Алексѣй Веселовскій. Этюды и характеристики. Москва 1894 г. Ц. 2 р. 75 к. (страв. 649).
«Слово наука не сходитъ нынѣ съ устъ каждаго, задумывающагося о будущемъ, но это уже не сухая и безстрастная наука, удовлетворявшая старое человѣчество, но то широко приложимое къ жизни знаніе, которое приноситъ съ собою возможно большую сумму блага для наибольшаго числа людей» (Этюды, 467). Эти прекрасныя слова, характеризующія, между прочимъ, переживаемый нами канунъ новаго столѣтія, какъ нельзя лучше характеризуютъ и эту историко-литературную книгу. Въ настоящее время, когда въ нашихъ университетахъ такъ часто, вмѣсто живой науки о человѣкѣ, его идеалахъ и судьбахъ, преподносятся жаждущей свѣта молодежи изслѣдованія о числѣ слоновъ въ войскѣ Пирра, или солдатъ при Саламинѣ, о числѣ запятыхъ у Цицерона, а въ историко-филологическомъ институтѣ задаются для диссертацій темы въ родѣ «Современное положеніе интерпретаціи одъ Горація», «О вліяніи еврипидовыхъ Вакханокъ на Ѳеокрита, Овидія и Нонна» «Объ Антигонѣ Гонатѣ» и т. п., — отрадно встрѣтить книгу, написанную однимъ изъ извѣстныхъ нашихъ ученыхъ, но человѣкомъ живымъ и отзывчивымъ на запросы времени, сумѣвшимъ соединить въ своемъ трудѣ богатое знаніе съ искусствомъ выбрать наиболѣе интересное и полезное и изложить все это такъ живо, образно, занимательно и тепло, что вся обширная книга эта прочитывается, по истинѣ, съ величайшимъ наслажденіемъ. Превосходно усвоивъ себѣ манеру популяризаціи литературы лучшихъ эссеистовъ Запада, въ родѣ Маколея, Сентъ-Бёва, Тэна, Бравдеса, г. Веселовскій и въ своихъ прежнихъ обширныхъ спеціальныхъ трудахъ, какъ "Старинный театръ въ Европѣ, Этюды о Мольерѣ (Тартюфъ и Мизантропъ), Западное вліяніе въ новой русской литературѣ, отличается замѣчательно живымъ изложеніемъ; что же касается настоящихъ этюдовъ и характеристикъ, составившихся изъ переработанныхъ и дополненныхъ журнальныхъ статей, публичныхъ лекцій, біографическихъ вступленій къ изданіямъ писателей, отрывковъ, набросковъ, рѣчей и пр., то это такія мастерскія, полныя глубокаго содержанія, вещи, что онѣ смѣло могутъ служить у насъ образцами того, какъ и о чемъ нужно писать въ области историко-литературной. «Развитіе литературныхъ типовъ, — говоритъ авторъ въ предисловіи, — судьбы вопросовъ, волновавшихъ человѣчество, жизнь сильныхъ духомъ людей и великихъ художниковъ съ XV вѣка до нашихъ дней, итоги и надежды — вотъ содержаніе этого цикла статей. Оно взято и изъ русской, и изъ иностранной жизни; желаніе хоть чѣмъ-нибудь содѣйствовать сліянію живыхъ особенностей національнаго творчества съ общечеловѣческимъ развитіемъ руководило авторомъ. Его героями чаще всего являются избранныя натуры, вожди людской массы, но не культъ героевъ, а другое завѣтное желаніе — раскрыть связь между этой массой и ея избранниками, сочетать личное съ общимъ, привлекало его къ разработкѣ подобныхъ темъ. На рубежѣ двухъ вѣковъ такія задачи ставятся самою жизнью, налагая на всякаго работника въ области мысли обязанность служить имъ вѣрой и правдой». Вѣрный такой точкѣ зрѣнія, авторъ предлагаетъ въ книгѣ до двадцати статей разной величины и характера, изъ которыхъ десять посвящены жизни иностранной и десять русской. Книга начинается небольшой монографіей о Джіордано Бруно, этомъ великомъ провозвѣстникѣ новой положительной науки, послужившемъ прототипомъ шекспировскому Гамлету, сожженномъ, за свои новые, свѣтлые взгляды на природу и жизнь, въ Римѣ, на кострѣ, въ 1600 г. Во второй статьѣ, «Послѣдній рыцарь», встаетъ передъ читателемъ старый, рыцарь-поэтъ д’Обинье, всю жизнь свою, съ увлеченіемъ Донъ-Кихота и страстностью Альцеста, въ стихахъ и прозѣ, обличавшій, подобно Рабле, виновниковъ народныхъ бѣдствій и яркими красками рисовавшій эти бѣдствія. Въ любопытнѣйшей статьѣ «Легенда о Донъ-Жуанѣ», составляющей вступительную главу изъ приготовляемаго къ печати третьяго тома Этюдовъ о Мольерѣ, читатель видитъ, какими, въ высшей степени сложными явленіями представляются великія произведенія искусства, составляющіяся не исключительными личными фантазіями авторовъ, а наслоеніями цѣлыхъ вѣковъ, подъ вліяніемъ духа времени, общества, индивидуальности автора, даже климата, неба и солнца. Въ слѣдующемъ этюдѣ, «Мольеръ» (одинъ изъ лучшихъ, въ книгѣ), рельефно выдѣляется на темномъ фонѣ своего развратнаго вѣка этотъ великій комикъ-сердцевѣдецъ, едва ли, послѣ Шекспира, не величайшій драматургъ міра, бѣдный страдалецъ своего меланхолическаго генія и жизни, полной тревогъ и скорбей. Глубокій спеціалистъ по Мольеру, г. Веселовскій относится къ нему съ особенной любовью, и такое отношеніе невольно передается и читателю, въ первый разъ встрѣчающему на русскомъ языкѣ такую блестящую характеристику личности именно этого писателя, его значенія вообще и каждой изъ выдающихся пьесъ въ отдѣльности. Какъ бы дополненіе къ этой статьѣ составляетъ очеркъ «Ллъцестъи Чацкій», особенно интересный для насъ тѣмъ, что мы встрѣчаемъ здѣсь подробнѣйшія указанія того своего я, того couleur locale, которое внесъ въ Горе отъ ума нашъ Грибоѣдовъ, создавшій новаго, и такого же живого, но, собственно русскаго, Альцеста-Чацкаго. Вмѣстѣ съ превосходнымъ біографическимъ этюдомъ о Грибоѣдовѣ, составленнымъ по новѣйшимъ источникамъ, эти статьи о Мольерѣ и сравненія комедій, представляютъ собой какъ бы одно цѣлое, обнимающее сложное понятіе объ особаго рода мизантропизмѣ, источникъ котораго не въ ненависти къ людямъ, а напротивъ, — въ самой теплой къ нимъ любви. Самыя обширныя статьи въ книгѣ: Дени Дидро, Бомарше и Свифтъ, знакомятъ какъ съ вѣкомъ, такъ и съ личностями этихъ трехъ, такъ сказать, провозвѣстниковъ приближающейся великой революціи, а маленькій, граціозный очеркъ, «У Вольтера» какъ бы дополняетъ эти статьи нѣсколькими чертами изъ жизни великаго старца.
Особенно удалась автору статейка на смерть Гюго — Поэтъ гуманности, на которую обращаемъ вниманіе читателей, какъ на образецъ того, какъ много можно сказать, при искусствѣ, на какихъ-нибудь девяти страницахъ. Гюго передъ вами — весь, какъ живой, во всѣхъ главныхъ моментахъ своей жизни, въ связи съ военною, политическою, общественной и литературной исторіей Европы. Здѣсь онъ и въ своихъ бурныхъ драмахъ, и защитникъ «униженныхъ и оскорбленныхъ» въ своихъ романахъ, и политическій ораторъ, наконецъ, мудрый, великій старецъ-поэтъ, озирающій орлинымъ окомъ на закатѣ дней своихъ всю вселенную съ ея природой и человѣческой исторіей. «Ставя себѣ въ заслугу, — говоритъ авторъ, — безпристрастіе, вѣру въ людей и способность прощать, онъ вѣрилъ въ силу знанія, просвѣщенія, широко распространеннаго, „хотѣлъ искоренить каторгу школой“. И въ его строго и величественно звучащемъ призывѣ было что-то, чего нельзя было ослушаться; современность привыкла смотрѣть на него, какъ на патріарха и судью, къ чьему трибуналу обращались гонимые…» Еще болѣе сильное и бодрящее впечатлѣніе производитъ превосходная лекція г. Веселовскаго, читанная въ 1892 г. въ Москвѣ въ пользу голодающихъ, «Наканунѣ новаго столѣтія». Начавъ съ указанія на общее тяжелое, удручающее, впечатлѣніе, которое производитъ конецъ девятнадцатаго столѣтія, представляющагося, на взглядъ поверхностнаго наблюдателя, прожитымъ какъ бы безплодно, лекторъ, съ мудростью безпристрастнаго историка, приглашаетъ оглянуться назадъ и, прослѣдивъ стадіи, по какимъ шла за это столѣтіе европейская мысль, подвести вѣроятный итогъ будущаго. Указавъ (конечно, въ самыхъ общихъ чертахъ) на появившихся въ первую четверть вѣка человѣконенавистниковъ, разочарованныхъ героевъ общаго горя, всякихъ романтиковъ мечтателей, онъ останавливается на писателяхъ, зовущихъ человѣчество впередъ, на Байронѣ и Шелли, на подъемѣ политическаго и соціальнаго движенія въ концѣ двадцатыхъ годовъ въ Англіи, какъ признакѣ потребности практическаго дѣла, на соціальномъ направленіи литературы, съ героями изъ народа, особенно во Франціи; обозрѣваетъ литературу «Молодой Германіи», намѣчая всеобщее направленіе — народническое. Особенно радуетъ лектора привитіе къ литературѣ ясности и точности научнаго метода (Бальзакъ, Сентъ-Безъ, Тэнъ) и развитіе наукъ общественныхъ, что необходимо привело литературу, съ одной стороны, къ натуральной школѣ Бальзака, Диккенса, Гоголя, Флобера, Зола и Додэ, съ другой — къ попыткамъ изображенія дѣятельной личности, находящей счастіе въ трудѣ для общей пользы (Фаустъ, ч. II). Такъ, постепенно подбирая, среди безотрадныхъ явленій жизни, и благопріятныя знаменія времени, которыхъ накопилось уже не мало, лекторъ, въ концѣ концовъ, приходитъ къ утѣшительному выводу, что, подъ вліяніемъ тяжелыхъ горькихъ опытовъ, широкаго распространенія повсемѣстно науки, критики, литература должна стать, въ ближайшемъ будущемъ, цвѣтомъ этой жизни и пріятнымъ и полезнымъ достояніемъ массъ. Указавъ на появляющіяся уже мечтанія о будущемъ лучшемъ строѣ общества, котораго лучшимъ цвѣтомъ явится наука и литература, служащія всеобщему благу, лекторъ заканчиваетъ такими словами: «Съ такими надеждами на полное сліяніе литературы и жизни на сочетаніе личнаго идеала съ общимъ, на развитіе „международной солидарности“, и теперь уже достаточно замѣтной, всемірная словесность вступаетъ въ двадцатый вѣкъ. Пусть многое кажется инымъ мечтой, грёзой. Но отрадно сознавать, что, даже въ наше время, которое такъ любятъ выставлять исключительно поглощеннымъ хищническими инстинктами, или культомъ эгоизма, не вымираетъ у человѣчества наклонность къ такимъ грёзамъ, что и теперь его привлекаютъ идеалы истиннаго знанія, справедливости и гуманности!» (стр. 469).
Русской литературѣ въ книгѣ посвящено мѣста сравнительно гораздо меньше. Если не считать Грибоѣдова и интересной главы изъ этюда о Гоголѣ «Мертвыя души», задушевной статьи о покойномъ страстномъ пропагандистѣ литературнаго просвѣщенія, С. А. Юрьевѣ, написанной подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ его смерти — Изъ воспоминаній о старомъ другѣ, — да любопытной статейки о народномъ театрѣ «Деревенскія размышленія», то останется всего четыре статейки, относящихся собственно къ литературѣ, и написанныхъ, между дѣломъ, къ случаю. Но это не мѣшаетъ и этимъ вещицамъ быть, въ своемъ родѣ, перлами по красотѣ отдѣлки, задушевности и богатой содержательности. Такова статейка «Памяти фонъ-Визина», — обрисовка тѣхъ Печальныхъ условій, среди коихъ приходилось развиваться, жить, дѣйствовать и преждевременно погибнуть этой высокогуманной, развитой и высокоталантливой личности нашего перваго серьезнаго сатирика — жертвы жестокаго вѣка. Красиво, хотя, какъ намъ кажется, менѣе ярко, написана статейка По поводу юбилея одной статьи (пятидесятилѣтіе, 21 сентября 1884 г., знаменитой статьи Бѣлинскаго «Литературныя мечтанія»). Очень оригиналенъ очеркъ Три путешествія (Радищева, Онѣгина и Чичикова) — Россія въ три разныя эпохи. Но особенно понравилась намъ элегія въ прозѣ «На могилѣ Гоголя», полная меланхолической скорби и глубокаго раздумья надъ судьбой величайшаго сатирика, незнаемаго народомъ и забытаго на своемъ отдаленномъ мѣстѣ злачномъ и покойномъ и интеллигенціей.
Въ краткой рецензіи мы могли, конечно, только указать на богатое содержаніе этой книги, но въ заключеніе позволимъ себѣ сказать, что она представляетъ отрадное явленіе послѣднихъ лѣтъ нашей литературы, и если книги могутъ быть не только книгами, но и добрыми, поддерживающими духъ, друзьями, то такая книга можетъ быть по благимъ мыслямъ и чувствамъ истиннымъ другомъ и молодежи, и всякаго читателя, не утратившаго интересъ и вкусъ къ литературѣ, стоящей на высотѣ требованій вѣка.