Азия без покрывала (Ильф)
| Азия без покрывала |
| Опубл.: 1925. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. — М.: Гослитиздат, 1961. — С. 34-39; 715 (Л. Яновская, Примечания). — 300000 экз. • Единственная прижизненная публикация: «Гудок», 1925, № 161, 17 июля. Подпись: Ильф. |
Тяжелой, гробовой плитой лег ислам на прекрасные народы Азии.
Как солнце и луна, жизнь мусульманина сопровождает коран, сборник откровений Магомета, и шариат, указывающий, как поступать во всех случаях жизни.
Уклонение от шариата есть кюфр, неверие.
Каждый уклоняющийся сейчас же после смерти будет взят в огненный адов переплет.
Ничего не нужно знать и не к чему стремиться. Шариат предусмотрел все, включая способы обработки полей, покрой халата и форму лепешек.
Он убил в мусульманах любознательность, остановил их развитие и создал две страшные язвы: затворничество женщин и многоженство.
Без покрывала, чачвана, ходят только древнейшие из старушек и девочки.
Девочка иногда продана уже с младенчества и знает, что у нее есть муж, в рассрочку уплачивающий отцу калым, цену жены.
Мухадам Сали-Хаджаева жила, как все, и даже хуже всех. Отец и мать ее умерли.
Мухадам осталась одна в отстоящем за пятнадцать верст от Самарканда кишлаке Каш-Хауз, и какая-то старуха из кишлака взяла ее к себе на воспитание.
Воспитывать молодую узбечку недолго и несложно.
До и после замужества она остается невеждой. Образование женщины дальше уменья печь нан, хлеб, и тканья маты, грубой и простой платяной ткани — не распространяется. Она низшее существо, и науки не для нее.
Девочка прислуживала старухе и росла.
Ее черная широкая бровь, милое лицо и персидские глаза возбудили в старухе жадность.
— Мухадам можно выдать замуж! Она стоит много баранов!
Девочка отказывалась, плакала и вспоминала отца.
— Ты у меня и дочь и сын! — говорил отец. — Ты всегда будешь со мной и замуж не пойдешь!
Но старуха думала только о богатстве, которое можно получить за девочку. Тогда Мухадам — розовый, черноволосый ребенок — решила умереть.
У торговца галантереей на кишлачном базаре она купила ртуть и влила себе в ухо.
Голова сразу наполнилась необыкновенным шумом. Густая боль засела в черепе. Кругом все смолкло.
Это ей только казалось. По-прежнему скрипели арбы, шумела падающая вода и кричал разгневанный вечной работой ишак.
Мухадам всего этого не слышала от шума в ушах. Вечером она легла спать, зная, что больше не встанет.
Однако утром она проснулась живой и здоровой. Во время сна ртуть вылилась из уха на постель.
Старуха снова заговорила о женихе.
Мухадам хотела броситься в хауз, но стало уже поздно. За ней следили: калым не должен был утонуть.
В кишлаке был клуб, но пойти туда оказалось невозможным, старуха не спала дни и ночи, все следила.
Мухадам терпеливо ждала, и в один из дней ей удалось выбежать из дому.
Чем может кишлачный клуб, настоящий советский клуб, без денег и даже без скамеек, помочь глазастой девочке, которая решила жить иначе, чем живут женщины ее племени?
— Мухадам, иди в Самарканд, — сказали ей в клубе. — Там есть женские курсы.
И Мухадам, мужественное дитя, пошла пешком по дымящейся дороге в Самарканд.
Всю дорогу она плакала и спрашивала, где женские курсы.
Вечером, когда сгоревшее солнце свалилось в пески, Мухадам прошла затихающий базар, много замощенных кирпичом тротуаров и вошла в белый, одноэтажный дом, занимающий угол Ленинской и Катта-Курганской улиц.
В этом доме помещается одна из любопытнейших школ в мире. Это — центральные узбекские курсы ликвидации неграмотности при Наркомпросе Узбекистана.
Все ученицы этой школы, рассчитанной на то, чтобы в девять месяцев сделать из них учительниц по ликбезу, пришли сюда из кишлаков, и биография каждой из них не легче биографии Мухадам, теперь прилежнейшей ученицы.
Покрывала Мухадам уже не носит, и можно увидеть ее чудесные глаза, еще красные от плача на самаркандской дороге.
Но среди женщин, пришедших сюда из Ферганы, Хорезма, Кашка-Дарьи и долины Зеравшана, чтобы научиться жить по-советски, самой удивительной представляется жизнь Майрам Шарифовой, или, как зовут ее в школе, «русской Маруси».
Маруся, русская девушка, жила в девятнадцатом году в Оренбурге и, спасаясь от голодной смерти, вышла замуж за таджика Шарифова.
Венчаться пришлось по мусульманскому обычаю. Это не показалось страшным.
Мулла преподал Марусе необходимое наставление, на полу разостлали дастархан — цветную скатерть, заставленную угощеньем, пришли гости.
Потом мулла развернул коран над чашкой чистой воды, прочел что-то непонятное, задал полагающиеся вопросы, подул на воду, и венчание кончилось. Гости съели плов и ушли.
В Оренбурге Маруся прожила с мужем два года. Жила, как жила прежде, то есть была совершенно свободна, имела знакомых, бегала с открытым лицом на базар за продуктами, изредка ходила даже в кинематограф.
В двадцать первом году решено было поехать в Ташкент, к родителям мужа.
Их встретили очень ласково, но уже вечером муж завел длинный, путаный разговор, из которого Маруся поняла одно:
— Родители требуют надеть покрывало.
— Я этим ситом из конского хвоста лица не закрою!
— Не надо раздражать отца. Мы не на всю жизнь сюда приехали. Надень чачван. Через два месяца мы уедем в Россию. Будешь ходить как прежде!
Маруся была ошеломлена, но в чужом городе уйти не к кому.
— Потом, только на два месяца!
Она согласилась. Ее нарядили в длинное платье и пестрые шаровары до щиколоток, расплели косу на множество косичек, подарили чачван и серую паранджу.
Двухмесячный срок оказался басней. Даже через пять месяцев они никуда не уехали. За это время Марусю (теперь ее уже не звали иначе, как Майрам) энергично мусульманизировали.
Ее обучали языку и обрядам. А когда она упрямилась, приходил муж и заводил свою шарманку:
— Не раздражай отца! Мы скоро уедем!
В это время Марусю уже нельзя было отличить от настоящей мусульманки. Она научилась скромно и медленно, прижимаясь к глиняным заборам, ходить по улице, дома приготовляла нитки, красила их, ткала мату и, по обычаю, ни одно дело не начинала, не сказав вполголоса:
— Бисм-илля ар-рахман ар-раим! (Во имя бога милостивого, милосердного).
Каждый день Маруся ждала и требовала отъезда. Но на шестой месяц ее жизни в Шайхантур пришло самое худшее.
Муж заявил, что ему надо жениться второй раз.
В четырнадцатом году, когда его, как таджика, взяли на военную, окопную работу, он в городе Ура-Тюбе оставил невесту. Она ждала его семь лет.
— Я должен жениться, чтоб не опозорить семьи. Я этого не хочу, я уеду в Россию. Но это будет позор.
Все семь лет старый Шарифов по три раза в год нагружал на арбу пудовый котел горячего плову, двести пятьдесят лепешек в корзинах и голову сахара. Яства покрывались куском шелка на два платья, и арба торжественно, чтобы все видели, отвозила подарки родителям невесты.
Теперь старик пришел к Марусе-Майрам и стал просить ее не мешать мужу жениться вторично.
И, как эта ни странно, Маруся согласилась. Ей стало жалко семь лет ждавшей невесты.
— Может быть, она его видела в лицо и любит. Делайте как хотите. Но я в Ура-Тюбе не поеду. Пусть она приедет в Ташкент и здесь живет.
Но Маруся-Майрам, сама того не замечая, уже катилась вниз и на все соглашалась.
Когда муж женился и вторая жена отказалась ехать в Ташкент, Маруся не нашла в себе силы возражать и поехала в Ура-Тюбе.
Хайронисо, вторая жена, встретила ее словами:
— Это наша судьба. Примиримся с нашим положением.
Четыре года обе женщины жили как сестры, но жизнь в затворничестве стала Марусе невмоготу.
Она узнала, что брат ее служит красноармейцем в Полторацке, и написала ему. Брат примчался и, увидев сестру, был потрясен.
Перед ним была мусульманка — женщина, полузабывшая русский язык.
Он уговорил сестру пойти в женотдел. С этого началась обратная дорога Маруси в мир живых людей.
Муж разрешил ей ходить в школу ликбеза, но умолял чадры не снимать. Она ходила туда под покрывалом с мальчиком-провожатым и окончила ее в два месяца.
Женотдел несколько раз посылал ее заседательницей в народный суд.
На собрания родители мужа ходить ей не позволяли. Тайно от всех Майрам подала заявление о приеме ее в партию.
На заседании восьмого марта двадцать пятого года, в международный день работницы, на первом вообще собрании, в котором она была, женотдел передал ее в партию, и впервые за шесть лет Маруся открыла лицо, чтобы большими глазами посмотреть на новый мир.
Дома все пришло в смятенье. Отец мужа ушел из дому. Его братья вопили о позоре. Сам он молчал. С семьей пришлось порвать навсегда.
Теперь Маруся в самаркандской школе. Она узнала всю тяжесть [жизни] мусульманки и, когда кончит школу, пойдет работать в кишлак, чтобы освободить порабощенную женщину.