Альманахи издательства «Шиповникъ». Книга 17. (Осипъ Дымовъ. Томленіе духа. Романъ. Тэффи. Стихи. Алексѣй Ремизовъ. Докука и балагурье). Петербургъ. 1912. Ц. 1 р. 26 к.
Герои романа Осипа Дымова всѣ очень умны, о чемъ заботливо предупреждаетъ самъ авторъ: «Беретовъ былъ очень уменъ… повернулъ свое умное, мужественное лицо»… Щетининъ «былъ необыкновенно жестокъ, благороденъ, хладнокровенъ, уменъ»… Яшевскій поблескивалъ «умными, зеленоватыми глазами»… Слежинъ глядѣлъ «умными, дѣтскими глазами», а у его брата глаза «блестѣли силой и умомъ». Липшицъ — «умный человѣкъ». И т. д., и т. д.
Предметы неодушевленные не уступаютъ одушевленнымъ. «Слышались звонки трамваевъ; въ этихъ звукахъ тоже была длинная мысль о текучести того, что представляется неподвижнымъ». Даже воздухъ «казался умнымъ» въ одной изъ комнатъ, гдѣ происходятъ «Томленія духа».
Ума и мысли хоть отбавляй. Умны глаза у героевъ, умны глаза у героини, «святой» дѣвушки; «кажется» умной комната. Не «кажется» умнымъ только самый романъ.
О содержаніи романа говорить не приходится. Его все равно не пересказать, а мѣстами, даже и при чтеніи, невозможно взять въ толкъ. Можно только сказать, что въ «Томленіяхъ духа» все есть: есть цитата изъ Екклезіаста; есть сумасшествіе и два самоубійства; есть скоропостижная смерть; есть предвидящіе и предчувствующіе судьбы другихъ людей; есть знаменитые люди, философы, приватъ-доценты, художники, актрисы, проститутки и дѣвушки не отъ міра сего. Читать романъ невыносимо скучно, ибо авторъ — утонченный психологъ и все, что разсказываетъ о томящихся духомъ, даетъ въ темныхъ намекахъ и полузагадкахъ, пользуясь тѣмъ, что его герои и героини «съ умными глазами» донимаютъ другъ друга съ полуслова. Поэтому между ними происходятъ такіе діалоги:
--… Личное счастье только въ счастьѣ общемъ.
— Неправда. Не только.
— Другого нѣтъ. Уйди.
— Ухожу. Прощай.
— Я прямая линія и знаю свой путь. Ты — окружность.
— Твой путь — откосъ и смерть.
— Можетъ быть.
— Прости, если я говорилъ не такъ, какъ нужно.
Иногда же они чувствуютъ еще тоньше и глубже:
Онъ ощутилъ близость величавой жизни, похожей на желанную безболѣзненную смерть. Почувствовалъ длинное медленное дыханіе молчащихъ деревьевъ и гулкое существованіе города… Дома были старше людей, по желѣзному мосту прошло уже нѣсколько поколѣній.
Все это, вплоть до сравнительнаго возраста домовъ и людей, перечувствовалъ герой, когда его пальцы прикоснулись къ рукѣ… любимой дѣвушки!
Въ результатѣ читатель заражается настроеніемъ и, когда читаетъ романъ, тоже начинаетъ слышать длинное медленное дыханіе молчащихъ деревьевъ и начинаетъ раздумывать на тему: дома старше людей, люди ходятъ по мосту.
Освѣжается впечатлѣніе только временами. Такимъ оазисомъ является, напр., сцена, когда знаменитая актриса проситъ «жестокаго, благороднаго и умнаго» офицера Щетинина погадать ей… Жестокій, благородный и умный офицеръ беретъ руку актрисы, внимательно ее обнюхиваетъ (sic) и «холодно» произноситъ: «Запахъ вашего тѣла мнѣ родствененъ. Между нами могла бы быть любовь, но этого никогда не будетъ… Я этого не захочу…»
Сначала этотъ любовный прогнозъ кажется забавнымъ. Но когда оказывается, что запахъ не обманулъ, и «роковое предопредѣленіе» (стр. 75) на самомъ дѣлѣ толкнуло Щетинина къ актрисѣ съ родственнымъ запахомъ, то перестаетъ быть смѣшно. Ибо Щетининъ, истомленный духомъ, кончаетъ сумасшествіемъ, не понимая, что именно связало его съ актрисой Семирѣченской и что такое вообще любовь къ женщинѣ.
Авторъ не только психологъ, но и стилистъ. Въ его описаніяхъ луаа свѣтитъ «ясная, нѣжная, безгрѣшная»; стучатъ колеса желѣзнодорожнаго вагона, и въ этомъ стукѣ чувствуется «что-то лунное». Поэтому дѣвушка, ѣдущая въ этомъ вагонѣ, «молится безъ словъ и плачетъ безъ слезъ», потомъ на нее приходитъ "лиловая дрема; за лиловой дремой наступаетъ «лиловый сонъ».
Очнувшись, дѣвушка говоритъ себѣ: «Я счастлива, я умру».
Такихъ утонченныхъ образчиковъ психологіи и стиля въ романѣ очень много. Иногда даже трудно разобраться, что надо считать образчикомъ стиля и что просто орѳографическимъ недоразумѣніемъ, которыхъ тоже очень много.
«Что за разница, какъ моя фамилія?» — отвѣчаетъ одинъ персонажъ у 0. Дымова.
. «… Знаетъ его изъ дому изъ той же семьи (?)» — говоритъ другой персонажъ.
«Онъ понималъ высоту отказа, съ вершины которой Колымова смотрѣла на свою и чужую жизнь» — говоритъ самъ авторъ, заставляя свою героиню совершить такой трудный грамматическій подвигъ, какъ добраться до «вершины высоты» своего отказа.
Поэтому, когда читатель оказывается передъ выраженіемъ: «Вѣтеръ движенія билъ по лицу», съ трудомъ догадываешься, что на этотъ разъ передъ тобой безукоризненное стильное выраженіе, обозначающее, что людямъ, быстро ѣдущимъ въ коляскѣ, кажется, будто дуетъ вѣтеръ. Это и значитъ: «вѣтеръ движенія». Самому автору это выраженіе такъ нравится, что онъ пользуется имъ дважды.
Въ такомъ же затрудненіи оказывается читатель, когда у Щетинина, вѣрно угадавшаго предопредѣленіе по запаху, въ дальнѣйшемъ голова оказывается «низко срѣзанной у затылка» (74). Тутъ же, однако, выясняется, что ничего уголовнаго не превзошло, и что голова, низко срѣзанная у затылка, результатъ совершеннаго стиля, а не совершеннаго преступленія.
Кромѣ «Томленій духа» О. Дымова, въ 17 альманахѣ помѣщены двѣ сказки А. Ремизова, объединенныя заглавіемъ: «Докука и балагурье». Языкъ сказокъ колоритенъ, ясенъ и простъ. Это одно и останавливаетъ, когда приходится вникать въ разныя «Иванушкины хитрости», которыми тѣшатся сказочные цари А. Ремизова и онъ самъ.