Аквариум любителя (Золотницкий)/Земноводные

Аквариум любителя — VI. Земноводные
автор Николай Фёдорович Золотницкий

Дата создания: 1885, опубл.: 1885, четвёртое издание 1916. В 1993 году издательство «Терра» выпустила новое издание этого труда. Источник: Москва, Терра, 1993, ISBN 5-85255-405-7

Бесхвостые

Жерлянка. — Bombinator igneus; Зеленая лягушка. — Rana esculenta; Серая лягушка. — Rana temporaria

Лягушки бывают разные: есть пестрые, покрытые оранжево-красными, огненными пятнами (Bombinator igneus), есть зеленые (Rana esculenta), есть серые с грязно-белой росписью (Rana temporaria). Первых привозят большей частью из-за границы (хотя они и у нас водятся), а последние — туземные обитатели наших болот и прудов. Но все они, как огненные, зеленые, так и серые, нравами своими совершенно одинаковы, проводят в аквариуме большую часть времени на гроте и спускаются в воду лишь изредка, поплавают немного и опять на грот. Только для метания икры сходят они в воду надолго и плавают по целым часам, отыскивая растения, к которым бы им удобнее было приклеить икру. Затем вылезают на сушу и предоставляют дальнейшую заботу о своем потомстве природе.

По прошествии недели из икры вылупляются маленькие головастики. Это самая интересная для любителя фаза превращений лягушки. По целым часам можно сидеть и наблюдать, с какой жадностью эти маленькие хвостатые создания гоняются за малейшей крупинкой, за малейшим червячком и быстро носятся по всему аквариуму. К прискорбию, в аквариумах с рыбой самых маленьких головастиков держать нельзя: они постоянно делаются ее добычей.

Лягушки — животные очень смирные, рыб не трогают, улиток тоже, а питаются одними червями да мухами. Хотя они одарены от природы и большими глазами, но вблизи видят очень дурно, а потому в неволе лягушки сами почти кормиться не могут и требуют человеческой помощи. Кормление это очень забавно. Прежде чем схватить червяка, лягушка долгое время целится, потом, прицелившись, бросается на него, но дает большей частью промах. Нисколько, однако, не сконфузившись, она снова принимается за прицеливание,— скок и опять промах. И так иногда три-четыре раза, в особенности если червяка держать на среднем расстоянии, то есть не перед самым носом и не в отдалении. Чтобы помочь сколько-нибудь горю, приходится червей вертеть перед самым носом лягушки так, чтобы они задевали ее за нос. Тогда она хотя и не видит их, но разевает рот от щекотанья и проглатывает. Кроме червей лягушки едят с удовольствием также и мух.

Многим нравятся также лягушки за их кваканье. Кваканье это раздается преимущественно летом и осенью, в теплые сырые вечера, накануне ненастья. Квакнет одна лягушка, за ней другая, за другой третья, хор подхватит и начнут заливаться. И длится так минут двадцать, полчаса. Затем следует пауза, за паузой новый концерт, за концертом новая пауза и т. д., иногда до самого утра. Впрочем, в аквариуме лягушки таких концертов не задают, да и вообще квакают гораздо меньше и реже, чем на воле, а зимой так и совсем их не слышно: квакнут раз-два, да и замолкнут на целую неделю. Из лягушек самые страстные певуньи — пестрые лягушки (Bombinator igneus), а самые плохие — серые.

Достать зеленых и серых лягушек можно во всяком пруду и всяком болоте, что же касается до Bombinater igneus, то они под Москвой довольно редки и их приходится покупать в магазинах аквариумов.

Ловить лягушек очень нетрудно: стоит только насадить муху или червяка на булавочный крючок и водить им перед ее носом. Лягушка не выдержит такого раздражительного покачивания, схватит за крючок и тут же попадается. Впрочем, гораздо интереснее выводить лягушек из головастиков или, что еще проще, прямо из икры.

Узнать, какой вид лягушек выйдет из икры,— довольно просто: надо только немного присмотреться к способу их кладки, которая почти у каждой из них чем-нибудь да отличается: одни кладут яйца поодиночке, другие в большом количестве сразу, одни в виде клубков или клёков, другие в виде длинных, более или менее толстых лент; одни прямо в воду — другие на водяные растения. Так, обыкновенная серая лягушка (Rana temporaria) мечет икру в виде свернутого слипшегося клубка в воду на дно; зеленая лягушка (Rana esculenta), водящаяся обыкновенно только в прудах, густо заросших растительностью,— на листья и ветви растений; зеленая жаба выпускает икру шнурами, похожими на нитки ровного жемчуга, и обвивает их вокруг корней или прилепляет к камням и т. д.

Впрочем, из той ли, из другой ли икры выводить личинок одинаково интересно: вся разница только в продолжительности превращений, разница, которая обусловливается даже не столько видом лягушек, сколько состоянием погоды, количеством питания и некоторыми другими влияниями. Разница эта заметна не только в личинках, вышедших из яиц, положенных в разное время, воспитанных в разных аквариумах и при разных условиях жизни, но даже и в тех, которые вышли из яиц одновременно и выросли в совершенно одинаковых условиях как тепла, так питания и света. Бывают случаи, что из таких лягушек-близнецов одни уже скачут по земле, между тем как у других нет еще и передних ног.

Итак, набрав той или другой икры, кладут ее в неглубокий сосуд, наполненный водой и растениями, и ставят на солнце. Вскоре яички начинают разбухать и принимают все более и более темную окраску. Проходит несколько дней, приблизительно 10—12 (точно этого определить, как мы сейчас сказали, нет возможности), икринка прорывается и из нее выходит маленький, юркий шарик с хвостиком. Маленький шарик этот, кроме длинного крылатого хвоста и крошечного рогового клюва, пока никаких членов не имеет, так что тело его теперь очень походит на головку с хвостиком, почему его, вероятно, и назвали головастиком. Проходит еще несколько дней, у головастика по обеим сторонам тела-головки вырастают жабры. Жабры эти по внешности имеют вид шершавых мохнатых хохолков и представляют, как и само тело головастика, чрезвычайно большой интерес при рассмотрении их в микроскоп: студенистая ткань их походит тогда на самую нежную, воздушную листву папоротника, листву, испещренную бесчисленным множеством тончайших жил, жилок и волосков; целые потоки крови движутся взад и вперед по ним, то приливая, то отливая, целая жизнь кипит и клокочет перед глазами удивленного наблюдателя и приковывает его к совершенно новому, невиданному им до сих пор, восхитительному зрелищу.

Если же от жабр перенести теперь микроскоп на само тело головастика, то взорам представится картина еще более поразительная. Там наблюдатель видел движение только в частице, видел, как задерживалась, переливалась, неслась с неудержимой быстротой жидкость, видел, как темная, венозная кровь перерабатывалась в светлую, артериальную,— здесь удивленным взорам его представляется самая лаборатория жизни, самый механизм виденного движения: сердце бьется, клапаны хлопают и приведенная в движение кровь, как по реке, катит свои волны по венам; из рек переходит в речки—жилы, из речек в ручейки — волосные сосуды, вступив в тончайшие изгибы которых крутит и бушует, как в бесчисленных водоворотах. Другие, более светлые потоки текут из жабр в артерии, из артерий в жилы, из жил опять в волосные сосуды и опять крутятся и бьются, как в вихре; темными каналами, подобно клоакам, тянутся внутренности и гоняют жидкую, мутную, зеленоватую кашицу — пищу; стенки их то и дело сжимаются и разжимаются и, наконец, как под бесчисленными ударами тысячи молоточков, сокращаются, вытягиваются мускулы, растягиваются, поднимаются клеточки…

Словом, это такое движение, такая суета, такая жизнь, каких ни описать, ни рассказать невозможно — их нужно видеть.

Особенно удачно зрелище это бывает, если головастика подвергнуть строгой диете. Диета увеличит прозрачность тела и уменьшит в значительной степени цвет жидкостей, вследствие чего взор любознательного наблюдателя в состоянии будет различить не только кровяные шарики, но даже и саму форму их.

Получив жабры, головастик растет все быстрее и быстрее. Дней 15 спустя у него начинают проглядывать глаза и проявляться зачатки задних лапок. Еще 2—3 недели, и вырастают передние лапки, хвост укорачивается, роговой клюв отпадает и появляются настоящие челюсти. Наконец, проходит еще месяц и прежний головастик превращается в настоящую лягушку. Превращение это совершается обыкновенно так: оболочка, покрывавшая головастика, лопается и из нее вылезает совершенно новое существо — лягушка, которая, однако, сохраняет еще следы головастика в виде коротенького хвостика. Следы эти исчезают окончательно не ранее месяца. В таком виде лягушки эти весьма забавны и держатся постоянно на поверхности воды, прицепившись к какому-нибудь растению или сидя на плавучих листьях.

Таким образом, превращение головастика совершается приблизительно в 2—3 месяца. Но развитие это можно задержать, если взрослых головастиков в то время, как у них показываются передние ноги, отсадить в глубокий сосуд и кормить как можно умереннее, впроголодь. Можно задержать не только на месяцы, но даже на целые годы. Так, доктору Кнауеру, например, удалось, придерживаясь этого режима, из трех головастиков, взятых в мелком пруду в мае 1873 года, двух продержать в состоянии головастиков до февраля 1874 года, а одного даже до января 1876 года.

Интересны также опыты над влиянием действия электричества на головастиков. Английский натуралист Уаллер помещал головастиков в аквариум и подвергал их действию гальванического тока, направление которого можно было изменять по желанию. Как только ток пускался, головастики тотчас же останавливались в направлении, параллельном направлению тока, и притом так, что хвостом они были к отрицательному полюсу, а головой к положительному. При малейшем изменении направления тока они, сообразно с этим, меняли свое положение. Действие тока, когда он проходит через головастиков от головы к хвосту, как будто приятно этим животным, по крайней мере, у них вид как бы довольный. При обратном направлении тока, от хвоста к голове, действие тока им, очевидно, неприятно, и это они выражают движениями своих хвостиков. Уаллер и в том, и в другом случае сравнивает их с кошками, когда их гладят по шерсти или против шерсти.

Упомянем еще, кстати, об интересных наблюдениях, которые произвел несколько лет тому назад швейцарский ученый г. Юнг над головастиками и лягушечьей икрой, подвергая их действию света различных цветов спектра. Из опытов этих оказалось, что головастики одинаковой величины и, находясь в одинаковых физических условиях, будучи лишены пищи, умирали прежде всего в фиолетовом и голубом, затем в желтом, белом, в темноте и, наконец, в красном и зеленом свете. Так что, следовательно, самое большое уничтожение собственного пищевого запаса и самое быстрое развитие происходило в фиолетовых и синих лучах, а самое меньшее — в красных и зеленых. То же самое показали опыты и над развитием лягушечьей икры. Быстрее всего она развивалась в фиолетовом и голубом свете, а в красном и зеленом развитие ее почти что совсем не происходило или, во всяком случае, менее, чем в абсолютной темноте; менее же всего развивалась в желтом свете.

Лучшей пищей для головастиков служит пища растительная: водоросли, нитчатки, остатки гниющих растений и особенно тина. Последняя, по-моему, составляет даже одну из самых важных принадлежностей хорошей обстановки аквариума для головастиков. Но когда они очень голодны, то не брезгают и пищей животной. Бывали даже случаи, что, проголодавшись, они бросались на умершего или просто заболевшего своего собрата и, окружив толпой мертвеца, потрошили и терзали его, как какие-нибудь гиены.

Любопытно, что животная эта пища влияет на изменение пола развивающихся из головастиков лягушек. Обыкновенно при смешанной пище, как это бывает в природе, из лягушечьей икры развивается почти одинаковое число самцов и самок; если же кормить их питательной животной пищей, то результатом получается огромное преобладание самок. Производя эти опыты, немецкий зоолог Борн получил из 1440 штук раскармливавшихся у него таким образом головастиков в среднем 95 % самок и только 5 % самцов; а в некоторых аквариумах им не найдено было даже ни одного самца, то есть получились полные 100 %. Когда же в один аквариум случайно попало немного растительных веществ, то там развилось самцов уже гораздо больше, именно около 28 %. Еще интереснее получились результаты у швейцарского зоолога Юнга. Разместив имевшихся у него головастиков в трех отдельных аквариумах, он кормил обитателей каждого из этих аквариумов различным мясом: бычачьим, рыбьим и лягушечьим. И оказалось, что из питавшихся первым получилось 78 % самцов; из питавшихся рыбой — 81 %; а из питавшихся лягушками — 92 %.

Кроме интереса, представляемого своими превращениями, головастик полезен для аквариума еще как существо, поедающее всю гниющую растительность, экскременты рыб и вообще всякую грязь на дне. Это как бы мусорщик аквариума, как бы его очиститель. Так что невольно приходится пожалеть о невозможности содержать его в таком аквариуме, где живут рыбы или даже тритоны.

Головастики, как и лягушки, обладают способностью воспроизводить утраченные члены, но еще страннее то, что отрезанные у них хвосты не только долго продолжают жить, но даже расти и развиваться. По словам Броун-Секара, такие обрубки выживали у него легко по нескольку дней, причем корчились, когда до них дотрагивались или выносили их на воздух, и во все время своего существования развивали новые формы и новые части. Это продление жизненных процессов Броун-Секар объясняет влиянием кислорода воздуха, который является здесь как бы возбудителем жизненных изменений. Опыты эти недурно было бы повторить, так как они произведены были, по крайней мере, лет 25 тому назад. Быть может, при нынешнем состоянии науки они представили бы и еще что-нибудь новое.

Прудовой тритон. — Triton taeniatus

Тритонами называется род водяных ящериц, отличающихся очень вытянутым телом, сильно сплюснутым, высоким, веслообразным хвостом и идущим вдоль спины у самцов во время брачного состояния небольшим гребнем.

Прудовой тритон отличается небольшим ростом, зубчатым гребнем, который не прерывается, а идет вдоль всей спины до конца хвоста, головой с очень явственными темными продольными полосами, хвостом, к концу суживающимся постепенно, и гладкой кожей. Живет преимущественно только в болотах и прудах.

Тритон этот водится почти во всей Европе и проводит, как и другие тритоны, одну часть жизни в воде, а другую, большую,— на земле. В воде он обыкновенно живет с марта месяца по июнь — время, когда он, смотря по широте места, находится в брачном состоянии, а затем выходит наружу и зарывается в сырую землю или же забивается в какую-нибудь трещину скалы или камня.

Кроме того, он живет в воде еще в первую стадию своего развития, то есть в личиночном состоянии, когда дышит, подобно рыбам, жабрами, висящими у него в это время с обеих сторон головы в виде бахромчатых пучков. Таких пучков у него бывает с каждой стороны по три. Жабры эти, при переходе в развитое состояние, мало-помалу укорачиваются и наконец совсем исчезают. Тогда он начинает дышать легкими и в воду сходит лишь изредка и то на недолгое время.

Цвет прудового тритона следующий: спина зеленовато-бурая, с черными круглыми пятнами, рассеянными без всякого порядка, бока беловатые, с синевой и также черными пятнами, а живот огненно-красный. Рост его небольшой, не более двух вершков. Самец отличается от самки появляющимся к весне на спине гребнем.

Тритоны любят воду светлую, поросшую водяными растениями, среди которых обыкновенно и находят свою пищу, но быстрых ручьев и рек избегают. На земле они движутся неловко, неповоротливо, в воде же чрезвычайно проворно, главным образом посредством своего широкого хвоста, который служит им как бы веслом. Они дышат в воде, выпуская из себя пузырьки воздуха, и, чтобы переменить его, часто отвесно поднимаются к поверхности, где, надышавшись, извилистым движением опять опускаются вглубь и шныряют по дну, отыскивая добычу.

Осенью, как мы выше сказали, они покидают воду и сообща ищут зимнего убежища под древесными корнями, камнями, в норках на берегу и проч. Однако тритоны, выбравшие пруд, богатый источниками, остаются здесь и в холодное время года. Макс Круель рассказывает, что ему приходилось находить в прудиках с проточной и, следовательно, не замерзавшей зимой водой совершенно бодрых, не погруженных в спячку тритонов даже в январе месяце, притом вместе с их личинками, что некоторым образом доказывает, что, во-первых, тритоны без ущерба своему здоровью могут (при поддержании известной температуры в воде) проводить всю зиму без спячки, а во-вторых, что, по всей вероятности, они, кроме весны, могут плодиться еще и в другое какое-нибудь время года — факты, которые можно проследить и проверить не иначе, как в аквариуме.

Одним из самых интересных явлений в жизни тритона бывает кладка яиц и развитие из них личинок — тритончиков. Кладка эта совершается обыкновенно ранней весной—в начале или конце апреля месяца. Собравшись нести яйца, самки начинают разыскивать удобные местечки на водяных растениях, чтобы на листьях их отложить икру. Поэтому они двигаются между растениями, высмотрев подходящие листочки, загибают их немножко и в образовавшееся таким образом вогнутое пространство кладут одно или два яйца. На больших листьях бывают загнуты кончик и оба края, и во всех трех местах лежит по одному яйцу. Яйца эти оплодотворяются еще в теле самой самки молоками, расплывающимися по воде и проникающими в ее тело вместе с последней.

Только что снесенные яйца вначале круглые, бело-желтоватого цвета и покрыты прозрачной, липкой жидкостью, но друг с другом не склеены. Если яйцо двигать кисточкой и поворачивать его, то оно опять возвращается на ту сторону, на которой лежало, что происходит под влиянием желтка яйца, который, опускаясь вследствие своей большой тяжести книзу, переворачивает в то же время и яйцо.

Зародыш в яйце становится видимым (конечно, при помощи лупы) уже на третий день. На пятый день он принимает изогнутое положение, так что ясно можно различить брюшко, голову, хвост, а также передние ноги. На седьмой все части становятся яснее, а также можно различать позвоночный столб. На девятый зародыш изменяет свое положение, причем замечается хвост в виде тонкого придатка, а также следы глаз и рта. Кроме того, видно и слабое движение сердца. На десятый движение это усиливается и зародыш раза 3 или 4 переворачивается. На следующий день жабры получают пластинки и начинается кровообращение, хотя еще и белой, но уже крови. На тринадцатый день оболочка яйца разрывается и личинка наконец появляется на свет Божий. Она прикрепляется, с помощью находящихся на ее теле 4 нитей, к растениям и остается неподвижной по целым часам на одном и том же месте. Иногда, впрочем, без всякой видимой причины, пробуждается, поплавает слегка с помощью боковых движений хвоста и потом опять покоится по целым часам. Иногда она падает на дно и лежит как мертвая: глаза ее еще слабо раскрыты, рот едва разрезан, а передние ноги только еще в зачаточном состоянии. Тем не менее животная жизнь уже проявляется: головастик избегает того, что ему неприятно, и ищет того, что ему нравится, преследует мелких ракообразных и искусно ловит их, а когда немного подрастет, то в случае голода нападает даже на свою братию и откусывает им хвосты и жабры.

Яйца тритоны могут нести также и в аквариуме, требуя для этого только самой простой, неприхотливой обстановки: небольшого, неглубокого сосуда с песчаным или иловатым дном, засаженным довольно густо водяными и болотными растениями: водяной мятой, частухой (Alisma plantago), стрелолистом, элодеей и т. п., и чистой, не очень холодной воды. Кроме того, вода в сосуде не должна быть очень глубока, не глубже 3—4 вершков. В случае если бы в это время не оказалось водяных растений, то можно просто набросать в воду нарезанной на кусочки какой-нибудь травы. Тритоны и к ней не замедлят прикрепить свои яички.

Лучше, однако, и удобнее выводить тритончиков из оплодотворенной уже в болоте икры. Яички эти надо собирать в серенький денек, собирать вместе с растениями, к которым они прикреплены, вынимать из воды осторожно, отнюдь не отделять от растений и сейчас же помещать в жестяные ведерки или кувшинчики, которые должны быть налиты водой лишь немного. Придя домой, вынуть их осторожно и переместить в предназначенный для их вывода сосуд, которым может служить всякая стеклянная банка, всякий небольшой аквариум. При этом, однако, надо наблюдать, чтобы не слишком много класть яичек в такой сосуд, так как иначе от недостатка кислорода они начнут портиться или же вышедшие из них тритончики уничтожат друг друга. Дно сосуда должно быть покрыто слоем как можно чище промытого речного песка и засажено роголистником, элодеей, перистолистником и т. п. водяными растениями.

Если кто пожелает взять такие яички домой и ждать, пока из них вылупятся головастики, тот должен держать их не в слишком темном месте и не на слишком ярком освещении; когда меняется вода, должен стараться наливать ее возможно осторожнее и не подливать в согревшуюся уж очень холодной; испортившиеся, покрывшиеся плесенью яйца немедленно удалять и особенно тщательно соблюдать последнее при уходе за яйцами трех тритонов, которые кладут яйца плотно одно возле другого.

При выходе из яичка тритоны ног не имеют, и только впереди жабр у них находится по маленькому, с каждой стороны, в форме крючочка, придатку, с помощью которого они цепляются за предметы и держатся. Придатки эти исчезают не ранее, как с появлением передних ног, которые вырастают, в свою очередь, у них только немного раньше задних. Все эти метаморфозы достойны привлечь собой внимание любителя. Все превращение совершается в 3 месяца.

Что касается до ухода за этими личинками, то по прошествии превращений он не представляет особенных затруднений: они без затруднений и охотно глотают бросаемых им не слишком крупных и толстых червей даже и задолго еще до окончания превращений уже едят мелких червей, или крупных, разрезанных на мелкие части. Но зато раньше, находясь еще в состоянии маленьких, тоненьких личинок, они жестоко испытывают терпение воспитателя. «Посмотрите, например,— говорит Кнауер,— на личинку альпийского тритона спустя целых 50 дней после выхода из яичной скорлупы: она теперь в состоянии справиться только с самым крошечным животным, почему приходится прибегать к хитрости, так как естественной пищи в достаточном количестве достать невозможно. Взяв рыбу, ее крошат на самые мельчайшие частицы, взбалтывают их в сосуде, наполненном водой, отделяют более грубые волокна и бросают оставшиеся частицы мяса в помещение личинок. При малейшем движении крошки всплывают и кружатся в воде, личинки же, принимая их за живые существа, гоняются за ними и глотают их. Спустя несколько часов воду, содержащую мясные остатки, сливают, иначе они могут загнить».

Несмотря на самый тщательный уход, ежедневно погибают одна или несколько личинок по недостатку пищи или по другим причинам; следить же за каждой отдельной личинкой, между целыми сотнями их, конечно, невозможно. Кроме того, эти крошечные ненасытные существа живут между собой вовсе не по-братски и не упускают случая вырвать один у другого жаберные пучки и ноги. Каждый день приходится вынимать из аквариума личинки с одной или двумя оторванными ногами, а то так и вовсе без ног; такие горемыки быстро покрываются плесенью и скоро умирают.

С неменьшим успехом выводили тритонов и в отделе аквариумов Московского Зоологического сада при следующих условиях: аквариум имел около 3 ведер вместимости, был засажен обильно растениями и имел мелкую песчаную, хорошо промытую почву. Окружающий воздух был постоянно чист, свеж и температура не была никогда ниже +12 или 13° по Р. (лучше же развитие происходило даже при +6° и 8°). Вода, во все время развития яиц и месяц спустя, никогда не менялась, и аквариум постоянно был покрыт сверху стеклом. Стенки аквариума во избежание сильного сквозного света были не стеклянные, а цинковые, так что вместо стеклянного аквариума часто употребляли с этой целью простые четырехугольные цинковые ящики. В такой аквариум помещали не более 150 яиц и яйца эти со взрослыми тритонами никогда не оставляли.

Первое время по выходе молодь кормили самыми мелкими циклопами и дафниями, которых пускали в обилии; затем, недели через 4, когда молодь начинала подрастать, давали ей есть уже дафний всех величин и в первый раз сменяли воду наполовину, причем старались при помощи сифона удалить всю накопившуюся за это время на дне грязь. Проходило еще 2 недели, и воду всю сменяли; а еще через 2—3 недели начинали кормить уже молодь мотылем. С этих пор воду меняли снова лишь изредка и аквариум держали постоянно прикрытым стеклом.

Воспитываемые таким образом личинки быстро растут, теряют жабры и превращаются в сухопутных животных. Но бывают случаи, когда жабры эти сохраняются у них очень долгое время и остаются даже тогда, когда по росту и остальному развитию тритоны превратились уже в совершенно взрослых животных. Был раз даже случай, что один ученый выловил из рва 4 тритона (Tr. taeniatus) самки в личиночном состоянии, которые содержали в себе совершенно развитые яйца и две из них даже выметали их; но 4 самца-личинки, взятые из того же рва, хотя и имели столь же рослый вид, молок в себе не содержали. Подобные же опыты были произведены еще Лейдигом и Шрейбером, но и тут, как видно, вопрос остался не вполне решенным.

Интересно было бы произвести эти опыты в более обширных размерах и добиться более положительных результатов: попробовать задержать развитие наших тритонов и довести их до того, чтобы они могли плодиться в личиночном состоянии, как плодятся, как это мы увидим дальше, личинки амблистом. Такое явление в науке называется неотенией. Любителям, желающим попытаться добиться такого вывода, мы можем только посоветовать стараться удержать этих личинок как можно дольше в личиночном состоянии, не давая им покидать воду. Как на удачное начало такого замедления, можно указать уже на опыты с лягушками, где, как мы выше видели, удалось задержать их в состоянии головастика более двух с половиной лет.

Кроме метаморфоз тритона, не менее интересно проследить еще и его способность восстанавливать утраченные члены: пальцы, гребень, хвосты, а иногда даже и целые ноги. Случаи эти бывают так часто, что почти нет тритона, у которого какая-нибудь часть тела не была возобновлена. Нередко бывают даже такие случаи, что одна какая-нибудь часть несколько раз вырастает, и у меня самого был случай, что у одного тритона один и тот же палец два раза был оторван и два раза вновь вырастал. Вновь образовавшиеся части вырастали каждый раз совершенно правильно, но были как будто немного миниатюрнее, короче и сжатее.

Наконец, интересны также опыты над влиянием на тритонов цветных лучей. Освещенные бесцветными лучами, они обыкновенно старались укрыться в тень. От синих приходили в страшное беспокойство, а красные, зеленые и желтые не производили на них никакого влияния и действовали, скорее, успокоительно.

В аквариуме прудовой тритон живет прекрасно, прогуливается с важностью по дну и исправно кушает бросаемых ему червяков, но гулянья эти продолжаются лишь до тех пор, пока он не узнает дорогу на грот. Как скоро же дорога эта узнана, то согнать его оттуда уже нет более никакой возможности. Тогда, как вы его ни маните в воду кормом, чего ни бросаете туда, он поплавает, поплавает немного и опять-таки возвратится на прежнее, облюбованное им местечко. Здесь, притаившись, сидит он под прикрытием растений или же зарывается иногда в землю, где пролеживает нередко по нескольку недель без пищи.

Когда в первый раз исчез у меня таким образом тритон, то я, не зная еще этой его привычки, предполагал, что он просто убежал, и ломал себе только голову, каким образом он мог это сделать, так как прыгнуть с грота за аквариум ему было не по силам, а взобраться вверх по вертикальному стеклу казалось мне также для него не совсем возможным. Так прошло много времени, и я считал его уже пропавшим. Как вдруг он снова появился, но тощий, худой и весь в земле. По всему видно было, что он долго, таки постился. Найдя его в столь печальном виде, я начал тотчас же его раскармливать; сначала понемногу, а потом все более и более. Но, странное дело, пища ему шла как-то не впрок: сам нисколько не поправлялся, а кожа его делалась какой-то черной, сморщившейся; наконец, он совсем перестал есть. Все это меня сильно тревожило и смущало, и я никак не мог объяснить себе, какая бы могла быть тому причина, как вдруг однажды утром был крайне удивлен, увидев на месте моего старого грязного тритона совершенно новенького, чистенького, а рядом с ним валяющуюся снятую, как перчатка, старую кожу. Этим мне все объяснилось. Теперь я понял, куда девалась и вся даваемая мной пища и почему она, казалось, шла ему не впрок. Впоследствии явление это пришлось наблюдать мне неоднократно и каждый раз следить за ним доставляло мне большое удовольствие, тем более что оно происходит не всегда одинаково, а с некоторыми вариантами. Так, кожа, например, сходила иногда не вдруг, как в этот раз, а постепенно: сначала с головы, потом с лапок, тела и только под самый конец уже с хвоста, или наоборот; так что происходило как бы постепенное обновление животного. Вообще, кому не случалось видеть этого явления, советую наблюдать: оно крайне любопытно.

Тритон животное очень смирное и в аквариуме рыб никогда не трогает, но зато в минуты голода, как говорят, не прочь съесть и себе подобного. По крайней мере, со мной был следующего рода случай. Случай этот был еще в начале моей практики, когда я не умел кормить тритонов и когда им, следовательно, приходилось подолгу голодать. В это самое время была у меня тройка тритонов: два маленьких и один большой. Маленькие жили на одной части грота, а большой на другой. Раз как-то вздумалось мне их покупать. Я взял маленьких и бросил в воду. Но, видно, им купанье это было не совсем по нутру, и один из них поспешил тотчас же полезть на грот, но впопыхах ошибся и вместо своего грота попал на грот большого тритона. Этот тем временем не дремал и, заметив взбирающегося своего родича, прицелился и бац — схватил его голову себе в пасть. Что было бы далее, не знаю, но я подоспел как раз вовремя на помощь и освободил несчастного пленника. С тех пор хотя, правда, ничего подобного более не повторялось, но несколько месяцев спустя один из маленьких тритонов исчез и, несмотря на все мои тщательные поиски, нигде найден не был; очень может быть, что, уловив удобную минуту, большой тритон и скушал его.

Тритоны водятся почти во всех неглубоких болотах, канавах и даже лужах. Ловить их не представляет особенного труда, только надо ловить или руками, или каким-нибудь ведерочком. Обыкновенно я беру с собой стеклянную банку и, приметив тритона у края лужи, стараюсь прикрыть его. Тогда испуганный тритон всплывает в банке на поверхность и делает всевозможные усилия, чтобы из нее выбраться, а я тем временем, ловко перевернув ее, зачерпываю воды и вытаскиваю вместе с ней и тритона.

Гребенчатый тритон. — Triton cristatus

Называется гребенчатым от особого высокого гребня, расположенного на спине самца. Водится там же, где и прудовой, с которым он схож во многом и по образу жизни.

От прудового отличается главным образом ростом, который гораздо у него крупнее, а также чрезвычайно высоким, великолепным, зазубренным, как пила, гребнем, делающим его вместе с крайне пестрой его окраской одним из красивейших животных для аквариума. Окраска эта следующая: спина оливково-бурая, с черными пятнами и такой массой белых точек, что кажется как бы усеянной белой крупой или посыпанной пудрой. Живот оранжево-красный, с большими черными пятнами; глотка черноватая, с белыми крапинками; хвост окаймлен снизу оранжево-желтым, а ко времени брачной поры идет по бокам его широкая, серебристая, блестящая полоса.

В аквариуме гребенчатый тритон живет так же хорошо, как прудовой, и, как последний, не любит сидеть в воде, а старается выбраться на сушу. Впрочем, тритон этот сходит все-таки иногда сам по себе в воду, тогда как прудового приходится почти всегда спихивать туда насильно. Такую нелюбовь тритонов к воде можно отчасти объяснить себе тем, что в природе в болотах, где они живут, вода очень неглубокая— каких-нибудь вершка два, не больше, между тем как в самом маленьком аквариуме она возвышается вершков на 6, если не на целые пол-аршина, и следовательно, давлением своим сильно затрудняет им дыхание. Этим же я объясняю себе то обстоятельство, что когда однажды летом, во время переезда на дачу, я посадил тритонов в миску, наполненную лишь вершка на полтора водой, и поместил в ней для тритонов камень, то они пробыли целых два дня в воде и ни разу, по крайней мере днем, на камень этот не вылезли. Наконец, то же самое заметил я и у продавцов тритонов, у которых обыкновенно, ради экономии, аквариумы лишь немного наливаются водой. И тут, когда ни придете, тритоны всегда сидят в воде и только некоторые, как исключение, лежат на скале.

Гребенчатый тритон, как и прудовой, отлично кладет икру в аквариуме, но, как и прудовой, требует для этого непременно присутствия водяных растений, без которых икринки, будучи выметаны на дно, слипаются по нескольку вместе в виде узловатого шнурика и, сморщившись, погибают.

Время кладки яиц у гребенчатых тритонов бывает с 15 апреля и до конца мая, но главным образом зависит, конечно, на воле от состояния погоды, а в комнатах от температуры воды.

Срок развития яиц у гребенчатого продолжительнее, чем у прудового, и равняется приблизительно 20 дням.

Рускони, сделавший так много наблюдений над кладкой икры тритонами, рассказывает, что когда он посадил несколько икряных самок в сосуд без растений, то они постоянно загибали ноги под тело, как бы желая закрыть ими задний проход, и если клали яйца, то они, падая на дно, слипались и, прежде чем упасть, оставались некоторое время приклеенными к телу, так что часто некоторые самки бегали с двумя-тремя яйцами у заднего прохода. Когда же для того, чтобы сделать обстановку их жизни более подходящей к природе, он поместил в сосуд несколько растений, которые придавил камнем, то самки немедленно пользовались этим удобством, садились на камень, вытягивали морду над водой, приближались к растениям, обнюхивали их листья, ползли поперек, под растения, брали один лист между задними ногами, с минуту оставались в этом положении, а затем шли дальше и через несколько минут повторяли то же самое с другим листом. При ближайшем рассмотрении оказалось, что листья были загнуты и между обеими сторонами каждого такого завороченного листа помещено по одному яйцу, которое держалось на листе своей липкостью. То же самое было найдено и в том прудике, из которого были взяты тритоны.

Скажу, кстати, еще несколько слов о замечательной живучести тритонов. Не говоря уже о том, что их неоднократно находили совершенно замерзшими во льду и потом они, по оттаянии, совсем оживали, что их резали чуть не на куски и они все-таки продолжали жить — крайне интересен еще следующий случай, рассказанный Эрбером.

«Один обыкновенный уж,— говорит он,— сожрал у меня тритона и убежал. Месяц спустя в кухне сдвинули с места один ящик и при этом оторвали переднюю ногу тритону, вероятно изверженному ужом. Животное было совершенно сморщено. Я едва заметил в нем признаки жизни и положил его на цветочный горшок; когда же позже, поливая цветы, заметил его, то он уже настолько оправился, что попробовал ползти. Я опустил его в чистую воду и кормил дождевыми червями. Несколько дней спустя он был вполне бодр; через три недели на месте оторванной ноги выступил маленький бесформенный зачаток новой ноги, а через 4 месяца нога выросла.

С этого времени на тритона было обращено особенное внимание; он вскоре выучился, когда был голоден, подниматься по склянке, в которой я держал его, и брать пищу из рук. Склянка стояла между окнами. В одну позднюю осеннюю ночь сделалось очень холодно, так что вода, в которой находилось животное, замерзла и склянка лопнула. Тритон тоже замерз, но, так как я хотел посадить его в спирт, то поставил склянку в большой сосуд, а этот на горячую плиту, для того чтобы растопить лед, и позабыл о моем тритоне. Когда же я вспомнил о нем, то вода была уже очень горяча, однако теплота только оживила тритона, и он всеми силами старался вырваться из горячей ванны. Я пересадил его в свежую воду, после чего он прожил еще целый год».

Аксолот, амблистома. — Amblystoma mexicanum Hope

Иссиня-черная с белым, как бы от плесени, налетом водяная ящерица, родом из Мексики и озера Комо в Соединенных Штатах, лежащего на высоте с лишком 7000 футов над поверхностью моря.

Замечательна тем, что может размножаться не только во вполне развитом состоянии, но и в личиночном, и притом в последнем даже легче, чем в первом.

Ящерица эта носит двоякое название аксолота и амблистомы: аксолота в своем личиночном состоянии, в котором она долгое время в Европе и была только известна, и амблистомы во вполне развитом состоянии. Довести до последнего удалось ее лишь несколько лет тому назад, так что еще весьма недавно находились в сомнении, не два ли это отдельных животных?

В форме аксолота тело ее походит на обыкновенных тритонов, только рост ее значительно больше. Голова очень толстая, плоская, морда приплюснутая, рот широко разверзающийся. С каждой стороны головы находятся по три пучка мохнатых жабр, а вдоль всего тела (спины и хвоста) тянется прямой, полупрозрачный гребень. В форме же амблистомы она походит, скорее, на ящерицу.

В аквариумах аксолоты живут прекрасно, совсем не требуют никакого ухода и могут жить в порченой, почти совсем лишенной кислорода, воде. Словом, это животное ничем не заменимое для людей, которые, купив аквариум, не желают вовсе заботиться о нем, меняют в нем воду раз в месяц и кормят его обитателей, когда это им вздумается.

Своим образом жизни в аквариуме аксолоты напоминают многим тритонов, только последние, как мы видели, имеют привычку вылезать, в особенности ночью, из воды на грот, между тем как аксолот живет постоянно на дне и поднимается на поверхность лишь изредка, чтобы вдохнуть в себя немного атмосферного воздуха. Впрочем, в воздухе этом он не особенно нуждается, так как, будучи снабжен жабрами, может прекрасно довольствоваться одним кислородом, находящимся в воде. Аксолоты любят уединение, темные уголки и, забравшись в грот, выходят оттуда не ранее, чем когда почувствуют голод. К людям привыкают легко, но пищу из рук берут не всегда.

Единственным недостатком аксолотов служит их чрезмерная прожорливость: рыба с ними держи ухо востро, иначе как раз очутится в их желудке; в особенности они не дают спуску мелочи: карасикам, верховкам и т. п. Кроме того, они не брезгают также головастиками, тритонами и т. п., а в дни голода поедают даже друг друга или отъедают друг у друга хвосты, лапы, жабры и пр., которые, впрочем, не замедляют у них вырастать, так как аксолоты одарены такой же способностью воспроизводить утраченные члены, как и тритоны.

Лучшей пищей для аксолотов в неволе служит сырое мясо, нарезанное кусочками величиной с орешек. Мясо это они глотают с такой жадностью, что часто не в состоянии бывают поместить все проглоченное в глотке и изрыгают его обратно.

Самец от самки отличается сильной припухлостью (расширением) под хвостом, которая у самки совсем отсутствует.

Брачное состояние аксолота бывает ранней весной, в апреле или мае месяце. Растолстев, разбухнув от яиц, самка мечется в это время во все стороны и выказывает большое беспокойство, но в самцах не происходит ровно никакой перемены. Они даже не меняются и в самом цвете и только выпускают из себя какую-то беловатую, мутную слизь. Самка несет яйца не сразу, а в несколько приемов, по 20 и 30 штук за прием. Всех же яиц приносит до 500 штук. Яйца свои она прикрепляет выделяемой слизью к листьям растений или к скалам. (Вот почему в аквариумах, где хотят разводить этих животных, надо непременно, чтобы были и скалы, и растения.) Чтобы сохранить эти яйца, нужно тотчас же их вынуть, так как иначе жадные самцы набрасываются на них и немедленно пожирают.

Молодые личинки выходят из них дней через 15—20. Вышедшие снабжены жабрами, но не имеют ни передних, ни задних ног. Последние появляются у них довольно скоро, не дольше как через неделю или две, но передние вырастают редко раньше 3 или 4 месяцев. Цвет молодых аксолотиков светло-зеленый с черненькими пятнышками. Для быстрого роста личинки требуют обильного корма и в случае плохой пищи растут крайне медленно и даже совсем останавливаются в своем развитии.

Кроме весны аксолоты могут метать икру и во всякое время года: в июле, августе и даже среди зимы. Все зависит от ухода за ними, и говорят, что можно эту несвоевременную кладку вызвать даже искусственно, если только продержать месяца два производителей в плохих условиях в аквариуме без почвы, без зелени, а затем перенести в хорошо устроенный аквариум.

Разведение аксолотов так легко и просто, что каждый из любителей может сам испробовать его. Для этого стоит только достать оплодотворенной икры аксолотов, чтообыкновенно делают в апреле или мае месяце, когда животное это, как мы выше сказали, находится в брачном состоянии. Икра очень крупная, величиной почти с горошину, совершенно белая, прозрачная, как бы стеклянная; внутри ее виднеется маленький черный зародыш.

Достав этой икры, кладут ее на противни или другие какие-либо плоскодонные сосуды, наполненные водой, и меняют воду через каждые три-четыре дня (температура воды должна быть обыкновенная, комнатная). Сосуды эти прикрывают стеклом и в воду кладут ветви водяных растений, преимущественно элодеи. Затем икру время от времени рассматривают, и если какая-нибудь из икринок побелеет, то тотчас же удаляют, иначе она загниет и сообщит гниение свое всем остальным.

По прошествии недели в икринках начинают появляться полулунные зародыши, а через дней двадцать выходят из них и крошечные, величиной с горошину, аксолоты. Теперь вся трудность состоит в их прокормлении. Так как первое время аксолотики так малы, что есть мотыля еще не в состоянии, то их приходится питать мелкими ракообразными. Для этого лучше всего помещать их сначала прямо в прудовую воду с мелкими циклопами, а затем, так как по мере их вырастания требуется пища более питательная, помещать в воду, обильную дафниями. Этих ракообразных можно наливать им и прямо в противни.

Только что вышедших из икры аксолотиков надо кормить особенно осторожно, так как от жадности они часто наедаются до того, что животы их становятся надутыми, как подушки, и они от этого часто гибнут.

Так воспитывают аксолотиков еще целый месяц, в продолжение которого они достигают величины уже вершка и становятся способными есть мотыля. Затем рост их начинает подвигаться быстрее, и к следующей весне они достигают величины четырех вершков, а через два года и полного своего роста — 6 вершков. Но, достигнув полного роста, большая часть их продолжает оставаться в личиночном состоянии, так как ветвистые жабры не исчезают, и превращается в настоящих земных ящериц только лишь в редких случаях.

Превращение аксолота из личинки в земную ящерицу совершается также не сразу, но к новому своему положению аксолот приучается мало-помалу. Чувствуя приближение этой метаморфозы, он, до сих пор сидевший или ползавший по дну, начинает время от времени подниматься на поверхность, сначала изредка, а потом все чаще и чаще, высовывает по временам из воды голову, жадно вдыхает в себя воздух и затем, как бы надышавшись вдоволь, снова опускается на дно. Тем временем жабры его становятся все меньше и меньше и по прошествии нескольких недель совсем пропадают. Тогда он выходит из воды на сушу и превращается в земную ящерицу (рис. 6.5). С этой минуты аксолот в воду уже более не сходит. Таким образом, превращение это, как видите, требует обыкновенно довольно много времени, но, как оказывается, его можно значительно ускорить и вызвать искусственно, соблюдая лишь некоторые условия.

Еще профессору Вейсманну пришла мысль, нельзя ли превратить аксолота в амблистому, помещая его в такую обстановку, в которой бы затруднялось действие жабр и, наоборот, облегчалось действие легких, то есть приучая аксолота постепенно, начиная с малого возраста, к жизни на земле. С этой целью он приобрел у профессора Келликера 5 аксолотов, которые в том же году дали у него многочисленное потомство, от которого, однако, не получилось ни одной амблистомы, так как для этого требовался продолжительный и самый тщательный уход, чего профессор Вейсманн, по своим занятиям, доставить не мог. Но что не удалось Вейсманну, удалось вскоре известной фрейбургской наблюдательнице Марии де Шовен.

ѕЯ начала свои опыты,— пишет она,— с 5 оставшимися в живых, из 12 полученных мной, аксолотов. Аксолотам этим было не более недели. Опыты свои я начала 12 июня. Вследствие чрезвычайной нежности этих животных, качество и температура воды, равно как качество и количество даваемой им пищи, в особенности в первом возрасте, имеют такое громадное влияние, что почти нет возможности быть вполне осмотрительным в обращении с ними.

Животные были посажены в стеклянный, в 30 сантиметров в поперечнике, сосуд; температура воды тщательно измерялась, а пищей сначала служили дафнии, а потом и более крупные водяные животные. При таком уходе все 5 аксолотов жили прекрасно, так что уже в конце июня показались у самых рослых зачатки передних ног, а 9 июля появились и задние ноги. В конце ноября пришло мне на мысль, что так как аксолот, которого, краткости ради, я буду называть I, постоянно держался близ поверхности воды, то не настало ли настоящее время попробовать превратить его в сухопутную ящерицу. Вследствие этого в конце декабря я поместила I в гораздо больший и с плоским дном сосуд, который был так поставлен и настолько наполнен водой, что аксолот мог только в одном месте погружаться в воду, между тем как во всех других местах при ползании приходил более или менее в соприкосновение с воздухом.

Затем в следующие дни количество воды было мало-помалу уменьшено и в то же время показались уже на животном первые признаки изменения: жабры начали уменьшаться и животное начало выказывать стремление искать сухие места, а 4 декабря выползло окончательно на землю и укрылось во влажном мху, который я поместила на самом возвышенном месте сосуда — на песчаной площадке. Тут же последовала и первая перемена кожи. В продолжение четырех дней, начиная с 4 декабря, произошла поразительная перемена и во внешней форме I: жаберные пучки почти совсем сократились, гребень на спине исчез и бывший до тех пор широким хвост принял круглую, похожую на хвост земной саламандры форму; серо-бурый цвет тела превратился мало-помалу в черноватый, а изредка разбросанные и сначала очень слабо очерченные белые пятна начали выступать и сделались резче.

Когда 4 декабря аксолот выполз из воды, жаберные отверстия были еще открыты, но потом постепенно закрылись, а через какую-нибудь неделю совсем исчезли и даже заросли кожей.

Из остальных аксолотов в конце ноября казались такими же крепкими, как I, еще три аксолота, вследствие чего они были подвергнуты тем же условиям. II (будем обозначать их римскими цифрами последовательно по степени развития) превратился в одно и то же время и совершенно одинаково, как и I. Он имел также жаберные пучки, когда помещен был в неглубокую воду, и, преобразовавшись вполне через 4 дня, вышел на сушу; затем в продолжение 10 дней последовало зарастание жаберных отверстий и принятие окончательной формы земной саламандры.

В это последнее время животное хотя и ело, но с некоторым принуждением. У III и IV аксолотов превращения шли медленнее. Оба они не часто искали сухих мест и вообще не так долго оставались на воздухе, так что прошла уже большая часть января, прежде чем они переселились окончательно на сушу. Тем не менее засыхание жаберных пучков продолжалось у них не дольше, чем у I и II, равно как и первая линька кожи.

V выказывал еще большее уклонение от превращения, чем III и IV. Так как этот экземпляр казался вначале слабее, чем другие, то и запоздал в своем развитии. Он употребил 14 дней вместо четырех, чтобы подвинуть превращение свое до того времени, когда он должен покинуть воду. Особенный же интерес представляло в продолжение этого времени его состояние, ибо, при всей нежности и слабости, он был, понятное дело, гораздо чувствительнее ко всем внешним влияниям, нежели другие. Так, когда его помещали на долгое время на воздух, то он принимал светлую окраску.

Кроме того, он издавал из себя какой-то особенный запах, похожий на тот, который издают из себя саламандры, когда чем-нибудь испуганы и когда их чем-нибудь раздражают. Как только наступали эти явления, то его тотчас же помещали в более глубокую воду, он сейчас же погружался и мало-помалу приходил в себя, а жабры его начинали снова развиваться. Этот опыт был повторен неоднократно и каждый раз с одинаковым успехом, откуда можно заключить, что, при слишком энергичном принуждении и насильственном ускорении, процесс превращения может быть задержан и может последовать даже смерть.

Про V аксолота следует еще прибавить, что он покинул воду не после первой линьки кожи, как все остальные, а лишь после четвертой.

Все аксолоты эти живы до сих пор и значительно выросли. Самый большой достиг 15 сантиметров, а V только 12".

Таким образом оказывается, что правильно вышедший из яйца аксолот может быть превращен в амблистому при правильном раскармливаньи и помещении на 6 месяцев в такую мелкую воду, в которой бы он, по необходимости, должен был дышать воздухом. Насколько это верно, может легко испытать каждый из любителей сам.

По стопам М. де Шовен не замедлили последовать многие другие, причем некоторые даже, для ускорения процесса превращения, обрезали аксолотам жабры и держали их в сильно повышенной температуре, что, как говорят, в большинстве случаев имело весьма благоприятные последствия. Сам я этого не пробовал, но посоветовал бы заняться другим любителям.

Итак, вот каким образом достигли быстрого превращения аксолота в амблистому, но до размножения этой последней еще было далеко. Этого добились лишь гораздо позже профессор Ле-Вальян, а за ним и сейчас упомянутая М. де Шовен.

Уже в 1879 году, превратив несколько аксолотов в амблистом, старалась эта последняя размножить их, но прошло несколько лет, и хотя по временам у них появлялись слабые половые влечения, но не получалось никакого результата. Наконец, в феврале 1889 года, появилось у амблистом вдруг сильное половое стремление. Воспользовавшись этим временем, Мария де Шовен пересадила их в большой стеклянный сосуд, устроенный так, что амблистомы могли по своему желанию жить или на суше, или в воде, и покрыла дно его слоем песка, камней и растений, предполагая, что амблистомы будут нести свои яйца в одинаковых условиях, как и личинки их — аксолоты.

Амблистомы тотчас же переселились в воду и оставались в ней почти постоянно, но размножение наступило не ранее, как с наступлением постоянной теплой погоды. 9 июля утром животные были чрезвычайно раздражены, преследовали с яростью друг друга и пугались малейшего шума, а к полудню того же дня были выметаны самцами уже сперматофоры, которые, рассматриваемые в лупу, походили совсем на сперматофоры аксолотов и были так же, как и у этих последних, прикреплены к песку. Самки, со своей стороны, не замедлили выметать икру и прилепляли ее к камням, растениям, большей частью кучками и лишь изредка по одной икринке,— вообще поступали как и самки аксолотов. Число снесенных каждой самкой яичек заходило за многие сотни.

Яйца эти по форме и величине походили совершенно на яйца аксолотов и только существовало небольшое различие в окраске желтка, так как последний на своей темной стороне был немного светлее окрашен и усеян местами неправильными, светлыми пятнышками. То же самое можно было сказать и о зародышах амблистом, которые, как и вышедшие личинки, были немного светлее личинок аксолотов. Личинки эти были, конечно, такие же аксолоты. Через два дня, то есть 11 июля, икрометание было окончено, амблистомы вышли из воды и укрылись в мох.

С легкой руки М. де Шовен, такие превращения и размножение амблистом повторились уже не раз. И между прочим, получен был такой интересный вывод берлинскими рыборазводчиками Кюн и Матте на самой берлинской рыбоводной выставке в 1881 г. Вывод этот был особенно любопытен тем, что из выметанной здесь и помещенной частью в чанах на открытом воздухе, частью в аквариуме в комнате амблистомами икры получались аксолоты более светлых, нежели обыкновенный их цвет, оттенков, а один экземпляр, весьма бледной окраски, имел даже красиво отливающие перламутром пятна на хвосте, буро-красные жабры и светлые глаза. Кроме того, у многих и само тело было как-то раздуто наподобие телескопов. Превращение выведшихся из икры амблистом аксолотов в амблистомы совершалось гораздо быстрее, чем превращение выведшихся из икры аксолотов.

Все находящиеся теперь в Москве аксолоты произошли от одной пары, привезенной много лет тому назад из Парижа покойным профессором Бабухиным, которому удалось даже вывести от них особую альбиническую форму белых аксолотов. Теперь такие белые аксолоты с ярко-розовыми жабрами уже не редкость. Они так же легко плодятся, как и черные, причем в приплоде среди белых получается очень много черных.

Кроме того, весьма интересные в отношении изменения окраски аксолотов опыты произведены были еще проф. Семпером в Вюрцбурге. Когда он выращивал только что выведшихся из икры аксолотов в абсолютной темноте, то окраска у них получалась не бледная, но, наоборот, самая темная; то же самое получалось при воспитании их в красном свете; в желтом она была несколько бледнее, и бледнее всего при обыкновенном дневном освещении. Затем в белых сосудах, прикрытых белой бумагой, получалась она светлее, нежели в сосудах, не покрытых бумагой. Так что, по-видимому, на развитие окраски имеют влияние не столько химические лучи, сколько световые. Все опыты эти интересно бы повторить.

Кроме обыкновенного мексиканского аксолота за последние годы появились еще три вида североамериканских, которые, согласно своей окраске, носят название: мраморный (A. mavortium), пятнистый (A. punctatum) и полосатый (A. opacum). Все они легко размножаются и еще легче превращаются в амблистому.

Протей. — Proteus anguineus Laur

Житель подземных вод знаменитого Адельсбергского грота в Каринтии и некоторых других подземных пещер в Далмации,— протей принадлежит к числу тех замечательных земноводных, которые в одно и то же время дышат легкими и жабрами. С обеих сторон его шеи свешиваются по три красноватых, разветвленных жабры, не исчезающих, как у аксолота, при переходе из личиночного состояния, а сохраняющихся на всю жизнь. Тело его удлиненное, как у угря, с четырьмя маленькими ножками и приплюснутым хвостом. Голова маленькая, с крошечными, в виде двух черных точек, глазками, которые находятся под кожей и потому отличаются чрезвычайной слабостью зрения. Кожа телесно-розового цвета и притом так прозрачна, что под ней ясно можно различить печень и бьющееся сердце. Обыкновенно умеренный в своих движениях, протей минутами, однако, движется чрезвычайно быстро и скользит по воде, подобно угрю. Тогда жабры его надуваются и принимают ярко-кровавый цвет и все тело становится несколько темнее. Протей не может находиться постоянно в воде, но время от времени поднимает голову над водой и вдыхает в себя воздух. Впрочем, дыхание жабрами для него, по-видимому, существеннее дыхания легкими, так как хотя по временам ему необходимо вдохнуть в себя немного воздуха, но вне воды он совсем не может жить и быстро умирает.

В аквариуме живет отлично и требует только частой перемены воды, прохладного, тенистого места и особенно не терпит солнца, которое сильно влияет также на его окраску и из бледно-розоватого, каким он встречается в своей подземной родине, делает его, сообразно с силой освещения, темно-розовым, грязно-красным, серо-лиловым и даже иссиня-черным. Холод выносит легче, нежели теплоту, и если для его помещения нет иного места, кроме жилых, сильно отапливаемых комнат, то необходимо подливать время от времени холодной воды.

Кормить протеев советуют мелкими ракообразными, дафниями, которые, раздражая их своим постоянным движением, заставляют обратить на себя внимание. Помещением протею может служить всякий глубокий таз и всякая стеклянная банка, однако, согласно его образу жизни в природе, надо снабжать его гротом из камней или, что еще лучше, сталактитов. Последний должен сидеть по возможности глубоко в воде и иметь углубление, куда бы животное могло укрыться. Дно помещения должно быть покрыто крупным речным песком и мелкими камушками. Растений, конечно, не требуется, так как в темноте, необходимой для протея, они расти не могут.

Что касается до размножения протея, то относительно этого вопроса находились весьма долгое время в потемках и только лишь несколько лет тому назад он был разрешен.

Оказалось очень любопытное обстоятельство, что протей при температуре ниже +15 °C производит на свет живых детенышей, а при более высокой — откладывает яйца.

Вот почему на месте его родины в Адельсбергском гроте, где температура всегда ниже +15 °C, оно является живородящим, а при опытах его разведения в аквариуме, как результат отклонения от нормальных условий, откладывает яйца.

Количество откладываемых им здесь яиц бывает от 49 до 60. Каждое такое яйцо имеет 10 мм в поперечнике, причем собственно на яйцо приходится лишь 8 мм, а 2 мм на долю обволакивающего его студенистого вещества. Масса эта клейкая—служит для прикрепления яиц к камням и растениям.

Выходящие из яиц мальки протея имеют 9—11 мм длины и снабжены хвостом, но без ног.

При опытах д-ра Каммерера, которому, главным образом, принадлежат эти наблюдения, вышедшие из яиц протеи не жили, так что являются как бы недоносками.

При рождении живых детенышей самка мечет только двух, остальные же находящиеся в ней яйца, из которых должны бы были, по-видимому, появиться также детеныши, расплываются в желтую жидкую кашицу, которая служит двум родившимся первоначальной пищей.

Родившиеся протеи еще не вполне развившиеся животные, а личинки.

Рост их 9—12 миллиметров, а вес 8—10 граммов. Они имеют ясно заметные черные глазные точки и передние ноги о трех, а задние—о двух пальцах.

Когда д-р Каммерер подверг такую личинку действию более сильного света, то глаз ее начал расти, хрусталик увеличиваться, внезапно развилось отсутствующее у взрослого протея стекловидное тельце, сетчатая оболочка подверглась полному преобразованию, а покрывающая глаз кожа сделалась совсем прозрачной, как бы стеклянной, так что глаз стал обладать некоторой зрительной способностью.

Что касается до окраски тела протеев, то развивающиеся в темноте получают телесную, а развивающиеся на свете — коричневатую или иссиня-черноватую.

Лучшей пищей, по наблюдениям Каммерера, как взрослым, так и подрастающим протеям служат трубочники (Tubifex), которых легко достать в илистых заводях. Трубочников надо просто бросать в помещение протеев, а они сами уже потом их находят.

Наиболее подходящей для них температурой служит температура +12—15° по С, но отнюдь не выше.

К свету они относятся безразлично, но вспышка электрической лампы может им служить сигналом, иначе указанием времени кормления. И если производить ее каждый раз в момент кормления, то протеи, почувствовав ее, сейчас же будут приниматься за искание корма.

Особенно сильного продувания воды воздухом протеи не требуют, но не выносят глубины воды более 8 вершков, а равно и какой-либо химической примеси к воде.

Самец отличается от самки хвостом, который у самца во всех частях равный, а у самки к концу ниже.

Пятнистая саламандра. — Salamandra maculosa Laur

Очень красивая, черная с желтыми пятнами ящерица, родина которой горы Гарц и многие горные местности Германии и Австрии.

Ящерица эта любит места тенистые и влажные и не выносит солнца, от лучей которого влага ее тела столь сильно испаряется, что она худеет и даже может околеть. Вся кожа ее покрыта мелкими железками, выделяющими, когда животное раздражено, белую мутноватую жидкость, имеющую приятный мускусный запах. Жидкость эту выделяет она, впрочем, изредка и тогда, если ее взять как-нибудь неловко в руки; если же ей сдавить затылок, то сок этот, по словам Брема, брызжет на целый фут. Выделение это, по мнению некоторых любителей, чрезвычайно вредно для рыб, и один из них сообщает следующее:

«Поздней осенью нынешнего года прислана была сюда (в Зондергаузен) коллекция прелестнейших пятнистых саламандр. Три из них получил я, а две были отданы одному знакомому мне семейству и посажены, по моему совету, в качестве мирных наблюдателей, на грот небольшого аквариума. Это было вечером, а на следующий же день утром обитатели аквариума, четыре совершенно крепких золотых рыбки, выказывали уже все признаки отравления. С ужаснейшей быстротой носились они по аквариуму, корчились, ложились то на бок, то на спину, кружились на одном месте и т. п. Жаль было смотреть на несчастных животных, как они мучились.

Причиной оказалось следующее. Одна из саламандр была найдена в воде мертвой и покрытой слоем белой пены, которая, выделяясь в виде сока во время предсмертной агонии, по всей вероятности, и отравила воду аквариума.

Моей ближайшей заботой было помочь как-нибудь несчастным, чего я и достиг перемещением рыб в свежую, холодную воду, в которой было разведено некоторое количество соли. От этого средства рыбки вскоре совсем поправились и здравствуют и поныне».

Пятнистая саламандра мечет живых детенышей и, что особенно странно, будучи сама животным наземным, требует для этого непременно холодной и свежей воды, так как без последней новорожденные не могут жить и бывали случаи, что самка, начавшая метать, прекращала этот акт вследствие того только, что вода была недостаточно свежа. Когда же воду переменяли, иногда даже по прошествии нескольких дней или даже недель, то прерванный акт немедленно продолжался. Так, доктор Кнауер рассказывает, что у него в террариуме была самка, которая, вследствие вышеописанной причины, четыре раза прекращала метание детей. В первый раз выметала двух, затем два дня спустя еще одного, затем три недели спустя — 32-х, и еще три недели спустя — двенадцать. Любопытно знать: такое задерживание метания не может ли служить некоторым объяснением другого встречающегося только у этой саламандры явления, которое ученые назвали партеногенезисом. Явление это заключается в том, что самка этой саламандры иногда после двух-трех, а иногда даже и пяти лет одиночного заключения ни с того, ни с сего вдруг мечет детенышей. Будь случаи эти редки, можно бы смотреть на них как на исключение, как на случайное стечение обстоятельств, но, напротив того, они чрезвычайно многочисленны, и не далее как несколько лет тому назад подобная саламандра принесла двадцать детенышей после трехлетнего пребывания в террариуме без самца; затем подобное же случилось еще у одного любителя разного рода земноводных, и, наконец, то же самое не раз случалось у профессора Бабухина. А потому нельзя ли это объяснить сохранением оплодотворенных зародышей в теле самки вследствие ненахождения ею удобных условий для произведения их на свет и тем более, что, насколько мне известно, с самками, выведенными в террариуме и, следовательно, все время жившими без самцов, никогда ничего подобного не случалось.

Вполне развившиеся саламандры в аквариуме живут только на гроте и, исключая время метания детей, никогда в воду не сходят, а только что родившиеся саламандры, снабженные жабрами, как и личинки тритонов, наоборот, живут в воде постоянно до своего полного превращения, которое длится у них около 72 дней. Держать, однако, личинок этих следует в неглубокой воде, вершка 2 глубины, не более, и насыпать на дно так песок, чтобы у одного конца была глубина больше, а у другого меньше.

Родившиеся саламандры имеют зеленовато-маслянистый цвет и начинают покрываться пятнами не ранее 60-го дня.

Молодых лучше всего кормить мелкими ракообразными, а затем муравьиными яйцами. К пище саламандры не жадны, питаются мотылем и мучным червем. Но когда голодны, случается, пожирают, как и тритоны, себе подобных. В случае утраты какой-нибудь части тела в скором времени ее восстанавливают и даже все израненные продолжают долго существовать.

Д-р Каммерер произвел ряд очень интересных опытов над изменением окраски саламандры в зависимости от окружавшей ее обстановки.

Обычная ее окраска, как мы знаем, состоит из золотисто-желтых пятен, разбросанных по черному фону. И вот, когда Каммерер помещал таких саламандр на чисто-желтую глину, то в окраске их увеличивалось количество желтого цвета, а когда держал их на черной земле, то они становились более черными.

На изменение это оказывала влияние и большая степень влажности, причем изменение это передавалось и потомству. У содержавшихся на желтой глине самочек получалось потомство с более желтой окраской, а у живших на черной земле — более черное. Изменение это зависело главным образом от зрения, так как слепая саламандра сохраняла обычную окраску, несмотря ни на какой грунт.