѣ, — малорослые, золотушные, съ какими-то пятнами по лицу и по тѣлу, малокровные, слабые. И бабы, которыхъ еще недавно, какъ идеалы красоты, описывали наши беллетристы и поэты, — гдѣ эта мощь славянской женщины, гдѣ эта ея сила, круглыя плечи, высокая грудь, лебединая шея, смѣлый голосъ и вольная пѣсня? Тутъ, въ средней полосѣ Россіи, баба… мякинная стала. Большое, какъ у выкормленнаго на соломѣ коня, брюхо, слабыя ноги, рябое лицо съ безжизненными глазами, чахлая грудь — вотъ вамъ и красота!… Не вырождаемся ли мы?… Въ Москвѣ, да въ Питерѣ этого не видно, — сюда милости просимъ: можетъ-быть и поразитъ тогда васъ убогая и сѣрая картина русской дѣйствительности… Пора проснуться, если только уже не поздно!…

Разумѣется, у насъ при всѣхъ подобныхъ указаніяхъ есть очень удобное средство къ самоуспокоенію.

Обыкновенно мы останавливаемся на томъ, что авторъ-де преувеличиваетъ… Помилуйте, разумѣется, не все благополучно; новый въ этомъ году урожай — и дѣла уладятся, все придетъ къ хорошему концу и народу станетъ полегче… О, Валаамовы ослицы, еслибы вы, наконецъ, поняли, что сама дѣйствительность наша стала столь преувеличенной, что самое яркое воображеніе уже не способно положить на нее болѣе рѣзкіе контуры, болѣе черныя тѣни!… Урожай отдалилъ только на годъ, на два неизбѣжный кризисъ; онъ далъ вамъ время опомниться и взяться за дѣло, а не успокоиваться на лаврахъ, которыхъ вы вовсе не заслужили… Писатель, открывающій глаза обществу на его язвы, во всякой иной странѣ является его другомъ, у насъ — врагомъ. Впрочемъ, это еще очень старая исторія: не обличай безумна, да не возненавидитъ тя; обличай премудра — и возлюбитъ тя. Премудрому дашь вину — премудрѣйшимъ будетъ…

Мы, вообще, въ премудрости неповинны, — напротивъ!…

Въ жизни грустное и смѣшное какъ-то переплетаются вмѣстѣ… Не успѣлъ еще я передать тягостныя впечатлѣнія желѣзнодорожныхъ встрѣчъ съ голодающимъ крестьянствомъ, живо напомнившимъ мнѣ такое же оставленное въ только-что покинутыхъ селахъ и деревняхъ, какъ на станціи Брянской наткнулся я на сцену совсѣмъ противоположнаго свойства…

Городской мѣщанинъ. У него въ пригоршнѣ пѣтухъ сидитъ… Мѣщанинъ его слегка поглаживаетъ. Пѣтухъ зажмурился и съ удовольствіемъ дремлетъ, дуракъ, не сознавая, что въ это самое время рѣшается его судьба.

Пѣтухъ раскормленный, выхоленный, перо къ перу.

— Это вотъ какой пѣтухъ: запоетъ — пѣвчихъ слушать не пойдешь! — живописуетъ мѣщанинъ.

— Да мнѣ его ѣсть! — торгуется другой.

— Твое дѣло — хоть ты его вари, хоть жарь… А только первый пѣвецъ. Я его замѣсто сына держалъ — вотъ что!

— Сына-то ты и продаешь?

— По нонѣшнему времени и сына продашь, будь спокоенъ… Отца роднаго на поводу выведешь на базаръ, только возьми…

— Времена — точно!…

— А не ежели пѣтуха.

— Такъ бери полтину и чортъ съ тобой.

— Ты погоди. Ивана Петрова знаешь?

— Знаю.

— Хорошъ у него голосъ? Слышалъ ты его въ церкви?

— Ну?

— У мого Петьки еще лучше!

А Петька совсѣмъ уже сладострастно зажмурился, покачиваясь на ладони.

— Чижолый?

— Руку-то оттянетъ, будь надеженъ.

— Поди кости больше.

— И кость есть. Отчего ей не быть?… Пѣтухъ исправный. На курей — первый охотникъ…

— Любитъ?

— Во-какъ!… То-ись, такой пѣтушокъ: сичасъ увидалъ, крылья — фррръ… парусомъ, хвостъ трубой и — почнетъ, и почнетъ… Самый праведный пѣтушокъ. Съ нимъ, братъ, не проспишь, потому горло у ево отъ Бога!…

— Кабы на охотника…

— На охотника ему цѣны нѣтъ, потому который охотникъ — себя продастъ за такого пѣтуха… У другаго перо сухое, жесткое перо, а у мово пѣтуха — ты погляди — муаръ-антикъ, атласъ, а не перо…

— Пѣтухъ справедливый, что говорить. Только больше полтины нельзя дать. Ты скинь.

— Не штаны… Скидавать нечего. Это только штаны скидаютъ-то… Ты по-божецки разсуждай. Совѣсть-то есть, не совсѣмъ обмякла-то?… Ты Бога вспомни.

— Я, братъ, Бога завсегды помню. Богъ завсегды при мнѣ состоитъ, въ цѣлости, — будь спокоенъ… У кого Бога нѣтъ, а у меня его сколько хошь… Съ тобой подѣлюсь еще!… А только дорого.

— Да говорю я тебѣ, какой пѣтухъ!… Душа въ тебѣ есть? Можетъ у меня теперь все сердце злыя собаки на клочки рвутъ, потому я его долженъ продать. Подъ ножъ… Сколь это мнѣ сладко, ты пойми! Я его ростилъ, поилъ, кормилъ, холилъ… Въ нѣгѣ у меня пѣтухъ выросъ… И какой утѣшительный вышелъ. Ты его послушай, какъ запоетъ, сколь у ево гордости много.

Такъ и не дослушалъ. Послышался звонокъ.

Иду къ вагону, смотрю — ведутъ подъ руки старуху-еврейку. Растерялась совсѣмъ, трясется… Языкъ высунула… Кругомъ евреи галдятъ.

— Что это такое?

— Спужались онѣ… Извѣстно, дамскій полъ. У нихъ замѣсто сердца овечій хвостъ, — все трясется… И въ тихую погоду — тоже.

— Чего это?

— А газетъ начитамшись, какъ жидовъ колошматятъ… Ну, и не въ себѣ. Ихъ теперь сродственники въ Вытепскъ отправляютъ

Усадили старуху… Закрылась платкомъ и надъ лицомъ конецъ его опустила… А все-таки дрожитъ и бормочетъ про себя что-то совсѣмъ ужь несообразное.

Чѣмъ дальше отъ Орла на западъ, тѣмъ почва становится все хуже и хуже. Еще до Карачева встрѣчается черноземъ, но дальше, къ Брянску, глина и песокъ заполоняютъ все доступное глазу. Знаменитые когда-то брянскіе лѣса вырублены сплошь и, по свидѣтельству мѣстныхъ старожиловъ, именно съ той поры, какъ топоръ пріобрѣлъ право гражданства въ дѣвственныхъ когда-то чащахъ, началось экономическое оскудѣніе края. Обмелѣли рѣки, зимы стали суровы и продолжительны, весна и осень начали приходить неровно, урожаи смѣнились почти постоянными недородами. Съ земли сняли шубу, оголили ее, — понятно, что она вымерзла и обезплодилась. Еще нѣсколько столѣтій назадъ иностранные послы, въѣзжавшіе въ Россію черезъ эту мѣстность, называли ее яблочнымъ царствомъ. Цѣлые яблочные лѣса раскидывались здѣсь. Теперь, увы, только сосновые да еловые сохранились у Мальцева и въ казнѣ, причемъ въ послѣдней все-таки меньше. Первый ухитрился сохранить ихъ у самыхъ заводовъ, какъ это будетъ разсказано въ слѣдующихъ главахъ. За Брянскомъ поѣздъ прошелъ невдалекѣ отъ желѣзныхъ заводовъ

Тянилеева и Губонина и въ трехъ верстахъ отъ города остановился у Мальцовской платформы. Съ нами вмѣстѣ ѣхалъ одинъ изъ директоровъ здѣшняго товарищества, А. А. Вагнеръ, когда-то, во времена оны, завѣдывавшій всѣми институтами, находившимися подъ начальствомъ Принца Ольденбургскаго.

— Дежурка! — крикнулъ Вагнеръ, выходя на платформу.

— Это еще что такое?

— Сейчасъ увидите…

Съ намъ подкатилъ чрезвычайно оригинальный экипажъ, изобрѣтенный С. И. Мальцовымъ. Это родъ дышловаго тарантаса, но съ особеннымъ устройствомъ хода. Кузовъ покоится на двойныхъ дрожинахъ, помѣщенныхъ другъ надъ другомъ на разстояніи около 4 вершковъ. Продольныя дрожины соединяются нѣсколькими поперечными брусками, въ свою очередь связанными одинъ съ другимъ короткими столбиками. Подобное сочетаніе долевыхъ и поперечныхъ брусковъ образуетъ очень хорошія деревянныя рессоры, весьма прочныя и покойныя. Впослѣдствіи мы видѣли на заводахъ большіе и малые экипажи того же типа. Рессоры эти крайне дешевы, — ихъ можетъ сдѣлать любой плотникъ, — причемъ починка ихъ обходится въ грошъ. Спеціалистъ М. Н. Соймоновъ, испытывавшій ихъ не только на шоссе, но и на простыхъ дорогахъ, грунтовыхъ, свидѣтельствуетъ, что рессоры эти особенно хороши на дурныхъ проселочныхъ путяхъ, гдѣ обыкновенныя рессоры часто не выдерживаютъ. Описывая этотъ экипажъ, Соймоновъ между прочимъ говоритъ: „Мы сперва удивились, почему такое полезное изобрѣтеніе г. Мальцова не появлялось ни на какихъ выставкахъ и не нашло подражателей, потомъ же, увидавъ много хорошаго на здѣшнихъ заводахъ, мы были совсѣмъ изумлены, убѣдясь, что не только такія мелочи, какъ экипажи, но и самые заводы мало извѣстны въ Россіи. Причина этого — въ необыкновенной скромности владѣльца и всѣхъ его служащихъ съ одной стороны, а съ другой — въ еще большей невнимательности и необыкновенномъ равнодушіи нашей публики ко всему русскому“.

Мнѣ особенно пріятно привести здѣсь отзывъ спеціалиста, потому что мои послѣдующія впечатлѣнія сложились въ ту же формулу.

Не успѣла подкатить дежурка, какъ на платформѣ разыгралась комическая сцена.

Какой-то носильщикъ схватилъ наши вещи, — другой его трахъ-трахъ по уху.

— Ты это чего езопствуешь? — заголосилъ обиженный.

— Какъ ты смѣешь бить его? — вмѣшался Вагнеръ.

— Господа, будьте свидѣтелями! Я ему этого не прощу…

— За что ты его?

— Не за свое хватается… Я сюда приставленъ багажъ носить, а онъ лѣзетъ.

— Чудакъ человѣкъ!… Отчего мнѣ не можно, коли я тоже ѣсть хочу?… Вижу — господа сугубые, думаю — авось гривенникъ влетитъ, а замѣсто того… Ты бей… бей по шеѣ, — она для того и есть, — а то въ морду!… За морду, самъ знаешь, нонѣ…

Дежурка живо доставила насъ въ прекрасно-устроенный господскій домъ.

Съ тѣхъ поръ, какъ туристъ высадится на Мальцовской платформѣ, ему заботиться не о чемъ. Ночлегъ, столъ — все ему готово, потому что во всѣхъ углахъ этого края устроены господскіе дома съ помѣщеніемъ для пріѣзжающихъ и съ расторопною прислугой. Чистота этихъ домовъ доведена до педантизма; гостепріимство въ нихъ самое широкое. Не успѣли мы присѣсть къ окну, какъ черномазый, цыганскаго типа, лакей уже стоялъ передъ нами.

— Не угодно ли позавтракать?

— Нѣтъ, спасибо, дайте чаю.

— Онъ уже готовъ… Мы всегда къ поѣзду…

Въ окна видны громадныя вѣковыя сосны. Весна запоздала — снѣгъ еще лежитъ на поляхъ, хоть ужь потемнѣвшій, сдавшійся. Подъ его окрѣпшею корой бѣгутъ ручьи, мало по-малу подтачивающіе царство зимы. Сквозь голыя вѣтви сосенъ привѣтливо сіяетъ намъ безоблачное, свѣтло-голубое, небо. Рано налетѣвшіе щеглы уныло перекликаются въ чащѣ совсѣмъ темнаго шиповника…

Когда мы вышли, передъ нами вдали раскинулась чудная картина.

Ея красотѣ даже не могли повредить обнаженные сучья рощи и бѣлыя пятна снѣгу, казавшіяся подъ теплымъ сіяніемъ солнца какими-то опаловыми массами, лежавшими на темномъ бархатѣ на половину оттаявшихъ луговъ. Вдали, за садомъ, картины лѣтомъ отсюда должны быть прелестны: впереди гористый берегъ Десны съ массой скученныхъ надъ нимъ церквей, сверкающихъ подъ яркимъ блескомъ дня своими куполами, бѣлыми стѣнами, колокольнями и крестами… Городскія зданія Брянска кажутся отсюда выкованными изъ матоваго серебра. Желтыя осыпи песка, уже по крутизнамъ берега освободившіяся отъ снѣга, золотыми языками тянутся къ прочному еще ледяному насту рѣки… Подъ свѣжимъ утренникомъ тихо колышатся надъ нами красные сучья сосенъ, этихъ остальныхъ великановъ когда-то стоявшаго здѣсь могучаго, сказочнаго лѣса… Кажется, будто это не свѣжая кора, а кровь проступила извнутри на вѣтви и корявые стволы ихъ… Изъ-за нихъ мерещутся круглыя кровли Сергіево-Радицкаго завода. Вонъ надъ самою водой какая-то жалкая деревянная клѣтушка.

— Это, вы знаете, былъ домикъ, гдѣ жилъ Мальцовъ.

— Какимъ образомъ?

— Когда строилъ заводъ, онъ срубилъ здѣсь себѣ эту избенку и не выѣзжалъ изъ нея, пока Сергіево-Радица не была готова… Внизу шумѣла вода, съ маленькой галлереи открывался чудный видъ за Болву и за Десну… А къ суровой обстановкѣ ему не привыкать. Случалось, по годамъ живалъ съ рабочими и кормился изъ одного котла съ ними…

Пахнетъ смолистымъ здоровымъ воздухомъ, точно весь этотъ лѣсъ на встрѣчу вамъ дышетъ во всѣ свои безчисленныя поры… Съ юга уже вѣетъ весною, — тою мягкою, нѣжною, какъ прикосновеніе цвѣточныхъ лепестковъ къ лицу, тою живительною, какую только и ощущаешь здѣсь, въ этомъ предверіи поэтической Малороссіи… Послѣ Петербурга, еще мучившагося родовыми болями сѣверной весны, здѣсь и глаза, и грудь отдыхали среди простора, полнаго біеніемъ безчисленныхъ пульсовъ оживающей природы… Пульсы эти чудились во всемъ: и въ красноватыхъ вѣтвяхъ березъ, трепетавшихъ отъ перваго пробужденія жизни, какъ вздрагиваютъ тонкіе пальцы женщины, возвращающейся къ сознанію послѣ долгаго обморока, — и подъ снѣговыми глыбами, гдѣ глухо журчала вода, пронизывая себѣ тонкія жилы, — и въ первыхъ робкихъ росткахъ травы, чуть-чуть показавшихся на солнопекѣ, — и въ тихомъ дыханіи вѣтра, давно потерявшаго свою порывистость и грозную силу, — и, главное, въ этомъ голубомъ, безоблачномъ небѣ, впервые улыбавшемся медленно открывающей свои очи землѣ…

Противно даже думать о недавно еще оставленномъ городѣ съ грязными улицами, съ точно плачущими окнами насквозь промокшихъ отъ сырости домовъ, съ душными клѣтками, гдѣ на непосильномъ трудѣ съ утра до ночи бьются тысячи и сотни тысячъ людей, давно и думать позабывшихъ о безпредѣльномъ горизонтѣ полей, о голубой недосягаемой высотѣ неба, о чащѣ свѣжаго лѣса и рѣкахъ, что вольно струятся, среди зеленыхъ береговъ, не скованныхъ гранитомъ, прозрачныя и чистыя…

Точно изъ тюрьмы выпущенъ на волю!…

— Это что у васъ?

— Наша желѣзная дорога…

— Первый разъ вижу!…

И дѣйствительно, послѣ роскошныхъ вагоновъ, широкихъ колей и громадныхъ сооруженій — передо мной семь небольшихъ вагончиковъ, каждый человѣкъ на двадцать пассажировъ, маленькій паровозъ, бойко попыхивающій дымомъ, узенькая колея микроскопическихъ рельсовъ…

— Какъ разъ для нашего мужицкаго царства!… По мѣстнымъ потребностямъ больше намъ и не надо.

— Есть по ней пассажирское движеніе?

— Еще какое!… Изъ села въ село, изъ завода въ заводъ. Сколько грузовъ перевозится однихъ!

— Наша дорога дешевая, — иное шоссе дороже. Большой бы намъ ни въ жисть не провести, а эта служитъ вѣрой и правдой, по 12 верстъ въ часъ — пыхтитъ себѣ да бѣгаетъ… И, главное, со дня основанія, въ 1877 году, и до сихъ поръ — никакихъ неучастій. Въ другихъ мѣстахъ говорятъ: заложи карету, а тутъ — разводи пары!

— Вы сочтите, еслибы, вмѣсто всякихъ другихъ, въ самыхъ отдаленныхъ мѣстахъ Россіи понастроили побольше такихъ путей, что бы было теперь? — Захолустій бы не существовало, да и иностранцамъ не пришлось бы милліарды должать. Вотъ сейчасъ увидите, какъ побѣжитъ наша чугунка…

— Мы какъ баре, — вмѣшался рабочій около: — по простымъ дорогамъ и ѣздить не желаемъ, а все по этой.

— И чудесно. Сѣлъ, заснулъ, а проснулся, глядишь — въ Дядьковѣ, либо въ Людиновѣ.

Первое время народъ противъ чугунки былъ, потомъ сообразилъ выгоду отъ дешовой дороги.

— Безъ нея примереть бы намъ, а теперь дышемъ.

— Куды бѣдняе тѣ, которые подальше отъ дороги жувутъ…

Рядомъ съ дорогой тянется старое, теперь заброшенное, шоссе.

Когда-то и оно здѣсь сослужило свою службу.

— На моей памяти сначала у насъ были здѣсь грунтовыя дороги, потомъ шоссе, потомъ пароходъ, а ужь теперь и по чугункѣ стали ѣздить…

Все это дѣлалось на частныя средства и частными людьми, безъ инженеровъ и спеціалистовъ, а какъ — разскажемъ въ слѣдующей главѣ.

II. Оригинальная желѣзная дорога. — Какъ она строилась. — Кондукторы изъ пѣвчихъ и станціи. — Отъ Сергіева до Дядькова.

Передъ Севастопольскою кампаніей во всей этой мѣстности существовали только однѣ грунтовыя дороги. Мальцовъ исправлялъ ихъ постоянно, укрѣплялъ гатями, такъ что во время войны артиллерійскіе парки и батареи направлялись не на прямые пути, а сюда. Пушки изъ Перми везли, напримѣръ, черезъ Мальцовскія владѣнія въ Крымъ.

— Отчего не ѣдутъ по прямымъ дорогамъ? — спрашивали ихъ.

— Потому, что Мальцовскія лучше. Тутъ и путь хорошъ, и мосты исправны. А на казенныхъ дорогахъ только мука одна.

Громадное движеніе къ югу скоро въ конецъ испортило дорогу. А тутъ какъ разъ на мѣстные заводы сдѣланъ былъ громадный заказъ ядеръ и другихъ снарядовъ. Работали изъ патріотизма, себѣ въ убытокъ, бросивъ все остальное производство. Для перевозки всѣхъ этихъ грузовъ старыхъ грунтовыхъ путей выло недостаточно, — оказывалось крайне необходимымъ провести шоссе. Сооруженія такого рода обыкновенно совершались правительствомъ, но Мальцовъ предложилъ выстроить самъ, на свой счетъ, за незначительно повышенный шоссейный сборъ съ частныхъ грузовъ. Время было тяжелое, условія эти для казны оказывались выгодными, но Чевкинъ уперся.

— Стройте, какъ казна строитъ, и берите потомъ обыкновенный шоссейный сборъ. Какъ можно частному человѣку брать дороже казны?

Чтобы помочь дѣлу, пришлось согласиться. Тогда Чевкинъ прислалъ предварительно двухъ инженеровъ. Этимъ и ограничилось участіе правительства.

— Вы зачѣмъ, господа?

— Министръ прислалъ.

— Дорогу строить? Разрѣшеніе дано?…

— Нѣтъ, по обѣимъ сторонамъ будущаго пути, на десять верстъ съ каждой, станціи дѣлать.

— Только-то?… Ну, Господь съ вами, дѣлайте.

— Дайте намъ рабочихъ…-- И заломили при этомъ какую-то невозможную цифру. Да кстати и денегъ попросили.

— Ну, господа, не взыщите, — у меня теперь каждая рабочая рука на счету. Въ Севастополѣ стрѣлять нечѣмъ, — мы за отливкой снарядовъ сидимъ и день и ночь…-- И, не ожидая разрѣшенія, Мальцовъ самъ принялся за дѣло безъ спросу.

Заготовили массы камня-фосфорита и давай проводить шоссе своими средствами, безъ спеціалистовъ. Работалъ самъ Мальцовъ, работали крестьяне. Мужицкими руками сооруженное, оно и до сихъ поръ стоитъ и держится какъ нельзя лучше. Несмотря на то, что каменнаго грунта тутъ нѣтъ, маленькій слой фосфорита отлично сохранилъ шоссе, по которому со дня его основанія были перевезены такія массы однихъ мѣстныхъ, своихъ, грузовъ, что всякій, казной сооруженный, дорогой путь давно бы распался или ежегодно требовалъ бы громадныхъ суммъ на ремонтъ. Развитіе транспорта показало, что одной этой дороги недостаточно, — пришлось сдѣлать рѣки Болву, Жиздру и Десну судоходными, опять за свой счетъ и скорѣй съ препятствіями отъ министерства путей сообщенія, чѣмъ съ поддержкой его. Оказалось необходимымъ устроить шлюзы. Когда все это было готово, завели пароходы и на помощь къ шоссе пришло водяное сообщеніе. Тѣмъ не менѣе со временемъ и его оказалось мало. Многія мѣстности были слишкомъ удалены отъ рѣкъ, а между тѣмъ тамъ находились руды, и кромѣ того всѣ грузы не могли пользоваться шоссе и пароходами съ баржами. Тогда была задумана дешевая узкоколейная желѣзная дорога. Вся она сооружена Мальцевымъ опять-таки безъ спеціалистовъ, безъ инженерныхъ смѣтъ, безъ помощи со стороны, на свой счетъ, изъ своего исключительно матеріала и своими рабочими силами. Первыя полтораста верстъ ея безъ техниковъ-рядчиковъ устроены менѣе чѣмъ въ одинъ годъ, считая тутъ же и время, потраченное на изысканія. Приспособленная исключительно къ заводскому дѣлу, линія дороги изгибается во всѣ стороны, захватывая въ свой районъ всѣ нуждающіяся въ правильномъ между собою сообщеніи мѣстности. Обошлась она не дороже 7—9.000 рублей съ версты, и дѣло настолько пошло успѣшно, что движеніе по ней не прекращалось ни разу, хотя водополье иногда смывало ея полотно. Миніатюрные рельсы и не особенно быстрый ходъ дѣлаютъ вполнѣ безопаснымъ сходъ съ рельсъ платформы. За все время существованія дороги можно насчитать два-три случая легкихъ ушибовъ, причиненныхъ ею; что же касается до крупныхъ несчастій, то желѣзнодорожная хроника убійствъ и бѣдствій ни на одну единицу не обогатилась отъ Мальцовской дороги… Прежде чѣмъ провести дорогу, Мальцовъ верхомъ проѣхалъ по чащамъ стоявшихъ тутъ глухихъ лѣсовъ, намѣтивъ ея направленіе, затѣмъ пробилъ просѣку и началъ земляныя работы… Работа эта продолжается и до сихъ поръ съ замѣчательною быстротой. Еще по сторонамъ пути не убраны куски деревьевъ, сваленныя вершины ихъ, выкорчеванные корни, а уже паровозъ работаетъ и платформы съ грузами двигаются по направленію къ рабочимъ. Первыя семьдесятъ верстъ были окончены съ особенною быстротою, — на нихъ пошло только три мѣсяца. Чтобы подать примѣръ рабочимъ, хозяину пришлось самому жить съ ними и съ конями въ шалашахъ, мокнуть подъ дождемъ, спать въ снѣгу. Вмѣстѣ съ ними онъ клалъ шпалы и рельсы, вмѣстѣ рубилъ и свозилъ лѣсъ. Весь въ поту, онъ садился съ ними къ рабочему котлу. Дѣло иначе нельзя было довести до конца такъ быстро и успѣшно… Значительно удешевило дорогу то обстоятельство, что для нея ничего не приходилось брать у чужихъ по дорогой цѣнѣ. Все — до послѣдняго гвоздя — свое. Рельсы — изъ своей руды, выплавлены и прокачены въ своихъ домнахъ и на своихъ заводахъ, веревки сдѣланы на своихъ канатныхъ фабрикахъ, лѣсъ взятъ изъ своихъ лѣсовъ, паровозы построены въ своихъ механическихъ заведеніяхъ, всѣ машины до послѣдняго бандажа сдѣланы и собраны у себя, вагоны — тоже. Въ концѣ концовъ оказалось, что желѣзная дорога не сѣла, не дала ни малѣйшей посадки. На большихъ желѣзныхъ дорогахъ сразу ѣздить нельзя, а тутъ чудесно. Мнѣ самому приходилось проѣзжать, наприм., сегодня по только-что вчера оконченному пути. Дорога эта отъ платформы на Орловско-Витебскомъ рельсовомъ пути близъ Радицкаго вагоннаго и паровознаго завода прошла по Брянскому и Жиздринскому уѣздамъ, огибая стеклянную Радицкую фабрику, сахарную Радицу, Верхи, Доманово, Боровки, Березину, Любохну съ ея большими промышленными учрежденіями, Дядьково съ его хрустальными заводами, Куяеву, Супремень, Людиново — здѣшній Шеффильдъ и Манчестеръ вмѣстѣ. Отъ Людинова дорога развѣтвляется: одна линія идетъ на Песочное, а другая по руднымъ мѣсторожденіямъ на Устье, также обогнувъ десятки фабрикъ и заводовъ. Сверхъ того на дняхъ окончена постройкою вѣтвь отъ Дядькова къ западу верстъ на тридцать, къ стекляннымъ и бутылочнымъ фабрикамъ. Самая большая высота выемки здѣсь была 9 футовъ, а насыпи 14 фут. Дорогихъ земляныхъ работъ избѣгали, такъ что рельсовый путь этотъ то всползаетъ на незначительныя отлогости, то спускается впередъ, такъ что, оглядываясь назадъ, видишь, какъ рельсы на. сравнительно незначительномъ разстоянія проложены волнами, сообразно изгибамъ самой мѣстности. Дорога то и дѣло пересѣкается рѣками и рѣчками. На нихъ болѣе 250 мостовъ, причемъ самый длинный, черезъ судоходную Болву, тянется на 400 саж.. На дорогѣ употребляются-паровозы шести-колесные, подымающіе до 2.500 п. грузу, и четырехъ-кодесные — до 1.100 пуд. грузу. Каждый вагонъ подымаетъ: восьми-колесный — 600 пуд. и четырехъ-колесный до 200 пуд. Дѣло здѣсь пошло такъ успѣшно, что въ первые же годы по открытіи рельсоваго пути по немъ было перевезено болѣе 2.600.000 пуд. грузу и около 70.000 пассажировъ. На эксплуатацію дороги и ея подвижной составъ — графы, въ которыя другіе большіе желѣзные пути выписываютъ болѣе 60 % своего валоваго оборота, здѣсь не идетъ и 20 %, если, считать за грузы и передвиженіе пассажировъ за первые по ¹/₃₀ к. съ пуда и версты, а за вторыхъ по 1 коп. съ версты. Примѣръ этого рельсоваго пути оказался такъ очевидно выгоднымъ, что многія земства стали хлопотать о дорогахъ такого жа типа. Первое отликнулось обоянское, и Мальцовъ, который смотритъ на это какъ на чисто-патріотичное дѣло, провелъ ему уже узкоколейный путь, взявъ за это свою цѣну и даже, какъ говорятъ, приплатившись. Обоянскому земству каждая верста дороги обошлась въ 9.000 рублей.

Дай Богъ, чтобъ и въ остальныхъ захолустьяхъ скорѣе забѣгали по узенькимъ колеямъ эти маленькіе вагончики съ крошечными паровозами!

Маленькій вагончикъ ужь ждалъ насъ. Сидѣнья устроены вдоль его стѣнокъ довольно удобныя, хотя чуждыя какой-нибудь роскоши. Подушки ихъ и спинки покрыты сѣрымъ солдатскимъ сукномъ. Сквознаго вѣтра — нигдѣ. Окна прилажены лучше, чѣмъ на большихъ желѣзныхъ дорогахъ. Топка, благодаря особенному приспособленію герметически закупориваемыхъ печей, постоянно сохраняетъ одну и ту же температуру.

Вы здѣсь на каждомъ шагу увидите одно и то же: все — для необходимости и ничего для роскоши. Излишествъ нѣтъ. У насъ думаютъ, что Россія — страна бѣдная и рано ей заводить лишнія и дорого стоющія удобства. Такимъ образомъ, несмотря на то, что у насъ заводовъ и фабрикъ болѣе сотни, они помѣщаются не въ монументальныхъ зданіяхъ, а въ старыхъ домахъ, хорошо устроенныхъ. У насъ такъ-называемыхъ дворцовъ промышленности нѣтъ, да и не нужны они. Народу хлѣбъ необходимъ, — дай Богъ прокормиться!…

Дорога идетъ сосновымъ, боромъ. Надъ самыми рельсами колышутся вершины лѣсныхъ великановъ. Изрѣдка въ просвѣтѣ между ними мелькнетъ серебристая полоса замерзшей рѣки. На лѣсныхъ полянахъ лежитъ уже проржавѣвшій снѣгъ. Поросль становится меньше и гуще. Березнякъ затянулъ дали. Воображаю, какая чаща здѣсь лѣтомъ… Только однѣ просѣки ложатся сквозь это зеленое тогда царство. Въ глубинѣ просѣкъ мерещутся какія-то избы, вырубленныя изъ свѣжаго лѣса; порою мелькнетъ красивая церковь или опять заблеститъ рѣчной ледъ съ темными коймами затянутаго имъ по берегамъ и отмелямъ лозняка. Сквозь грохотъ маленькой дороги мы слышимъ веселый шумъ весенней воды. Яро и гремуче бѣжитъ она по канавкамъ по обѣ стороны пути, смывая и унося съ собою попадающіяся кое-гдѣ снѣговыя заминки. Что-то есть особенно задорное и бойкое въ говорѣ ея мутныхъ пока струекъ. Лѣтомъ она гораздо спокойнѣе, точно ребенокъ, что выросъ и не позволяетъ себѣ расшалиться по-весеннему…

Мальчонко въ сѣромъ суконномъ армякѣ затормозилъ вагонъ.

— Это кто же у васъ будетъ?

— Кондукторъ.

— Да ему лѣтъ четырнадцать.

— Что-жь, больше и не надо. У насъ кондукторами и машинистами служатъ свои же подростки. Подучатся въ мѣстныхъ училищахъ — и сейчасъ за работу. Они отлично ведутъ дѣло, внимательно, серьезно. О несчастіяхъ не слыхать совсѣмъ. Случается, что вагонъ сойдетъ съ рельсъ или платформа кувыркнется, — мигомъ, при помощи домкратова аппарата, поставимъ ее на ноги — и опять въ путь.

Малецъ-кондукторъ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ сознаніемъ своей важности. Сѣрый суконный армякъ — это общій мундиръ этого заводскаго царства. Такъ одѣваются здѣсь рабочіе, управляющіе, директора, — такъ же одѣвается и самъ Мальцовъ. Простота во всемъ перешла въ формальность даже. Исключенія дѣлаются странными, почти неприличными. Въ Петербургѣ это называютъ маскарадомъ, мнѣ же кажется совсѣмъ иное. Такимъ путемъ просто достигается принципъ равенства даже въ одеждѣ. Сверхъ того возможны сокращенія потребностей, предупреждаются многія злоупотребленія, ставшія необходимыми въ другихъ мѣстахъ, гдѣ средства не соотвѣтствуютъ вкусамъ… Рабочій въ управляющемъ, одѣтомъ такъ же, какъ и онъ, живущемъ одною съ нимъ жизнью, видитъ старшаго товарища. Является общеніе, о которомъ въ другихъ мѣстахъ и понятія не имѣютъ. Да и зазнаться нельзя, — нѣтъ къ этому даже видимаго повода. Народные учителя, учительницы — все это одѣто по-русски. Все даже наружностью не выдѣляется изъ народа и потому живетъ общею съ нимъ жизнью. При общемъ оскудѣніи болѣе ста тысячъ народа не могли бы здѣсь кормиться, еслибъ издержки на администрацію заводовъ были слишкомъ велики. Оклады жалованья здѣсь маленькіе и нѣтъ тѣхъ громадныхъ разницъ, которыя существуютъ вездѣ. Мозолистая рука труженика заработаетъ мало чѣмъ меньше конторщика или прикащика. Возьмите хотя бы желѣзную дорогу. Завѣдующій движеніемъ — изъ мѣстныхъ крестьянъ, какъ и всѣ служащіе здѣсь. Въ заводскомъ царствѣ этомъ пришлаго народа нѣтъ, — все свои: выросли мальчиками, работали на заводахъ, учились въ школахъ и мало-по-малу доросли до „степеней извѣстныхъ“. Тамъ завѣдуетъ и движеніемъ нѣкто Хобаровъ. Это — молодой человѣкъ, очень симпатичный, много читающій и работающій, но живущій въ той же крестьянской средѣ. Онъ получаетъ 480 рублей въ годъ. Начальники станцій — тоже мѣстные крестьяне, кончившіе заводскія школы — оплачиваются по 200 руб. въ годъ каждый, телеграфисты — по 120 р.; машинисты изъ Людиновскаго механическаго училища, съ дѣтства пріучившіеся обращаться со всевозможными механизмами, зарабатываютъ 447 руб. въ годъ. Въ этомъ истинно-крестьянскомъ царствѣ нѣтъ никого, кто бы выдѣлялся изъ общей массы особыми преимуществами или заработками. Живи съ рабочими и трудись, какъ они — вотъ принципъ, практикуемый съ верху до низу. Такіе оклады жалованья, какъ приведенные выше, вездѣ были бы недостаточны, здѣсь же они соотвѣтствуютъ потребностямъ. За то тамъ, гдѣ десятки тысячъ платятся всякому администрирующему „валету“, сотни тысячъ народа остаются безъ работы и безъ хлѣба, а здѣсь это вещь неслыханная. Тянутся изъ послѣдняго, сокращаютъ издержки свои до едва ли понятнаго намъ минимума, но населеніе кормятъ и, каковъ бы ни былъ экономическій кризисъ, отказа въ заработкѣ нѣтъ. Самое тяжелое время было тогда, когда заводъ посѣщалъ я, и все-таки я не видѣлъ здѣсь людей оставшихся безъ труда, — не видѣлъ машинъ прекратившихъ свое движеніе, — печей остывшихъ и потухшихъ, — трубъ, которыя, какъ и въ лучшее время, не выбрасывали бы дыма… Правда, здѣсь все дѣлается для своихъ, но такихъ своихъ — полтораста тысячъ. Есть большіе заказы — не отказываютъ и постороннимъ. Тѣмъ не менѣе своя рубашка ближе къ тѣлу и необходимо сначала обезпечить мѣстное населеніе, а потомъ уже подумать и о чужихъ.

Правительство хотѣло было навязать желѣзной дорогѣ свою администрацію и едва удалось отбояриться отъ нея. Воображаю, какъ къ лицу этой дешовкѣ были бы величественные оберъ-кондукторы и начальники станцій съ наружностями если не министровъ, то министерскихъ швейцаровъ!…

Малецъ-кондукторъ въ сѣромъ армякѣ повѣрилъ билеты и потомъ, крестясь, принялся уничтожать вяземскій пряникъ.

— Какая слѣдующая станція? — спрашиваю его.

— Первая отъ Раздѣльной — Стеклянная Радица. Четырнадцать верстъ.

— Почему стекляная Радица?

— Тамъ оконное стекло вырабатываютъ… Вы вотъ все любопытствуете, а не замѣтили, какъ это у насъ устроено, чтобъ уголь не летѣлъ назадъ. На прочихъ желѣзныхъ дорогахъ всего запылитъ, а то и въ глаза, а у насъ тутъ аппаратъ такой придуманъ.

И малецъ весьма серьезно и обстоятельно началъ мнѣ разъяснять устройство этого полезнаго аппарата. Я опускаю различныя подробности, скажу только, что не мѣшало бы и другимъ, дорогимъ и большимъ, желѣзнымъ дорогамъ позаимствоваться этимъ у Мальцовской дешовки.

— Вы, что же, кончили здѣсь училище?

— Да, я изъ Дядьковской школы. Сначала пѣвчимъ былъ. У насъ всѣ ученики въ пѣвчихъ, — ну, такъ какъ съ ними самъ Сергѣй Ивановичъ постоянно, онъ и видитъ, кто къ чему способенъ, — такъ и опредѣляетъ: кого на заводы, кого въ кондукторы, кого въ прикащики. И управляющихъ много у насъ такихъ, что сначала пѣвчими были. У насъ такъ: при каждой церкви свой хоръ, особливо гдѣ школа есть. Въ Дядьковѣ такъ поютъ, что архіерей былъ — удивлялся!…

Какъ проста желѣзная дорога, такъ же незатѣйливы и ея станціи. Это — деревянные небольшіе дома. Въ одной половинѣ ихъ — телеграфъ, тоже свой, какъ и все зданіе, въ другой — комната для пассажировъ. На станціяхъ можно получить чай и кое-какую пищу по чрезвычайно умѣренной цѣнѣ. Станціи по всему заводскому району одинаковаго типа. Въ пассажирскихъ комнатахъ, очень чистыхъ, можно найдти на всякій случай постели съ бѣльемъ. Въ горницахъ для пассажировъ третьяго класса толпятся рабочіе, ожидающіе чугунку. Тамъ шумъ, гомонъ. По всему пути на полотнѣ желѣзной дороги тоже встрѣчались партіи мастеровыхъ, совсѣмъ отличающихся отъ тѣхъ голодныхъ и озабоченныхъ завтрашнимъ днемъ крестьянъ, которые мнѣ попадались около Брянска. Большинство — въ сапогахъ: первый признакъ крестьянскаго благосостоянія, а страсть къ яркимъ цвѣтамъ свидѣтельствуетъ о близости Калужской губерніи. Крестьянки такъ и бьютъ въ глаза смѣшеніемъ желтаго, краснаго, синяго и оранжеваго цвѣтовъ. Къ сожалѣнію, самый типъ народа далеко не красивъ. Очевидно, заводское и фабричное дѣло не дало ему развиться какъ слѣдуетъ, хотя физическая сила здѣсь довольно замѣтна. Уже въ самомъ началѣ меня поразило отсутствіе пьяныхъ; потомъ я встрѣчаю такихъ только въ Людиновѣ. Въ остальныхъ мѣстностяхъ, особенно на стеклянномъ дѣлѣ, народъ пьетъ очень мало. Нѣтъ пьяныхъ — нѣтъ и ругани, которая почему-то считается необходимою принадлежностью русскаго человѣка. Въ вагонѣ третьяго класса поэтому можно сидѣть совсѣмъ не рискуя услышать звучныя трехъ-этажныя привѣтствія, облетающія съ конца въ конецъ наше отечество.

— У насъ большая часть грамотные, потому мы этого невѣжества гнушаемся… На заводскомъ дѣлѣ народъ завсегда ученый.

Сообщилъ мнѣ по этому поводу спутникъ мой, тоже бывшій рабочій, а теперь управляющій однимъ изъ заводовъ.

— Дѣло съ машиной имѣешь — больше думаешь…

— Простота у васъ большая.

— Потому всѣ изъ одной семьи вышли. Мы чужихъ боимся даже.

— Почему это?

— Потому чужой къ намъ какъ жрецъ какой пріѣдетъ. Носомъ это на все фыркаетъ, по-городскому хочетъ…

— Чужому дико… Тутъ у насъ мужицкое царство настоящее… Одинъ къ намъ пріѣхалъ и говоритъ: „какъ это вы безъ клуба можете?.. У насъ, — говоритъ, — на заводѣ театры играютъ, кавалеры съ барышнями танцуютъ…“ А у насъ кавалеровъ нѣтъ. Наши кавалеры какъ промаятся цѣлый день за машиной, такъ первымъ дѣломъ — домой, да спать. Не запляшешь!

Вмѣстѣ съ Хобаровымъ управляетъ линіей желѣзной дороги крестьянинъ Морозовъ. Первый завѣдуетъ движеніемъ, второй — ремонтомъ. Хобаровъ кончилъ Рославльское желѣзнодорожное училище, а Морозовъ — мѣстную школу. Воображаю, во что обошлись бы дорогѣ Богъ знаетъ какихъ денегъ стоющіе инженеры и техники…

— У насъ тутъ инженерамъ и дѣлать нечего.

— Однако…

— Потому у насъ между своими много такихъ, которые могутъ. А чего не знаемъ, Сергѣй Ивановичъ разскажетъ. Онъ у насъ главный инженеръ…

— Онъ все знаетъ! — съ простодушною вѣрой во всеобъемлющія знанія Мальцова пояснилъ другой.

Вотъ потянулись безконечные штабели досокъ и бревенъ. Готовится какая-то постройка. Сотни народу возятся за ней. Шумъ только стоитъ надъ этою поляной. Какіе лѣсные великаны легли подъ топоромъ!.. Пахло смолистымъ запахомъ только-что распиленныхъ сосенъ. Вдали сплошною стѣной стоятъ лѣса и кое-гдѣ изъ-за ихъ вершинъ клубится дымъ. Видимое дѣло — работаютъ заводы. Вонъ село вытянулось, отлично обстроенное. Домъ побольше — школа.

— Семьдесятъ учениковъ у насъ здѣсь и двое учителей Орловскую гимназію кончили.

Село на шестьдесятъ дворовъ. Сегодня праздникъ. Дѣтвора — вся на улицѣ; пузатая, рѣзвая, крикливая, она бросилась-было гурьбой за желѣзною дорогой, но, разумѣется, не догнала, остановилась съ разбѣгу и давай орать что-то. Вонъ налѣво выглянула изъ лѣсу превосходная церковь и рядомъ хорошенькій домикъ, огороженный со всѣхъ сторонъ. Оказалось — тоже училище. Въ церкви, какъ и вездѣ, иконостасъ изъ мѣстнаго хрусталя, да и образа писаны здѣшними художниками. Школа тоже одна изъ тѣхъ, которыми можетъ щеголять этотъ край.

— Тутъ у насъ гимназистка учитъ. Дѣтки ее страсть любятъ, — умѣетъ это она… При всей ея младости Богъ-то ее какъ умудрилъ! И не фурчитъ…

— Что такое?

— И не фурчитъ, говорю… Потому иные прочіе, которые изъ городу попадутъ къ намъ на нашъ деревенскій обиходъ, фурчатъ все. Ну, а эта нѣтъ, — эта въ согласіи живетъ. Мы ей, а она намъ подражаетъ.

Тутъ съ нами сѣлъ управляющій стекляннымъ заводомъ. Коротенькіе штаны съ бахромой, порыжелое и точно металломъ покрытое пальто, обвалявшаяся шапчонка блиномъ на круглой головѣ съ круглымъ носомъ и щетинистыми усами. Воображаю, съ какимъ презрѣніемъ на него взглянулъ бы товарищъ его по другимъ, не здѣшнимъ, заводамъ, привыкшій къ мягкимъ рессорамъ, къ бархатной мебели, къ крупнымъ кушамъ. Этотъ какъ сѣлъ, такъ сейчасъ и голову себѣ зачесалъ.

— Что ты? — обернулся къ нему мой спутникъ.

— Да вотъ въ Дядьково… Къ главному нашему мастеру.

— Къ какому это?

— Да къ генералу… Печь у насъ.

— Испортилась?

— Нѣтъ, цвѣтомъ стекло выходитъ не въ ту масть… Ума не приложу, что съ нею такое дѣлается.

— Ты бы хоть пріодѣлся.

— Вотъ!… Я прямо съ работы, — куда тутъ еще?… Чѣмъ не хорошо?

— Да ужь очень мундиръ у тебя…

— Мундиръ тутъ у всѣхъ одинаковъ… По нашему дѣлу не пощеголяешь… Не знаю, что съ народомъ дѣлать.

— Съ какимъ?

— Да со стороны. Валомъ валитъ… Ѣсть нечего, — работы проситъ. На какую хошь идетъ…

— Къ намъ тоже — толпами цѣлыми.

— Что-жь, коли работы нѣтъ? Не своихъ же согнать. Свои ближе.

— Оно такъ… Да нельзя ли потѣсниться какъ. Вѣдь ты самъ знаешь, какая пора — общее горе… Вездѣ безкормица!

— Нужно спросить… Я имъ, признаться, на свой страхъ, велѣлъ отпустить хлѣба… Что будетъ… Тутъ у насъ земляная работа можетъ набѣжитъ, — поставлю ихъ…

— Сказываютъ, изъ Подбужской волости земство къ намъ тысячу человѣкъ шлетъ — прокормить проситъ. Не распихаешь всѣхъ-то. Самимъ дорого стоитъ хлѣбъ-отъ… Въ заготовкѣ-то Кочергинъ, сказываютъ, по рублю семидесяти беретъ!..

— Теперь ихъ время пришло. Купцамъ нонѣ жизнь!… Сколько хочешь, столько и просишь…

Раздвинулся лѣсъ. Солнце ярко бьетъ въ глаза. Изъ-подъ снѣга обнажились точно бархатныя болотныя кочки и рѣдкіе кустики. Даль, переполненная свѣтомъ, слѣпитъ глаза. По пути навстрѣчу все гуще и гуще толпы рабочихъ. Кое-гдѣ маленькія рѣчонки уже взломали ледъ и шумятъ, и пыжутся въ мертвыхъ пока оврагахъ. Поѣздъ нашъ быстро пробѣгаетъ надъ ними по крутымъ, но прочно устроеннымъ, мостамъ, гремя тамъ, гдѣ по полотну дороги уложены старые рельсы правительственнаго типа. Теперь они уже замѣняются своими, болѣе мелкими, по которымъ поѣздъ везетъ почти безъ шуму и безъ тряски. Это тоже изобрѣтеніе Мальцова и впослѣдствіи оно вѣрно будетъ принято всѣми остальными узкоколейными путями. Вонъ вдали, кое-гдѣ вся прячущаяся въ лознякахъ, а въ другихъ мѣстахъ широко разливающаяся, показалась главная артерія этого края, р. Болва. Тутъ она течетъ въ крутыхъ берегахъ. Съ первою весеннею водой по ней двинутся барки съ грузами, побѣгутъ пароходы внизъ на Десну. Чрезвычайно извилистая, она почти по всему своему теченію судоходна. Окрестности ея въ высшей степени красивы. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ на ней сдѣланы шлюзы, къ главному изъ которыхъ подходитъ тихо нашъ поѣздъ.

— Сейчасъ будетъ Любохна. Тутъ у насъ пропасть всякихъ заводовъ. Есть чугунно-литейный, пивоваренный, водочный, винокуренный, канатный, кирпичный, фаянсовый и пильня. Сверхъ того, изъ стараго сахарнаго завода строится здѣсь писчебумажная большая фабрика.

Вонъ у самаго берега свѣжія, только-что срубленныя, баржи для желѣза. Надъ косогорьемъ длинный мостъ саженъ въ четыреста. Солнце весело играетъ на всей этой, полной кипучаго труда и видимаго довольства, мѣстности. Массы только-что нарубленнаго лѣса свалены въ сторонѣ. Стукъ топоровъ, пѣсни, шумъ воды подъ колесами пильни, пыхтѣніе какого-то паровика — все это охватываетъ меня знакомою музыкой труда. Изъ громадныхъ амбаровъ въ сторонѣ несутся голоса рабочихъ; грохотъ какихъ-то зубчатыхъ колесъ долетаетъ слѣва. Вонъ, постукивая, подходятъ по боковымъ вѣтвямъ платформы съ хлѣбомъ.

— Хлѣбъ самъ бѣжитъ! — шутятъ около мастеровые.

— Знаетъ, что нужно, и ползетъ.

Картина отсюда дивная.

Вдали едва намѣчивается синяя полоса лѣсовъ, точно отступившихъ, давая широкій путь Болвѣ. Вся она въ луга ушла, теперь кажущіеся серебряными подъ цѣлиною еще неподдавшагося весеннему солнцу снѣга. Налѣво большая церковь — красивая, бѣлая, едва-едва различишь ее; ближе — что-то въ родѣ собора съ четырьмя матовыми куполами. Въ любой городъ перенесть ее не стыдно… Весь этотъ просторъ дышетъ удивительнымъ мирнымъ спокойствіемъ, — не оторвался бы отъ него. Самая станція полнымъ-полна народу. Мальчики-телеграфисты за работою постукиваютъ себѣ; мальчики-кондуктора суетятся за какимъ-то спѣшнымъ дѣломъ. Вонъ по боковой вѣтви на платформѣ рабочую артель везутъ. Пѣсня откуда-то слышится, которую не можетъ заглушить даже порывистое пыхтѣніе маленькаго локомотива, точно уставшаго и озлившагося на людскіе голоса, перекричавшіе его.

— Тутъ у насъ, какъ бы вы думали, телеграфъ есть! — сообщилъ мнѣ А. А. Вагнеръ.

— Гдѣ же это?

— А отъ станціи проведенъ къ селу и заводамъ версты на три. Мы и въ этомъ отношеніи старались не отставать…

Хобаровъ даетъ свистокъ и поѣздъ двигается.

Мѣстность вся густо заселена. То и дѣло по сторонамъ дымятся деревни. Мы пробѣгаемъ мимо земледѣльческаго хутора, на которомъ пробуются всѣ изготовляемыя и изобрѣтаемыя здѣсь сельско-хозяйственныя машины и орудія: всѣ эти сѣялки, вѣялки, крупорушки, молотилки, — которыя на послѣдней одесской выставкѣ затмили англійскіе аппараты того же рода и чуть не впервые отняли у нихъ большую золотую медаль. Хуторъ точно прислонился къ красивымъ крутымъ берегамъ маленькой рѣчки, которая должна быть особенно хороша лѣтомъ, когда всю ее опушитъ зеленью, когда на нее налетятъ отовсюду цѣлыя тучи крикливой птицы и на тысячи голосовъ зазвучатъ онѣ, будя спокойный сонъ едва-едва всхолмливающихси окрестностей. Вонъ направо прошла узкая колея боковой вѣтви прямо къ чугунно-литейному заводу, каждый годъ изготовляющему до 100.000 пудовъ мелкихъ металлическихъ издѣлій. Оттуда показался дымокъ, — должно-быть платформы бѣгутъ къ Любохнѣ въ ея склады. Сытенькая лошадка рядомъ съ желѣзною дорогой торопится куда-то доставить телѣгу, которая какъ ни подпрыгиваетъ, какъ ни подбрасываетъ лежащаго въ ней мужика, а разбудить его очевидно никакъ не можетъ. Вонъ налѣво блеснулъ прудъ: точно серебряный кованный щитъ блеститъ его ледяная поверхность подъ солнцемъ. Березовая роща вытянулась надъ прудомъ. Въ причудливомъ узорѣ переплетающихся вѣтвей — черныя шапки какихъ-то гнѣздъ. Гдѣ-то въ шлюзѣ вода гремитъ, — голова идетъ кругомъ. Не хватаетъ глазъ и времени насмотрѣться на эту оживленную и полную интересныхъ деталей картину…

Въ нашъ вагонъ попало нѣсколько пѣвчихъ. Мальчики — чистенькіе, вымытые, въ исправныхъ сѣрыхъ армякахъ. Оказывается, что здѣсь ихъ при каждой церкви человѣкъ по шестидесяти. Занятія ихъ, впрочемъ, не ограничиваются однимъ пѣніемъ: они, сверхъ того, занимаются въ конторахъ, на телеграфѣ, въ чертежныхъ, вообще имѣютъ какое-либо болѣе серьезное дѣло. Впослѣдствіи изъ нихъ выходятъ прикащики, учителя, управляющіе заводами. Каждый изъ нихъ наперечетъ извѣстенъ Мальцеву и за каждымъ онъ наблюдаетъ, какъ за близкимъ ему человѣкомъ.

Совсѣмъ Америка… По сторонамъ дороги только-что сваленъ лѣсъ, изъ-подъ рельсъ ключи бьютъ, — просочились сквозь почву, — а нашъ поѣздъ бѣжитъ себѣ и знать ничего не хочетъ… Немного не доѣзжая Дядькова, водопольемъ смыло полотно. Одинъ вагонъ соскочилъ было съ рельсъ. Поѣздъ остановился. Черезъ минуту домкратомъ его поставили опять на рельсы и нашъ локомотивъ запыхтѣлъ опять, унося насъ въ царство крупнаго, Богъ-вѣсть какъ сохранившагося у заводовъ, лѣса… Вонъ въ сторонѣ поселокъ. Только дымъ отъ него виденъ.

— Тамъ у насъ десять дворовъ латышей поселилось.

— Какъ они попали сюда?

— Пришли и арендовали землю. Отличные, исправные хозяева! Намъ бы, русскимъ, съ нихъ примѣръ брать!…

III. Первая попытка частнаго телеграфа въ Россіи. — Кто его тормозилъ. — Нынѣшнее положеніе. — Оригинальные телеграфисты.

Всѣ здѣшніе заводы соединены между собою телеграфными проволоками. На каждой желѣзнодорожной станціи, почти въ каждомъ селѣ, есть телеграфныя конторы. Вся эта сѣть сдѣлана частнымъ лицомъ, на свои собственныя средства. Правительство не помогало ему. Примѣръ такой предпріимчивости, какъ въ желѣзнодорожномъ, такъ и въ телеграфномъ дѣлѣ — можно найти развѣ въ Америкѣ, но никакъ уже не у насъ. По крайней мѣрѣ я не знаю въ Россіи другаго уголка, гдѣ бы на сотни верстъ тянулись телеграфныя проволоки съ десятками конторъ и гдѣ бы все это была сдѣлано однимъ человѣкомъ безъ казенныхъ суммъ и, главное, безъ мундирныхъ спеціалистовъ. Въ настоящее время дѣло кипитъ. Съ утра до ночи и ночью со всѣхъ концовъ получаются депеши о всякомъ мало-мальски выдающемся событіи, нуждѣ, помощи, и распоряженія приходятъ такъ же быстро. Телеграфистами въ конторахъ и на желѣзныхъ дорогахъ служатъ тѣ же мальчики, кое-какъ обучившіеся этому дѣлу въ мѣстныхъ школахъ. Потомъ на практикѣ они сдѣлались прекрасными работниками и не оставляютъ желать ничего лучшаго.

Чтобъ оцѣнить эту предпріимчивость, нужно знать, какія усилія были потрачены ранѣе, чѣмъ первая депеша была передана изъ Дядькова по своей проволокѣ, и сколько оказалось необходимыхъ упорства и настойчивости, чтобъ оставить за собою право на это потомъ, когда сѣть уже начала дѣйствовать. Тутъ мало было одной затраты денегъ.

Прежде чѣмъ строить телеграфъ, слѣдовало испросить разрѣшеніе на это. Послали просьбу: ждали, ждали, — ни слуху, ни духу. Мальцовъ — не изъ тѣхъ людей, которые даромъ теряютъ время, особенно на безплодныя ожиданія. Онъ взялъ да и началъ работы. Онъ самъ и его дочь, княгиня Мещерская, верхомъ на коняхъ объѣхали мѣстности, намѣтили направленіе главныхъ линій; дѣло закипѣло и въ нѣсколько мѣсяцевъ сѣть уже была готова. Вслѣдъ за тѣмъ выписаны были книги, изучено самое производство, подготовлены къ нему мальчики, и аппараты заработали на сотни верстъ. Все это время просьба о разрѣшеніи построить телеграфъ заносилась въ одни регистры, изъ коихъ переводилась въ другіе, откладывалась, снабжалась справками, опять докладывалась, клалась подъ сукно и вновь выползала оттуда, заслушивалась единолично, обсуждалась коллегіально, — короче сказать, совершала обычное въ Россійской имперіи обращеніе свое вокругъ административнаго солнца. Въ то самое время, когда такимъ образомъ совершалось правильное теченіе дѣлъ, кто-то и написалъ въ Петербургъ, что телеграфъ у Мальцова уже дѣйствуетъ. Тамъ всполошились. Послѣдовало приказаніе рубить столбы.

Является въ Дядьково исправникъ съ министерскимъ предписаніемъ.

— Что такое?

— Да вотъ маленькое дѣльце тутъ… Пріѣхалъ къ вамъ уничтожить телеграфъ.

— То-есть какъ же это?

— А вотъ дайте народу съ топорами, — завтра начнемъ рубить столбы…

— Ну, ужь это, батюшка, вы сами съ топоромъ усердствуйте!

Начались переговоры. Едва убѣдили законную власть отобрать подписку въ томъ, что телеграфъ, пока не получится разрѣшенія изъ Питера, дѣйствовать не будетъ… Хорошо еще, что администраторъ попался сговорчивый, а то такъ бы и не бывать дѣлу. Пришлось пріостановить сообщеніе по проволокамъ, когда вездѣ уже началась корреспонденція и достаточно было подготовленныхъ самимъ Мальцевымъ къ этому дѣлу мальчиковъ-телеграфистовъ. Прошло шесть мѣсяцевъ, а ни слуху, ни духу. Справляются. Дѣло объяснилось по-россійски.

— Не посылаемъ чиновника потому, что не сказано, гдѣ вы его встрѣтите.

— Да вѣдь карта есть!

Наконецъ, является спеціально командированный изъ Питера мундирный техникъ.

— Слава Богу!… Привезли разрѣшеніе?

— Нѣтъ.

— Зачѣмъ же вы?

— Дайте мнѣ карту, я и уѣду.

— За тѣмъ васъ и посылали?

— Именно.

Взялъ карту и отправился въ Питеръ… Опять проходитъ достаточно времени, чтобы построить еще десять сѣтей. Наконецъ, является второй чиновникъ, важнѣе перваго. Грудь колесомъ, фуражка на затылкѣ. По-русски жуетъ, а не говоритъ, на Мальцева смотритъ свысока.

Здѣсь обрадовались, авось этотъ-де выручитъ.

— Поѣдемте, — предлагаетъ ему Мальцовъ, — покажите моимъ мальчикамъ, какъ надо дѣйствовать. Можетъ-быть у насъ что-нибудь и не такъ.

— Это неможна!

— Почему?

— Потово, что телеграфъ не должна дѣйствовать!

— Какъ это?

— Она дурно построена.

— Вы вѣдь еще его не видѣли?

— Нѣтъ, не видаль… А только неможна…

— Да какже нужно было сдѣлать?

— Нужна быль ждать.

— Да вѣдь мы ждали долго.

— И еще подождиль!

— Чего же?

— Чтобы мы прислала къ вамъ свой чиновникъ для постройка.

Видятъ, что идіотъ, ничего съ нимъ не подѣлаешь, — утвердился на своемъ и никакимъ рожномъ его не свернешь…

— Послушайте, — попробовали еще разъ, — да вѣдь вы же можете дать разрѣшеніе.

— Нѣтъ… И буду посмотрѣть… Разрѣшеніе должна приходила изъ Петерсбурхъ послѣ мене… Но только не будетъ, по тому телеграфъ дѣйствовать неможна!…

Бросили его. Проѣхалъ онъ по линіи и возвратился въ Питеръ… Опять проходитъ время, а телеграфъ стоитъ.

Въ третій разъ пріѣзжаетъ спеціально командированный чинъ.

— Ну, что? — бросаются къ нему.

— Привезъ разрѣшеніе.

Дешевы казенныя деньги въ Россіи, а время еще дешевле…

И замѣтьте, это продѣлали съ человѣкомъ, имѣющимъ въ Петербургѣ громадныя связи, знакомства, силу. Что же по всему лицу великой земли Русской приходится дѣлать простымъ смертнымъ? И виноваты ли мы, что предпріимчивость наша развивается такъ туго? Одни телеграфные нѣмцы наши могутъ хоть кого довести до одури. А вѣдь у насъ во всякой щели засѣли такія мокрицы и нѣтъ такихъ громовъ небесныхъ, которые могли бы выгнать ихъ изъ этихъ привольныхъ убѣжищъ…

Телеграфъ, проведенный такимъ образомъ, обошелся баснословно-дешево. Еще бы!… Проволока своя, столбы изъ своего лѣса, стаканчики сдѣланы на своихъ заводахъ. Казенныхъ строителей и техниковъ не было вовсе, а извѣстно, что одно составленіе смѣты потребуетъ больше расходовъ, чѣмъ весь телеграфъ… Проводя его здѣсь, приспособлялись къ мѣстности всюду, гдѣ находили это возможнымъ. Такъ, въ лѣсу столбовъ не ставили, а укрѣпляли проволоку къ крупнымъ деревьямъ. Сверхъ того и приспособленія свои устроены. Стаканчики усажены не на алебастровую массу, какъ въ казенныхъ телеграфахъ, а на засмоленную пеньку, которая не боится перемѣны погоды и той или другой температуры. Въ то время, какъ казенные поэтому зачастую разрушаются, здѣшніе держатся очень долго.

Финалъ этого дѣла всего комичнѣе.

Къ двумъ существующимъ проволокамъ телеграфа, которыя, по словамъ мундирныхъ техниковъ, не должны были дѣйствовать, правительство потомъ попросило у владѣльца позволенія прибавить свою третью проволоку и пользуется ею. Это ли не комедія!…

Всюду, гдѣ я ни посѣщалъ здѣсь телеграфныя конторы, работающіе въ нихъ телеграфисты въ сѣрыхъ армякахъ производили на меня самое отрадное впечатлѣніе. Осмысленныя лица ихъ и сознательная работа на вашихъ глазахъ невольно подкупали наблюдателя. Видишь, съ какими малыми средствами можно у насъ дѣлать большое дѣло, лишь были бы энергія и предпріимчивость, въ отсутствіи которыхъ, разумѣется, не мы виноваты. Въ то же время, видя эти дешовыя дороги, эти ни во что не обошедшіяся телеграфныя сообщенія, невольно задаешься вопросомъ, сколько лишнихъ денегъ — этого вычеканеннаго въ металлъ народнаго трудоваго пота — тратитъ казна на свои дорогія и, правда, не лучше служащія ей сооруженія. Въ такомъ ли видѣ были бы наши финансы, наше экономическое благосостояніе, еслибы хозяйственные способы, лѣтъ двадцать тому назадъ, смѣнили привольно практиковавшееся и никого не удивлявшее „хищеніе“?… Именно „хищеніе“, — благо хоть терминъ подходящій придумали… Интересно было бы сосчитать, сколько ушло такимъ образомъ милліардовъ и гдѣ, въ чьихъ загребистыхъ лапахъ, они находятся теперь, — интересно хоть какъ урокъ для будущаго!…

Кстати привести здѣсь нѣкоторыя цифры, относящіяся къ этому дѣлу.

Первыя 105 верстъ здѣшнихъ телеграфныхъ сообщеній, считая тутъ же и цѣнность аппаратовъ, всего обошлись въ 4.450 рублей. Ежедневное содержаніе телеграфовъ съ ихъ ремонтомъ стоитъ заводамъ около 1.500 рублей.

IV. Дядьково и хрустальная гута. — Копченые воробьи. — Рабочіе типы. — Стеклянный кисель и хрустальные метеоры.

Въ Дядьковѣ у станціи желѣзной дороги стоялъ чрезвычайно оригинальный экипажъ, что-то похожее на небольшой омнибусъ со входомъ позади и скамейками по бокамъ. Сверху на тонкихъ перекладинахъ держался кожаный зонтикъ съ полами, падавшими внизъ ихъ можно было застегивать и отстегивать отовсюду. Экипажъ этотъ запряженъ былъ превосходными лошадьми собственнаго завода, полученными отъ скрещиванія породъ верховой и крымской, доставляемой изъ таврическаго имѣнія „Гайванъ“. Кони эти красивы и сильны, съ ровною, размашистою рысью. Они неутомимы при долгихъ переѣздахъ. Они насъ мигомъ домчали къ господскому дому, передъ небольшимъ прудомъ. Величавая аллея вѣковыхъ березъ ведетъ къ главному подъѣзду… Отсюда видна часть села съ большою бѣлою церковью, стоящею на холмѣ, и строеніями гуты, изъ которыхъ клубился дымъ, подымаясь прямо къ безоблачному, ясному небу… Еще дальше виднѣлись каменные и деревянные дома мѣстныхъ крестьянъ, выстроенные на широкую ногу. Это скорѣе напоминаетъ уѣздный городокѣ, чѣмъ село, заброшенное въ глуши и живущее только однимъ хрустальнымъ производствомъ. Большія двухъэтажныя кирпичныя зданія больницы, конторы, магазина, двѣ крестообразно пересѣкающіяся, улицы обставленныя хорошими постройками, кучи дѣтей на улицахъ, обиліе воздуха и простора — производятъ чрезвычайно свѣтлое впечатлѣніе послѣ деревень, еще недавно мучившихъ душу своею неприглядною и безвыходною нищетой. Кромѣ прудовъ, работающихъ на заводъ и шлифовальни, черезъ Дядьково бѣгутъ еще три рѣчонки: Ольшанка, Жировка и Бѣлая, придающія лѣтомъ много очарованія этому пейзажу съ густыми березовыми рощами посреди села, съ пышною каймою стараго, кондоваго лѣса, подымающагося тутъ же за околицей.

Живой, энергическій старикъ, на обрамленномъ сѣдою бородой лицѣ котораго невольно выдавались умные сѣрые глаза, встрѣтилъ насъ въ господскомъ домѣ., Небольшаго, роста, лѣтъ осьмидесяти, онъ былъ быстръ въ движеніяхъ и силенъ, какъ молодой человѣкъ. Потомъ, когда я узналъ его ближе, я не разъ изумлялся неутомимости и выносливости этого на диво сложеннаго, точно для самой работы созданнаго природою на образецъ человѣка. По никогда не ослабляющейся энергіи онъ казался моложе насъ. Полную характеристику этой замѣчательной личности я дамъ въ слѣдующей главѣ. С. И. Мальцовъ былъ одѣтъ въ сѣрый армякъ, такой же, какой я видалъ и на его рабочихъ. Въ ту минуту, когда мы вошли къ нему, онъ живо и горячо спорилъ о чемъ-то съ однимъ изъ своихъ управляющихъ изъ крестьянъ, одѣтымъ въ такой же непритязательный костюмъ…

— Очень радъ васъ видѣть… Милости просимъ, смотрите и наблюдайте, — здѣсь есть что замѣтить!

Слишкомъ много даже, какъ оказалось впослѣдствіи, — настолько много, что на первый разъ я, уже привычный къ поѣздкамъ такого рода, просто растерялся въ обиліи интереснаго матеріала для наблюденія и не зналъ, на чемъ именно остановиться… Въ первый же день я рѣшилъ осмотрѣть знаменитую здѣшнюю гуту, т. е. хрустальный заводъ.

Хрустальное производство въ родѣ Мальцовыхъ ведетъ свое начало еще съ того времени, когда Русь порвала всякія сношенія съ Ганзой. Тогда одинъ изъ Мальцовыхъ отправился за границу и тамъ на мѣстѣ изучилъ новое для Московскаго княжества производство. Назадъ онъ вернулся уже знатокомъ хрустальнаго дѣла, да кстати привезъ со собою и мастеровыхъ „бусурманскихъ“, изъ нѣмцевъ. Для устройства гуты ему отвели землю близъ Трубчевска, а потомъ заводъ, уже дѣйствовавшій и работавшій на Москву, былъ переведенъ въ Гжатскъ. Весь этотъ округъ находился, какъ здѣсь говорятъ, „подъ Мальцевыми“. Они не только были хозяевами гуты, они воеводствовали въ этомъ краѣ. Ихъ въ свое время жаловали гербами, помѣстьями, уѣздами, но дѣла своего они не оставляли и прадѣдъ нынѣшняго владѣльца перенесъ свой хрустальный заводъ въ Радицу, гдѣ теперь производится оконное стекло. Въ 1790 году секундъ-майоръ Иванъ Мальцовъ нашелъ лучшимъ устроить большой хрустальный заводъ въ Дядьковичахъ, или нынѣшнемъ Дядьковѣ.

Гута поставлена на берегу богатаго водою источника, въ который нѣсколько пониже впадаютъ три рѣчки: Ольшанка, Жировка и Бѣлая. Ихъ водою пользуются шлифовальни и другія отдѣленія завода. Кварцевый песокъ на гуту привозится изъ Жиздринскаго и Дмитровскаго уѣздовъ. Поташъ доставляется съ Нижегородской ярмарки водою до Калуги. Изъ Бѣлевскаго и Новгородъ-Сѣверскаго уѣздовъ привозится глина, необходимая для дойницъ — громадныхъ вмѣстилищъ, гдѣ варится стекло. Прежде ее доставляли сюда даже изъ Финляндіи. Кварцевый песокъ на фабрику идетъ теперь свой, потому что его нашли достаточно въ Жиздринскомъ уѣздѣ. Передо мною цѣлыя горы этой серебристой, мягкой, сверкающей подъ солнцемъ массы. Во Франціи кварцевый песокъ нѣсколько лучше, потому и работать изъ него легче и дешевле. Около — паровая мельница для кварца, откуда доносится грохотъ жернововъ. Мы входимъ. Въ воздухѣ стоитъ бѣлая пыль, какъ и на мучной мельницѣ, лица, платья, волосы рабочихъ покрыты ею. По два жернова ребромъ бѣгаютъ въ каждой формѣ вокругъ ея оси и мелютъ кварцъ. Бѣлый налетъ сѣлъ на стѣны, имъ дышешь, онъ заползаетъ въ носъ, въ глаза, въ уши.

— Трудно? — обращаюсь я къ рабочему, внимательно слѣдящему за бѣгунками.

— Чего трудно!… Эта работа — легкая. Въ гутѣ трудно, потому тамъ на жарѣ передъ печью… А тутъ ничего.

— Ну, а грудь не болитъ?

— Чего ей болѣть!… Привышна.

Какія желѣзныя легкія нужны для этого!

Отсюда кварцъ поступаетъ вверхъ, въ амбары. Онъ уже совсѣмъ готовъ для плавки.

Рядомъ поташъ осаждается въ чугунныхъ котлахъ… Въ воздухѣ стоитъ специфическій запахъ. Блѣдныя лица завѣдующихъ этимъ дѣломъ кажутся еще болѣе блѣдными отъ полумрака, царствующаго здѣсь.

Готовыя уже массы матеріала доставляются къ гутѣ — громадному каменному зданію, внутри котораго, подъ высокою кровлей, гдѣ скопляется сумракъ, топятся и ярко сверкаютъ огневыми зѣвами своими три колоссальныхъ печи. Подходя ближе, вы замѣчаете, что каждая изъ нихъ устроена на двѣнадцать устьевъ, т. е. на двѣнадцать дойницъ. Въ каждой дойницѣ плавится по двадцать два пуда массы, смѣшанной съ битымъ хрусталемъ. Нужно двѣнадцать часовъ, чтобы масса сварилась. Изъ заставленныхъ заслонками устьевъ вырываются языки краснаго пламени. Отворили заслонки — и точно солнце сверкнуло намъ въ глаза. Совсѣмъ бѣлый солнечный блескъ. Едва замѣчиваются въ этомъ ослѣпительномъ сіяніи тоже бѣлые, раскаленные края дойницъ, сдѣланныхъ изъ англійской огнеупорной глины.

— Молочко наше пришли посмотрѣть? — встрѣтилъ меня сумрачный рабочій, возившійся у одного изъ устьевъ.

Сравненіе дѣйствительно было вѣрно.

Расплавленное стекло казалось яркимъ, самосвѣтящимся густымъ молокомъ. Рабочій зачерпнулъ его концомъ прута. Сумракъ, густившійся кругомъ, разомъ освѣтился. На желѣзномъ прутѣ бѣлымъ молочнымъ блескомъ ярко горѣлъ и тянулся длинными нитями комъ расплавленной массы…

— Вы завтра приходите, когда работа будетъ. Тогда у насъ интересно, — пригласилъ меня завѣдующій гутой крестьянинъ Хобаровъ…

Внизу — темные ходы подъ гуту. Мы спустились туда… Мрачные кирпичные своды озаряются только краснымъ зловѣщимъ отблескомъ дровяныхъ печей, устроенныхъ подъ стекловарнями. Мы обходили вокругъ какими-то жилами, узкими и тѣсными, точно черви проточили ихъ въ этой каменной, прочной, на вѣкъ сложенной, массѣ. Температура выше египетской, совсѣмъ какъ въ банѣ на полку, когда услужливый малецъ швыряетъ въ каменку шайку за шайкой воды и удушливый зеленый паръ набѣгаетъ оттуда и клубится подъ потолкомъ. Вонъ около одной изъ печей — сухой торсъ. Точно натурщикъ, стоитъ голый рабочій и преравнодушно смотритъ въ огонь. Другой рядомъ въ томъ же костюмѣ невинности подставилъ въ этой, и безъ того убійственной, жарѣ спину къ огню, а самъ беззаботно чинитъ себѣ штаны, не обращая вниманія на то, что злобные красные языки пламени дорываются къ самому его тѣлу… Оставляя эти печи, опять погружаешься во тьму и прохладу кирпичныхъ жилъ, гдѣ на первыхъ порахъ даже жутко становится. Такъ и кажется, что вся эта масса камня осядетъ и похоронитъ тебя подъ собою. Внизу въ печахъ, между дровами, пузырится, вскипаетъ, трескается и взрывается яркими звѣздами стеклянная лава.

— Какъ она попала сюда изъ варницъ?

— А бросать не умѣютъ. Мимо дойницъ прямо сюда и проскочила сверху.

— Куда же ее?

— Какъ выгребемъ, на простые стеклянные заводы, на бутылки, на грубыя издѣлія разныя пошлемъ. У насъ ничего не пропадаетъ.

Лава эта играетъ роль шлаковъ на желѣзныхъ заводахъ. Такъ же, какъ и они, горитъ красивымъ зеленымъ блескомъ и также тутъ не идетъ въ дѣло… Вернувшись на верхъ, мы вздохнули съ видимымъ облегченіемъ. Намъ показали спеціальную печь для варки колоритнаго хрусталя, другія для прокалки въ высокой температурѣ уже готоваго хрусталя — ранѣе, чѣмъ онъ подъ тисками приметъ должную форму. Вонъ громадная печь съ окномъ, гдѣ прокаливаются и выравниваются зеркальныя стекла. И все это сегодня было пустынно и безлюдно. Праздникъ, — работы нѣтъ. Только огонь дѣлаетъ свое дѣло, да стеклянное молоко съ глухимъ шумомъ и всхлипываніемъ кипитъ въ дойницахъ.

На другой день гута была неузнаваема.

Я остановился на ея порогѣ и долго оріентировался прежде, чѣмъ могъ дать себѣ отчетъ, куда идти, что дѣлать, гдѣ смотрѣть.

Гомонъ подъ высокою кровлей гуты; вокругъ стекловарницъ толпились цѣлые таборы рабочихъ… Какіе-то огненные комья летали въ воздухѣ; на первыхъ порахъ я даже не различилъ, что это такое. Дѣти массами мелькали между взрослыми отъ печей и къ печамъ; схватывая что-то ярко горящее, они убѣгали куда-то и опять являлись крикливыми толпами. Что-то спѣшное, лихорадочное совершалось кругомъ; слышался, сквозь говоръ и крики толпы, стукъ какихъ-то стеклянныхъ массъ, топотъ сотенъ ногъ, клокотаніе расплавленной жидкости въ дойницахъ, трескъ дровъ снизу… На встрѣчу попадались потныя, насупившіяся лица, люди съ открытой грудью, изнемогавшіе отъ зноя, — бабы, торопившіяся куда-то и мигомъ возращавшіяся назадъ. Стекловарницы горѣли всѣми своими устьями, слѣпя глаза солнечнымъ блескомъ этого свѣтящагося молока. Вокругъ стояла адская жара. Съ непривычки нельзя было и нѣсколько минутъ простоять на мѣстѣ. Когда я подошелъ къ одной печи, мимо меня то и дѣло пробѣгали къ другой, прокальной, дѣти восьми, десяти лѣтъ, неся туда на лопатахъ уже готовыя, но еще горящія краснымъ огнемъ, точно они сдѣланы были изъ отвердѣвшаго пламени, хрустальныя блюдца, солонки, пепельницы, раковины, стаканы, лампады и тысячи другихъ предметовъ, какъ-то мѣшавшихся въ глазахъ и въ памяти въ одну общую массу. Огни, мелькавшіе въ воздухѣ, оказались комьями стекла, выхватывавшагося изъ дойницъ на концахъ желѣзныхъ трубочекъ. Помахавъ такимъ комомъ въ воздухѣ и заставивъ его удлиниться, рабочій начиналъ дуть въ трубочку, огненный комъ пузырился, внутри образовывалась пустота, все увеличивавшаяся и увеличивавшаяся отъ притока воздуха… Потомъ тотъ же рабочій опускалъ этотъ горящій стеклянный пузырь въ деревянную форму, продолжая дуть въ трубочу, и стекло принимало требуемый видъ. Другой въ это же самое время обжималъ горлышко пузыря, третій обрѣзалъ его концы; изъ формы вынималась бутылка или графинъ уже готовый, но еще красный, точно какъ и тѣ вещи, о которыхъ мы сказали выше, состоявшій изъ отвердѣвшаго пламени, разбрасывавшій кругомъ рубиновыя искры. Ребятишки толпились уже около. Очередной хваталъ бутылку и бѣгомъ передавалъ ее въ прокаливающую печь. Отсюда она поступала въ другую печь, гдѣ ее докаливали… Другіе рабочіе обрѣзывали куски отъ свѣтящихся комьевъ, сколько имъ надо, бросали эти куски въ формы, нажимали прессами — и лампадка-пепельница или рюмка были готовы со всѣми узорами, тисненьями по мягкому еще стеклу. При этой работѣ уже стоятъ помощники. Когда, положимъ, блюдечко готово, но еще горитъ краснымъ блескомъ, помощникъ беретъ понтій (длинный желѣзный прутъ) съ кускомъ уже охладившагося хрусталя и дотрогивается имъ до донышка блюдца, оно тотчасъ же приклеивается къ хрусталю. Рабочій суетъ его на концѣ понтія въ печь и прокаливаетъ. Когда оно достаточно прокалилось, рабочій схватываетъ его и на томъ же понтіи тычетъ чуть не въ носъ третьему рабочему, который обравниваетъ вещь, поправляетъ ее, если та выгнулась, и потомъ, стукнувъ по краю, снимаетъ съ хрусталя. Готовое блюдце на лопатѣ уносятъ мальчики опять прокаливаться, но уже въ большую калильную печь, откуда также пышетъ прямо имъ въ лица невыносимымъ жаромъ.

Положительно теряешься, слѣдя за всей этой лихорадочною работой, невольно жмурясь отъ сотенъ комьевъ, точно какіе-то загадочные метеоры мелькающихъ въ сумракѣ, оставляя за собою огнистый слѣдъ.

— Какъ это вы ухитряетесь не ткнуть кому-нибудь въ носъ или не обжечь вообще кого-нибудь этими раскаленными кусками стеклянаго киселя.

— Пріобвыкли. Николи этого у насъ не бываетъ, потому по скольку времени при своемъ мастерствѣ стоимъ, не зря его дѣлаемъ!

Вонъ одинъ совсѣмъ пожелтѣвшій и высохшій отъ жары мастеръ сидитъ и ножницами срѣзываетъ края дутыхъ стакановъ. Выдуетъ ихъ изъ расплавленнаго киселя, чиркнетъ ножницами — и стаканъ готовъ. Остается его обравнять деревянною линеечкой. Она шипитъ и горитъ отъ прикосновенія къ стеклу, но оно тѣмъ не менѣе покорно принимаетъ желаемую форму.

— Что, у васъ каждый рабочій имѣетъ свое названіе?

— Да. Который изъ дойницы беретъ стекло — наборщикъ; который наливаетъ въ форму — наливщикъ, онъ же и обжимаетъ; который обравниваетъ да отдѣлываетъ — отдѣльщикъ; который беретъ на хрусталь и на понтій, чтобы прокалить въ печи — грѣвщикъ. Мальчиковъ и дѣвочекъ, принимающихъ стекло, одинаково называемъ — хлопчиками.

— Ну, а вещи, — напримѣръ, прессъ?

— Это не прессъ: это — станокъ. Это, вотъ, чѣмъ мы обравниваемъ — липовый лубочекъ; для развертки стекла или для сжиманія шейки и ножки у насъ пожни идутъ.

— Ну, а вонъ тотъ, что надуваетъ хрусталь, какъ называется?

— Задѣльщикъ.

Наливщикъ, отдѣльщикъ и формовщикъ составляютъ одну артель; они получаютъ съ сотни, причемъ распредѣляютъ заработокъ такъ, чтобы наливщику, котораго работа потяжелѣе, пришлось на 5 коп. больше, чѣмъ остальнымъ двумъ, уже дѣлящимся между собою по-ровну.

— Сколько же каждый изъ нихъ зарабатываетъ въ день?

— Когда-то много зарабатывали, а теперь больше рубля — трудно.

Прежде заработокъ былъ крупнѣе, потому что требованій на дорогія хрустальныя вещи оказывалось больше. Теперь спросъ упалъ до минимума, ибо иностранцы завалили рынки дешевымъ хрусталемъ. Прежде въ недѣлю приготовляли на здѣшнихъ гутахъ разныхъ вещей тысячъ на десять, теперь же не больше какъ на четыре. Качество французскаго кварца, напримѣръ, гораздо лучшее, притомъ же самая обработка тамошнихъ издѣлій обходится гораздо дешевле. Таможенныя пошлины тоже малы, такъ что заграничное производство убиваетъ русское.

Сложныя вещи работаются у другой стекловарницы.

Вонъ, напримѣръ, одинъ выдулъ, взбрасывая вверхъ на трубочкѣ, стеклянный пузырь, вдвинулъ его въ чашку, придалъ ему форму графина, обрѣзалъ у шейки остатки, приплюснулъ горло и подхватилъ на холодный хрусталь. Другой подбѣжалъ съ жидкою полоской стекла, обвернулъ имъ вокругъ — и вышелъ рубчикъ. Наливщикъ посадилъ графинъ шейкой на понтій, выхватилъ другой кусокъ жидкаго стекла, приклеилъ его, придалъ ему желаемую форму — вышли ножки. Пока графинъ еще горитъ краснымъ блескомъ, съ нимъ совершается другая операція: берется болѣе толстая сосулька, приклеивается однимъ концомъ къ шейкѣ и выгибается, приклеивается другимъ концомъ къ низу — и выходитъ ручка. Все это дѣлается съ такою быстротой, что не успѣешь досмотрѣть толкомъ, какъ мальчикъ уже бѣжитъ съ готовою вещью въ калильную печь. Вся хитрость въ этомъ случаѣ, поворачивая вещь во всѣ стороны, сохранить ея форму и правильность очертаній. На этой работѣ хорошіе мастера могутъ зарабатывать по два рубля въ день каждый.

Только часа черезъ два я могъ что-нибудь понять въ этой толчеѣ.

Четвертая печь здѣсь устроена для цвѣтнаго хрусталя. Его приготовляютъ, примѣшивая къ составу различныя металлическія окиси. При мнѣ выдѣлывали тутъ большую церковную свѣчу. Выхватили изъ дойницы громадный, тяжелый комъ, вмѣстѣ съ трубкой наливщикъ забрался на лѣсенку и тамъ съ платформы давай раскачивать въ воздухѣ и выдувать эту массу, принявшую сначала видъ большаго арбуза, а потомъ какого-то чудовищнаго, чуть не строфокамилова яйца. Яйцо это посадили въ деревянный цилиндръ и давай его разминать, пока оно не приняло должной формы длиннаго и совершенно правильнаго цилиндра. Тутъ зарабатываютъ много. Хорошій мастеръ до трехъ рублей въ день получитъ, но для этого требуется много знаній. Особенно, напримѣръ, при отдѣлкѣ разноцвѣтныхъ свѣчей, когда приходится накладывать цилиндръ на цилиндръ разныхъ колеровъ. Шлифовальщики потомъ снимутъ частями слои тутъ или тамъ и выходитъ въ концѣ концовъ изящный и красивый разноцвѣтный рисунокъ.

Въ общемъ вся эта картина гуты, ослѣпительно горящей устьями всѣхъ своихъ печей, въ высшей степени эффектна.

— Эй вы, гутенскіе воробьи, живо поворачивайтесь! — крикнулъ управляющій дѣтямъ, бѣгавшимъ у печей.

— Почему вы ихъ такъ называете?

— Да вѣдь, ишь, черномазые какіе, совсѣмъ какъ наши воробьи, что подъ крышей живутъ.

— Гдѣ это?

— Да вверху. Воробьи страсть это тепло и дымъ любятъ, — ну, и прокоптятся въ немъ. Гутенскіе воробьи что трубочисты — сплошь въ сажѣ. Они у насъ и гнѣзда тутъ между балками вьютъ.

Дѣйствительно, только теперь я обратилъ вниманіе на кровлю, между ея балками сновали цѣлыя стаи воробьевъ. Когда гомонъ въ гутѣ нѣсколько утихалъ, оттуда слышалось ихъ веселое и суетливое чириканье. Изъ трубъ стекловарницъ клубился вверхъ густый черный дымъ, и они то и дѣло пролетали черезъ него, — очевидно, это доставляло имъ особенное удовольствіе. Тысячи гнѣздъ лѣпилось у балокъ и стѣнъ кровли.

— У нихъ и маленькіе, только изъ яйца вылупятся, сейчасъ же прокоптятся.

— Наше дѣло чистое, оттого и птицы его любятъ! — философски замѣтилъ старый рабочій около.

— Наша работа самая справедливая! — согласились рядомъ другіе.

Гдѣ-то ударили въ колоколъ… Зазвонили и около гуты.

Рабочіе точно ждали этого, — разслышали сквозь свистъ пламени въ стекловарняхъ, сквозь бульканіе и кипѣніе киселя, сквозь грохотъ паровой машины. На перегонку бросились къ выходу. Не прошло и минуты, какъ гута опустѣла… Точно въ ней никого и не было, только воробьи чирикали подъ бревнами кровли, да ярко свѣтились печи въ сумракѣ этого громаднаго кирпичнаго сарая… Гдѣ-то уже далеко, далеко слышался говоръ разбѣгающейся толпы.

— Что это, обѣдать? — спрашивалъ я у старика, оставшагося со мною.

— Да. Два часа имъ полагается, а потомъ опять сюда… Десять часовъ въ сутки работаютъ у насъ.

— Тухнутъ ли когда-нибудь эти печи?

— Нельзя ихъ тушить: каждый разъ снова разжигать — дорого будетъ стоить.

— А во время праздниковъ?

— Народъ по недѣлѣ не работаетъ, а печи держутся. Закроемъ ихъ заслонками и шуруемъ (топимъ) снизу. Работа наша трудная! — прибавилъ онъ немного спустя. — Это, которые думаютъ, что на чугунныхъ заводахъ труднѣе, — совсѣмъ неправда!

— Утомительна?

— Нѣтъ. Тутъ больше сидятъ… Вотъ наливщикамъ, тѣмъ, которые надуваютъ стекло, тѣмъ и еще тяжелѣе. Грудь у нихъ хлибнетъ.

— Значитъ остальнымъ легче?

— Какъ сказать?… Теперь около печи сидишь — паритъ тебя. На холодъ выскочишь, ойметъ тебя морозомъ, — ну, и будь доволенъ!… Другіе отъ жары лѣтомъ прямо въ прудъ бѣгутъ; окунется и — готовъ, тащи въ больницу. Больница у насъ точно хорошая, а только на нашемъ дѣлѣ помереть легче легкаго. Теперь, которые шлифовальщики тѣ грудью слабнутъ, чахотка сейчасъ у нихъ.

Вообще нигдѣ и никогда я не встрѣчалъ у крестьянства легкихъ работъ.

V. Въ шлифовальняхъ и стеклянномъ магазинѣ. — Петербургское хамство. — Артисты и бабы. — Баба стеклянная.

Чѣмъ больше я всматривался въ это оригинальное царство труда и предпріимчивости, тѣмъ болѣе я пораженъ былъ самыми неожиданными для меня деталями.

Когда немногіе, видѣвшіе этотъ край, разсказывали мнѣ о немъ въ Петербургѣ, я получалъ весьма лестное понятіе о богатствѣ ихъ фантазіи. Мнѣ казалось это сказкою изъ „Тысячи и одной ночи“. Теперь на мѣстѣ я убѣдился въ томъ, что преувеличеній не было, что, напротивъ, очевидцы рисовали этотъ уголокъ съ его полутороста заводами и со ста тысячами рабочихъ слишкомъ блѣдными и тусклыми красками. Всюду видишь здѣсь дѣло и дѣло. Ничего для рекламы, ничего казоваго. Зданія бѣдны и некрасивы, стѣны ихъ облупились, заборы зачастую рушились, а между тѣмъ подъ ихъ неказистыми кровлями совершаются милліонныя дѣла, достигаются торжества русской промышленности надъ иностранною. Издѣлія, вышедшія изъ этихъ мастерскихъ, вырываютъ высшія преміи на выставкахъ у многочисленныхъ англійскихъ и французскихъ конкурентовъ, на милліоны расходятся по Россіи и если не даютъ громаднаго благосостоянія массѣ народа, то это потому, что по экономическимъ и таможеннымъ условіямъ иностранныя предложенія плохихъ зачастую, но болѣе дешевыхъ, машинъ забиваютъ здѣшнее. Мы считали до сихъ поръ невозможнымъ выдѣлку стальныхъ желѣзно- дорожныхъ бандажей въ этой мѣстности Россіи и встрѣтили ихъ тутъ доведенными до совершенства. До сихъ поръ только Обуховскій и Сормовской заводы занимались этимъ производствомъ. Локомотивы мы покупаемъ за границею, по наивному признанію одного инженера, потому, что здѣшніе выдерживаютъ двойной срокъ ремонта и потому невыгодны для техниковъ. Въ одно время со мною здѣсь оказался бывшій адъютантъ министра путей, сообщенія Бобринскаго, генералъ З--ъ. Онъ вернулся изъ Людинова съ недоумѣніемъ.

— Вы знаете, что я видѣлъ здѣсь, совсѣмъ перевернуло мои понятія.

— Почему?

— Это пощечина для меня, но я ей радуюсь. Это торжество русской промышленности, а я самъ когда-то дѣлалъ доклады о невозможности развить у насъ все, что теперь въявь возникло передо мною. Я еще не могу освоиться съ впечатлѣніями. Кругомъ совершается грандіозное дѣло, которое будетъ оцѣнено только впослѣдствіи.

— Если до тѣхъ поръ мы его не зарѣжемъ, заботясь болѣе объ иностранныхъ производствахъ.

— Я никогда не могъ думать, чтобы желѣзо въ Россіи вырабатывалось до такой крѣпости. Вы знаете, въ Людиновѣ мнѣ дали англійскій напильникъ и я попробовалъ имъ мѣстное желѣзо.

— И что-жь?

— Напильникъ стерся, а желѣзо цѣло. Это изящество машинъ, эта масса ихъ, это богатство моделей и усовершенствованій, придуманныхъ на самомъ заводѣ, ошеломляетъ меня.

Въ Дядьковѣ вмѣстѣ со мной былъ французскій техникъ, самъ хозяинъ большаго хрустальнаго завода, Гюитьеръ. Онъ съ недоумѣніемъ останавливался передъ здѣшнимъ хрусталемъ и стекломъ.

— Вы знаете, у насъ кварцъ лучше. Но я не могу понять, какъ здѣсь умѣютъ вырабатывать такія превосходныя издѣлія!

Съѣздивъ въ Ивотъ и Стеклянную Радицу, онъ высказался еще опредѣленнѣе.

— Здѣсь учить нечему. Здѣсь нужно учиться.

Старые заводы, облупившіяся стѣны — нигдѣ нѣтъ дворцовъ промышленности, поражающихъ васъ своею роскошью и колоссальностію затратъ. Только одно крайне необходимое. И еще болѣе, что подкупаетъ васъ здѣсь, вы видите, что тутъ думаютъ о народѣ, заботятся о немъ.

— Отчего вы не закроете такое-то производство, вѣдь спроса нѣтъ?

— Нѣтъ.

— Невыгодно значитъ?

— А куда я дѣну три тысячи людей, которые выросли на этомъ, которые сжились съ этимъ?

Все это создано въ пятьдесятъ лѣтъ одной жизни. Какая энергія и предпріимчивость! Невольно удивляешься такой безпримѣрной у насъ дѣятельности. И совершалась-то она совсѣмъ не при легкихъ условіяхъ. Исторія телеграфа повторялась во всемъ. Вездѣ тормозили дѣло всѣми средствами, находившимися въ распоряженіи у власти. На Мальцова смотрѣли то какъ на соціалиста, то какъ на фантазёра, то какъ на самодура. И всего комичнѣе, зачастую смѣшивали вмѣстѣ всѣ эти три эпитета. Ему не вѣрили. У него были и есть сильные враги — вся эта партія шаркуновъ и низкопоклонниковъ, всѣ эти титулованные дармоѣды, для которыхъ совсѣмъ непонятно самоотверженіе человѣка, уходящаго въ далекую деревню, въ народъ, работающаго съ нимъ, въ то самое время, когда онъ могъ бы бросить свои милліоны на хамство, развратъ, оргіи, на безумныя затѣи до мозга костей развратившихся прохвостовъ. Разумѣется, у него есть свои недостатки, — не ошибается только тотъ, кто не работаетъ, — но не на нихъ опираются ливрейные халуи, мнящіе себя антагонистами этого дѣла. Совсѣмъ не на нихъ. Чего я не наслушался ранѣе своей поѣздки сюда!…

— Вы увидите тамъ цѣлый гаремъ.

И вмѣсто гарема оказалась простая, почти монастырская жизнь, суровый трудъ съ утра до ночи, ненависть къ роскоши.

— Помилуйте, это эксплуататоръ! — кричали другіе.

Оказывается, эксплуататоръ въ голодные годы кормитъ народъ, платитъ за него подати, поддерживаетъ невыгодныя производства, чтобы людямъ было чѣмъ кормиться, схватывается за всякое новое дѣло ради прогресса производительности, зная, что оно не принесетъ ему никакой выгоды. Личный свой доходъ отдаетъ тому же дѣлу, живетъ его жизнью, и до такой степени вошелъ въ его интересы, что иныхъ и не понимаетъ. Этотъ эксплуататоръ болитъ сердцемъ за Россію. Это какая-то лабораторія идей и проектовъ, никогда не прекращающая своей дѣятельности, — паровикъ, пятьдесятъ лѣтъ находящійся въ состояніи кипѣнія, — человѣкъ, бросившій придворную карьеру, блескъ, спокойствіе, и все ради того, чтобы поднять благосостояніе такъ или иначе доставшагося ему уголка. Въ немъ много кажется страннымъ, многое необъяснимымъ, почему онъ дѣлаетъ такъ, а не иначе; но это — не самодурство, на которое ссылаются эти господа, а просто человѣку некогда тратиться на всевозможныя мотивировки и экспликаціи.

— Или говорить, или дѣло дѣлать — одно изъ двухъ.

И съ этимъ, разумѣется, нельзя не согласиться.

Въ одной изъ слѣдующихъ главъ постараемся дать характеристику этой личности, теперь же позволю себѣ сказать, что во время долгихъ своихъ странствій по Россіи я видѣлъ только еще одного такого же организатора, хотя тотъ стоялъ на противоположномъ полюсѣ, принадлежалъ къ совсѣмъ иному міру.

Я говорю объ отцѣ Дамаскинѣ, нынѣ уже успокоившемся подъ тѣнистыми кедрами Валаама.

Отецъ Дамаскинъ создалъ громадный Валаамъ, Мальцовъ создалъ эту Америку въ Россіи.

Но первый работалъ на святыхъ отецъ нашихъ Германа и Сергія, а второй — на народъ. Первый всѣ средства считалъ годными и вполнѣ освященными тою цѣлію, къ которой они способствовали. Первый преклонялся передъ наукою и образованіемъ, но самъ былъ невѣжественъ; второй получилъ солидное воспитаніе и научился всему настолько, что ему даже европейскіе ученые отдавали полную справедливость. Первый былъ только хозяиномъ, второй является и гуманистомъ. Оба не знали препятствій на своемъ пути и ломали ихъ, оба были чужды сентиментальности и заигрыванія съ общественнымъ мнѣніемъ; но когда первый, какъ монахъ, молчалъ передъ властію или хитрилъ съ нею, второй договорился и дообличался до полицейскаго надзора, существовавшаго надъ нимъ въ теченіе долгаго времени.

Что такое другіе наши заводскіе районы? — Разсадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего.

Пріѣзжайте сюда, вы не встрѣтите ни одного нищаго, а пьяные развѣ-развѣ въ Людиновѣ попадутся вамъ, да и то рѣдко. Тутъ есть семья, извѣстная строгость нравовъ, народъ грамотенъ и энергиченъ. Это не вырождающееся поколѣніе, какимъ является населеніе окрестностей, это — люди сильные и сытые. И все это создано своими средствами, безъ обращенія къ иноземцамъ. Тутъ ихъ не приглашали учить и володѣть.

Уголокъ этотъ — оазисъ, въ которомъ бы не мѣшало поучиться уму-разуму многимъ. Пріѣзжайте сюда и провѣрьте мои впечатлѣнія. Я могу ошибаться, и очень часто, въ мелочахъ и деталяхъ, но общее вѣрно.

Надѣюсь, читатели не посѣтуютъ на меня за это отступленіе.

Передъ нами еще цѣлый рядъ Дядьковскихъ шлифоваленъ и стеклянные магазины, не осмотрѣвъ которыхъ намъ нельзя выбраться отсюда…. Вмѣстѣ съ управляющимъ гутою я вошелъ въ первую шлифовальню.

На минуту я былъ оглушенъ.

Визгъ мѣдныхъ и стальныхъ пилъ, звукъ стекла, журчаніе воды, льющейся точно изъ тысячи источниковъ, грохотъ какихъ-то колесъ, пыхтѣніе машинъ и шорохъ неустанно работающихъ ременныхъ приводовъ вверху. Въ воздухѣ стоитъ какая-то пыль. Длинные ряды сидящихъ у станковъ рабочихъ пропадаютъ гдѣ-то далеко, далеко. Надъ самымъ ухомъ звенитъ хрусталь, точно жалуется на острую сталь, въѣдающуюся въ его прозрачную массу… Голосовъ не слышно. Еъ механическимъ звукамъ не примѣшивается ни смѣха, ни пѣсенъ. Люди кажутся неподвижными, какъ и самые табуреты, на которыхъ сидятъ они. Безмолвіе на первыхъ порахъ производитъ даже странное нѣсколько впечатлѣніе послѣ шума и говора гуты. Около меня за маленькимъ станкомъ сгорбился старикъ въ очкахъ и, подставляя подъ зубчатое стальное колесо только-что доставленный стаканъ, выводитъ на немъ узоры. Хрусталь скрипитъ и стонетъ, колесо живо проводитъ на немъ матовыя полосы, въ то время какъ сверху падаетъ на него вода, облегчающая работу колеса.

— Плачетъ, больно ему! — добродушно повернулся къ намъ рабочій, откладывая въ сторону готовое уже стекло. — Ступай отдыхай, да вымойся!

— Кому больно?

— А стакану. Ишь какъ пила въ него въѣлась!

Взялъ другой стаканъ и опять сжалъ губы. Опять нельзя сказать слова, потому что вниманіе при этомъ дѣлѣ требуется самое напряженное. Чуть зазѣвался, узоръ не вышелъ и стаканъ — въ домъ тогда. Такихъ, какъ этотъ старикъ, цѣлые ряды сидятъ. Все серьезные мастера; они и рабочими себя не считаютъ.

— Мы артисты! — поясняетъ одинъ. — Наше дѣло — рисунокъ, тутъ вкусъ нуженъ. Это — не ремесло.

— А что же? — переспросилъ я, изумленный способомъ выраженія его.

— Искусство! Мы это по образцамъ дѣлаемъ пока, а мнѣ случалось и по своей фантазіи. Знаете, такъ, какъ найдетъ…

— И выходитъ что-нибудь?

— Какже! Я и птичку могу на стаканѣ. Крылья распустила и летитъ, а подъ ней цвѣточекъ распустился, и бабочка на цвѣточкѣ съ лету держится… Какже не искусство, помилуйте! Мы природѣ подражаемъ. Возьмите теперь хоть бы пальмовый листъ. Отродясь я его не видалъ, а на стеклѣ дѣлаю. Лавры тоже. Либо собаку: лапу подняла и стоитъ. „Пиль“ ждетъ!

Но эта работа исключительная. Обыкновенно дѣлаютъ по образцамъ сотнями. Есть узоры любимые, предпочтительно цѣнимые покупателями, на которые „они идутъ“ точно рыба на наживку. Между „артистами“ этого рода есть очень молодые, даже мальчики. Тутъ нужна вѣрность глаза и нѣкоторое прирожденное изящество. Уже готовые стаканы идутъ бабамъ, которыя ихъ моютъ, вытираютъ и укладываютъ для отсылки въ складочные магазины. Бабы, поддаваясь общему настроенію, тоже молча исполняютъ свою работу.

— Что же вы зарабатываете въ день? — обратился я къ старику въ очкахъ.

— Разно. Мы задѣльно получаемъ. Когда семьдесятъ пять копѣекъ, когда рубль. Стаканъ стакану рознь. За одинъ копѣйка идетъ, а за другой и всѣ пять.

Есть зарабатывающіе въ мѣсяцъ по 25—30 рублей, если дѣло идетъ безъ прогуловъ; новички или манкирующіе своими обязанностями — по 18; „артисты“, хорошо знающіе свое дѣло и навыкшіе, получатъ и всѣ 35 или 40 рублей. Это уже нѣкоторымъ образомъ аристократія заводскаго труда. Тутъ они въ сѣрыхъ армякахъ щеголяютъ, а въ праздникъ непремѣнно въ черномъ сюртукѣ, какомъ-нибудь невозможно-яркомъ галстукѣ съ отчаянными разводами и непремѣнно въ яркихъ резиновыхъ галошахъ, хотя бы на небѣ не было ни облачка, а земля оказывалась сухою какъ камень. Лучшіе изъ „артистовъ“, — оставляю за ними это претенціозное названіе, — получаютъ работу, требующую большаго вниманія и осторожности, изъ дорого стоящаго матеріала. Церковныя, напримѣръ, хрустальная свѣчи, состоящія изъ нѣсколькихъ слоевъ разноцвѣтныхъ, наложенныхъ цилиндрами одинъ на другой, оплачиваются особо. Тутъ нужно шлифовальными камнями и пилами снимать одинъ слой по одному рисунку, другой по другому и самое дѣло требуетъ большаго навыка, потому вещь дорогая, а на одну линію промахнешься и все испорчено. За такою свѣчей „артистъ“ просидитъ двое сутокъ и получитъ три рубля. Тутъ заработокъ доходитъ иногда до 45 рублей въ мѣсяцъ.

— Эта работа трудная! — поясняетъ шлифовальщикъ съ сѣдою какъ лунь бородой и совсѣмъ босымъ черепомъ. — На ней сильно налягнуть надо. Хрусталь — толстый, разомъ-то не подается. Ты еще попотѣй надъ нимъ, тогда онъ тебя послухаетъ. И плачется же подъ инструментомъ, — такъ плачется, такъ плачется, точно живой!

Паровая машина, приводящая въ движеніе всѣ эти станки, пилы, ремни, жолоба, всю эту воду, льющуюся сверху, пыхтитъ все громче и громче, инструменты визжатъ все пронзительнѣе и пронзительнѣе, ремни вверху точно предупреждаютъ зловѣщимъ шорохомъ своимъ неосторожныхъ путниковъ не идти далѣе, по мѣрѣ того, какъ мы подходимъ къ шлифовальнѣ, гдѣ работаютъ колеса изъ камней твердой породы. Тутъ стекло оретъ во-всю. Камни, эти, быстро вращаемые ремнями, стираютъ съ него цѣлыя полосы, дѣлаютъ грани. Потомъ, чтобъ эти грани не оставались матовыми, съ ними тоже возня не малая: нужно ихъ сгладить и отполировать ручною деревянною линейкой. При каждомъ мастерѣ баба. Мастеръ передаетъ ей готовые стаканы или другую какую-нибудь вещь. Баба чиститъ ее, маляруетъ, полируетъ, вообще — отдѣлываетъ. Каждый мастеръ является съ своею работницей и уже платитъ ей онъ. Въ то время, какъ мастеръ-шлифовальщикъ въ этомъ отдѣленіи получаетъ въ день 90 коп. и въ мѣсяцъ можетъ заработать отъ 20 до 26 руб. его адъютантша подучитъ отъ 4 до 9 рублей въ мѣсяцъ. Плата эта для женщины не считается здѣсь особенно низкою, тѣмъ болѣе, что женатые мастера являются сюда съ своими женами.

— У насъ здѣсь поэтому какъ въ Ноевомъ ковчегѣ! — замѣчаетъ, улыбаясь, одинъ артистъ.

— То-есть?

— А все парами. Такъ парами приходимъ, парами и уходимъ.

Между шлифовальщицами есть очень красивые типы. Раскормленныя, сильныя женщины совсѣмъ не походятъ на тѣхъ выродившихся, истощенныхъ и чахлыхъ бабъ съ мякиннымъ брюхомъ и выраженіемъ какой-то тупой покорности въ лицѣ, которыхъ приходилось встрѣчать въ деревняхъ Смоленской и Калужской губерній, гдѣ голодовки и безработица истощили населеніе до послѣдней возможности.

Вонъ, напримѣръ, прехорошенькая дѣвушка съ глубокими голубыми глазами и цѣлою массой темныхъ волосъ на головѣ. Она сидитъ за станкомъ и держитъ стаканъ подъ пилой. Она тоже работаетъ съ мастеромъ суровымъ и несообщительнымъ, помѣщающимся тутъ же. Дѣлаютъ одну и ту же работу оба.

— Что же, они по-ровну дѣлятся?

— Какъ возможно!… Онъ беретъ себѣ двадцать, а ей пять рублей въ мѣсяцъ.

— Почему же такъ?

— Она не можетъ ни колеса поставить, ни узора вырѣзать безъ него.

Полируютъ, выходящія изъ-подъ станка шаршавыми, грани деревянными колесами, приводимыми въ движеніе тою же паровою машиной и тѣми же ременными приводами. Тутъ уже исключительно работаютъ бабы. Ни особаго умѣнья, ни силы для этого не надо. Изъ-подъ деревяннаго колеса грань выходитъ чистою и прозрачною. Дно у стакановъ шлифуется особо. За этимъ дѣломъ работаютъ пять мастеровъ и пятнадцать бабъ.

Еще одинъ этажъ, гдѣ почти исключительно работаютъ женщины.

— Тутъ все дѣвицы… При нихъ малость мастеровъ.

Дѣвицы весьма неказистыя, — настолько неказистыя, что роль прекраснаго Іосифа съ ними вовсе не представляется особенно затруднительною.

— Я думаю, строгость нравовъ здѣсь, какъ и на всѣхъ фабрикахъ, не особенная.

— Ну, это какъ… Эти себя соблюдаютъ. Онѣ, знаете, имѣютъ своихъ душенекъ, потомъ и замужъ за нихъ выходятъ, а такъ, чтобы въ родѣ размѣнной монеты во всѣ руки, — не случается. Наша баба съ умомъ. Она шалить — шалитъ… Играется, — отчего ей не поиграть? — а только съ оглядкой. Тоже и родители у насъ не какъ у другихъ.

— А что?

— Крѣпко въ рукахъ держутъ. Много воли не даютъ.

— Ну, вотъ, напримѣръ, мастера, которые съ женщинами работаютъ, неужто только однѣми встрѣчами здѣсь ограничиваются?

— Мастеру дать себѣ волю никакъ невозможно. Потому наша баба привязчивая, она его сейчасъ въ руки заберетъ и ничего ты съ нею, съ нашей бабой, не подѣлаешь. Поженитъ на себѣ!… А впрочемъ мы въ ихнія дѣла не входимъ. Мы только здѣсь надзираемъ, а что послѣ работы, намъ дѣла нѣтъ.

— Еще бы!…

— Теперь пожалуйте къ намъ въ матовню.

Матовней оказалось отдѣленіе, гдѣ наводятъ на хрусталь матъ. Грохотъ здѣсь страшный; онъ просто глушитъ; не слышишь сосѣда; видишь только, какъ онъ разѣваетъ ротъ. Какія-то невидимыя колеса грохочутъ, что-то визжитъ у самаго уха, гдѣ-то громыхаютъ какіе-то рычаги. Голова идетъ кругомъ.

Матовня — ящикъ. Туда бросаютъ пѣтуховъ, мальчиковъ съ сложенными для молитвы руками и подогнутыми колѣнями, барановъ, амуровъ, голубей, сидящихъ на яйцахъ, и таковыхъ же безъ яицъ, саркофаги, внутри которыхъ должно покоиться не тѣло какого-нибудь знаменитаго иностранца, а сливочное масло. Всѣ эти произведенія искусства поступаютъ въ матовню прозрачными какъ стекло, а выходятъ оттуда матовыми. Сильныя струи песку бьютъ въ ящикѣ со всѣхъ сторонъ, при помощи паровой машины, съ такимъ визгомъ и грохотомъ, что свѣтлые амуры, пустота которыхъ видна насквозь самому непроницательному человѣку, отъ ужаса покрываются матомъ. Молящіеся мальчики, бараны и пѣтухи тоже теряютъ свою дѣвственную прозрачность. Если надо навести матъ на одну какую-нибудь полосу или одно мѣсто, то вещь вставляется въ желѣзный футляръ, оставляя это мѣсто открытымъ. Есть матовня, куда вставляютъ приговореннаго къ избіенію пескомъ младенца. Пока крышка открыта, младенецъ невредимъ; но какъ только крышка опускается, механизмъ, вмѣстѣ съ движеніемъ ея петель, начинаетъ дѣйствовать и сильная струя песку бьетъ вверхъ такъ, что самая незапятнанная совѣсть не выдержала бы и потеряла бы подъ нею немедленно свой блескъ и чистоту.

Отдѣльный корпусъ занятъ работами „на кругахъ“, подтачивающихъ дна и края стакановъ. Тутъ работаютъ уже женщины. Имъ достается рублей по семи или восьми въ мѣсяцъ. Всѣхъ ихъ въ этомъ отдѣленіи девяносто пять. Имъ полагается десять мастеровъ мужчинъ.

Осмотрѣвъ гуту и шлифовальни, мы, наконецъ, выбрались на воздухъ.

Позади гремѣли станки, визжали колеса, слышался шумъ паровой машины, за то передъ нами была тишина яркаго дня. Весна вступила въ свои права, снѣгъ уже стаялъ съ солнопековъ, раннія птицы возились въ вѣтвяхъ березъ, на которыхъ уже показались красныя, словно налившіяся кровью, почки. Бодрящимъ тепломъ вѣяло съ юга. Направо на холмѣ бѣлая церковь была сплошь облита солнечными лучами. Гдѣ-то далеко, далеко пѣли пѣтухи, эти неустанные фальцеты русской деревни. Въ сторонѣ глухо падала вода изъ-подъ колесъ какого-то завода надъ прудомъ. Чистое небо разстилалось надъ нами, напоминая своею синевой близкую отсюда Малороссію.

— Однако успокоиваться на лаврахъ нечего!

— А что?

— Да вѣдь мы еще стекляннаго магазина не видѣли.

— Пойдемте.

Магазинъ тутъ же не далеко. Онъ занимаетъ большой двухъэтажный домъ изъ краснаго кирпича. Внизу кладовая, гдѣ работаютъ дѣвочки, завертывающія посуду въ солому. Принимаетъ ее у нихъ взрослый рабочій, укладывающій въ бочки для отправки все стекло, выработанное здѣсь. Этихъ бочекъ было безъ числа. Онѣ загромождали всю кладовую. Маленькія работницы дѣлали свое дѣло съ удивительно-серьезнымъ видомъ, хотя плутовскіе яркіе глаза то и дѣло забѣгали за окна, гдѣ свѣтило солнце и таялъ послѣдній снѣгъ.

— Что онѣ получаютъ?

— О, имъ платятъ недурно. Отъ трехъ до пяти рублей могутъ добыть въ мѣсяцъ. Онѣ у насъ совсѣмъ самостоятельны.

Для дѣтей это самая подходящая работа, не утомительная, не сложная; воздуха и простора здѣсь вдоволь и видъ поэтому у нихъ очень здоровый. Я вспомнилъ встрѣченныхъ на другихъ заводахъ подростковъ, изголодавшихъ, плохо-одѣтыхъ, босыхъ. Какое же сравненіе съ этими!

На большихъ столахъ посуда ревизовалась. Малѣйшая царапина или пузырекъ въ стеклѣ — и вещь шла въ бракъ, который, — смотря по тому, каковъ онъ, или идетъ опять въ дойницы стекловаренныхъ печей, или сбывается за безцѣнокъ. Бракъ этотъ могъ быть опредѣленъ только опытнымъ осмотромъ спеціалиста; Мы смотрѣли внимательно и ничего найти не могли. На верху болѣе изящныя вещи и дорогія. Бывшій со мною французъ, техникъ Гюитьеръ, пришелъ въ восторгъ отъ нихъ и не хотѣлъ вѣрить, что нѣкоторыя сдѣланы въ Россіи.

— Какая чистота хрусталя, какое изящество! — повторялъ онъ.

Старикъ Хабаровъ, управитель гутой, чуть не росъ на моихъ глазахъ отъ этихъ похвалъ, когда я ему переводилъ ихъ.

Тутъ кстати будетъ привести въ заключеніе нѣсколько цифръ: на Дядьковской хрустальной гутѣ работаетъ постоянно 1.435 человѣкъ, временно-„вспомогательныхъ“ приходитъ 1.500 ч. Первые изъ нихъ получаютъ въ годъ 162.778 руб., вырабатывая сырыхъ матеріаловъ 165.187 пуд., на 119.708 руб., изъ которыхъ выходитъ, издѣлій 8.252.275 штукъ, на 600.000 р. При этомъ сжигается дровъ около 5.000 квадр. саж., на 32.500 руб.

VI. Поѣздка въ Ивотъ.

Въ 13-ти верстахъ отъ Дядькова стоитъ деревня Ивотъ съ большою фабрикой оконныхъ стеколъ, на которой работаетъ 430 постоянныхъ и болѣе шестисотъ временныхъ рабочихъ. Администрація Мальцовскаго товарищества уплачиваетъ имъ ежегодно 70.000 руб., причемъ общій оборотъ фабрики опредѣляется въ 250.000 руб. Въ Ивотъ ведетъ прекрасно содержимое шоссе. Мы поѣхали туда, когда первая зелень ужь поднялась въ поляхъ, почки деревьевъ раскрылись и нѣжная молодая листва еще только расправлялась въ весеннемъ тепломъ воздухѣ. Зяблики и щеглы возились въ вѣтвяхъ. Ранній соловей запѣлъ было, но разомъ оборвался, — еще не было сумрака и тѣни для этого застѣнчиваго поэта. За то невѣдомо изъ какихъ деревень, вѣрно прятавшихся въ лѣсу или притаившихся въ лощинѣ, весь путь насъ преслѣдовало нахальное оранье пѣтуховъ, по-своему праздновавшихъ тепло и свѣтъ запоздавшей на этотъ разъ весны.

— Какъ хорошо! — невольно повторяли мы, прислушиваясь къ мягкому, дѣтскому лепету нѣжной листвы, къ печальнымъ посвистываніямъ и волги и рокоту ключей, упрямо державшихся подальше отъ солнца, въ лѣсной глуши и тѣни. Вотъ подъ темною стѣной сосноваго стараго бора съ корявыми, словно на что-то нахмурившимися, стволами и далеко вверхъ раскидывавшимися верхушками сверкнули спокойныя воды какого-то озера, тихія, сонныя. Казалось, онѣ боялись дрогнуть, чтобы не возмутить отразившаго въ ихъ глубинѣ голубаго, чистаго неба. Только изрѣдка, когда шаловливая рыбка, поднявшись поближе къ свѣту, схватывала мошку и, плеснувъ хвостомъ, уходила внизъ, по этому зеркалу бѣжали морщинки, серебрясь на солнцѣ. И оранье пѣтуховъ, и грохотъ нашего экипажа по твердому грунту шоссе, и топотъ копытъ застоявшихся наканунѣ лошадей — покрывалъ изрѣдка праздничный гулъ колоколовъ невидимыхъ церквей. Густые, тягучіе звуки благовѣста разносились среди этого покойнаго царства лѣснаго, точно расплываясь между его молчаливыми великанами. Вотъ вдали блеснулъ рядъ каменныхъ и деревянныхъ домовъ довольно красиваго и чистаго села.

Съ нами былъ С. И. Мальцовъ. Каждый разъ онъ въ поѣздки беретъ мѣшки съ пряниками, обдѣляя ими дѣтей, со всѣхъ сторонъ сбѣгающихся къ нему на встрѣчу съ криками: „дѣдушка, ура!“ Мальцовъ куда-то вышелъ изъ экипажа, дѣтвора сбѣжалась и остановилась въ ожиданіи его.

— Эхъ, вы, ребятенки, ребятенки! — заговорилъ съ ними кучеръ, который никакъ не можетъ опредѣлить, кого онъ любитъ больше — ребятъ или коней.

Дѣти сейчасъ запустили лапы въ ротъ и подошли поближе.

— А что, дѣдушка сегодня на ура много кидалъ?

— Много.

— Пряниковъ, значитъ, у него много запасено?

— Да, цѣлый мѣшокъ. Ишь, вонъ, въ экипажѣ мѣшокъ стоитъ.

Мальчики, косясь на меня и на бывшаго съ нами барона Рейхеля, заглядываютъ внутрь.

— Васька, гли, мѣшокъ-отъ!

— Онъ самый. Ишь, какой!

— Бѣла-ай!

— А что, Васька, сколько въ ёмъ, въ мѣшкѣ этомъ самомъ, будетъ?

— Поди, двадцать.

— Эхъ, ты! Я такъ думаю, ста три, а?

— Можетъ и ста три, — безпрекословно согласился Васька.

— А можно ли съѣсть ста три?

— Я бы съѣлъ.

— Ловкай!… Такъ бы тебѣ и дали одному.

— Отчего, ежели бы да мои были?

— Откель это?

— А мамка бы напекла. Сичасъ бы я съ ними въ лѣсъ и ну ѣсть.

— Одинъ бы и поволокъ?

— Нѣтъ, я бы Кузьку да Семку взялъ, чтобы сторожили.

— Сторожить бы зачѣмъ?

— А вы бы у меня отняли. Я васъ знаю, какіе вы.

— А вотъ бы и не отняли.

— Анъ, отняли. А Семка бы васъ за волосы.

— Мы тебя сами…

Неизвѣстно, къ чему бы привели эти дипломатическіе переговоры, еслибы вдали не показался Мальцовъ.

— Дѣдушка, ура! Сергѣй Ивановичъ, ура! — подкатились они ему подъ ноги.

— Ура, дѣдушка!

— Уля! — бѣжалъ со всѣхъ ногъ сзади, зажмурясь и разставивъ толстыя ручонки, какой-то бутузъ, очевидно безъ всякой вѣры въ возможность полученія пряника, а такъ, для исполненія необходимаго, по его мнѣнію, обряда.

Бабы — тѣ пуще дѣтей на пряники бросаются, опрометью, стремглавъ. Раскраснѣются ярче кумача. Кажется, вотъ-вотъ подъ колеса сейчасъ.

— Вы-то чего, вѣдь большія! — унимаютъ ихъ.

— Ишь ты… большія… Сладкаго-то и намъ хоцца… Большія! У меня вонъ ребятенки дома, — я имъ снесу.

— Вретъ Матреха, сама съѣстъ! — обличаютъ ее другія.

— И сама съѣмъ!… Все одно.

По обѣ стороны лѣсъ пошелъ удивительный. Кажется, у самыхъ заводовъ ѣдемъ, а лѣса цѣлы. Какъ это ухитрились здѣсь сохранить ихъ! Именно тутъ-то, въ краѣ, гдѣ горячка лѣсоистребленія и до сихъ поръ еще продолжается съ такимъ ожесточеніемъ, съ какимъ едва ли вѣрные католики уничтожали гугенотовъ въ Варѳоломеевскую ночь. Варѳоломеевская ночь русскаго лѣса, кажется, дотянется до тѣхъ поръ, пока уже нечего будетъ рубить. Знаменитыя около Брыни брынскіе лѣса изведены совсѣмъ. На мѣстѣ ихъ пустыри да чахлыя, жалкія нивы стоятъ. Тѣмъ болѣе чести этому краю, съумѣвшему вести свое заводское дѣло такъ, что всѣ эти зеленыя пустыни и до сихъ поръ манятъ васъ въ свою свѣжую глушь.

— Прежде у меня было тутъ 10.000 мачтовыхъ деревьевъ. Сокровище! Шапка валилась, когда бывало смотришь на нихъ, — говоритъ Мальцовъ.

— Куда же они дѣлись?

— Долго я держался, — думалъ, что для черноморскаго флота понадобятся. Штиглицъ пріѣзжалъ, милліоны давалъ за нихъ, — не отдалъ. Хотѣлъ Россіи послужить, а тутъ, послѣ Севастопольской кампаніи, флоту конецъ пришелъ. Что было дѣлать? Портиться ужь стали наконецъ, внизу загнивали, я и срубилъ ихъ. — Сколько лѣтъ эти заводы стоятъ у васъ?

— Стеклянные сто лѣтъ.

— Какъ же удалось вамъ лѣса сберечь?

— Очень просто: мы рубили съ толкомъ. Пока одно рубили, другое выростало. И на сторонѣ покупали топливо для заводовъ, чтобы своего не тратить.

Вообще, во всемъ и вездѣ видна опытная и твердая хозяйская рука. Несмотря на то, что къ Ивоту и дальше строится желѣзная дорога, шоссе продолжаютъ поддерживать гравіемъ или фосфатомъ. Проѣзжавшіе здѣсь въ распутицу весною не нахвалятся дорогой. Интересно, въ какомъ бы видѣ была она въ казенномъ управленіи… Во всемъ и вездѣ видны оригинальныя усовершенствованія. Телѣга встрѣтится: присмотритесь къ ней и — замѣтите, что колеса ея особаго устройства. Деготь заливается разъ въ недѣлю и снять ихъ нельзя, такъ какъ они сдѣланы нераздѣльно отъ своихъ осей.

— У насъ все такъ! — гудитъ басъ рабочаго Слюосарева, взятаго вмѣстѣ съ нами въ Ивотъ.

— Что все?

— У насъ все по-особому, по-своему. Сколько мы это дѣйствовали…

Точно изъ пустой бочки несутся звуки изъ этого замѣчательнаго горла. Слюосаревъ не только рабочій, онъ и пѣвчій — первая здѣшняя октава. Слюосаревъ гордится этимъ гораздо больше, чѣмъ какой-нибудь сенъ-домингскій генералъ своимъ пѣтушьимъ мундиромъ.

— У меня голосъ былъ прежде, — баситъ онъ. — Самъ архіерей удивлялся. Этакого, говоритъ, баса — невозможно.

— У твоего сына, говорятъ, хорошій голосъ.

— Да… Ну, да что!… У нынѣшнихъ какіе голоса. У нихъ это такъ, баловство одно.

— Однако.

— Ну-ка, пусть онъ „и воемогущу“ возьметъ. Нужно какъ, чтобы стекло какое около — въ дребезги. А нынѣшніе этого не могутъ. Помилуйте, и архіерей говоритъ: „у тебя, Слюосаревъ, невозможно“.

Опять лѣсъ, опять молчаніе. Точно эти безмолвныя сосны навѣваютъ на душу какое-то особенное благоговѣніе. Словно между колоннами церкви стоишь среди этихъ деревьевъ.

— Скоту плохо! — слышится въ сторонѣ басъ Слюосарева, низводящій васъ изъ „храма“ прямо въ будничную обстановку.

— А что? — спрашиваетъ Мальцовъ.

— Оченно плохо… и даже совсѣмъ невозможно.

— Да, знаю, знаю. Громадный запасъ былъ, а весь вышелъ. Помогали крестьянамъ, — теперь сами остались на бобахъ. Поздняя весна.

— Ржавую солому, которая…

— Ну?

— Опаришь кипяткомъ — ѣстъ… Скоту-то ѣсть даютъ… Жмачку тоже.

Жмачка — это выжимки изъ конопли во время выдѣлки масла.

— Жмачку въ голодные годы и люди ѣли.

— Хорошо! — баситъ рабочій.

— Что хорошо?

— Очинно даже прекрасно… жмачка эта самая… Въ сороковомъ году мы ее съ мукой мѣшали… Рубль цѣна тогда хлѣбу была. — Нынче хуже, — до рубля семидесяти доѣхало.

— Да, это точно… Произволеніе.

Лѣса прошли немного въ сторону. Вонъ громадный Ивотскій заводъ, закопченый, весь въ балочныхъ переборахъ. Внутри ряды стекловаренныхъ печей, въ устьяхъ свѣтится стеклянный кисель. Снизу слышится трескъ дровъ. Въ гутѣ никого нѣтъ. Сегодня праздникъ и народъ весь отдыхаетъ. Газъ, проведенный отъ дровяныхъ печей снизу въ сварочныя печи, горитъ въ нихъ бѣлымъ огнемъ. Полъ весь усыпанъ осколками стекла. Вонъ какой-то парень босикомъ бѣжитъ черезъ пустую гуту. Какую кожу нужно имѣть на ногахъ, чтобы выдержать это!

— Что это онъ, босикомъ?

— Это не нашъ… Пришелъ работы просить, — ну, мы его и взяли. Пущай кормится.

Стекло, устлавшее полъ, поблескиваетъ отъ скудныхъ солнечныхъ лучей, едва-едва проникающихъ сюда сквозь балки кровли. Въ ихъ сумракѣ затѣяли возню воробьи.

— Ишь, подлые! — злится на нихъ Слюосаревъ.

— А тебѣ что?

— Помилуйте, — гудитъ онъ, — безпорядки!

Ивотская фабрика оконныхъ стеколъ основана, семьдесятъ пять лѣтъ тому назадъ, въ Чернятенской дачѣ, на рѣчкѣ Ивотѣ. Въ теченіе этого времени дѣло здѣсь такъ расширилось, что, напримѣръ, еще въ 1865 году здѣсь работало только 80 человѣкъ, а теперь ихъ всѣхъ, считая съ вспомогательными рабочими, около тысячи. Каждый изъ мастеровъ въ теченіе двѣнадцати часовъ работы выдуваетъ изъ жидкаго стекла до 100 цилиндровъ или, какъ здѣсь говорятъ, холявъ. Эти цилиндры помѣщаются въ печь для прокаливанія. Прокаливъ, цилиндръ разрѣзаютъ и переносятъ въ распускную печь, въ которой отъ нагрѣванія онъ развертывается и обращается въ листъ. Потомъ его для постепеннаго охлажденія переводятъ въ другія печи.

Не успѣли мы еще пройдти гуту, какъ со всѣхъ сторонъ сбѣжался народъ.

Началась своеобразная бесѣда.

— Хлѣба мало… Совсѣмъ извелись… Ни самимъ, ни скоту.

— Это, братцы, ужь сдѣлано. Хлѣбъ вамъ выдадутъ. Да какъ это можно, чтобъ у своихъ хлѣба не было!

— Это не свои, — вмѣшался управляющій.

— А какіе же?

— Со всѣхъ сторонъ народъ валомъ валитъ. Вездѣ закрываются фабрики или уменьшается производство.

— Да какъ же я за чужіе грѣхи долженъ платиться? У меня своихъ рабочихъ сто тысячъ, а тоже дѣло плохо, нѣтъ заказовъ. Нужно уменьшить и сократить дѣло. Что же съ вами-то мнѣ?

— Будьте благодѣтелемъ. Вамъ Господь…

— Да вѣдь, братцы, ну съ чужихъ фабрикъ еще тысячъ нѣсколько распустятъ и всѣ ко мнѣ придутъ? Тогда вѣдь у меня и для своихъ не хватитъ.

Началось моленіе о хлѣбѣ.

— Что тутъ дѣлать? Вижу самъ, нужда настоящая. Люди не милостыню, а работы просятъ.

— Дѣтокъ жалко… Дѣтки не ѣмши, — всхлипываетъ чей-то голосъ.

— Ну, братцы, ладно. Какъ-нибудь до новаго хлѣба продержимся. Такъ я васъ не оставлю. Общая тягота. Другъ за друга, а Богъ за всѣхъ. Что дѣлать, ребята, чужіе отбиваютъ у насъ всѣ заработки!…

— Пока ты съ нами, — не помремъ!

— Ну, ладно, ладно.

Въ Ивотѣ прекрасная церковь. Окна и во всѣхъ церквахъ иконостасы здѣсь изъ Дядьковскаго хрусталя. Они чрезвычайно эффектны, а въ Ивотской церкви престолъ устроенъ изъ такого же стекла съ украшеніями, и рѣзьба почти художественна. Всѣ пошли въ церковь; я зашелъ туда тоже. По селу не видать пьяныхъ; въ церкви стоялъ народъ чисто одѣтый, не мало было и черныхъ суконныхъ сюртуковъ. Заработки въ Ивотѣ нѣсколько меньше, чѣмъ въ Дядьковѣ. Чернорабочій получаетъ здѣсь до 15 руб. въ мѣсяцъ, а на хозяйскихъ харчахъ — 10; выдувальщикъ-мастеръ — отъ 25 до 40 р., смотря по тому, сколько стеколъ онъ сдѣлаетъ. Мастера такого рода всѣ на своемъ содержаніи. Подростки зарабатываютъ отъ 3 до 5 руб. Поденная плата случайнымъ рабочимъ разсчитывается отъ 35 до 65 коп. на своихъ харчахъ. Варщики, разгибальщики, рѣзчики и прокатывальщики — отъ 20 до 25 р. Женщины (большая странность) зарабатываютъ здѣсь наравнѣ съ мужчинами — отъ 25 до 30 руб. Самый послѣдній разрядъ чернорабочихъ на конторскомъ содержаніи получаетъ каждый по 6 р. въ мѣсяцъ.

— Просто не знаемъ, что дѣлать съ рабочими, — задумывается управляющій.

— А что?

— Да видѣли сами, какая толпа привалила! Изъ Могилевской губерніи приходятъ: и тамъ работы остановились, заводы закрыты! И наши оскудѣли тоже за послѣднее время. Очень ужь дѣлежи ихъ раззорили. Пока старики жили — и семьи держались. А теперь до чего дошло, можете себѣ представить: въ одной хатѣ приходится служить четыре молебна, потому что четыре семьи здѣсь и каждая знать не хочетъ другую. Богъ знаетъ, до чего дошло! А тутъ еще хлѣба мало. Можно бы коней выгнать на работу, да отъ безкормицы они такъ ослабѣли, что по крайней мѣрѣ недѣли три пройдетъ прежде, чѣмъ они будутъ куда-нибудь годны. Всѣ молодые побѣги ельника пообъѣли, кору жуютъ!

Коней этихъ я видѣлъ здѣсь: съ ногъ валятся; шерсть клочьями; гдѣ какъ войлокъ сбилась, гдѣ совсѣмъ со шкуры слѣзла; чуть-чуть переступаютъ нога за ногу. За то обстроено это село чудесно. Большія избы, между ними много каменныхъ домовъ, выстроенныхъ наиболѣе выдѣлившимися своею исправностію рабочими. Имъ хозяинъ подарилъ кирпичъ на стройку, а другимъ лѣсъ на избы. И какой лѣсъ пошелъ на это дѣло — крупный, цѣлый!… На улицахъ — бабы въ яркихъ костюмахъ и платочкахъ и парни, довольно прилично одѣтые. Встрѣчаются въ лаптяхъ и оборванные: это — пришлые, ищущіе куда бы пріютиться, гдѣ бы найдти работу.

— Что тутъ дѣлать?! — раздумываютъ здѣсь. — Вѣдь не милостыни просятъ, а навалило тысячъ сорокъ народу и одного только хотятъ — работы. А работы нѣтъ. Нужно что-нибудь придумать для нихъ.

— Ко мнѣ милости просимъ! — обратился къ намъ молодой священникъ интеллигентной наружности. — На новоселье.

Новенькій домикъ его совсѣмъ съ иголочки, уютный, красивый. Внутри сосной пахнетъ. Нигдѣ пылинки нѣтъ. Чистенькіе коврики, приличная мебель, піанино, гардины на окнахъ, довольно цѣнная лампа, какія-то книги, въ углу, на столахъ шитыя шелкомъ салфетки. Выглянула-было молоденькая красавица-жена и спряталась опять. Она была тоже въ здѣшнемъ мундирѣ-сарафанѣ, хотя изъ довольно дорогой матеріи.

— Вы ее простите. Она у меня степнячка. Застѣнчивая еще.

Упросили ее выйдти. Совсѣмъ растерялась, покраснѣла какъ маковъ цвѣтъ. Вошли двое большихъ гимназистовъ-классиковъ.

— Ваши родственники? — спрашиваю у священника.

— Нѣтъ. Это сыновья здѣшняго крестьянина, управляющаго гутою.

Всѣ управляющіе заводами — изъ крестьянъ. Они выросли на глазахъ; другихъ сюда не берутъ вовсе. Дѣти ихъ уже учатся въ университетахъ и гимназіяхъ. Каждый изъ отцовъ здѣсь старается дать имъ какъ можно болѣе образованія. Дочери тоже учатся въ городахъ въ женскихъ гимназіяхъ или пансіонахъ, такъ что лѣтъ черезъ десять въ эту, пока еще темную, русскую Америку войдутъ массы свѣжаго, развитаго и умнаго молодаго народа, который, разумѣется, съумѣетъ придать краю болѣе привлекательности и силы. Даже простые рабочіе — и тѣ охотно посылаютъ своихъ дѣтей въ школы. Разумѣется, встрѣчаются и другіе примѣры. Разъ является, напримѣръ, къ одному изъ управляющихъ мальчишка.

— Чего тебѣ?

— Въ школу хочу.

— Чудесно. Ну, ходи, — я скажу,

— А сколько вы мнѣ положите?

— Какъ это, сколько?

— Поденно, либо въ мѣсяцъ.

Управляющій расхохотался.

— Пожалуй, кормить тебя будемъ.

— Изъ-за харчей однихъ учиться не стану!

Съ тѣмъ и пошелъ себѣ обратно.

На другой день, когда начались работы въ гутѣ, я отправился туда. Пришлось попасть въ амбаръ; тамъ все было заставлено цилиндрами бемскаго стекла. Нѣкоторые были выше сажени, встрѣчались и болѣе. При каждомъ нашемъ шагѣ эти цилиндры вздрагивали и звенѣли, точно по нимъ пробѣгалъ легкій вѣтеръ, будя какія-то необычайно пріятные звуки. Для развертки этихъ стеколъ тоже придумано особое приспособленіе. Громадная круглая печь, въ которой движется большой кругъ при помощи скрытаго механизма. Громадный цилиндръ бемскаго стекла, предварительно накалившійся, разрѣзываютъ и кладутъ плашмя на движущійся кругъ въ одно устье печи. Кругъ, вращаясь, медленно продвигаетъ его къ другому устью. Въ это время отъ жару цилиндръ развертывается и образуетъ листъ, но еще коробящійся, неровный. Тогда особеннымъ инструментовъ (мягкимъ брускомъ, придѣланнымъ къ длинной ручкѣ) мужикъ разглаживаетъ его въ печкѣ же. Изъ-подъ бруска сыплятся красныя и золотыя искры; стекло шипитъ, точно злится на операцію, которой его подвергнули. Когда оно окончательно распрямится, его или оставляютъ цѣлымъ, или разрѣзаютъ на части.

Кучи дѣтей путаются подъ ногами, есть и неработающіе, — благо въ гутѣ просторно и весело. Что воробьи на верху между балками крыши, то и они внизу. Замѣчательно красивыя бабы тутъ же около своихъ мужей, нѣкоторыя даже съ грудными малютками на рукахъ. Все это придаетъ гутѣ совсѣмъ особый отпечатокъ — чего-то семейнаго, ничего не имѣющаго общаго съ фабрикой и заводомъ.

— Что значитъ гута?

— Отъ нѣмецкаго Hut — стеклянный заводъ.

Такъ это и осталось. Такъ и крестьяне зовутъ свои фабрики.

Когда мы возвращались назадъ, подъ теплымъ дождемъ, шедшимъ наканунѣ, пышно распустившаяся зелень слегка колыхалась отъ теплаго южнаго вѣтра. Иволги пересвистывались въ лѣсахъ, задорно пѣли синицы. Дивные сосновые боры опять обступали насъ отовсюду, точно хотѣли захватить въ свое сплошное, тихое, заколдованное царство.

Вечеромъ смѣлѣе соловей пѣлъ свою задумчивую пѣсню; откуда-то издалека доносился красивый и звучный женскій голосъ.

VII. Знеберь.

Знеберь — царство бутылокъ. Если вы спросите крестьянина отсюда, чѣмъ онъ живетъ:

— Мы бутылкой живемъ! — отвѣтитъ онъ вамъ. — Намъ безъ бутылки помирать надо. Тутъ, другъ, во какъ… вся округа бутылкой питается.

И дѣйствительно, Знеберскій заводъ вырабатываетъ въ годъ до двухъ милліоновъ бутылокъ.

Тотъ же лѣсъ по обѣимъ сторонамъ: густой, красивый, вырощенный на волѣ безъ топора и безъ пилы. Старая дорога углубляется въ самую чащу, гдѣ слышится только меланхолическое посвистываніе иволги, да крики неугомонныхъ синицъ.

— Послѣднее время путь этотъ доживаетъ… И пора ему на покой, — много послужилъ онъ.

— Развѣ будетъ другая дорога?

— Узкоколейную желѣзную строимъ. Нужно поднять производительность этой мѣстности, а то заграничная бутылка начинаетъ вытѣснять. Какъ удешивится путь, тогда мы поборемся.

На этотъ районъ удивительное вліяніе имѣли маленькія чугунки — первый примѣръ у частныхъ людей въ Россіи. Узкоколейныя чугунки мѣстнаго типа обходятся отъ 7 до 9.000 р. за версту и требуютъ самыхъ ничтожныхъ цифръ на свою эксплоатацію.

Въ Знеберь такая же дорога окончится къ зимѣ. Она тоже пройдетъ этимъ тѣнистымъ, этимъ свѣжимъ и крѣпкимъ лѣсомъ.

Черезъ два или три часа вдали мелькнули старыя постройки. Громадная гута, очевидно давно невидавшая ремонта, вырѣзалась на свѣтломъ фонѣ яснаго неба всѣми своими горбами и неуклюжими кровлями. Дѣтвора сбѣжалась кругомъ намъ на встрѣчу и сплошною стѣной стала, тараща глаза на давно невиданныхъ посѣтителей. Внутри гуты прохладный сумракъ, точно въ подземелье вошли какое-то. Подъ ногами хрустятъ обломки стекла. Кучи золы по сторонамъ. Цѣлыя стаи воробьевъ развозились кругомъ. Длинная печь безъ дойницы, точно открытый археологами древній саркофагъ, по срединѣ; въ одинъ общій резервуаръ ея, когда мы входили, сыпали обломки старыхъ бутылокъ. Шумъ стекла на минуту покрылъ и дѣтскіе крики, и громкое, нахальное оранье воробьевъ, и говоръ толпы рабочихъ, стоявшихъ въ сторонѣ. Разгорѣвшіеся любопытные дѣтскіе глаза торопливо высматриваютъ насъ, точно боясь, что вотъ-вотъ мы исчезнемъ въ одно мгновеніе ока. Сверху широкая полоса свѣта прорвалась въ дыру, оказавшуюся между балками кровли, и ярко ложится внутри гуты, выхватывая изъ окружающаго сумрака маленькую дѣвочку въ кумачномъ сарафанчикѣ съ большими полуиспуганными глазами и цѣлымъ ворохомъ бѣлокурыхъ волосъ на головѣ. Носъ весь у нея въ сажѣ, пальцы тоже. Одинъ какъ былъ въ носу, такъ и остался.

— Здравствуй, Сандрильона! — обернулся я къ ней.

Вспыхнула, покраснѣла, посмотрѣла на подругъ и медленно отступила назадъ въ сумракъ. Теперь яркій лучь сверху игралъ только на осколкахъ стекла, да на сѣрой массѣ саркофага, гдѣ варилась бутылочная масса. Въ другую скважину кровли скоро тоже прорвались солнечные лучи, точно золотыя нитки протянувшіяся внутрь, но они пропадаютъ не дойдя до полу, точно боятся этой тьмы, не осиливаютъ ея. Вотъ навалила толпа зенберскихъ бабъ. Всѣ въ яркихъ костюмахъ: желтые съ краснымъ и зеленымъ. Одна стала подъ широкую полосу свѣта — точно загорѣлась вся.

Когда-то всѣ одѣвались такъ. Теперь только въ деревняхъ, которыя подальше, еще остались эти костюмы. Остальныхъ одолѣваетъ страсть къ отвратительному однообразію неуклюжаго городскаго костюма.

А между тѣмъ въ этой оригинальной яркости красокъ, въ самыхъ неожиданныхъ сочетаніяхъ ихъ, всѣ женщины казались красивыми. Какъ это не хватаетъ у людей вкуса одѣваться не какъ принято, а какъ лучше. Похожій на это платье, костюмъ поселянокъ южной Франціи — въ Арлѣ удержался до сихъ поръ. Его не могли осилить ни мода, ни нивелированные вкусы гальскаго мѣщанства. У насъ, къ сожалѣнію, на этотъ счетъ поподатливѣе. На нѣкоторыхъ изъ здѣшнихъ бабъ были даже нашиты позументы, какъ жаръ горѣвшіе подъ солнцемъ. Гдѣ было посвѣтлѣе, я, случайно посмотрѣвъ вверхъ, увидѣлъ балки кровли, сплошь облѣпленныя гнѣздами.

— Что это у васъ, — неужели воробьи?

— Да, они тутъ птенцовъ страсть сколько выводятъ. Самая гутёнская птица. Они очень дымъ этотъ любятъ. Безъ нихъ бы и работать скучнѣе было.

Не успѣлъ я отойти, какъ позади послышался плачъ. Смотрю, какая-то баба бросилась въ ноги хозяину.

— Что ты, что ты!… Это, матушка, передъ Богомъ только.

— Отецъ родной, помоги! Двое дѣтей остались. Ѣсть нечего.

— Хабаровъ!… Дѣйствительно нуждается?

— Да.

— А паекъ ей выдаютъ?

— Ея мужъ не у насъ работалъ.

— Назначь ей. Пускай кормится съ дѣтьми, пока выростутъ. Избу дай, если плоха. Мальчики подымутся, работники будутъ.

Здѣшняя печь, изобрѣтенная на мѣстѣ, становится недостаточною.

Французская бутылка въ Одессѣ вытѣснила здѣшнюю. Русская лучше качествомъ, но дороже, тогда какъ французская дешевле. Тамъ изъ печи заразъ вынимаютъ 20.000, а у насъ только 6.500 бутылокъ. Да кромѣ того наши желѣзныя дороги такъ небрежно обращаются со своимъ стекломъ, что зачастую вмѣсто бутылокъ привозятъ одинъ бой. И воровства вдоволь.

— Вы знаете, иной разъ посылаешь машину, такъ на желѣзной дорогѣ ухитрятся части ея украсть. Заказчикъ получаетъ и, разумѣется, винитъ заводы. Приходится досылать второй разъ.

— А взыскать нельзя?

— Съ желѣзныхъ дорогъ-то?

— Да.

— Вы, батюшка, откуда?… Съ ними никакой управы нѣтъ. Дѣлаютъ, что хотятъ.

Сюда мы привезли съ собой выписаннаго изъ Франціи заводчика Гюитьера. Онъ долженъ былъ перестроить печь. Съ нимъ и съ рабочими устроили родъ военнаго совѣта. Рабочимъ переводилось то, что говорилъ французъ, а рабочіе вставляли свои очень дѣльныя замѣчанія. Услышавъ совсѣмъ непонятные звуки, дѣтвора зашевелилась во всѣхъ щеляхъ, куда было попряталась.

— Ну, какой онъ? — слышится изъ одной щели.

— Дайте, братчики, послухаемъ. Ишь какъ дѣдушка на всѣхъ языкахъ можетъ, — слышится въ другой.

Точно тараканы переговариваются. Одинъ даже не могъ совладать съ любопытствомъ, выползъ, пробрался въ толпу, сталъ передъ носомъ Гюитьера, вылупилъ на него глаза и точно въ ротъ ему вскочить желаетъ. Гюитьеръ между прочимъ взялъ его за носъ. Изумленнаго мальчишку и это не остановило, онъ даже не перевелъ взгляда съ губъ француза.

— Что, Монька, чудно? — слышалось потомъ.

— Ужь какъ чудесно!

— Что-жь, ты видалъ, какъ ёнъ балакаетъ?

— Енъ балакаетъ по-своему… Языкъ его все больше по щекѣ ходитъ.

— Ты видалъ?

— Видалъ… Онъ ротъ откроетъ, а языкъ у его сичасъ въ щеку упрется.

— Оттого онъ и баитъ такъ.

— У насъ, братъ, Монька смѣлый. Ёнъ до всего дойдетъ.

— Ёнъ французъ не страшный. Меня перстами за носъ взялъ.

— Ну?

— Не больно. Я стоялъ.

— А ты бы у яво пряниковъ попросилъ! — слышится практическій совѣтъ со стороны. — У яво карманъ-то вишь какъ выпятился, должно-быть пряники въ ёмъ.

— Скажите, — обратился я къ одному изъ рабочихъ потолковѣе, — если рабочій умретъ здѣсь, что дается его семьѣ?

Оказалось, что семья ихъ обезпечивается всѣмъ, пока дѣти, не подростутъ и не будутъ въ состояніи работать сами. Даже женщинѣ, если заболѣетъ на работѣ, какъ бы ни была молода, выдается по ея смерть хлѣбъ, масло, соль и по 60 коп. въ мѣсяцъ. Сверхъ того за нее подушные платитъ тоже заводъ.

— Хата у меня развалилась вся! — является одна изъ этихъ пансіонерокъ.

Посмотрѣли: дѣйствительно, ветха.

— Сколько новыхъ построено?

— Десять пока, но мы еще строимъ.

— Перевести ее въ новую.

Новая изба, куда ее перевели съ семьей, считается уже подаренной ей. Она — полная хозяйка. Ежегодно здѣсь строится по нѣскольку десятковъ такихъ домиковъ для рабочихъ и для ихъ семей. Вообще на меня произвела весьма отрадное впечатлѣніе та заботливость о судьбѣ рабочаго, которая тутъ замѣчается повсюду. Что-то совсѣмъ уже непохожее на другія заводскія мѣста. Въ каждомъ заводѣ побольше есть врачъ и госпиталь, въ которомъ число кроватей — отъ 10 до 50, смотря по необходимости. Провизоръ живетъ въ Дядьковѣ. Въ Людиновѣ и Дядьковѣ находятся большія аптеки. Въ самыхъ маленькихъ больницахъ имѣются фельдшера и маленькія аптеки. Въ нѣкоторыхъ есть и сидѣлки. Содержаніе больницъ и аптекъ обходится въ 35—40.000 руб. Жалованье врачамъ полагается при готовой квартирѣ, отопленій, освѣщеніи и лошадяхъ для разъѣздовъ отъ 1.000 до 1.500 р. и фельдшерамъ отъ 200 до 300 р. въ годъ. Фармацевту полагается около 600 руб. Населеніе къ больницамъ питаетъ большое довѣріе. Чуть что, идутъ туда и лѣчатся. Но что меня поразило здѣсь, также какъ вѣрно поразитъ и тѣхъ, кто по моимъ слѣдамъ пріѣдетъ сюда, это — незначительный процентъ больныхъ. Ихъ не видно между населеніемъ. Обстоятельство, свидѣтельствующее, что условія работы здѣсь, сравнительно разумѣется съ другими заводами, не особенно тяжелыя.

Въ Знеберь къ зимѣ является изъ чужихъ селъ масса народа. Все это — голодное, оборванное, съ голодными семьями. Дѣваться не куда.

— Дѣти пропадають совсѣмъ. „Ѣсть нечего, — помогите“.

— Что-жь вы тутъ дѣлаете?

— Ну, и беремъ, кормимся до лѣта. А ужь свои чуть гдѣ нуждаются, тѣ ужь идутъ прямо, требуютъ какъ должнаго!

— Сколько у васъ здѣсь постоянныхъ рабочихъ?

— Двѣсти, да вспомогательныхъ шестьдесятъ, не считая дѣтей.

— А этихъ?

— Не сочтешь… Туча цѣлая работаетъ. У насъ ихъ безъ счета.

— Наша баба страсть какъ плодлива.

— Плодливѣе бабы нѣтъ, что ужь! Ишь ихъ сколько бѣгаютъ-то, мелюзги этой! Сегодня столько, а завтра иначе — не сочтешь!

Дѣти дѣйствительно около обжигальной печи подымали цѣлыя тучи пыли, босыми ногами бѣгали они по осколкамъ стекла.

— Не обрѣзываются?

— Привыкли, ничего. Мы сами всѣ съ измалѣтства по стеклу ходимъ и стекломъ живемъ!

Стекло въ большомъ резервуарѣ варится отъ 14 до 18 часовъ, затѣмъ въ теченіе семи часовъ изъ него выдуваютъ разомъ 6.500 бутылокъ. При этомъ заработки совсѣмъ различны съ Дядьковомъ и Ивотомъ. Мастера здѣсь получаютъ отъ 28 до 30 руб. въ мѣсяцъ на своихъ харчахъ, а рабочіе отъ 6 до 10 руб. на хозяйскомъ содержаніи, также какъ и дѣти, которымъ сверхъ того уплачиваютъ отъ 2 до 3 руб. въ мѣсяцъ. Недалеко отсюда другой такой же заводъ, Старь, но мы туда уже не поѣхали, — слишкомъ уже было довольно знакомиться съ стекляннымъ дѣломъ.

Когда мы ѣхали назадъ, набѣжала тучка и прыснуло на насъ теплымъ весеннимъ дождемъ.

— Слава Богу! — закрестились кругомъ. — Теперь трава подымется чудесная.

— Жука, кажется, выроится много! — озабоченно говоритъ кто-то.

— Жукъ… Это точно… Онъ подлый! — гудитъ басъ Слюосарева.

— Нивамъ этотъ дождь — чудесно. Коль холодъ еще держится въ землѣ, весь его выпаритъ.

— Хлѣбу, точно, хорошо! — баситъ Слюосаревъ.

А тучка уже была далеко, далеко и яркое солнце свѣтило прямо въ глубь зеленаго, яркаго лѣса.

VIII. Поѣздка въ Людиново.

Изъ Дядькова въ здѣшній Шеффильдъ, Людиново, идетъ такая же узкоколейная желѣзная дорога. Отъ Людинова она дѣлится на двѣ вѣтви: одна идетъ на Иваново-Сергіевскій заводъ, а другая къ шахтамъ на Усты и далѣе. Мы выѣхали утромъ. Опять повѣяло было зимою, — довольно холодный сѣверный вѣтеръ дулъ на-встрѣчу поѣзду. По пути стояли всѣ тѣ же сосновые боры, березовыя рощи, темныя траурныя ели. Между ними еще лежали бѣлыя подушки снѣга, не поддавшагося въ этихъ чащахъ живительному теплу весенняго солнца до сегоднешняго дня, такъ славно согрѣвшаго эту едва очнувшуюся отъ зимней спячки землю. Въ понизяхъ стояла вода, мокрыя кочки торчали изъ нея темными пятнами и только яркія пуховины зеленаго моха выстилали коегдѣ сочныя заминки. По сторонамъ дороги еще валялись обрубленныя деревья; вырытые изъ земли и брошенные здѣсь корни столѣтнихъ великановъ простирали во всѣ стороны узловатые свои сучья, точно жалуясь кому-то на насиліе, жертвою котораго они стали. Оглядываясь назадъ на длинную просѣку рельсоваго пути, мы видимъ, по какимъ горбинамъ онъ проложенъ.

— Какъ мы эту дорогу строили чудесно! — сообщаетъ мнѣ спутникъ.

— А что?

— Да такъ, знаете, вкупѣ. Мальцовъ, его пѣвчіе, управляющіе — всѣ работали при этомъ. Никому не было льготы. А потомъ, когда все кончилось, нанялъ онъ ученыхъ машинистовъ, приставилъ къ нимъ мальчиковъ поспособнѣе, тѣ присмотрѣлись къ дѣлу и теперь сами за машинистовъ ходятъ.

— Какія еще для Россіи дороги! — воскликнулъ Тернеръ, когда во главѣ желѣзно-дорожной коммиссіи онъ осматривалъ этотъ путь.

Только черезъ часъ по выѣздѣ изъ Дядькова солнце опять стало пригрѣвать и вѣтеръ улегся. Стало теплѣе. Ярко заблестѣли снѣговыя подушки между деревьями; такъ и казалось, что еще недавно на нихъ покоились головки лѣсныхъ дріадъ и всякихъ сказочныхъ призраковъ, разгоняемыхъ первыми лучами поздняго сѣвернаго дня. Бѣлая кора высокихъ березъ тоже серебрится подъ солнцемъ. Вотъ опять сплошь пошла береза; первая зелень едва-едва держится на сиротливыхъ еще вѣтвяхъ. Здѣсь гораздо позднѣе является листва, чѣмъ въ тѣхъ мѣстностяхъ, которыя описаны нами въ прежнихъ главахъ. Подъ конецъ однообразіе этого лѣса даже прискучиваетъ. Здѣсь около 200.000 десятинъ занято этими сосновыми и березовыми чащами. Берегутъ ихъ до такой степени, что зачастую покупаютъ дрова на сторонѣ, чтобы не тратить своихъ.

— Позвольте рубить, — пристаютъ иногда управляющіе, — вѣдь на 6.000 руб. экономіи въ годъ по такому-то заводу сдѣлаемъ.

— А что потомъ народу останется?

Такъ и бережется этотъ лѣсъ для будущаго.

Тѣмъ не менѣе одинъ въ полѣ не воинъ. Сотрудниковъ нѣтъ; мошенничество тоже не рѣдко, потому, напримѣръ, дроворубы истребляли до 1867 года круглыя площади лѣса по одной верстѣ въ діаметрѣ. Сверхъ того самый лучшій лѣсъ зачастую подвергался бурелому, что нарушало правильность его эксплоатаціи. Мнѣ самому приходилось здѣсь видѣть страшныя послѣдствія мѣстныхъ грозъ. Точно попалъ куда-нибудь на Тринидатъ или на берега Ореноко. Превосходныя деревья, сваленныя вихремъ, безсильно лежали, упираясь одно на другое съ обломанными или засохшими вѣтвями, съ торчащими изъ земли кувалдами узловатыхъ корней. До 1874 года никакъ не могли добиться, чтобы въ конторахъ и экономіяхъ велся правильный счетъ лѣса. Одному за всѣмъ услѣдить нельзя было. Обративъ исключительное вниманіе на заводы, хозяинъ упустилъ лѣса, полагаясь на людскую честность. Разумѣется, людская честность оказалась столь неудовлетворительной, что лѣсами стали-было хозяйничать всѣ, кому не лѣнь — управляющіе, приказчики, лѣсные ревизоры и даже втихомолку обходчики. Когда сдѣлана была должная ревизія, то оказалось, что превосходнаго лѣса лишь 20 %, остальная часть и большая, 80 %, состоитъ изъ разновозрастныхъ деревьевъ, вслѣдствіе бурелома, пожаровъ и выборочныхъ рубокъ. Въ теченіе послѣднихъ лѣтъ эта часть очень исправилась и количество прекраснаго лѣса увеличилось значительно. Молодятники и заросли занимаютъ тоже громадную площадь на мѣстѣ когда-то вырубленныхъ боровъ. Изъ нихъ третья часть даетъ отличное лѣсовозобновленіе, пятая — посредственное, остальное пространство или облѣсилось плохо, или совсѣмъ не поднялось. Какъ и во всѣхъ нашихъ лѣсныхъ хозяйствахъ, это произошло оттого, что, вопервыхъ, громадныя, квадратныя, сплошныя вырубки никогда не очищались отъ ненужныхъ вершинъ, сучьевъ и прочаго хлама, причемъ на нихъ не оставляли вовсе сѣменныхъ деревьевъ; во-вторыхъ, вредила дѣлу пастьба скота, который весьма охотно ѣстъ всѣ древесные всходы или топчетъ ихъ ногами, а вмѣстѣ съ порослями и почву, которая грубѣетъ и дѣлается безплодной; въ-третьихъ, при громадныхъ лѣсныхъ пожарахъ сгоралъ верхній слой чернозема, необходимый для возрожденія и роста деревьевъ; и въ-четвертыхъ, квартальныя просѣки были слишкомъ узки, — такъ что не предупреждали распространенія лѣсныхъ пожаровъ, не вентилировали густыя дачи. Съ 1874 года за лѣса здѣсь принялись довольно энергично — и тѣ мѣста, которыя еще недавно шли плохо, выправились. Лѣса стали лучше и крѣпче, — болѣе разумная система устранила недостатки прежняго управленія. Теперь здѣсь принятъ шестидесятилѣтній лѣсооборотъ, то-есть ежегодно вырубается ¹/₆₀ часть лѣсовъ, съ такимъ разсчетомъ, чтобы къ тому времени, когда будутъ вырубаться послѣднія площади, первыя уже были покрыты высокими и крѣпкими лѣсами. Цѣнность ихъ здѣсь доходитъ по самой умѣренной цѣнѣ до 5.000.000 руб. Если взять минимумъ до 4.000.000 руб., такимъ образомъ заводы ежегодно съѣдаютъ на 66.666 рублей древеснаго топлива. Сверхъ того здѣсь есть особенныя заказныя пространства, въ которыхъ рубка производится съ крайнею осмотрительностію и введенъ лучшій способъ лѣсоустройства. Контроль лѣсовъ и отчетность по нимъ заведены очень строгіе — и теперь уже невозможны тѣ упущенія, которыя, по счастію, были замѣчены во-время, иначе довели бы дѣйствительно удивительные здѣшніе лѣса до самаго дурнаго положенія. Въ настоящее время сюда можно пріѣзжать учиться сбереженію порослей и уже старыхъ лѣсовъ, охраняемыхъ для будущаго, грознаго, несомнѣнно, въ остальныхъ частяхъ нашего обезлѣсеннаго отечества. Здѣсь даже зачастую отказываютъ себѣ въ необходимомъ въ виду этого времени, и послѣдующія поколѣнія скажутъ не одно спасибо людямъ, сохранившимъ для нихъ такое громадное богатство.

Было воскресенье. Весь народъ — внѣ деревень. Пестрыя группы деревенскихъ дѣвушекъ въ перегонку гонялись за медленношедшею желѣзною дорогой и кричали намъ что-то. Одна, особенно красивая, хохотала во все горло и добѣжала за нами на самый мостъ черезъ Болву. Мостъ этотъ раскинулся почти на версту. Видъ отсюда дивный. Вонъ большое село Куява. Все оно вытянулось на косогорѣ, сверкая своими окнами подъ высоко уже поднявшимся солнцемъ. Кругомъ обступили лѣса и точно хмурятся издали, слѣдя за этими веселыми, чистыми избами. Даль залита разливомъ Болвы. Изъ него выдвигаются рощи и аллеи какихъ-то раскидистыхъ деревьевъ, окутанныхъ первою молодою листвою. Точно золотисто-зеленыя облака опустились на сверкающее водополье да и замерли такъ среди окружающей ихъ нѣги и покоя. Голубыя полосы воды видны и тамъ изъ-за лѣса; темныя пятна, еще голаго кустарника входятъ въ это неподвижное зеркало. Свѣтлыми каналами вода заходитъ за выступы холмовъ и далеко, далеко тамъ, гдѣ едва-едва мерещатся лѣсныя пустыни, свѣтится какая-то полоска. Должно-быть и туда забрался разливъ этой, красивой и шаловливой рѣки.

Подъ мостомъ самое стремя. Вода ярко бѣжитъ между его сваями, точно злится на нихъ, перегородившихъ ея свободное теченіе.

Мостъ выстроенъ на славу, а между тѣмъ и здѣсь работали, только крестьяне. Оттого-то вѣрно онъ и обошелся дешево!… Скоро нашъ поѣздъ оставилъ его позади и опять за Куявой ворвался, въ сплошное царство молчаливаго лѣса. Только изрѣдка между стволами его деревьевъ свѣтлѣли длинные каналы разлива, воспользовавшагося всѣми лощинами и оврагами, чтобы ворваться сюда, въ этотъ торжественный и величавый міръ столѣтнихъ великановъ. Почва видимо измѣнилась. На полянахъ и въ лѣсу стали показываться валуны. Сѣрые, обросшіе мохомъ, камни какъ-то особенно были къ лицу къ этимъ елямъ и этимъ красивымъ соснамъ, на корѣ которыхъ года провели безчисленныя морщины. Вдали изъ-за вершинъ дымится что-то и спустя нѣсколько минутъ поѣздъ, выйдя изъ дремучихъ чащъ, медленно подошелъ къ селу Сукремень съ заводами и фермами.

Лѣсъ и тутъ ухитрились сохранить на самой околицѣ заводовъ. Ненасытныя утробы доменныхъ печей пожираютъ тысячи и десятки тысячъ кубическихъ саженей дровъ, а молчаливыя деревья стоятъ себѣ даже нерѣдко у самыхъ этихъ ненасытныхъ обжоръ. Около села огромное озеро. Болва врывается въ него шумнымъ теченіемъ; слѣва тихо струится туда же рѣчонка Сукремень, извилистая и красивая, вспыжившаяся теперь весною. Хорошо обстроенная улица правильно разбита вдоль этого озера. Массы народа и опять кучи дѣтей снуютъ во всѣ стороны. Дѣйствительно, вспоминаешь зенберскаго рабочаго: „наша баба — плодливая баба“. По крайней мѣрѣ я нигдѣ — ни на Уралѣ, ни на Сѣверѣ, ни на Югѣ — не встрѣчалъ такого обилія молодаго поколѣнія, пребывающаго еще въ безпанталонномъ состояніи. Всѣ они, воображая, что съ нами хозяинъ, сбѣгались къ вагонамъ, крича еще издали: „Ура, дѣдушка, ура!“ Но, увы, въ окно никто не кидалъ имъ пряниковъ и, разочарованные, они останавливались, недоумѣвали, поглядывая на насъ.

— Что, развѣ дѣдушки нѣтъ? — поинтересовался одинъ.

— Нѣтъ. Въ Дядьковѣ остался.

— А у васъ пряниковъ нѣтъ?

— Нѣтъ.

Потоптался, потоптался малышъ и отправился вспять.

Слышу потомъ:

— Не бѣгите, ребятки, — Сергѣй Ивановича нѣтъ!

Но тѣ, не вѣруя, все-таки подбѣгали къ намъ. Повторялась та же исторія.

Отсюда только шесть верстъ до Людинова.

Пятьдесятъ лѣтъ назадъ это было ничтожное село. Здѣсь стояла только одна домна и изъ мѣстной руды плавился чугунъ. За то съ 1832 года этотъ Жиздринскій Шеффильдъ идетъ впередъ гигантскими шагами. Отсюда заводскій прогрессъ разлился по всей Россіи. Здѣсь впервые было примѣнено пудлингованіе и здѣсь же научились ему рабочіе, которые потомъ разнесли свои знанія и на далекій Уралъ, и въ Олонецкую губернію. Здѣсь съ тѣхъ поръ практиковалось все, что только являлось новаго въ горнозаводскомъ дѣлѣ, примѣнялись новыя усовершенствованія, открытія. Теперь въ Людиновѣ живетъ до 7.500 человѣкъ народа, получающаго всѣ средства къ существованію отъ завода. Одной прямой заработной платы расходуется заводомъ до 600.000 рублей ежегодно. Заводъ этотъ основанъ въ 1769 году, но только въ послѣднее время, лѣтъ двадцать тому назадъ, онъ принялъ свой настоящій видъ. Тутъ, напримѣръ, съ 1870 по 1880 г., только за десять лѣтъ, сдѣлано и собрано 373 паровоза, на 9.256.770 р., 154 вагона пассажирскихъ, на 337.150 руб., 8.428 товарныхъ вагоновъ, на 11.612.749 р., 2.667 платформъ, на 2.686.794 р.

А всего на 23.913.463 рубля. Сверхъ того, въ то же время здѣсь приготовлены массы локомобилей, земледѣльческихъ машинъ и орудій, гидравлическихъ прессовъ, отдѣльныхъ и запасныхъ частей для паровозовъ, маслобоенъ, всякаго литья посуднаго, штучнаго, — памятниковъ и рѣшетокъ, паровыхъ котловъ, паровозовъ для шоссе, желѣза разнаго въ издѣліяхъ, стали такой же, желѣза и стали въ кускахъ, рельсовъ и прочихъ вещей. Такихъ въ 1878 г. считалось на 4.558.348 руб., въ 1879 г. — 3.391.742 рубля и въ 1880 году на 3.388.088 рублей. Здѣсь работаютъ двѣ печи доменныхъ, пять вагранокъ, пять печей газовыхъ, всѣ для выплавки чугуна; одна газовая печь для выплавки мѣди, три такихъ же для выплавки стали, четырнадцать сварочныхъ, двѣ пудлинговыхъ, одна калильная и три паяльныхъ печей. Въ Людиновскомъ заводѣ работаютъ 78 горновъ, восемь заводскихъ вентиляторовъ, двѣ сушильни, одна турбина, семь большихъ штамповыхъ машинъ, два обрѣзныхъ стана, десять паровыхъ молотовъ, два молота пружинныхъ, восемь гидравлическихъ прессовъ, тринадцать прокатныхъ валовъ, 31 строгальная машина, 126 токарныхъ станковъ, 54 сверильныхъ, 22 долбежныхъ, 28 торцовыхъ, 12 винтовальныхъ, два шпунтовыхъ, пять зуборѣзныхъ, девять правильныхъ, три загибальныхъ, восемь штамповальныхъ. Сверхъ того машины для провѣрки валовъ, для нарѣзки метчиковъ, притирочныя, паровые ножи, ножи приводные, четыре болтовыхъ машины, двѣ гаечныхъ, угольныя мельницы, 417 тисковъ, 100 верстаковъ, масса токарныхъ станковъ для дерева и много круглыхъ пилъ.

Эти цифры даютъ довольно полное понятіе о дѣятельности Людинова.

Все, разумѣется, надо брать сравнительно. Окружающій околодокъ бѣденъ и лишенъ всякой промышленности. Развить здѣсь такое дѣло — большая заслуга. Чтобы дать еще дальнѣйшее понятіе объ оборотахъ завода, приведемъ цифры, какія намъ удалось собрать на мѣстѣ. Въ 1880 году одни слесаря заработали здѣсь задѣльной и поденной платы 220.000 руб., котельщики около 80.000 р., кузнецы 40.100 р., клепальщики 72.000 р., литейщики 74.000 р. и т. д. А между тѣмъ это былъ годъ самый неудачный. Заводъ сокращалъ работы, потому что заказы уменьшились въ связи съ общимъ дурнымъ экономическимъ положеніемъ Россіи. Заводъ отсюда сбываетъ свои издѣлія въ Петербургъ, Москву, Харьковъ, Кіевъ, Одессу, Каховку, Екатеринославль, Орелъ, Пензу, Черниговъ, Пинскъ, Минскъ, Кременчугъ, Вильно, Ростовъ-на-Дону, Нижній-Новгородъ, Динабургъ, Ригу. Въ этихъ городахъ помѣщаются конторы завода или его коммиссіонеры.

Большое озеро блеснуло впереди, заставленное у праваго берега островами, между которыми струятся свѣтлые проливы. Озеро окаймлено отовсюду, кромѣ Людинова, лѣсистыми берегами. Оно здѣсь ужасно напоминаетъ Сайму. То же меланхолическое спокойствіе пейзажа, тотъ же просторъ едва-едва подернутой зыбью воды, та же густая хвойная растительность, тѣ же острова, покрытые лѣсомъ, безлюдные и безмолвные. Поѣздъ идетъ медленно. Направо безчисленныя зданія заводовъ, налѣво молодятникъ — густо-выросшій лѣсъ.

— Погніетъ или высохнетъ.

— А вотъ мы его скоро разрѣдимъ.

Еще издали слышится величавый гулъ. Точно море гдѣ-то бьется въ крутые берега, слышатся даже отдѣльные удары набѣгающихъ валовъ. Закроешь глаза — и чудятся, окаймленныя гребнями, волны, разбрасывающія по вѣтру извивы бѣлой пѣны. Такъ и кажется, что несутся онѣ издали на тебя, ударяются въ крутые утесы и, разбившись, съ дикою злобой отбѣгаютъ назадъ, чтобы съ новыми безчисленными зеленоватыми валами опять броситься на эти несокрушимыя твердыни. На дѣлѣ, разумѣется, никакого моря, да и не къ лицу было бы оно какому-то Жиздринскому уѣзду. За то немолчно и безустанно бьется тутъ и днемъ, и ночью такое же безграничное, такое же неугомонное море людскаго труда. Слышны тяжелые удары паровиковъ, глухой переборъ громадныхъ молотовъ, цѣлыя стихіи всевозможныхъ звуковъ, гдѣ мѣшаются въ одно акустическое марево и свистъ ремней, и шорохъ приводовъ, и стукъ клепалъ, и визгъ желѣза, и клекотъ чугуна въ домнахъ, и рѣзкій стонъ стали подъ круглыми пилами слесарныхъ станковъ, и удары паровыхъ ножей, и трескъ ломающагося дерева, и грохотъ зубчатыхъ колесъ, и мѣрный шумъ воды въ шлюзахъ, и Богъ знаетъ что еще. Все это захватываетъ васъ, кружитъ голову, долго не даетъ возможности остановиться на чемъ-нибудь опредѣленномъ. Нѣсколько нервному и непривычному покажется, что онъ самъ попалъ подъ эти молоты, въ эти ярко-горящія печи, что на него опрокидываются зубцы громадныхъ колесъ, налетаютъ какія-то стальныя руки скрытыхъ внизу великановъ. Вверху по проволочной воздушной дорогѣ двигаются сотни маленькихъ вагончиковъ съ рудой; погромыхивая, они бѣгутъ къ дымящимся домнамъ. Изъ десятковъ трубъ клубится черный тяжелый дымъ, — нѣтъ у него силы подняться къ этому весеннему небу и, истощась въ безплодныхъ стараніяхъ, онъ разстилается надъ заводомъ зловѣщею тучей, темною днемъ, багровою, словно отражающею какое-то громадное зарево, ночью. Миріады искръ несутся въ этомъ дымѣ и гаснутъ въ его густыхъ клубахъ. Намъ видны громадные дворы, заваленные жерновами, стальными бандажами, какими-то громадными частями машинъ, цилиндрами, въ которыхъ можетъ помѣститься и зажить припѣваючи любая семья, локомобилями, точно остановившимися съ разбѣга и размышляющими: куда же далѣе?… Груды желѣзнаго лома, цѣлыя горы всякаго мусора, имѣющаго свою цѣнность потому, что онъ вновь пойдетъ въ переплавку. Не понимаешь пока, какъ можно оріентироваться въ этомъ лабиринтѣ, и невольно ищешь, гдѣ, въ какомъ изъ этихъ гремящихъ, грохочущихъ сараевъ помѣщается минотавръ, который разомъ проглотитъ тебя въ свое желѣзное брюхо.

— Ну что, какъ вамъ нравится? — спрашиваетъ меня спутникъ.

— Погодите, я еще понять ничего не могу.

— Вотъ завтра мы пойдемъ съ вами и осмотримъ все подробно. А теперь поѣдемте далѣе.

Бойкіе кони живо унесли насъ отсюда.

Людиново больше другаго уѣзднаго города. Оно все разбросалось слободами. По берегу озера вытянулись кирпичные двухъэтажные дома, принадлежащіе рабочимъ. Деревянные мѣшаются съ каменными. Все обнаруживаетъ довольство и зажиточность. Какъ потомъ я убѣдился самъ, и внутри большая половина домовъ чисты и недурно обставлены, а нѣкоторые для „села“ даже и меблированы хорошо. Развалинъ нѣтъ. Несмотря на воскресенье, не больше двухъ или трехъ пьяныхъ, да и тѣ какъ-то сторонкой забираютъ, чтобы не попасть кому-нибудь на встрѣчу. „Они у насъ этого стыдятся“, — поясняетъ мнѣ управляющій Макаръ Алексѣевичъ Калининъ, изъ простыхъ рабочихъ выбившійся въ люди. Онъ въ томъ же сѣромъ армякѣ, какъ и всѣ. Интеллигентное лицо, разговоръ, обнаруживающій большую смѣтливость и недюжинный умъ. Это родъ мѣстнаго маленькаго Эдиссона. Дайте ему разобрать, сдѣлать по чертежу любую неизвѣстную ему машину, онъ не только ее сдѣлаетъ, но и усовершенствовать постарается, сообразно мѣстнымъ условіямъ. Калининъ побывалъ и за границей, въ Бельгіи, посмотрѣлъ тамошніе заводы, а по здѣшнему ему иногда случается заткнуть за поясъ и ученыхъ техниковъ. Подумаешь, какими странными скачками вырабатываются иногда русскія талантливыя натуры! Этотъ Калининъ, напримѣръ, и образованія никакого не получилъ, — еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ простымъ слесаремъ былъ на томъ же Людиновскомъ заводѣ. Случай выручилъ: нуженъ былъ слесарь къ дѣтямъ владѣльца, чтобы научать ихъ этому дѣлу. Выборъ палъ на Калинина, — онъ и обнаружилъ вдругъ таланты, которыхъ никто и не подозрѣвалъ въ этомъ спокойномъ, скромномъ, засыпанномъ стальными опилками, рабочемъ. Прибавьте къ этому доказанную безукоризненную честность — и типъ передъ вами будетъ полонъ. И сколько такихъ еще хоронится въ массахъ заскорузлыхъ тружениковъ, десятки лѣтъ просиживающихъ за какимъ-нибудь станкомъ!

При описаніи монастырей Соловецкаго, Святогорскаго и Валаамскаго я задавался вопросомъ: почему это только тамъ русскіе талантливые люди находятъ просторъ и работу, только тамъ способностямъ ихъ даютъ ходъ?… Здѣсь, наконецъ, пришлось убѣдиться, что и на міру есть хоть одно учрежденіе, гдѣ такимъ труженикамъ всегда будетъ и честь, и мѣсто. Вся администрація, все управленіе здѣшнихъ заводовъ состоитъ почти исключительно изъ прежнихъ рабочихъ. Сотни коммиссіонеровъ, приказчиковъ, агентовъ — изъ нихъ же. Два-три техника, нанятыхъ на сторонѣ, остальное — однообразная народная масса, выдѣляющая изъ самой себя и власть, и факторовъ власти. Чужихъ не любятъ. Да надо сказать правду, всякій разъ, какъ сюда брали ихъ, въ концѣ концовъ приходилось горько раскаиваться. Тутъ все свои — одна семья, тѣсно сжившаяся, сплотившаяся, солидарная почти во всемъ. И посмотрите, какъ живутъ эти, выдѣлившіеся изъ простыхъ крестьянъ и по виду оставшіеся простыми рабочими, люди. Вотъ, напримѣръ, Калининъ: у него двухъэтажный домъ, вверху парадныя, внизу жилыя комнаты; мягкая прекрасная мебель, зеркала, рояль отъ Веленіуса и фисгармонія тутъ же; вездѣ висятъ цѣнныя лампы. Видны уже привычки къ нѣкоторому изяществу. Чистота вездѣ поразительная, а жена его и дѣти ходятъ въ сарафанахъ и онъ самъ не снимаетъ своего армяка. Вообще здѣсь выработался совсѣмъ особый типъ крестьянства. Посмотрите его не въ будничной обстановкѣ, когда онъ за своимъ станкомъ, весь засыпанный пылью желѣзной, весь въ поту работаетъ надъ чѣмъ-нибудь, а въ праздникъ или у него дома. Какая у него чистота, какая щепительная опрятность! Пьянствовать ему и въ голову не приходитъ, потому что это приравниваетъ къ пришлымъ забулдыгамъ, у которыхъ ничего нѣтъ, которые все, что ни получатъ, все спустятъ. Мнѣ самому случилось наблюдать такую сцену. Пьяный придрался къ трезвому.

— Свинья ты, вотъ что!

— Ты самъ свинья, да еще пьяная!… Возьму я да созову народъ.

— Ну?

— Свяжемъ.

— Чортъ!…

— Ты хуже чорта.

— Ну, Макарка, доберусь я до тебя.

— Иди, иди, — по тебѣ давно кабакъ плачетъ. Страмишь ты насъ всѣхъ, вотъ что! Кабы въ тебѣ умъ былъ, ты бы куда-нибудь схоронился, пока вытрезвишься. А то при чужомъ человѣкѣ, — указывая на меня, — весь нашъ заводъ пакостишь.

Никто изъ выдѣлившихся крестьянъ, ставшихъ рабочими, большихъ жалованій не получаетъ. Всѣ усилія направлены къ тому, чтобы народу хлѣбъ былъ, чтобы не останавливать ни одного станка, ни одного человѣка не бросить безъ дѣла. При такихъ условіяхъ колоссальные гонорары были бы совсѣмъ невозможны. Самое управленіе носитъ удивительный характеръ, нигдѣ до сихъ поръ мнѣ не встрѣчавшійся. Что-то патріархальное до нельзя. Провинится въ чемъ-нибудь управляющій или приказчикъ, — вина ему прощается и разъ, и другой, и третій. На четвертый — расправа. Призываетъ его Мальцовъ, высчитываетъ ему вины всевозможныя.

— Ну, коли хочешь у меня оставаться, такъ поступай опять на заводъ простымъ рабочимъ.

Полгода слѣдятъ за нимъ, какъ себя ведетъ, хорошо ли работаетъ. На семьѣ это не отражается въ большинствѣ случаевъ. Она остается въ томъ же домѣ, ей помогаютъ. Исправляется провинившійся, его начинаютъ повышать и года два-три спустя онъ опять управляетъ дѣломъ. Такъ, напримѣръ, поступали и не разъ съ замѣчательно-умнымъ человѣкомъ, тоже выдѣлившимся изъ слесарей и завѣдывавшимъ цѣлымъ Людиновомъ. Его изъ главноуправляющихъ разжаловывали въ простые рабочіе раза три уже. И въ настоящее время онъ еще тянетъ свой искусъ; онъ вполнѣ не прощенъ и на его рукахъ пока очень небольшое дѣло. Разумѣется, онъ можетъ отказаться и уйти, но это значитъ никогда уже не быть принятымъ на службу сюда. Самъ Мальцовъ никогда и никого не прогоняетъ. Это всѣ знаютъ и до того сжились съ заводами, что каждый рабочій здѣсь прежде всего увѣренъ въ прочности своего положенія.

Мы остановились въ Людиновѣ. Передъ нами разстилалась даль озера, заставленнаго на западѣ зелеными островами. Между ними чуть-чуть серебряными нитями намѣчивались узкіе проливы. У самаго берега колыхались два парохода: „Капитолина“ и „Николай“. Ихъ оснащивали и приготовляли къ навигаціи. Изъ залы, откуда я любовался на чудную картину этихъ свѣтлыхъ и спокойныхъ водъ, на заводъ проведенъ телефонъ. Онъ меньше любохонскаго, тоже устроеннаго здѣсь: тотъ на три версты, этотъ на одну. Своеобразные часы стоятъ въ углу, громадные, и на нихъ надпись „Никита Каширкинъ — Людиново“. Мѣстное издѣліе до послѣдняго колеса. Лѣтъ сорокъ имъ или всѣ пятьдесятъ, а они работаютъ какъ новые.

— Тутъ не одни часы, — тутъ дѣлаютъ превосходные, самые нѣжные инструменты, даже измѣрительные, и все тѣ же простые рабочіе. Здѣшніе манометры славятся.

— Людиново издавна извѣстно этимъ.

— Здѣсь народъ на этомъ стоитъ. Посмотрите завтра, какіе у насъ мастера, полюбуетесь.

А между тѣмъ по наружности все это чуждо роскоши. Старыя закопченныя зданія, подпертыя снаружи, поддерживаемыя изнутри; ничего лишняго, ни копѣйки не идетъ даромъ. Подъ иногда дырявыми, если это не мѣшаетъ дѣлу, кровлями копошатся тысячи людей, вырабатывая на милліоны рублей различныхъ издѣлій, расходящихся отсюда по всевозможнымъ уголкамъ Россіи. Когда на другой день зазвонилъ колоколъ и вся эта толпа рабочихъ повалила черезъ площадь, на которой стоитъ превосходная церковь, роскошно отдѣланная внутри, съ такими же, какъ въ Дядьковѣ, мѣстной работы хрустальными иконостасами, я невольно подивился этому громадному муравейнику. Улицы разомъ ожили, вездѣ шумно переговаривались рабочіе, медленно идя по домамъ — обѣдать.

И все это — только изъ-за того, чтобы не умереть съ голода.

Воображаю, какъ иронизируютъ про себя иностранные заводчики, осматривая такія учрежденія, какъ Людиново.

— Эхъ вы! — думаютъ они про себя, — все дома есть, со всѣмъ вы сами сладить съумѣете, а работаете и хлопочете за насъ и для насъ. Свое въ черномъ тѣлѣ держите, а чужому покровительствуете.

IX. Жиздринскій Шеффильдъ.

На другой день съ ранняго утра я уже отправился на заводъ.

Шумъ воды въ шлюзахъ, свистъ машинъ, грохотъ паровиковъ и трескъ раскаленнаго чугуна подъ ударами молота — опять охватили меня отовсюду цѣлымъ хаосомъ звуковъ, но теперь я уже привыкъ къ нимъ. Они всю ночь проникали ко мнѣ въ комнату черезъ запертыя окна, — слухъ уже нѣсколько притупился.

— Съ чего мы начнемъ? — обратился ко мнѣ молодой техникъ, вызвавшійся сопровождать меня по Людиновскому лабиринту.

— Съ домны, я полагаю.

— Значитъ въ литейный цехъ?

— Что такое?

— У насъ заводъ весь дѣлится на цехи: литейный, мѣднолитейный, кузнечный, клепальный, слесарный, столярный и котельный. Въ литейномъ, куда мы съ вами пойдемъ сейчасъ, отливаютъ разныя машинныя части для подвижнаго желѣзно-дорожнаго состава и земледѣльческихъ орудій, посуду и разныя другія вещи.

Въ этомъ отдѣлѣ одинъ локомобиль въ четырнадцать силъ работаетъ, двѣ доменныя печи перевариваютъ въ своихъ каменныхъ утробахъ каждая по 1.000 пудовъ руды, флюса и массы дровъ и угля, пять вагранокъ горятъ и день и ночь, вмѣщая въ себѣ до 300 пудовъ чугуна каждая, три газовыя печи, куда заразъ бросаютъ по 230 пудовъ, а на всѣ 690, и сверхъ всего этого посредствомъ подъемнаго ворота дѣйствуетъ ручная формовальная машина. Рабочихъ въ этомъ отдѣленіи тоже немало. Два мастера заправляютъ 230 литейщиками, 24 ихъ подручными, 40 учениками, 96 женщинами и 120 чернорабочими. Въ здѣшнихъ домнахъ производится прямо отливка чугуна въ издѣлія, что сберегаетъ много топлива; часть же чугуна отливается въ такъ-называемые штыки для передѣлки въ желѣзо. Отливки между собою очень различествуютъ: иногда сразу отливается вещь въ 2.000 пудовъ вѣсомъ и тутъ же льются горшки, стѣнки которыхъ немногимъ толще писчей бумаги.

Руду сюда везутъ изъ Устовъ по желѣзной дорогѣ; на верхъ къ домнамъ она подымается въ маленькихъ корзинахъ подъемными машинами до проволочному воздушному пути. Тутъ рыжія и ржавыя массы руды сначала сбрасываются въ обжигальныя печи, за которыми возятся, мѣшая въ нихъ руду, бабы, обожженныя, всѣ въ поту, усталыя до-нельзя, сплошь покрытыя грязью.

— Трудна ваша работа, — невольно проговорилъ я, вглядываясь въ эти истощенные организмы, въ эти поблекшія лица.

— Не дай Богъ, панночекъ! Хуже нашей работы нѣтъ.

— Что же получаете вы?

— Рублей семь въ мѣсяцъ заработать можемъ. Больше нельзя!

Большой воротъ (колошникъ) забираетъ изъ обжигальной печи горячую руду въ колошу (корзину) и поворачивается съ ней прямо къ домнѣ. На Уралѣ весь этотъ трудъ совершается изморенными людьми. Тутъ за воротомъ смотритъ только одинъ рабочій. Колоша съ рудой останавливается надъ домной, устье которой горитъ слегка розовымъ красивымъ огнемъ. Въ немъ иногда мелькаютъ желтые языки, дымъ взрывается клубами вверхъ въ висящую надъ домной большую желѣзную трубу. Особый аппаратъ пока еще запираетъ пасть этой громадной печи. Около возится старикъ, тоже весь изможденный и измученный.

— Ворочайся, ворочайся, а больше сорока копѣекъ въ день не наработаешь, — жалуется онъ, переходя надъ домной по перекладинѣ, устроенной отъ одного края къ другому.

— Совсѣмъ по нонѣшнимъ харчамъ даромъ служимъ!

Колоша въ это время наполняется соотвѣтствующимъ количествомъ флюсовъ — камней известковыхъ породъ, вмѣстѣ съ которыми плавится руда. Дѣломъ этимъ заняты мальчики, зарабатывающіе такимъ образомъ по 15 копѣекъ въ день. Работаютъ здѣсь двѣ смѣны, по двѣнадцати часовъ каждая. Къ домнамъ вверху проведены рельсы и по нимъ подкатываются въ вагончикахъ дрова.

— Ну, пора, ребята, начинай, начинай!

Въ устьѣ домны конусомъ вверхъ торчитъ аппаратъ Паре. Онъ опускается и подымается по желанію. Сначала, по командѣ старшого, на него, въ домну, насыпаютъ руду, уголь и флюсъ. Грохотъ стоитъ въ эту минуту въ этомъ темномъ и мрачномъ сараѣ, затѣмъ поверхъ руды наваливаютъ дровъ и, сравнявъ все это вокругъ конуса, особымъ механизмомъ опускаютъ его внизъ. Понижаясь, конусъ показываетъ на нѣсколько секундъ внутренность этой каменной утробы, горящей тысячами огней, переваривающей чугунъ и шлаки. Клубы дыма и пыли отъ провалившейся руды и угля подымаются вверхъ; пламя взрывается туда же, точно въ догонку за этою пылью. Потомъ, когда дрова и флюсы уже внутри, конусъ опять подымается и запираетъ пасть этой колоссальной, съ четырехъ-этажный домъ вышиной, печи.

Мальчики на минуту присаживаются отдохнуть. Бѣдные заморились совсѣмъ, таская корзины съ углемъ. Въ ворота этого сарая, выстроеннаго надъ домной, видно Людиновское озеро, весело сверкающее подъ солнцемъ; за нимъ — лѣсъ, зелень, бѣлые домики слободы, отражающіеся въ водѣ.

Каторжный трудъ!

Пришлось переживать тѣ же ощущенія, что и на Уралѣ. Тамъ еще тяжелѣе рабочимъ. Тутъ они хоть не жарятся надъ огнемъ ничѣмъ не закрытой домны, какъ это имъ приходится выносить въ томъ горнозаводскомъ округѣ.

— Сколько тебѣ лѣтъ? — обращаюсь я къ маленькому рабочему, отдыхающему рядомъ.

— Четырнадцать.

— Много ли же ты зарабатываешь здѣсь?

— Не мало… Шесть, либо пять рублей въ мѣсяцъ. Какъ приведется.

— Трудно?

— Работать надо! Наши всѣ работаютъ.

Не успѣлъ договорить, какъ вдали послышался грохотъ.

Издали подъѣзжали по рельсамъ вагончики съ дровами, надвинулись надъ домной и стали. У нихъ выдвинули дно и дрова повалились въ домну.

— Сколько каждый разъ идетъ дровъ?

— По четверти кубической сажени валимъ.

— Она страсть что жретъ этого дерева! — замѣчаетъ старикъ.

— Да, у нея желудокъ не испорченъ! — шутитъ мой спутникъ.

— У нея, братъ, животъ не вспучитъ… Не заболитъ… У нея что у рабочаго: камень проглотитъ — и то сдержитъ.

Мальчики начали раскидывать дрова равномѣрно вокругъ конуса въ устье домны и сверху наслоили угля.

Въ это время отъ обжигальной печи, тяжело скрипя и кряхтя, словно старикъ подъ непосильною ношей, приворачиваетъ воротъ колоши съ рудою и флюсами. Конусъ опускаютъ; изъ домны опять взрывается масса пламени, съ трескомъ и ревомъ уносящаяся вверхъ. За дровами насыпаютъ опять руды и флюсовъ; тутъ ужь не пламя, а пыль и миріады искръ летятъ вверхъ… И опять короткій отдыхъ, и опять въ воротахъ серебрится спокойная гладь озера съ зелеными островами и бѣлыми домиками на берегу.

Изъ-подъ конуса, изъ аппарата Паре, газъ выводится въ особый паровикъ для движенія воздуходувной машины. Все разсчитано такъ, чтобы ничего не пропадало даромъ. Сверху насъ повели внизъ по какимъ-то пещерамъ и жиламъ въ бокахъ этой громадной домны. Точно застѣнки старыхъ крѣпостей судились намъ по сторонамъ. Звукъ желѣза гдѣ-то казался звономъ цѣпей, вздохи доменныхъ паровиковъ — стонами замученныхъ жертвъ. Еще меньшія жилы продѣланы тутъ же; черезъ нихъ дѣйствуетъ воздуходувная машина. Тамъ слышится порывистый свистъ, точно горный вѣтеръ съ силою врывается въ узкое ущелье, ища себѣ выхода изъ отовсюду стѣснившихъ его вершинъ и каменныхъ скатовъ. Вотъ и фурмы, сквозь которыя мы видимъ самое нутро этой чудовищной печи, ярко сверкающее, гдѣ руда обращается въ жидкое молоко, гдѣ плавится и кипитъ камень. Точно заглянули во внутренность волкана, въ пароксизмѣ самой кипучей подземной дѣятельности. Чудятся какія-то огненныя волны тамъ, какіе-то зигзаги яркихъ молній, пронизывающихъ жидкій металлъ. Шумъ тутъ стоитъ такой, какой я слышалъ только въ пермскихъ заводахъ того же рода. Кажется, будто гдѣ-то рядомъ падаетъ масса воды съ громадной высоты на острыя скалы, — падаетъ и разбивается въ тысячи мелкихъ брызгъ. Съ такою силой воздухъ стремится внутрь, въ самое сердце этой маленькой Этны, откуда въ свою очередь несется клокотаніе шипящей лавы и изрѣдка точно пушечные удары. Оглушенные мы отходимъ отсюда внизъ.

— Сейчасъ выпустятъ шлаки.

Позади домны устроены выходы для нихъ. Пузырясь и вскипая круглыми разливами, выступаетъ лава изъ этой норы. Кажется, что это огненныя волны, слѣпящія глаза своимъ желтымъ блескомъ. По краямъ поверхность лавы уже синѣетъ, а изъ выводящаго отверстія все выползаютъ новыя и новыя волны. Жара кругомъ дѣлается невыносимой. Кто-то оретъ; мы ничего не слышимъ. Наконецъ рабочій схватываетъ кишку и направляетъ на кипящую лаву сильную струю воды. Точно злясь на это купанье, лава клокочетъ, пузырится, съ трескомъ лопается, синѣетъ и сѣрѣетъ, причемъ только изъ трещинъ мелькаютъ еще ея красные огненные глаза. Наконецъ она совсѣмъ тухнетъ подъ водою. Остается какая-то ноздреватая, рыхлая губка.

— Зачѣмъ это?

— А видите ли, такимъ образомъ разрыхленный шлакъ — отличное средство для удобренія полей. У насъ его свозятъ на фермы и раскидываютъ по землѣ. Онъ возвращаетъ ей золу, которую унесли изъ почвы скошенныя и сжатыя растенія или злаки.

— Я нигдѣ не встрѣчалъ ничего подобнаго.

— Да это только у насъ и дѣлается.

— Что же, лучше урожай на удобренныхъ такимъ образомъ поляхъ?

— Еще бы! Подъ вліяніемъ дождя и вѣтра шлакъ разрыхляется такимъ образомъ быстро… У насъ даже крестьяне начали уже кое-гдѣ усвоивать этотъ способъ удобренія.

Мы проходимъ къ устью домны, сквозь которое выходитъ выплавленная руда.

Путь лежитъ мимо вагранки для переплавки стараго чугуна. Толстая, выпятивъ свое каменное пузо, вся въ грязи, клокочетъ она; видимо, и эта печь перевариваетъ свою пищу.

— Это наша черная красавица.

— Матрена! — шутитъ рабочій, — вымылась бы, а то вся рожа въ грязи.

Двѣ рядомъ такихъ Матрены отопляются коксомъ; третья — въ сторонѣ, та требуетъ древеснаго угля.

Работающіе внизу у домны получаютъ уже хорошее вознагражденіе: 65 коп. идетъ имъ въ будни и 85 к. въ праздникъ. Въ мѣсяцъ они зарабатываютъ отъ 18 до 25 рублей, если безъ прогуловъ. Деньги эти и достаются не даромъ, — жара адская. Кажется, что дышешь раскаленнымъ воздухомъ Сахары, потому что сухой зной пышетъ прямо въ лицо тебѣ, завивая волосъ и заставляя трескаться кожу. У „щели“ отверстія, сквозь которое идетъ чугунъ, уже столпился народъ. Шумъ фурмъ, крики людей смѣшиваются вмѣстѣ. Точно сказочная Вальнургіева ночь. Рабочіе здѣсь уже и одѣты лучше, и глядятъ здоровѣе. Лаптей нѣтъ, — на всѣхъ сапоги — видъ сытый. Слышатся шутки, обращенныя все къ той же домнѣ.

— Эхъ ты, Домна, Домна! Пузо-то набила, теперь мы тебя лѣчить станемъ.

Въ щели, въ сѣрой массѣ отвердѣвшей руды — трещины. Въ трещинахъ вспыхиваютъ голубые огоньки.

— Ну, ну, пробейка ее… Максимъ, ты парень здоровый, ступай, ступай.

Приносятъ длинный ломъ аршина въ два.

— Какъ разъ по Домнѣ! Ну, братцы, зачинай, зачинай, что ее жалѣть!…

Ломъ этотъ наставили въ щель и давай молотами пробивать въ ней дыру. Потъ валилъ съ лицъ у рабочихъ.

— Съ ей тоже повозишься…

— Колоти, колоти молотомъ сильнѣе!

Кора въ щели не поддавалась.

— Ишь за праздники-то работы не было, такъ домна-то и остыла маленько. Литейщики здѣсь?

— Издѣся.

— Пришли кашу хлебать?

— Порцію свою получимъ, — отшучивались тѣ.

— Ты не больно только, — жжется… Ты подуй сначала.

— Ладно… Еще тебя поучимъ.

У литейщиковъ въ рукахъ были ложки, — разумѣется, громадныя, — чашки и ковши.

Наконецъ, кора подалась, ярко блеснувъ золотой, огнистою пробоиной. Проламывавшій кору рабочій живо выдернулъ ломъ и въ первый подставленный ковшъ полилась жидкая струя чугуннаго молока, разомъ освѣтившаго все: и толстую домну, и грязныя вагранки, и потныя лица рабочихъ. Всякій литейщикъ бралъ сколько ему нужно и бѣжалъ въ мастерскую съ своей порціей расплавленнаго металла.

— Никого больше?

— Никого, — всѣ сыты!

Тогда по длинному жолобу чугунъ полился внизъ, въ формы, сдѣланныя въ землѣ. Тутъ онъ охлаждается и для дальнѣйшей переплавки поступаетъ въ вагранки. Въ пермскихъ заводахъ чугунъ, выходя изъ щели, разбрасываетъ тысячи звѣздъ всѣхъ цвѣтовъ. Здѣсь онъ льется густою струей безъ брызгъ, потому что въ людиновскихъ домнахъ онъ выходитъ уже спѣлымъ. По охлажденіи въ изломѣ, онъ оказывается темносѣрымъ, т. е. лучшаго сорта. Посуда и вещи изъ него выходятъ превосходныя. Только на нихъ никогда не прекращаются заказы. Ихъ столько, что заказчики даже ждутъ, хотя всѣ амбары здѣсь до потолка загромождены ими. Ограничивайся заводъ такими работами, — разумѣется, онъ былъ бы доходенъ; но Мальцовъ задался цѣлію во что бы ни стало вытѣснить иностранныя машины съ русскихъ рынковъ и терпитъ большіе убытки, достигая этой цѣли. Отъ мѣстныхъ издѣлій спеціалисты приходятъ въ восторгъ. Когда мы вошли въ сарай, гдѣ сложены всѣ эти издѣлія, намъ, какъ въ „Сорочинской ярмаркѣ“ у Гоголя, пришлось воскликнуть: „чого тутъ нема!“ Горшки, заслонки, утюги, печныя дверцы, гири, котелки, громадные котлы, доски для памятниковъ, плиты, гайки, зубчатыя колеса, изящныя чугунныя рамы, какіе-то цилиндры и тысячи другихъ предметовъ, которымъ сразу, пожалуй, не пріищешь и названія. Литейщики, отливающіе все это, получаютъ до 30 рублей въ мѣсяцъ. Плата имъ идетъ съ пуда отлитыхъ ими вещей. Спеціалистъ г. Саймоновъ вотъ что говоритъ по поводу здѣшнихъ работъ изъ чугуна: „приходишь къ заключенію, что литейная часть Людиновскаго завода доведена до высокой степени совершенства. Подобныя тонкія отливки даетъ чугунъ олонецкихъ заводовъ, съ тою только разницей, что выплавляемый изъ болотныхъ рудъ и содержащій вредныя примѣси — фосфоръ и сѣру, олонецкій чугунъ для переливки въ желѣзо не годится, тогда какъ здѣшній даетъ превосходное“. Это было сказано четыре года назадъ. Съ тѣхъ поръ дѣло здѣсь значительно подвинулось и усовершенствовалось.

Сердце завода — паровая машина; она разгоняетъ кровь по артеріямъ этого громаднаго, изъ камня и желѣза сложившагося, организма. Мы прошли мимо нея; она глухо бьется всѣми своими поршнями и рычагами, выбрасывая паръ по самымъ, отдаленнымъ проводамъ. Оставивъ ее, мы переходимъ въ помѣщеніе среднебойнаго водянаго колеса. Мракъ и сырость. Струи воды льются отовсюду; слышится шумъ какихъ-то ручьевъ и потоковъ, сбѣгающихъ съ колеса въ тускло поблескивающую внизу воду. Шлюзы — внизу, и отсюда доносится грохотъ неудержимо рвущейся куда-то стихіи. Чугунные пульсы бьются кругомъ; громадные ремни протягиваются вдаль; колесо движетъ ихъ съ громадною силой. Они всѣ направлены въ слесарни и имъ станки безчисленныхъ мастерскихъ Людиновскаго завода обязаны своею жизнью. Это — то же сердце. Весь заводъ кажется отсюда какимъ-то сложнымъ организмомъ, въ которомъ бьются и работаютъ два сердца, паровое и водяное, уживающіяся рядомъ одно съ другимъ. Я взошелъ на помостъ, устроенный у средины колеса. Громадное, въ 28 футовъ въ діаметрѣ, оно подымаетъ чудовищную массу воды. Ободъ его равняется 14 футамъ въ діаметрѣ. Дѣйствительно, что-то живое, сказочное слышишь и видишь во всѣхъ этихъ взмахахъ громадныхъ орудій, въ этомъ мѣрномъ шумѣ воды, въ этомъ грохотѣ шлюзовъ. Точно попалъ въ самое нутро какого-то чудовища и являешься безмолвнымъ свидѣтелемъ его отправленій, самыхъ таинственныхъ процессовъ жизни, поддерживающихъ этотъ организмъ. Какъ и у фурмъ, чудится грохотъ водопада, и если не поостережешься, то самому можно попасть подъ него, потому что сверху и съ боковъ льются струи воды. Помосты, на которые выходишь, полъ, на которомъ стоишь, дрожатъ и колышатся отъ силы этого движенія. Вверху работаетъ столь же громадный аппаратъ для шлюзовъ; по бокамъ съ грохотомъ движутся какіе-то рукава, шатуны, поддерживающіе безчисленные поршни, мѣха. Самъ какъ-то исчезаешь передъ громадностью этихъ сооруженій, кажешься самому себѣ безсильнымъ, ничтожнымъ.

— Экое дѣло заведено! — замѣчаетъ рядомъ крестьянинъ.

— А что?

— Ужь очень чудесно: и паромъ-то пущаетъ, и водой-то дѣйствуетъ.

— Ума не приложишь.

Другой бородатый мужикъ завѣдуетъ всей этою машиной. Ему все единственно, — онъ присмотрѣлся къ ней, и она уже не дивитъ его своими размѣрами. Отъ постояннаго грохота и шума кругомъ онъ немного глуховатъ сталъ и молчаливъ.

— Слова отъ него не добьешься!

— Ужь очень много слушаетъ, — некогда самому балякать.

Наконецъ мы уходимъ отсюда. Передъ нами помѣщеніе мѣднолитейнаго цеха. Тутъ отливаютъ разныя машинныя части, части для подвижнаго состава, для земледѣльческихъ орудій. Когда мы здѣсь были, работъ не оказывалось. Начнутся онѣ завтра. Только большая газовая печь горѣла, переваривающая сразу до ста двадцати пудовъ мѣди. Это самое маленькое отдѣленіе мастерскихъ. Здѣсь работаетъ одинъ мастеръ съ девятью литейщиками, четырьмя учениками и двумя чернорабочими. Кругомъ стоитъ масса тиглей, въ которые отливаются мелкія вещи.

— Пустыня тутъ у насъ пока… Въ слѣдующій разъ, какъ пожалуете, все это горѣть будетъ, закипитъ!… А теперь скучно здѣсь.

Отсюда мы перебираемся въ мастерскія кузнечнаго цеха. Опять оглушающій шумъ, стукъ молотовъ, свистъ мѣховъ и шорохъ взрывающагося въ горнахъ пламени. Брызги огня разлетаются изъ-подъ молотовъ; желѣзо подъ ними точно жалуется кому-то, скрипитъ и сжимается. Тутъ горятъ три сварочныхъ печи и каждая вмѣщаетъ въ себя до 150 пудовъ металла заразъ; работаетъ одна паровая машина въ шестнадцать силъ и два паровика въ пятьдесятъ силъ каждый. Два паровые молота въ 120 пудовъ каждый и три поменьше, въ 27 пудовъ, разбиваютъ и обжимаютъ громадныя желѣзныя кувалды; пружинный молотъ громыхаетъ тоже, а рядомъ свищутъ массы мѣховъ, вгоняя въ огни семидесяти восьми горновъ сильныя струи воздуха. Тутъ за всѣми этими горнами, печами и молотами работаютъ три мастера, сто кузнецовъ, сто пятнадцать молотобойщиковъ, четыре печника, двадцать подручныхъ, два мальчика, двадцать восемь бабъ и девятнадцать надсмотрщиковъ и машинистовъ.

Мы проходимъ прямою улицей этихъ ярко горящихъ горновъ. Вонъ блеснули зѣвы сварочныхъ печей. Въ нихъ горятъ куски желѣза; другіе уже подъ молотами и разбрасываютъ кругомъ послѣ каждаго удара тысячи золотыхъ брызгъ. Обжимщики въ кожѣ щурятся, чтобы не попало въ глаза. Красивыя, сытыя, совсѣмъ не изморенныя бабы шуруютъ печи. Онѣ бросаютъ туда дрова, переговариваясь и пересмѣиваясь одна съ другой. Тутъ и заработокъ у нихъ не особенный, да трудъ легокъ. Онѣ получаютъ по 20 коп. въ день. Даже мальчики получаютъ больше бабъ, — имъ идетъ по 25 коп. въ день. Суровые, молчаливые, словно совсѣмъ обожженные рабочіе у сварочныхъ печей получаютъ до 30 руб. въ мѣсяцъ.

— Что они у васъ такіе хмурые?

— Работа такая. Стоитъ онъ цѣлый день у печи, въ огонь смотритъ.

— Такъ что-жь?

— И все самъ про себя думаетъ. Вы знаете, кто въ огонь смотритъ, тотъ думаетъ больше и разное ему въ огнѣ чудится.

— Вотъ какъ!…

— Тутъ рабочіе это отлично знаютъ. Одинъ вотъ разсказывалъ, въ печахъ-то адъ чудится. Такъ онъ и куски желѣза грѣшниками звалъ: „принеси грѣшника“. Всякій разъ, какъ бросалъ въ сварочную печь желѣзо, такъ и воображаетъ себѣ, какъ на томъ свѣтѣ въ геену будутъ грѣшниковъ и злодѣевъ всякихъ кидать. Знаете, отъ огня ужасно фантазія разыгрывается. Вы что думаете?

— На Уралѣ такія же явленія замѣчалъ я.

— Это довольно общее. А другимъ въ огнѣ цѣлые города чудятся, люди, лица какія-то мелькаютъ, бѣгутъ какія-то серебряныя змѣи, золотыя саламандры возятся между ними, брилліантовыя волны струятся по темнымъ пока кускамъ желѣза, кровавыя пятна какія-то вскипаютъ на нихъ. Не мудрено, что какому-нибудь старику и адъ почудится. Мерещатся изъ огня простирающіяся къ нему руки. Голоса слышатся!…

Самый громадный отдѣлъ завода — слесарныя мастерскія. Положительно утомляешься, проходя по нимъ.

Слесарный цехъ раздѣляется на четыре разряда. Въ первомъ приготовляются части для паровыхъ и другихъ машинъ и для земледѣльческихъ орудій. Тутъ два гидравлическихъ колеса діаметромъ въ 10 метровъ каждое. Сила ихъ: перваго въ 60, автораго въ 70. Паровая машина въ 100 силъ, восемь цилиндрическихъ мѣховъ отъ 40 до 50 силъ каждый, два гидравлическихъ пресса діаметромъ на 10», десять строгальныхъ станковъ, 41 токарныхъ, 16 сверлильныхъ, четыре долбежныхъ, пять торцовыхъ, два обрѣзныхъ, два винтовальныхъ, одинъ для провѣрки валовъ, два штамповальныхъ, одинъ паровой ножъ, одна угольная мельница, 90 тисковъ слесарныхъ. За всѣми этими станками и орудіями работаютъ восемь мастеровъ, 376 мастеровыхъ, 70 учениковъ, 16 женщинъ, 30 чернорабочихъ.

Во второмъ слесарномъ отдѣленіи выдѣлываются части для паровозовъ и локомобилей. Тутъ одинъ паровой локомобиль въ 16 силъ и одна калильная печь, 17 строгальныхъ станковъ, 67 токарныхъ, 18 сверлильныхъ, 16 долбежныхъ, 22 торцовыхъ, 5 винтовальныхъ, одинъ зуборѣзный, одинъ шиповальный, 106 тисковъ слесарныхъ, одинъ пружинный молотъ. Рабочая сила: 5 мастеровъ, 290 мастеровыхъ, 45 учениковъ, 10 женщинъ, 12 чернорабочихъ.

Въ третьемъ слесарномъ отдѣленіи обжигаются и отдѣлываются печи, дверцы, камины и т. п. Здѣсь одинъ локомотивъ въ 10 силъ, три сверлильныхъ станка, одинъ токарный, одинъ притирочный, два шиповальныхъ, 116 тисковъ. За ними заняты два мастера, 100 мастеровыхъ, 40 учениковъ, 3 чернорабочихъ, 10 женщинъ.

Наконецъ, въ четвертомъ отдѣленіи отдѣлываются части для вагоновъ, сбираются земледѣльческія орудія. Тутъ строгальный станокъ, 14 токарныхъ, 7 сверлильныхъ, одинъ долбежный, одинъ торцовый, пять винтовальныхъ, два шиповальныхъ, три штамповальныхъ, 35 тисковъ. Рабочихъ: 2 мастера, 60 мастеровыхъ, 18 учениковъ, 5 женщинъ и 2 чернорабочихъ.

Тутъ центръ заводской дѣятельности. Ряды камеръ, занятыхъ исключительно слесарнымъ дѣломъ, сплошь заставленныхъ машинами, станками. Безчисленные приводы и ремни двигаются вверху и вертятъ сотни механизмовъ. Отъ однихъ ремней стоитъ какое-то стихійное шуршаніе, а тутъ еще грохочутъ паровики и локомобили, визжитъ, положительно визжитъ желѣзо подъ строгальными аппаратами. Здѣсь вообще какое-то вавилонское столпотвореніе, — ничего даже не сообразишь. По крайней мѣрѣ я совсѣмъ не могъ дать себѣ отчета, что здѣсь дѣлается. Голова разбаливалась, точно тысячи этихъ молотковъ стучали въ черепъ, точно эти безжалостные винты ввертываются въ него, а не въ стонавшее и плакавшееся подъ ними желѣзо. Тамъ глухо работаетъ паровой ножъ, отсѣкая толстые куски желѣзныхъ частей, тутъ какія-то машины стираютъ металлическія доски, такъ что каждый атомъ ихъ вздрагиваетъ, а сѣрая желѣзная пыль тучей поднимается въ воздухъ. Пронзительно визжитъ пила и сверлильный станокъ, вѣеромъ разбрасывая кругомъ желѣзныя стружки. Какіе-то особенные ножи нарѣзываютъ толстые бруски, снимая съ нихъ цѣлые слои коробящагося, какъ береста на огнѣ, металла. Въ сторонѣ стоятъ чистенькія, изящно-отдѣланныя машины, съ массою самыхъ непонятныхъ для меня частей. Неподвижныя, онѣ только ждутъ пароваго привода — этой души, которая бы ихъ оживила. Проковка, обточка и шлифовка желѣза доведены здѣсь до щегольства, не говоря уже о томъ, что всякая вещь дѣлается отчетливо, прочно и приготовляется весьма вѣрно. Еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ стальные бандажи получались здѣсь съ петербургскаго Обуховскаго завода, но теперь они приготовляются въ Людиновѣ, причемъ, по словамъ техниковъ, не уступаютъ лучшимъ англійскимъ издѣліямъ этого рода. Съ нами заводы посѣщалъ французскій инженеръ, — не упомню уже теперь его фамилію. Онъ при видѣ только-что изготовленной здѣсь строгальной машины пришелъ въ совсѣмъ непонятный для меня телячій восторгъ.

Слесаря совсѣмъ уже выдѣляются изъ общаго типа рабочихъ. Это народъ серьезный, изобрѣтательный и умный.

— Мы все время при машинѣ, — по неволѣ мозтами-то пошевелишь. За нее не зная приняться нельзя. Ее тоже понимать надо!

— Тутъ до всего дойдещь. Въ ней, въ машинѣ, ума много!

— У нихъ удивительное чутье, — объясняетъ французъ, работающій здѣсь. — Привезутъ самый сложный механизмъ, весь онъ въ частяхъ лежитъ. Взглянетъ рабочій на чертежъ и нюхомъ его какъ-то пойметъ. Бывало только руками разведешь.

— Вотъ у насъ тутъ Баба есть, такъ она не нахвалится нами.

— Какая баба?

— А механикъ нашъ.

Баба оказалась французомъ Бобеномъ, завѣдующимъ слесарными мастерскими. Здѣсь только трое чужихъ. Главноуправляющій всѣмъ ганноверскій инженеръ Басонъ, инженеръ Дюссо, сынъ московскаго, и Бобенъ.

Слесаря, какъ народъ толковый и умный, держатся совсѣмъ отлично отъ другихъ рабочихъ. Они хорошо держатся, почитываютъ, интересуются всѣмъ. Семьи ихъ зажиточныя, потому что мастеровой можетъ здѣсь заработать отъ 26 до 48 рублей въ мѣсяцъ. Дома у нихъ свои, дрова ничего не стоятъ, хлѣбъ и припасы даетъ имъ заводъ, скупающій ихъ по дешевымъ цѣнамъ и такъ же продающій своимъ рабочимъ. Сталь и желѣзо кладутъ какой-то особенный отпечатокъ на работниковъ. Въ самомъ дѣлѣ, я не разъ наблюдалъ это. Имѣющіе дѣло съ деревомъ вырабатываются въ мягкихъ и не совсѣмъ положительныхъ людей, за то на металлическихъ занятіяхъ вырабатываются ужасно сильные характеры, точно всѣ эти массы желѣза, мѣди, чугуна сообщаютъ имъ свою крѣпость и неподатливость. Тутъ и воздухъ какой-то особый. Въ этихъ мастерскихъ вы дѣйствительно ощущаете запахъ желѣза и стали. Онъ густо распространяется въ атмосферѣ, которою дышутъ.

Вотъ, напримѣръ, самое характеристичное лицо передо мною. Большая печь для прокаливанія желѣзныхъ листовъ:, красное пламя рвется оттуда во всѣ скважины; слышится его свистъ и клекотъ издали. Прямо у устья печи высокій, жилистый рабочій. Весь — изъ мускуловъ, на диво сложенный. Умные, нѣсколько воспаленные отъ огня глаза упорно смотрятъ на васъ и не опустятся навѣрное не передъ кѣмъ; крупныя черты дышутъ энергіей и силой. Выпуклый упрямый лобъ прекрасно сформированъ, губы сжаты, подбородокъ совсѣмъ такъ, какъ рисуютъ у Наполеона перваго. Заговорилъ я съ нимъ, — оказался знающій человѣкъ. Привычка мыслить сказывается въ каждомъ словѣ. Какъ не похожи на него еще недавно попадавшіеся мнѣ жиздринскіе крестьянскіе типы, загнанные совсѣмъ, измученные на безкормицѣ и безработицѣ, совсѣмъ безнадежные для будущаго.

Хлѣбопашецъ, съ поэтическимъ складомъ своей фантазіи, съ любовью къ природѣ и иногда даже съ пониманіемъ ея, все-таки оказывается простымъ крестьяниномъ рядомъ съ этими мастеровыми, всю свою жизнь возящимися съ машинами. Я не знаю, можетъ-быть въ первыхъ сосредоточиваются всевозможныя добродѣтели, но во вторыхъ несравненно болѣе жизненной энергіи, способностей, изобрѣтательности. Несмотря на то, что заводскій рабочій живетъ лучше землепашца, въ немъ уже явилось недовольство своимъ положеніемъ и растетъ протестъ. Здѣсь, напримѣръ, положеніе дѣлъ лучше, чѣмъ у сосѣдей: люди обезпечены, сыты и — главное — о нихъ заботятся, все для нихъ дѣлается; тѣмъ не менѣе пришлось мнѣ самому слышать весьма знаменательныя фразы.

Было, напримѣръ, освященіе гуты. Сошлась вокругъ Мальцова толпа рабочихъ.

— Трудно, братцы, всѣмъ трудно нынче. Бѣда, — заказовъ нѣтъ.

— Какъ не трудно… Милліоны страдаютъ! — слышится изъ толпы.

Смотрю, желчное, желтое лицо, глаза блестятъ лихорадочно, по лицу бѣжитъ судорога.

— Да, братъ, страдаютъ.

— Всю жизнь работаю, семеро дѣтей, бока болятъ! Заѣли рабочаго человѣка господа, совсѣмъ заѣли! Коли бы не вы, и здѣсь бы не жить! Безъ васъ начнутъ изъ насъ кровь точить!… Пропадать рабочему человѣку надо, совсѣмъ пропадать!

Дрожитъ весь.

— Это я видѣлъ, какъ съ нами на другихъ фабрикахъ. Со скотомъ легше.

Вытянулъ руку, сжалъ кулакъ.

— То-есть во-какъ!… Помирать буду, а не забыть, какъ они насъ, рабочихъ людей, заѣли!

— Это ты совсѣмъ слово неподобное говоришь, — сталъ его укорять священникъ.

— Вы посмотрите-ка, батюшка, что по другимъ округамъ дѣлается! Совсѣмъ насъ богачи убили, душать и кричать не велятъ. А у меня вотъ отъ работы бока…

— А ты забылъ, легче вельбуду внити въ ушко игольное, нежели богатому…

Рабочій и смотрѣть не сталъ, отмахнулся и прочь пошелъ.

— Зачѣмъ ему въ ушко игольное? Онъ, братъ, себѣ и здѣсь царствіе небесное устроитъ, сдѣлай милость!

И тутъ нарождается противу капитала грозная сила. Она растетъ и крѣпнетъ подъ гнетомъ, какъ крѣпнетъ чугунъ подъ паровымъ молотомъ, извергая изъ себя всѣ постороннія примѣси.

Изъ слесарныхъ мы отправились въ клепальни.

Тутъ производится клепаніе паровиковъ и сборка паровозовъ съ помощію трехъ локомобилей въ 44 силы всѣ вмѣстѣ, гидравлическаго пресса, мѣховъ, четырехъ штамповальныхъ и четырехъ болтовыхъ, одной гаечной машины, ножей паровыхъ и приводныхъ, трехъ строгальныхъ станковъ, десяти сверлильныхъ, одного долбежнаго, двухъ загибальныхъ, одного правильнаго, трехъ паяльныхъ горновъ, 70 тисковъ. Заняты въ этомъ цехѣ 6 мастеровъ, 300 мастеровыхъ, 35 учениковъ, 30 женщинъ, 10 чернорабочихъ. Тутъ все заставлено машинами, локомобилями, паровозами, которые собираются въ этомъ отдѣленіи. Вонъ, напримѣръ, локомотивъ громадный, онъ весь почти готовъ, но его со всѣхъ сторонъ облѣпили рабочіе, какъ мухи въ жаркое лѣто, сѣвшія на мирно пасущагося быка. За сборъ всего паровика малаго имъ платится 160 р., большаго 250 руб. Это дѣлится между восемью человѣками, составляющими такимъ образомъ артель.

— Что-жь, выгодна эта работа?

— Какъ когда… Въ хорошее время отъ 25 до 30 руб. въ мѣсяцъ придется.

— А въ другое?

— А въ другое и по двадцати — слава Богу!

— Тутъ вѣдь какъ бываетъ… Сбираешь машину — вотъ бы и конецъ, а какая-нибудь часть въ другихъ мастерскихъ еще не готова, — ну, и гуляй, теряй время понапрасну.

— Ничѣмъ развѣ другимъ заняться нельзя?

— У насъ такъ: одна артель собираетъ каждую машину. Если работы нѣтъ, къ другой не приступишься, — тамъ свои работаютъ.

— А иной работы нѣтъ?

— Мы не привычны… Мы сборщики издавна.

Въ другомъ отдѣленіи клепальнаго цеха еще болѣе наставлено всякихъ громадныхъ сооруженій. Тутъ и громадные чугунные ворота, и черные, еще не крашенные, паровозы, какія-то необычайныя по величинѣ желѣзныя трубы. Вонъ, напримѣръ, совсѣмъ готовая, уже собранная, банная печь; можно подумать, что въ баню, гдѣ она будетъ стоять, придутъ мыться слоны и носороги. Въ ней легко можно было бы сжарить допотопнаго мамонта, еслибы на этомъ же заводѣ былъ приготовленъ достаточный для того противень. Грохотъ здѣсь стоитъ оглушительный, стукъ молотковъ, шуршанье и громъ какихъ-то толстыхъ желѣзныхъ листовъ. Древній грекъ подумалъ бы, что онъ попалъ въ лабораторію грома къ Зевесу.

— Правда, какъ всѣ это величаво и по-своему красиво? — восхищался мой спутникъ французъ.

Своеобразная поэзія механическаго желѣзнаго дѣла!

Вонъ совсѣмъ черный паровозъ. Его начинаютъ красить.

— Мы это сейчасъ ея тувалетъ начнемъ, — говорятъ рабочіе. — Недолго наша красавица въ грязи будетъ.

— Вотъ вымоемъ ее, покрасимъ, подрумянимъ, брови ей подсурмимъ — совсѣмъ дама станетъ, какъ къ городу бываетъ, а то еще и лучше, потому что къ городу бабы хлипкія да жидкія.

Вотъ одинъ локомотивъ еще только собранъ. Одинъ рабочій забрался внутрь, другой снаружи. Раскаленными гвоздями заклепываютъ предварительно просверленныя дыры. Грохотъ такой, что сидящій внутри, по выходѣ оттуда, я думаю, долго еще не можетъ очнуться. Нужно здѣсь и уши имѣть такія же, каковы и эти локомотивы, печи, паровики, и изъ того же самаго матеріала. Бассонъ, завѣдующій Людиновскимъ заводомъ, уже оглохъ, и другіе мало-по-малу глохнутъ. Это здѣсь неизбѣжно. Тутъ желѣзо и сталь орутъ во всѣ свои громадныя пасти и если стѣны Іерихонскія когда-то пали отъ звуковъ еврейскихъ трубъ, то, я думаю, отъ этихъ звуковъ и зданія филистимлянскаго города не остались бы цѣлыми.

Кончилъ рабочій вколачивать, — выскочилъ другой извнутри. Стоитъ оболдѣвшій совсѣмъ.

— Чего ты? — спрашиваютъ его.

Хлопаетъ глазами, — видимо, ничего не понимаетъ.

— Очумѣлъ!…

— Недавно онъ потому. Скоро привыкнетъ. У насъ дѣло это не трудное. Тяжело первое время только.

Рядомъ подымается грохотъ еще пронзительнѣе. Это начали заклепывать новую трубу. Совсѣмъ какъ живая оретъ она подъ ударами большихъ молотовъ.

— Еще бы!… Тебѣ бы калёный гвоздь въ шкуру забивать стали, тоже бы заоралъ тогда.

Удивительная манера у рабочихъ одушевлять всѣ инструменты и механизмы, съ которыми они имѣютъ дѣло!

Вотъ цѣлыя улицы сварочныхъ печей Симменса. Справа и слѣва сквозь заслонки слышенъ шумъ пламени и розовые языки его рвутся во всѣ щели, облизывая черную кирпичную кладку. Вонъ другая улица такая же: направо Симменсовы, налѣво сталеварни Мартена. Сталь здѣсь варится прямо изъ чугуна, мелкаго желѣза, желѣзнаго скрапа и обломковъ старой стали. Проходя мимо устьевъ, мы слышимъ, какъ тамъ ворчитъ расплавленный металлъ, герметически закупоренный въ самое нутро этихъ аппаратовъ. Въ углу валяются горы бандажей, прямо отлитыхъ изъ стали и еще не отдѣланныхъ. Меня приглашаютъ сойти внизъ въ газовикъ. Мы опускаемся какими-то темными проходами. Въ норѣ этой едва дышешь отъ дыму. Онъ окутываетъ со всѣхъ сторонъ, ѣстъ глаза, струится въ носъ и ротъ. Густой какой-то, жирный… Мы попадаемъ въ зарядникъ, куда поступаютъ и откуда сбрасываются внизъ дрова. Тутъ дымъ еще гуще. Сѣрые клубы его замѣняютъ воздухъ. Еще минута — и голова начинаетъ кружиться. Въ трубы, чтобы по нимъ не проходилъ газъ, сыплятъ лопатами опилки. Изъ этой лабораторіи газъ поступаетъ въ сварочныя печи и дѣлаетъ тамъ свое дѣло. Быстро, собирая послѣднія силы, мы вбѣгаемъ вверхъ на чистый воздухъ, подъ сараи сварочныхъ печей, и опять слышимъ клокотаніе металла за ихъ заслонками, опять въ глаза намъ свѣтитъ проникающее сквозь ихъ щели розовое пламя. На пробу вытащили изъ склада длинную полосу желѣзную, холодную уже. Нужно было испытать гибкость ея. Загнули ее разъ, другой, третій, до восьми, и кусокъ въ 16 дюймовъ толщины не далъ нигдѣ трещины, несмотря на то, что загибали его сплошь и били молотами, пока внутреннія стѣнки сгиба не сошлись совсѣмъ. Это — высокопробный металлъ, выходящій изъ здѣшнихъ печей.

Сталевары получаютъ по мѣстнымъ цѣнамъ весьма высокое вознагражденіе — по 50 руб. въ мѣсяцъ.

Наступилъ вечеръ, и въ мастерскихъ зажгли газъ.

— Откуда это у васъ?

— Къ намъ изъ Царицына доставляютъ нефтяные остатки, мы изъ нихъ и приготовляемъ.

— Какъ вамъ нравится наше Людиново?

— Я еще не могу дать себѣ отчета.

— Почему?

— Слишкомъ много всего. Подавляетъ.

— Да, а къ Мальцову перешло когда, знаете ли, что здѣсь было?

— Ну-съ?

— Домна, кричныя горна, да семь слесарей!

Въ этомъ сталеварномъ отдѣленіи, кромѣ печей, вмѣщающихъ въ себѣ стали и металла въ ломѣ по 245 пудовъ каждая, есть еще двѣ пудлинговыхъ печи. Здѣсь работаютъ четыре паровика отъ 40—50 силъ каждый, гидравлическое колесо въ 60 силъ и одна турбина въ 30 силъ. Тутъ же масса исполнительныхъ механизмовъ и вальцовочныхъ станковъ, четыре паровыхъ молота, одинъ гидравлическій прессъ, двѣ паровыя пилы въ 10 силъ, станъ для прокатки бандажей, паровой ножъ, три токарныхъ станка. Тутъ и разряды рабочихъ разнообразнѣе. Завѣдуютъ дѣломъ четыре мастера, у нихъ 10 катальщиковъ, 30 подручныхъ, 6 пудлинговщиковъ, 15 газовщиковъ, два сталевара, у нихъ 4 подручныхъ, 30 женщинъ и 18 чернорабочихъ. Сверхъ этого, занимающагося прокаткою круглаго, угольнаго и другаго сортоваго желѣза, отливкой и прокаткою стали, отдѣленія, есть еще другое того же цеха, гдѣ производится прокатка желѣза кубоваго, котельнаго, листоваго и т. п. Тутъ пять сварочныхъ печей, три паровика, двѣ паровыхъ машины, гидравлическое колесо, двѣ сушильни. Въ этомъ разрядѣ пять станковъ вальцовыхъ, одинъ паровой молотъ, одинъ пружинный, паровая пила, четыре гидравлическихъ пресса, одинъ загибальный станъ и одинъ токарный, три штамповальныхъ машины, ножъ паровой, ножъ дѣйствующій приводомъ, гаечный и проволочный аппараты. Тутъ трое мастеровъ, 35 катальщиковъ, 20 подручныхъ, 50 слесарей, машинистовъ и смотрителей, 6 газовщиковъ, 34 женщины, 12 чернорабочихъ.

— Вамъ теперь надо посмотрѣть еще наше деревянное отдѣленіе.

— Какое деревянное?

— Да столярное и другія: модельное и чертежное.

Переходъ отъ желѣза къ дереву разомъ подтвердилъ мое прежнее наблюденіе.

Не было этихъ сухихъ, суровыхъ типовъ, которые я видѣлъ въ слесарныхъ; не было озлобленныхъ, хмурыхъ лицъ. Здѣсь въ сравнительной тишинѣ спокойно работали надъ деревомъ добродушные столяры, чисто одѣтые, многіе въ очкахъ. Внизу на металлическихъ работахъ подъ огнемъ печей, въ дыму паровиковъ, невозможно носить ничего кромѣ лохмотьевъ, — платье горитъ на человѣкѣ. Тутъ совсѣмъ иное дѣло. Пахнетъ вмѣсто газа и дыма смолистымъ запахомъ сосны. Точно въ свѣжій лѣсъ попалъ послѣ теплаго дождя, когда каждое дерево привѣтливо дышетъ вамъ на встрѣчу. Кое-гдѣ дерево скрипитъ подъ желѣзными инструментами, больно ему и кряхтитъ оно, жалуясь на безжалостную руку. Тутъ всѣ внимательно сосредоточены. Дерево — матеріалъ легкій: не доглядѣлъ — и испорчено оно. Дерево мягче — и натура мягче.

— Что вы здѣсь получаете въ мѣсяцъ? — спрашиваю я у одного рабочаго въ очкахъ, философски уставившагося на кусокъ дуба.

— Да рублей по тридцати въ мѣсяцъ, — взглянулъ онъ на меня въ очки. — Мальчики которые — тѣ по пяти рублей, пока пріучатся къ нашему дѣлу.

— А какая работа здѣсь?

— Разная. Мы части машинъ дѣлаемъ, которыя изъ дерева, выдѣлываемъ модели, сбираемъ машины земледѣльческія.

Тутъ у рабочихъ въ рукахъ рисунки различныхъ проектовъ, которые нужно воспроизвести изъ дерева. Всякая новая машина, прежде чѣмъ она будетъ приготовлена на заводѣ, является здѣсь въ видѣ модели. Эти образцы тутъ дѣлаются съ замѣчательнымъ изяществомъ. Столярныхъ нѣсколько отдѣленій и народа здѣсь работаетъ не мало на трехъ токарныхъ станкахъ и 90 верстакахъ. Всего здѣсь два мастера, два модельщика, 88 мастеровыхъ, 36 учениковъ, одна женщина и двое чернорабочихъ. Изъ дерева приготовляются формы для стекла. Тутъ же почему-то работаются и манометры, которыми заводъ можетъ по праву хвалиться. Вотъ что между прочимъ говорятъ о нихъ спеціалисты:

«Мы сравнивали манометры французскіе и людиновскіе. Для сравненія чувствительности того и другаго оба привинчивали къ желѣзной трубочкѣ, соединяющейся съ небольшимъ гидравлическимъ прессомъ. Накачивая насосъ, можно видѣть, что стрѣлки обоихъ манометровъ до поразительной точности тождественны въ своихъ показаніяхъ давленія воды, а слѣдовательно и пара» (Земледѣльческая Газета 1877 г., стр. 372).

Мастеровые, приготовляющіе манометры, смотрятъ весьма интеллигентно; они заработываютъ на сравнительно легкомъ трудѣ отъ 35 до 45 руб. въ мѣсяцъ.

— Въ нашей наукѣ ума надо! — говорятъ они.

— Тутъ все разсчетъ. Тутъ безъ цифры ничего не сдѣлаешь.

— Цифру знать требуется, чтобъ она завсегда передъ тобой стояла, какъ листъ передъ травой, готовая!…

Неподалеку — чертежная. Рядъ залъ, занятыхъ рисовальщиками и чертежникажи изъ крестьянъ, окончившихъ мѣстныя училища. Тутъ уже совсѣмъ другіе типы. Несмотря на форменный сѣрый армякъ, лица бритыя, чиновничьи. Мы наскоро прошли мимо, торопясь попасть въ отдѣленіе земледѣльческихъ машинъ, гдѣ осмотрѣли или изобрѣтенные здѣсь, или усовершенствованные соломорѣзки, молотилки, плуги, просорушки, сѣялки, вѣялки всевозможныхъ системъ. Не ограничиваясь своими, заводъ выдѣлываетъ также англійскія, американскія, германскія. Но о нихъ мы скажемъ потомъ въ одной изъ слѣдующихъ главъ нашего разсказа.

Намъ, разумѣется, могутъ поставить въ упрекъ изобиліе цифръ, приведенныхъ здѣсь, но иначе и нельзя было и обрисовать всей громадности этого предпріятія, — иногда цифра краснорѣчивѣе всякаго разсказа. Кстати уже, чтобы покончить съ ними, я приведу общую вѣдомость всѣхъ работающихъ на заводѣ. Всего здѣсь числится круглымъ счетомъ: механиковъ 3, мастеровъ 60, мастеровыхъ 1.800, учениковъ 300, женщинъ 250, писарей и приказчиковъ 35, чернорабочихъ 500 человѣкъ; Кромѣ того — масса народа, которая продовольствуется на счетъ заводовладѣльца. Здѣсь въ заводскомъ магазинѣ распродано по дешевой цѣнѣ и выдано такъ, въ помощь рабочимъ, слѣдующее количество, за исключеніемъ тѣхъ, которыя они покупаютъ въ другихъ пунктахъ: муки ржаной 218.897 пуд., пшеничной — 10.475 пуд., крупъ гречневыхъ — 23.013 пуд., масла коноплянаго — 3.722 пуда, соли — 8.441 пудъ, сала свинаго — 2.771 пудъ, говяжьяго — 577 пуд., солонины — 3.208 пуд., рыбы и сельдей — 1.956 пуд., овса — 22.117 пуд., мыла — 1.676 пуд., чаю — 314 пуд., сахару — 3.355 пуд., масла деревяннаго — 1.222 пуда.

Менѣе значительные продукты мы не приводимъ.

Вся эта масса потребляется только рабочими, живущими на своемъ содержаніи.

Правила для рабочихъ, если, напримѣръ, ихъ сравнить съ уральскими, въ высшей степени снисходительны.

Каждый рабочій по третьему звонку обязанъ быть у главныхъ воротъ завода и тотчасъ же приступать къ работѣ. За самовольный прогулъ или отлучку съ рабочаго взыскивается по усмотрѣнію заводскаго управленія, но не болѣе какъ по 25 коп. за четверть сутокъ. Разсчетъ производится 13 числа каждаго мѣсяца. Школы и больницы содержатся на счетъ управленія. Больные пользуются и лѣчатся въ нихъ на полномъ его иждивеніи. Здѣсь для этого служатъ докторъ и четыре фельдшера. Въ больницѣ постоянныхъ кроватей 25, но по мѣрѣ нужды прибавляется сколько нужно. Въ Людиновѣ имѣется аптека, какъ и въ Дядьковѣ.

Для того, чтобъ еще яснѣе опредѣлить дѣятельность завода, нужно прибавить одно: всѣ машины, станки, паровики, гидравлическіе прессы и проч., дѣйствующіе здѣсь, приготовлены на самомъ заводѣ. Въ настоящее время чужаго здѣсь ничего нѣтъ.

На другой день мы окончили осмотръ этого Шеффильда, посѣтивъ его вторично днемъ.

Когда мы вышли, солнце ярко свѣтило. Рабочіе бѣжали къ какой-то, какъ намъ показалось, часовнѣ, заваленной совсѣмъ бандажами, желѣзными частями машинъ, всякимъ ломомъ, бракованными орудіями, между которыми выдѣлялись свѣжестью красокъ совершенно новыя, только-что приготовленныя, вещи.

— Куда это идутъ всѣ?

— Да къ колодцу. Тутъ у насъ исцѣлительный колодезь есть.

— Это еще что за исцѣлительный?

— Да мы мекаемъ такъ о немъ. Лѣтомъ мы такъ упариваемся за работой, что у насъ на тѣлѣ соль выступаетъ. Бросишься къ колодцу съ жару, вода какъ ледъ, пьешь ее жадно, — ну, точно вотъ въ книжкахъ пишутъ, верблюды, которые въ пустыняхъ. Пьешь, а никогда не бывало, чтобы нутро отъ ей страдало, либо хворь какая захватила. Такъ мы его исцѣлительнымъ и прозвали. Вода у насъ тутъ крѣпкая, сильная.

Когда, нѣсколько часовъ спустя, я вышелъ на балконъ, солнце палило уже во всю, на небѣ не было ни облачка. Озеро чисто. Въ золотистой дымкѣ далей тихіе лѣсистые берега его точно погрузились въ сладкую дрёму и спятъ себѣ надъ зеркальною поверхностью воды. Направо изъ заводскихъ трубъ клубится дымъ. Тамъ, въ этой массѣ строеній, стучитъ и бьется желѣзное сердце этой громадной лабораторіи труда и предпріимчивости, бьются паровики-пульсы и по его безчисленнымъ жиламъ разгоняютъ паръ въ самое отдаленные закоулки. Съ высокой колокольни красивой людиновской церкви звонили въ колоколъ.

X. Ивано-Сергіевскій заводъ. *)

) Авторъ этихъ очерковъ проситъ не смѣшивать заводовъ и района, описываемыхъ имъ, съ таковыми же другого, нынѣ умершаго, Мальцова, во Владимірской губерніи. Это — двѣ противуположности. Между тѣми и другими нѣтъ ничего общаго. Я полагаю, что недоумѣніе многихъ читающихъ мои очерки объясняется исключительно этимъ обстоятельствомъ. Владимірскіе заводы были основаны на чисто-эксплоататорскихъ началахъ. Оттуда, случалось, даже сотнями высылался народъ въ ссылку и вообще тамъ практиковались пріемы, обыкновенно вызывающіе такъ-называемые «бунты» населенія.

Рельсовый путь изъ Людинова въ Песочное началъ строиться.

Мы должны были проѣхать по участку только-что проложенному. Направо и налѣво еще группировались рабочіе, когда нашъ поѣздъ проходилъ мимо. Эта часть дороги выстроена зимою въ теченіе двухъ недѣль и уже работаетъ исправно. Весной только пришлось поправить кое-гдѣ обмякшую почву да укрѣпить прокисшія болотины. Теперь мы полземъ по нимъ, не чувствуя никакихъ неудобствъ. Движеніе по этому рельсовому пути очень уже значительно. Болѣе 3.000.000 пудовъ груза провозится здѣсь, и еслибы не чугунка, то заводы должны были бы остановить свое дѣло. Конная сила мѣстнаго крестьянства давно оказалась крайне недостаточной. Несмотря на высокую плату и давно устроенное, хорошо поддерживаемое, шоссе, лошади отъ безкормицы падали, да и прежняго ихъ количества было очень мало. Вообще численность скота у мѣстнаго населенія понизилась до минимума. Все, что живетъ заводами, еще не такъ нуждается; но то, что внѣ ихъ района, существуетъ послѣднее время по неисповѣдимой благости Привидѣнія. Топи, потрескавшіяся сушины не даютъ довольно сѣна. Едва-едва хватаетъ его на ползимы. Въ остальную половину скотъ объѣдаетъ прогнившую солому съ кровель, молодую хвою, поднявшуюся изъ-подъ снѣга, даже хвосты одинъ у другаго. Страшно посмотрѣть на мужицкихъ коней, выгнанныхъ въ первые весенніе дни на старый, засохшій подножный кормъ. Они едва держатся на ногахъ, какъ-то расползающихся во всѣ стороны. Шерсть кое-гдѣ сбилась войлокомъ, клочьями, въ другихъ мѣстахъ совсѣмъ вылѣзла, обнаруживая рыжія плѣшины. Головы повисли немощно; кажется, едва-едва хватаетъ силы поднять ихъ.

— У насъ теперь кони такіе, что подпирать ихъ надо съ обѣхъ сторонъ. Точно старый заборъ покосился, — коли не подставить балясины, рухнетъ.

— Вотъ какъ: голыя вѣтки — и тѣ объѣстъ конь. Брюхо-то у его, гляди, выпучено, по землѣ волочится, потому — деревомъ набито… И колѣютъ же, борони ихъ Богъ, — страсть колѣютъ!

Есть такія деревни по окрестностямъ, гдѣ на девять дворовъ во одному коню осталось. Живетъ ихъ населеніе тѣмъ, что на заводѣ получитъ, если у завода своихъ рукъ мало окажется. Но въ настоящее время иностранный ввозъ убиваетъ русское производство на-повалъ. Всюду поэтому сокращается дѣло; тысячи народа могутъ оказаться ненужными. Сначала откажутъ чужимъ, а потомъ и мѣстныхъ выбросятъ на уляцу. Куда дѣнется вся эта бѣднота оголѣвшая?…

— Потому намъ одно остается — ложись посередь поля на болотину да и помирай!

— А поля?

— Поля у насъ хлѣба не родятъ. Какое тутъ поле!… Царапай землю, поди, сколько хошь, — ничѣмъ она тебя, родимая, не порадуетъ… Около ей, около земли, только даромъ промучаешься. Бываетъ такъ, что и свово зерна назадъ не вернешь. Озябла наша земля-то, наскрось озябла… Тутъ по всей округѣ, хлѣбъ-то мы покупаемъ. Заводы насъ только и питаютъ.

— Вы откуда, братцы?

— На заводахъ работали, у нѣмца.

— А теперь?

— Ищемъ, хлѣба бы гдѣ… Насъ съ заводовъ-то распустили. Иди, куда хошь.

— Что-жь, обнищалъ нѣмецъ, что-ли?

— Чего обнищалъ? Зачѣмъ ему нищать-то… Ёнъ нѣмецъ настоящій. А только отъ начальства такой приказъ былъ… Вишь ты: чернети много развелось, такъ начальство пугается, кабы чего не вышло. Ну, и позакрывало заводы.

И съ какимъ все это говорится спокойствіемъ, точно таракановъ вымораживаютъ.

Такимъ путемъ и въ этомъ районѣ «конская сила» мало-помалу таяла да таяла, такъ что во-время не проведи эту желѣзную дорогу — и нѣсколько заводовъ могло бы остановиться. Нельзя было бы доставлять въ Песочную, въ Ивано-Сергіевское, въ Людиново милліоны пудовъ руды, также какъ невозможно оказалось бы возить изъ этихъ пунктовъ продукты ихъ производства.

Мрачный, суровый лѣсъ поднялся по обѣимъ сторонамъ дороги. Впереди онъ сдвинулся темною стѣной, позади — тоже, точно пропуская насъ на одну минуту и опять смыкаясь за нами. Солнце бьетъ въ него сверху, но золотые лучи безсильно скользятъ по вершинамъ столѣтнихъ великановъ… Кое-гдѣ пронижетъ горячая, огнистая, червонная струя темную, холодную рощу, выхватитъ изъ нея бархатную моховую площадку, затлѣетъ подъ живительнымъ пламенемъ зеленая вѣтка захирѣвшей среди сплошныхъ сосенъ березы, затлѣетъ, точно зажигаясь по краямъ. И опять все сурово и гладко, и опять дремучее царство, осиливъ даже солнечный свѣтъ, подергивается холодною тѣнью. Опустивъ свои вѣтви, точно отяжелѣвшія вѣки, спятъ старыя ели… Верста за верстой безъ полянъ, безъ прогалинъ. Свистнетъ неувѣренно, робко, испуганно какъ-то случайно залетѣвшая сюда пташка, да и она спѣшить поскорѣе выбраться прочь, подальше отъ этого соннаго царства неподвижныхъ вершинъ, прямыхъ, какъ колонны, стволовъ и бархатныхъ моховыхъ понятій…

— Птица не любить этого лѣса! — въ одно время со мною сосѣдъ наталкивается на ту же мысль.

— Почему?

— А вишь какъ онъ насупился, да молчитъ. Птицѣ воздухъ да солнце нужны. Ей чтобы небо было видно, чтобы цвѣтики алые улыбались… А тутъ совсѣмъ другое. Въ кладбищенскихъ церквахъ бываетъ такъ-то: торжественно и печально въ одно и то же время.

Сравненіе дѣйствительно вѣрное. Торжественно и печально стоитъ этотъ молчальникъ въ своей темнозеленой схимѣ… Думаетъ какую-то вѣчную думу и чудится намъ, что дума эта не отъ міра сего, что за тысячи лѣтъ назадъ или за тысячи лѣтъ впередъ унесся пустынникъ своею «нездѣшнею» мыслью. Даже отъ солнца заслонился этотъ аскетъ, потому что солнце жизнь любитъ и къ жизни зоветъ, а этотъ траурный лѣсъ безмолвно говоритъ душѣ о вѣчномъ молчанія и безнадежномъ покоѣ смерти!…

— Вы на то обратите вниманіе, что этотъ лѣсъ прямо у завода остался! — замѣчаетъ мнѣ спутникъ мой въ сѣромъ армякѣ, управляющій однимъ изъ большихъ хуторовъ. — Не съѣлъ его заводъ.

Какой заводъ съѣстъ его! Напротивъ, кажется, вотъ-вотъ надвинется эта полная сумрака и прохлады масса и задавитъ подъ собою суетой и трудомъ кипящее Людиново.

— Какъ вамъ нравятся наши лѣса? — обращаюсь я къ французу Гюитьеру.

— Лѣса?… Да… Нѣтъ, какіе въ Людиновѣ чугунные горшки дѣлаютъ!…

— Что такое? — не понялъ я.

— Какіе, говорю, чудесные горшки въ Людиновѣ. Тонкіе какъ воздухъ. Кажется, насквозь видно!

Вотъ и толкуйте послѣ того съ спеціалистами-техниками. Дремучее царство кругомъ, на всякую живую душу дѣйствуетъ оно своею мощью, а тутъ человѣкъ изъ-за горшка ничего вокругъ себя не видитъ. И, вѣдь, какъ дѣло до горшка дойдетъ, такъ онъ поэтомъ становится.

— Вы знаете, когда онъ раскалится, этотъ горшокъ, — такъ точно лепестокъ розы: тонкій, алый весь, сквозной…

Я даже плюнулъ. Вода бѣжитъ по сторонамъ рельсоваго пути, сама указывая ватерпасъ и мало-по-малу подтачивая почву.

— Вѣдь, она смоетъ полотно.

— Мы же, вѣдь, по неоконченной дорогѣ ѣдемъ. Она всего двѣ недѣли строилась. Теперь начнемъ дѣлать отводные каналы. Все Болва. Она въ этомъ году страшно разлилась и сюда въ лѣсъ по пути заглянула. Ну, и смыла кое-гдѣ.

Буреломъ по сторонамъ. Вѣковыя деревья вырваны съ мясомъ, т. е. съ корнями. Засыпанныя землей, торчатъ они кверху… Кое-гдѣ на нихъ по землѣ даже трава поползла, точно хочетъ своимъ зеленымъ ковромъ прикрыть это безобразіе. На мѣстѣ сломанныхъ бурей великановъ молодятникъ поднялся, но слабый и чахлый, какъ золотушное, больное, блѣднолицее, слабое поколѣніе дѣтей, толпящихся вокругъ рослыхъ и сильныхъ стариковъ, точно взявшихъ себѣ всѣ жизненные соки и ничего не оставившихъ на долю другихъ.

— И на тебя сила есть! — смотрятъ въ лѣсъ мой спутникъ.

— Что?

— А я, вотъ, объ этомъ царствѣ нашемъ сосновому говорю. И на него сила есть, — ишь повырвало. Точно дерево это, какъ башня вавилонская, до неба дорости хотѣла, Божьему солнцу дороги не давало, гордынею превозносилось… Его гроза и смирила. Лежитъ теперь мертвый великанъ, разбросавъ по сторонамъ свои голыя руки… Гдѣ вѣтви, гдѣ корни — не разобрать… Все перепуталось до-нельзя!

Хижины желѣзнодорожныхъ рабочихъ муравьиными кучами кажутся у этихъ деревьевъ. Внутри лѣса стальнымъ блескомъ, точно налитые чернилами, мерещутся четыреугольники выемокъ, откуда брали землю для желѣзной дороги. Они сплошь наполнились водою. Въ этихъ мрачныхъ прибѣжищахъ, въ вѣчной тѣни — тишина и спокойствіе. Даже дичь, которой по-душѣ сырыя мѣста, не летитъ сюда…

— Желѣзная дорога не смыта, какъ видите, не дала посадки. На большихъ желѣзныхъ дорогахъ сразу-то ѣздить нельзя. А тутъ — сколько угодно.

Вотъ вамъ еще одно изъ преимуществъ этого рельсоваго типа.

Тишина кругомъ подъ конецъ давить начала.

Точно въ склепъ заперли насъ. Только Гюитьеръ какія-то цифры выкладываетъ въ своей записной книжкѣ. Математическій умъ этого техника только и понимаетъ поэзію чиселъ. Его природой не удивишь. Онъ понимаетъ ее только какъ матеріалъ для производства. Вѣчной красоты ея не замѣтить ему. Она не говоритъ его сердцу. Какой-нибудь паровой молотъ столь же поддался бы очарованію окружавшаго насъ лѣса, сколько и этотъ спеціалистъ, хотя онъ же чуть не стихами заговорилъ въ заводѣ среди проводовъ, колесъ, рычаговъ… Вотъ на пути цѣлая артель въ бѣлыхъ рубахахъ и бѣлыхъ войлочныхъ шапкахъ.

— Богъ въ помощь! — кричали имъ съ нашего поѣзда, медленно проходящаго, точно сквозь ихъ работу самую.

— Счастливой дороги! — И согнутыя спины разгибаются и измозоленныя руки лѣниво приподнимаютъ шапки надъ всклокоченными головами.

— А вы бы поторопились, — ишь какъ лѣниво двигается дѣло у васъ, — слышится съ нашего поѣзда.

— Чего торопиться! Ты погляди-ко… земля!

— Что-жь земля?

— Да прокисла вся! Ишь какъ ее водой-то просочило… Теперь она насквозь… Жидкая!…

Какой-то кирпичный заводъ мелькнулъ въ сторонѣ. Лошадь съ телѣтой завязла въ боковой трясинѣ и понурилась… Бился, бился съ ней мужикъ и тоже понурился… Стоитъ и думаетъ… Нашъ поѣздъ останавливается на послѣднихъ рельсахъ. Дальше еще только прокладываютъ ихъ.

— Чего ты? — подхожу я къ мужику.

Поднялъ на меня безцвѣтные глаза недоумѣло какъ-то.

— Что ты это?

— Ишь, охлибла лошадь-то… Не сдвинуться съ мѣста, рабочіе пока подсобятъ.

— И телѣга-то пустая!

— Да конь то лонный… Еле-еле самъ-то идетъ.. Съ соломы-то не больно окрѣпнешь, только что животы разопретъ.

Лошадь точно спитъ.

— У насъ у самихъ-то кормы какіе… Рубь семьдесятъ за хлѣбъ платимъ… Семья тоже… Дѣти малыя, жена…

Что-то захрипѣло въ горлѣ у мужика, голосъ оборвался на полуфразѣ… А глаза все такъ же апатичны и бѣлѣсоваты. У него и у самого, какъ у коня, отъ скверной пищи брюхо выперло, а ноги — видимое дѣло — совсѣмъ слабы…

— Оголодали! — опять что-то хрипитъ у него въ горлѣ, точно тамъ поворачиваются какіе-то старыя ржавыя петли.

Мы пошли впередъ пѣшкомъ.

Лѣсъ разрѣдѣлъ, выпустилъ насъ и самъ точно отбѣжалъ назадъ… Впереди темныя стѣны и черныя трубы стараго завода. Болва дѣлаетъ тутъ красивую луку, синицы и ольшанки орутъ въ густой поросли на ея берегахъ, еще на-половину залитыхъ водою. Босоногіе мальчуганы и дѣвочки зашли въ рѣку и возятся въ ней, точно стараясь перекричать птицъ, а солнце сверху щедро обливаетъ своимъ золотымъ свѣтомъ и жаромъ и эту спокойную воду весенняго разлива, и возникъ, уже оперившійся нѣжными, мягкими листками, и заводъ — всюду, куда только ни взглянешь, заплатанный ржавыми желѣзными листами.

Вся эта старая масса, подымавшаяся передъ нами, и есть Ивано-Сергіевскъ, гдѣ прокатываютъ желѣзо, дѣлаютъ паровозныя колеса, льютъ сталь, плавятъ чугунъ въ громадной домнѣ. Всего здѣсь вырабатывается 40.000 пуд. стали и 200.000 пудовъ чугуна. Первая выходитъ изъ сталеварень Мартена. Чтобы дать понятіе объ оборотахъ этого стараго проржавѣвшаго и на первый взглядъ непригляднаго завода, нужно опять обратиться къ болѣе подробнымъ цифрамъ.

Среднимъ числомъ здѣсь работаетъ 395 мужчинъ, большею частью изъ жителей села Ивано-Сергіевскаго и изъ окрестныхъ деревень. Вмѣстѣ со взрослыми рабочими сюда являются поденно. 35 подростковъ мальчиковъ. Женскій персоналъ завода далеко не такъ многочисленъ. Пять женщинъ и пятнадцать дѣвочекъ возятся у домны на верху и въ формовальняхъ.

Работы производятся тремя паровыми котлами, двумя паровыми машинами — одною въ сорокъ, другою въ пятьдесятъ силъ, двумя водяными колесами, въ сорокъ силъ каждое. На всѣхъ этихъ механизмахъ сжигается ежегодно:

Дровъ 7.010 куб. саж. — на 25.050 руб.

Сучьевъ 1.310" " — " 2.960 "

Каменнаго угля и кокса 11.431 пуд. — " 6.511 "

Угля древеснаго 1.300 коробовъ — " 4.602 "

Матеріаловъ для производства въ теченіе одного года заводъ расходуетъ:

Рудъ желѣзныхъ — 243.553 пуд.

Флюса битаго — 59.963 "

Чугуна штыковаго и блеску — 21.176 "

Мелочи чугунной желѣзной и стальной — 193.201 "

Изо всей этой сырой массы въ 1880 году прокачено желѣза 110.257 пуд., на 246.893 рубля.

Выплавлено и проковано стали 67.651 пуд. на 163.020 руб.

Отлито чугуна — 51.597 " — " 38.698 "

" посуды — 20.291 " — " 33.480 "

Литья штучнаго — 22.022 " — " 31.932 "

Сдѣлано инструментовъ для завода — 14.730 " — " 14.730 "

Всего — 286.548 пуд. — на 528.753 руб.

Изъ этого уплачено: рабочимъ взрослымъ — 110.883 руб.

женщинамъ — 425 "

дѣтямъ — 2.548 "

Чтобы понять, насколько на здѣшнихъ взводахъ нивелированъ заработокъ, насколько справедливо уравнено вознагражденіе администраціи заводовъ съ заработками простыхъ рабочихъ, приведемъ цифры жалованья, получаемаго властями на Ивано-Сергіевскомъ заводѣ. Изъ нихъ смотрителю пришлось въ годъ 1.304 рублей, управляющему 600 рублей и его помощнику 360 руб. Такимъ образомъ здѣсь на администрацію приходится не 20 или 26 %, какъ въ другихъ промышленныхъ учрежденіяхъ этого рода, а только 2½% общей суммы уплаты, сдѣланной заводомъ за работу. По всѣмъ же заводамъ изъ общаго оборота въ 14.000.000 руб. содержаніе директоровъ и управленія обходится въ 19.000 руб., а жалованье служащимъ въ конторахъ не превышаетъ 90.000 руб. Въ то же время мастерамъ уплачивается 1.200.000 руб. и вспомогательнымъ рабочимъ 3.700.000 р. Такое же отношеніе и по всему району этой Америки въ Россіи. Рабочій здѣсь не имѣетъ основанія особенно завидовать администратору, да и этому послѣднему нечѣмъ тоже кичиться и задирать носъ передъ какимъ-нибудь кузнецомъ или слесаремъ. Самыя потребности здѣсь такъ невелики, что жалованья, выплачиваемаго властямъ, совершенно имъ достаточно. Традиціонные армяки и сарафаны уничтожаютъ возможность франтовства, а упорный трудъ и необходимость постояннаго пребыванія у горна, у печи, на домнѣ, при машинѣ не даетъ особенно большихъ досуговъ. Сверхъ того власти не деморализованы столицей, а вышли изъ тѣхъ же самыхъ рабочихъ людей, образомъ жизни и обличьемъ отъ нихъ не отдѣлились, и живетъ все это своеобразное царство одною семьей, безъ ссоры и раздора.

Къ Ивано-Сергіевскому заводу руда доставляется жителями Земницкой и Которской волостей Жиздринскаго уѣзда, съ уплатою имъ отъ 10—12 коп. за пудъ, часть же ея вырабатывается на своихъ рудникахъ въ Устахъ, причемъ обходится заводу въ 5, 6, 7 коп. пудъ. Флюсы обходятся заводу по 2 коп. пудъ. Продукты заводскаго производства отправляются въ Орелъ, Харьковъ, Москву, Ригу, Петербургъ желѣзными дорогами и сплавными путями сначала по рѣкѣ Болвѣ, а потомъ Десною и другими — въ Кіевъ, Кременчугъ, Херсонъ, Ростовъ и прочіе города, Жиздрою — въ Оку и Волгу. Число рабочихъ часовъ здѣсь въ сутки: взрослыхъ — 12, малолѣтнихъ — 8.

Въ самомъ заводѣ, когда мы вошли туда, было темно и прохладно. Цѣлый лабиринтъ балокъ уходатъ вверху въ непроницаемый сумракъ, только кое-гдѣ сквозь продырявившіеся желѣзные листы кровли солнце проникало золотыми нитями въ этотъ таинственный мракъ, выхватывая изъ него то законченную массу домны, то какія-то печи, то спокойно спящаго на мягкой землѣ Рабочаго. Одному прямо на носъ упала эта горячая золотая нить, а онъ и не шевельнется… Только голова одна и видна изъ сумрака, — ноги и руки уходятъ въ тѣнь… Все еще кругомъ крѣпко и прочно, хотя и не поддерживается. Здѣсь въ этомъ отношеніи усвоенъ особый взглядъ. Зданіе заводовъ не для рекламы, а для дѣла. Стоитъ прочно, штукатурить его не станутъ, потому что не изъ чего. Повторяю, дворцовъ промышленности, отъ которыхъ такъ и вѣетъ буржуазною, разуваевскою спѣсью, здѣсь не найти. Не особенно велики барыши, чтобы строить на нихъ вавилонскія башни. За то и той нищеты, которая такъ разительно бьетъ въ глаза среди рабочихъ этихъ вавилонскихъ башенъ и промышленныхъ дворцовъ, вы здѣсь не увидите вовсе. Повторяю, изученіе этого края, столь близкаго къ центрамъ, такъ удобно посѣщаемаго, въ вышей степени поучительно. Всюду здѣсь оригинальныя особенности.

Вода въ шлюзѣ шумитъ и бьется. Закроешь глаза и чудится, что стоишь надъ Иматрой… Грохотъ и суета неустаннаго труда охватываютъ васъ отовсюду; вѣтеръ, дующій съ рѣки, вѣетъ свѣжею весеннею прохладой. Какъ-то оживаешь здѣсь, — смолкаютъ разбитые нервы, спокойнѣе бьется сердце.. Мальчишка лѣтъ двѣнадцати сидитъ за телеграфнымъ станкомъ. Сквозь окна я вижу отсюда, какъ серьезно постукиваетъ онъ въ аппаратъ, насупивъ брови… Совсѣмъ взрослый… Другой, рядомъ, списываетъ депешу. По ту сторону рѣки Болвы строятся барки. Вотъ двѣ, уже готовыя, недвижно замерли на зеркалѣ разлива, глядясь въ него своими дѣвственно-бѣлыми, смолистымъ запахомъ лѣса пахнущими бортами. Откуда-то издали донеслась широкая, какъ самый просторъ этотъ, пѣсня. Разбудила что-то давно виснувшее въ душѣ, всколыхнула ея стоячій покой и унеслась дальше… Ея звучному разливу не помѣшалъ ни грохотъ завода, ни гремучій ропотъ воды въ шлюзахъ. Какъ-то съумѣла она выдѣлиться изъ нихъ, какъ выдѣляются изъ общаго хора оркестра, изъ рева трубъ и перебоя барабановъ, тихій, задушевный напѣвъ печальной флейты или меланхолическая жалоба тоскующей скрипки…

Какъ-то привязываешься невольно ко всему этому трудовому краю, заброшенному въ неприглядную сѣверную равнину, подъ сѣрое, цвѣта солдатскаго сукна, небо, — въ климатъ, менѣе всего способный сдѣлать пребываніе здѣсь пріятнымъ. Кажется, нѣтъ здѣсь внѣшней красоты, а здоровая, правильная жизнь этой Америки въ Россіи такъ и тянетъ къ себѣ изъ нашихъ промозглыхъ и душныхъ городовъ. Кстати, ко мнѣ уже обращались съ запросами, почему я именно этотъ край назвалъ Америкой. Спѣшу отвѣтить: по громадному развитію производительности, по обилію рельсовыхъ мутей и телеграфныхъ сообщеній, по массѣ заводовъ и фабрикъ, сосредоточившихся на сравнительно небольшомъ пространствѣ. Все это возникло, какъ и въ Америкѣ, безъ всякаго участія правительства. Какъ и въ Америкѣ, сто лѣтъ тому назадъ здѣсь разстилалась совершенная пустыня. Медвѣди бредили по лѣсамъ, куда рѣдкими поселками едва осмѣливался вдвигаться человѣкъ. Теперь тысячи трубъ выбрасываютъ здѣсь темныя тучи дыму, точно соперничая съ осенними небесами нашего сѣвера; десятки заводовъ и фабрикъ являются лабораторіями, гдѣ трудъ человѣка борется съ глупостью непрошенныхъ опекуновъ и съ суровыми условіями русской природы. Въ каждомъ уголкѣ непригляднаго края умъ и предпріимчивость празднуютъ свои безкровныя побѣды надъ бѣдностью и невѣжествомъ…

— Вотъ этотъ Ивано-Сергіевскій заводъ всего сорокъ лѣтъ какъ поставленъ. До него здѣсь дебрь была, а теперь тысяча человѣкъ около него кормится — кто на заводѣ, кто на сплавѣ, кто на извозѣ. Коли бы не его, пропадать надо. Хлѣбъ родится плохой, — не проживешь землей-то одною. Поневолѣ выдумывать надо…

XI. Песочное. — Эмальировка.

Въ Ивано-Сергіевскомъ заводѣ намъ подали лошадей.

Нужно было отправиться въ крайне-интересный уголокъ этой русской Америки — въ село Песочное, около котораго выросъ цѣлый городокъ всякихъ заводовъ и промышленныхъ заведеній. Такъ и чугунъ льютъ, и стальныя вещи дѣлаютъ, и металлическую посуду эмальируютъ, и всякаго рода фаянсъ приготовляютъ, и образцовую земледѣльческую ферму устроили. Надь Болвой направо нахмурилась кайма стараго лѣса, за то прямо передъ нами и налѣво стелется громадная зеленая равнина, кое-гдѣ изрѣдка молодая луговая трава отливается нѣжно-золотистымъ блескомъ подъ солнцемъ. Серебряные щиты воды, оставшіеся отъ разлива, кажутся то клочками отраженнаго ими неба, то золотыми серпами — тамъ, гдѣ лучи полуденнаго свѣтила прямо падаютъ въ ихъ извиляны. За этою гладью большое село Погосъ, съ бѣлою церковью. Тутъ уже хлѣбъ родится лучше и крестьянство живетъ зажиточнѣе. Потому они и сѣютъ, и на заводѣ работаютъ. Противъ она Погосъ деревня Панина уже совсѣмъ инаго характера. Нѣтъ кирпичныхъ домовъ заводскихъ поселковъ, нѣтъ двухъэтажныхъ избъ. Тутъ уже кровли крыты соломой, цѣлыми огнистыми ворохами тлѣющей подъ солнцемъ. Зелень небольшихъ деревьевъ — точно сквозная, пока совсѣмъ не облиствѣлась, не загустѣла. Издали только смутными облаками кажутся рощицы. Все время Болва насъ преслѣдуетъ направо. Мы изрѣдка видимъ ее тамъ, гдѣ крутояры понижаются, открывая свѣтловодную излучину или недвижный плесъ застоявшагося разлива. Въ остальныхъ мѣстахъ только по высокому, лѣсистому берегу и примѣчаешь, что подъ нимъ должна струиться красивая, но бѣшеная, порою, рѣка.

— Поди, много въ ней рыбы ловите? — скрашиваю я у кучера.

— Рыбы?… Лещи, щуки, окуни, караси бываютъ; налимы тоже. Налимовъ много. Стерлядь есть, только она несправедливая самая…

— Это какъ?

— Потому, какая рыба праведная, она отъ человѣка не бѣжитъ. Указано ей отъ Бота на пользу человѣку, она и идетъ на уду, либо въ сѣть. А стерлядь — та правды не знаетъ, лукавствомъ живетъ. Тутъ у насъ въ Болвѣ и сомы понадаются.

— Ну, вотъ еще!

— Вѣрно. Пуда четыре иная рыбина вывѣсить. Намъ только ловить некогда. Развѣ лѣтомъ посвободнѣе, на заводахъ работы меньше, — ну, тогда ловимъ.

Окрестное крестьянство живетъ тѣмъ, что рубитъ дрова на заводы, получая за каждую кубическую важенъ заработной платы по 1 руб. 20 к. За доставку этихъ дровъ заводы платятъ особо. У кого исправные кони, тотъ везетъ за 15 верстъ дрова, прячемъ пользуется хорошимъ заработкомъ; у кого силы мало, тотъ передаетъ сосѣдямъ. При этомъ цѣнность кубической сажени владѣльческаго лѣса доходитъ до 3 руб. накладныхъ расходовъ. Въ послѣднее время все меньше и меньше является охотниковъ на возку дровъ, несмотря на значительныя платы. Какъ мы говорили выше, скотомъ крестьянство обездолилось совсѣмъ. Поля въ этой мѣстности засыпаны шлакомъ: способъ возвращенія землѣ необходимыхъ ей веществъ, о которомъ мы говорили въ главѣ IX.

— Что же, здѣсь урожай лучше?

— Какже возможно!… Разумѣется, лучше.

— Да шлаки, вѣдь, комьями остаются?

— Зачѣмъ?… Они быстро рыхлѣютъ, отъ дожди и вѣтра золой разсыпаются.

Сѣрыя массы шлаковъ все чаще и чаще попадаются въ поляхъ. Чѣмъ ближе къ Песочному, тѣнь мѣстность кажется обработанее. Лѣсное царство отошло назадъ, оставивъ въ арріергардѣ мелкія рощицы и одинокія купы деревьевъ. Само оно едва-едва синѣетъ на горизонтѣ, точно оттуда хочетъ надвинуться на безоблачное сегодня небо темная туча. Тамъ водятся лоси и охотники били ихъ прежде, но Мальцовъ запретилъ ихъ трогать, и животныя эти терпятъ пока только отъ медвѣдя да волка. Лоси здѣсь ходятъ семьями, каждое въ семь или восемь головъ. Зимой они ближе подходятъ къ жильямъ, а лѣтомъ уходятъ въ дрему и чащу лѣснаго царства. Вонъ вдали мелькнула церковь, показалось громадное село, раскинувшееся на всей вольной волѣ, съ кирпичными, характеризующими заводскія деревни, домами, большими зданіями заводовъ.

— Вотъ и Песочное наше! — обернулся ко мнѣ кучеръ.

Большая каменная церковь все выростаетъ намъ навстрѣчу, точно хочетъ поскорѣе добѣжать къ намъ, весело и привѣтливо поблескивая на солнцѣ яркими окнами и золоченымъ крестомъ. Народъ по пути рослый, здоровый, совсѣмъ не похожій на только-что оставленные типы. Желѣзныя кровли новыхъ зданій блестятъ на солнцѣ. Село кажется раскинувшимся на нѣсколько верстъ. Когда-то оно принадлежало Голынскимъ, но господа сначала разорились сами, устраивая всевозможныя празднества, воздвигая дворцы, вообще стараясь играть не послѣднюю роль на ярмаркѣ глупаго тщеславія и Богъ знаетъ съ какого жиру взбѣсившагося барства. Потомъ они разорили и населеніе, доведя его до крайней нищеты. Крестьяне терпѣли-терпѣли и наконецъ явились гурьбой къ Мальцову.

— Купи насъ!

— Что вы, братцы…

— Пропадаемъ… Купи насъ… Совсѣмъ изголодали мы.

Мальцовъ, дѣйствительно, купилъ ихъ у Голынскихъ, которые тоже рады были развязаться съ имѣніемъ, высосаннымъ до тла. Новый хозяинъ сейчасъ же, со свойственною ему энергіей, занялся ими, и не прошло десяти лѣтъ, какъ мѣстность оправилась, а теперь, черезъ сорокъ лѣтъ, Песочное производитъ отрадное впечатлѣніе благосостояніемъ своего населенія, живымъ и кипучимъ трудомъ его, которому точно тѣсно на этомъ просторѣ. До сихъ поръ здѣсь встрѣчаются старики, помнящіе, Голынскихъ и страшное положеніе, до котораго они довели этотъ районъ. Разсказы ихъ ярко рисуютъ ужасную дѣйствительность.

— Слава Богу, что во-время взяли насъ, иначе поколѣли бы, какъ тараканы въ холодной избѣ.

Прежде всего въ Песочномъ мы отправились посмотрѣть эмальировальное заведеніе. Здѣшняя глазурь славится своею прочностью. Она можетъ выдержать какой угодно огонь, не поддавшись ему вовсе. Въ сущности, всѣ эти механическія производства, кажущіяся такими нелюбопытными со стороны, на дѣлѣ въ высшей степени интересны.

Въ первомъ отдѣленіи эмальированьи приготовляется грунтъ — смѣсь кварца, глины и буры. Это — первый слой, которымъ покрываютъ чугунную посуду. Смазавъ ее грунтомъ, вставляютъ въ печи, гдѣ она сушится. Затѣмъ второй слой — самая глазурь. Смѣшиваютъ буру, селитру, соду, олово, магнезію, песокъ, фельшпатъ въ одну массу, сплавляютъ ее въ печи, гдѣ она густѣетъ и сохнетъ кусками. Комья эти идутъ на мельницу подъ бѣгуны, потомъ подъ волокуши. Полученную пудру растворяютъ съ частью воды и глины. Эмаль такимъ образомъ готова. Берутъ уже высохшую въ печахъ посуду, обильно смазываютъ ее извнутри этою эмалью и отправляютъ въ муффеля для прокалки.

Работа здѣсь сравнительно очень легкая.

Народъ смотритъ весело, нѣтъ изморенныхъ лицъ, измученныхъ и осовѣвшихъ отъ вѣчной натуги людей. Дѣти пересмѣиваются, тоже возятся около, никакого дѣла не дѣлая. Сытые подростки у печей серьезно посматриваютъ въ голубое и розовое пламя, жадно облизывающее черные бока чугунныхъ котловъ, горшковъ, ковшей.

— Вкусно!

— Чего вкусно?

— Ишь, какъ лижетъ. Ему, огню-то, чугунъ — за первое удовольствіе… Онъ его живо пройметъ.

И дѣйствительно, черные горшки, чугунная и другая посуда мало-по-малу краснѣли и накаливались; скоро въ однообразной массѣ огня нельзя было разобрать ничего. Все такъ горѣло и сіяло багровымъ блескомъ, слѣпя и безъ того воспаленные глаза. Такимъ образомъ чрезъ эти муффеля проходитъ 52.000 пудовъ разной посуды, съ которою управляются тридцать взрослыхъ и тринадцать подростающихъ рабочихъ. Они получаютъ задѣльную плату съ каждаго пуда по 19 коп., причемъ она дѣлится между ними такъ, что красильщики получаютъ на 30 к. больше противъ простыхъ рабочихъ, муффельщики на 1 р. 50 к., мельники на 1 р. 20 к., грунтовщики на 1 р. 25 к., составляющіе эмаль и глазировщики на 2 руб. больше. Работающіе здѣсь мальчики зарабатываютъ по 5 рублей въ мѣсяцъ. Работа тутъ кипитъ неустанно.

— Лестно побольше отработать, потому у насъ съ каждой штуки барышъ. Не какъ у иныхъ прочихъ, которые поденно. Тамъ и балакать можно, а намъ неколи. Смотришь — побалакаешь, побалакаешь, а изъ кармана гривна-то и выскочитъ.

При насъ стали вытаскивать изъ муффеля раскаленные чугунные котлы.

— Поспѣли, братцы!

— Готово кушанье, пожалуйте! — пересмѣивались рабочіе, жарясь на огнѣ.

Посуда стала совсѣмъ сквозною. Точно изъ рубина выдѣлана она, — такъ и горитъ алымъ блескомъ, по которому изрѣдка бѣгутъ золотыя змѣи и зигзаги или начинаютъ сверкать какія-то мелкія звѣздочки. Жара стояла въ этомъ темномъ сараѣ страшная. Сразу насъ потомъ прошибло. Цѣлыя горы сверкающей посуды выростали въ этомъ сумракѣ.

— Скоро же она у васъ стынетъ.

И въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько секундъ рубиновые котлы принимаютъ цвѣтъ альмандиля или кровавика, дѣлаются темно-малиновыми и, наконецъ, чернѣютъ на глазахъ. Жару и блеску какъ ни бывало, опять прохлада и тѣнь охватываетъ насъ со всѣхъ сторонъ и только за заслонками муффелей шуршитъ кровожадное пламя, облизывая новыя жертвы, брошенныя ему рабочими. Въ трехъ такихъ печахъ за годъ сжигается сравнительно малое количество дровъ — не болѣе 1.500 саж. У муффелей не такой аппетитъ, какъ у доменъ и вагранокъ.

— У насъ они малымъ довольны, не то что на заводахъ. Тамъ ненасытныя утробы: сколько ни вали дровъ, все сожрутъ!

Въ концѣ концовъ котлы почернятъ снаружи особымъ составомъ — и дѣло окончено.

Весь въ бѣлой пудрѣ мельникъ вышелъ въ эмальировальню за чѣмъ-то.

— Женатому наживщику!

— Ладно!

— Чего — ладно? Ты чувствуй, коли тебѣ артель почтеніе дѣлаетъ. Мы тебя снисхождаемъ, — ты это и понимай.

— Какое это почтеніе? — спрашиваю.

— А потому они женатые, имъ противу холостыхъ на 1 р. 50 к. больше въ мѣсяцъ идетъ отъ артели.

Зашелъ я въ отдѣленіе, куда поступаютъ чугуны, привезенные съ заводовъ.

— Ишь, немытыя рожи! — смѣется рабочій. — Вотъ мы ихъ сейчасъ умоемъ. Сейчасъ купать, — полѣзай-какъ воду. Нечего!…

Чугуны, дѣйствительно, стали складывать въ чаны, гдѣ тускло поблескивалъ растворъ купороса.

— Зачѣмъ это?

— А какъ иначе? Надо, чтобъ ржа сошла. Еще пока грунтонъ-то зальютъ его, повозишься съ нимъ, съ чугуномъ. Мелкимъ каленьемъ его отскоблимъ, потомъ въ холодную воду положимъ, а оттуда въ горячую, опять отчищать. Они у насъ, чугуны эти, — что пшено: пока въ кашу пойдетъ, въ семи водахъ побываетъ. Ну, а какъ изъ кипятка вынемъ, насухо вытремъ и — давай заливать грунтомъ.

— На всякое, братъ, дѣло — своя наука.

— Тутъ безъ снаровки нельзя, потому требовается, быстро штобы! — словно ронялъ рабочій, заливая чугуны грунтомъ.

И мы, дѣйствительно, любовались на быстроту его работы. Нальетъ бѣловатую жидкость, живо всполоснетъ ею котелокъ до краевъ и ставитъ его около; на секунду отвернешься, а ужь цѣлая гора такихъ котловъ выросла у него подъ руками.

— Superbe! Admirable! Parfait! — восторгался французъ Гюитьеръ, любуясь быстротой этой работы.

— Чего это онъ?

— Нравится ему, какъ вы работаете. Хвалитъ онъ васъ.

— А по какому онъ балакаетъ, по-нѣмецкому?… Ишь ты, какъ его тронуло. А если нравится, онъ бы намъ честь-честью по-русскому сказалъ. И сколько этихъ необразованныхъ націевъ — страсть!…

Песочное — это цѣлый городокъ. Здѣсь прекрасные кирпичные дома. Широкою улицей, обставленной ими, мы отправились на чугунно-литейный заводъ, гдѣ работаетъ громадная доменная печь, гдѣ пока еще не устроенъ аппаратъ Паре, усовершенствованный на мѣстѣ для людиновской печи. Мы не станемъ описывать самаго процесса производства здѣсь, чтобы не повторяться. Оно такое же, какъ въ Людиновѣ. Приведемъ только свѣдѣнія о рабочихъ и ихъ вознагражденіи. У песочинской домны работаютъ 23 мужчинъ и 6 женщинъ. Первые получаютъ: поденно по 40 копѣекъ въ будни и по 50 коп. въ праздникъ, вторыя — по 30 коп. въ день. Въ сутки домна перевариваетъ 500 пуд. руды, а въ недѣлю 3.000 — въ металлъ, который тутъ же обращается въ тѣ или другія издѣлія. При мѣхахъ у этой домны состоятъ четверо взрослыхъ и одинъ подростокъ, получающіе по 50 коп. въ день. Литейщики въ Песочномъ вознаграждаются уже очень хорошо. Безъ прогуловъ порядочный работникъ получитъ въ этомъ цехѣ до 60 руб. въ мѣсяцъ. И это вовсе не исключеніе.

Грохотъ и шумъ встрѣтили насъ въ слесарныхъ, которыя, разумѣется, менѣе значительны, чѣмъ въ Людиновѣ. Но и тутъ свистъ пара, шорохъ ремней, громыханье приводовъ, визгъ желѣза и стали подъ пилами, и стукъ механическихъ ножей, обрубающихъ куски готоваго уже металла, — охватили меня знакомою музыкой упорнаго труда, которая уже не только стала привычна, но и пріятна для моего уха. Суровыя лица, наклоненныя надъ слесарными станками, желѣзныя опилки, засыпавшія волосы и бороды работающихъ здѣсь людей, кисловатый запахъ желѣза, пропитавшій воздухъ этихъ мастерскихъ — все та же, что и въ недавно оставленномъ Жиздринскомъ Шеффильдѣ. Слесаря здѣсь зарабатываютъ до 15 р. въ мѣсяцъ. По пути привели меня въ громадную черную пещеру, въ которой медленно двигалось такое же громадное колесо. Въ сумракѣ оно только чувствовалось и слышалось. Я не видалъ его и отъ этого эффектъ обстановки только выигрывалъ. Мерещилось что-то чудесное… Точно попалъ въ старую сказочную башню, гдѣ ворочается, скрипитъ и тяжело дышетъ легендарное чудовище, тяжелыми желѣзными цѣпями прикованное къ старымъ, мохомъ и плѣсенью покрытымъ, стѣнамъ. И цѣпи эти давно проржавѣли, и бойницы башни давно заросли сплошною массой зелени, такъ что солнце уже сотни лѣтъ не проникало въ сырой мракъ этого подземелья, а чудищу все нѣтъ выхода, и крѣпокъ зарокъ, положенный на него какимъ-нибудь средневѣковымъ монахомъ или святымъ. Въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ сумракѣ, въ этихъ громадныхъ пещерахъ и каменныхъ сараяхъ воображеніе невольно начинаетъ работать, и разомъ переносишься въ міръ былинъ и дивныхъ сказаній, которыя еще въ дѣтствѣ такъ чутко и больно заставляли биться впечатлительное сердце… Изъ этой башни я попалъ въ другую, гдѣ тоже сгустился мракъ, гдѣ отъ стѣнъ вѣяло стариною; но тутъ стояла тишина. Только изрѣдка какой-то шорохъ проносился въ вышинѣ и, закрывъ глаза, я живо уходилъ за двадцать пять лѣтъ назадъ въ иную, полную солнечнаго блеска и тепла, страну. Вспомнилось, какъ мальчикомъ забѣжалъ я въ ветхую руину. Было это въ Дербентѣ. Меня давно интересовала выдержавшая тысячелѣтіе башня, на вершинѣ которой поднялся цѣлый лѣсъ всякой ползучей зелени. Яркіе цвѣты вырывались изъ скважинъ стараго камня; на обвалившихся и изгрызанныхъ временемъ зубцахъ трепетали подъ южнымъ теплымъ вѣтромъ вѣтви гранатника и миндаля, яркорозовые цвѣты котораго на этотъ разъ какъ-то особенно красиво выдѣлялись на голубомъ фонѣ безоблачнаго неба. Въ одной изъ стѣнъ этой башни зіяли не ворота, а точно брешь, когда-то пробитая невѣдомою могучею силой, да такъ и оставшаяся. Помню, какъ я забѣжалъ туда и точно зажмурился. За брешью былъ свѣтъ и тепло Божьяго дня, задорно пѣли птицы и колыхались зеленыя вѣтви, а тутъ густился холодный мракъ, поверхность камней была влажна, какія-то въ этой тьмѣ висѣли сверху черныя нити, не то поросли, не то сѣти громадныхъ сказочныхъ пауковъ. За стѣною немолчно шумѣло теплое голубое море, а тутъ стояла мертвая тишина и только ящерица шуршала, порою пробѣгая по камнямъ, да гдѣ-то въ глубинѣ этого мрака слышался печальный звукъ капель, падавшихъ сверху на влажную поверхность ноздреватаго песчаника. Совсѣмъ напомнили мнѣ эти старыя ощущенія темные сараи Песочинскаго завода, точно не было двадцати пяти лѣтъ, точно глаза еще такъ же широко раскрыты на дивный міръ и дѣтское сердце бьется въ груди, точно стоитъ мнѣ только выбѣжать назадъ, чтобы надо мною раскинулось темно-синее небо далекаго юга, ласковое голубое море подкатилось бы съ музыкальнымъ стономъ къ самымъ ногамъ моимъ, запѣли бы свои громкія пѣсни не здѣшнія, не сѣверныя, птицы и теплый вѣтеръ принесъ бы мнѣ въ лицо, разгорѣвшееся отъ жара и любопытства, цѣлую волну чудныхъ благоуханій, гдѣ съ тонкимъ ароматомъ миндаля смѣшивается дыханіе пурпурныхъ гранатныхъ цвѣтовъ и едва слышный фиміамъ голубыхъ скабіозъ.

Но время не терпитъ. Поэтическія грезы разлетаются какъ дымъ. Спутникъ торопитъ меня поскорѣе сойти внизъ.

Тутъ изъ отверстія домны уже струится слѣпящая глаза спѣлая жидкость — чугунное молоко. Около возятся человѣкъ шесть рабочихъ. Въ сторонѣ, точно гроза надвигается на насъ, все ближе и ближе, гремитъ въ фурмахъ стремящійся туда воздухъ. Все то же, что и въ Людиновѣ, — разница только въ заработной платѣ. Народъ внизу у домны получаетъ отъ 55 до 80 коп. въ день. Въ хорошее время заработаетъ и всѣ 30 р. въ мѣсяцъ. Отсюда рукой подать въ мастерскія котловъ и прочей чугунной утвари. Тутъ пахнетъ землей, въ которой отливаютъ эти вещи. Въ окна скупо смотритъ яркій за этими стѣнами день. 250 мастеровъ, молча склонясь надъ массами черной земли, формуютъ въ ней чугунную посуду. Тишина… Слышится только шорохъ какой-то, да порой какъ-то особенно рѣзко проносится чей-нибудь окрикъ… И руки и глаза рабочихъ покрыты этою черною, мягкою, мелкою, какъ пудра, землею. Въ ней они копаются съ утра до ночи. Работа легкая, въ прохладѣ. Не надо жариться у домны или насиловать свои мускулы. Тутъ, напротивъ, нужна осторожность, вниманіе требуется прежде всего. Заработокъ по труду — не малый: отъ 20 до 30 руб. въ мѣсяцъ получитъ средній мастеръ, легко отливая въ день отъ 20 до 30 штукъ всякой чугунной посуды.

— Сколько здѣсь всего приготовляется посуды?

— Да до полутораста тысячъ пудовъ въ годъ. Теперь я вамъ покажу наше чистое дѣло — фаянсовое. Оно тутъ же не далеко.

Мы вышли изъ душныхъ сараевъ и темныхъ помѣщеній завода.

Солнце ярко и весело свѣтилось въ окнахъ щеголеватыхъ домиковъ. Первая зелень точно тянулась къ нему каждою своею вѣткой, словно ей хотѣлось поскорѣе и какъ можно больше наглотаться этого тепла. Рокотъ рѣки доносился издали. Первыя ласточки зигзагами неслись въ чистыхъ волнахъ весенняго воздуха. Изъ-подъ сѣрыхъ комьевъ суховатой земли энергично выбивалась первая трава, ожидая перваго теплаго дождя, чтобы, на радость крестьянству, заполонить всѣ эти, пока еще лишенныя растительности, пространства. Весело мчались кони по ровной дорогѣ; стукъ копытъ раздавался далеко, далеко… Ребятишки сбѣгались навстрѣчу.

И въ природѣ, и въ душѣ разцвѣтала весна, бросая на самую будничную дѣйствительность свой поэтическій отсвѣтъ.

XII. Два пѣтуха, или тевтонъ и галлъ. — Бабье царство. — Фаянсовое дѣло.

Невообразимо тупаго вида нѣмецъ встрѣтилъ насъ передъ фаянсовымъ заводомъ.

Мой французъ Гюитьеръ, какъ только увидѣлъ его, тотчасъ же ощетинился.

— Скажите, пожалуйста, что нужно этой нѣмецкой фигурѣ? — обратился онъ ко мнѣ.

— Онъ управляетъ фаянсовымъ дѣломъ.

— Съ какимъ удовольствіемъ я утопилъ бы его со всѣми его соотечественниками въ этомъ чану!

И Гюитьеръ уставился на громадныя вмѣстилища — чаны, въ которыхъ была налита бѣлая масса — смѣсь песку и глины, изъ которой приготовляется фаянсъ. Нѣмецъ, въ свою очередь, косился на Гюитьера.

— Скажите, зачево французъ издѣсь?

Я ему пояснилъ, что посѣтитель — техникъ, знатокъ этого дѣла.

— Французъ ни начево ни знай! — И нѣмецъ еще пуще надулъ щеки.

Прибытіе хозяина остановило пылъ воюющихъ сторонъ. Нѣмецъ разомъ какъ-то осѣлъ и сталъ пѣтушкомъ забѣгать передъ владѣльцемъ, французъ только косился на врага и изрѣдка фыркалъ.

Мы прошли чрезъ мельницу, размалывающую бѣлый песокъ и особенную, пригодную для фаянса, глину въ одну массу, мимо водянаго колеса, глухо работающаго надъ Болвою, мимо громадной печи, гдѣ выпаривается фаянсовая масса. Въ мастерскихъ мы попали совсѣмъ въ бабье царство. Направо и налѣво, впереди и позади сидѣли сотни женщинъ, усердно работавшихъ изъ готовой массы тарелки, сливочники, вазы, чашки. Я даже растерялся въ первую минуту передъ этою массой амазонокъ, нужно правду сказать, показавшихся совсѣмъ красивыми послѣ видѣнныхъ мною захудалыхъ и обмякинившихся бабъ Жиздринскаго и Рославльскаго уѣздовъ. Держали онѣ себя въ высшей степени скромно. Ни одна не подняла даже головы, когда мы проходили мимо. Имѣя дѣло съ бѣлыми, мягкими массами сыраго фаянса, и сами онѣ точно поддались тому же: бѣлыя, съ мягкими чертами лица, съ добрыми глазами, онѣ производили положительно отрадное впечатлѣніе. Гюитьеръ, съ истинно французскою любознательностію, на этотъ разъ измѣнилъ своей поэзіи механическаго производства и увлекся иною поэзіей — формъ и красоты. Онъ то и дѣло останавливался передъ работницами и для извиненія себя пояснялъ мнѣ:

— Вы знаете, эта очень похожа на мою жену!

— Allez toujour! — одобрялъ я его. — Все равно, вѣдь, я не увижу вашей жены и не разскажу ей ничего.

— Да вы не такъ понимаете… Какая роскошная блондинка, — посмотрите!

Немного погодя, къ намъ присосѣдился нѣмецъ. Француза это чрезвычайно взорвало.

— И что дѣлаетъ этотъ паукъ здѣсь! — возмущался онъ.

— Сколько у васъ работаетъ здѣсь женщинъ? — обратился я къ растерявшемуся совсѣмъ тевтону.

— Четири сотъ. И одинъ, два сто !mit половинъ мужчинъ.

— Что получаютъ женщины?

— Сами розли.

— Ничего не понимаю!

— Сами толсти, — терялся нѣмецъ, — поздоровши?… Дрейсигъ копѣйкъ въ день.

Видя, что этотъ представитель великой германской расы совсѣмъ безнадеженъ для разспросовъ, я обратился къ другимъ источникамъ. Бабы здѣсь на своихъ харчахъ, также какъ и работники. Всѣхъ ихъ — женщинъ 400, мужчинъ — 250. Вырабатываютъ они посуды на 100.000 руб., или 25.000 пудовъ. При этомъ женщины получаютъ съ сотни 45 коп., также какъ и мужчины, съ тѣмъ различіемъ, что въ то время, какъ первыя могутъ сдѣлать въ день восемьдесятъ пять штукъ посуды, вторые вырабатаютъ и всю сотню. Несмотря на совмѣстныя работы тѣхъ и другихъ, нравственность ихъ не оставляетъ желать ничего лучшаго. Дай Богъ и другимъ мѣстностямъ позаимствоваться этимъ у песочинскаго царства амазонокъ. Въ мѣстной больницѣ сифилисъ неизвѣстенъ вовсе, за то распространены болѣзни дыхательныхъ путей отъ постояннаго обращенія съ сырыми и влажными матеріалами, отъ воздуха, пропитаннаго бѣлою пудрой.

— Ну, а пьютъ у васъ?

— Бабы — никогда. У насъ баба сурьезная, не то что въ другихъ мѣстахъ. Здѣшняя баба — домовница.

— А мужики?

— Пьютъ, только мало. Такъ чтобы, какъ въ иныхъ прочихъ мѣстахъ, повальнаго да оплошнаго запоя здѣсь не слыхано вовсе. Тутъ, вѣдь, окромя этого дѣла у каждаго есть еще свое: огороды, у кого — поля; живутъ не нуждаясь. Опять же и припасы намъ дешевле стоютъ.

Оказалось, что заводоуправленіе продаетъ хлѣбъ и прочіе продукты по той цѣнѣ, по какой они обошлись въ покупкѣ. Такъ, въ 1880 году пудъ хлѣба у частныхъ торговцевъ стоилъ 96 коп., а въ магазинахъ Мальцовскихъ его отпускали рабочимъ по 80 коп. Въ 1881 г. цѣна на хлѣба въ вольной продажѣ возросла до 1 руб. 75 коп., а владѣльческая заготовка доставляла его населенію по 1 р. 40 к. — по 1 р. 50 коп. Видъ у здѣшнихъ работницъ, дѣйствительно, сытый и нѣтъ вовсе болѣзненныхъ лицъ. Цѣлые ряды бабъ, сидящихъ на высокихъ табуретахъ, вертятъ голыми ногами станокъ внизу; вверху же на форму нашлепывается мягкій фаянсовый блинъ, обравнивается по мѣрѣ быстраго круговаго движенія и скидывается на цѣлыя массы такихъ же готовыхъ уже около. Между бабами пропасть дѣтей, они ничего не дѣлаютъ, только присматриваются къ дѣлу. Это все семейства работающихъ здѣсь же женщинъ. Одна дѣвчурка уставилась на насъ широко-раскрытыми глазами. Гюитьеръ что-то заговорилъ по-французски; она сейчасъ же назадъ и въ подолъ къ матери.

— Чего ты, Нютка, чего ты? — унимаетъ та.

— Боюсь, боюсь…

— Чего-жь ты боишься-то?

— Страшный какой ентатъ-то… Боюсь…

— Трудна ваша работа? — спрашиваю я у одной изъ женщинъ.

Низко, низко наклонила она голову, тоже видимо застыдилась.

— Нѣ… У другихъ тяжельше.

А нога все такъ же машинально и быстро работаетъ, такъ же вѣрно рука обминаетъ на формѣ фаянсовый блинъ, придавая ему желаемую форму тарелки.

— Долго ли вы здѣсь работаете?

— Да по десяти часовъ въ день, — начинаетъ ободряться работница.

— Ты замужемъ?

— Какже… У меня и мужъ тутъ же.

— Кто же у васъ за домомъ присматриваетъ?

— Старуха свекровь. У насъ, у заводскихъ, хозяйство малое, округъ себя много ходить не приходится. Въ праздники или вечеромъ все дѣло справимъ.

Заходилъ я потомъ въ дома, гдѣ живутъ рабочіе; бѣдно, но чисто все, видна привычка къ опрятности, этому комфорту нищеты и труда. Дѣти одѣты какъ слѣдуетъ, полы вымыты, стекла оконъ тоже сквозятся; видимое дѣло — не даютъ имъ тускнѣть на солнцѣ.

— Мы по этой работѣ къ чистотѣ привычны… Все время дѣло съ чистымъ имѣемъ.

Мой выводъ въ одной изъ прежнихъ главъ, что работа кладетъ свой отпечатокъ на человѣка, и здѣсь на первый взглядъ оправдывался какъ нельзя лучше. Все было такъ мягко, добродушно… Являлась какая-то идиллія заводскаго труда. Въ магазинахъ, куда мы зашли по пути, чуть не до потолка все было заставлено уже готовою посудой. Тутъ завѣдывали ею тоже бабы. Вещь хрупкая, а женская рука гораздо пригоднѣе для нея, чѣмъ мужская. Бою здѣсь мало. У мужчинъ, пожалуй, пятую часть пришлось бы выбрасывать.

Вотъ другое отдѣленіе.

Сидитъ какой-то серьезный рабочій и разрисовываетъ фаянсовый кругъ.

— Что это вы дѣлаете?

— Расписываю… манометръ! — говоритъ нехотя, видимо блюдетъ свое достоинство.

— Хорошо это у васъ выходитъ!

Рабочій взглянулъ на насъ благосклоннѣе.

— Потому мы — артисты, не то что мужичье другое. Тутъ искусство надобно. Тутъ безъ таланту ничего не подѣлаешь.

— Эти не пьютъ совсѣмъ, — замѣчаетъ мнѣ спутникъ. — Имъ нельзя, — они блюдутъ свое достоинство и съ другими рабочими чинятся.

Откуда-то выюркнулъ нашъ нѣмецъ съ бычачьей шей. Болтаетъ что-то, размахивая руками, силясь очевидно выражаться по-русски. Но рискованное плаваніе по морямъ неизвѣстнаго ему языка оказывается въ концѣ концовъ невозможнымъ и потерпѣвшій аварію тевтонъ спѣшитъ заползти въ первую попавшуюся гавань.

— Сколько вы лѣтъ въ Россіи? — любопытствую я.

— Двадцать два года.

Я только ахнулъ. Прожить двадцать два года въ странѣ, гдѣ около никто не знаетъ по-нѣмецки, и не выучиться мѣстному языку — на это нужна истинно тевтонская тупость и неподатливость. И, вѣдь, живетъ здѣсь совсѣмъ пустынникомъ: самъ объясняетъ, проѣзда зимой нѣтъ никуда. Скучно, какъ въ Сибири.

— Ну, и вы скучаете?

— Нѣтъ. О, я привыкай надо! Мене фогель есть.

— Какой фогель?

— Много фогель есть. И съ эти фогель я нихтъ знай скука.

Оказалось, нѣмецъ держитъ и воспитываетъ пропасть птицъ, которыя у него свободно летаютъ по всему дому. Съ этими птицами онъ въ концѣ концовъ совсѣмъ разучится отъ какого бы то ни было языка.

Фаянсовыя издѣлія здѣсь, прежде чѣмъ пойти въ продажу, прокаливаются въ печахъ; ихъ пробуютъ, сдадутъ ли, или треснутъ они.

— Они положительно лучше нашей французской тарелки! — замѣчаетъ Гюитьеръ. — За фарфоръ могутъ идти. У насъ было бы невыгодно дѣлать такъ хорошо.

Нѣсколько мальчиковъ расписываютъ тарелки красками ниточкой всевозможныхъ цвѣтовъ по краямъ. Потомъ готовую уже посуду глазируютъ. Печи для глазировки — каждая съ любую комнату. Посуда помѣщается въ колоды и запирается герметически. Колоды ставятъ въ печи одна на другую, массами. Дрова въ отдѣленіи снаружи. Внутрь печи жаръ проводится трубами. Тарелка, когда ее покроютъ глазурью, является совсѣмъ красною, а вынутъ изъ печи, гдѣ она протомится сутки, — вся побѣлѣетъ отъ сильнаго жара. Мы зашли внутрь одной печи, холодной разумѣется. Небольшое семейство могло бы съ удобствомъ размѣститься въ ней. Кирпичи совсѣмъ сплавились и внутренняя поверхность этой библейской жаровни блеститъ, точно и она покрыта глазурью. Библейскою эту печь я назвалъ потому, что, вѣроятно, тремъ еврейскимъ отрокамъ пришлось помѣститься въ такую же.

Въ окна зыблется разливъ Болвы. Солнце горитъ въ немъ слѣпящимъ глаза свѣтомъ. Выходимъ. Массы черепицы сложены во дворѣ. Громады огнеупорнаго кирпича — тутъ же. Оказывается, здѣсь же ежегодно приготовляется его до 100.000 штукъ. Онъ въ продажу не идетъ, а весь потребляется заводомъ. Я обратилъ вниманіе на штабели сложенныхъ здѣсь превосходныхъ дровъ, предназначенныхъ къ уничтоженію въ этихъ печахъ. Дрова оказались въ два аршина длины. Считая номинально ихъ стоимость по 2 руб., такъ какъ они изъ своихъ лѣсовъ, заводамъ обходится по 5 руб. сажень, такъ какъ вывозка ихъ оплачивается въ 3 руб., иногда даже крестьянамъ за доставку идетъ и по 4 р. Ежегодно сжигается въ фаянсовомъ заведеніи до 3.000 такихъ саженъ, считая въ томъ числѣ и сучья, тоже необходимые для дѣла.

— Въ послѣднее время мы дрова жалѣемъ. Экономія пошла, — больше сучья жжемъ.

— Можно ли примѣнить отопленіе каменнымъ углемъ?

— Можно, только надо перестроить печи.

У водянаго колеса машинистъ грызется съ бабой.

— Что она, обидѣла тебя?

— Баба, братъ, всякаго съ полнымъ удовольствіемъ обидѣть можетъ! Тутъ вотъ какъ дѣло было: въ воду одна дѣвка провались, подъ колеса… Мы думали — пропала. Такъ нѣтъ же, и вода ее не взяла: нате вамъ, а мнѣ, дескать, ненадо, — назадъ ее выбросила. Только малость водяной ее мимоходомъ попортилъ, — ну, да дѣвкѣ это еще и въ удовольствіе.

— Ну, какъ вы находите нашъ фаянсъ? — обратился къ технику-французу владѣлецъ.

— Слишкомъ хорошъ для фаянса. Я уже говорилъ, что это почти фарфоръ.

— Да, нужно приготовлять не такъ. Не хотятъ платить покупатели. Говорятъ, давайте такого, какой похуже.

— И слишкомъ много матеріалу идетъ. Слишкомъ толстъ выходитъ. Это — роскошь.

— Тонкія будутъ гнуться, коробиться. Чѣмъ тоньше, тѣмъ больше выходитъ косыхъ. Нужно дѣлать толще кантъ внизу, онъ подержитъ.

Дѣти суетятся, таская къ формовщикамъ украшенія изъ фаянса, крышки, «пирожки», какъ называютъ они эти бѣлыя комья, принявшія подъ прессомъ правильныя фигуры. Тиснетъ ихъ мальчуга и самъ на свою работу любуется. Другой, поопытнѣе, понимаетъ, въ чемъ дѣло, и работаетъ безъ оглядки, чтобы побольше пирожковъ этихъ сдѣлать и сообразно этому покрупнѣе заработать.

Когда мы поѣхали назадъ, навстрѣчу намъ то и дѣло попадались крестьяне въ замѣчательно пестрыхъ костюмахъ. Калужская губернія сказывалась. Сарафаны, пояса на рубахахъ — все это представляло самыя разительныя сочетанія краснаго, желтаго, зеленаго и другихъ цвѣтовъ.

— Совсѣмъ какъ у насъ въ Арлѣ! — любовался этимъ нашъ французъ.

Какія чудесныя мѣста попадаются здѣсь по Болвѣ, какія прелестныя убѣжища и острова тамъ, гдѣ эта рѣка дѣлится на красивые, капризно-извивающіеся рукава! Лѣтомъ тамъ густая поросль. Зяблики, синицы, иволги облюбовали эти урочища. Вонъ гдѣ-то кукуетъ кукушка и другая ей откликнулась… Первая въ одномъ островѣ, другая — въ сосѣднемъ, третья раззадорилась и тоже вступила въ концертъ откуда-то издалека… Случается, что иногда такъ вся окрестность раскукуется. Въ лѣсахъ рѣдко, рѣдко старый дубъ попадется, громадный и сумрачный, послѣдній остатокъ когда-то росшихъ здѣсь дубовыхъ лѣсовъ.

XIII. Любохна.

Мы ѣдемъ по старому шоссе. Съ холма на холмъ перебрасывается оно, то забѣгая въ лѣса, то раскидываясь по зеленѣющимъ уже послѣ вчерашняго теплаго дождя полямъ. Весь этотъ весенній пейзажъ еще красивѣе кажется въ утренней дымкѣ. Деревья послѣ ночнаго сна точно расправляютъ свои вѣтви въ прохладномъ воздухѣ. Направо и налѣво изъ лощинъ навстрѣчу намъ выбѣгаютъ любопытныя, опушенныя садиками, деревни. Ранній дымокъ курится изо всѣхъ трубъ; гдѣ-то неистово орутъ деревенскіе фальцеты — пѣтухи, забирая такія ноты, что любой итальянскій пѣвецъ поблѣднѣлъ бы отъ зависти. Мы то и дѣло перегоняемъ артели рабочихъ, пробирающихся послѣ долгихъ праздниковъ на заводы. Вонъ деревенька всползла на самое темя холма. Взъѣхавъ туда, мы и впереди и позади видимъ пригорки за пригорками; одни едва мерещутся, другіе мягко круглятся подъ нашими ногами. Въ топкихъ берегахъ по лощинамъ капризно извиваются выбѣжавшія изъ лѣсу рѣчонки. Темно-зеленымъ бархатомъ стелятся озими; еще темнѣе кажутся онѣ потому, что первые ростки поднялись изъ черныхъ комьевъ еще сырой земли. Ранніе цвѣты кое-гдѣ уже подняли по лугамъ свои голубыя головки. Овсянки и жаворонки празднуютъ возвратъ весны на тихихъ поляхъ этого трудоваго края. Вонъ, вдали, показалась масса избъ и кирпичныхъ домовъ. Въ утреннемъ туманѣ еще воздушнѣе кажется красивая бѣлая церковь, съ честью занявшая бы мѣсто въ любомъ губернскомъ городѣ. Здѣсь, впрочемъ, всѣ таковы. Дядьковская, людиновская, радицкая церкви еще изящнѣе и богаче. По мѣрѣ того, какъ мы подъѣзжаемъ къ Любохнѣ, солнце разгорается все ярче и ярче, туманъ уносится въ голубой просторъ недосягаемаго неба. Теперь даже пѣтухи, оравшіе во всю дорогу, успокоились. Тишина охватила окрестности…

Когда-то здѣсь стоялъ большой сахарный заводъ, но производство оказалось столь невыгоднымъ, что его пришлось закрыть. Съ замѣтною перемѣной климата свекловица здѣсь перестала выспѣвать, а привозить ее издали невозможно. Когда сахаръ перестали варить, мѣстное крестьянство осталось-было безъ работы. Его тотчасъ же заняли на водочномъ заводѣ, еще и до сихъ поръ пока дѣйствующемъ, и на другихъ, о которыхъ мы скажемъ ниже. Первый сахарный заводъ въ Россіи былъ выстроенъ отцомъ нынѣшняго Мальцова въ Любохнѣ, въ одно и то же время съ Наполеономъ, вводившимъ это производство во Франціи. Въ Кіевѣ поставленъ памятникъ Бобринскому, какъ основателю этого дѣла, тогда какъ Бобринскій пріѣзжалъ сюда учиться ему у Ив. Акинѳ. Мальцова. Мальцовъ же уговорилъ его купить дли этого имѣніе въ Смѣлѣ, на югѣ. Въ Москвѣ для мальчиковъ воспитанниковъ Ив. Акинѳ, нарочно выстроилъ маленькій сахарный заводъ, чтобъ они пріучались въ дѣлу. Зданіе прежняго сахарнаго завода въ Любохнѣ не пропадетъ даромъ. Въ 1882 году еще здѣсь будетъ открыта громадная бумажная фабрика. Мы проходимъ въ это помѣщеніе мимо колоссальныхъ бочекъ. Прежде въ нихъ хранилось, выдѣлывавшееся здѣсь, шампанское, теперь — водка. Оставивъ ихъ за собою, мы входимъ въ полировальню. Большія каменныя точила, приводимыя въ движеніе водянымъ колесомъ, быстро вращаются въ сумракѣ этой мастерской. Словно они хотятъ на-перегонки перещеголять одно другое. Массы утюговъ, доставленныхъ съ чугунно-литейныхъ заводовъ, сложены около. Привезенные вчернѣ, отсюда они выходятъ отполированными и отдѣланными совсѣмъ. Паръ стоитъ въ воздухѣ, вода грохочетъ внизу, точно злится на колеса, что поднимаютъ ее вверхъ, разбрасывая подъ потолкомъ на миріады брызгъ. Съ злобнымъ шипѣніемъ сбѣгаетъ она съ ободка колеса, чтобы сейчасъ же опять быть захваченной вверхъ. Въ этой мастерской за обточкой и полировкой утюговъ работаетъ до 30 человѣкъ народа, приготовляющаго въ годъ до 10.000 пудовъ.

Вотъ, наконецъ, и самый бывшій сахарный заводъ. Запустѣніе пока полное. Встревоженные голуби, когда мы взошли сюда, сорвались съ мѣстъ и забились въ уцѣлѣвшія стекла оконъ. Вездѣ балки, руины, кучи мусора, остатки кирпичной кладки. Еще цѣла громадная камера, гдѣ когда-то варился рафинадъ, отпускавшійся отсюда ежегодно въ количествѣ 100.000 пудовъ, около была бѣлильня. Два громадныхъ пузатыхъ говардовскихъ аппарата для варки въ одномъ — свекловичнаго сова, въ другомъ — патоки еще торчатъ на своихъ мѣстахъ, сиротливо поглядывая на окружавшія ихъ развалины. Солнце весело играетъ на ихъ мѣди, лучи скользятъ и въ темные углы, гдѣ лежатъ все тѣ же балясины, остатки половъ и закрѣпы. Зданіе когда-то было выведено въ четыре этажа, теперь все это рухнуло, уцѣлѣли однѣ стѣны. Когда-то на мѣстѣ этого завода стояла домна, принадлежавшая Голынскимъ. Вырубивъ свои лѣса, Голынскіе принялись за лѣса окрестныхъ владѣльцевъ. Единственнымъ памятникомъ хозяйства Голынскихъ оказываются безлѣсныя пространства вокругъ Любохны.

Я всегда съ сожалѣніемъ смотрю на закрытыя фабрики, остановившіеся заводы, на опустошенныя имѣнія, упразднившіяся мастерскія, гдѣ когда-то кипѣлъ трудъ, а теперь только пауки по угламъ плетутъ свою паутину, да птица ищетъ прибѣжища отъ непогоды. Пусть солнце ложится сюда широкими просвѣтами сквозь зіяющія окна, пусть подъ прогнившими балками крыши воркуютъ голуби, — потрескавшіяся стѣны, обвалившаяся штукатурка, плѣсень, затянувшая углы, какіе-то бѣлые грибы, выросшіе внизу въ вѣчномъ сумракѣ подваловъ — все говоритъ душѣ, что здѣсь давно не бывала нога человѣка.

Скоро на мѣстѣ этой мерзости запустѣнія закипитъ вѣчная суета неугомоннаго труда, изъ высокихъ трубъ завода повалитъ дымъ, застучатъ и запыхтятъ паровики, задвигаются колеса и приводы, и сиротливый теперь Говардовъ аппаратъ опять найдетъ себѣ какое-нибудь дѣло… Тогда, разумѣется, эта развалина воскресшая не будетъ производить такого тяжелаго впечатлѣнія…

Недалеко отсюда — пивоварня… Въ ней орудуетъ нѣмецъ, на жалованьи у Мальцова. За годъ здѣсь приготовляется 20.000 ведеръ пива превосходнаго вкуса и безъ всякихъ вредныхъ примѣсей. Работаютъ здѣсь 25 человѣкъ мужчинъ и женщинъ. Вознагражденіе получаютъ они: мастера отъ 15 до 18 руб. въ мѣсяцъ, чернорабочіе отъ 9 до 15 руб., женщины до 6 руб. Мы съ наслажденіемъ выпили по стакану здѣшняго пива и уже послѣ того отправились на шлюзы, устроенные около.

Разливъ Болвы здѣсь былъ особенно красивъ. Льдомъ недавно разбило мостъ; пока построится прочный новый, былъ проведенъ для желѣзной дороги временный. Сообщеніе такимъ образомъ не останавливалось ни на одинъ день. Глухой шумъ и точно какіе-то пушечные удары, только далекіе, доносились къ намъ изъ сараевъ, стоявшихъ около. Мы пошли туда. Кучи рабочихъ и бабъ возились въ лѣсопильнѣ, мельницѣ и глиномочильнѣ. Въ пильнѣ мы нашли двѣнадцать человѣкъ; всѣ они на задѣльной платѣ. Съ каждаго кряжа въ двѣнадцать вершковъ въ діаметрѣ имъ выдается по 20 коп. Въ остальныхъ заведеніяхъ работали и бабы. Машинистъ получалъ тамъ по 70 коп. въ день, рабочіе — по 40 к., женщины — по 20 к. и дѣвочки — по 15 коп. Отсюда открываются дивныя дали. Въ водополье, недвижное какъ зеркало, входятъ мысы, поросшіе кустами и еще сквозными пока рощицами. Далеко, далеко отступилъ лѣсъ; изъ-за смутной, синей каймы его едва мерещится какая-то церковь… Крестъ ея то блеснетъ какъ звѣздочка, то потухнетъ опять. Около насъ, у самаго шлюза, кипитъ суетливый трудъ. Десятки трубъ дымятся надъ спокойною гладью разлива и неугомонною, пѣнящеюся отъ злости, водою шлюза. Новые дома строятся тутъ; слышатся удары топоровъ, стукъ молотовъ и обрывки пѣсенъ. Рабочіе таскаютъ бревна, сгибаясь подъ ихъ тяжестью. У новаго моста словно муравьи суетятся они, облѣпивъ его отовсюду. Слышится чей-то окрикъ… А тутъ же, только немного въ сторонѣ, мирное небо, съ котораго вѣетъ благоговѣйною тишиной, опрокинулось въ воду, смотрится въ нее… По самой серединѣ воды остановилась, точно заснула, маленькая лодочка и какой-то сѣдой старикъ замеръ въ ней, съ удочкою въ рукахъ… Когда я пошелъ прочь отъ мастерскихъ и пильни, когда шумъ ихъ мало-по-малу замеръ, — до меня изъ затоновъ и заводей донесся гомонъ всякой веселой дичи, слетѣвшейся сюда на весенній пиръ, празднующей воскрешеніе природы. Низко, низко пронесся коршунъ, раскинувъ свои широкія, сѣрыя, кажущіяся неподвижными, крылья, — пронесся и точно канулъ въ какую-то болотину… Не прошло и нѣсколько мгновеній, какъ онъ быстро всплылъ въ выси, крѣпко держа въ острыхъ когтяхъ своихъ какую-то малую пташку.

— Ишь подлый! — замѣчаетъ около меня сумрачный крестьянинъ.

— Охотникъ тоже!

— Какой онъ охотникъ!… Онъ точно воръ… Что ему птаха сдѣлала?

— Тоже ѣсть хочетъ. И человѣкъ человѣка, тоже бываетъ, клювомъ по затылку — цопъ! — и готово…

Гдѣ-то послышался гулкій выстрѣлъ. Изъ далекой заводи тучей поднялась дичь и полетѣла мимо насъ дальше. Вотъ другой выстрѣлъ гремитъ имъ въ дорогу… А день становится все жарче и жарче. Мимо фаянсовой фабрики мы прошли назадъ. Вотъ заведеніе для выдѣлки черепицы изъ превосходной здѣшней глины; доставка ея, благодаря желѣзной дорогѣ, обходится по копѣйкѣ за пудъ. Пока дѣло въ началѣ, здѣсь приготовляется 5.000 штукъ черепицы въ недѣлю, но несомнѣнно, что оно разовьется еще шире.

Я пошелъ въ самое село.

Чистые, красивые дома… Тихо струится небольшое озерко. У берега плещетъ шаловливая рыбка. Я сѣлъ около. Мелкій наростъ ея поднялся тутъ же къ ногамъ нашимъ и повисъ въ водѣ… Смотритъ на меня глупыми глазами. Солнце сквозь прозрачную влагу золотитъ ихъ зеленыя спинки. Потянуло вѣтромъ, и по спокойной глади только пыль пробѣжала…. Вся она подернулась легкою зыбью…

— Чудесная погода будетъ сегодня! — слышится позади.

Оглядываюсь.

— Почему вы думаете?

— А на телеграфныя проволоки посмотрите.

— Ну, такъ что-жь?

— Ишь, рябочки на нихъ насѣли. Это примѣта вѣрная.

XIV. Поѣздка въ Усты. — Шахты и дудка.

Одинъ изъ самыхъ интересныхъ уголковъ этого края — Усты, откуда на здѣшніе заводы везутъ руду.

На другой день по возвращеніи изъ Песочнаго мы должны были ѣхать туда на шахты.

Людиновское озеро все зыблется и мерцаетъ подъ теплымъ солнцемъ. Опушенныя свѣжею зеленью, молодыя деревья пристально глядятъ въ его воды. Дальніе лѣса противуположнаго берега, проливы между ними, бѣлые домики слободы — все это ушло въ солнечный блескъ и словно млеетъ въ его золотистой дымкѣ. Темными точками на недвижномъ просторѣ озера мерещутся челны рыболововъ. Спокойствіе пейзажа ни съ чѣмъ несравнимое. У берега на пароходѣ спятъ рабочіе. Одинъ на носу свернулся калачикомъ, другой на каютѣ раскинулся и точно нѣтъ ему никакого дѣла до солнца, которое румянитъ ему носъ и слѣпитъ полузакрытые глаза. Вонъ третій выползъ изъ каюты, — позѣвалъ, позѣвалъ, прищурился на полную тепла и свѣта даль, и опять въ каюту — спать… Майскій жукъ проплылъ въ недвижномъ воздухѣ. У крыльца стоитъ дежурка, лошадь наклонила голову и дремлетъ… Дремлетъ и кучеръ, завертѣвъ возжи на руку… Откуда-то издали слышится чье-то порывистое пыхтѣніе, точно кто-то во что бы то ни стало хочетъ изъ послѣднихъ силъ добѣжать до какой-то невозможной цѣли…

— Что это у васъ?

— Да, вишь, сохопудъ (сухопутъ) дѣйствуетъ.

Паровикъ, бѣгущій по дорогѣ безъ рельсовъ, забѣжалъ во дворъ дома, выбросилъ дрова, повернулся и назадъ стремится куда-то.

— Чудесно онъ запущаетъ такъ-то. И человѣка не видать на ёмъ, точно однимъ паромъ…

Мой спутникъ зашелъ ко мнѣ.

— Готовы?

— Давно.

— Ну, и съ Богомъ, — можемъ отправляться.

Маленькіе локомотивы бѣгутъ по безчисленнымъ рельсамъ разныхъ дорогъ. Во всѣ стороны двигаются платформы съ грузами. На однѣхъ рыжія массы руды везутъ, на другихъ — сѣрые шлаки. Дѣло кипитъ неустанно. Нашъ поѣздъ тоже стоитъ, дожидается.

— Вы въ Устахъ не забудьте заглянуть въ казенную шахту.

— Развѣ есть такая?

— Нѣтъ, мы дудки государственныхъ крестьянъ такъ называемъ.

— Это еще что за дудки?

— Увидите.

И до сихъ поръ приходилось слышать — руда изъ дудокъ, песокъ изъ дудокъ. Меня это очень заинтересовало.

Когда нашъ микроскопическій поѣздъ выбѣжалъ изъ лѣсу, направо и налѣво потянулись поля, хорошо воздѣланныя и удобренныя шлаками. Пока здѣсь пріучались употреблять въ дѣло эти никуда прежде негодившіеся продукты домашняго производства, было не мало комическихъ случаевъ. На первый разъ пригласили священника отслужить молебенъ. Тотъ посмотрѣлъ, посмотрѣлъ — и плюнулъ.

— Чего вы это Божью землю портите?

Управляющій расхохотался.

Пришло время урожая. Пріѣзжаетъ священникъ.

— Ну-ка, батюшка, поѣдемъ.

— Куда?

— Да на порченную землю, на нивы.

Стали осматривать ихъ — жатва превосходная.

— Невозможно!

И попъ самъ полѣзъ, завозился въ землѣ. Шлаки есть — точно.

— Ну?

— Во-истину — чудеса!… И камни повѣдали славу Божію.

Ларчикъ просто открывается: шлаки богаты сѣрой, известью, золой, фосфоромъ, фосфорною кислотой; все это они возвращаютъ истощенной землѣ. Сверхъ того, для тяжелыхъ почвъ они хороши тѣмъ, что разрыхляютъ ихъ, открываютъ вліянію дождей и воздуха. Таково, напримѣръ, ихъ дѣйствіе на глинистыя пространства. На здѣшнихъ образцовыхъ фермахъ съ участка, на которомъ высѣяна одна четверть и двѣ мѣры хлѣба, собираютъ шестнадцать четвертей его. Десятина даетъ 30 копенъ съ десяти мѣръ посѣва. Ячмень хуже, — тотъ на четырнадцать мѣръ приноситъ только 25 копенъ. Безъ шлаковъ, безъ удобренія и такіе средніе урожаи здѣсь были бы невозможны.

Веселый молодятникъ нѣжною весеннею зеленью трепеталъ подъ солнцемъ и теплымъ вѣтромъ, когда мы проѣзжали мимо. Нерѣдка изъ его мягкой чащи подымалось старое дерево, далеко въ высоту простирая свои, точно поднятыя для благословенія, вѣтви. Направо по зеленой понизи, словно синія облака, мерещутся маленькія рощицы. Вонъ село Букань; изъ-за деревьевъ высоко возносится колокольня ея церкви.

— Плохо здѣсь крестьянству пришлось было! — сообщаетъ мнѣ мой спутникъ.

— Почему?

— Еще въ мартѣ у самыхъ исправныхъ хозяевъ кормы скоту окончились, — заводитъ онъ общую здѣсь пѣсню. — Стали выгонять скотину на снѣгъ, она и выѣдала остатки прошлаго года. А у другой силы разбить снѣгъ не было, такъ и колѣла сердечная. Что вою по деревнямъ было!…

— Что это за ферма? — указываю я на маленькія зданія, видимо владѣльческія, въ сторонѣ.

— Это наша славянская ферма. Она намъ 5.000 рублей чистаго дохода даетъ. Тутъ заведено трехпольное хозяйство. Работаетъ человѣкъ двадцать пять, иногда и нанимать еще приходится.

— Поденно?

— Нѣтъ, на полдесятины, на десятину… Платимъ такъ, что за посѣвъ и за жатву придется ему 6 руб. 40 коп. И такъ въ аренду отдаемъ земли: своимъ по 1 руб. 50 к. за десятину, а чужимъ отъ 2 руб. 85 к. до 4 руб., — съ торговъ уже. Цѣны разныя. За другую десятину и по 5 р. 70 к. платятъ. Скота держимъ здѣсь головъ сто рогатаго, да лошадей двадцать. Иногда, впрочемъ, случается, что на ферму для кормовъ пригоняютъ еще нѣсколько сотъ головъ скота.

— Откуда?

— А крестьянство. Кормить имъ нечѣмъ до весны, — ну, они и просятъ поддержать до первой травы. Мы не отказываемъ, когда у самихъ сѣна достаточно запасено.

— Что же, ферма получаетъ за это что-нибудь?

— Ни гроша! Это, вѣдь, для поддержки крестьянскихъ хозяйствъ дѣлается, — что-жь тутъ выгадывать!

Поѣздъ нашъ идетъ мимо цѣлыхъ горъ бѣлаго песку, употребляемаго для стекла, мимо длинныхъ валовъ ссыпанной здѣсь желѣзной руды. Изъ-за нихъ, изъ-за этихъ горъ и валовъ, совсѣмъ не замѣтно станціи Шахта и она неожиданно вырастаетъ передъ нами въ самомъ центрѣ этихъ богатыхъ складовъ всякаго сырья, которое отсюда доставляется въ гуты, заводы, въ домны и другія промышленныя заведенія этой жиздринской Америки.

Кругомъ все засыпано углемъ. Прямо передъ нами бурятъ землю; три года уже продолжается здѣсь разыскиваніе пластовъ каменнаго угля. Думаютъ, что онъ долженъ лежать на 62—96 аршинъ глубины. До сихъ поръ добыли только угольную муку оттуда, хотя сорокъ восемь аршинъ уже пройдено. Черный колодезь прямо внизъ ведетъ, въ самыя нѣдра земли. Паровая машина и локомотивъ неустанно работаютъ надъ нимъ. Два насоса: одинъ давящій, другой высасывающій — не знаютъ отдыха. Тамъ внизу, въ этой черной тьмѣ, при свѣтѣ тусклыхъ лампочекъ, работаетъ народъ подъ цѣлыми громадами нависшей надъ ними земли. Слышно, какъ вода просачивается туда безчисленными жилами. Каждый часъ отливная машина выбрасываетъ ея до 2.000 ведеръ, а она все льетъ да льетъ со всѣхъ сторонъ, точно желая сохранить на вѣки вѣчные этихъ жалкихъ гномовъ, дорывающихся до лежавшихъ тысячи лѣтъ и никому невѣдомыхъ сокровищъ. А гномы эти работаютъ въ три смѣны, каждая въ четыре человѣка. За двадцать четыре рабочихъ дня мастера изъ нихъ на верху получаютъ 18 р., причемъ за каждый лишній день ему отсчитывается по 75 к.; подмастерья — 15 руб. и за лишній день — 60 к. Они на полномъ хозяйскомъ содержаніи. За работу внизу, въ вѣчномъ мракѣ этихъ подземныхъ галлерей, плата гораздо выше: два штейгера за тѣ же двадцать четыре дня подучаютъ на хозяйскомъ содержаніи отъ 30—50 рублей каждый.

Всѣхъ буровыхъ скважинъ здѣсь заложено четыре. До угля дошли только въ двухъ изъ нихъ, затѣмъ буры сломались. Механическимъ путемъ вести дѣло оказалось трудно, — обратились къ ручной силѣ, которая, разумѣется, обходятся дороже. Больше всего возня съ подземными плывучими породами, которыя то и дѣло выпираетъ вверхъ, причемъ уровень шахты вверху опускается все ниже и ниже.

Сверху внизъ идетъ труба, въ которую разговариваютъ съ рабочими.

Я приложилъ ухо: оттуда слышался гулъ, неясный стукъ какой-то, порою покрывавшійся журчаніемъ воды. Изрѣдка доносились отдѣльные голоса. Казалось, что тамъ, въ глубинѣ этой влажной и черной земли, сказочные гномы дѣлаютъ свое вѣчное дѣло, собирая въ недоступныхъ подземныхъ пещерахъ таинственныя сокровища, до которыхъ никогда не суждено коснуться рукѣ человѣка. Обманутое иллюзіей ухо начинало различать стукъ молотовъ, которыми эти легендарные карлы отбиваютъ золотые самородки отъ плотно, отовсюду, захватившихъ ихъ камней, раскалываютъ утесы, чтобы въ глубинѣ ихъ открыть алмазныя жилы… Дѣйствительность, впрочемъ, оказывалась сказочнѣе всякой сказки. На Уралѣ я опускался въ подобныя же шахты и всегда выходилъ оттуда полный удивленія къ неукротимой энергіи тружениковъ, словно черви пронизавшихъ, казавшіяся недоступными, нѣдра земли, чтобъ изъ ихъ таинственнаго мрака вынести на свѣтъ Божій невиданныя богатства!… Помню я этихъ одинокихъ работниковъ, которые цѣлые дни кайломъ и кирками отбиваютъ у неподвижнаго подземнаго царства желѣзо и мѣдь, слыша только шорохъ осыпающихся породъ и чувствуя надъ собою цѣлыя горы каменныхъ массъ, которымъ стоитъ только чуть-чуть сдвинуться, чтобы навсегда похоронить въ тяжеломъ мракѣ подземныхъ галлерей смѣлаго труженика… Часто рисовало мнѣ воображеніе, какія минуты долженъ переживать онъ въ своей внезапно запертой такимъ образомъ каменной ячейкѣ… Лампочка его мало-по-малу гаснетъ.. Помощи ждать не откуда… Сверху все больше сдвигаются и давятъ его каменныя породы… Дышать становится нечѣмъ и вѣчный мракъ охватываетъ отовсюду… Заживо схороненный…

Честь и слава энергіи человѣка, преодолѣвающаго все и не знающаго передъ собой никакихъ препятствій!

Отсюда выносишь глубокое уваженіе къ труду безграмотнаго рабочаго. Гигантомъ онъ вырастаетъ передъ вами.

Кучи лигнита сложены во дворѣ. Все это изъ другихъ шахтъ. Въ немъ до 25 % золы. Мягкій, онъ расползается подъ пальцами.

— Куда его? — презрительно смотрятъ рабочій на эти черныя горы. — Нашъ лучше.

— Какой вашъ?

— У насъ здѣсь андрацыцъ добывается. Тотъ — ничего.

— Антрацитъ вѣрно?

— Во-во, онъ самый! А подъ нимъ стеклякъ лежитъ.

— Это еще что такое?

— Тоже уголь, только ёнъ какъ стекло блеститъ, покуля свѣжій, а какъ постоитъ на воздухѣ — тускнетъ живо. А еще выше — это самая жилка и есть, — махнулъ онъ на угольную пыль, цѣлыми грудами заполонявшую дворъ. — Коли бы не плывунъ, мы бы уже далеко прошли. Съ плывуномъ только совладать трудно.

Плывунъ состоитъ изъ песку и воды. Три слоя они уже прошли здѣсь. Между ними — залежи глины.

— Теперь будемъ крѣпи ставить. Ничего не подѣлаешь… Послѣдній слой песку то, которымъ мы идемъ, сказываютъ, пятнадцать аршинъ въ толщу-то. Девять мы уже прошли.

Нѣсколько зданій около, совсѣмъ новыхъ, покосилось. Одно подперто балясинами. Нужно прибавить, всѣ они выстроены прочно, изъ превосходнаго лѣса.

— Что это?

— Бури сваливаютъ. Вонъ, напримѣръ, сарай для паровозовъ, — ишь какъ покачнулся.

— Да позвольте, вѣдь мы не въ центральной Америкѣ!

— Тутъ бываютъ такія грозы! Вы знаете, что въ казенныхъ лѣсахъ Раменской дачи повалило 500 десятинъ столѣтнихъ старыхъ деревьевъ. Вотъ какія бури здѣсь!… Это, вотъ, въ октябрѣ восьмидесятаго года у насъ бушевало. Пропасть убытковъ понесли мы…

Мы переходимъ къ складамъ руды.

Вотъ руда Лабунскаго, доставленная сюда на платформы. Она грязна, плохо обработана. Завѣдующій Устами г. Зайцевъ устроилъ ея промывку. Она дала однѣхъ пустыхъ породъ 49 %, а самая худшая мальцовская даетъ 43 %. Въ общемъ всѣ онѣ приносятъ желѣза 50 %. Часто въ оболочкахъ руды встрѣчаются яйца углекислаго желѣза. Самыя бѣдныя по содержанію металла руды даютъ здѣсь 20—30 % его. Эти сферосибериты неохотно берутъ для плавки съ флюсами. Лучшимъ сортомъ руды является крестьянская, такъ-называемая «казенная». Здѣсь за нее платятъ по пяти коп. съ пуда. Мѣстный обычай установилъ оригинальный порядокъ: платятъ за руду не по качеству ей, а по мѣсту, откуда взята, и по разстояніямъ. Руда Лабунскаго хуже — за нее по 6—7 коп. идетъ, потому что везутъ ее за двѣнадцать верстъ, а эта «коренная» государственныхъ крестьянъ доставляется только за четыре.

Наконецъ здѣсь мнѣ пришлось узнать, что такое «дудка».

Мы проходили по мѣстности, гдѣ то и дѣло встрѣчались точно обвалившіеся колодцы. Какія-то ямы, видимое дѣло, — съ боковъ осыпалась земля и покрыла отверстія глубоко пробуравленной земли.

— Это — старыя, выработанныя, дудки, — объяснили мнѣ.

— А новыя?

— Вотъ сейчасъ.

Сдѣлали еще нѣсколько шаговъ.

— Видите?

— Что такое?

— Дыра въ землѣ.

— Вижу.

Въ землѣ дѣйствительно было отверстіе въ три четверти аршина діаметромъ. Я заглянулъ туда. Черная дыра вертикальною жилой, казалось, уходила глубоко въ землю.

— Вотъ это дудка и есть.

Дѣйствительно, дудка — въ полномъ смыслѣ этого слова.

— Да какъ же въ ней работать?

— Очень просто. Пророютъ въ землѣ такую отвѣсную нору, доберутся до руды и тамъ уже подземными жилами добываютъ ее наружу.

Крѣпей не ставятъ, а работаютъ, пока дудка не начнетъ обваливаться; тогда роютъ новую. Очевидно, здѣсь не безъ участія Привидѣнія, потому что до сихъ поръ не было случая, чтобъ осыпи хоронили кого-нибудь подъ собою. Трудъ этотъ, впрочемъ, большею частію зимній. Весною, когда начинаетъ таять, подземные кроты-рудокопы вылѣзаютъ вонъ. Лѣтомъ работаютъ, но очень неохотно. Роются подъ землей, при помощи какого-то особеннаго инстинкта стараясь не попасть на старую дудку, потому что въ ея пустотахъ скопляется вода, которая можетъ сплошь залить ихъ вмѣстѣ съ первобытною этою норой. Дорывшись до руды, внизу, во мракѣ, они копаются во всѣ стороны — жилами, ползая чуть не на четверенькахъ. Подпорки въ этихъ жилахъ, напоминающихъ червяные ходы въ яблокѣ, ставятъ тогда только, когда пластъ особенно богатъ и стоитъ того. Чаще на-авось!

— Какъ глубоки эти дудки?

— Разныя… Трудно сказать.

Та, въ которую спустился я, шла внизъ аршинъ на одиннадцать. Сошествіе мое отъ яркаго теплаго весенняго дня въ сырой и холодный мракъ этой дудки совершалось на канатѣ. Нора на столько узка, что еслибы канатъ и оборвался, то можно было бы удержаться въ этой трубѣ плечами. Вставляешь ногу въ петлю каната, сверху развиваютъ воротъ и, спустя минуту, васъ охватываетъ влажный сумракъ. Отверстіе вверху кажется едва-едва замѣтнымъ. Внизу, еслибы не свѣчи или лампочки, можно было бы живому испытать всѣ ощущенія заживо похороненнаго. Просочившаяся сквозь почву вода сбѣгаетъ внизъ съ какимъ-то зловѣщимъ урчаніемъ. Гдѣ-то изъ боковой, еще болѣе узкой, жилы слышится шорохъ, тоже не особенно ободрительно дѣйствующій на душу. Соображаешь, что это земля осыпается въ жилѣ, какъ бы она не похоронила тамъ какого-нибудь безпечнаго рабочаго. Внизу нога попадаетъ въ воду, тускло поблескивающую подъ скупымъ свѣтомъ едва мигающаго огонька, тускло и робко мигающаго, словно и ему страшно, — точно подъ впечатлѣніемъ этого мрака, подъ тяжестью этой массы земли надъ нимъ и онъ хочетъ закрыть свое блѣдное око, погрузивъ червивый ходъ рудника въ еще болѣе тяжелую, безиросвѣтную тьму.

Прежде вся эта мѣстность изобиловала водою, никакихъ гидравлическихъ работъ не знали крестьяне и копались чуть не по поясъ въ холодной влагѣ. Мальцовъ устроилъ имъ канавы для стока, а по дну продолжилъ штольни, которыя съ тѣхъ поръ значительво обсохли. Крестьяне теперь, какъ только вода въ дудкахъ начинаетъ подниматься, сейчасъ же бросаютъ ихъ. Рѣдкіе выливаютъ ее вонъ патріархальнымъ способомъ — кадками. На сто дудокъ не болѣе одной работаетъ съ водою, извлекаемою такимъ остроумнымъ способомъ.

— Какъ же въ этихъ узкихъ дудкахъ и работать, и воду вычерпывать?

— Они роются двумя дудками рядомъ и соединяютъ ихъ подземною норою. Изъ одной воду выкачиваютъ, а изъ другой руду достаютъ.

Въ иной дудкѣ работаютъ не болѣе недѣли, тотчасъ же ее бросая. Такимъ образомъ, на землѣ государственныхъ крестьянъ руды пропадаетъ много, и иногда самая обильная по содержанію желѣза остается невыработанной. Изъ хорошихъ дудокъ случалось — въ видѣ исключенія разумѣется — двумъ кротамъ добыть 300 пуд. руды въ день; обыкновенно же извлекается оттуда 100 пуд., причемъ въ Устахъ за каждый пудъ уплачивается имъ по 2½ коп., такъ какъ никакого разстоянія тутъ не оказывается. Теперь, впрочемъ, по-двое уже мало работаютъ. Въ началѣ двухъ еще довольно: одинъ точитъ нору, а другой вытаскиваетъ воротомъ кадки съ землей или пустою породой. Но когда дорылись до руды и открыли такъ-называемый дворъ, т. е. жилы, откуда ее начнутъ вырабатывать, тогда является третій. Онъ вверху дѣйствуетъ у ворота, второй внизу роетъ и откалываетъ руду, а послѣдній укладываетъ ее въ кадки, которыя доставаляетъ подъ воротомъ къ канатамъ. Вся работа совершается въ зловѣщей тишинѣ. Только слышится скрипъ ворота сверху да урчаніе воды въ колодцѣ…

Старыя обвалившіяся дудки тоже не бросаютъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ, когда онѣ осыпятся совсѣмъ и земля осядетъ, — крестьяне опять роются въ томъ же районѣ, то-есть между четырьмя старыми дурами въ точкѣ встрѣчи проведенныхъ между ними діагоналей, что и называется — на кресту. Когда я проходилъ по этой мѣстности, полной старыхъ осыпавшихся дудокъ, еще кое-гдѣ зіявшихъ черными отверстіями, — мнѣ казалось, что ихъ нарыли какіе-то колоссальные сурки. Вотъ, вотъ выскочитъ одинъ на дорогу и сейчасъ же опять юркнетъ въ свою подземную жилу… Но вмѣсто нихъ изъ рѣдкихъ норъ выскакивали, словно слѣпнущіе отъ свѣта, рабочіе, отряхивали съ себя влажные комья земли и старались поскорѣе надышаться благораствореніемъ воздуховъ. Зеленыя лица быстро принимали здоровый цвѣтъ, согнувшіеся хребты расправлялись.

Жаворонки уже купались въ чистомъ, тепломъ воздухѣ, серебряными колокольчиками звеня въ высотѣ… Все время они поютъ надъ дудками, точно приглашая угрюмыхъ рудокоповъ выйти изъ своего мрака на вольную волю, на свѣтъ и просторъ роскошнаго, яснаго дня.

XV. Буда Мальцовская и Буда Песочная.

Когда-то весь этотъ округъ принадлежалъ календарному Брюсу. Теперь мы проѣзжаемъ по владѣніямъ этого великаго мага и волшебника. Большія села попадаются по пути, по скатамъ холмовъ, по лощинамъ у быстро бѣгущихъ рѣчекъ. Рощи — остатки великолѣпныхъ лѣсовъ — поближе къ водѣ вытягиваются, точно жутко имъ въ этомъ безлѣсномъ просторѣ. Въ синей дали красивѣе и красивѣе кажется вся эта мѣстность. Вонъ рѣка Песчаная завилась прихотливыми излучинами, жалкая деревушка Хохилевка сбилась около, вся покачнувшаяся, вся точно раздавленная насквось прогнившими соломенными кровлями. Бѣднота такъ и сквозитъ изъ всѣхъ угловъ ея. Ни скота около, ни обработанныхъ полей… Какіе-то чахлые люди тонутъ по улицамъ, обратившимся въ сплошную болотину, тонутъ въ ней и избы самыя. Неприглядная картина народной нищеты скоро осталась далеко позади. Взглядъ отдыхаетъ на прелестной долинѣ, по которой вьется свѣтловодная рѣка Жиздра. Свѣжая зелень пышными облаками круглится надъ нею, жаворонки съ утра завели свои весеннія пѣсни, и чѣмъ выше подымается солнце, тѣмъ громче становятся эти пѣсни, точно каждое новое мгновеніе этого яснаго дня рождаетъ новые и новые рои звонкихъ птицъ… Останавливаемся на нѣсколько минутъ.

— Видѣли вы наши окаменѣлости? — спрашиваетъ меня хозяинъ дома.

— Нѣтъ.

Мнѣ показываютъ громадный зубъ какого-то допотопнаго травояднаго.

— Это здѣсь нашли?

— Да.

Опять дорога, опять красивыя окрестности. Вонъ березовый лѣсъ… Сорокъ лѣтъ уже, какъ поднялся онъ здѣсь, а смотритъ не совсѣмъ весело.

— Это больной лѣсъ, — замѣчаетъ крестьянинъ, — сѣтовый!

— То-есть что это значитъ — сѣтовый?

— Ноздреватый, рыхлый, — объясняютъ мнѣ.

По всему пути видны оставленныя и разработанныя дудки. Мимо нихъ мы доѣзжаемъ до превосходно обстроеннаго села — «Буда Мальцовская». Кирпичные домики чистенькіе и уютные. Весело смотрѣть на нихъ, особенно оставивъ за спиною разоренную деревушку Хохилевку. Ничего общаго, хотя обѣ въ одномъ и томъ же районѣ.

Тутъ разработка руды дудками идетъ еще упорнѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Верхній слой пустыхъ породъ не глубокъ, добываніе руды легче, чѣмъ въ Устахъ. Другихъ крестьяне будяне къ себѣ не пускаютъ, стойко держатся за свою землю. Отсюда уже дудками добываютъ и уголь. Около Буды — двѣ шахты для его разработки. Часть поля первой шахты уже истощена, антрацитъ весь вынутъ, теперь подготовляется вторая, въ которой въ этомъ году лѣтомъ должны быть начаты работы. Шахта уже готова, но еще затоплена водою. Чтобъ освободить ее отъ воды, къ ней проводится отливная штольня. Колодезь для шахты очень глубокъ; снизу изъ лощины копается къ нему эта отливная штольня черною, страшною жилой. Жила эта сначала идетъ перпендикулярно внизъ и потомъ уже горизонтально сверлится навстрѣчу шахты. Мнѣ кажется, въ этихъ ходахъ подземныхъ могутъ подолгу оставаться только дождевые черви. А между тѣмъ въ то время, какъ мы сверху наклонялись надъ этимъ колодцемъ, изъ его черной тьмы, съ самаго низу, доносится къ намъ веселая пѣсня, — пѣсня изъ подземной скважины. На меня она произвела такое же впечатлѣніе, какое произвелъ бы внезапно запѣвшій въ своемъ тѣсномъ гробу мертвецъ…

Удивительно, при какихъ условіяхъ люди ухитряются быть веселыми. Подумаешь, на него, вѣрно, не дѣйствуетъ эта убійственная обстановка.

Пѣвецъ не долго работалъ внизу. Ему опустили канатъ. Онъ какъ обезьяна уцѣпился за него и сталъ подыматься. Пѣсня становилась все громче да громче, пока самъ пѣвецъ не показался надъ черною дырой этого колодца, — всклокоченный, весь въ грязи, но веселый и, по-своему, счастливый.

— Экъ ты, братъ, распѣлся!

— Съ пѣсней-то лучше дѣло спорится. Оно и не замѣтишь, какъ работу-то кончишь… Безъ пѣсни намъ бы пропасть надо!

— Много ли васъ тамъ работаетъ?

— Два наверху, да два внизу. Мы чередуемся, чтобы никому завидно не было. А потомъ другая смѣна, тоже четверо.

Оказывается, что плата имъ, по здѣшнимъ условіямъ, идетъ очень хорошая. Они вырабатываютъ по 30 рублей въ мѣсяцъ каждый.

— Намъ жить можно. Мы живемъ — слава-те Господи — чудесно!

— Далеко ли до угля дорываться приходится?

— Нѣ… Здѣсь уголь близко… У насъ такъ: чѣмъ мѣсто выше, тѣмъ уголь ниже, а чѣмъ мѣсто ниже, тѣмъ уголь ближе къ намъ. На низинахъ его работать легко.

Толщина здѣшняго угольнаго слоя колеблется отъ пяти четвертей до двухъ аршинъ.

Въ дудкахъ угольныхъ крестьяне уже работаютъ осторожнѣе, подпоры ставятъ чаще и крѣпче. Здѣсь дольше приходится оставаться на одномъ мѣстѣ и выбирать гораздо больше, чѣмъ на рудничныхъ мѣстахъ. Изъ дудки трое рабочихъ выберутъ въ день болѣе 350, а то и всѣ 400 пудовъ. Заводъ за каждый пудъ, принятый имъ, платитъ по двѣ копѣйки, но не вся выработанная масса можетъ быть сдана пріемщику. Ее нужно еще просѣять, причемъ половина пропадетъ на мелочь. Такимъ образомъ, считая, что одинъ день они просѣваютъ, а другой день возятся въ рудникахъ, окажется, что больше 75 коп. на человѣка, при этомъ трудѣ, никакъ не придется. Очищаютъ они уголь внизу, въ дудкахъ, а желѣзо очищаютъ, напротивъ, наверху. Вся земля здѣсь пронизана старыми дудками, почему и почва по всей мѣстности нѣсколько осѣла. Проходя мимо черныхъ дыръ и заглядывая туда, мы то и дѣло видѣли, какъ въ глубинѣ, во мракѣ, поблескиваетъ одинокая лампочка, точно свѣтлякъ забрался въ узкій колодезь и свѣтится тамъ робкимъ, фосфорическимъ огонькомъ.

— Живы ли?! — крикнулъ въ одну такую дудку мой спутникъ.

Оттуда послышалась столь энергичная фраза, что сомнѣваться въ отсутствіи жизни тамъ было невозможно.

— Ты что-жь ругаешься?

— А чего-жь мнѣ не ругаться! — едва-едва донеслось оттуда.

— Ты знай съ кѣмъ говоришь!

— Наплевать! Иного васъ, чертей, шляется.

— Антошка! — крикнули ему, — да это — господа.

— Мы знаемъ, какіе господа! Изъ нашихъ чистоплюевъ должно-быть.

А тамъ и пѣсня послышалась изъ-подъ земли, на зло ея мраку, ея сырости.

Отсюда до Буды Песочной не далеко.

Тамъ разрабатывается уже не руда и не уголь, а бѣлая глина для огнеупорныхъ кирпичей и бѣлый песокъ, необходимый для стекла. Старыя дудки тутъ водою залились до верху, у самыхъ отверстій ихъ выросли кусты и глядятся въ неподвижную влагу. Птицы всякой здѣсь до пропасти, и не пуганая, не особенно бѣжитъ отъ человѣка, — понимаетъ, что ему не до нея совсѣмъ.

Первая шахта здѣсь идетъ на 22 аршина въ глубину. Песку найдено уже семь аршинъ, а на сколько еще внизъ идетъ эта толща — неизвѣстно. Работаютъ артелями, по семи человѣкъ каждая; за тысячу пудовъ имъ платятъ по 10 руб., причемъ эту тысячу пудовъ нужно вырабатывать день или полтора. Работа оказывается выгодной и населеніе идетъ на нее съ особенною охотой.

— Что, вода не заливаетъ васъ тамъ?

— У насъ вода сверху есть, а внизу нѣтъ.

— Начнемъ работать, вода дальше пойдетъ; вся она въ песокъ схоронится, не видать ее.

— Наша работа сухая. Не дай Богъ — съ рудой да съ уголемъ… Наша чистая…

Бѣлые горбы и валы песку тянутся по всѣмъ направленіямъ. Его уже выработали и приготовили для обмѣра. Вотъ нѣсколько человѣкъ роютъ землю. Управляющій подошелъ къ нимъ.

— Что вы это, братцы?

— Да новую дудку роемъ, — старая плоха стала. Песокъ желтый совсѣмъ пошелъ.

— Они страсть какъ на эту работу идутъ.

И дѣйствительно, партіи рабочихъ то и дѣло подходили въ управляющему.

— Дозвольте изъ старыхъ дудокъ работать… Что-жь даромъ-то…

— И безъ того много уже выработали песку. Довольно. Намъ больше не надо.

— Почему они на старыя шахты просятся?

— Боятся, что не выстоитъ, развалится; такъ благо ходъ е

сть, поскорѣй ее выработать торопятся.

— Осенью, осенью, ребята! — успокоиваетъ онъ.

— Не простоитъ до осени-то… Гдѣ ей… Песокъ-то ужь очень хорошій, песка жалко какъ! Опять же и хлѣба нѣтъ, годъ голодный…

Часть работъ тутъ пріостановилась, потому что требованій на товаръ нѣтъ вовсе. Это было въ 1881 г., а въ этомъ дѣлй вѣрно еще тяжелѣе. Еврейскіе безпорядки страшно отразились на заводахъ. Заготовленная масса товара, приходившая прежде на русскій югъ черезъ еврейскихъ коммиссіонеровъ-купцовъ, теперь осталась нетронутою, нанеся, такимъ образомъ, мальцовскому товариществу убытка на 400.000 руб.

Глиняныя дудки около. Оттуда вылѣзаютъ подземные жители совсѣмъ измазанные — лица за нихъ нѣтъ. Бываютъ дни, когда артель въ семь человѣкъ — пятеро внизу и двое наверху — добываетъ 200 пуд. этой вязкой массы, за которые и получаетъ пять рублей. Тогда какъ при самомъ слабомъ свѣтѣ какой-нибудь самодѣльной лампочки въ песочныхъ дудкахъ свѣтло какъ днемъ, стѣнки ея изъ слежавшейся бѣлой массы искрятся какъ, слеза, въ глиняныхъ темнѣе, чѣмъ въ рудничныхъ шахтахъ. Самая работа далеко не такъ легка, какъ съ пескомъ. Приходится забивать клинья, дѣлать засѣки, бить ихъ чугунною балдой, пока, наконецъ, комъ жирной и вязкой глины отколется. И сыро здѣсь ужасно. Ручьи текутъ отовсюду. Внизу наливаются глубокія лужи.

— Колоть страсть трудно… Скрозь просѣкомъ иной разъ не ломится. Хоть ты што…

При мнѣ вытаскивали кусокъ пудовъ въ двадцать; его пришлось отбивать со всѣхъ сторонъ, пока онъ откололся, наконецъ.

— За иной такой анафемой часъ бьешься, а все она свово карахтера не уступитъ. И наругаешься же съ ей!…

Пока эта глина мокрая, она темно-сѣрая. Высохнувъ, она свѣтлѣетъ и, по словамъ рабочихъ, дѣлается «зеленой». Подъ зеленымъ цвѣтомъ, впрочемъ, въ данномъ случаѣ нужно подразумѣвать сѣрый съ легкимъ лиловымъ оттѣнкомъ. Прислушиваясь у отверстій дудокъ, мы различали стукъ забоевъ мягкій, — видимое дѣло, кирки уходятъ въ вязкую и плотную массу. Вонъ, изъ одной дыры вылѣзло нѣсколько человѣкъ и растерянно смотрятъ туда.

— Что вы, братцы? — спрашиваетъ ихъ управляющій.

— Сажени три прошли.

— Ну?

— На старую дудку наткнулись, прямо въ нее, — насилу ноги унесли… Водой было совсѣмъ залило.

— Сколько же васъ было?

— Да мы въ пять огней работали. Слава Богу, всѣ живы вышли.

Тутъ не говорятъ: работаемъ вчетверомъ, впятеромъ, а въ четыре огня, въ пять огней.

Огонь — это чугунный черепокъ, налитый коноплянымъ масломъ. Черезъ край черепка виситъ фитиль.

— Духоты отъ яво страсть! Плохо, плохо, а масла семь фунтовъ пожретъ за недѣлю.

— Семь изведетъ вѣрно.

— Карасиръ лучше. Въ Жиздру поѣдемъ — карасиру купимъ.

Вонъ изъ слѣдующей дудки несется громкая пѣсня. «Христосъ воокресе» слышно… Хоромъ человѣкъ пять запѣли подъ стукъ чугунной балды. Самый подходящій стихъ для этого мрака, для этого страшнаго свѣжему человѣку подземнаго царства… Особенное впечатлѣніе должна производить эта воскресная пѣсня въ подобной обстановкѣ… Воображаю, какое благоговѣйное чувство растетъ теперь на душѣ у этихъ тружениковъ.

— Не случается, чтобъ обваливались глиняныя дудки?

— Николи, потому тутъ мы крѣпи ставимъ.

На эти крѣпи имъ отводится лѣсъ, который они сами должны вырубить, вывезти и поставить въ свои патріархальныя шахты.

Случается и то, что идутъ, идутъ все ниже и ниже глиняною дудкой — и вдругъ подъ вязкой, черною массой глины оказывается почти безъ промежутковъ бѣлый чистый песокъ. Рабочіе очень рады этому, потому что вмѣсто труднаго и грязнаго дѣла сейчасъ же начинается легкій трудъ.

— Богъ счастье послалъ, въ чортовъ колодецъ привелъ! — говорятъ они.

— Почему чортовъ колодезь?

— А какже? Сколько нибудь воды сверху, какъ до песку дошла и пропала. И песокъ сухъ, и воды нѣтъ.

Работаютъ они при этомъ въ одну смѣну отъ разсвѣта до заката.

— Какъ солнце за лѣсъ, такъ и шабашъ! — говорятъ они. — А зимой и ночью — ни почемъ, потому у насъ плата сколько кто выработаетъ, — ну, и стараемся. Теперь-то спишь въ сласть, а зимой ночью тутъ же въ дудкѣ иной разъ прикурнешь въ уголъ на глину, заснешь, а товарищъ ужь и будитъ, — вставай-де, забивай забойки… Ночь не поработаешь, анъ и ѣсть нечего. Случается, глину-то выбиваешь, выбиваешь, да на уголь и наткнешься. Не равно бываетъ.

Каменный уголь, дѣйствительно, кое-гдѣ прошелъ здѣсь прожилками сквозь глину. Во времена оны была здѣсь превосходная розовая глина, — всю выработали. Напали на гнѣздо и опустошили его, а теперь новаго найти не могутъ.

— Вся деревня кормилась ею, розовой-то… Сколько мы денегъ за нее перебрали… Двѣ десятины, поди, выработали, все на Дядьковскую гуту ушло. А теперь нѣтъ, нигдѣ нѣтъ. Ужь мы какъ искали…

Замѣчательно красивый, сильный и рослый народъ въ этой мѣстности. Точно совсѣмъ въ иной край попалъ. Сѣютъ хлѣбъ, жнутъ, всѣми вообще полевыми работами завѣдуютъ бабы, а мужчины исключительно въ каменщикахъ или по дудкамъ работаютъ.

Здѣшніе крестьяне удивительно быстро работаютъ дудки. Таковую аршинъ въ девять высоты двое рабочихъ оканчиваютъ въ два дня. Роется она такъ: выкопавъ отверстіе, одинъ садится въ него и, упершись колѣнами въ одну стѣну, спиною въ другую, совсѣмъ маленькою лопаткой вырываетъ изъ-подъ себя землю. Другой въ это время воротомъ выволакиваетъ наружу землю и бросаетъ ее вокругъ отверстія дудки. Внизу, въ дудкѣ, когда она уже готова, рабочіе точно также возятся въ штольняхъ, не бывающихъ выше трехъ четвертей аршина. Они ползаютъ на колѣняхъ, скрючившись и чувствуя, что спина упирается въ землю, тысячами, десятками тысячъ пудовъ нависшую надъ ними. Такой трудъ иногда продолжается часовъ по двѣнадцати. Поэтому нѣкоторые, привыкшіе съ дѣтства рыться въ подобныхъ дудкахъ, являются крайне малорослыми и сгорбленными. Будяне, разрабатывающіе песочныя дудки, сложились совсѣмъ иначе. Тутъ уже они роютъ стоя. Крѣпи ставятся сплошь. Потолокъ устраивается изъ горбылей. Песокъ разрабатывается сверху гребнями, надъ собою, потому что онъ легко сыплется, а руда, напротивъ, снизу, — вбиваютъ подбойки и потомъ откалываютъ. Когда песокъ оказывается слишкомъ твердъ, его отбиваютъ желѣзными лопатами. Работа здѣсь веселая, потому что, какъ выше мы уже говорили, достаточно одной лампочки, чтобы вся эта бѣлая подземная пещера засвѣтилась или какъ снѣжная масса, или какъ золотистый гротъ. Жаль только, что самодѣльныя лампочки-черепки даютъ слишкомъ много копоти.

Вся эта мѣстность кругомъ чрезвычайно богата желѣзомъ вообще. Даже у сосѣдей, какъ, напримѣръ, у Лабунскаго, лѣсъ растетъ на желѣзѣ. Владѣлецъ хочетъ поставить домну прямо въ лѣсу. У него тамъ есть мачтовыя деревья, которыя онъ продаетъ, а мелкую поросль сожжетъ въ домнѣ. Сбытъ для чугунной болванки чудесный на мальцовскихъ заводахъ. Сверхъ того отличный сплавной путь представляетъ здѣсь р. Жаздра. Весною она разливается. При насъ она была еще только на четыре сажени ширины и по ней почти сплошь ползли плоты. Вообще, по нашему мнѣнію, этотъ край ждетъ блестящая будущность. Тутъ, напримѣръ, должна быть непремѣнно нефть, потому что запахъ ея ощутительно слышенъ изъ шахтъ. Массы лигнита тоже пахнутъ ею. Прежде въ Устахъ Мальцовъ изъ лигнита добывалъ петролеумъ.

XVI. Сукремень.

По боковой вѣтви узкоколейной желѣзной дороги мы быстро доѣхали до Сукременя, села съ чугунно-плавильнымъ, литейнымъ и проволочнымъ заводами. Былъ праздникъ. Весь народъ оказывался въ церкви, куда отправился и старикъ Мальцовъ съ своими пѣвчими. Не большой, но чистенькій и красивый храмъ построенъ надъ обрывомъ въ Болву. Отсюда чудный видъ на окрестности. Сукремень вообще славится красотою далей, открывающихся на югъ и на западъ. Вотъ, напримѣръ, изъ церкви виденъ затонъ р. Болвы. Далеко, далеко стелется водяная гладь, обставленная лѣсистыми мысами, лѣсистыми берегами, точно облака, которымъ не хочется разставаться съ землей, приклонились къ самой водѣ. Деревья кое-гдѣ еще въ голубомъ зеркалѣ разлива. Далеко, далеко изъ-за рощъ, полузатопленныхъ водой, среди проливовъ и плесовъ, видна красивая церковь Кургана, гдѣ работаетъ проволочный заводъ. Налѣво мерещатся деревни; ихъ уже и не разглядишь… Вонъ на концѣ лѣса, далеко вдвинувшагося въ воду, небольшой заводъ, точно замокъ какой-то, смотрится въ разливы… Спокойствіе во всемъ удивительное. Какъ-то лучше дышется здѣсь.

Съ людиновской дороги этотъ заводъ, громадою подымающійся надъ озеромъ, кажется какимъ-то стариннымъ, мрачнымъ аббатствомъ. Весь онъ рѣзко обрисовывается на голубомъ фонѣ безоблачнаго сегодня неба. Вонъ даже что-то похожее на четырехъугольную башню. Стѣны его покрыты темными отъ ржавчины желѣзными листами. Дома вдали кажутся жалкими и микроскопическими передъ этою готическою массой. Лѣстницами и переходами мы подымаемся на вершину чугунно-плавильнаго аббатства и останавливаемся невольно: такая чудная даль, такія красивыя окрестности разомъ открываются отсюда… Громадное озеро стелется у самыхъ ногъ, уходя впередъ туда, куда и глазъ не хватитъ. Красиво извивается Болва, точно ей не хочется разстаться съ этики лугами, полями и рощами. Вонъ на берегу озера за нѣсколько верстъ отчетливо видно Людиново, точно она все сбѣжалось въ кучку въ водѣ. Рисуются оттуда трубы и мрачныя зданія заводовъ, бѣлыя слободы. Налѣво чистенькій, хорошо обстроенный Сукремень тоже жмется къ озеру. Направа въ непроглядную даль уходитъ лѣсное царство; безконечная полоса зеленыхъ вершинъ, отдаляющихся одна отъ другой, здѣсь к тамъ сливается въ одно общее марево… Все это затоплено солнечнымъ свѣтомъ, охвачено голубымъ весеннимъ небомъ. Вездѣ ярко-красное, спокойное очертаніе. Взглядъ скользитъ, не встрѣчая преграды…

Толщина стѣнъ этого аббатства-завода удивительна, — до шести аршинъ доходитъ она. Видимое дѣло, строено оно въ старое доброе время, когда и трудъ былъ дешевъ, и матеріалы стоили грошъ. Мы проходили мимо массивныхъ сооруженій, колоссальныхъ трубъ, крѣпостныхъ стѣнъ; чудились какіе-то огненные траверсы; направо и налѣво хотѣлось видѣть закопченныя средневѣковыя залы, къ которымъ такъ идетъ блуждающій свѣтъ факеловъ, гдѣ ухо и теперь какъ будто слышитъ звонъ желѣзныхъ латъ и стальныхъ шлемовъ, стукъ мечей и бряцаніе кольчугъ. Въ массивныхъ кирпичныхъ кладкахъ скромнаго завода чудились каменные мѣшки. Казалось, что тамъ, по таинственнымъ ходамъ, можно выйти въ далекія башни…

Тутъ двѣ домны: одна — старая, громадная, какъ настоящая башня средневѣковаго замка и такая же мрачная, другая — новой системы, строющаяся на чугунныхъ столбахъ. Старая оставлена и открыта. Мы заглянули въ нее сверху, точно на дно черной пропасти. Тамъ ничего не различалъ взглядъ, только ухо разслышало стукъ молотковъ. Вѣрно на днѣ ея работали люди. Внизу все завалено желтыми массами руды, вязкой и богатой вохрой. Рядомъ строится новая домна системы Уисваля. Одинъ аппаратъ ея долженъ обойтись заводамъ въ 18.000 руб. Чугунныя ноги для нея уже поставлены, даже выведено громадное кирпичное брюхо, которое должно будетъ переваривать десятки, сотни тысячъ пудовъ руды и камня. Тѣмъ не менѣе стараа домна, рядомъ, кажется гораздо внушительнѣе, съ отверстіемъ печи, похожимъ на ворота, съ какими-то ходами и норами, пронизавшими ея толщину. Старая домна была въ свое время тоже закрытой сверху. Аппаратъ для этой усовершенствованъ Мальцевымъ и давно уже, чуть ли не передъ Севастополемъ еще, пріѣзжавшіе сюда иностранцы инженеры удивлялись сбереженію труда и заботливости о здоровьѣ рабочаго, выразившимся въ этомъ. Тогда еще за границею считалось сентиментальностью думать объ огражденіи доменнаго плавильщика отъ жара во всю свою каменную пасть пылающей домны. Во времена оны на домну посылали работать за наказаніе. Потомъ со всѣми этими приспособленіями дѣло значительно облегчилось. Не знаю, какъ кому, а мнѣ показались всѣ эти приспособленія, постройки, вся эта громада аппаратовъ — каменною и желѣзною лѣтописью, исторіей громаднаго, положеннаго сюда, народнаго труда. Въ здѣшней домнѣ былъ придуманъ, аппаратъ, чтобъ утилизировать мятый, т.-е. уже поработавшій, паръ. Его пропускаютъ въ громадные цилиндры и потомъ пользуются его силой давленія. Когда это было задумано и приступили въ постройкѣ, инженеръ Фужеръ, завѣдывавшій здѣсь дѣломъ, сталъ протестовать.

— Изъ этого ничего не выйдетъ!

Ему доказывали, что должно выйдти. Онъ стоялъ на своемъ и наконецъ рѣшилъ, что работать не станетъ. Окончили безъ него. Попробовали — дѣйствуетъ чудесно. Фужеръ былъ совсѣмъ ошеломленъ.

— Вы больше инженеръ, чѣмъ я! — обратился онъ, въ видѣ извиненія, къ Мальцову.

На здѣшнемъ заводѣ въ недѣлю приготовляютъ 3.000 пуд. чугуна въ издѣліяхъ и въ болванкахъ. Отливкою различныхъ вещей занято 160 мастеровъ съ 210 вспомогательными поденщиками. Кромѣ того, въ Сукремени есть довольно обширныя слесарни, большой заводъ, гдѣ приготовляется 25.000 штукъ кирпича и лавы, крупной, аршинъ въ діаметрѣ, для той же новой домны. На кирпичномъ дѣлѣ занято немного народу. За тысячу штукъ уплачивается подрядчику 6 руб. 50 к., а тотъ уже, въ свою очередь, разсчитывается съ своими.

XVII. Сергіево-Радица.

Сергіево-Радица лежитъ въ самомъ началѣ мальцовскихъ владѣній. Она начинается у Мальцовской платформы, съ которой видны крутыя кровли и многочисленныя зданія этого завода. Изъ Дядькова я отправился туда вмѣстѣ съ главнымъ инженеромъ здѣшнимъ, г. Бассономъ, изъ Ганновера, гдѣ инженерами хоть прудъ пруди. Онъ работалъ нѣкоторое время надъ постройкою локомотивовъ въ Пруссіи и въ Россію приглашенъ чуть ли не Полетикою и Сѣмянниковымъ. Потомъ морское министерство заключило съ нимъ контрактъ на сооруженіе кораблей и, между прочимъ, поручило ему воздвигнуть трехбашенную нелѣпость «Мининъ». Разсмотрѣвъ рисунки и чертежи, Бассонъ сталъ доказывать, что корабль такого рода никуда не годится.

— Онъ слишкомъ легокъ, перевернется съ своими тремя башнями.

— Стройте, не ваше дѣло.

— Не хочу я строить глупостей! — уперся Бассонъ.

Ему сейчасъ — контрактъ, по которому онъ обязался дѣйствовать по указанію министерства.

— Англичане — лучшіе моряки, чѣмъ нѣмцы. Знаменитый Ридъ одобрилъ проектъ! — изрекло высокопоставленное въ морскомъ дѣлѣ того времени лицо.

Бассонъ, скрѣпя сердце, принялся за дѣло. Когда онъ его уже почти оканчивалъ, то же лицо является на доки.

— Вы правы!

— Что такое?

— Такой же англійскій пароходъ «Бритенъ» перевернуло съ четырьмя стами человѣкъ экипажа.

— Поздравляю васъ!

— Нельзя ли доправить «Минина», перестроить его по другому типу?

— Нѣтъ, я уже оканчиваю и вы мнѣ заплатите все, что мнѣ слѣдуетъ по контракту.

И заплатили. Потомъ Бассонъ искалъ руду въ Орловской губерніи, но, по его словамъ, былъ чуть не разоренъ русскими рабочими. Сегодня приходили къ нему партіи ихъ по 80 коп. за день, завтра требовали рубль, и такъ все шло дальше и дальше. Не выдержавъ, Бассонъ отправился въ Германію и привезъ съ собою 250 семей тевтоновъ. Этимъ не повезло: на первыхъ же порахъ 80 изъ нихъ вымерли отъ скорбута, остальные перепугались и онъ долженъ былъ ихъ отослать обратно въ край сосисекъ и пива. Потомъ онъ еще брался за разныя предпріятія, но ему не повезло и онъ совсѣмъ разорился. Мальцовъ его спасъ отъ окончательной гибели, и Бассонъ теперь является здѣсь главнымъ инженеромъ, если можетъ быть таковой при самомъ владѣльцѣ, безъ котораго ничего здѣсь не дѣлается.

Сергіево-Радицкіе заводы возникли не особенно давно.

Бывшій министръ путей сообщенія Мельниковъ нашелъ, что для Россіи величайшій позоръ покупать паровозы за границей, и хотѣлъ во что бы то ни стало развить ихъ постройку у себя дома. Съ 1866 года правительство стало вызывать отечественныхъ желѣзно-заводчиковъ, предлагая имъ принять на себя это новое дѣло, а Мельниковъ обратился къ Мальцову, объяснивъ, что на него одного онъ возлагаетъ свои надежды, причемъ, разумѣется, обѣщалъ всяческія пособія и постоянные заказы. Первымъ рѣшился приняться за новую отрасль машино-строенія Мальцовъ. Насколько оно было трудно, доказывается тѣмъ, что послѣдовавшіе его примѣру петербургскіе заводчики Макферсонъ и Путиловъ, принявъ правительственный заказъ и задаточныя деньги, отказались совсѣмъ отъ сооруженія паровозовъ; третій же, Полетика, передалъ свой заводъ Невскому товариществу. Это, истративъ на дѣло весь свой капиталъ, получило разрѣшеніе на второй выпускъ паевъ. Оно могло существовать только благодаря дальнѣйшей спеціальной помощи правительства и участію главныхъ желѣзно-дорожныхъ концессіонеровъ.

Внутри Россіи пришлось одолѣвать еще большія затрудненія. Тутъ нужно было болѣе труда, потребовались сравнительно крупнѣйшія затраты. Мальцовъ выстроилъ заводы, приспособилъ къ нимъ народъ, истративъ на это болѣе 2.000.000 руб. Приходилось къ ближайшей желѣзной дорогѣ проводить особенное шоссе, обратить р. Болву въ судоходную, сооружать на ней шлюзы, чтобы сдѣланные локомотивы доставить на мѣсто, гдѣ его могло принять правительство. Разумѣется, всѣ эти громадные расходы только и могли быть сдѣланы въ виду положительнаго увѣренія правительства поддерживать заказами и пособіями паровозное дѣло. Производство закипѣло. Тысячи народа занялись имъ въ мѣстныхъ мастерскихъ. Результатъ на первыхъ же порахъ оказался серьезный и локомотивы, вышедшіе отсюда, были настолько хороши, что инженеры не хотѣли брать ихъ, потому что, выдерживая тройной срокъ ремонта, они были имъ невыгодны. Не на чемъ нагрѣвать рукъ, видите ли…

Сооруженіе паровозовъ обѣщало привиться и сдѣлаться чисто русскимъ промысломъ, устраняющимъ всякую возможность иностранной конкуренціи.

Но въ это время совершилась внезапная перемѣна декорацій.

Мельниковъ былъ замѣненъ графомъ Б. А. Бобринскимъ, въ первое же время своего управленія усвоившимъ мысль: «Нѣтъ никакой нужды заказывать паровозы въ Россіи… Россіи невыгодно развивать механическое производство… Будемъ брать ихъ изъ-за границы».

Заказы вдругъ были прекращены, весь оборотный капиталъ здѣшнихъ заводовъ, пущенный на это дѣло, лопнулъ, и мастеровые, учившіеся на постройкѣ первыхъ пятидесяти локомотивовъ, оказались выброшенными за бортъ.

Желѣзнодорожники тотчасъ воспользовались такимъ положеніемъ и прибѣгли къ цѣлой системѣ прижимовъ. Требованія являлись, но цѣны предлагались самыя убыточныя. Сверхъ того, многіе, какъ, напримѣръ, Моршанско-Сызранская желѣзная дорога, принявъ паровозовъ на 500.000 руб., не уплатили за нихъ денегъ, поставивъ заводы въ совсѣмъ уже критическое положеніе.

Въ эту критическую минуту министромъ путей сообщенія является уже другой Бобринскій (А. П.). Этотъ ударился въ противоположную крайность.

Явилось неожиданное распоряженіе строить для казны подвижной составъ, не допуская при сооруженіи паровозовъ и вагоновъ ни малѣйшей частицы матеріаловъ иностраннаго происхожденія. Это потребовало тяжкихъ усилій и новыхъ расходовъ. Пришлось ввести новыя металлургическія производства для постройки 1.600 вагоновъ и около 350 паровозовъ. За употребленіе какого бы ни было куска заграничнаго металла заводы подвергались всякій разъ штрафу въ 9.000 рублей. Явились конкуренты, которые, нужно сказать правду, имѣя въ виду свое не настолько солидное предпріятіе и возможность обойти законъ частными сдѣлками съ пріемщиками, къ чему послѣдніе всегда обнаруживали большой аппетитъ, пошли на всѣ условія, заключили самые невозможные контракты. Мало-мальски уважающій себя предприниматель не могъ пуститься на подобное дѣло ни подъ какимъ видомъ. И вотъ пришлось вести дѣло на основаніи такихъ невыгодныхъ контрактовъ, въ условіяхъ какъ будто созданныхъ для краха.

Дѣло и повелось. Желѣзныя дороги въ данномъ случаѣ явились къ услугамъ враговъ русскаго паровознаго дѣла.

За границей инженерамъ заказывать было гораздо выгоднѣе: ставь цѣны какія хочешь и входи въ сдѣлки съ строителями, которымъ нѣтъ никакого дѣла до интересовъ акціонеровъ и казны. Начались придирки и привязки. Донецкая дорога, напримѣръ, настоятельно навязала постройку неудобныхъ и непрочныхъ паровозовъ по типу Шварцкопфа. Когда была доказана нелѣпость этого типа, отвѣтственность пала не на заказчиковъ, а на исполнителей, игравшихъ только исполнительную роль. Тутъ нѣтъ мѣста приводить въ подробностяхъ всю эту эпопею желѣзнодорошныхъ гадостей и подвоховъ. Въ исторіи злоключеній русскихъ производителей она заняла бы не послѣднюю страницу…

Тѣмъ не менѣе паровозы строились и пріемщики выдавали свидѣтельства, что они сооружены превосходно. Передо мною цѣлый рядъ такихъ аттестатовъ, по которымъ можно было бы думать, что заказы должны рости колоссально. Они и росли, но… только не здѣсь, а за границей. Для русскаго производства заказы мало-по-малу прекращались и прекращались. Народъ оставался мало-по-малу безъ работы, мастерскія безлюдили.

Тотъ же красивый лакей встрѣтилъ насъ въ Сергіевѣ. Переодѣвшись съ дороги, мы отправились на заводъ.

Сергіево-Радицкій заводъ на половину уже оставленъ.

Тяжелое впечатлѣніе производятъ эти остановившіяся машины, закрытыя мастерскія, молчаливые станки, еще нѣсколько лѣтъ назадъ наполнявшіе окрестности такою музыкой неустаннаго труда, о которой мы уже не разъ говорили. Мы безмолвно проходили по этимъ пустыннымъ сараямъ и корпусамъ, въ которые только солнце проникаетъ теперь своими лучами. Тишина царитъ здѣсь и невольно задаешься вопросомъ: гдѣ тѣ руки, которыя еще недавно приводили все это въ движеніе, гдѣ ихъ семья? Нашли ли они себѣ работу или голодаютъ?

— Вонъ наши клепальныя отдѣленія! — показываютъ мнѣ.

Посмотрѣлъ. Громадные корпуса. Тамъ собирались вагоны, клепались паровики. Теперь все это мрачно, ни одного рабочаго, ни одного удара молота; только мухи жужжатъ да пауки по угламъ плетутъ свои сѣти. Кузница. Цѣлая улица горновъ и только въ трехъ изъ нихъ горитъ огонь и около свищутъ мѣхи, точно требуя воздуха, воздуха… Все остальное погасло. Печи холодны; зола, грудами лежащая въ нихъ, кажется намъ прахомъ мертваго труда. Подростки кое-гдѣ тоскливо возятся у горна… Вонъ въ домнѣ стучитъ паровой молотъ, отбивая концы болтовъ и желѣзныхъ полосъ. Прежде бы грохотъ этотъ затерялся въ цѣлой стихіи другихъ, не менѣе могучихъ, звуковъ; теперь онъ одинъ проносится съ конца въ конецъ этого сарая, точно выкрикивая по всѣмъ угламъ его: «Эй, братцы, живъ ли еще кто?»

Но, увы, такіе же молоты молчатъ, молчатъ приводы отъ похолодѣвшаго паровика, сердце не бьется, по жиламъ не разгоняется паръ; кровь заводскаго организма и организмъ самый кажутся какою-то окаменѣдостью. Я долго смотрѣлъ на итогъ одинокій молотъ. Точно ротъ у голоднаго, онъ подымался и опускался на желѣзный прутъ, подставленный ему, каждый разъ откусывая кусокъ за кускомъ. Когда, наконецъ, уже пищи ему не стало, онъ долго еще продолжалъ зѣвать. Наконецъ, какой-то мальчонко будто сжалился, подбѣжавъ къ нему съ болтомъ. И весело заработалъ ножъ-паровикъ!… А вотъ другой паровой молотъ. Онъ уже умеръ голодною смертью, сжалъ своы челюсти и не раскрываетъ ихъ больше. А дальше еще и еще ряды такихъ же.

Та же исторія и въ слесарной.

Сотни станковъ молчатъ, точно ожидая, кто вдохнетъ въ нихъ душу живу и заставитъ бойко, лихорадочно забиться эти пульсы угасшаго организма. Колеса станковъ покрылись пылью, грязь и соръ кучами валяются внизу, точно всѣ эти желѣзныя опилки еще вчера сыпались изъ-подъ громко работавшаго аппарата.

— А давно ли все это гремѣло! — замѣчаетъ Гущинъ, проходя мимо. — Такая ли музыка здѣсь была…

Слесарни были устроены для производства паровозныхъ колесъ. Прекратились заказы паровозовъ — и станки остановились.

— Скучно… Прежде у насъ такое тутъ дѣло кипѣло… веселое, что одного народу кормилось! Теперь всѣ станки примерли.

За то вонъ изъ того корпуса несется шумъ невобразимый.

Я направился туда. Чѣмъ ближе, тѣмъ оглушительнѣе.

— Что у васъ тутъ такое?

— Паркетная фабрика.

Ее устроили, чтобы не пропадали станки для вагоновъ и дерево, для нихъ заготовленное. Тутъ же дѣлаются и деревянныя части земледѣльческихъ орудій. Въ первомъ отдѣленіи — распилка досокъ; подъ вертикальнымъ стальнымъ колесомъ-пилою, съ головокружительною быстротой вращающейся, жалобно стонетъ и громко взвизгиваетъ дерево, въ здоровое, крѣпкое и сочное тѣло котораго въѣдается эта безпощадная сталь. къ какимъ различнымъ впечатлѣніямъ можно придти, созерцая подобные механизмы! Въ Питерѣ одинъ изъ китайцевъ посольства осматривалъ такой же заводъ, остановился передъ паровою круглою пилой и долго любовался ею.

— У насъ за большія преступленія существуетъ казнь — распиливаютъ человѣка… только ручною пилой. Слѣдовало бы примѣнить эту… Гораздо было бы гуманнѣе.

Человѣколюбивый китаецъ къ иному выводу и придти не могъ здѣсь.

А дерево положительно жалуется и стонетъ. Его распиливаютъ на три части, потомъ обрѣзаютъ на куски для паркета. Пахнетъ смолистымъ дыханіемъ лѣса. На нѣкоторыхъ доскахъ выступаютъ янтарныя капли холоднаго пота, точно имъ страшно въ ожиданіи этой гуманной китайской казни. Вотъ уже готовые паркеты-куски обтачиваютъ и обравниваютъ подъ паровыми ножами, полируютъ ихъ. Цѣлыя массы стружекъ и древесной пыли подымаются въ воздухѣ, стонъ стоитъ надъ этими работами; дерево, подаваясь ножу, только вздрагиваетъ каждымъ своимъ атомомъ. Вы слышите эту дрожь и невольно одухотворяете безжизненные куски сосны и дуба…

Вотъ второе отдѣленіе.

Тутъ громадные скелеты молотилокъ англійскихъ, Рустона, Мальцова. Цѣлыми рядами стоятъ онѣ; точно остовы замѣчательныхъ мертвецовъ въ анатомическомъ театрѣ.

— У насъ есть заказъ еще штукъ на пятьдесятъ! — сообщаетъ мнѣ Бассонъ, обходя этотъ неподвижный фронтъ.

Нѣкоторые механизмы съ открытымъ нутромъ. Наружу торчитъ желѣзные, стальные и деревянные потроха. Вонъ уже собранная, ярко выкрашенная, совсѣмъ съ иголочки молотилка. Тутъ же, около, и локомобиль для того, чтобы на пробѣ привести ее въ движеніе.

— Эту мы на дняхъ въ Харьковъ отправимъ.

— Экую красавицу выстроили! — съ отеческимъ чувствомъ хлопаетъ ее ладонью рабочій.

И локомобиль новенькій, то же разрядившійся въ яркіе цвѣта. Кокетливый, весь съ иголочки, лихо заломившій назадъ трубу, точно деревенскій франтъ, ловко вскинувшій свой картузъ. Вотъ и крупорушка. Стали ее пробовать — загрохотала, зашумѣла и давай сплевывать ненужную ей шелуху, сбрасывая просо съ грохота на грохотъ, пока совсѣмъ чистое не распредѣлилось по сортамъ въ разныхъ отдѣленіяхъ этого не сложнаго, но очень остроумнаго механизма. Стали потомъ пробовать молотилку. Бабы едва успѣвали подавать снопы соломы съ зерномъ. Запыхтѣлъ и заворчалъ локомобиль. Цѣлая туча соломенной пыли поднялась въ воздухѣ, точно это чудовище нарочно хотѣло окружить себя непроницаемымъ облакомъ. Работа шла съ страшною быстротой.

— Ишь, здорово она эту самую солому жретъ! — замѣчаетъ рабочій.

Чистое зерно живо ссыпается въ три или четыре отдѣленія, тоже сортируясь само собою.

Вотъ и плуги, цѣлая масса ихъ и все различныхъ системъ. Помню я, какъ ихъ пробовали въ Крапивенскомъ хуторѣ. Восемь воловъ тянули одинъ. Глубоко взрѣзывались въ материнскую грудь земли его острые зубья. Паръ шелъ изъ развороченныхъ глыбъ весенней свѣжей почвы. Точно тяжело дышется ей, точно кровь ея испаряется въ холодный воздухъ изъ безжалостно прорѣзанныхъ бороздъ…

— Ой вы, воли-волики! — замѣчаетъ рабочій.

Добродушные волы медленно идутъ, вытягивая головы.

— Звѣрь согласный! — одобряетъ сѣрый армякъ рядомъ.

— Нѣшто волъ — звѣрь? Волки — звѣри, ведмѣдь — звѣрь, а волъ — слуга тебѣ, а не звѣрь! — обижается ногонщикъ на легкомысленнаго сосѣда.

Длинные, красные и зеленые, лафеты на двухъ колесахъ, тоже пестрые и красивые.

— Это что у васъ?!

— Сѣялки. Внутри лафета валъ, разсѣивающій зерна. Тутъ же мелкія бороны, плуги и вѣялки.

Выходя отсюда, мы наталкиваемся прямо на изумительно живаго старика, юркаго, бойкаго, съ воспаленными слезящимися глазами и такою массою морщинъ на лицѣ, что издали его можно принять за ситуацію пересѣченной мѣстности, а никакъ не за благороднѣйшее украшеніе человѣческаго организма.

— Мсье Бланшаръ! — привѣтствуетъ его Бассонъ.

— Imajinez vous! — оретъ тотъ еще издали. — J’ai perdu mes cheveux! — И онъ съ выраженіемъ ужаса поднимаетъ свой колпачокъ. Голый черепъ является достойнымъ увѣнчаніемъ этого зданія. — Гдѣ мои волосы, гдѣ мои волосы! — привязался онъ въ Бассону, точно тотъ виновникъ этого внезапнаго опустошенія.

— Отъ любви, вѣрно? — замѣчаетъ Бассонъ, хотя Бланшару мало-мало семьдесятъ лѣтъ.

— Нѣтъ, отъ лихорадки… Заболѣлъ маляріей весной и, вотъ, все вылѣзло! — И онъ еще приподнялъ колпачокъ, точно Бассонъ сразу не могъ убѣдиться въ этомъ прискорбномъ фактѣ.

— Онъ теперь похожъ на совсѣмъ облѣзлую крысу, — замѣчаетъ Бассонъ тихо, обращаясь ко мнѣ.

Бланшаръ лихо заломилъ колпачокъ какъ-то на бекрень, заложилъ залихватски руки въ карманы широкихъ штановъ и засвисталъ что-то.

— Экій вы еще молодецъ! Вамъ бы жениться надо.

— Parfaitement, monsieur Basson, parfaitement!

Въ слѣдующемъ отдѣленіи окончательная отдѣлка паркета. Обравненный на нѣсколькихъ колесахъ, каждый кусокъ дерева склеивается съ другими такими же, составляя многоугольникъ, который тоже, въ свою очередь, обравнивается и срѣзывается колесомъ по желѣзной формѣ. Только послѣ этого его помѣщаютъ въ раму. Рама идетъ подъ громадную машину; та, визжа и шипя, точно отъ злости, сдираетъ съ верхней плоскости паркета неровности. Съ силою разлетается кругомъ туча опилокъ и древесной пыли. Дерево положительно пищитъ, какъ мышь въ когтяхъ у кошки. Изъ-подъ этого аппарата рама идетъ подъ другой такой же, въ подобную первой муку, и, только испытавъ десять казней египетскихъ, паркетъ, наконецъ, отправляется къ заказчикамъ въ Кіевъ, Одессу, Смоленскъ, Орелъ, Харьковъ, Москву, Динабургъ и Витебскъ. Здѣсь тоже меньше стало народу, чѣмъ было прежде. Большинство разошлось по другимъ своимъ заводамъ, а меньшая часть нашла заработокъ у Тянишева и Губонина.

Отсюда мы попали на площадь, заставленную вагонами и паровиками. Они приготовлены по заказу правительства, которое приняло ихъ, и до сихъ поръ держатся здѣсь — цѣлые годы, причемъ ремонтъ и забота вся на обязанности завода.

— Тутъ ихъ караулить приходится, да и другихъ расходовъ масса. Чуть царапина — бѣда. Вагоны подъ солнцемъ нагрѣваются, потрескаться могутъ, краска вспузырится, а про все мы въ отвѣтѣ.

Громадные локомотивы кажутся заснувшими тутъ же. Бланшаръ кричитъ и суетится вокругъ, низко опустивъ вѣки и не открывая здѣсь своихъ красныхъ выпученныхъ глазъ. Вонъ подъ навѣсами паровозы еще собирающіеся. Нѣкоторые съ присобленіями, придуманными тутъ на мѣстѣ. Вообще, рѣдкая машина на здѣшнихъ заводахъ дѣлается безъ измѣненій, по тому образцу, какой имѣлся въ виду первоначально. Напротивъ, всюду вводятся усовершенствованія, упрощенія. Еслибы перечислить всѣ изобрѣтенія, совершенныя на этихъ заводахъ, то это была бы цѣлая лѣтопись техническаго прогресса.

Ко всѣмъ прочимъ несчастіямъ, пережитымъ Сергіево-Радицкимъ заводомъ, въ этомъ году пришло и наводненіе.

Болва разлилась необычайно. Воды ея прорвали дамбы, снесли прочь болѣе легкія постройки, подмыли остальныя. Вонъ, напримѣръ, громадный складъ превосходнаго лѣсу; вода его сплошь было затопила. Дубовыя бревна, каждый футъ которыхъ стоитъ по рублю, до сихъ поръ еще мокнутъ. Бланшаръ, злобствуя, грозится кулакомъ на Болву, а она, спокойная и красивая, течетъ себѣ внизу въ зеленыхъ заросляхъ, отражая въ своихъ, какъ будто неподвижныхъ, плесахъ голубое небо.

— Что это вы? — спрашиваю я у француза.

— Какъ же, убытки… Вѣдь этотъ деревъ совсѣмъ пропалъ.

На дворахъ кучи досокъ, жердей, обломковъ. Ихъ несло, несло водою, да и забило по угламъ безобразными ворохами. Массы перержавѣвшаго желѣза тоже тутъ перепутались съ деревяннымъ матеріаломъ. Долго не разобраться. Иной разъ изъ вороха досокъ торчатъ какія-то рыжія полосы чугуна. Въ цѣлой горѣ желѣзныхъ обломковъ застряли концами дубовыя бревна. Наводненіе, было таково, что отъ завода къ заводу ѣздили на лошадяхъ и на лодкахъ же плавали въ мастерскія. На Болвѣ строились суда; ихъ водопольемъ разнесло въ разныя стороны. Совсѣмъ нѣкоторыя не на свое мѣсто стали. Вонъ подъ навѣсомъ, гдѣ слѣдуетъ быть локомотиву, торчатъ голыя, точно чѣмъ-то обведенныя, ребра рѣчнаго судна. Одно забило между вагонами и едва-едва вытащили его оттуда. Въ подвалахъ вездѣ вода стояла подолгу. Паровую машину испортило и теперь кирпичный остовъ ея стоитъ холодный, безъ топки и безъ дѣла. Пока еще поправятъ… А такихъ поправокъ будетъ много, очень много. Вонъ цѣлая гурьба бабъ-поденщицъ разбираютъ кучи разбитыхъ чугунныхъ котловъ, горшковъ, печей, заслонокъ и всякой металлической мелочи.

— Сколько добра-то попортило! — замѣчаетъ одна.

Бланшаръ какъ увидѣлъ ихъ, такъ еще болѣе лихо заломилъ на бекрень свой колпакъ и пѣтушкомъ, пѣтушкомъ завозился около. Тѣ расхохотались.

— Эка лысый чортъ! Ишь у яво ноги-то забираютъ.

У Болвы и барки. Рабочіе собрались на нихъ и съ часу на часъ ждутъ отплытія внизъ въ Десну, а оттуда въ Днѣпръ. Все уже погружено.

Дамба была залита. Вонъ небольшой домикъ-изба. Крохотная стекляная галлерейка смотритъ на воду. Отсюда чудный видъ на Болву, которая кое-гдѣ вся уходитъ въ красивыя, свѣжія рощи. Озерами стоятъ неподвижные разливы. Нѣжная зелень полей подъ яркимъ солнцемъ кажется еще мягче и роскошнѣе. Кое-гдѣ изъ плесовъ водополья шапками поднимаются деревья. Даль вся ушла въ лощины, холмы и овраги. Вонъ правый горный берегъ Десны съ церквами и монастыремъ Брянска. Тутъ ужь чувствуется близкая Малороссія. Безплодныхъ равнинъ нѣтъ, и поросль уже болѣе роскошная, чѣмъ въ оставленныхъ позади Рославльскомъ и Жиздринскомъ уѣздахъ. Но и тутъ, подъ самой дамбой, вода. Опять цѣлые вороха снесеннаго сюда лѣса и желѣза. Соловей поетъ надъ разливами, иволги посвистываютъ въ пустомъ лозникѣ и точно перебалтываются межъ собой неугомонныя синицы. Гдѣ-то далеко, далеко кукуетъ кукушка.

Хорошо было здѣсь, но время не ждало, — нужно отправляться далѣе.

По всему пути одно и то же: жалобы на скверное положеніе, на отсутствіе заказовъ.

Около Сергіева-Радица чугунно-плавильный заводъ. Слѣды разлива — по пути, дорогу смыло. Тысячи досокъ разнесено кругомъ водопольемъ за десятки верстъ отъ того мѣста, гдѣ были сложены штабели ихъ. На здѣшнемъ заводѣ выплавляется стопятьюдесятью рабочими до 100.000 пудовъ чугуна. Дѣло это заведено еще 50 лѣтъ тому назадъ. Плавка производится въ вагранкѣ. Прелестное озеро. Со всѣхъ сторонъ несутся пѣсни женщинъ, промывающихъ соръ, гдѣ находятъ куски желѣза. Черезъ озеро бѣжитъ рѣчка Радица, впадающая въ Болву.

Бабы стремглавъ вбѣгаютъ въ озеро съ тачками. Земля уносится оттуда теченіемъ, металлъ остается. За промытое чистое желѣзо онѣ получаютъ по 4 коп. съ пуда. Въ день легко промыть такимъ образомъ отъ 10—12 пудовъ. Характеръ живости и яркости лежитъ на всемъ этомъ дѣлѣ. Нѣкоторыя ухитряются на бѣгу пѣть какую-то особенную пѣсню. Мы только и различали постоянно повторяющуюся фразу: «родись, родись желѣзо!» Мы возвращались домой вечеромъ. Сумерки окутали поля и дали. Не было видно ничего, одни голоса слышались оттуда…

XVIII. Учрежденіе Мальцовскаго промышленно-торговаго товарищества.

Вся заботливость здѣсь направлена къ тому, чтобы дѣло не прекратилось, чтобъ оно развивалось все шире и шире. Мальцовъ сознавалъ, что съ его смертью весь этотъ край, съ его заводами и фабриками, можетъ быть раздѣленъ, причемъ его части разобщатся между собою и потеряютъ ту стройную общность дѣйствій, которая позволяетъ невыгоды промысловъ въ одномъ мѣстѣ покрывать барышами промышленныхъ предпріятій въ другомъ. Сверхъ того, ему хотѣлось призвать въ участію въ дѣлѣ тѣхъ, это вмѣстѣ съ нимъ трудился. Такимъ путемъ пріобрѣталось болѣе близкое участіе цѣлаго ряда опытныхъ людей. Задумавъ учрежденіе товарищества, Мальцовъ обратился къ Петру Александровичу Мясоѣдову, который и составилъ ему уставъ и разработалъ подробности этого предпріятія.

Вотъ что связано въ уставѣ товарищества относительно передачи ему учредителемъ принадлежавшихъ послѣднему владѣній: «Учредитель отдаетъ на законномъ основаніи въ собственность товарищества принадлежащіе ему въ Валужсвой, Орловской и Смоленской губерніяхъ Людиновскій механическій, чугуннолитейный и желѣзодѣлательный заводы, Ивано-Сергіерскій чугунно-литейный и желѣзодѣлательный, Песочинскій, Сувременьскій, Любохнинскій и Радицкій чугунно-литейные, Сергіево-Радицкій вагоно-строительный и Курганскій гвоздильный, Дядьковскую хрустальную, Иватскую, Старскую, Радицкую, Знеберскую, Шутвинскую и Перыщинскую стеклянныя фабрики, Песочинскую фаянсовую фабрику, Крапивенскій, Любохновскій и Енишевскій винокуренные и Любохновскій пивоваренный заводы, равно всѣ свои земли, состоящія въ означенныхъ губерніяхъ въ количествѣ болѣе 200.000 десятинъ, большею частію подъ лѣсомъ, со всѣми находящимися тамъ рудниками, копями каменнаго угля, мельницами, маслобойнями, лѣсопильнями, канатными и кирпичедѣлательными заводами и прочими всякаго рода заводсвими и промышленными заведеніями и постройками, господскими усадьбами, садами и со всею находящеюся въ нихъ движимостію, заводскими издѣліями, припасами и матеріалами… § 3. Въ собственность товарищества поступаютъ также принадлежащіе учредителю дома въ Кіевѣ, Харьковѣ, Ригѣ, Херсонѣ, Кременчугѣ, Боронѣ и Екатеринославѣ и лавки въ Нижнемъ-Новгородѣ со всею движимостью и находящимися въ нихъ заводскими издѣліями и матеріалами, равно и заводскіе матеріалы и издѣлія, хранящіеся въ торговыхъ складахъ учредителя: въ Петербургѣ, Ригѣ, Пензѣ, Ростовѣ на Дону, Орлѣ, Одессѣ, Сергіевкѣ и Нижнемъ-Новгородѣ. § 4. Кромѣ того, товариществу передаются и всѣ арендуемые послѣднимъ владѣльцемъ въ означенныхъ губерніяхъ заводы и промышленныя заведенія, лѣса и другія угодья. Товариществу переданы также желѣзныя дороги, пристани, пароходы, телеграфы».

Къ участію въ товариществѣ на первыхъ порахъ были приглашены какъ тѣ, кто могъ быть ему полезенъ, такъ и нѣкоторые болѣе выдающіеся рабочіе здѣшнихъ заводовъ, которымъ Мальцовъ далъ паи этого новаго учрежденія. Съ тѣхъ поръ число пайщиковъ послѣдней категоріи все росло и росло. Ежегодно, вмѣсто наградныхъ денегъ различнымъ лицамъ, работающимъ на здѣшнихъ заводахъ и другихъ промышленныхъ предпріятіяхъ, раздаются паи товарищества, и теперь нѣтъ мало-мальски выдающагося сотрудника Мальцева, который въ то же время не былъ бы и участникомъ въ выгодахъ этого предпріятія. Такимъ образомъ всѣ вышедшіе изъ народа, бывшіе здѣшніе рабочіе, о которыхъ мы говорили уже, — всѣ эти Калинины, Смѣловы, Гущины и другіе являются уже въ большей или меньшей мѣрѣ хозяевами. Сверхъ того, паи распредѣлены и между людьми, оказавшими услуги товариществу. Капиталъ товарищества при его устройствѣ опредѣленъ былъ въ шесть милліоновъ рублей, раздѣленныхъ на 24.000 паевъ, по 250 руб. каждый. Но со времени устройства товарищества здѣсь устроено столько новыхъ заводовъ, проведены новыя желѣзныя дороги, пріобрѣтены еще земли и лѣса, — короче, дѣло такъ развилось, что теперь общая стоимость его но меньшей мѣрѣ равняется 14.000.000 руб., такъ что стоившій номинально пай 250 руб. теперь въ дѣйствительности представляетъ цѣнность болѣе 500 рублей. Товариществу тогда же было предоставлено для увеличенія оборотнаго капитала выпустить облигаціи на нарицательный капиталъ въ 3.000.000 руб., съ тѣмъ, чтобы нарицательная цѣна каждой облигаціи не превышала 250 руб., чтобъ уплата процентовъ по означеннымъ облигаціямъ и капитала, по облигаціямъ, вышедшимъ въ тиражъ, была обезпечена, преимущественно передъ всѣми долгами товарищества, всѣми его доходами, запаснымъ капиталомъ и всѣмъ движимымъ и недвижимымъ имуществомъ товарищества. Облигаціи могутъ быть выпущены только по наложеніи на все имущество товарищества запрещенія въ полной суммѣ облигаціоннаго капитала, причемъ при самомъ выпускѣ ихъ должны быть очищены всѣ могущіе быть на товариществѣ долги. Впослѣдствіи (§ 19), при развитіи дѣлъ товарищества, оно можетъ выпустить дополнительные паи, которые распредѣляются между владѣльцами прежнихъ паевъ. Если же послѣдніе не будутъ разобраны всѣ сполна, то оставшіеся предлагаются служащимъ въ товариществѣ лицамъ, мастерамъ, рабочимъ и только за отказомъ ихъ они могутъ поступить въ публичную подписку. Уставъ параграфомъ 21 установилъ порядокъ, по которому передача паевъ допускается безусловно лишь отъ одного пайщика къ другому; постороннему же лицу паи могутъ быть переданы или проданы не иначе, какъ по предварительному заявленію правленію товарищества. Правленіе извѣщаетъ о томъ прочихъ владѣльцевъ паевъ, а затѣмъ служащихъ въ товариществѣ лицъ, рабочихъ, мастеровъ, и только если никто изъ нихъ въ теченіе трехъ мѣсяцевъ не пожелаетъ купить паи, то владѣлецъ можетъ распорядиться продажею ихъ въ стороннія руки по своему усмотрѣнію.

Дѣлами товарищества завѣдуетъ правленіе, находящееся въ селѣ Дядьковѣ. Оно состоитъ изъ пяти директоровъ, избираемыхъ общимъ собраніемъ на три года, и двухъ кандидатовъ, замѣщающихъ куда-либо выбывшаго директора. Директоромъ или кандидатомъ можетъ быть только владѣющій тридцатью паями, которые во все время службы его лежатъ въ правленіи и не могутъ быть передаваемы до утвержденія отчета за послѣдній годъ пребыванія владѣльцевъ паевъ директорами и кандидатами. Завѣдуетъ дѣлами товарищества директоръ-распорядитель, обязанный имѣть пятьдесятъ паевъ. Тотчасъ же по учрежденіи товарищества на этотъ постъ былъ избранъ самъ Мальцовъ, который и до сихъ поръ несетъ всѣ обязанности этого званія. Каждые два года выбываютъ два директора и одинъ кандидатъ. Операціонный годъ товарищества считается съ 1-го апрѣля по 1-е апрѣля слѣдующаго года. За каждый минувшій годъ правленіе представляетъ общему собранію пайщиковъ, не позже октября, подробный отчетъ и балансъ оборотовъ со всѣми принадлежащими къ нему книгами и оправдательными документами; повѣрка отчетовъ и способъ ихъ разсмотрѣнія — какъ и въ другихъ подобныхъ же промышленныхъ обществахъ. По утвержденіи отчета, изъ чистаго дохода не менѣе десяти процентовъ отдѣляется въ запасный капиталъ и не менѣе пяти въ капиталъ благотворительныхъ суммъ, для содержанія больницъ, училищъ, для выдачи пособій и пенсій. Остающаяся сумма составляетъ чистую прибыль. Если она не превышаетъ 6 % на основной капиталъ, то и обращается вся въ дивидендъ по паямъ, когда же прибыль превышаетъ эти 6 %, то излишекъ идетъ въ вознагражденіе — правленію 50 %, въ награду служащимъ при товариществѣ 25 %, а остальные 25 % причисляются къ дивиденду по паямъ. Самъ владѣлецъ большинства пока паевъ, Нальцовъ, весь доходъ съ нихъ отдаетъ тому же товариществу уже который годъ, для усиленія его дѣятельности и оборотовъ. Такіе взносы — безвозвратны. Общія собранія бываютъ обыкновенныя и чрезвычайныя: первыя — въ октябрѣ и мартѣ, а чрезвычайныя — по требованію пайщиковъ, представляющихъ десятую часть основнаго капитала, или по усмотрѣнію правленія. Въ общее собраніе пайщики являются или сами, или чрезъ своихъ довѣренныхъ; но довѣреннымъ лицомъ можетъ быть только тоже пайщикъ. Одно лицо не можетъ имѣть довѣренностей болѣе какъ отъ двухъ лицъ. Каждые десять паевъ даютъ право на одинъ голосъ, но одинъ пайщикъ не можетъ имѣть по своимъ паямъ болѣе того числа голосовъ, на которое даетъ право владѣніе одною десятою частью всего основнаго капитала

Акціонеры, имѣющіе менѣе десяти паевъ, могутъ соединять по общей довѣренности свои паи для полученія права на одинъ или болѣе голосовъ. Если паи достанутся по наслѣдству нѣсколькимъ лицамъ или же другимъ путемъ, то право участія въ общемъ собраніи предоставляется лишь одному изъ нихъ. Торговые дома имѣютъ въ общемъ собраніи не болѣе одного представителя. Общее собраніе считается состоявшимся, когда прибывшіе представляютъ треть основнаго капитала. Для рѣшенія вопросовъ о расширеніи предпріятія, объ увеличеніи или уменьшеніи основнаго капитала, объ измѣненіи устава и ликвидаціи дѣлъ требуется участіе владѣльцевъ трехъ четвертей общаго числа паевъ. Если собраніе не будетъ удовлетворять этимъ условіямъ, то черезъ двѣ недѣли созывается второе, которое уже считается законно-состоявшимся. Приговоры общаго собранія считаются обязательными, когда они приняты большинствомъ трехъ четвертей голосовъ. Иначе созывается второе собраніе, гдѣ тѣ же вопросы рѣшаются простымъ большинствомъ голосовъ. Внесенныя за паи деньги остаются неприкосновенною собственностью товарищества. Въ случаѣ несостоятельности владѣльца паевъ по долгамъ казеннымъ или частнымъ, взысканіе обращается на эти паи; но участники товарищества, равно служащіе, мастеровые, рабочіе, могутъ, по § 62 устава, выкупить означенные паи, предпочтительно передъ всѣми прочими, въ теченіе трехъ мѣсяцевъ со дня объявленія имъ о томъ. Только если мастера, рабочіе и служащіе не выкупятъ паевъ, они могутъ быть обращаемы въ частную продажу.

Первое общее собраніе владѣльцевъ паевъ состоялось 14 марта 1875 года. Предсѣдателемъ на немъ былъ избранъ самъ. Мальцовъ, а директорами — его сотрудники по управленію дѣлами заводовъ H. С. Сиротининъ, А. Э. Рошфоръ и П. А. Егоровъ. Директорамъ назначено жалованья по 2.400 руб. въ годъ каждому. Воображаю себѣ гримасу, которую при этой цифрѣ сдѣлаютъ Зевсы нашихъ акціонерныхъ компаній, эти громовержцы кулачества и дешевой наживы, привыкшіе въ одинъ мѣсяцъ получать болѣе. По разсмотрѣніи описи оказалось, что во владѣніе товарищества поступило около 35 фабрикъ и заводовъ, съ усадьбами, конторскими домами, магазинами, торговыми лавками и прочими постройками, 45 мельницъ, 12 лѣсопилень, угольныя коли въ 26 мѣстностяхъ, 12 кирпичныхъ заводовъ, 32 постоялыхъ двора, 13 хуторовъ съ образцовыми фермами, и при этомъ земель: въ Брянскомъ уѣздѣ — 76.100 десятинъ, Жиздринскомъ — 95.012 дес., Мосальскомъ — 2.827 десят. и Рославльскомъ — 10.395 дес. Изъ этого числа земель подъ усадьбами, огородами и выгонами около 620 дес., подъ пашней 15.133 дес., покосовъ заливныхъ 2.307 дес., покосовъ обыкновенныхъ 2.694 десят., лѣсу строеваго 37.957 дес., лѣсу дровянаго 53.936 дес., лѣсу кустарнаго 61.808 дес. и неудобныхъ мѣстъ 9.921 дес.

Одинъ лѣсъ оцѣнивается теперь почти въ 5.000.000 руб.

Домовъ въ другихъ городахъ принято восемь, наличныхъ денегъ около 100.000 руб. и товаровъ готовыхъ съ матеріалами на 5.185.520 руб. Движимаго имущества при заводахъ, торговляхъ и хуторахъ, лошадей, скота, земледѣльческихъ орудій, паровозовъ и судовъ на рѣкахъ на 255.918 руб. Долговъ, состоящихъ на разныхъ лицахъ, почти на 1.000.000 руб. и долговъ на мастеровыхъ и рабочихъ на 500.000 руб. къ этому нужна прибавить, что къ товариществу перешли обширныя рудныя залежи, копи каменнаго угля, стопятидесятиверстное шоссе, желѣзныя дороги, шлюзы, телеграфы и другія мѣстныя приспособленія.

Собраніе затѣмъ постановило уступить Мальцову (?) обратно дядьковскій господскій домъ съ усадьбой и находящеюся въ немъ движимостью и кромѣ того 2.000 десятинъ на выборъ. Опредѣленное въ 1875 году въ 10.000.000 руб. все имущества товарищества, въ 1876 г. уже дошло до 13.671.467 руб., въ 1877 г. — до 14.885.745 руб., въ 1878 г. — до 16.112.573 руб., въ 1879 г. — до 16.139.785 руб. и въ 1880 г. немного понизилось — на 16.109.357 руб. За то же самое время выработано заводами стекла:

Съ 1875—76 г.: хрусталя 3.414.408 штуки на 224.672 р., оконнаго стекла 16.104 ящика на 374.692 р., бутылокъ 529.000 на 25.500 р.

Съ 1876—77 г.: хрусталя 6.086.394 штукъ на 428.358 р., оконнаго стекла 29.950 ящик. на 687.006 р., бутылокъ 1.292.131 на 61.472 р.

Съ 1877—78 г.: хрусталя 6.538.609 штукъ на 418.353 р., оконнаго стекла 28.374 ящика и 42.048 большихъ стекольныхъ листовъ на 716.422 р., бутылокъ 1.357.255 на 66.623 р.

Съ 1878—79 г.: хрусталя 8.252.274 штуки на 569.667 р., оконнаго стекла 29.277 ящик. и 22.507 листовъ на 727.716 р., бутылокъ 1.277.640 на 65.404 р.

Съ 1879—80 г.: хрусталя 10.455.512 штукъ на 761.861 р., оконнаго стекла 30.316 ящик. и 42.050 листовъ на 794.775 р., бутылокъ 1.740.935 на 95.979. р.

Въ то же самое время построено:

Съ 1875—76 г.: подвижнаго состава для желѣзныхъ дорогъ на 713.738 р., пароходовъ, паровозовъ для обыкновенныхъ дорогъ, земледѣльческихъ и друг. машинъ на 502.709 р.

Съ 1876—77 г.: подвижнаго состава для желѣзныхъ дорогъ на 2.611.589 р.; пароходовъ, паровозовъ для обыкновенныхъ дорогъ, земледѣльческихъ и друг. машинъ на 452.242 р.

Съ 1877—78 г.: подвижнаго состава для желѣзныхъ дорогъ на 3.681.126 р.; пароходовъ, паровозовъ для обыкновенныхъ дорогъ, земледѣльческихъ и друг. машинъ на 290.041 р.

Съ 1878—79 г.: подвижнаго состава для желѣзныхъ дорогъ на 2.095.169 р.; пароходовъ, паровозовъ для обыкновенныхъ дорогъ, земледѣльческихъ и друг. машинъ на 254.411 р.

Съ 1879—80 г.: подвижнаго состава для желѣзныхъ дорогъ на 1.672.398 р.: пароходовъ, паровозовъ для обыкновенныхъ дорогъ, земледѣльческихъ и друг. машинъ на 305.298 р.

Въ то же самое время выработано:

Съ 1875—76 г.: посуднаго штучнаго литья на 419.539 р., желѣза и издѣлій на 136.149 р., эмальированной чугунной посуды на 54.350 р., фаянсовой посуды на 30.459 руб.

Съ 1876—77 г.; посуднаго штучнаго литья на 834.928 р., желѣза и издѣлій на 946.865 р., эмальированной чугунной посуды на 96.118 р., фаянсовой посуды на 60.636 руб.

Съ 1877—78 г.: посуднаго штучнаго литья на 875.068 р., желѣза и издѣлій на 1.472.986 р., эмальированной чугунной посуды на 122.385 р., фаянсовой посуды на 72.963 руб.

Съ 1878—79 г.: посуднаго штучнаго литья на 840.884 р., желѣза и издѣлій на 1.051.735 р., эмальированной чугунной посуды на 189.255 р., фаянсовой посуды на 86.466 руб.

Съ 1879—80 г.: посуднаго штучнаго литья на 1.084.360 р., желѣза и издѣлій на 1.214.221 р., эмальированной чугунной посуды на 204.221 р., фаянсовой посуды на 108.961 руб.

За то же самое время выкурено и приготовлено:

Съ 1875—76 г.: спирта 2.753.5207 % съ акцизомъ на вылущеніе въ продажу количества 151.338, пива и разныхъ водокъ на 36.697 р.

Съ 1876—77 г.: спирта 2.198.708 % съ акцизомъ на выпущеніе въ продажу количества 195.640, пива и разныхъ водокъ на 53.307 р.

Съ 1877—78 г.: спирта 1.646.9897 % съ акцизомъ на выпущеніе въ продажу количества 155.629, пива и разныхъ водокъ на 50.477 р.

Съ 1878—79 г.: спирта 1.987.2367 % съ акцизомъ на выпущеніе въ продажу количества 199.922, пива и разныхъ водокъ на 45.235 р.

Съ 1879—80 г.: спирта 1.917.6007 % съ акцизомъ на выпущеніе въ продажу количества 202.064, пива и разныхъ водокъ на 26.275 р.

За тѣ же пять лѣтъ:

Съ 1875—76 г. выработано: канатовъ, веревокъ, кирпича, дегтя, скипидара на 18.000 р., на хуторахъ сельскихъ продуктовъ на 61.074 р., продано лѣсныхъ матеріаловъ на 36.933 р.

Съ 1876—77 г. выработано: канатовъ, веревокъ, кирпича, дегтя, скипидара на 23.309 р., на хуторахъ сельскихъ продуктовъ на 78.683 р., продано лѣсныхъ матеріаловъ на 270.052 р.

Съ 1877—78 г. выработано: канатовъ, веревокъ, кирпича, дегтя, скипидара на 74.384, р., на хуторахъ сельскихъ продуктовъ на 79.308 р., продано лѣсныхъ матеріаловъ на 467.063 р.

Съ 1878—79 г. выработано: канатовъ, веревокъ, кирпича, дегтя, скипидара на 78.857 р., на хуторахъ сельскихъ продуктовъ на 82.973 р., продано лѣсныхъ матеріаловъ на 410.258 р.

Съ 1879—80 г. выработано: канатовъ, веревокъ, кирпича, дегтя, скипидара на 73.043 р., на хуторахъ сельскихъ продуктовъ на 69.754 р., продано лѣсныхъ матеріаловъ на 497.908 р.

Болѣе мелкія статьи дохода мы не приводимъ. Въ общемъ за первый годъ поступило 2.851.446 руб.

" второй " " 6.943.752 "

" третій " " 8.699.008 "

" четвертый " " 7.019.739 "

" пятый " " 7.436.870 "

Интересны цифры по расходамъ заводовъ на жалованье служащимъ и на вознагражденіе рабочихъ.

Въ 1875 году директорамъ правленія и служащимъ въ конторѣ выдано 73.738 р., рабочимъ и мастеровымъ 645.262 р.

Въ 1876 году директорамъ правленія и служащимъ въ конторѣ выдано 118.235 р., рабочимъ и мастеровымъ 961.294 р.

Въ 1877 году директорамъ правленія и служащимъ въ конторѣ выдано 108.694 р., рабочимъ и мастеровымъ 1.360.237 р.

Въ 1878 году директорамъ правленія и служащимъ въ конторѣ выдано 111.490 р., рабочимъ и мастеровымъ 1.168.019 р.

Въ 1879 году директорамъ правленія и служащимъ въ конторѣ выдано 110.959 р., рабочимъ и мастеровымъ 1.227.625 р.

Сверхъ того, вспомогательнымъ рабочимъ ежегодно сверхъ этого выплачиваются значительныя суммы. Мы не можемъ привести ихъ отдѣльно, потому что въ счетахъ товарищества онѣ показаны въ общей графѣ съ купленными матеріалами для заводскаго и фабричнаго производства. Такимъ образомъ.на этотъ предметъ израсходовано: въ 1875 г. — 1.315.532 р., въ 1876 г. — 3.608.631 руб., въ 1877 г. — 4.635.725 руб., въ 1878 г. — 3.463.537 руб. и въ 1879 г. — 3.710.273 руб.

XIX . Послѣднія впечатлѣнія. — Ссудосберегательныя товарищества. — Школы. — Земледѣльческія фермы. — Нѣсколько страничекъ изъ прошлаго.

Передъ отъѣздомъ изъ этого интереснаго края мнѣ привелось опять побывать въ Людиновѣ. Начиналось лѣто, и озеро, давно освобожденное это льда, все горѣло подъ яркимъ свѣтомъ іюльскаго солнца. Далеко, далеко были видны окрестности завода… Вонъ красивая Сукремень, вонъ серебристые извивы Болвы, яро бѣгущей по зеленымъ полямъ, то огибающей густые лѣса и словно прячущейся въ ихъ пустынную глушь и темень, то снова выбѣгающей на сочную понизь, чтобы разлиться по ней спокойнымъ просторомъ мирнаго плеса. А вокругъ большого Людиновскаго озера, повитыя золотистою дымкой солнечнаго свѣта и сплошь ушедшія въ поэтическую дрему, стоятъ себѣ зеленыя рощи, точно облака тамъ къ самой водѣ приникли и не могутъ отъ нея оторваться… Хорошо, привольно. Привольно, хотя съ низу доносится оглушающая музыка труда — стукъ и грохотъ молотовъ, хрипѣніе паровыхъ машинъ, визгъ стальныхъ пилъ, въѣдающихся въ желѣзо, шумъ воды, падающей въ шлюзахъ…

— Не загляните ли къ намъ въ ссудосберегательную кассу нашу? — прервалъ мои восторги одинъ изъ здѣшнихъ рабочихъ, между прочимъ завѣдывающій ею.

Оказывается, что такія кассы устроились здѣсь при нѣкоторыхъ заводахъ и пока идутъ довольно успѣшно. Заправляютъ ими выборные отъ вкладчиковъ. Столь модныхъ въ послѣднее время хищеній и растратъ въ этомъ производительномъ округѣ пока не было. Да вѣрно и не будетъ, потому что копѣечныя сбереженія, добытыя цѣною трудоваго пота, ввѣряются тутъ не кулакамъ и аферистамъ, а тѣмъ, кому близко народное горе, кто самъ испыталъ и испытываетъ его… И повѣряютъ кассу при этомъ довольно часто и весьма обстоятельно. Вотъ, напримѣръ, людиновское ссудосберегательное товарищество. Оно состоитъ изъ девяти сотъ двадцати одного вкладчика, между которыми нѣтъ купцовъ и капиталистовъ. Размѣры вкладовъ самые микроскопическіе. Есть вклады по три рубля, и свыше пятисотъ или семисотъ рублей, кажется, не имѣется. А между тѣмъ по балансу за прошлый годъ оказалось здѣсь въ приходѣ 187.178 руб., а въ расходѣ — 184.823 руб. Остатокъ — 2.355 рублей. Въ мелкихъ ссудахъ значится розданными рабочимъ 80.070 рублей. Крупныя ссуды дѣлаются часто заводоуправленію, когда оно нуждается въ деньгахъ, и эта операція для товарищества особенно выгодна: во-первыхъ, возвратъ несомнѣненъ и, во-вторыхъ, каждая такая ссуда приноситъ кассѣ 10 % чистой прибыли. Проценты, выплачиваемые этимъ учрежденіемъ по вкладамъ, зависятъ отъ сроковъ: до востребованія — 5 %, на годъ — 6 %, на два года — 7 %, на три — 7½% и на четыре года — 8 %. Управляющій кассою, крестьянинъ Коростелевъ, съ своими помощниками получаетъ въ вознагражденіе 15 % съ чистой прибыли, которая въ прошломъ году равнялась семи тысячамъ рублей. Заводоуправленіе даетъ кассѣ даромъ квартиру и отопленіе.

— Неужели у рабочаго остается что-нибудь отъ заработка?

— Какъ у кого… Нынче времена плохія, заказовъ мало, — ну, а прежде составлялись сбереженія… Непьющіе и теперь могутъ отложить на черный день, да и пьющіе не много истратятъ на водку.

— Почему?

— Да вѣдь народъ пьетъ больше въ праздники.

— Такъ.

— Ну, а на праздники мы, случается, денегъ не даемъ. Бери товаромъ по дешевой цѣнѣ, хлѣбомъ, припасами…

— И не требуютъ?

— Требуютъ, только мы говоримъ: приходи послѣ праздника и получай разсчетъ.

Мнѣ вспомнилась видѣнная наканунѣ въ Устахъ сцена въ этомъ родѣ. Передаю ее безъ коментарій, — пусть каждый самъ выводитъ свое заключеніе.

Толпа народа встрѣтила управляющаго.

— Ну, что, братцы, какъ праздники-то провели?

— Да что… Праздники такъ прошли, что и не примѣтили.

— Запьянствовать не пришлось?

— Не… Самъ же ты денегъ не далъ!

— Тутъ какое дѣло было, — обратился ко мнѣ управляющій: — пришелъ праздникъ, народъ валомъ валитъ.

— Давай намъ по двадцати пяти рублей на брата.

— Это зачѣмъ же? — спрашиваю.

— Праздникъ, — погулять хотимъ.

Сидѣльцы разныхъ кабаковъ радуются, а бабы ревутъ. Вой идетъ: «все-то они, душегубцы наши, пропьютъ». Здѣсь и распорядились.

— Хлѣба, припасовъ, товару берите, сколько угодно, а денегъ вамъ не будетъ пока.

Заволновался народъ. Въ этихъ мѣстахъ онъ не таковъ, какъ въ Дядьковѣ, — на пойло тянетъ его.

— Дай намъ тогда свидѣтельство на заработанныя деньги.

— И свидѣтельства вамъ не будетъ.

Свидѣтельства эти въ кабакахъ за чистыя деньги берутъ.

Чешутъ рабочіе затылки, уходятъ. Ругательски ругаются. Бабы за то повеселѣй становятся.

Черезъ два дня опять народъ является.

— Напиши намъ по рублю на брата.

— Зачѣмъ?

— Попу, ну… и прочее.

— Вотъ это дѣло!

Написали имъ ассигновки. Получили деньги.

Праздникъ прошелъ — пѣсни пѣли, хороводы водили; пьяныхъ было не слыхать. Послѣ праздника нуженъ хлѣбъ и многое другое. Расходовъ пропасть. Являются гурьбой.

— Спасибо тебѣ сказать пришли. У насъ теперь и хлѣбъ есть, и деньги есть. Коли бы передъ праздникомъ выдалъ, все бы пропили.

Бабы чуть въ ноги не валятся.

— Все бы Ироды эти съ себя споили. Съ дѣтьми бы намъ теперь зарѣзъ былъ!…

Все это, разумѣется, самоуправство, но, при безпомощности народа по отношенію къ кабаку, что же прикажете дѣлать?

Такіе же эпизоды повторялись и въ другихъ мѣстахъ.

Замѣчательно при этомъ отношеніе пьянства къ различнымъ заводскимъ работамъ: стекловары, напримѣръ, и столяры почти не пьютъ ничего; на желѣзныхъ работахъ въ Людиновѣ пьютъ, но мало; на рудникахъ и песчаныхъ копяхъ пьютъ охотно, когда есть на то средства. Я уже выше говорилъ, что пьянства здѣсь не видѣлъ — такого сплошного и повальнаго, которое зачастую встрѣчается въ иныхъ мѣстахъ, но первыхъ пьяныхъ я встрѣтилъ все-таки въ Людиновѣ. Тамъ же, гдѣ работаютъ стекловарни, въ три своихъ побывки на этихъ заводахъ я не видалъ вовсе пьяныхъ, хоть и жилъ подолгу.

Тутъ есть увѣренность въ своемъ положеніи. Завтрашній день не грозитъ голодною смертью. Рабочіе выросли при заводахъ и помнятъ, что ихъ отцы еще кормились тутъ же.

Школьное дѣло въ этомъ районѣ поставлено недурно. Справедливость требуетъ сказать, что высшее техническое образованіе здѣсь, въ лицѣ спеціальнаго училища «Людиновскаго», долгое время весьма хромало. Никакъ нельзя было найти для него хорошаго заправилы и заводоуправленіе серьезно было озабочено этимъ. Но въ послѣднее время, уже послѣ моего отъѣзда, кажется, нашли настоящихъ людей, вполнѣ пригодныхъ къ этому дѣлу. Это спеціальное училище имѣетъ цѣлью — распространеніе чисто техническихъ знаній. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ оно было полнымъ-полно. Народъ съ удовольствіемъ отдавалъ туда своихъ дѣтей и дѣти учились отлично. Многіе изъ мѣстныхъ механиковъ вышли отсюда… Но такой порядокъ не удержался. Старые учителя уходили, на ихъ мѣсто поступали новые, бездарные. Въ концѣ концовъ и народъ сталъ брать своихъ «Мальцевъ» назадъ.

— Ты чего? — спрашиваетъ завѣдующій этимъ дѣломъ у сумрачнаго рабочаго.

— По свому дѣлу! — угрюмо бурчитъ онъ.

— По какому свому?

— По кровному… Мальца мнѣ отдайте.

— Чудакъ!… Да вѣдь онъ учится.

— Точно-что… А только пущай дома работаетъ самъ на себя…

— Годъ ему остался только.

— Много довольны… А только мальца мнѣ ослобоните. Я его на заводъ, если что, пошлю работать. Все семь рублей въ мѣсяцъ набѣжитъ.

И принуждены отдавать мальца.

А то явится другой.

— Сколько вы мнѣ за мово рабенка положите?

— За что же?

— А за то — онъ учится у васъ въ школѣ.

— За это ничего не даютъ.

— Такъ я его къ себѣ уберу…

И убираетъ.

Тѣмъ не менѣе хотя цифра учащихся въ спеціальной технической школѣ Людиновскаго завода и упала съ 310 до 100, но учрежденіе это дѣлаетъ свое дѣло. При школѣ находится нѣсколько учителей, и такія разбросаны и по всѣмъ остальнымъ заводамъ. Техническое училище занимаетъ чуть не цѣлый этажъ. Тутъ нѣсколько залъ и мастерскихъ.

— Если мало, такъ скажите, я раздвину стѣны! — замѣтилъ хозяинъ, когда ему сказали о неудобствѣ помѣщенія въ его прежнемъ видѣ.

Школы — по всѣмъ деревнямъ здѣсь и по всѣмъ заводамъ. Воспитаніе дѣтей ввѣрено не однимъ священникамъ, но и сверхъ того свѣтскимъ учителямъ, для которыхъ выстроены дома. Вознагражденіе они получаютъ небольшое. Въ школахъ дѣвочекъ учится почти столько же, сколько и мальчиковъ. Первыя даже работаютъ едва ли не лучше вторыхъ. Оно и понятно. На мальчика семья смотритъ какъ на заводскую силу, только и ждетъ времени, когда его можно будетъ послать къ домнѣ, къ сталеварнѣ, къ матицѣ, чтобъ онъ принесъ свои полтора рубля въ недѣлю домой. Дѣвочка, пока выростетъ, свободна. Ея страда начинается потомъ…

Земледѣльческія фермы этого района стоятъ не на такой высотѣ, какъ заводское дѣло, но и на нихъ рѣшаются многіе вопросы нашего народнаго хозяйства. Урожаи двухъ послѣднихъ лѣтъ были пока успокоительны. Тревожныхъ извѣстій было меньше, чѣмъ въ 1880 году. Даже почтенная коллекція всевозможныхъ жучковъ, невозбранно царствовавшихъ въ прошлое лѣто на русскомъ югѣ, какъ будто рѣшилась дать отдохнуть измученному населенію. Тамъ, гдѣ нашлось зерно для посѣва полей, какъ-то меньше прежняго говорятъ о нарожденіяхъ кузьки, гессенской мухи и другихъ зловредныхъ насѣкомыхъ, не разъ уже до тла съѣдавшихъ и русскій хлѣбъ, и русское богатство… Но успокоиваться на этомъ еще очень рано. На смѣну кузькамъ и гессенскимъ мухамъ являются столь же опасные скупщики хлѣба: маклаки въ среднихъ, евреи въ южныхъ и западныхъ губерніяхъ. Они не разъ доводили народъ до такого состоянія, что онъ больше всякой бѣды боялся слишкомъ обильнаго урожая. При среднемъ цѣны были еще сносны, при высокомъ кузьки-капиталисты и мухи-маклаки низводили заработки земледѣльца до такого минимума, что просто становилось страшно. Такъ и здѣсь въ Брянскомъ уѣздѣ, гдѣ находятся частію и заводы, описанные нами, крестьяне, еще недавно платившіе по 1 р. 75 коп. за пудъ хлѣба, черезъ два мѣсяца были поставлены въ необходимость продавать его цо 30—40 коп. за пудъ. Спасти страну какъ отъ мухъ гессенскихъ, такъ и отъ эксплоатаціи народнаго труда въ одинаковой степени важно. Какимъ путемъ сдѣлать это?… Такой вопросъ рѣдко кто задавалъ себѣ, прежде всего, потому, что наша провинціальная печать стѣснена, а столичная, платонически излюбившая деревню, очень мало ее знаетъ. Но изрѣдка и тутъ слышались голоса практиковъ и дѣятелей нашихъ захолустьевъ. Къ сожалѣнію, рѣка временъ въ своемъ теченіи уноситъ всѣ эти робкія начинанія и топитъ въ пропасти забвенія самые спасительные совѣты знающихъ людей. До нихъ ли, помилуйте!… А между прочимъ дѣйствительность какъ нельзя лучше оправдываетъ эти указанія, то и дѣло изъемля изъ народнаго капитала сотни милліоновъ рублей, уходящія въ бездонныя пасти всякихъ акулъ, и такія же сотни милліоновъ, поѣдаемыя саранчой, кузькой, мухой и другими паразитами нашего земледѣльческаго худосочія…

Въ свое время и здѣсь ратовали противъ такого ненормальнаго порядка вещей. Мнѣ часто приходилось говорить по этимъ вопросамъ. Разсуждая о томъ, къ чему ведетъ хищническое пользованіе землей, грабежъ ея, производимый невѣжественными владѣльцами, тутъ еще сорокъ лѣтъ назадъ по тогдашнимъ цвѣточкамъ предвидѣли ягодки нашего времени. Предугадывалось это худосочіе истощенныхъ почвъ, эта золотуха родной земли, высосанной самымъ глупымъ и самымъ опаснымъ способомъ. Въ одномъ изъ своихъ изслѣдованій, давно напечатанныхъ, Мальцовъ говорилъ между прочимъ: «Теперь въ ходу мнѣніе, что Россія исключительно должна быть земледѣльческимъ государствомъ, причемъ поддержка внутреннихъ промысловъ вредна для потребителей, ожиданіе же внутренней конкуренціи и усовершенствованіи отъ нея русскихъ произведеній слишкомъ продолжительно для настоящаго поколѣнія. Признано, что обмѣномъ на хлѣбъ и покупкою на золото получатся лучшія произведенія иностранныхъ фабрикъ и заводовъ, и притомъ выгоднѣе для потребителей, а слѣдовательно и для администраціи и для государства. О, еслибъ эта теорія, какъ и другія нѣкоторыя, была бы только мыслью, отданной на всеобщій судъ! Тогда, навѣрное, явились бы пренія, дѣло разсмотрѣно было бы со всѣхъ сторонъ. Оно вызвало бы и зрѣлые доводы за и противъ него. Тогда можно было бы составить комитетъ, но не изъ однихъ только потребителей, особенно же не изъ однихъ должностныхъ лицъ, получающихъ казенное содержаніе, которое еще, несмотря на упадокъ внутренней производительности, остается неизмѣннымъ, — лицъ, которыхъ интересы связаны не съ благосостояніемъ отечества, но съ возможностію безотлагательно пользоваться всѣми иностранными изобрѣтеніями для удовлетворенія прихотей, сдѣлавшихся ихъ потребностію, — нѣтъ, комитетъ должно бы составить изъ людей, представляющихъ народную жизнь и ея дѣятельность. Такіе комитеты не ослѣплялись бы самонадѣянностію неопытности, не считали бы своею силой недопущеніе противорѣчій. Представленія такихъ комитетовъ лучше всякихъ разглагольствованій содѣйствовали бы ко введенію мѣръ практичныхъ, необходимыхъ для поддержанія юнаго, полнаго жизни и будущности государства. Еслибы вопросъ о томъ, должна ли Россія быть исключительно земледѣльческимъ государствомъ, былъ отданъ на общее изслѣдованіе, то и знаменитый Либихъ съ своими химическими вѣсами и неизмѣнными цифрами явился бы для доказательства, что послѣдствія такой теоріи суть истощеніе и, слѣдовательно, гибель государства. Онъ доказалъ бы, что только одинъ внутренній повсемѣстный размѣнъ между жителями можетъ охранять страну отъ быстраго истощенія. Для положительнаго опредѣленія степени истощенія Россіи вывозомъ пеньки, масла, зерновыхъ хлѣбовъ, сала, костей и прочихъ сырыхъ продуктовъ весьма было бы поучительно, еслибы наши ученыя общества обратили вниманіе на цифры вывозовъ, на сумму и качество предметовъ, служащихъ вознагражденіемъ за истощеніе нашей почвы. Полезно было бы изслѣдовать методы истощенія, еще недавно живущимъ поколѣніемъ, почвъ, считавшихся неистощимо-богатыми. По такимъ даннымъ можно было бы опредѣлить продолжительность запасовъ плодородія нашихъ земель при системѣ грабежа, всюду у насъ являющейся. Тогда цифры можетъ-бытъ показали бы намъ, что если Соединенные Штаты, благопріятствуемые природою, содрогаются при мысли о своей будущности относительно, плодородія земель своихъ, то что же можетъ сказать Россія, лишенная всѣхъ этихъ преимуществъ?… Вникнувъ въ положеніе нашего отечества, становится ясно, что никакъ не слѣдуетъ отлагать заботы о сохраненіи всѣми возможными средствами плодородія нашихъ земель, а тѣмъ менѣе — успокоивать себя мыслью о неистощимости ихъ. Наука, съ точностью указывая заблужденія человѣка въ экономическомъ дѣлѣ, указываетъ и средства предупреждать зло, возникающее изъ нихъ, или исправлять его, если оно уже сдѣлано».

Дѣйствительность является какъ будто исполненіемъ этой программы, указанный сорокъ лѣтъ тому назадъ.

Какъ въ своемъ проектѣ, такъ и на дѣлѣ, въ приложеніи къ собственному земледѣльческому хозяйству, Мальцовъ ратуетъ противъ земледѣльческихъ предразсудковъ. У себя онъ все время старался возвращать землѣ то, что отнималось у нея въ видѣ жатвы или сѣнокоса. Здѣсь, едва ли не впервые въ Россіи, были примѣнены законы, выведенные Либихомъ, безъ выполненія которыхъ хлѣбопашество и травосѣяніе являлись глупымъ грабежомъ, причемъ истощенныя почвы не возстановишь никакими трехпольными и иными, столь популярными у насъ, системами. Возвысить плодородіе поля безъ соотвѣтствующаго удобренія — нельзя. Для освобожденія же крестьянъ и вообще землевладѣльцевъ отъ вліянія кулаковъ и монополистовъ, устанавливающихъ цѣны на хлѣба, здѣсь нѣкогда проектировалась выдача ссудъ подъ снятый съ полей хлѣбъ въ размѣрѣ части средней цѣны его. Такимъ образомъ паденіе цѣнъ было бы невозможно, ибо прекратилась бы самая нужда отдавать его чуть не даромъ при недостаткѣ денегъ. Исторія этого проекта въ высшей степени интересна. Ее разсказываетъ самъ авторъ въ брошюрѣ, изданной имъ въ крайне ограниченномъ числѣ экземпляровъ. Сорокъ лѣтъ тому назадъ средняя полоса Россіи была потрясена страшнымъ голодомъ. Пораженный его поразительными бѣдствіями, Мальцовъ представилъ императору Николаю проектъ составленія въ каждомъ селѣ запасовъ изъ хлѣба, принятаго въ залогъ, по среднимъ для данной мѣстности цѣнамъ — не болѣе восьми рублей на ревизскую душу. Это предупреждало бы голодъ — при неурожаѣ — имѣющимися запасами, а во время урожая защищало бы хлѣбопашцевъ отъ искуственнаго пониженія цѣнъ. Три раза Государь по этому предмету выражалъ свое полное сочувствіе. Императоръ Николай Павловичъ положительно самъ увлекся этой идеей и приказалъ опросить землевладѣльцевъ всѣхъ мѣстностей Россіи, насколько они считаютъ это полезнымъ. Отвѣты отовсюду получались самые благопріятные. Казалось бы, слѣдовало привести проектъ въ исполненіе, но не тутъ-то было. Идея родилась не въ министерствѣ и была проведена помимо канцелярій, поэтому «два министра — внутреннихъ дѣлъ и финансовъ — нашли возможнымъ отклонить исполненіе проекта за неимѣніемъ средствъ». Авторъ не угомонился, — такой ужь безпокойный человѣкъ попался. Черезъ покойнаго принца П. Г. Ольденбургскаго, онъ испросилъ разрѣшеніе сдѣлать опыты составленія хлѣбныхъ запасовъ самому мѣстному населенію, безъ участія администраціи, на первый разъ въ двухъ бѣднѣйшихъ губерніяхъ — Смоленской и Витебской, и тогда уже наиболѣе нуждавшихся. Государь отпустилъ на это 500.000 руб. Дѣло казалось оконченнымъ, какъ вдругъ «я былъ пораженъ, — говоритъ авторъ, — неожиданнымъ результатомъ. Подъ давленіемъ двухъ несочувствовавшихъ министровъ, вліявшихъ черезъ губернаторовъ и предводителей», населеніе желавшее этой мѣры оказалось не желающимъ ея. Были подтасованы дворянскія собранія — и въ концѣ концовъ благая мысль канула въ Лету!… Лучше всего тотъ способъ, какимъ удалось подтасовать дворянскія собранія. Въ одномъ изъ нихъ дворянскій предводитель сообщилъ господамъ-дворянамъ, что «съ нихъ потребуется большой сборъ», въ то время какъ, напротивъ, деньги были даны казною.

— Съ насъ хотѣли деньги взять! — волновались господа-дворяне.

— Да вамъ читали Высочайшее повелѣніе?

— Нѣтъ, не читали.

Мальцовъ сталъ читать, но предводитель ушелъ «въ окно» и собраніе закрылось. Въ другомъ собраніи предводитель былъ откровеннѣе. Онъ прямо заявилъ господамъ-дворянамъ, что «министръ этого не хочетъ», и господа-дворяне послушались, а предводитель получилъ мѣсто губернатора.

При поѣздкахъ моихъ по здѣшнему земледѣльческому району, какъ нельзя лучше подтвердилась справедливость всѣхъ этихъ указаній. Когда-то автора ужасалъ «близорукій произволъ бездарностей, случайно занявшихъ высшія административныя должности, — произволъ, выразишійся въ цѣломъ рядѣ разорительныхъ для государственнаго хозяйства постановленій». И теперь положеніе дѣлъ такое же, и если оно лучше здѣсь, то только потому, что въ этомъ отношеніи въ описываемомъ мною районѣ сдѣлано очень многое. Нечего, значитъ, успокоиваться на случайныхъ урожаяхъ. Слѣдуетъ обратить вниманіе на выводы людей, близко знакомыхъ съ дѣломъ. Жаль будетъ, если и теперь мы останемся слѣпы и глухи къ «проклятымъ» вопросамъ, отъ которыхъ мы только чураемся да открещиваемся, ожидая у моря погоды… Время не терпитъ, а мы точно свѣтопреставленія ждемъ завтра. Лишь бы сегодня было хорошо, а тамъ хоть трава не расти. Плохо придется нашимъ дѣтямъ, если она, дѣйствительно, расти перестанетъ… Исторія ничего не забываетъ, будущность ничего не прощаетъ. Въ каждой ошибкѣ, въ каждой небрежности уже таятся сѣмена будущаго наказанія.

И вотъ когда обнищаетъ совсѣмъ эта почва, тогда придется вспомнить добрые совѣты, дававшіеся въ свое время.

Самъ С. И. Мальцовъ — живая лѣтопись нашего прошлаго. Съ необыкновенною ясностью и свѣжестью въ его памяти возникаетъ царствованіе императора Николая Павловича, въ которое ему пришлось начать свою дѣятельность. Разсказы его изъ этого времени чрезвычайно рельефно обрисовываютъ эпоху и людей, игравшихъ тогда громадную роль, — и обрисовываютъ не съ показной, а съ интимной именно стороны. Разсказы его будутъ приведены нами въ одномъ изъ историческихъ нашихъ журналовъ, тутъ же на выдержку мы сообщимъ нѣкоторые изъ нихъ Въ то время молодой, Мальцовъ, живо интересовавшійся всѣмъ, что совершалось на бѣломъ свѣтѣ, слѣдившій за техническими открытіями, за научнымъ прогрессомъ, былъ исключеніемъ въ средѣ, исключительно занятой службой да подслуживаніемъ. Еще поручикомъ ему уже пришлось столкнуться съ властными людьми того времени. Мы приведемъ здѣсь его разсказы безъ всякихъ комментарій, — такъ они вѣрнѣе и лучше. Разъ ему привелось быть на одномъ придворномъ балу. Молодой поручикъ стоялъ въ амбразурѣ окна вмѣстѣ съ флигель-адъютантомъ Будбергомъ и разговаривалъ въ то время, какъ къ той же амбразурѣ подошелъ императоръ Николай Павловичъ съ военнымъ министромъ Чернышевымъ. Будбергъ испарился. Мальцовъ, припертый къ стѣнѣ, по-неволѣ долженъ былъ остаться на мѣстѣ. Государь сообщаетъ Чернышову о своемъ желаніи устроить оружейный заводъ въ Тулѣ.

— Этого нельзя, Государь! — вступился Мальцовъ.

Императоръ Николай съ удивленіемъ оглядывается на молодого поручика. Посмотрѣлъ, улыбнулся.

— Почему нельзя?

— Тульская губернія и безъ того обезлѣсена. Варку ружейныхъ стволовъ нужно учредить въ Сибири или около, гдѣ есть руды и топливо…

— Я это уже сдѣлалъ въ Ижевскомъ заводѣ.

Государь вступилъ въ болѣе подробный разговоръ съ молодымъ офицеромъ, со многими изъ его доводовъ соглашаясь и отрицая другіе.

Немного погодя, когда императоръ Николай отошелъ въ сторону, къ Мальцеву подбѣгаетъ Чернышовъ — весь блѣдный, растерявшійся.

— Какъ вы смѣете! — съ пѣной на губахъ напалъ онъ на него. — Я васъ подъ арестъ отправлю. Какъ вы могли дерзнуть!..

Но не успѣлъ онъ еще окончить головомойки, какъ къ распекаемому подошелъ цесаревичъ Александръ, въ казачьемъ мундирѣ.

— Меня къ вамъ послалъ отецъ. Вы интересное что-то разсказывали… Можете доставить чертежъ проектированныхъ вами стволовъ?

— Могу… А я ужь испугался, ваше высочество.

— Чего?

— Да военный министръ Чернышовъ страшно распекъ меня.

Какъ только удалось Мальцову освободиться отъ строевой службы, онъ тотчасъ же занялся устройствомъ новаго тогда въ Россіи парового дѣла. На этомъ поприщѣ ему пришлось прежде всего столкнуться съ цѣлою массой самыхъ пагубныхъ предразсудковъ и предубѣжденій. Въ петербургскомъ арсеналѣ были объявлены торги на поставку паровой машины. Въ числѣ конкурентовъ является молодой поручикъ Мальцовъ. До тѣхъ поръ работы производились лошадиною силой. Мальцову пришлось конкурировать съ англичанами, которые имѣли въ виду поставить машину, выписанную изъ Англіи.

— Ты съ ума сошелъ! — останавливаетъ Мальцова великій князь Михаилъ Павловичъ.

— Почему, ваше высочество?

— Да какже, ты соперничаешь съ англичанами.

— Хочу, чтобы машиностроеніе устроилось и у насъ.

— Ну, смотри, пріемку сдѣлаютъ такую, что не сдобровать!

Мальцовъ тѣмъ не менѣе себѣ въ убытокъ отбилъ у англичанъ поставку.

Въ срокъ машина готова и поставлена въ арсеналѣ, по предварительномъ испытаніи ея строителемъ.

Вдругъ оказывается, что паровая машина не дѣйствуетъ. Готовится докладъ объ этомъ Государю.

Мальцовъ бросается въ арсеналъ къ своимъ рабочимъ, устанавливавшимъ машину.

— Что случилось, ребята?

— Да какже ей дѣйствовать, коли два полѣнца дровъ бросаютъ въ нее, да и то негодныхъ.

Смотритъ на монометръ: всего ½ градуса. Заглядываетъ въ топку — дровъ нѣтъ.

Вдругъ является Юпитеромъ Олимпійскимъ начальникъ арсенала. Оглядѣлъ сурово Мальцова и наистрожайше начинаетъ его отчитывать:

— Ваша машина никуда не годится! Какъ вы смѣли соперничать съ англичанами?

— Да чѣмъ же машина-то должна дѣйствовать?

— Что вы меня учите!… Какъ чѣмъ? — Разумѣется, паромъ.

— А паръ какъ добывается?

— Молчать!…-- началъ было тотъ.

— Дровами, дровами, полковникъ, а вы дровъ-то и не кладете. Я сейчасъ ѣду къ военному министру и попрошу его прибыть сюда посмотрѣть, какъ будетъ дѣйствовать машина, когда и растоплю ее своими дровами.

Начальство этого пассажа никакъ не ожидало.

— Помилуйте, зачѣмъ же это… Да еще и пойдетъ ли она.

Принесли дровъ, затопили какъ слѣдуетъ — и машина заработала отлично.

— Ради Бога, не погубите!…

— Да вѣдь вы уже донесли… Вѣдь министръ, пожалуй, уже доложилъ Государю!

— Устройте какъ-нибудь… У меня семья…

Мальцовъ сообразилъ, что если разсказать, какъ было, — испортятъ что-нибудь въ машинѣ, да на него же и свалятъ. Поѣхалъ къ Чернышову.

— Я къ Государю ѣду! — сообщилъ тотъ. — Ваша машина никуда не годится!… Лѣзете соперничать съ англичанами, а сами ничего не умѣете дѣлать.

— Помилуйте, все устроено, машина дѣйствуетъ превосходно.

— Какъ это?

— Не угодно ли, опять, вамъ самимъ убѣдиться.

— Ну, я радъ, радъ… Изъ-за чего же весь шумъ?

— Да они привыкли по-прежнему съ лошадьми, не знали какъ съ топкой обращаться!

Такихъ случаевъ было не мало. Это было въ 1844 году, а годомъ раньше онъ же первый въ Россіи началъ выдѣлку желѣзныхъ рельсъ для Николаевской желѣзной дороги по 1 рублю 43 коп. съ пуда. Въ 1847 году хотѣли водопроводныя трубы для той же дороги заказать за границей, — предпріимчивому заводчику удалось и это отбить у иностранцевъ, такъ что когда въ 1852 году объявили торги на сооруженіе паровой машины съ приводами для тульскаго оружейнаго завода, то это уже безъ спора осталось за нимъ. Желая окончательно вытѣснить заграничныя машины, онъ явился въ томъ же году конкурентомъ на устройство кіевскаго арсенала. Когда иностранцы стали у него перебивать это дѣло, Мальцовъ заявилъ, что онъ беретъ на 30.000 рублей ниже послѣдней предложенной цѣны. Но въ дѣло вмѣшались очень и очень сильные люди. Въ Петербургѣ добились уничтоженія состоявшихся уже торговъ и постройку отдали другому заводу. Сейчасъ же большая часть машинъ была заказана за границей и дѣло рухнуло.

Собственно до нашего техническаго и научнаго прогресса тогда никому дѣла не было. Придумалъ, напримѣръ, Мальцовъ новый типъ судовъ. Спеціалисты пришли отъ него въ восторгъ. Обратился онъ въ вліятельному тогда Меньшикову.

— Это для нашей лужи-то? — насмѣшливо спросилъ князь.

— Положимъ, Балтика — лужа, а Черное море…

— Я бы тебя поблагодарилъ, еслибы ты изобрѣлъ способъ утопить Черное море вмѣстѣ съ адмираломъ Лазаревымъ!

Видя беззащитное положеніе Крыма, онъ предлагалъ задолго до Севастопольской войны укрѣпить высоты этого полуострова.

— Зачѣмъ?… Неужели вы думаете, что непріятель явится къ намъ на судахъ? — засмѣялся Меньшиковъ.

— Непремѣнно.

— Чего они здѣсь не видали?… Достаточно вашимъ крымскимъ виномъ напоить ихъ и всѣ они подохнутъ.

Князь-бритва, какъ тогда называли остроумнаго Меньшикова, отъ всего умѣлъ отдѣлываться шуточками.

Съѣздивъ за границу въ то время, Мальцовъ привезъ государю Николаю Павловичу пулю Минье — ту самую, которой союзники одолжены своею побѣдой подъ Севастополемъ. Она еще не была принята во Франціи и изобрѣтеніе это можно было купить у его автора. Императоръ понялъ важность этого дѣла и Минье былъ приглашенъ въ Россію. Но старая партія восторжествовала, — дѣло передали въ комитетъ. Тотъ сейчасъ же рѣшилъ:

— Не стоитъ хлопотать: пуля — дура, штыкъ — молодецъ.

Подъ Альмой скоро мы въ первый разъ познакомились съ этой дурой.

А между тѣмъ Государь очень интересовался открытіями.

— Ты все болтаешься за границей, что новаго привезъ еще? — обратился онъ не вдолгѣ послѣ того къ Мальцову.

— Да вотъ изобрѣтенъ винтъ для пароходовъ… очень полезный.

— Это выдумки!

— Выдумки, ваше величество, будутъ, пока люди будутъ.

— Разскажи, въ чемъ дѣло.

Изложилъ.

— Поѣзжай къ Меньшикову…

— Былъ.

— Что же онъ сказалъ тебѣ?

— А онъ мнѣ посовѣтовалъ и Черное море утопить вмѣстѣ со всякими коммиссіями.

Адмиралъ Нахимовъ терпѣть не могъ пароходовъ. На всѣ представленія Мальцова онъ отзывался:

— На что намъ эти самоварчики?…

Потомъ, когда его непріятель заперъ, онъ могъ оцѣнить важность парового флота.

— Мальцовъ правъ, — самоварчики бы насъ выручили.

Послѣ извѣстной бури непріятельскій флотъ разбросало въ Бургосъ, въ Батумъ и по другимъ береговымъ пунктамъ Чернаго моря. Нахимовъ и тутъ имѣлъ случай пожалѣть, что вовремя не воспользовались добрымъ совѣтомъ.

— Еслибы хоть пять самоварчиковъ, — прибрали бы всѣхъ, и дѣло было бы спасено!

Въ свое время, дѣйствительно, еще молодой человѣкъ, Мальцовъ предлагалъ цѣлый рядъ мѣръ, которыя, будучи приняты, могли бы хоть отчасти предупредить севастопольскій разгромъ, но къ нимъ обратились уже тогда, когда было поздно. Такъ, напримѣръ, на проектъ построекъ клиперовъ, какъ быстрѣйшихъ судовъ, сначала не обратили вниманія, а потомъ схватились за него, но уже когда Кинбурнъ былъ взятъ союзниками и клипера не могли бы помочь дѣлу. Задолго до войны онъ также доказывалъ необходимость постройки желѣзной дороги отъ Екатеринославля до Перекопа, — не согласились съ нимъ и только потомъ оцѣнили, сколько бы добра она принесла при передвиженіи нашихъ войскъ. Хотѣлъ построить шоссе отъ Перекопа къ Севастополю уже послѣ Синопа. Назначили Клейнмихеля разсмотрѣть этотъ проектъ, а тотъ положилъ резолюцію: это направленіе не имѣетъ смысла, такъ какъ по всему протяженію кромѣ пыли нѣтъ ничего!… Клейнмихель забылъ только до 30.000.000 пудовъ соли, которая нуждалась въ этомъ пути, не говоря уже о стратегической важности дороги. Впрочемъ Клейнмихелю скоро доказали эту важность пушки союзниковъ.

И это отношеніе къ дѣлу повторялось постоянно.

Какъ въ послѣднюю нашу войну, такъ и во время Севастопольской кампаніи злоупотребленія были ужасны. Здѣшнему Людиновскому заводу было заказано 200.000 артиллерійскихъ снарядовъ. Заготовка пошла въ высшей степени спѣшно. Все остальное было брошено. Какъ-то пріѣзжаетъ Мальцовъ въ Петербургъ.

— Вы однако дороже другихъ берете за провозъ! — обращается къ нему князь Долгорукій, тогдашній военный министръ.

— Какъ такъ? Почему это ты говоришь мнѣ?

— Да еще бы, — по 3 руб. 50 коп. обходится!

— Вранье.

Бросился Мальцовъ въ канцелярію, — не даютъ справокъ. Наконецъ узнали, что военный совѣтъ и департаментъ утвердили невозможныя цѣны: такъ, напримѣръ, снаряды, доставлявшіеся въ Свеаборгъ, отправляясь по Московской желѣзной дорогѣ на разстояніи отъ Москвы до Питера, оплачивались 2 руб. 50 коп. съ пуда, тогда какъ совершенно достаточно было и 28 коп. Начали разбирать дѣло и оказалось, что всѣмъ орудуетъ жидъ Франштейнъ. Онъ же доставилъ яко бы и отъ Мальцова требованія такой громадной платы. Обманъ былъ доказанъ, но Франштейнъ ничего не потерялъ отъ этого.

Вообще дѣятельная, энергическая, предпріимчивая личность въ то время многимъ не нравилась. Клейнмихель да и другіе ненавидѣли его. Лучшіе люди, какъ, напримѣръ, Канкринъ, говорили о немъ:

— Молодой человѣкъ любознательный, только слишкомъ много воображенія у него.

Войну онъ съ ними велъ въ то время безпощадную.

Лично императоръ Николай Павловичъ былъ очень расположенъ къ Мальцову и потому имъ не удавалось съѣсть его. Вообще и тогда, и послѣ Мальцовъ особенно спасительнаго трепета не ощущалъ и съ властями тѣхъ мѣстъ, гдѣ были расположены его заводы, находился постоянно на ножахъ. Разумѣется, они тоже донимали безпокойнаго человѣка всѣми мѣрами. Еще бы!… Нашлась личность, которой есть до всего дѣла… Въ этомъ отношеніи они прибѣгали во всему. Онъ уничтожилъ у себя еще въ крѣпостное время тѣлесныя наказанія вовсе, — этого было достаточно, чтобъ онъ прослылъ революціонеромъ. А тутъ еще онъ выступилъ съ своимъ проектомъ устройства крестьянъ. Дѣло въ томъ, что въ царствованіе императора Николая Павловича состоялся такой законъ: если заложенное имѣніе помѣщикомъ въ срокъ не оплачено было или проценты за него не вносились, то въ двухнедѣльный срокъ предоставлялось право самимъ крестьянамъ выкупиться. Случалось, что, по неимѣнію средствъ, начинающіе «покупать себѣ свободу» крестьяне не доплатятъ, ихъ тотчасъ же назначали въ продажу. Такимъ образомъ уже считавшіе себя свободными люди опять попадали въ кабалу. Предоставляю судить читателю, до какой степени это было ужасно. Мальцовъ предложилъ въ то же время не продавать вообще крестьянъ и не публиковать о торгахъ на имѣнія въ такихъ случаяхъ, а съ «просроченными» имѣніями поступать такимъ образомъ: нарѣзавъ достаточно земли крестьянамъ, переводить ихъ въ разрядъ государственныхъ съ уплатою извѣстнаго оброка за выкупъ, а остальныя затѣмъ земли передать помѣщику или продать ихъ. Изъ-за тѣхъ случаевъ, когда крестьянъ то назначали въ продажу, то предоставляли самимъ выкупаться, а потомъ опять продавали въ раздробь по рукамъ, происходили бунты. Участь крестьянъ сильно озабочивала императора Николая. Онъ не разъ собиралъ совѣтъ по вопросу объ освобожденіи крѣпостныхъ. Объ одномъ изъ такихъ совѣтовъ разсказываетъ Мальцовъ.

Члены совѣта стали возражать, особенно противъ освобожденія, говорилъ князь Меньшиковъ.

Слушалъ, слушалъ императоръ Николай и вспыхнулъ наконецъ.

— Съ вами я никогда и ничего не сдѣлаю! — сказалъ онъ и ушелъ.

Совѣтъ закрылся.

А между тѣмъ тѣ же самые господа, когда приходилось сообщать Государю правду о положеніи дѣлъ, терялись и молчали.

Разъ какъ-то Мальцовъ сообщаетъ А. Ф. Орлову о томъ, что дѣлается въ провинціи, — о правительственной кривдѣ и бѣдствіяхъ народа.

— Что же вы не скажете Царю правду, правду! — предложилъ было князь.

— Я — мальчишка… Скажите вы!

— Какъ я скажу?! — испугался Орловъ. — Я рискую моимъ служебнымъ положеніемъ.

— Ну, снимите мундиръ, выйдите въ отставку и тогда скажите.

Тотъ только расхохотался надъ его наивностью.

Очень поучительна была въ этомъ отношеніи исторія съ днѣпровскими порогами.

Мальцовъ поднялъ вопросъ о расчисткѣ этихъ пороговъ, гдѣ возможно, а тамъ, гдѣ нельзя — объ организаціи плаванія такимъ образомъ, чтобы судоходство терпѣло отъ этого насколько возможно менѣе убытка. Дошло до Государя; тотъ призываетъ Клейнмихеля. Сей министръ, хорошо знавшій Россію, донесъ, что на Днѣпрѣ никакихъ пороговъ нѣтъ, а гдѣ какіе были — давно уже расчищены имъ, Клейнмихелемъ, чрезъ своихъ подчиненныхъ. Мальцовъ не угомонился и привелъ доказательства тому, что ежегодно въ этихъ пунктахъ разбиваются десятки и сотни сплавныхъ судовъ. Клейнмихель написалъ мѣстнымъ губернаторамъ, чтобы тѣ доставили свѣдѣнія о «несуществованіи» пороговъ. Губернаторы собрали хозяевъ сплавныхъ судовъ и хотѣли заставить ихъ подписать заявленія о вполнѣ свободномъ плаваніи по Днѣпру. Чужіе подписали, а мальцовскіе, несмотря на угрозы тюрьмой, отказались. Не выгорѣло!… Тогда Клейнмихель послалъ какъ бы на ревизію близкаго своего человѣчка, который и привезъ въ Питеръ донесеніе, что все обстоитъ благополучно и ничего по этому предмету дѣлать не надобно. На этомъ дѣло и кончилось.

Каждый разъ, уѣзжая изъ этого оригинальнаго царства неустаннаго труда, я увозилъ въ душѣ чувство глубокаго уваженія въ невиднымъ и незамѣтнымъ работникамъ, честно дѣлающимъ здѣсь свое кровное дѣло. У горящаго жерла сварочныхъ печей, у жадной пасти домны, передъ ярко раскалившейся матицей стекловарни, на скудной почвѣ съ сохою, въ лѣсу съ топоромъ — всюду человѣкъ добываетъ здѣсь скудный хлѣбъ свой цѣною невѣроятныхъ усилій. И эти усилія, и этотъ каторжный трудъ, и эта вѣчная неустанная энергія даютъ ему только одно — возможность не умереть съ голоду сегодня, отбиться отъ грозящей ему, отовсюду наступающей на него нужды… И еще выше, и еще ярче вырастали передо мною типы этой русской Америки, когда я вспоминалъ о нихъ изъ своего «далека».

Пошли вамъ судьба удачу, неутомимые русскіе люди!

В. Немировичъ-Данченко.

"Русская Мысль", №№ 1, 2, 4, 8, 10, 12, 1882

Америка в России (Немирович-Данченко)/РМ 1882 (ДО)

АМЕРИКА ВЪ РОССІИ.

II. Оригинальная желѣзная дорога. — Какъ она строилась. — Кондукторы изъ пѣвчихъ и станціи. — Отъ Сергіева до Дядькова.

III. Первая попытка частнаго телеграфа въ Россіи. — Кто его тормозилъ. — Нынѣшнее положеніе. — Оригинальные телеграфисты.

IV. Дядьково и хрустальная гута. — Копченые воробьи. — Рабочіе типы. — Стеклянный кисель и хрустальные метеоры.

V. Въ шлифовальняхъ и стеклянномъ магазинѣ. — Петербургское хамство. — Артисты и бабы. — Баба стеклянная.

VI. Поѣздка въ Ивотъ.

VII. Знеберь.

VIII. Поѣздка въ Людиново.

IX. Жиздринскій Шеффильдъ.

X. Ивано-Сергіевскій заводъ. *)

XI. Песочное. — Эмальировка.

XII. Два пѣтуха, или тевтонъ и галлъ. — Бабье царство. — Фаянсовое дѣло.

XIII. Любохна.

XIV. Поѣздка въ Усты. — Шахты и дудка.

XV. Буда Мальцовская и Буда Песочная.

XVI. Сукремень.

XVII. Сергіево-Радица.

XVIII. Учрежденіе Мальцовскаго промышленно-торговаго товарищества.

XIX . Послѣднія впечатлѣнія. — Ссудосберегательныя товарищества. — Школы. — Земледѣльческія фермы. — Нѣсколько страничекъ изъ прошлаго.

II. Оригинальная желѣзная дорога. — Какъ она строилась. — Кондукторы изъ пѣвчихъ и станціи. — Отъ Сергіева до Дядькова.

III. Первая попытка частнаго телеграфа въ Россіи. — Кто его тормозилъ. — Нынѣшнее положеніе. — Оригинальные телеграфисты.

IV. Дядьково и хрустальная гута. — Копченые воробьи. — Рабочіе типы. — Стеклянный кисель и хрустальные метеоры.

V. Въ шлифовальняхъ и стеклянномъ магазинѣ. — Петербургское хамство. — Артисты и бабы. — Баба стеклянная.

XI. Песочное. — Эмальировка.

XII. Два пѣтуха, или тевтонъ и галлъ. — Бабье царство. — Фаянсовое дѣло.

XIV. Поѣздка въ Усты. — Шахты и дудка.

XIX . Послѣднія впечатлѣнія. — Ссудосберегательныя товарищества. — Школы. — Земледѣльческія фермы. — Нѣсколько страничекъ изъ прошлаго.