Агитатор (Блэк)/ДО

Агитатор
авторъ Клементина Блэк, пер. Ф. Волховского

Оригинал: англ. An Agitator, опубл.: 1894. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Современникъ», кн. X—XII, 1911.

АГИТАТОРЪ,

РОМАНЪ. Клементины Блэкъ*). Переводъ съ англійскаго Ф. Волховскаго.

• ) Миссъ Клементина Блэкъ представляетъ болѣе, чѣмъ замѣтную фигуру въ англійской общественной жизни, хотя личная ея біографія крайне несложна. Въ письмѣ къ переводчику настоящей повѣсти миссъ Блэкъ выражается такъ: «жизнь моя очень похожа на жизнь пчелы въ ульѣ, а у пчелъ едва ли можетъ быть богатый матеріалъ для біографіи». Дѣйствительно, весь сознательный періодъ этой жизни проходилъ и проходитъ либо въ трудѣ, либо въ заботахъ объ интересахъ труда и трудящихся. Миссъ Блэкъ стала секретаремъ женской Трэдъ-Юніонской Лиги (Women’s Trade Union League) еще въ то время, когда эта организація называлась Women’s Protective and Provideat League. Затѣмъ безплатно выполняла секретарскія обязанности въ женской Трэдъ-Юніонской Ассоціаціи (Women’s Trad Union Association), которая лѣтъ 15 тому назадъ развилась въ Women’s Industrial Councile (женскій Промышленный Совѣтъ) — общество, посвященное женскимъ интересамъ въ промышленности. Она же была въ числѣ основателей Anti Adweating League (Лига Противодѣйствія Эксплоатаціи), цѣлью которой было — установить законодательнымъ путемъ минимальную заработную плату. Это и удалось посредствомъ проведенія въ парламентъ закона, извѣстнаго подъ именемъ Trades Boards Act. Миссъ Блэкъ принимаетъ давно дѣятельное участіе въ движеніи въ пользу признанія за женщинами избирательныхъ правъ и состоитъ тленомъ исполнительнаго комитета наиболѣе старой и сильной изъ суффражстскихъ обществъ — The London Society for Women’s suffrage. Въ предѣлахъ дѣятельности этихъ обществъ и внѣ ея миссъ Блэкъ устраивала клубы для фабричныхъ дѣвушекъ, гдѣ онѣ могли бы найти осмысленное развлеченіе и отдыхъ отъ тяжкаго труда, старалась поднять ихъ развитіе, добиться лучшей заработной платы, пробудить въ обезпеченной публикѣ чувство долга по отношенію къ трудящимся, наконецъ, — домогалась законодательныхъ правъ для женщинъ, будучи убѣждена, что положеніе работницъ сможетъ радикально улучшиться лишь тогда, когда женщины сами будутъ, до извѣстной степени, контролировать и создавать законодательство.

Одновременно съ этимъ миссъ Блэкъ работала перомъ. Она написала шесть повѣстей, изъ которыхъ «Агитаторъ» представляетъ наибольшій интересъ для русскаго читателя, много короткихъ разсказовъ и журнальныхъ статей и, наконецъ, двѣ серьезныя книги: Sweated Indunstry and Minimum Wage («Эксплоатація въ Промышленности и Минимальная Заработная плата») и — въ сотрудничествѣ съ лэди Мейеръ — «Makers of our Clothes» («Производители нашей одежды»), сочиненіе, излагающее результаты изслѣдованія условій труда въ этой области въ Лондонѣ. На-дняхъ должна выйти новая книга миссъ Блэкъ: исторія той замѣчательно музыкальной семьи Базскихъ (of Both) старожиловъ, изъ которой вышла первая жена Шеридана. Примѣч. перевод.

I.

Шла шестая недѣля стачки, — стачки, которая разсматривалась Медфордомъ, маленькимъ, безжизненнымъ городкомъ, какъ главное событіе XIX столѣтія. Депутація забастовщиковъ только что отправилась въ контору акціонерной компаніи, на которую они работали. Въ это время секретарь и предсѣдатель мѣстнаго рабочаго союза сидѣли въ большой комнатѣ гостиницы «Зеленаго Дракона», выдавая стачечникамъ еженедѣльное пособіе.

Столъ, за которымъ производилась выдача, стоялъ въ дальнемъ концѣ комнаты; за нимъ сидѣли выборные Союза, а рядомъ, надъ спискомъ забастовщиковъ, добровольная ихъ помощница, Ричардъ Гаррисъ, президентъ Союза, былъ плотный, загорѣлый и, повидимому, способный, рабочій, лѣтъ 42—43-хъ. Опытный наблюдатель легко узналъ бы въ немъ механика по профессіи. Кристаферъ Брандъ, секретарь, былъ моложе, тоньше, выше, и его волосы, какъ и глаза, были значительно темнѣе. Его худощавое лицо съ правильными чертами было однимъ изъ тѣхъ, которыя можно встрѣтить всюду среди англичанъ, начиная палатой лордовъ и кончая тюрьмой. Долгая привычка къ самообладанію сдѣлала это лицо непроницаемымъ, а обычное настроеніе придало ему оттѣнокъ грусти и нѣкотораго презрѣнія. Добровольнымъ помощникомъ и лицомъ, наиболѣе молодымъ изъ трехъ, была дама, миссисъ Оливеръ Пэламъ, жена викарнаго священника въ Мёдфордѣ.

Къ столу подошелъ подростокъ. За нимъ оставался въ комнатѣ только одинъ кандидатъ на полученіе пособія, — женщина, хотя на столѣ еще лежало для выдачи 7 или 8 кучекъ монетъ.

Брандъ пробѣжалъ взглядомъ по пустымъ скамьямъ и съ усталымъ видомъ взялъ изъ рукъ подростка карточку, удостовѣрявшую его принадлежность къ Союзу.

— "Джимъ Браунъ, № 128, миссисъ Пэламъ. Распишитесь, Джимъ, и Гаррисъ вручитъ вамъ ваши деньги.

Къ столу пододвинулась женщина; она была возбуждена и чуть-чуть вздрагивала; въ ея лицѣ незамѣтно было того выраженія тупой увѣренности, какая отмѣчаетъ человѣка, привыкшаго получать опредѣленный гонораръ.

— Вы отъ кого? — спросилъ Брандъ.

— Майкъ Дуланъ, сэръ. Онъ дома, боленъ.

Гаррисъ быстро поднялъ голову.

— Эге, миссисъ, — сказалъ онъ. — Нѣтъ, это, знаете… это не того; не выгоритъ ваше дѣло. Майкъ вѣдь работалъ 2 дня на этой недѣлѣ. У него изъ-за этого даже вышло кое-что съ Джекомъ Смитомъ въ среду вечеромъ, — вотъ тутъ, передъ гостиницей. Если онъ теперь дома, боленъ, такъ онъ боленъ тѣмъ фонаремъ, который ему подъ глазомъ поставилъ Джекъ; вотъ онъ чѣмъ боленъ. Такъ ему и надо! Нѣтъ, миссисъ, жулью мы не платимъ.

— Такъ вѣдь что же изъ того, что онъ работалъ, — сказала миссисъ Дуланъ, значительно возвышая голосъ и торопясь, — поработалъ и опять ушелъ. Что же дѣлать человѣку, если хозяинъ требуетъ квартирныхъ денегъ, а ребятенки плачутъ, хлѣба просятъ? Вѣдь онъ же опять ушелъ! А эта животина, Смитъ, еще къ тому же побилъ его! И вотъ теперь ему не даютъ пособія, а вѣдь онъ свой взносъ въ Союзъ дѣлалъ правильно.

— Ну, я этого ничего не знаю, — отвѣтилъ Брандъ. — Покажите мнѣ его карту. Ну, вотъ, я такъ и думалъ, за нимъ недоимка въ 6 недѣль, еще до начала стачки. Мнѣ очень васъ жаль, миссисъ Дуланъ, но мы не можемъ выдавать пособіе человѣку, который работалъ, какъ штрейкбрехеръ. И вы сами знаете, что и работу-то онъ оставилъ не до собственной охотѣ.

— Причина въ томъ, что онъ явился работать на подъемной машинѣ пьяный, и Сампсонъ поймалъ его на этомъ. Миссисъ Пэламъ, вычеркните его имя.

Миссисъ Дуланъ, поднявъ голосъ еще на одну октаву, объявила, что это стыдъ и обманъ — выбрасывать порядочныхъ людей съ работы, а потомъ не давать имъ ни копѣйки; что давно пора этотъ рабочій Союзъ вывести на чистую воду; что вожаки, небось, сами получаютъ хорошее жалованье, а что если рабочіе помираютъ съ голоду, то это не ихъ печаль! Въ заключеніе, она разорвала союзную карточку въ мелкіе куски и бросила въ сидѣвшихъ за столомъ, посылая проклятія тому дню, когда ея Майкъ впервые увидѣлъ эту карточку. Затѣмъ, къ удивленію и немалому облегченію трехъ казначеевъ, миссисъ Дуланъ удалилась.

— Слѣдующій. Пожалуйте, — сказалъ Брандъ, и, когда «слѣдующій» подошелъ, онъ прибавилъ для свѣдѣнія миссисъ Пэламъ: — Бобъ Шарманъ.

— Номеръ 35-й, сударыня, — заявилъ Шарманъ. — Онъ дѣловито и сравнительно быстро подписался, говоря въ то же время: — плохой народъ, эти Дуданы. Онъ пропилъ еще въ субботу, что заработалъ на прошлой недѣлѣ, и хвастался, что пойдетъ опять на фабрику въ понедѣльникъ. Сломалъ бы себѣ шею на этой подъемной машинѣ, — въ самый бы разъ!

— Того же и я желаю, Бобъ, — сказалъ Гаррисъ, — но бѣда въ томъ, что мошенники никогда не ломаютъ себѣ шею. Вотъ десять монетъ. Сосчитайте хорошенько, чтобы не говорить потомъ, что я надулъ васъ.

Шарманъ все еще стоялъ, взвѣшивая деньги въ рукѣ.

— Ну, какъ, ваша милость, какъ смекаете? — спросилъ онъ таинственно, — подвигается дѣло-то?

— Ничего не знаю, Шарманъ, — отвѣчалъ Брандъ. — Депутація совѣщается съ директорами вотъ уже часа полтора. Похоже на то, что согласятся на чемъ-нибудь.

— Я не изъ тѣхъ, что каркаютъ, — снова началъ Шарманъ. — Я буду бастовать, пока хоть одинъ человѣкъ бастуетъ со мною. Но, знаете, народъ, бастуя, недѣлю за недѣлей, теряетъ духъ, тогда какъ компанія прихватываетъ штрейкбрехеровъ — нынче одного, завтра пару. Вѣдь ужъ до тридцати человѣкъ набралось этого жулья… Помяните мое слово, что въ понедѣльникъ немало нашихъ ребятъ станутъ на работу. Слабый народъ, надо прямо сказать. Моя такая думка, Китъ^[1]: мирись, пока есть на чемъ мириться! — Затѣмъ онъ оглядѣлъ лежавшія въ его рукѣ деньги и заявилъ весело: — десять монетъ, другъ милый; вѣрно! — вышелъ.

— Сколько еще, Дикъ? — спросилъ Брандъ. — Теперь, когда всѣ посторонніе ушли, голосъ его звучалъ крайнимъ утомленіемъ,

— Разъ, два, три… шестеро, — отвѣтилъ Гаррисъ.

— Неужели же это обозначаетъ шесть новыхъ штрейкбрехеровъ?

— Нѣтъ. Опоздали, только и всего. О, Господи, скорѣй бы ужъ возвратилась эта депутація. А вотъ и «Медфордскій Экспрессъ» опять; чортъ бы его побралъ!

Въ комнату вошелъ весьма юный и весьма «рѣзвый» представитель гласности.

— Мое почтеніе, мистеръ Брандъ, — защебеталъ онъ; — есть новости?

— Никакихъ, — отвѣчалъ секретарь, снова принимая свой оффиціально-деревянный видъ. — Сейчасъ съ директорами совѣщается депутація. По всей вѣроятности, сможемъ сообщить вамъ результаты переговоровъ послѣ нашего собственнаго совѣщанія.

— А когда вы сами соберетесь?

— Это будетъ зависѣть отъ того, когда возвратится депутація.

— А какія поставлены условія? Не могли ли бы вы дать мнѣ понятіе о томъ, на какихъ вѣроятныхъ условіяхъ сойдутся стороны?

— Ни-ни-ни, Джексонъ! — возразилъ Брандъ, чуть-чуть улыбаясь. — Загляните снова, попозже.

— Благодарю васъ. Мое почтеніе, мистеръ Брандъ! — и жизнерадостный Джэксонъ перешелъ на другую сторону стола.

— Денежки притекаютъ, какъ слѣдуетъ, мистеръ Гаррисъ?

— Мы удовлетворили всѣхъ, кого слѣдовало, въ зарядномъ ящикѣ есть еще зарядъ-другой.

— Благодарю васъ. Мое почтеніе, мистеръ Гаррисъ, — и юный джентльмэнъ испарился.

Брандъ вытянулъ ноги, засунулъ руки глубоко въ карманы пиджака, откинулся на спинку стула и закрылъ глаза.

— Мистеръ Гаррисъ, — обратилась миссисъ Пэламъ къ предсѣдателю; — вы оба что-нибудь ѣли нынче?

Гаррисъ отвѣчалъ, что часа въ два онъ подкрѣпился «чуточку»: его жена принесла ему кое-что изъ дому; но когда ѣлъ въ послѣдній разъ Китъ, онъ не могъ сказать.

— Такъ я пойду, спрошу чаю, — сказала миссисъ Пеламъ и съ тѣмъ вышла.

— Что, Китъ. — укатали Сивку крутыя горки? — спросилъ Гаррисъ ласково товарища.

— Нѣтъ, не то, — отвѣчалъ Брандъ, не двигаясь. — Все это наша война; невозможно выиграть битву, командуя трусливой арміей. Правду говоритъ Бобъ: слабый народъ.

— Чего же можно ждать отъ толпы чернорабочихъ въ такомъ слѣпомъ мѣстѣ, какъ Медфордъ? И все же есть между ними настоящіе люди.

— Есть кое-кто, — согласился Брандъ.

— Какого рода предложеній ожидаешь ты отъ директоровъ, а? — снова началъ Гаррисъ.

— Пирожка съ начинкой изъ смиренства.

— И что же, ты съѣшь его?

Брандъ отрицательно покачалъ головой.

— А ребята скушаютъ.

— Скушаютъ, — подтвердилъ Брандъ. Наступило молчаніе. Черезъ минуту онъ снова заговорилъ. "Вся эта исторія повѣситъ на меня суму; это вѣрно. То-есть не сейчасъ, а современемъ; ужъ они найдутъ случай; ребята по такому случаю не забастуютъ снова, хотя бы я и поросилъ ихъ о томъ; а я и просить-то не стану. Я это дѣло покончу заранѣе; самъ уйду.

— Въ Лондонъ?

— Въ Лондонъ. Я бы ужъ давно ушелъ, если бы не Союзъ. Совѣсть не позволяла оставить ихъ раньше, чѣмъ они привыкли вести союзныя дѣла сами. Ничто не привязываетъ меня къ мѣсту.

Въ комнату возвратилась миссисъ Пэламъ, неся на подносѣ чай и хлѣбъ съ масломъ. Она налила чашку, прибавила молока и сахару и съ видомъ веселымъ, но не допускающимъ возраженій приказала Бранду выпить. Онъ взялъ чашку съ благодарнымъ выраженіемъ лица и протянулъ руку за хлѣбомъ; но миссисъ Пэламъ остановила его, напомнивъ, что онъ считалъ мѣдяки. Брандъ послушно всталъ и пошелъ вымыть руки. Гаррису, который не возился съ мѣдью, позволено было ѣсть безъ предварительныхъ приготовленій.

— А вѣдь онъ глядитъ больнымъ; что скажете, миссисъ Пэламъ?

— Да, — согласилась та.

— Не знаю, удалось ли ему проспать путемъ двѣ ночи съ тѣхъ поръ, какъ началась эта забастовка. Какъ это неловко, что некому за нимъ приглядѣть. Рабочій человѣкъ безъ жены, что безъ рукъ.

— Я никогда ее не видала, — сказала миссисъ Пэламъ. — Она умерла какъ разъ передъ тѣмъ, какъ намъ здѣсь поселиться.

— О, это было милое существо — Молли, — замѣтилъ Гаррисъ со вздохомъ; — а въ Китѣ души не чаяла. Но у нея никогда не было настоящаго здоровья, а заботы и тревога доканали ее.

— Вы не хотите сказать, что онъ былъ къ ней недостаточно вниматедемъ и добръ?

— Еще какъ добръ и внимателенъ! — насколько онъ умѣетъ быть внимательнымъ. Но вѣдь онъ трудный человѣкъ, Китъ-то; даже и товарищъ по мастерской отъ него устанетъ. Никогда вѣдь не знаешь напередъ, какъ онъ поступитъ. А сколько разъ его прогоняли съ работы! И не потому, чтобы плохо работалъ. Нѣтъ, Китъ перворазрядный работникъ; но вѣдь у него что на умѣ, то и на языкѣ, — хоть будь онъ въ мастерской, хоть гдѣ. Вонъ, въ Сайндербриджѣ, гдѣ мы съ нимъ впервые работали вмѣстѣ, — вѣдь онъ пять мастерскихъ перемѣнилъ, и подъ конецъ его бойкотировали всѣ тамошніе хозяева. Счастье еще, что я тогда былъ при мѣстѣ, и Молли оставалась съ нами. Ужъ и безпокоилась же она, бѣдняжка, Господи, Боже мой! Потомъ онъ сталъ на работу вотъ тутъ, на здѣшней проволочной фабрикѣ. Черезъ три мѣсяца послѣ этого родился у нихъ ребенокъ. Бѣдная Молли, надо прямо сказать — зачахла, и вотъ оба — и мать, и дитя, — лежатъ на здѣшнемъ кладбищѣ!

Отворилась дверь, и вошелъ мужъ миссисъ Пэламъ, викарный священникъ Медфорда.

— Покончили съ выдачами, Нанни? А гдѣ же Брандъ?

Черезъ секунду появился и самъ Кристоферъ, встрѣтившій вновь пришедшаго съ особенно сердечной улыбкой и привѣтливымъ, свѣжимъ пожатіемъ только что вымытой холодной руки.

Миссисъ Пэламъ тотчасъ же налила еще чаю и подала хлѣбъ съ масломъ.

Вошелъ молодой человѣкъ медвѣжьяго тѣлосложенія. Походка у него, была неуклюжая, словно подстерегающая.

— За забастовочными деньгами, — сказалъ онъ.

— Послушайте, Томъ Вильямсъ, — заговорилъ Гаррисъ. Забастовка тянется вотъ уже шесть недѣль. Что же, вы до сихъ поръ не знаете, что выдача производится по пятницамъ, съ половины третьяго до половины шестого? Вѣдь опоздай вы на работу на двадцать минутъ, какъ теперь, васъ бы оштрафовали, не такъ ли?

Вильямъ не возражалъ. Миссисъ Пэламъ поспѣшила обратиться къ нему въ дружескомъ тонѣ: — Какой вашъ номеръ, мистеръ Вильямсъ?

Онъ сказалъ свой номеръ; она сдѣлала у себя отмѣтку и подала ему 10 шиллинговъ вмѣстѣ съ книгой, гдѣ онъ долженъ былъ расписаться. Онъ взялъ деньги, но отодвинулъ книгу, заявивъ, что онъ «неученый». Миссисъ Пэламъ расписалась за него.

На нѣкоторое время наступило затишье. Брандъ растянулся на скамьѣ въ дальнемъ концѣ комнаты и лежалъ съ закрытыми глазами. Гаррисъ продолжалъ управляться съ хлѣбомъ и масломъ.

— Нанни, — обратился къ женѣ Пэламъ съ особой мягкостью, — мнѣ по поводу этой стачки не избѣжать ссоры.

Нанни вопросительно взглянула на мужа.

— Я получилъ цѣлую нотацію отъ доктора Карботля изъ Ниццы. Онъ, видишь ли, полагаетъ, что человѣкъ моего происхожденія не долженъ путаться въ низменную агитацію, — не долженъ сводить церковь въ соприкосновеніе съ грязью. Онъ надѣется, что я извинюсь передъ директорами компаніи, и прибавляетъ, что если я приму дальнѣйшее участіе въ забастовкѣ, то сочтетъ, что я не оправдалъ его довѣрія. Такимъ образомъ, конецъ исторіи, я полагаю, будетъ въ томъ, что намъ придется укладываться.

— Въ чемъ дѣло, мистеръ Пэламъ? Вы потеряете ваше мѣсто? — спросилъ Гаррисъ.

— Приходскій священникъ, у котораго я викаріемъ, не одобряетъ демократизма въ своихъ подчиненныхъ, — отвѣчалъ Пэламъ.

Гаррисъ презрительно назвалъ мѣстнаго попа «ископаемымъ» и замѣтилъ, что ему вообще со священниками не дѣтей креститъ, но если бы всѣ священники были, какъ мистеръ Пэламъ, то онъ, Гаррисъ, постоянно ходилъ бы въ церковь «просто изъ добраго расположенія».

— А какъ поступитъ Брандъ, когда все это дѣло окончится? — спросилъ Пэламъ, понизивъ голосъ, — Что онъ, останется?

— Не изъ таковскихъ, — сказалъ Гаррисъ.

— А вы, Гаррисъ?

— Не изъ таковскихъ, — повторилъ тотъ.

— А ты, Оливеръ? — спросила миссисъ Пэламъ съ улыбкой.

— Не изъ таковскихъ, — отвѣтилъ Оливеръ.

Въ это время появилась, наконецъ, давно ожидаемая депутація изъ трехъ членовъ. Брандъ вскочилъ и быстро проговорилъ: «зови трехъ остальныхъ комитетчиковъ, Дикъ. Я полагаю, — они въ пивной».

— Ну, а хоть бы и тамъ? — вамъ не къ чему было упоминать объ этомъ, товарищъ, — сказалъ одинъ изъ делегатовъ.

Гаррисъ вышелъ, задумчиво неся чайныя принадлежности, и возвратился въ сопровожденіи трехъ членовъ стачечнаго комитета, одинъ изъ которыхъ тщательно вытиралъ рукой губы.

Всѣ сѣли за столъ. Гаррисъ, какъ предсѣдатель, сѣлъ посерединѣ, противъ чернильницы. Пэламъ спросилъ за себя и жену — можно ли остаться въ комнатѣ? Бертонъ, делегатъ, сдѣлавшій Бранду замѣчаніе, тотчасъ же внесъ предложеніе, чтобы допустить Пэламовъ въ засѣданіе. Предложеніе было надлежащимъ образомъ поддержано и вотировано въ благопріятномъ смыслѣ.

Гаррисъ всталъ и только что приготовился открыть засѣданіе, какъ въ комнату влетѣла крошечная дѣвочка съ громадной корзиной въ рукахъ и закричала, задыхаясь: «пожалуйста, пожалуйста! тятькины деньги за забастовку».

— Слушай, дѣвчура, развѣ ты не видишь, что ты опоздала? — спросилъ Гаррисъ.

— Пожалуйста, сэръ… я не знала настоящаго времени, а въ лавкѣ меня задержали… теперь отецъ разсердится:

— Покажи отцовскую карту, — сказалъ Гаррисъ. — Вильямъ Люисъ, номеръ 189. Женатъ, конечно. Десять шиллинговъ. Ну, дѣвица, подписывайся за отца. Давай руку: вотъ полкроны, да шесть пенсовъ — три шиллинга; четыре, пять, шесть, семь, — десять. Ну, лети домой.

Ребенокъ выбѣжалъ, и Брандъ замкнулъ на замокъ дверь, во избѣжаніе дальнѣйшихъ перерывовъ.

II.

Гаррисъ началъ съ обстоятельнаго изложенія отказа директоровъ вести переговоры съ президентомъ союза (т.-е. самимъ Гаррисомъ), или съ его секретаремъ (т-.е. Брандомъ), подъ тѣмъ предлогомъ, что хотя они и работали на проволочную компанію, однако, были по ремеслу, собственно, не проволочники, а механики… мы принадлежимъ къ Соединенному Обществу^[2] и гордимся этимъ, — прибавилъ Гаррисъ.

Онъ, Гаррисъ, а также Брандъ — не изъ тѣхъ людей, что гонятся за церемоніями; поэтому делегатами были выбраны товарищи Гаммондъ, Бёртонъ и Вилькинсъ; теперь они должны дать отчетъ о своихъ дѣйствіяхъ.

— Товарищъ Гаммондъ, изложите.

Гаммондъ началъ: "Ну-съ, вотъ, пришли мы и, значитъ, видимъ: мистеръ Бэнъ и мистеръ Ли, и всѣ господа за столомъ. А на столѣ лондонскія газеты лежатъ. Мистеръ Ли въ золотыхъ очкахъ: онъ только что читалъ «Трубача».,

Ропотъ одобренія прошелъ по комитету, такъ какъ всѣ хорошо знали, что въ «Трубачѣ» появилась замѣтка, матеріалъ для которой былъ доставленъ Пэламомъ; въ ней низкая плата и долгій рабочій день Медфордскихъ проволочныхъ рабочихъ сопоставлялись съ болѣе выгодными условіями работы той же отрасли труда въ другихъ мѣстахъ.

— Ну, мы, значитъ, попросили сказать намъ ихнія условія, и мистеръ Бэнъ вычиталъ ихъ изъ бумаги. Первымъ условіемъ стояло, чтобы мы отказались отъ рабочаго Союза. Тогда я всталъ, взялъ шапку и говорю имъ: "ежели такъ, джентльмэны, такъ намъ придется сказать «прощайте» вашей милости; потому, мы скорѣй будемъ голодать, нежели откажемся отъ Союза, и съ тѣмъ дѣлу конецъ. Ну, тутъ мистеръ Ли говоритъ: «присядьте, присядьте, нечего горячку пороть». Ну, и на то похоже стало, что они на этомъ пунктѣ настаивать не хотѣли.

— Это просто была выходка, чтобы посмотрѣть — пойдемъ ли мы на это. Потомъ мистеръ Экерсъ запѣлъ насчетъ того, что насъ-де смутили, и что они ничего худого противъ насъ не имѣютъ…

— Вотъ именно! — воскликнулъ одинъ изъ комитетчиковъ.

— И вотъ, дескать, все шло дружелюбно и по хорошему, пока не попали промежду насъ нѣкоторые сорвиголовы! Но, говоритъ, я надѣюсь, что опять все уладится. Тутъ я опять всталъ и говорю: "мистеръ Экерсъ, сэръ, для васъ-то, можетъ быть, дѣла шли по-хорошему, мы на этотъ счетъ не извѣстны; но для насъ они вовсе не были такъ пріятны: а что насчетъ добрыхъ чувствъ, такъ могу сказать, за вѣрное, что добрыхъ чувствъ со стороны рабочихъ за эти послѣдніе три года — да и раньше — было мало.

И если вы подъ сорви-головами разумѣете Бранда, — опять, значитъ я ему говорю, — такъ позвольте вамъ доложить, что и до его прихода достаточно было неудовольствія.

Я выложилъ имъ все прямо; э, Томъ?

— Чего тамъ! — прямехонько, Биль, — отвѣчалъ Бёртанъ.

— А я, значитъ, опять говорю: вамъ не нравится нашъ секретарь, а намъ не нравится вашъ надсмотрщикъ, и если бы вы не посадили на это мѣсто такого придирчиваго, непереноснаго человѣка, такъ намъ, можетъ быть, и въ голову не пришло бы организовать для защиты союзъ. Но вѣдь суть-то дѣла, — говорю я, — въ продолжительности дня, изъ-за этого мы забастовали. Работаемъ мы двѣнадцать часовъ и, по нашему, это слишкомъ много.

— Въ другихъ мѣстахъ въ нашемъ же ремеслѣ работаютъ меньше. Ваши собственные механики работаютъ всего девять часовъ, зачѣмъ же мы будемъ работать двѣнадцать и то — за меньшую плату?

— Такъ и слѣдуетъ съ ними разговаривать, — замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ.

— Ну-съ, друзья, — продолжалъ Гаммондь, — такъ это, значитъ, мы толкуемъ вдоль и поперекъ, и пришли къ тому, что, значитъ, они готовы сдѣлать день въ десять часовъ, если мы сбавимъ жалованья на шесть пенсовъ^[3] въ недѣлю; или же пусть, дескать, день будетъ въ одиннадцать часовъ при прежней платѣ, — если, значитъ, мы согласимся по остальнымъ пунктамъ. На это мы сказали, что, стало быть, представимъ объ этомъ комитету, а что комитетъ постановитъ — сообщимъ имъ.

Потомъ стали мы толковать, значитъ, о Союзѣ, объ Китѣ и Дикѣ, т.-е. собственно, это Китъ имъ поперекъ горла сталъ. Видите ли, о ни говорятъ, что не могутъ и не станутъ терпѣть вмѣшательства въ дѣла постороннихъ лицъ… тутъ и на вашу долю, мистеръ Пэламъ, было отпущено нѣсколько щелчковъ. Ну, тогда врѣзался, стало быть, въ разговоръ Джо и говоритъ: "вотъ что, джентльмэны: о чемъ мы толкуемъ и что дѣлаемъ внѣ работы, то васъ не касается. Хотимъ устраивать Союзъ и устраиваемъ, а выбираемъ въ секретари кого вздумаемъ. Ну, потомъ… что еще ты говорилъ ему потомъ, Джо?

Вилькинсъ поднялся съ большой торжественностью. Онъ былъ значительно старше всѣхъ присутствующихъ, и походилъ скорѣе на мелкаго лавочника, чѣмъ на рабочаго, а рѣчь его напоминала диссентерскихъ проповѣдниковъ.

— Я говорю: ремешекъ за веревочку, джентльмэны. Вы не имѣете права отказать нашему секретарю; мы не имѣемъ права отказать вашему надсмотрщику; но если вы надумаете дать отставку вашему человѣку, мы подумаемъ объ отставкѣ нашему. А Сампсонъ сидитъ тутъ же все время; — чернѣе ночи. А я, значитъ, думаю про себя: ну, Джо Вилькинсъ, если этотъ человѣкъ останется на своемъ мѣстѣ, тебѣ капутъ. Такъ это я подумалъ.

Онъ перевелъ духъ и сталъ въ позу, которая хорошо была извѣстна присутствующимъ, какъ приготовленіе къ длинному ораторскому упражненію. Гаррисъ взглянулъ значительно на Бёртона. Понявъ этотъ взглядъ, Бёртонъ быстро перебилъ оратора: — Въ концѣ-концовъ мы пришли къ тому, что если-де они расчитаютъ своего человѣка, мы разстанемся со своимъ. И еще мы сказали, что, молъ, представимъ объ этомъ комитету.

— Вы выслушали докладъ делегаціи, товарищи, — сказалъ Гаррисъ. — Теперь ваше дѣло — сообразить, слѣдуетъ ли намъ, какъ комитету, посовѣтовать забастовщикамъ принять эти условія.

— Ахъ, вотъ еще что, — замѣтилъ Бёртонъ, вспомнивъ новое обстоятельство; — они дали намъ понять, что не особенно стоятъ за отставку Гарриса; только бы мы отказались отъ Бранда.

— Покорно ихъ благодарю, — замѣтилъ Гаррисъ, краснѣя въ лицѣ. — Они, надо полагать, думаютъ, что я не умѣю постоять за дѣло. Хочетъ кто-нибудь сказать что-либо по этому вопросу, предложить резолюцію?

Оказалось, что каждый изъ сидѣвшихъ за столомъ имѣлъ нѣчто сказать, но всѣ замѣчанія, сдѣланныя первыми ораторами, отличались гораздо болѣе длиной нежели существенностью. Наконецъ, всталъ комитетчикъ съ меньшими ораторскими наклонностями и выпалилъ слѣдующее: — я бы, товарищи, хотѣлъ сказать вотъ что. Китъ Брандъ былъ хорошимъ секретаремъ, что и говорить; но стоитъ ли намъ продолжать забастовку, собственно, изъ-за него? Я прямо спрашиваю васъ, товарищи: и не то, чтобы я думалъ что-нибудь непріятное на его счетъ… стоитъ ли, все-таки, выстаивать дольше?

— Слушайте, слушайте! — закричало нѣсколько голосовъ; а сосѣдъ Бранда обратился къ нему тономъ извиненія со слѣдующими словами: — Видите ли, Китъ, гдѣ больное мѣсто — жена да ребятишки; вотъ гдѣ жметъ. Семейному человѣку трудно. Конечно, вамъ это не такъ чувствительно. У васъ нѣтъ никого близкаго.

— О, какъ могъ онъ сказать подобную вещь? — прошептала миссисъ Пэламъ мужу.

Пэламы сидѣли у дальняго конца стола и все время открывали копилки, пересчитывали, что въ нихъ было, и затѣмъ заворачивали монеты въ коричневую бумагу, по пяти шиллинговъ въ каждомъ сверткѣ. Снова поднялся Вилькинсъ и очень многословно выразилъ мнѣніе, что слѣдуетъ принять предложенныя условія. — Мы не можемъ расчитывать, — сказалъ этотъ разсудительный человѣкъ, — выиграть по всѣмъ пунктамъ, и я понимаю, что имъ Брандъ не переносенъ. Нельзя вѣдь отрицать, что было сказано немало лишняго. Скажу такъ: большую часть того, чего мы добивались, мы получили, и теперь намъ охота зажить спокойно.

— Поддерживаю это предложеніе, — сказалъ Бёртенъ; — не то, чтобы я согласенъ былъ съ Джо, будто Китъ говорилъ лишнее, — но вотъ, что я скажу прямо: пусть тамъ себѣ директоръ требуетъ, или не требуетъ, что проволочные рабочіе должны и секретаря имѣть проволочника, а не механика, хотя бы онъ къ намъ съ неба свалился.

— Слушайте, слушайте! — закричало нѣсколько голосовъ.

— Быть можетъ, нашъ секретарь пожелаетъ сказать нѣсколько словъ, прежде чѣмъ я пущу предложенную резолюцію на голоса, — спросилъ Гаррисъ. Онъ взглянулъ на Бранда добрымъ, ободряющимъ и вмѣстѣ, какъ бы просящимъ извиненія, взглядомъ. Брандъ поднялся на ноги и началъ говорить тѣмъ тономъ показного равнодушія, которымъ, — какъ это хорошо знали Пэламы, — онъ прикрывалъ накипѣвшую въ немъ горечь: — Господинъ предсѣдатель, и вы, друзья! мнѣ говорить много не приходится. Дѣло это ваше, вамъ его и рѣшать. Я старался сдѣлать для васъ все, что въ моихъ силахъ, и отъ души сожалѣю, что не могъ сдѣлать большаго. Сдѣлалъ я это не затѣмъ, чтобы вамъ понравиться, а потому, что полагалъ, что такъ слѣдуетъ поступить. Я удовлетворенъ тѣмъ, что я сдѣлалъ, и не жалуюсь на то, что не пріобрѣлъ вашего расположенія. У меня нѣтъ никакого недобраго чувства по этому поводу: слишкомъ много этого рода вещей я видѣлъ на своемъ вѣку. Задолго до того, какъ я выслушалъ отчетъ депутаціи, я принялъ рѣшеніе: оставить Медфордъ тотчасъ по окончаніи забастовки. Поэтому я теперь же подаю въ отставку, какъ секретарь Медфордскаго Рабочаго Союза Проволочниковъ, и оставляю постъ, на который вы меня выбрали два съ половиной года тому назадъ.

Онъ опустился на скамью, а тотъ изъ комитетчиковъ, для котораго прилавокъ пивной имѣлъ особую привлекательность, воскликнулъ: — ахъ ты, милый ты человѣкъ, Китъ!

Остальные сидѣли молча, испытывая неловкость людей, которымъ дали почувствовать, что поведеніе ихъ было некрасиво.

— Имѣетъ еще кто что-нибудь сказать? — спросилъ Гаррисъ. — Вилькинсъ напомнилъ, что члены Союза ожидаютъ рѣшенія и что не къ чему понапрасну тратить время.

Никто болѣе не пожелалъ говорить.

Гаррисъ поставилъ резолюцію на баллотировку, и всѣ руки поднялись вверхъ, кромѣ руки Бранда.

— Кто противъ? — Никого. Объявляю резолюцію принятою.

— Ничего, Китъ, — обратился Гаммондъ къ Бранду. — Вотъ, какъ попробуютъ они новаго секретаря съ полгода, такъ заговорятъ всѣ, что такого другого секретаря, какъ вы, нѣтъ, и не будетъ.

— А вы думаете, мнѣ не все равно? — отвѣчалъ Брандъ. — Что меня, дѣйствительно, заботитъ, такъ это, что они посадятъ въ секретари эту старую пустозвонную крысу Вилькинса, и онъ сведетъ на нѣтъ весь Союзъ.

— Ни-ни-ни! — возразилъ Гаммондъ. — Этому старому плуту никогда не быть секретаремъ. Мы, тоже, себѣ на умѣ.

— Онъ, повидимому, самъ мѣтитъ въ секретари, — прошептала миссисъ Пэламъ, обращаясь къ мужу.

Оливеръ вышелъ вслѣдъ за другими, и молодая женщина осталась одна, продолжая механически пересчитывать мѣдяки.

III.

Прошло минутъ десять. Миссисъ Пэламъ все еще заворачивала по шестидесяти пенсовъ въ оберточную бумагу, когда послышался стукъ въ дверь, и на порогѣ появился пожилой человѣкъ, имѣвшій видъ ремесленника высшаго разряда.

— Я бы хотѣлъ видѣть Кристафера Бранда, — сказалъ онъ.

— Онъ сейчасъ на собраніи, внѣ дома. Могу я что-нибудь передать ему отъ васъ? Что-нибудь насчетъ Союза?

— Нѣтъ, не насчетъ Союза, — отвѣчалъ посѣтитель медленно. Помолчавъ, онъ прибавилъ: — меня зовутъ Брандъ. Я пріѣхалъ изъ Нордгамптона, чтобы его повидать.

— А, такъ вы его отецъ? — вскричала миссисъ Пэламъ радушно. — Войдите, пожалуйста.

Старикъ вошелъ и сѣлъ, а она продолжала:

— Я полагаю, собраніе объявитъ стачку конченною, и я боюсь, что тогда мистеръ Брандъ сразу почувствуетъ тяжесть того напряженія и заботъ, какія она ему принесла; тѣмъ болѣе, что директора ставятъ условіемъ мира его отставку, какъ секретаря Союза.

— А развѣ рабочіе не постоятъ за него? — спросилъ Брандь-старшій.

— Не думаю, во всякомъ случаѣ, чтобы онъ до пустилъ ихъ до этого.

Они посмотрѣли другъ на друга. Она замѣтила, что отецъ Крастофера Бранда былъ болѣе могучаго тѣлосложенія, но пониже сына, что у него были болѣе свѣтлые волосы и болѣе грубый цвѣтъ лица, но что лицо было умное и добродушное.

— Вы, я полагаю, миссисъ Пэламъ, сударыня? — сказалъ онъ и, получивъ утвердительный отвѣтъ, прибавилъ: — я слышалъ объ васъ и объ вашемъ супругѣ отъ Кита.

Снаружи донеслись рукоплесканія и крики: «Браво, Брандъ! Молодецъ Китъ!», а черезъ минуту вошелъ и самъ Кристаферъ. Онъ едва передвигалъ ноги, былъ страшно блѣденъ и опирался на Пэлама,

— О, Оливеръ, что случилось? — вскричала его жена, бросаясь впередъ.

— Ничего, онъ упалъ въ обморокъ въ толпѣ. Что мудренаго!

Пэламъ посадилъ молодого Бранда въ кресло; миссисъ Пэламъ открыла окошко и принесла стаканъ воды.

Черезъ минуту Кристаферъ открылъ глаза и проговорилъ нетвердымъ голосомъ: «однако, скрутило какъ слѣдуетъ. Никогда въ жизни не чувствовалъ я себя такъ нелѣпо».

— Китъ! — произнесъ его отецъ.

— О, отецъ! — проговорилъ Брандъ, сдѣлавъ попытку выпрямиться. — Надѣюсь, ничего худого не случилось?

— Нѣтъ, Китъ, ничего. Хотѣлось повидать тебя насчетъ одного дѣльца, только и всего. Но что же ты такое дѣлалъ, что дошелъ до этого состоянія?

— Онъ велъ въ теченіе шести недѣль забастовку, мистеръ Брандъ, никогда не имѣя ни путной пищи, ни покоя, — отвѣчалъ Пэламъ.

Замѣтивъ, что молодой Брандъ, хотя все еще былъ блѣденъ, но значительно оправился, миссисъ Пэламъ заявила, что она съ мужемъ уйдетъ на нѣсколько минутъ, чтобы дать покой больному. "Только смотрите, мистеръ Брандъ, не уходите, не прибравъ всѣхъ этихъ денегъ.

— Въ чемъ же дѣло, отецъ? — спросилъ Кристаферъ. Должно быть, что-нибудь серьезное, коль скоро вы пріѣхали изъ Нордгамптона.

— Дѣло серьезное, — сказалъ старикъ и положилъ передъ сыномъ распечатанное письмо. Оно было адресовано на имя миссисъ Джемъ Брандъ. Китъ глядѣлъ на письмо нахмурившись.

— Я не могъ придумать, кто бы это могъ быть, что пишетъ къ ней письмо, не зная, что она ужъ нѣсколько лѣтъ, какъ умерла. Конечно, я вскрылъ письмо и прочиталъ. Но оно, оказывается, принадлежитъ не мнѣ, а тебѣ. О тебѣ оно, Китъ. Оно отъ твоего отца.

Китъ отодвинулъ письмо въ сторону и, помолчавъ, сказанъ: «я не хочу имѣть съ нимъ никакого дѣла. Онъ не интересовался мною все это время».

— Нѣтъ, нѣтъ, мой мальчикъ; не надо кипятиться. Поразмысли о себѣ самомъ. Ты знаешь, Китъ, ты малый способный; въ тебѣ много честолюбія и темперамента. Хорошаго рабочаго изъ тебя не выйдетъ; слишкомъ ты любишь командовать, да и другого ты покроя человѣкъ. У тебя всѣ ухватки другія, и ребята это чувствуютъ. Вотъ тутъ-то и загвоздка во всемъ этомъ дѣлѣ. Они чувствуютъ, что ты — не они.

— Можетъ ты и правъ, — сказалъ Брандъ; — они не знаютъ, конечно, моей исторіи, а все-таки зовутъ меня аристократомъ.

— Ну, вотъ, теперь тебѣ представляется хорошій случай; пожалуй, ты можешь имѣть и деньги, и силу, и протекцію. Вѣдъ это твое, твое же собственное. Я не могу подумать объ этомъ человѣкѣ безъ гнѣва., послѣ всего, что прозошло въ теченіе этихъ лѣтъ; но тебѣ слѣдуетъ отнестись иначе, потому что, все же, въ концѣ-концовъ, онъ тебѣ отецъ. Господу извѣстно, я бы не желалъ потерять тебя, Китъ. Ты мнѣ такъ же дорогъ, какъ мои собственныя дѣти. Пожалуй, въ нѣкоторомъ смыслѣ, дороже, потому что ты похожъ на нее, а остальныя дѣти на меня. Но право есть право, а ты тутъ въ своихъ правахъ.

Онъ снова положилъ письмо передъ Кристаферомъ.

— Отецъ! — сказалъ Кита, и онъ сказалъ это совсѣмъ не тѣмъ голосомъ, какимъ говорилъ въ комитетѣ. — Если бы только вы знали, какъ сильно, — охъ, какъ сильно! — желалъ бы я быть скорѣе вашимъ роднымъ сыномъ, чѣмъ того человѣка.

— Знаю, Кита, — отвѣчалъ его отчимъ; — но будь ты мой родной сынъ, ты бы совсѣмъ не былъ похожъ на того, каковъ ты теперь. Принимай обстоятельства, какъ они есть, и гляди имъ прямо въ лицо. Отецъ твой былъ прохвостъ, но джентльмэнъ по происхожденію. И вотъ онъ сдѣлалъ изъ тебя полуджентльмэна, но, къ счастью, не далъ тебѣ ничего прохвостническаго.

— Да; и не далъ мнѣ также моего собственнаго имени, — замѣтилъ Китъ.

— Онъ теперь предлагаетъ тебѣ самому сдѣлать свое собственное имя. Прочитай письмо, Китъ. Прочитай письмо и суди безъ предубѣжденій.

Молодой человѣкъ взялъ письмо, прочелъ и выраженіе неудовольствія на его лицѣ усилилось.

— Онъ даже не подписалъ письма. Я долженъ, видите ли, идти къ его адвокату, и тотъ дастъ мнѣ средства. Онъ говоритъ, что слыхалъ обо мнѣ. Какъ это онъ слыхалъ обо мнѣ?

— Можетъ быть, черезъ эту забастовку?

— Какъ его зовутъ? Вы никогда не говорили мнѣ его имени.

— Я самъ не знаю, родной мой, знаю только одно: что онъ тогда называлъ себя не настоящимъ именемъ.

— Не знаю, что мнѣ дѣлать, — сказалъ Брандъ. — Все это приходитъ какъ разъ въ то время, когда я долженъ оставить здѣшнее мѣсто и начать жизнь сызнова.

Въ это время Гаррисъ, Вилькинсъ и двое-трое комитетчиковъ снова вошли въ комнату. Черезъ минуту за ними послѣдовали Пэламы. Брандъ быстро всталъ и спряталъ письмо въ боковой карманъ. Онъ не замѣтилъ, какъ разорванный конвертъ упалъ на полъ.

— Ну, Китъ, — сказалъ Гаррисъ, — собраніе кончено и… Какъ, мистеръ Брандъ? вотъ неожиданно! — Гаррисъ сердечно поздоровался за руку съ Джемсомъ Брандомъ, а Вилькинсъ за. кончилъ начатую имъ фразу:

--… и предложенныя компаніей условія приняты, а вамъ рѣшено выразить благодарность за ваши добрыя намѣренія.

— И за вашу готовность уйти ради нашего блага, — прибавилъ Бёртонъ.

— Рабочіе, значитъ, увѣрены, что ихъ благо въ моемъ уходѣ? — замѣтилъ Китъ. — Я постоялъ за васъ, братцы, до конца, если бы вы хотѣли; но, какъ видно, лучшая услуга, которую я могу оказать вамъ, это — уйти отъ васъ. Что-жъ, можетъ это и для меня самое лучшее. Можетъ завтра комитетъ собраться ровно въ десять часовъ?

На комитетчиковъ повѣяло холодкомъ, и они почувствовали, что имъ пора уходить. Гаммондъ пожалъ Бранду руку и завѣрилъ его, что Союзъ не распадется, но не получилъ въ отвѣтъ ожидаемой улыбки.

Со свойственной ей склонностью къ порядку, миссисъ Пэламъ наклонилась, чтобы поднять валявшійся конвертъ, и поглядѣла его на свѣтъ, чтобы удостовѣриться, прежде чѣмъ бросить, что въ немъ ничего не заключалось. При этомъ она увидѣла адресъ.

— Оливеръ, смотри, — сказала она.

— Въ чемъ дѣло? — спросилъ викарій, пораженный ея тономъ и беря конвертъ изъ ея рукъ.

— Вѣдь это почеркъ дяди Уорика, — сказала она.

Онъ поглядѣлъ на конвертъ съ очень серьезнымъ лицомъ.

— Какъ бы то ни было, это не наше дѣло, — замѣтилъ онъ черезъ минуту.

— Конечно, — отвѣчала жена, и отнесла конвертъ въ уголъ, гдѣ лежала куча ненужной бумаги.

Гаррисъ спросилъ, была ли для него какая спѣшная работа и, получивъ въ отвѣтъ, что дѣлать было нечего, предложилъ Джемсу Бранду пойти повидать миссисъ Гаррисъ; кстати же онъ взялся по дорогѣ зайти въ редакцію «Медфордскаго Экспресса» и дать отчетъ объ окончаніи стачки.

Брандъ все еще стоялъ у камина, снова перечитывая полученное письмо. Пэламъ съ женой подошли и остановились насупротивъ Кристафера.

— Итакъ, вы оставляете Медфордъ, Брандъ, — сказалъ викарій.

— Да, оставляю, — отвѣтилъ Брандъ.

— Я очень этому радъ; потому что ваши способности здѣсь пропадаютъ. Знаете ли, вы единственный человѣкъ, которому я завидую?

— Мнѣ? — спросилъ Брандъ, поднимая голову.

— Да вамъ, и вотъ почему. Смотрите, вотъ насъ двое; оба мы приблизительно того же возраста, имѣемъ одинаковыя надежды и цѣли. Мы оба знаемъ, что настоящее рабочее движеніе должно выйти изъ самаго народа, и что первый шагъ, который мы можемъ сдѣлать въ пользу движенія, состоитъ въ томъ, чтобы привить народу нашу вѣру въ дѣло. Который же изъ насъ двоихъ можетъ успѣшнѣе выполнить эту задачу? Не я, потому что я внѣ этой среды. Я никогда не работалъ ручной работы, никогда не бродилъ съ мѣста на мѣсто въ поискахъ за работой, никогда не зналъ, что значитъ истратить послѣдній шиллингъ. Мои слова, мои мысли, моя манера глядѣть на вещи нѣсколько иныя, чѣмъ въ народѣ, и рабочіе не довѣряютъ мнѣ. Я, со своей стороны, не чувствую, чтобы какой-нибудь барьеръ отдѣлялъ меня отъ нихъ; но они чувствуютъ. Я не хочу сказать, что вы чувствуете; нѣтъ, не вы. И вотъ, Брандъ, если бы я только могъ сбросить съ себя свое происхожденіе, свое образованіе и всѣ тѣ вещи, которыя мы называемъ преимуществами, и стать, какъ вотъ вы, однимъ изъ рабочихъ, я бы сдѣлалъ это; и я былъ бы за это благодаренъ судьбѣ.

Его жена, стоявшая рядомъ, слегка кивнула головой въ знакъ согласія. Брандъ молчалъ и смотрѣлъ на обоихъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

— А вы, вотъ, одинъ изъ нихъ, — продолжалъ Пэламъ; — мало того, вы обладаете тѣми рѣдкими качествами, которыя изъ человѣка дѣлаютъ вожака. Обладай я этими способностями — а у меня ихъ нѣтъ — я, все же, никогда не смогъ бы — никогда — сдѣлать того, что сдѣлаете вы. Великое это дѣло — имѣть тѣ возможности, какія имѣете бы, и быть достойнымъ ихъ.

«И быть достойнымъ», — повторилъ Брандъ въ полголоса.

— А я — или мы — лучшее, что мы можемъ сдѣлать, это — помогать и идти за вожакомъ; и мы это понимаемъ. А теперь, Брандъ, о другомъ и болѣе мелкомъ дѣлѣ. Оказали бы вы мнѣ помощь, если бы я обратился къ вамъ за нею?

— Конечно, — отвѣтилъ Брандъ, — и вамъ это хорошо извѣстно.

Миссисъ Пэламъ, догадываясь, къ чему ведетъ ея мужъ, незамѣтно отошла къ столу.

— И знаете, нѣтъ человѣка, къ которому бы я обратился съ большею готовностью за помощью, чѣмъ къ вамъ, — продолжалъ викарій. — Я ожидаю отъ васъ того же. Я знаю, что вы не пользовались пособіемъ изъ кассы за все время забастовки и вообще не получили ни копѣйки отъ общества, къ которому принадлежите. Возьмите у меня нѣсколько денегъ, чтобы заплатить здѣсь ваши долги и чтобы имѣть время осмотрѣться въ Лондонѣ.

Брандъ стоялъ и молчалъ, глядя на письмо, которое онъ держалъ въ рукѣ.

— Что же, Брандъ, неужели не возьмете? Я бы принялъ отъ васъ съ радостью.

Брандъ медленно разорвалъ письмо пополамъ и бросилъ куски въ огонь.

— Да, я возьму деньги, мистеръ Пэламъ, и большое вамъ за нихъ спасибо. Вы и не подозрѣваете, какъ много вы для меня сдѣлали въ послѣднія десять минутъ. Дьяволъ приходилъ ко мнѣ въ формѣ этого клочка бумаги, что горитъ теперь, и искушалъ меня измѣнить моему классу, продавъ его за богатство и удобства. Въ то время, какъ вы завидовали моему положенію, я малодушно думалъ о томъ, не промѣнять ли его на жизнь болѣе подходящую къ вашей. Но этого никогда болѣе не случится. Вотъ тухнутъ послѣднія искры этой бумажонки!

Онъ отвернулся почти весело. «А теперь, — сказалъ онъ, — давайте-ка сосчитаемъ послѣдніе мѣдяки; послѣдніе наши забастовочные мѣдяки.

IV.

Соціалистическое общество Рёссельсквера устроило блестящій вечеръ. Нанятъ былъ большой залъ, и девизъ Общества Festin a lente, написанный ярко-зелеными буквами на красномъ полѣ, протянулся поперекъ всей задней стѣны, позади эстрады. Узкою аркой, закрытой занавѣсью, залъ сообщался съ задней комнатой. Около половины восьмого эта занавѣска была отдернута, и только что избранный безвозмездный секретарь Общества мистеръ Уолтеръ Димсдэль взошелъ на пустую эстраду. Зато онъ былъ украшенъ не только краснымъ галстухомъ, но и красной розеткой значительныхъ размѣровъ; въ его рукѣ была бумажка съ замѣтками, которыя онъ методически отмѣчалъ по мѣрѣ того, какъ произносилъ ихъ шепотомъ:

„Порядокъ дня для предсѣдателя. Чернильница… полна, даже черезчуръ полна. Перо для меня“. Онъ пересмотрѣлъ собраніе ручекъ и выбралъ болѣе подходящую. „Графинъ съ водой и стаканъ… есть. Розетки для комитета“. Онъ вошелъ въ заднюю комнату, гдѣ лежали эти украшенія, и нашелъ тамъ мистера О’Галлорана, члена комитета. Этотъ джентльмэнъ сидѣлъ за столомъ, перечитывая и исправляя небольшую рукопись. Окончивъ свои поправки, онъ взялъ розетку изъ ящика, поданнаго ему секретаремъ, и предложилъ прослушать статью, которую онъ только что написалъ для завтрашняго номера „Метеора“.

Димсдэль огласился. Тогда О’Галлоранъ откинулся въ креслѣ, распахнулъ свой коричневый сюртукъ въ клѣточку, и сталъ читать.

Герой дня Китъ Брандъ и Соціалистическое Общество Рёссельсквера. Кристаферъ Брандъ, въ настоящую минуту популярнѣйшій человѣкъ въ Англіи, родился около тридцати лѣтъ тому назадъ отъ бѣдныхъ, но почтенныхъ родителей, въ одномъ изъ предмѣстій Манчестера и получилъ въ городской школѣ великой столицы хлопчато-бумажнаго производства начатки этого образованія, которое нынѣ сослужило ему такую хорошую службу. Много трогательныхъ анекдотовъ переходитъ изъ устъ въ уста объ его раннемъ развитіи и смѣлости. Четырнадцати лѣтъ онъ поступилъ ученикомъ…»

— Но гдѣ же эти анекдоты? — спросилъ неудовлетворенный слушатель.

— Я въ жизнь не слыхалъ ни одного, — отвѣчалъ журналистъ. — Но это, знаете, хорошо звучитъ, да и вполнѣ у мѣста, потому что, если такихъ анекдотовъ еще нѣтъ, то ихъ, навѣрно, изобрѣтутъ. Дальше тутъ немножко скучновато — факты, знаете, — необходимо было ихъ поставить.

И онъ пробарабанилъ восхитительно изложенную исторію добродѣтелей Брапда, проявленныхъ имъ въ качествѣ старшаго брата многочисленнаго семейства, лишеннаго матери; затѣмъ были расписаны — женитьба героя, смерть жены, участіе въ Сайндербриджѣ въ соціалистической организаціи «болѣе ранней и непрактичной школы», и, наконецъ, его переходъ въ Мёдфордъ, «гдѣ мастерское предводительство этого человѣка три года тому назадъ приковало глаза всей Англіи къ этому отдаленному углу, доставило матеріальныя выгоды забитымъ проволочникамъ путемъ знаменитой стачки, а самому Киту снискало неумирающую благодарность рабочихъ Медфорда, которымъ онъ сталъ дорогъ столько же своимъ милымъ характеромъ, какъ и своей героической и рѣшительной храбростью».

— Послушайте, О’Галлоранъ, вы бы лучше посмягчили, — замѣтилъ Димсдэль. — Милый характеръ! Брандъ не дуракъ, можетъ принять эти ваши слова за насмѣшку. Онъ самый страшный задира во всемъ Лондонѣ, и его раздражительность вошла въ поговорку.

— Нельзя же намъ говорить въ этомъ тонѣ, — возразилъ журналистъ. Ну-съ… Его жизнь въ Лондонѣ хорошо извѣстна читателямъ «Метеора». Мы же сразу замѣтили, что на сцену явился природный вожакъ, и хотя мы безстрашно критиковали его болѣе раннія ошибки (эта критика значительно помогла ему избѣжать многихъ изъ нихъ впослѣдствіи), но мы всегда вѣрили въ судьбу Кита Бранда. Онъ подвергался искушеніямъ. Торіи прибѣгли къ своей обычной тактикѣ заманиванія въ свои сѣти каждой восходящей звѣзды демократіи. Въ теченіе всей карьеры Кита за нимъ шагъ за шагомъ слѣдовалъ нѣкій достопочтенный джентльмэнъ духовнаго званія, отрасль широко извѣстной дворянской фамиліи. Но Китъ прогрессистъ по натурѣ, и всѣ эти усилія оказались ни къ чему.

— Да оказались ли? — спросилъ Димсдэль.

— Какъ бы то ни было, мы должны это утверждать… Народное поклоненіе этому человѣку еще усилилось — и усилилось справедливо — дѣлами личнаго мужества, изъ которыхъ главнымъ было спасеніе двухъ дѣтей во время пожара въ южномъ Лондонѣ, когда даже пожарные боялись кинуться въ разъяренное пламя.

— Ну, послушайте, — снова воскликнулъ секретарь, — вѣдь вы же знаете, что онъ множество разъ объявлялъ эту исторію чистой выдумкой.

— А не все ли равно? — возразилъ, не смущаясь, журналисту и продолжалъ читать о томъ, какъ Брандъ, порвавъ «со старозавѣтнымъ и непрактичнымъ» соціализмомъ, обратился къ истинной вѣрѣ, исповѣдуемой радикальнымъ «Метеоромъ» и Соціалистическимъ Обществомъ Рёссельсквера, и сталъ писать въ различныхъ органахъ печати. — Къ сожалѣнію, — прибавилъ О’Галлоранъ, — мы не можемъ вдаваться въ подробности этого предмета, такъ какъ Брандъ упорно отказывается писать въ «Метеорѣ». Затѣмъ онъ возобновилъ свое чтеніе: «его защита правъ собраній едва не стоила ему тюремнаго заключенія; торійское министерство едва не законопатило его…»

— Позвольте, позвольте, — вскричалъ секретарь, — да вѣдь у власти были тогда либералы.

— Читатели «Метеора» не станутъ разбирать этого. Я продолжаю: «послѣднее его дѣло, приведшее его на высшую точку славы, есть его собственная защита и защита честнаго Гарриса, противъ дутаго обвиненія въ сговорѣ и застращиваній, — обвиненія, порожденнаго стачкой въ Гревзэндѣ. День за днемъ все знатное и талантливое въ страхѣ толпилось въ судѣ, чтобы взглянуть на безстрашнаго молодого рабочаго, который, безъ всякой посторонней помощи и безъ юридическаго образованія, сбилъ съ позиціи искуснѣйшихъ юристовъ, какими могло располагать враждебное ему правительство, и вынудилъ присяжныхъ вынести оправдательный приговоръ. Въ числѣ тѣхъ, на кого это проявленіе таланта произвело особенно сильное впечатлѣніе, былъ и такой авторитетный человѣкъ, какъ сэръ Джонъ Уорикъ, этотъ знаменитѣйшій и вмѣстѣ прогрессивнѣйшій изъ либеральныхъ свѣтилъ юридическаго міра…» Закончу я пламеннымъ описаніемъ блестящаго пріема, устроеннаго ему соціалистами Рёссельсквера и романтическимъ описаніемъ внѣшности Бранда.

О’Галлоранъ, безъ сомнѣнія, продолжалъ бы ораторствовать, если бы его не остановилъ приходъ третьяго комитетчика. Вновь пришедшій, по имени Станфордъ, представлялъ собою широкоплечаго человѣка лѣтъ двадцати трехъ, съ квадратной головой. Его костюмъ ничѣмъ не выдавался, но внимательный глазъ легко прочелъ бы на его фигурѣ четко написанное слово «адвокатъ».

— Ваша розетка, — сказалъ Димсдэль, — какъ члена комитета.

Станфордъ взялъ значокъ съ осторожностью и прикололъ къ сюртуку; затѣмъ онъ отошелъ нѣсколько вглубь и остановился, глядя на дверь, чрезъ которую вошелъ. Теперь въ эту дверь входили довольно быстро другъ за другомъ, остальные члены комитета.

О’Галлоранъ, глядя въ щелочку, сквозь занавѣску, отдѣ лявшую комнату отъ зала, заявилъ, что послѣдній быстро наполняется.

— Вотъ вошла лэди Уорикъ; съ нею двѣ молоденькія дѣвицы; одна изъ нихъ — очень похожая на миссисъ Пэламъ, жену достопочтеннаго Оливера.

— Очень понятно, — сказалъ Станфордъ; — миссисъ Пэламъ приходится племянницей лэди Уорикъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Я не зналъ этого, — сказалъ О’Галлоранъ. — Въ такомъ случаѣ, можетъ быть, я и ошибся относительно партійности достопочтеннаго Оливера? Не извѣстно ли вамъ, дѣйствительно ли онъ консерваторъ?

Станфордъ отвѣчалъ нѣсколько свысока, что, насколько онъ помнитъ Пэлама по Оксфордскому университету, его бывшій товарищъ мало занимался политикой вообще, но что онъ былъ очень хорошій человѣкъ: прямой и не дуракъ.

— Онъ закадычный другъ Бранда, — замѣтилъ журналистъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Въ такомъ случаѣ Брандъ долженъ быть гораздо болѣе приличнымъ субъектомъ, чѣмъ о немъ можно было бы подумать, судя по тому, что о немъ говоритъ ваша всемогущая пресса.

Онъ продолжалъ глядѣть на входную дверь, черезъ которую теперь вышло еще два комитетчика и прибавилъ: — вотъ и великій сэръ Джонъ Уорикъ. Ему все еще удается быть живописнымъ. Знаете ли, несмотря на его добропорядочную внѣшность члена парламента, на немъ, по моему, лежитъ отпечатокъ авантюриста: эти быстрые, блестящіе глаза, эта его необыкновенная готовность къ отвѣту и ловкость!.. Кстати, въ вашемъ Брандѣ есть то же самое. Между ними положительно есть сходство. Надо полагать, это общій типъ имѣющаго успѣхъ политическаго дѣятеля.

Въ комнату вошелъ сэръ Джонъ Уорикъ; съ нимъ былъ Оливеръ Пэламъ. Пэламъ былъ серьезенъ, сэръ Джонъ сіялъ и былъ очень общителенъ, хотя съ лица блѣденъ. Станфордъ сказалъ правду, назвавъ его живописнымъ. Онъ съ изяществомъ отвѣчалъ на почтительный привѣтъ Димсдэля и представилъ ему Оливера: «мужъ моей племянницы, вѣроятно, впрочемъ, уже извѣстный вамъ».

Бѣдный мистеръ Димсдэль, котораго О’Галлоранъ только что накатилъ своими подозрѣніями, почувствовалъ себя нѣсколько неловко при этомъ неожиданномъ стеченіи обстоятельствъ. Онъ пробормоталъ, что не имѣлъ удовольствія знать Пэлама, и никакъ не ожидалъ, что послѣдній приметъ участіе въ нынѣшнемъ вечерѣ.

— Почему такъ, мистеръ Димсдэль? — спросилъ Пэламъ, улыбаясь. — Мнѣ кажется, въ вашихъ рядахъ есть три или четыре священника.

— Да, да, песомнѣнно, — проговорилъ заикаясь Димсдэль. Затѣмъ, собравшись съ силами и рѣшивъ упорно отстаивать свой флагъ, онъ добавилъ: — но я полагалъ, что мистеръ Пэламъ слѣдуетъ политическимъ традиціямъ своей семьи, и мнѣ казалось, что соціализмъ и… и побѣды труда…

Пэламъ отвѣчалъ привѣтливымъ тономъ, но лицо его было серьезнѣй, чѣмъ когда-либо:

— Да вѣдь всѣ традиціи моей семьи, мистеръ Димсдэль, стоятъ за рабочее законодательство. Мой дѣдъ, консерваторъ по убѣжденіямъ, вотировалъ вмѣстѣ съ лордомъ Шэфтсбери за законъ о фабричной инспекціи, тогда какъ всѣ радикалы съ Брайтомъ и Кобденомъ во главѣ, вотировали противъ.

— Но съ тѣхъ поръ радикалы кое-чему научились, — возразить сэръ. Джонъ Уорикъ весело; — мы — партія прогресса. Твоя же партія, мой милый, боюсь, не научилась ничему. Она никогда ничему не научается; ты самъ знаешь — въ этомъ ея слабость.

— Къ сожалѣнію, это правда, — отвѣчалъ Пэламъ.

Мистеръ Димсдэль представилъ сэру Джону, одного за другимъ, всѣхъ членовъ комитета, теперь уже украшенныхъ розетками. Появился предсѣдатель митинга, очень юный джентльмэнъ съ довольно хорошимъ положеніемъ въ обществѣ и весьма богатый, который добивался голосовъ избирательнаго округа, населеннаго рабочими.

Раздавшіеся снаружи крики и апплодисменты возвѣстили о приходѣ героя. Въ комнату вошли втроемъ Гаррисъ, его жена и Брандъ.

При входѣ троицы сэръ Джонъ сдѣлалъ шагъ назадъ, и его улыбка окаменѣла. Димсдэль нѣсколько нервный, но восторженный, подался впередъ, приготовляясь привѣтствовать знаменитыхъ гостей Общества.

— Чрезвычайно радъ видѣть васъ обоихъ, господа. Привѣтствую васъ отъ имени Соціалистическаго Общества Рёссельсквера, которое, представляя собою идеи нѣкоторыхъ изъ наиболѣе передовыхъ мыслителей Великобританіи, можетъ по всей справедливости считать себя выразителемъ безмолвныхъ желаній трудящихся массъ этого великаго города.

— Благодарю васъ, — сказалъ Гаррисъ весело.

Брандъ, помолчавъ съ секунду, отвѣчалъ:

— Что касается меня лично, мистеръ Димсдэль, то я весьма благодарю за честь, оказанную намъ Обществомъ, пригласившимъ насъ сюда. Но говоря вполнѣ искренно, я явился сюда именно потому, что считаю Общество представляющимъ мнѣніе не рабочихъ массъ, а средняго класса, и полагая, что обмѣнъ мыслей между нимъ и рабочимъ принесетъ пользу обѣимъ сторонамъ, хотя я со своей стороны и не беру на себя представлять молчаливыя желанія массъ. И никто изъ насъ не дѣлаетъ этого, ибо массы не имѣютъ соотвѣтственныхъ желаній. Въ этомъ, именно, одинъ изъ ихъ недостатковъ.

Во время этой рѣчи лица всѣхъ комитетчиковъ приняли очень серьезное выраженіе. Одинъ Станфордъ глядѣлъ на говорившаго съ возрастающимъ интересомъ и съ новымъ оттѣнкомъ сердечности.

— Вы, безъ сомнѣнія, знаете сэра Джона Уорика, — сказалъ Димсдэль, дѣлая легкій жестъ рукою. И вотъ отецъ и сынъ стояли другъ противъ друга. Сэръ Джонъ ожидалъ этого момента со страхомъ, и голосъ его, когда онъ заговорилъ, былъ нѣсколько жидковатый, а рука, когда онъ ее подалъ, была не совсѣмъ тверда.

— Я въ первый разъ имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Брандомъ, хотя я видѣлъ и слышалъ его на прошлой недѣлѣ. Позвольте мнѣ сказать вамъ, мистеръ Брандъ, вполнѣ искренно и какъ опытному юристу, что никогда не случалось мнѣ слышать болѣе талантливой рѣчи.

Говоря такъ, онъ глядѣлъ прямо въ глаза, столь похожіе на его собственные, и думалъ про себя: «знаетъ ли онъ?».

Брандъ, въ свою очередь, глядѣлъ на сэра Джона и пожалъ ему руку съ полной простотой и искренностью; выраженіе его лица показывало нескрываемое удовольствіе.

— Я весьма польщенъ, — сказалъ онъ.

Пробило восемь часовъ, настала пора идти на эстраду, и всѣ присутствующіе, кромѣ Пэлама и Станфорда, исчезли за занавѣской, отдѣлявшей комнату отъ эстрады. Пэламъ, неимѣвшій въ виду появляться на ней, только что приготовился выйти черезъ внѣшнюю дверь, какъ Станфордъ остановилъ его и напомнилъ о себѣ. Пэламъ удивился, но былъ доволенъ.

— Вы-то что здѣсь дѣлаете? — спросилъ онъ, — что привело васъ въ Соціалистическое Общество Рёссельсквера и даже заставило приколоть на сюртукъ розетку?

Станфордъ пожалъ плечами: тѣ же двѣ причины, какія заставляютъ людей совершать большинство глупостей!

— «Любовь и…»?

— И честолюбіе, — отвѣчалъ Станфордъ, съ шутливой торжественностью. — Есть нѣкоторая молодая лэди, которая принадлежитъ къ обществу и вѣритъ въ него. Это единственная ея слабость.

— Но я не вижу, при чемъ же тутъ честолюбіе, — возразилъ Пэламъ. — Неужели ваше такъ скромно, что довольствуется мѣстомъ въ этомъ комитетѣ?

Станфордъ засмѣялся.

— Не совсѣмъ такъ, — сказалъ онъ. — Но мнѣ хочется попасть въ парламентъ.

Оливеръ кивнулъ въ знакъ пониманія.

— Но могутъ ли эти народы вамъ помочь? — спросилъ онъ.

— Думаю, что могутъ. Правда, до сихъ поръ они едва ли что дѣлали, кромѣ говоренья; но постепенно они этимъ говореньемъ приводятъ зажиточный Лондонъ къ убѣжденію, что они представляютъ собою соціализмъ, и что соціализмъ, въ концѣ-концовъ, не такъ уже опасенъ. Они представляютъ собою соціалистическую волну средняго класса, а въ англійской политикѣ побѣда всегда на сторонѣ средняго класса…

— Была, — подхватилъ Пэламъ.

— Соціализмъ въ Вэстъ-Эндѣ, представляетъ собою энтузіазмъ, — продолжалъ Станфордъ; — въ Истъ-Эндѣ онъ — возмущеніе; въ Блумсбери^[4], онъ практическое дѣло. Цѣлъ его — добиться извѣстныхъ экономическихъ перемѣнъ; добиться постепенно и безъ всякихъ личныхъ жертвъ. Система заключается въ говореніи, лекціяхъ, изданіи брошюръ, участіи въ либеральныхъ и радикальныхъ ассоціаціяхъ и въ томъ, что бы трубить другъ о другѣ съ неослабѣвающею настойчивостью. При помощи этихъ средствъ мы навѣрное, раньше или позже, проведемъ нѣсколькихъ нашихъ членовъ въ парламентъ. Я имѣю въ виду быть однимъ изъ тѣхъ, которые попадутъ раньше.

— Но зачѣмъ же вамъ выступать въ качествѣ радикальнаго кандидата? Почему вамъ не выступить смѣло и самостоятельно, рабочимъ кандидатомъ?

— Потому, что тогда меня не выберутъ. Мы слѣдуемъ по пути наименьшаго сопротивленія.

— Хотя, какъ часто случается, это есть въ то же время линія наименьшихъ результатовъ, — возразилъ Пэламъ.

— Чтобы достигнуть въ Англіи какого бы то ни было результата, вы должны имѣть большинство на своей сторонѣ; а большинство всегда слѣдуетъ по линіи наименьшаго сопротивленія. Никогда никакое большинство не согласится поступить въ мученики.

— Это вѣрно. — согласился Пэламъ, слегка поднявъ голову. — Поэтому-то и кажется мнѣ такою ясною обязанностью — принадлежать къ тому меньшинству, которое идетъ вопіять въ пустыню и указывать слабодушному большинству дорожку, по которой оно пойдетъ современемъ.

Станфордъ поглядѣлъ на священника съ интересомъ.

— Вы, что же, и Бранда обучили этимъ принципамъ? — спросилъ онъ.

— Скорѣе наоборотъ, — отвѣтилъ Пэламъ. — Скорѣе онъ внушилъ мнѣ ихъ.

— Въ такомъ случаѣ, я позволю себѣ произнести пророчество, — сказалъ Станфордъ, — Брандъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые умираютъ съ разбитымъ сердцемъ, а потомъ имъ воздвигаютъ статуи.

— Ахъ, пожалуста, не говорите такъ, — вскричалъ Оливеръ, — мнѣ самому это слишкомъ часто приходитъ въ голову.

Дверь въ комнату отворилась, и въ нее впорхнула крошечная лоди. Ея каштановые волосы были подстрижены, сѣро-голубое платье имѣло нѣсколько фантастическій покрой, и она обладала прелестнѣйшими въ мірѣ сѣро-голубыми глазами.

Станфордъ порывисто вскочилъ.

— Сильно я опоздала? — спросила она. — Я никакъ, никакъ не могла отложить свой урокъ. Давно они начали?

— Не такъ, чтобы давно, — отвѣтилъ Станфордъ. — Брандъ еще не говорилъ, иначе бы мы слышали апплодисменты.

— О, пойдемте туда сейчасъ же, — сказала она. — Я не хочу пропуститъ ни одного слова изъ его рѣчи. Я вѣдь никогда его не слыхала

— Конечно, — сказалъ Станфордъ.

— А какъ же насчетъ депутаціи? — спросилъ Пиламъ, улыбаясь.

— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ… депутація… — проговорилъ Станфордъ и остановился

— Что надо сказать депутатамъ? Можетъ быть, я могу это сдѣлать? Я — съ удовольствіемъ

Станфордъ разсыпался въ благодарностяхъ и объяснилъ, что депутацію слѣдуетъ задержать въ задней комнатѣ, а комитету дать потихоньку знать объ ея приходѣ.

Такимъ образомъ, Пэламъ остался одинъ. Отъ времени до времени къ нему доносились изъ-за занавѣски — рокотъ произносимыхъ рѣчей и взрывъ апплодисментовъ.

V.

Вошли четыре человѣка, и въ трехъ изъ нихъ Пэламъ, къ своему удивленію, узналъ своихъ бывшихъ Медфордскихъ прихожанъ; среди нихъ былъ и прозорливый Джозефъ Вилькинсъ.

Удивленіе было взаимнымъ. Посѣтители глазѣли на своего бывшаго священника, онъ — на нихъ.

— О, мистеръ Пэламъ, — сказалъ, наконецъ, Вилькинсъ. — Вы тоже членъ этого общества?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Пэламъ, — я посѣтитель, не болѣе. Но меня попросили посидѣть здѣсь, чтобы дать знать комитету, когда явится депутація. Не вы ли и являетесь депутаціей?

— Мы, — отвѣчалъ Вилькинсъ съ достоинствомъ.

Пэламъ вызвалъ Станфорда и возвратился къ депутаціи. Вилькинсъ разсматривалъ съ нѣкоторымъ любопытствомъ оставленныя на столѣ красныя розетки. Четвертый делегатъ, одѣтый нѣсколько лучше другихъ (ему можно было бы дать лѣтъ восемнадцать), выразилъ желаніе пойти въ залъ, послушать рѣчь. Станфордъ заявилъ, что это совершенно невозможно: депутація должна была оставаться скрытой до надлежащаго момента. Въ качествѣ компромисса, онъ, однако, нѣсколько отодвинулъ занавѣсъ и далъ депутаціи взглянутъ на эстраду.

Брандъ только что всталъ со своего мѣста и былъ привѣтствуемъ рукоплесканіями.

— Я знаю, — началъ онъ, — что мой другъ Гаррисъ и я были приглашены сюда потому, что намъ выпалъ счастливый случай подтвердить и защитить право свободно организоваться, и потому наша попытка была удачна. Мы гордимся тѣмъ, что выпало намъ на долю, и гордились бы не менѣе, если бы намъ за то пришлось попасть въ тюрьму. Но такъ какъ я здѣсь стою передъ вами свободнымъ и въ качествѣ вашего гостя, то полагаю, что всего лучше могу отплатить за вашу любезность, обратившись къ вамъ съ неподкрашенной правдой и высказавъ свое искреннее мнѣніе. Страна наша, — таково мое убѣжденіе, — полна жестокости и притѣсненія, составляющихъ нашъ позоръ и опасность, и нѣтъ болѣе настоятельной обязанности для каждаго мужчины и каждой женщины, какъ борьба противъ этихъ золъ. Я знаю людей, которые работаютъ двѣнадцать, четырнадцать и шестнадцать часовъ въ день, которые должны вносить залогъ, да еще кланяться, чтобы имъ позволили сдѣлать это. Ихъ заработокъ урѣзывается подъ всякими вздорными предлогами, имъ отказываютъ отъ мѣста, едва предупредивъ, и, въ концѣ-концовъ, нерѣдко надуваютъ при возвращеніи залога. У меня есть знакомый извозчикъ. Онъ стоитъ у одной изъ большихъ желѣзнодорожныхъ станцій. Онъ долженъ выѣзжать до шести часовъ утра и никогда не возвращается домой раньше часу ночи. И такъ — каждый день: будни и праздникъ. Этотъ человѣкъ видитъ своихъ дѣтей только спящими, а не спящихъ ему удается ихъ видѣть, можетъ быть, разъ въ три мѣсяца. Встрѣть онъ ихъ на улицѣ — онъ ихъ не узнаетъ. Подумайте хорошенько объ этомъ вы, которые возвращаетесь съ занятій домой въ пять-шесть часовъ, а уходите на занятія по утру, послѣ комфортабельнаго завтрака съ женой и дѣтьми. Подумайте, какъ бы вы себя чувствовали, если бы ваша жена принуждена была, сидя въ постели, доканчивать шитье, или клеить спичечныя коробки, прежде чѣмъ ея новорожденному мтнетъ двадцать четыре часа отъ роду. А я видѣлъ эти вещи. Подумайте, каково бы вамъ было, если бы ваши дочери стирали въ прачешной съ шести часовъ утра до девяти вечера, получая по три фартинга^[5] въ часъ. А я знаю такихъ дѣвушекъ. Мнѣ извѣстны дѣвушки шестнадцати, семнадцати лѣтъ, которыя работаютъ по десяти часовъ въ день за пять шиллинговъ въ недѣлю. Онѣ тратятъ на пищу ежедневно три пенса. Два шиллинга въ недѣлю онѣ должны заплатить за квартиру и стирку своего бѣлья. Такимъ образомъ, вычтя все это, ихъ доходъ ка всѣ остальныя нужды равняется тремъ фунтамъ и пятя шиллингамъ^[6] въ годъ; это — предполагая, что у нихъ есть постоянная работа; но такой работы у нихъ нѣтъ. У нихъ никогда нѣтъ ни лишней рубахи, ни лишней шляпы, ни пальто; есть только то, что на нихъ надѣто. И въ такомъ положеніи — сотни тысячъ. Многія изъ нихъ красивы. Всѣ они молоды и обладаютъ тѣмъ же стремленіемъ къ красивому, какое свойственно каждой изъ женщинъ, сидящихъ въ этой залѣ. Подумайте же, каково было бы вамъ, когда бы ваша дочь или ваша сестра подверглась тѣмъ же лишеніямъ, и тѣмъ же искушеніямъ, какимъ подвергаются эти дѣвушки.

И ни въ одномъ изъ этихъ золъ нѣтъ никакой необходимости. Для любого изъ нихъ есть дѣйствительное лекарство. Таково убѣжденіе каждаго и каждой въ этомъ залѣ, кто принадлежитъ къ Соціалистическому Обществу. Вы полагаете, что все это зло можетъ быть уничтожено посредствомъ мирной организаціи и мирнаго законодательства. Таково и мое убѣжденіе. Въ то же время я убѣжденъ, что если злу не помогутъ мирнымъ путемъ, то произойдетъ такой взрывъ революціоннаго насилія, какого — Англія, по крайней мѣрѣ, — еще не видала. Отъ насъ зависитъ предотвратить его. Если же мы, по нерадивости или трусости, не воспользуемся лучшимъ изъ двухъ путей, то кровь нашей націи падетъ на наши головы. Намъ предстоитъ организовать страну какъ со стороны промышленности, такъ и политически. Такова работа, къ которой обязываютъ насъ наши вѣрованія, какъ соціалистовъ, — практическихъ, констуціонныхъ соціалистовъ. Говоря откровенно, если бы мнѣ пришлось выбирать, — я бы не выбралъ этого пути. Я бы скорѣе выбралъ борьбу. Но дѣло въ томъ, что задача минуты не въ дракѣ. Теперь я спрашиваю васъ: вотъ, вы сидите здѣсь, хорошо, чисто одѣтые и дома васъ ждетъ хорошая ѣда… Скажите: тѣмъ, что вы сидите и затѣмъ пойдете домой — дѣлаете ли вы то дѣло, въ которое, какъ вы увѣряете, вы вѣрите? Многія изъ васъ, присутствующія здѣсь лэди, учатъ работницъ, какъ имъ сорганизоваться? Многія ли стараются узнать лучшій къ тому путь и ищутъ этихъ свѣдѣній недѣлю за недѣлей, упорно, правильно, во всякую погоду? Многіе ли изъ васъ, присутствующіе здѣсь мужчины, готовы изобличить любого политика и любую газету, къ какой бы партіи онъ ни принадлежалъ, въ томъ, что они не брегутъ этими вопросами, или представляютъ ихъ въ ложномъ свѣтѣ? Какъ честный человѣкъ, я долженъ но совѣсти сказать, что ничего этого вы не дѣлаете. Вы разговариваете и сочиняете хорошенькія эпиграммы и ораторствуете противъ капиталистовъ. Это не трудно и интересно; но едва ли отъ этого будетъ много пользы.

Дѣло въ томъ, что васъ эти факты нигдѣ не жмутъ, и въ глубинѣ вашего сердца вы къ нимъ относитесь вполнѣ безразлично. Я не хочу проводить границъ между классами; но я вижу собственными глазами, что тѣ, которые не испытали бѣдности, которые не видѣли бѣдности и не жили въ ней, — не хотятъ ничѣмъ пожертвовать, — что бы они тамъ ни говорили и ни думали объ этомъ предметѣ, — для излеченія зла. Мнѣ извѣстны двѣ личности, готовыя на такія жертвы; но онѣ не принадлежатъ къ вашему Обществу. Между тѣмъ работа, о которой я говорю, требуетъ всей вашей жизни, — не меньше. Вамъ придется работать для людей, которые не поймутъ васъ, не будутъ имѣть къ вамъ довѣрія, не почувствуютъ къ вамъ благодарности. Потому-то они и нуждаются въ вашей помощи, что они таковы, Вы не будете вознаграждены ни довѣріемъ, ни утѣшеніемъ, ни собственнымъ сознаніемъ. Вы будете знать, что вы правы, лишь потому, что разъ начавши эту работу, — если вы остановитесь, — ваша совѣсть ужалитъ васъ, какъ оводъ, и вы почувствуете себя предателями и людьми безъ чести и совѣсти.

— Еще одно слово, чтобы ничего не оставалось скрытымъ. Я и раньше былъ невысокаго мнѣнія о вашемъ Обществѣ. Оно представлялось мнѣ чѣмъ-то вродѣ общества взаимнаго восхищенія, чѣмъ-то вродѣ спутника одной изъ двухъ политическихъ партій, вмѣсто того, чтобы быть самостоятельной силой. Я и сейчасъ держусь того же мнѣнія. Не думаю, поэтому, чтобы вы много помогли возрожденію мира. Но въ вашихъ рукахъ — доказать противное. Если въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ вы покажете — вашею дѣятельностью, что я былъ къ вамъ несправедливъ, — что вы не только соціалисты гостиныхъ, заинтересованные въ возрожденіи міра столько же, сколько и въ оперѣ, что ли, тогда — я обѣщаю вамъ это — я снова приду сюда и попрошу у васъ прощенія съ полнымъ смиреніемъ и съ гораздо болѣе облегченнымъ сердцемъ, чѣмъ съ какимъ я сегодня говорилъ все то, что мнѣ сказано.

Онъ сѣлъ, и тотчасъ же раздался громовый взрывъ рукоплесканій. Станфордъ завернулъ занавѣсъ.

— Не въ бровь, а прямо въ глазъ, — сказалъ Шарманъ.

— Оч-чень неосмотрительно, — замѣтилъ Вилькинсъ.

— Не знаю, что бы на это сказала Мёрфордская Ассоціація, — замѣтилъ юный депутатъ.

— Молодчина этотъ вашъ агитаторъ, — прошепталъ Станфордъ Пэламу. — Но, Богъ мой, что за битву устраиваетъ онъ для себя!.. — Затѣмъ онъ повернулся къ депутаціи: — Очень, очень радъ васъ видѣть, джентльмэны. Мистеръ Брандъ сейчасъ будетъ здѣсь. Онъ ничего не знаетъ; не имѣетъ понятія о той чести, которую вы ему готовите.

— Мы, знаете ли… Что касается денегъ, такъ у насъ ихъ нѣтъ, — замѣтилъ осторожный Вилькинсъ.

— Да, вотъ въ этомъ-то и закорючка, — сказалъ, доселѣ молчаливый членъ депутаціи. — Человѣку надо какъ-нибудь жить, а между тѣмъ не можетъ же онъ днемъ работать въ мастерской, а вечеромъ сидѣть въ парламентѣ.

— Вы говорите, какъ младенецъ, Томъ Дэвисъ, — возразилъ Вилькинсъ. — Неужто вы не понимаете, что человѣкъ, выдвинувшійся впередъ, какъ Китъ Брандъ, имѣетъ иные способы заработать денегъ, чѣмъ корпя въ мастерской? Вотъ насчетъ избирательныхъ расходовъ — гдѣ ихъ взять? — вотъ вопросъ.

Вошелъ Брандъ въ сопровожденіи Димсдэля. За ними по пятамъ слѣдовалъ О’Галлоранъ.

— Мистеръ Брандъ, вотъ нѣсколько вашихъ старыхъ друзей; они имѣютъ кое-что сказать вамъ, — заявилъ Димсдэль съ большой торжественностью.

— А, Шарманъ и Вилькинсъ! — воскликнулъ Брандъ, — Случилась катая бѣда съ Союзомъ?

— О, нѣтъ, — отвѣчалъ Вилькинсъ. — Союзъ идетъ своимъ чередомъ. Но дѣла въ Медфордѣ пошли впередъ съ тѣхъ поръ, какъ вы у насъ были. Мы завели у себя Рабочую Политическую Ассоціацію и теперь пошевеливаемся.

— Вотъ это мистеръ Симпсонъ, нашъ секретарь, — сказалъ Шарманъ.

Юный Симпсонъ всталъ, и елейнымъ голосомъ произнесъ слѣдующую рѣчь:

— Наша Политическая Ассоціація поручила мнѣ, вмѣстѣ съ предстоящими здѣсь друзьями нашими, выполненіе важной и лестной обязанности. Мы уполномочены подавляющимъ большинствомъ рабочихъ Мёдфорда просить нашего друга, мистера Кристафера Бранда снова возвратиться въ нашъ городъ, гдѣ его имя упоминается въ каждомъ домѣ и, смѣемъ сказать, поминается, какъ общее дорогое достояніе, — и просить его выступить на выборахъ нашимъ кандидатомъ въ Палату Общинъ.

— Слушайте, слушайте! — закричали остальные депутаты.

Брандъ измѣнился въ лицѣ — необычное для него проявленіе внутренняго волненія — и нѣсколько секундъ простоялъ молча.

— Что вы на это скажете, Китъ? — спросилъ Шарманъ.

— Право, не знаю, что вамъ сказать; я совершенно не ожидалъ ничего подобнаго.

— Вы не хотите сказать, мистеръ Брандъ, что колеблете съ? — воскликнулъ О’Галлоранъ.

— И очень колеблюсь; по многимъ причинамъ.

— Мы думали, это доставитъ вамъ большое удовольствіе, — замѣтилъ Шарманъ.

— Вы, стало быть, не можете дать намъ отвѣта, который бы мы могли сообщить нашимъ довѣрителямъ? — спросилъ Вилькиисъ.

— Я рѣшительно ничего не могу вамъ сказать сейчасъ; мнѣ нужны сутки на размышленіе. Я въ высшей степени благодаренъ Медфордскимъ рабочимъ за ихъ приглашеніе. Но это важный и отвѣтственный шагъ, и я совершенно былъ не приготовленъ къ нему. Было бы недобросовѣстно, по отношенію къ вашимъ довѣрителямъ, если бы я отвѣтилъ имъ не обдумавши. Кромѣ того, я, какъ вы знаете, такой же рабочій, какъ и вы; я не увѣренъ, что мое матеріальное положеніе позволятъ мнѣ дать согласіе. Мнѣ нужно выяснить нѣсколько вопросовъ, прежде чѣмъ рѣшиться.

Сэръ Джонъ Уорикъ вошелъ въ комнату изъ зала и сказалъ Димсдэлю, что предсѣдатель спрашиваетъ, не нужно ли сдѣлать какихъ заявленій, прежде чѣмъ онъ закроетъ собраніе, и публика примется за чай и кофе. Димсдэль, Станфордъ и О’Галлоранъ слишкомъ были заняты происходившимъ въ комнатѣ, чтобы замѣтить странность появленія сэра Джона, въ качествѣ посланца предсѣдателя; Брандъ оставался вовсе въ невѣдѣніи этого обстоятельства. Но Пэламъ замѣтилъ.

Димсдэль, торопливо отвѣтивъ, что сейчасъ придетъ самъ, и, обратившись къ депутаціи, спросилъ, не желаетъ ли кто-либо изъ дженгльмэновъ сказать нѣсколько словъ?

— Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ Вилькинсъ, и депутаты отправились гуськомъ въ залъ, предводимые Димсдэлемъ; неутомимый журналистъ заключалъ шествіе.

— Итакъ, вы еще не рѣшили, мистеръ Брандъ? — сказалъ сэръ Джонъ и, выслушавъ отвѣтъ, прибавилъ: «не можете ли вы удѣлить маѣ съ часикъ времени завтра? Я бы хотѣлъ поговорить съ вами о двухъ-трехъ вещахъ. Вы не заняты работой эту недѣлю?»

— Нѣтъ, и никогда больше не буду работать въ этой мастерской, — отвѣчалъ Брандъ. — Полагаю, немного уже осталось мастерскихъ, въ которыхъ меня теперь примутъ на работу.

— Ну, теперь васъ ждетъ другая работа, — сказалъ сэръ Джонъ.

И они условились встрѣтиться рано утромъ.

Подошелъ Станфордъ и, попросивъ Бранда на пару словъ, отвелъ въ сторону.

— Насчетъ избирательныхъ расходовъ, — началъ онъ, — это нелѣпѣйшая вещь, что расходы эти ложатся на кандидатовъ; но разъ таковъ законъ, то я хотѣлъ вамъ сказать, что если вы рѣшите принять кандидатуру, то для меня будетъ большимъ удовольствіемъ, гарантировать половину этихъ расходовъ. Вотъ мой адресъ. Вашъ другъ, мистеръ Пэламъ, можетъ дать вамъ подробныя обо мнѣ свѣдѣнія,

— Вы дѣлаете мнѣ весьма великодушное предложеніе.

— Нисколько. Деньги эти были предназначены для избирательныхъ расходовъ; но я никакъ не расчитывалъ имѣть такого хорошаго кандидата, — отвѣтилъ Станфордъ и быстро отошелъ.

Пэламъ, ожидавшій своей очереди, подошелъ ближе и прошепталъ: — Брандъ, если будетъ какое-нибудь затрудненіе насчетъ избирательныхъ расходовъ, то имѣйте въ виду, что у меня найдется достаточно денегъ для этого, и едва ли у меня будетъ другой случай истратить ихъ съ большимъ удовольствіемъ.

— Спасибо. Это такъ похоже на васъ, — сказалъ Брандъ.

Еще разъ отодвинулась занавѣска, и въ проходѣ показалась миссисъ Пэламъ. Видя, что въ комнатѣ мало народу, да и тотъ принадлежитъ, главнымъ образомъ, къ близкимъ знакомымъ ея друга, она улыбнулась, совсѣмъ отодвинула занавѣсъ и ввела пожилую даму съ пріятнымъ лицомъ.

— Мистеръ Брандъ, — сказала она. — Моя тетка, лэди Уорикъ, хочетъ познакомиться съ вами.

Лэди Уорикъ пожала руку молодого агитатора, подаривъ его милой улыбкой:

— Я очень рада, мистеръ Брандъ, — сказала она, — что вы говорили въ такомъ тонѣ о конституціонныхъ методахъ дѣятельности. Я ужъ начала было думать, что слишкомъ устарѣла, считая парламентъ дѣйствительнымъ средствомъ для урегулированія сталкивающихся интересовъ; но я вижу, что и нѣкоторые изъ васъ, молодыхъ, опять возвращаются къ этому убѣжденію.

— Да, нѣкоторые изъ насъ держатся этого убѣжденія, — отвѣчалъ Брандъ. Его голосъ и манеры были почти такъ же мягки, какъ и у его собесѣдницы. Изящество хорошаго воспитанія имѣло для Бранда обаяніе, которому онъ легко поддавался.

— Но, знаете, — продолжала лэди Уорикъ своимъ мягкимъ голосомъ: — по-моему, вамъ вовсе не слѣдовало быть здѣсь и говорить сегодня послѣ всего того утомленія, какое вы испытали на прошлой недѣлѣ.

— Я вполнѣ съ вами согласна, тетя, — замѣтила миссисъ Пэламъ.

— Это вовсе не такъ утомительно, — сказалъ Брандъ; — особенно если человѣкъ добился, чего хотѣлъ!

Въ то же время про себя онъ сравнивалъ стоявшихъ передъ нимъ дамъ съ грубою, недоросшею, плохо говорящей фабричной работницей, такой хорошенькой въ пятнадцать лѣтъ, такой истощенной въ двадцать пять, а въ пятьдесятъ, если она доживаетъ до этого возраста, такою страшною и умственно ослабшею. Онъ зналъ множество рабочихъ женщинъ, отъ природы столь же честныхъ и великодушныхъ, какъ стоявшія передъ нимъ, а между тѣмъ, какъ непохожи онѣ были на этихъ! Его лицо приняло болѣе суровое выраженіе… Именно такого рода мысли располагаютъ нормальнаго человѣка къ революціи.

Сэръ Джонъ стоялъ подлѣ, слушая разговоръ, но но принимая въ немъ участія — вещь для него необычайная. Жена бросила на него любящій, заботливый взглядъ и подумала, что у него крайне усталый видъ. Станфордъ съ Пэламомъ возвратились изъ буфета съ чашками чая для дамъ, и послѣдній требовалъ похвалъ за свою внимательность: онъ помнилъ, что жена его пила чай безъ сахара, Брандъ клалъ его очень много.

— Мы весьма благодарны вамъ обоимъ, — сказала миссисъ Пэламъ. — Въ залѣ тихо, герой вечера оставленъ въ покоѣ: изъ этого я заключаю, что общество пьетъ чай.

— Да, — отвѣтилъ Станфордъ; — только сегодня я вполнъ ясно понялъ, что значитъ брать чай съ собою!

Послѣднія слова онъ произнесъ съ серьезнымъ, даже озабоченнымъ лицомъ; дѣло въ томъ, что онъ замѣтилъ въ отдаленнѣйшемъ углу комнаты миссъ Мейнъ. Стамфорду неудобно было подойти къ ней тотчасъ же, но онъ сообразилъ, что она, конечно, хочетъ познакомиться съ Брандомъ, и что если онъ будетъ держаться вблизи послѣдняго, то на его долю выпадетъ привилегія представить агитатора царицѣ своего сердца. Какъ разъ въ это время во внѣшней двери комнаты появилась голова телеграфнаго посыльнаго.

— Есть здѣсь джентльменъ по имени Брандъ? — спросилъ мальчикъ.

— Я — Брандъ, — сказалъ Кристоферъ, протягивая руку за телеграммой.

Онъ вскрылъ коричневый конвертъ, и бросилъ мальчику короткое замѣчаніе: «можете итти».

Затѣмъ, не мѣняя выраженія лица, но болѣе грубымъ голосомъ, выдававшимъ двумъ, хорошо знавшимъ еію друзьямъ, его волненіе, проговорилъ:

— Это изъ Мёдфорда, отъ Гаммонда. Ихъ парламентскій депутатъ умеръ сегодня.,

— Какъ, Тревисъ умеръ? — вскричалъ сэръ Джонъ.

— Да, сэръ Джонъ, — отвѣчалъ Бранлъ.

— Душа моя! — обратился Уорикъ къ женѣ, — я долженъ сейчасъ же итти.

— Мнѣ необходимо завтра утромъ гдѣ-нибудь встрѣтиться съ этой депутаціей, — замѣтилъ со своей стороны Брандъ.

Леди Уорикъ поднялась, закутываясь въ свою мягкую шаль. За нею встала миссисъ Пеламъ, глядя съ большимъ оживленіемъ на мужа. Между тѣмъ глаза священника переходили съ сэра Джона на Бранда и съ Бранда на сэра Джона по мѣрѣ того, какъ каждый изъ нихъ говорилъ. Это былъ странный взглядъ, полный тревоги, точно онъ чувствовалъ себя соучастникомъ какой то тайны между этими двумя лицами. Но никто этого не замѣтилъ.

VI.

Утренній завтракъ у Пэламовъ приходилъ къ концу. Викарій, его жена и ихъ гость сидѣли, каждый, съ газетой въ рукахъ и читали отчетъ о вчерашнемъ митингѣ.

— Вотъ потѣха! — вскричала миссисъ Пэламъ; — слушайте: — Тори прибѣгли къ обычной своей тактикѣ заманиванія въ свои сѣти каждой восходящей звѣзды демократіи. Въ теченіе всей карьеры Кита за нимъ шагъ за шагомъ слѣдовалъ нѣкій достопочтенный джентльмэнъ духовнаго званія, отрасль широко извѣстной дворянской фамиліи.

— Вотъ такъ штука, — сказалъ Брандъ.

— Нанни! Ты сочиняешь, — воскликнулъ Пэламъ.

— Вовсе нѣтъ, смотри и читай самъ, насколько плохой шрифтъ и отвратительная бумага «Утренняго Метеора» позволяетъ это.

Всѣ трое засмѣялись, и затѣмъ Пэламъ сказалъ почти печально: «Очень бы я желалъ, чтобы кто-нибудь изъ моихъ консервативныхъ дядей или тетокъ прочелъ сегодняшній „Утренній Метеоръ“. Въ своихъ консервативныхъ газетахъ они прочтутъ слѣдующее: „Невозможно вообразить ничего, достойнаго большаго презрѣнія, чѣмъ попытка сэра Джона Уорика, сдѣланная вчерашній вечеръ, обезпечить для Либеральной Партіи нѣсколько лишнихъ голосовъ. Надо полагать, дѣла ея стоятъ чрезвычайно плохо, если ея членъ, бывшій генеральный солимситоръ^[7] старается заручиться Союзомъ никому неизвѣстныхъ соціалистическихъ обществъ взаимнаго восхищенія и агитаторовъ по ремеслу, вродѣ Бранда и Гарриса, лишь посредствомъ судебнаго крючкотворства избѣгшихъ тюремнаго заключенія, которое они такъ много разъ заслужили, хотя его и избѣгли“.

— Экая досада, — сказалъ Брандъ; — воистину, либералы правы, говоря, что консервативная партія глупа.

Служанка доложила, что кто-то изъ прихожанъ желаетъ видѣть священника. Пэламъ быстро допилъ свою чашку и поспѣшно ушелъ.

Горничная начала убирать со стола, а миссисъ Пэламъ взяла въ руки газету, оставленную ея мужемъ, и нѣсколько минутъ просматривала ее.

— Я полагаю, — сказала она, — что эта газета довольно хорошо представляетъ консервативное общественное мнѣніе и въ свою очередь помогаетъ его формированію, какъ всѣ газеты вообще.

— Боюсь, что такъ, — отвѣтилъ Брандъ.

— И результатъ этого будетъ тотъ, что рабочіе станутъ подавать голоса свои въ пользу либераловъ, въ надеждѣ получить отъ нихъ помощь, которой, впрочемъ, они не получатъ.

— Да, нѣчто въ этомъ родѣ.

— Либералы же, добившись власти, удержатъ ее въ рукахъ до тѣхъ поръ, пока консерваторы не замѣтятъ, что единственное средство свалить либеральное министерство и сѣсть на его мѣсто — состоитъ въ биллѣ о восьмичасовомъ днѣ.

— Совершенно вѣрно.

— Какъ вы думаете, сколько времени потребуется на это?

— По всей вѣроятности, пять или шесть лѣтъ.

— А тѣмъ временемъ, — продолжала она, — вы и подобные вамъ люди будете надсаживаться въ напрасныхъ попыткахъ подъ огнемъ обѣихъ сторонъ.

— Да, похоже на то, — отвѣчалъ Брандъ. Хотѣлось бы мнѣ знать, почему вы такъ ясно видите вещи, которыя едва одинъ изъ тысячи рабочихъ понимаетъ?

— Поймутъ и они современемъ. „Всѣ люди становятся такими, какъ имъ быть надлежитъ, но очень медленно“, — продекламировала она. — Но знаете, такое пониманіе мучительно дразнитъ женщину.

— Почему? — спросилъ Брандъ, съ нѣкоторымъ удивленіемъ.

— Потому что она поставлена въ такое положеніе, что не можетъ помочь именно тамъ, гдѣ, она ясно это видитъ, помощь всего нужнѣе. Будь я однимъ изъ моихъ собственныхъ братьевъ, я бы могла попасть въ палату общинъ безъ большого труда. Именно тамъ вы нуждаетесь въ бойцахъ, которые бы стояли за интересы труда. И вотъ я, которая охотно сдѣлала бы это, и способна сдѣлать, отгорожена отъ всякой къ тому возможности.

— Да, — сказалъ Брандъ, — и это — въ то время, какъ въ Англіи едва ли найдется дюжина мужчинъ, которые хотѣли бы и сумѣли бы это сдѣлать. Но такихъ мужчинъ было бы больше, будь больше женщинъ, которыя понимаютъ и чувствуютъ, какъ вы.

Пока онъ говорилъ, лицо миссисъ Пэламъ освѣтилось новой улыбкой. — Въ концѣ-концовъ, — сказала она, — я могу удовольствоваться тѣмъ, что имѣю, не требуя большаго. Выраженіе ея лица стало сосредоточеннѣе, и она продолжала: „Оливеръ тоже отгороженъ, но онъ того мнѣнія, что ему и не слѣдуетъ стремиться въ парламентъ. Такое стремленіе не кажется ему естественнымъ честолюбіемъ, какъ это кажется мнѣ. Надо думать, я прониклась этимъ честолюбіемъ, будучи еще маленькой дѣвочкой, оттого, что была такъ много въ обществѣ дяди и тетокъ Уорикъ“.

— Вы знаете, конечно, — сказалъ Брандъ, — что сэръ Джонъ Уорикъ долженъ быть здѣсь сегодня утромъ для свиданія со мною? Я бы очень хотѣлъ, чтобы вы мнѣ сказали, что онъ, въ сущности, за человѣкъ?

Нѣкоторое время она молчала въ нерѣшительности, затѣмъ сказала: — Въ частной жизни онъ очень добръ и внимателенъ. Въ особенности добръ онъ былъ по отношенію къ намъ.

— И, я полагаю, онъ, дѣйствительно, способный человѣкъ?

— Очень способный. Я бы сказала — настолько способный, насколько можетъ бытъ человѣкъ, не вдохновляемый великой идеей.

— Онъ, конечно, человѣкъ партіи, — сказалъ Брандъ, откидываясь на стулъ и глядя прямо передъ собой. — Онъ имѣетъ репутацію человѣка, не особенно разборчиваго въ политическомъ отношеніи; но вѣдь создать подобную репутацію человѣку, въ сущности, ничего не стоитъ. Если вы мнѣ скажете, что я могу ему вѣрить, я буду вѣрить.

— Боюсь, что не могу сказать вамъ этого, — отвѣчала она послѣ мгновеннаго молчанія; — я не хочу этимъ сказать, что ему нельзя вѣритъ; но онъ… — онъ то, что называется опытнымъ парламентскимъ дѣльцомъ. Пожалуй, въ этомъ вся суть, — заключила она съ улыбкой.

— Онъ придетъ затѣмъ, чтобы постараться перетянуть меня на сторону либераловъ.

— Вы не сдѣлаете этого, — сказала миссисъ Пэламъ, съ большой серьезностью.

Онъ слегка засмѣялся: — вы, повидимому, настолько боитесь, чтобы я этого не сдѣлалъ, что хотѣли бы связать меня заранѣе даннымъ обѣщаніемъ? Нѣтъ, нѣтъ; я, конечно, выслушаю, что сэръ Джонъ имѣетъ сказать. Если онъ можетъ убѣдить меня въ томъ, что лучшій путь для интересовъ труда тотъ, который онъ мнѣ укажетъ, я готовъ идти по этому пути. Боюсь, что въ вашемъ умѣ есть извѣстная предвзятая мысль, миссисъ Пэламъ.

— Хорошо. Я воздержусь отъ замѣчаній до окончанія вашего разговора, — сказала она съ напускной шутливой суровостью.

Горничная доложила о приходѣ сэра Джона Уорика. Вслѣдъ затѣмъ вошелъ и этотъ общительный джентльмэнъ. Онъ былъ весь — здоровье и интеллигентное благополучіе.

— Какъ поживаешь, голубка? Какъ вы поживаете, мистеръ Брандъ? — воскликнулъ онъ. — Я только что замѣтили Оливера, въ концѣ улицы; онъ летѣлъ на всѣхъ парахъ. Повидимому, его прихожане не даютъ ему лѣниться.

— О, нѣтъ, — отвѣчала миссисъ Пэламъ. — Вѣчно кто-нибудь изъ этихъ бѣднягъ либо боленъ, либо въ бѣдѣ. — Затѣмъ, выразивъ надежду, что ея тетка не слишкомъ утомилась на вчерашнемъ митингѣ, миссисъ Пэламъ вышла, оставивъ своихъ гостей вести дѣловой разговоръ.

VII.

Брандъ почувствовалъ теплое и нѣсколько преувеличенное сердечное рукопожатіе, Онъ снова сѣлъ и приготовился слушать съ серьезнымъ вниманіемъ. Сэръ Джонъ былъ тронутъ сильнѣе, чѣмъ до сихъ поръ. Одухотворенныя, рѣшительныя черты Бранда поразили его. Въ немъ поднялась тревожная волна чувства, почти любви. Желаніе овладѣть сердцемъ этого молодого человѣка, и притомъ — не выдавая своей тайны — заговорило въ немъ съ неожиданной силой.

— Мнѣ хочется поговоритъ съ вами, мистеръ Брандъ, — такъ началъ сэръ Джонъ, — раньше, чѣмъ вы придете къ какому-либо рѣшенію по поводу Мёдфордскаго приглашенія. Вы. безъ сомнѣнія, обладаете извѣстнымъ политическимъ честолюбіемъ. Невозможно, чтобы человѣкъ вашего закала не обладалъ имъ.

— Пожалуй, да.

— Способности, подобныя вашимъ, встрѣчаются не каждый день. Въ то же время онѣ нуждаются въ извѣстной долѣ обработки и парламентской практики.

— Несомнѣнно.

— Одинъ изъ двухъ моихъ секретарей только что получилъ назначеніе и принялъ постъ въ колоніяхъ; мнѣ подумалось, что, можетъ быть, вы нашли бы полезнымъ на нѣкоторое время занять его мѣсто.

— Но какъ же я могу… — началъ Брандъ, бросая на отца одинъ изъ тѣхъ рѣзкихъ и протщательныхъ взглядовъ, которые, какъ уже, замѣтилъ Станфордъ, были такъ похожи на взгляды самого сэра Джона.

— Одну минуту, — остановилъ его Уорикъ. — Я вполнѣ понимаю, что не въ ваннихъ видахъ сдѣлаться подчиненнымъ другого человѣка; но вѣдь каждый человѣкъ долженъ изучить технику своего ремесла подъ руководствомъ другого человѣка. И, полагаю, что я не окажусь ни невнимательнымъ, ни слишкомъ требовательнымъ. Я знаю собственную слабость, — сказалъ онъ съ улыбкой, — она состоитъ въ томъ, что я не выношу работы съ дураками. Мнѣ необходимо имѣть подлѣ себя головы, въ которыхъ есть мозгъ. Я вполнѣ увѣренъ, что ваше сотрудничество было бы для меня облегченіемъ и отдыхомъ, и мнѣ думается, что сами вы получите этимъ путемъ весьма цѣнный опытъ. Жалованье ваше дало бы, примѣрно, вдвое больше того, что вы можете заработать въ мастерской: у васъ было бы больше досуга, и вы могли бы принять приглашеніе Мёдфордскихъ избирателей, Я долженъ еще прибавить, что такъ какъ имѣть- секретаремъ-члена парламента очень для меня выгодно, то я, въ моихъ собственныхъ интересахъ — считая это дѣломъ личнаго моего расчета — оплатилъ бы ваши избирательные расходы.

Онъ остановился. Брандъ сказалъ: „Вы очень добры“, и продолжалъ сидѣть молча, разсматривая салфетку.

— Ну, что же? — сказалъ сэръ Джонъ.

— Нѣтъ, — сказалъ Брандъ, подымая голову. — Мнѣ кажется невозможнымъ принять ваше предложеніе. Дѣло вотъ въ чемъ, сэръ Джонъ. Сдѣлайся я вашимъ секретаремъ, заплати вы мои избирательные расходы, — это значило бы для меня стать въ извѣстныя обязательныя отношенія — не только къ вамъ лично, но и къ либеральной партіи, которую вы представляете.

— Нѣтъ, это не неизбѣжно.

— Совершенно неизбѣжно. Мы всѣ очень хорошо знаемъ, что рабочіе вопросы становятся полемъ политической битвы, и что каждая партія начинаетъ охотиться за голосами рабочихъ. Въ данный моментъ мое имя принесетъ съ собою немало такихъ голосовъ той сторонѣ, на которой оно появится. Но я не склоненъ вступить ни въ одну изъ этихъ партій. Я хочу стоять отдѣльно, будучи готовымъ принять помощь отъ любой изъ нихъ.

— Въ теченіе извѣстнаго времени. Но въ концѣ-концовъ вамъ неизбѣжно придется работать вмѣстѣ съ одной изъ двухъ партіи и посредствомъ ея.

— Пока онѣ въ настоящемъ своемъ положеніи, я не стану въ нихъ работать, — сказалъ Брандъ, — ибо онѣ не представляютъ живыхъ политическихъ силъ, или даже живыхъ политическихъ идей. Будущее разграниченіе партій пройдетъ между тѣми, кто стоитъ за интересы собственности, и тѣми, кто стоитъ за интересы труда. Трудъ въ настоящее время имѣетъ такъ же мало сторонниковъ на одной сторонѣ, какъ и на другой, и ни одного среди оффиціальныхъ вожаковъ той или другой партіи.

Сэръ Джонъ все время зорко слѣдилъ за выраженіемъ лица сидѣвшаго передъ нимъ собесѣдника, и въ этотъ мо ментъ онъ рѣшите, льно отвѣтилъ внутрежне самъ себѣ на нѣсколько разъ одолѣвавшія его желанія: „Нѣтъ, я ему не скажу; онъ слишкомъ опасенъ“.

Онъ отвѣчалъ на замѣчанія Кристафера серьезнымъ, убѣждающимъ, авторитетнымъ тономъ:

— Но вѣдь партія — это извѣстный механизмъ, и легче же работать при его посредствѣ, нежели противъ него. Вы можете считать либеральную партію безсодержательною; но все же въ ней еще достаточно вѣса, и идти противъ нея — одному человѣку не подъ силу. Вы, пожалуй, скажете, что вы не одинъ, что у васъ есть послѣдователи. Это вѣрно для сегодня, но, какъ вы сами сказали, завтра же это можетъ оказаться невѣрнымъ. Быть можетъ, вы думаете, что можете увлечь ихъ за собою въ попыткѣ основать третью партію? Я, со своей стороны, сильно сомнѣваюсь въ этой возможности. Главная масса рабочихъ инстинктивно держится за радикализмъ; это ихъ традиціонная партія, и вамъ скорѣе удастся передѣлать ее на свой ладъ изнутри, чѣмъ отвлечь ихъ отъ нея и тѣмъ побѣдить ее извнѣ.

Бранда взглянулъ на своего собесѣдника не безъ ироніи.

— Вы приглашаете меня, — сказалъ онъ, — вступить въ вашу партію съ цѣлью превратить ее въ нѣчто новое, — сказалъ онъ. — Если вы дѣйствительно вѣрите въ такую возможность, то, мнѣ кажется, вы поступаете, относительно своей партіи не вполнѣ лойяльно. Во всякомъ случаѣ, я это считаю неосуществимымъ. По-моему, занимаясь такими экспериментами, мы, рабочіе-соціалисты, лишь увеличимъ могущество либеральной партіи и доставимъ ей возможность держаться у власти съ наименьшими уступками интересамъ груда. Взять цитадель, не сражаясь, невозможно. Либерализмъ, каковъ онъ есть въ настоящее время, не можетъ быть партіей труда: Средства, этой партіи и большинство ея состава слагаются изъ экеплоататоровъ, людей, которые богатѣютъ, выжимая сокъ изъ труда. Такимъ образомъ, либерализмъ можетъ соединиться съ представительствомъ труда, лишь отбросивъ въ сторону то, чѣмъ онъ силенъ.

— Вы, стало быть, склоняетесь къ консерваторамъ? — сказалъ сэръ Джонъ, и горькая мысль о вліяніи Оливера на Бранда мелькнула въ его головѣ.

— Я склоненъ стоять отдѣльно.

Сэръ Джонъ, наблюдая за собесѣдникомъ съ еще болѣе глубокой серьезностью, произнесъ медленно:

— Если бы другіе рабочіе чувствовали, какъ вы, вы могли бы революціонизировать Англію въ три года, не разбивъ ни одной головы. Но вѣдь вы же знаете, мистеръ Брандъ, что они такъ не смотрятъ и не будутъ смотрѣть. Не будутъ, потому что не та у нихъ наслѣдственность и не то развитіе, какія имѣете вы.

— Что вы хотите сказать? — спросилъ Брандъ въ крайнемъ изумленіи.

Барабаня слегка пальцемъ по столу, сэръ Джонъ отвѣчалъ:

— Человѣкъ моихъ лѣтъ и моего ремесла поневолѣ узнаетъ итого семейныхъ тайнъ, и такъ случилось, что въ числѣ ихъ есть и ваша.

Наступило минутное молчаніе; затѣмъ Брандъ сказалъ:

— Въ такомъ случаѣ, я бы желалъ, чтобы вы ее мнѣ объяснили.

Вопреки его собственнымъ желаніямъ, въ его голосѣ послышалась болѣе суровая и болѣе горькая нота.

Сэръ Джонъ отвѣчалъ гладкимъ оффиціальнымъ тономъ, въ которомъ невозможно было замѣтить чего бы то ни было личнаго.

— Я не имѣю права, сказать вамъ. То, что я вамъ объяснилъ, я сказалъ для того, чтобы сдѣлать для васъ понятнымъ мои мотивы, а именно: дѣлая вамъ извѣстное предложеніе, я дѣйствую не столько въ качествѣ члена политической партіи, сколько въ качествѣ представителя одного моего стараго друга, который чувствуетъ, что имѣетъ по отношенію къ вамъ обязанности…

— Къ этому я не былъ приготовленъ, — сказалъ Брандъ и опять замолчалъ, глядя внизъ.

Сэръ Джонъ ждалъ, пока его собесѣдникъ заговоритъ, внутренне собираясь съ силой, и въ умѣ его промелькнула мысль, что никогда еще не боялся онъ своего оппонента такъ сильно.

— Въ такомъ случаѣ, ваше предложеніе исходитъ, собственно, отъ моего отца? — сказалъ Брандъ.

— Да.

— Но вѣдь онъ не хочетъ стать со мной лицомъ къ лицу, онъ не заявляетъ никакой привязанности ко мнѣ; онъ даже не уполномочилъ васъ назвать мнѣ свое имя.

— Нѣтъ, по крайней мѣрѣ, — не сейчасъ, — отвѣчалъ сэръ Джонъ, и ужасное сознаніе, что слой льда между нимъ и холодной бездной неизвѣстности становится все, тоньше и тоньше. охватило его. Идя сюда, сэръ Уорикъ безсознательно надѣялся, въ особенности признавъ въ Брандѣ ясный и способный умъ, родственный его собственному, — что этотъ его сынъ оцѣнитъ такъ же хорошо, какъ и онъ самъ, всѣ обстоятельства, ведущія къ его пользѣ, комфорту и личному успѣху. Не то, чтобы сэръ Джонъ желалъ со стороны сына предательства или лживости по отношенію къ рабочему классу, но онъ хотѣлъ бы видѣть въ немъ проявленіе того духа компромисса, который необходимъ механизму жизни, какъ масло. Теперь сэръ Джонъ ясно читалъ въ повернутомъ къ нему молодомъ лицѣ духъ безпощадной правдивости и прямоты, которая, конечно, не была унаслѣдована отъ него. И безнадежность поползла въ его душу, ибо онъ былъ знакомъ съ этимъ духомъ раньше. Если онъ извинялъ себя въ томъ, что порвалъ свою связь съ матерью Бранда, то именно потому, что въ ея характерѣ было нѣчто неподатливое, непримиримое.

— Въ концѣ-концовъ, — сказалъ Брандъ, — все это не имѣетъ практическаго значенія. Я буду совершенно откровененъ съ вами, сэръ Джонъ, и вы можете повторить мои слова моему отцу. Я не могу сказать, чтобы сильно пострадалъ отъ случайности моего рожденія. Мужъ моей матери, имя котораго я ношу, болѣе, чѣмъ замѣнилъ мнѣ отца. Прямого вреда мнѣ, собственно, не было сдѣлано. Но я не могу забыть того обстоятельства, что мой отецъ оставилъ меня и мою мать выпутываться, какъ знаемъ. Она могла умереть отъ тягости своего положенія; я могъ вырости воромъ и бродягой — отцу до этого дѣла не было. Словомъ, съ внѣшней стороны, онъ не имѣетъ права ожидать отъ меня ничего…

— Были смягчающія обстоятельства. Вы знаете не все, — возразилъ сэръ Джонъ.

— Я не упрекаю его. Какого рода умственное, или нразственное наслѣдство получилъ отъ него — ме ногу сказать. Полагаю, однако, — какъ разъ достаточно для того, чтобы чувствовать себя чужакомъ въ классѣ моей матери и не въ своемъ кругу — среди его класса; я получилъ достаточно для того, чтобы изъ меня вышелъ дѣятель, годный для того, что я дѣлаю, и одинокій человѣкъ на всю жизнь. Я не имѣю ни съ кѣмъ никакихъ связей и не буду имѣть. Я не отдамся никакой партіи, а буду служить интересамъ труда. Я не имѣю семьи и никогда не буду имѣть. Моей семьей будетъ трудовой народъ Англіи, и никакого иного семейства мнѣ не надо.

Въ теченіе этой, рѣчи сэръ Джонъ почувствовалъ словно ударъ кинжаломъ; затѣмъ въ немъ шевельнулось раскаяніе, смѣшанное съ сожалѣніемъ о томъ, что могло бы быть. Онъ восхищался сдержанной внутренней страстью Бранда, придававшей особую силу каждому сказанному слову, но еще не придавалъ его словамъ безусловной вѣры.

— Итакъ, вы рѣшаете оставаться одинокимъ, — сказалъ сэръ Джонъ.

Брандъ кивнулъ головой.

— Но вѣдь вамъ нѣтъ еще и тридцати двухъ лѣтъ.

— Безъ малаго.

— Вамъ это не удастся. Природа слишкомъ сильна. Либо вы привяжетесь къ кому-нибудь — мужчинѣ, женщинѣ, или ребенку, — либо вы начнете ставить свой личный успѣхъ впереди остального и сдѣлаетесь честолюбивой единицей, какъ всѣ мы. Иначе вы погибли.

— Ну, что-жъ, погибну. Не думаю, впрочемъ.

— Но неужели же ваше собственное личное счастье совершенно не должно идти въ счетъ? — спросилъ сэръ Джонъ, почти съ негодованіемъ.

— Не такъ я устроилъ свою жизнь, чтобы быть счастливымъ, — отвѣчалъ Брандъ. — Неужели вы полагаете, что я непонимаю, какія перспективы лежатъ передо мною, ежели бы я желалъ ими воспользоваться? Не въ видахъ хвастовства, я долженъ сказать, что, за что бы я ни брался въ жизни, я всегда оказывался на верхней ступенькѣ. Если бы я былъ посланъ Медфордомъ въ Парламентъ въ качествѣ либерала, принялъ бы ваше предложеніе и держался бы вашей партіи, я могъ бы стать и сталъ бы, въ кощѣ-концовъ, премьеръ-министромъ. Вы полагаете, что это вздоръ?

— Отнюдь не полагаю. Напротивъ, я вполнѣ увѣренъ въ этомъ. Но скажите же, пожалуйста, безъ предвзятой мысли, — развѣ вы не провели бы нужныхъ валъ мѣръ этимъ путемъ легче, скорѣе и дѣйствительнѣе, чѣмъ какимъ-либо другимъ? Себѣ лично вы обезпечили бы болѣе удобную жизнь, товарищество людей, равныхъ вамъ въ умственномъ отношеніи, и, если бы вы этого пожелали, такое же удовлетвореніе въ жизни семейной? Вы толкуете о томъ, что утеряли возможность личнаго счастья, стоя между двухъ классовъ. Въ этого рода вещахъ человѣкъ не можетъ регрессировать, но онъ можетъ прогрессировать. Вы могли бы имѣть жену вродѣ моей племянницы.

— Другой такой женщины нѣтъ на свѣтѣ, — отвѣчалъ Брандъ. — Да если бы и встрѣтилось мнѣ такое искушеніе, то я не рѣшился бы испортить такой женщинѣ ея жизнь. Но дѣло-то въ томъ, что ни одна изъ этихъ вещей меня не соблазняетъ; мнѣ не нужно ни личнаго общенія, о которомъ вы говорите, ни богатства, ни жены, ни политическаго почета. Я желаю пробудить рабочихъ людей, чтобы они начали требовать своего, и я хочу достичь извѣстныхъ результатовъ; стало быть, я долженъ идти впередъ и драться. — Онъ снова поднялъ глаза, усмѣхаясь, словно надъ собою, и сказалъ довольно беззаботно:

— Такова моя позиція, сэръ Джонъ, и этого я не скрываю ни отъ кого на свѣтѣ.

Его голосъ измѣнился, и лицо омрачилось, когда онъ прибавилъ: „ну-съ, а теперь еще разъ: кто такой мой отецъ? Я сохраню это въ полной тайнѣ, если вы того желаете“.

Сэръ Джонъ не замѣтилъ, какъ сказалъ:

— Кто былъ вашъ отецъ, хотите вы сказать?

Эта увертка прямо-таки сорвалась съ его языка. Но какъ только онъ ее проговорилъ, то почувствовалъ выходъ изъ труднаго положенія и облегченіе.

— Былъ? стало быть, онъ умеръ? мнѣ никогда это не приходило въ голову — Голосъ Бранда вновь измѣнился, и каждая изъ трехъ фразъ, произнесенныхъ имъ, была тише предыдущей. Въ то же время внутренній голосъ прошепталъ въ душѣ сэра Джона: „между нами все кончено“. Дальнѣйшая рѣчь уже не представляла трудности.

— Раскрытіе передъ вами его имени не принесло бы никому никакой пользы. Я обязанъ ему многимъ, и, въ качествѣ его сына, вы имѣете большія права на меня, тѣмъ большія, что у меня нѣтъ собственнаго сына. Теперь, зная все это, подумайте еще разъ. Я предлагаю вамъ мою помощь, какъ ваше право, какъ ваше наслѣдство.

— Будь это дѣло личное, я бы принялъ ваше предложеніе. Но у меня нѣтъ личныхъ чувствъ. Моя личная жизнь умерла. И я не вижу возможности остаться вѣрнымъ самому себѣ, принявъ предлагаемый вами путь.

Говоря такимъ образомъ, онъ всталъ и остановилъ на сэрѣ Джонѣ открытый, спокойный и привлекательный взглядъ. Сэръ Джонъ тоже медленно поднялся со своего мѣста.

— Васъ ждетъ неудача, — сказалъ онъ, — васъ ждетъ неудача. Задача, которую вы ставите передъ собою, свыше человѣческихъ силъ.

— Неудача, такъ неудача. Но моя неудача послужитъ ступенькой для удачи слѣдующаго.

— Итакъ, мы разстаемся, — сказалъ сэръ Джонъ, все еще глядя на молодого человѣка, и подавляя въ себѣ возстававшее противъ этого рѣшенія чувство.

— Итакъ, мы разстаемся, — повторилъ Брандъ. Онъ тоже ощущалъ съ нѣкоторой тревогой, что, въ концѣ-концовъ, остается нѣчто невысказанное, болѣе глубокое, чѣмъ все сказанное.

— Я со своей стороны разстаюсь съ тяжелымъ сердцемъ, потому что ваша будущность представляется мнѣ очень мрачною.

Эти слова были сказаны со всѣмъ очарованіемъ, къ какому былъ способенъ Уорикъ, и никто не могъ бы измѣрить — тѣмъ менѣе онъ самъ — въ какой мѣрѣ подъ гармоническими тонами его голоса скрывалась искренность и дѣйствительныя чувства.

— Въ этомъ смыслѣ и я ухожу съ тяжелымъ сердцемъ. Но это неизбѣжно входитъ въ составъ работы, — сказалъ Брандъ, пожимая протянутую ему руку. — Прощайте, сэръ Джонъ. Когда я пойду на дно, я приду къ вамъ въ надеждѣ избавиться отъ рабочаго дома^[8], хотя рабочій домъ — обычная участь агитатора.

— Въ особенности, — прибавилъ сэръ Джонъ, — если онъ не желаетъ идти иначе, какъ прямикомъ. Ну, прощайте, мистеръ Брандъ. Вы — самый умный и самый непокладистый молодой человѣкъ, какого мнѣ случилось встрѣтить за вси мою, достаточно долгую и разнообразную жизнь.

Онъ ушелъ, ощущая странную смѣсь радости по поводу того, что онъ ускользнулъ отъ опасности и горькой досады.

Напротивъ того, лицо Бранда, но уходѣ Уорика, оживилось улыбкой: — „Послѣ того, что произошло, я могу спокойно глядѣть въ глаза миссисъ Пэламъ“, — подумалъ онъ.

Онъ снова сѣлъ за столъ, облокотился на него обѣими руками и опустилъ лицо на руки. Въ этомъ положеніи засталъ его Пэламъ, когда вошелъ въ комнату минуть десять спустя. Брандъ опустилъ руки и взглянулъ на пришедшаго, не пытаясь измѣнить выраженія своего лица.

— Что съ вами? — вскричалъ Пэламъ, — вы глядите совершенно измученнымъ. Развѣ аттака моего дяди оказалась очень серьезной?

— Серьезнѣе, тѣмъ онъ полагалъ. Мнѣ хочется разсказать вамъ это, Пэламъ. Извѣстно ли вамъ, что Джемсъ Брандъ не отецъ мнѣ?

— Я такъ понялъ изъ нѣсколькихъ словъ, сказанныхъ однажды Гаррисомъ, — сказалъ Пэламъ, беря стулъ съ серьезнымъ видомъ.

— Я рѣшительно ничего не знаю объ отцѣ, кромѣ того, что онъ, какъ говорится, былъ джентльмэнъ. Три года тому назадъ, во время Медфордской стачки, пріѣхалъ мой отецъ — я хочу сказать, мой отчимъ, Джемсъ Брандъ — и привезъ мнѣ письмо, полученное на имя моей матери.

— А! — внезапно воскликнулъ Пэламъ.

— Вы помните, я говорилъ вамъ объ этомъ письмѣ, хотя и не сообщалъ его содержанія? Оно было отъ моего дѣйствительнаго отца. На немъ не было иной подписи, кромѣ слова Кристаферъ.

Онъ взглянулъ на своего друга въ ожиданіи подтвержденія и вдругъ остановился, пораженный.

— Въ чемъ дѣло, Пэламъ? — воскликнулъ онъ, — никакъ, вы знаете?

— Да, кажется, знаю, — отвѣчалъ тотъ. — Агнесса въ тотъ день подняла конвертъ, въ которомъ пришло ваше письмо. Она узнала почеркъ; узналъ и я. Почеркъ былъ сэра Джона Уорика.

Брандъ вздрогнулъ; глаза его расширились.

— Въ тотъ день, — продолжалъ Пэламъ, — я не обратилъ на это вниманія, но впослѣдствіи я не разъ вспоминалъ объ этомъ обстоятельствѣ. Замѣтьте еще: второе имя сэра Джона — Кристаферъ. А разъ моя мысль остановилась на этомъ, я уже не могъ отдѣлаться отъ сознанія, что между вами есть сходство и — во многихъ отношеніяхъ. Есть множество мелочей, которыя вы оба дѣлаете совершенно одинаково; у васъ одинаковые глаза, много общаго въ голосѣ; да что тамъ — вотъ на столѣ лежитъ ваша лѣвая рука… она нѣсколько огрубѣла отъ работы и нѣсколько шире, но если ее положить рядомъ съ рукою сэра Джона, то каждый скажетъ, что первая сродни второй.

Брандъ взглянулъ на собственную руку.

— Такъ вотъ оно что, — сказалъ онъ, — каковъ же я былъ дуракъ: не догадался! Ему слѣдовало бы сказать мнѣ истину вмѣсто того, чтобы закутываться въ ложь.

Онъ замолчалъ. Молчалъ и Пэламъ. Затѣмъ Брандъ про говорилъ:

— Спасибо вамъ, что сказали. Я радъ, что узналъ это…

И онъ замолчалъ снова.

Черезъ минуту онъ снова проговорилъ:

— Я былъ увѣренъ, что во мнѣ не осталось никакихъ иллюзій; однако иллюзіи, надо полагать, были. Раньше я думалъ, что я совершенно одинокъ; но теперь я чувствую себя еще болѣе одинокимъ.

— Нѣтъ, Брандъ, вы не одиноки, — сказалъ Пэламъ горячо, кладя свою руку на руку Бранда, которая по прежнему лежала на столѣ безмолвнымъ свидѣтелемъ. — Есть нѣсколько человѣкъ — насъ немного, — въ жизни которыхъ вы составляете неотъемлемую часть и притомъ — лучшую часть.

Брандъ ничего не отвѣчалъ, такъ какъ въ эту минуту вошла миссисъ Пэламъ.

— Мистеръ Брандъ, — сказала, она. — депутація изъ Медфорда хочетъ васъ видѣть. Мы посадили ихъ въ рабочей комнатѣ Оливера и дали каждому по газетѣ, такъ что они могутъ нѣсколько минутъ подождать.

— …Пока я вамъ дамъ отчетъ о себѣ? — замѣтилъ Брандъ, усиленно стараясь вызвать улыбку на своемъ лицѣ. — Мы съ сэромъ Джономъ обсуждали положеніе націи и я высказалъ вашъ взглядъ на это положеніе, якобы мой собственный, — не краснѣя. Въ заключеніе онъ сообщилъ мнѣ — несомнѣнно именно вслѣдствіе этого, — что я самый умный молодой человѣкъ, какого онъ когда либо встрѣчалъ.

— Онъ сказалъ это? — спросила она съ удовольствіемъ и съ нѣкоторымъ удивленіемъ.

— Да, и вмѣстѣ — самый непокладистый, — прибавилъ Брандъ.

Она засмѣялась и сказала:

— Ну, ну… а теперь идите къ депутаціи.

— Какъ вы думаете, слѣдуетъ мнѣ принять предложеніе?

— Да вы-то сами хотите выступить кандидатомъ? — спросила миссисъ Пэламъ.

— Да, быть выбраннымъ въ Медфордѣ было бы большимъ для меня удовольствіемъ.

— Мы всѣ отправимся въ Медфордъ и будемъ агитировать въ вашу пользу, — сказалъ Пэламъ.

— И вотъ, въ концѣ-концовъ, мнѣ придется пережить сутолоку выборовъ, — замѣтила его жена.

Обычная броня обдуманнаго безразличія, которую надѣвалъ на себя Брандъ, была значительно попорчена сильными ощущеніями этого утра, и присутствіе этихъ двухъ друзей было для Бранда невыразимымъ утѣшеніемъ. Онъ взглянулъ на нихъ, стоявшихъ рядомъ, и сказалъ:

— Я думаю, если бы вы полагали, что этимъ можно помочь интересамъ труда, вы бы обошли босыми ногами вокругъ всей Англіи, и все время — съ улыбкой на устахъ.

— Что-жъ, если-бъ это было нужно, — сказала миссисъ Пэламъ, — пришлось бы это продѣлать. Она вдругъ подняла руку: — Тсс! члены депутаціи начали болтать между собой. Надо думать, они прочитали свои газеты. Вы не будете грубы съ ними?

— Постараюсь воздержаться, — отвѣтилъ Брандъ съ видомъ человѣка понимающаго и вышелъ.

Миссисъ Пэламъ повернулась къ мужу.

— Я вижу, что-то произошло, Оливеръ?

— Да, голубка. Но я думаю, мнѣ не слѣдуетъ сообщать тебѣ объ этомъ. И, согласно обычаямъ всѣхъ счастливыхъ мужей, онъ немедленно разсказалъ ей все.

VIII.

Послѣ семнадцати дней выборной горячки въ Медфордѣ наступило затишье. Въ зданіи думы происходилъ подсчетъ бюллетеней, а рабочій кандидатъ сидѣлъ одиноко въ своей комнатѣ въ Темперенсъ-Отелѣ^[9] и предавался размышленіямъ. Различныя картины послѣднихъ двухъ недѣль носились передъ его умственнымъ взоромъ, и онъ презрительно и устало смѣялся надъ ними и надъ самимъ собой. Вотъ комитетская комната, въ которой его агентъ^[10] Станфордъ предсѣдательствуетъ съ невозмутимой, добродушной серьезностью; народъ входитъ и выходитъ безъ перерыва; присутствующіе обмѣниваются ничего незначащими, часто пошлыми вопросами и отвѣтами. Вотъ освѣщенныя газомъ помѣщенія вечернихъ митинговъ. Вотъ мокрые или пыльные уличные углы, на которыхъ ораторы обращаются къ толпѣ. Это, своего рода, чистилище, непомѣрно скучное, но служащее преддверіемъ ко вступленію въ собраніе народныхъ выборныхъ, проносилось передъ его умственнымъ взоромъ.

Миссисъ Пэламъ и миссъ Мэйнъ работали безъ устали, какъ „канвассеры“^[11], — первая съ неизмѣнною разсудительностью, вторая съ неизмѣннымъ энтузіазмомъ. Обѣ, однако, затмевались въ глазахъ избирателей великолѣпіемъ дамъ, разъѣзжавшихъ въ коляскахъ, съ лакеями на козлахъ, которыя упрашивали подавать голоса за консервативнаго кандидата. Объ этомъ своемъ противникѣ, нѣкоемъ Чарльзвортѣ, хорошемъ, чрезвычайно осторожномъ и чрезвычайно скучномъ джентльмэнѣ, окаменѣломъ въ своихъ предубѣжденіяхъ, но не притѣснявшемъ своихъ рабочихъ, Брандъ думалъ вполнѣ безпристрастно, какъ о честномъ человѣкѣ, зная отлично въ то же время (и не чувствуя но этому поводу никакого раздраженія), что самъ-то онъ въ глазахъ мистера Чарльзворта являлся безповоротно безчестнымъ авантюристомъ.

Либералы не выставили въ Медфордѣ своего кандидата, и это мучило Бранда, хотя онъ понималъ, — вѣрнѣе сказать, именно потому, что онъ понималъ — что какъ разъ это воздержаніе либераловъ давало ему шансъ на успѣхъ. Расположеніе духа стало еще горче, когда либералы присодинились къ вотировавшимъ за него. Сознаніе, что его поддерживаетъ въ дѣлѣ, столь дорогомъ его сердцу, плутоватый святоша, вродѣ Вилькинса, было для него — полынь горькая. Невысказанная антипатія, всегда существовавшая между этими двумя людьми, теперь выросла до значительныхъ размѣровъ. Вилькинсъ смотрѣлъ на себя, какъ на естественнаго руководителя и инструктора Бранда; Брандъ смотрѣлъ на Вилькинса, какъ на угодливаго, невѣжественнаго и, прежде всего, ненадежнаго субъекта, который суетъ свой носъ, куда не надо.

Участвовалъ въ агитаціи еще нѣкто Гобсонъ — юный повѣса, морякъ, явившійся домой на короткіе вакаты. Общественный и моральный кодексъ этого школьника и необыкновенная ревность, какую онъ выказывалъ въ дѣлѣ Бранда, доставляли послѣднему немало безпокойства. Наконецъ, былъ еще въ Медфордскомъ округѣ напыщенный мѣстный магнатъ, очень крикливо заявлявшій о своей приверженности передовому радикализму; теперь, когда Брандъ сидѣлъ у своего окна въ своемъ Темперенсъ-отелѣ, воспоминанія о пустозвонныхъ похвалахъ этого господина заставляли Бранда отплевываться.

— Ахъ, если бы можно было оставить все это! Уйти куда-нибудь въ совершенно новое мѣсто, вдали отъ всей этой борьбы и сутолоки, и тамъ отдохнуть. Пожить личной жизнью, какъ живутъ другіе люди. — Такъ думалъ онъ, почти вѣря въ то, что эти мысли и впрямь выражаютъ его глубочайшее желаніе.

Вдругъ онъ услышалъ движеніе и крики, и въ слѣдующую секунду былъ уже на базарной площади, прокладывая себѣ путь сквозь группы стоявшихъ въ ожиданіи людей, которые, разступаясь, давали ему дорогу. Городской голова Медфорда стоялъ въ портикѣ думскаго зданія на верхней ступенькѣ лѣстницы. Непосредственно за нимъ помѣщались оба избирательные агента: положительный, не первой молодости, адвокатъ, по имени Гоукеръ и Станфордъ. Брандъ вскинулъ глаза на ихъ лица и почувствовалъ, что его дѣло выиграно.

Голова началъ говорить, и при первомъ же звукѣ его рѣчи толпой овладѣла мертвая тишина.

— Сограждане и избиратели Медфорда! Я долженъ объявить вамъ о результатахъ подсчета избирательныхъ бюллетеней на выборахъ нашего представителя въ Парламентѣ. Число поданныхъ голосовъ слѣдующее: за Бранда — 2783, за Чарльзворта — 2709. Поэтому объявляю…

Конецъ фразы слышали только тѣ, кто стоялъ въ портикѣ, ближе всего къ мэру. Толпа на улицѣ превратилась въ рокочущее море кричавшихъ, махавшихъ шляпами; лишь изрѣдка встрѣчалъ глазъ напряженное лицо человѣка, старавшагося опредѣлить цифру большинства. Что касается Бранда, то онъ пережилъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ моментовъ, когда человѣкъ получаетъ то, чего добивался, и находитъ, что полученное превзошло его ожиданія. Словно изъ тьмы вдругъ просіялъ свѣтъ. Масса безразличныхъ людей, грязная и утомительная минуту назадъ, теперь вдругъ стала ему близкой и дорогой. Вся внѣшность и формалистика процесса избранія вдругъ отпала, и внутренній смыслъ происшествія выступилъ впередъ. Онъ чувствовалъ, что избранъ этими людьми, вотъ здѣсь, въ данную минуту, безъ всякихъ промежуточныхъ формъ; ихъ души вдохновляли его, и онъ становился ихъ вожакомъ и слугою. Неожиданно для самого себя онъ нашелъ, что стоитъ среди маленькой оффиціальной группы; кто-то пожималъ ему руку, его имя стояло въ воздухѣ. Среди двигавшихся на улицѣ фигуръ онъ замѣтилъ женщину, которая подняла высоко ребенка, чтобы тотъ его видѣлъ, и дитя хлопало въ ладоши. Эта, картина до того тронула его, что слезы подступили къ его глазамъ, и онъ долженъ былъ ихъ опустить. Это было повтореніе старой басни о вѣтрѣ и солнцѣ: противъ всѣхъ порывовъ и нападеній онъ стоялъ твердо и только получше закутывался, но тепло растопило его чувства, и равнодушіе, въ которое, онъ заворачивался, спало съ него; онъ протянулъ къ нимъ обѣ руки, — онъ, столь скупой на жесты, такъ боявшійся театральности — и въ его голосѣ послышались новые оттѣнки.

— Жители Медфорда! Не знаю, какъ благодарить васъ за. выраженное вами мнѣ довѣріе. Это самая гордая минута моей жизни, и, повѣрьте, говоря это, я говорю не пустую фразу. Дорого стоитъ — принадлежать къ странѣ, гдѣ человѣкъ можетъ быть избранъ честно и разсудительно, чтобы говорить за своихъ собратьевъ. Стоять здѣсь передъ вами, какъ теперь я стою, почетнѣе, чѣмъ быть случайно рожденнымъ для королевской короны. Я не хочу хвалиться чѣмъ бы то ни было напередъ, не хочу обѣщать что-либо… Теперь я чувствую, что все, что я сдѣлалъ, — недостаточно, и что я недостаточно вѣрилъ; въ сердцѣ моемъ не было цѣльности. Мнѣ казалось noвременамъ, что людямъ рѣшительно все равно, и что вы, рабочіе, лишены пониманія. Но вамъ не все равно, и вы полны пониманія; и теперь идти впередъ нетрудно. Эта Англія, эта наша страна, — въ вашихъ рукахъ. Она могла бы быть страной, гдѣ каждый ребенокъ выросталъ бы въ честнаго, здороваго, полезнаго и неуниженнаго человѣка. Такъ могло бы быть. Но вы сами знаете, какъ это далеко отъ того, что есть. И вотъ, ради этой задачи мы должны работать и бороться. Съ начала міра не было предмета болѣе возвышеннаго, болѣе стоющаго борьбы. Побѣда должна быть на нашей сторонѣ. Можетъ, меня уже не будетъ, чтобы видѣть эту побѣду; но я знаю, что она придетъ, если только рабочіе будутъ понимать свои интересы и держаться вмѣстѣ. Что касается меня, то, можетъ статься, я и не смогу сдѣлать многаго; можетъ, я буду дѣлать ошибки; можетъ быть, я потерплю неудачи, какія терпѣли до меня люди, лучше меня. Но я обѣщаю вамъ двѣ вещи. Нѣтъ опасности и нѣтъ страха, который бы заставилъ меня отступить, и ничто и никогда не заставитъ меня прибѣгнуть къ средствамъ, недостойнымъ великой задачи. Не могу поручиться, что буду всегда правъ; но ручаюсь, что буду всегда прямъ.

Такъ окончилась рѣчь — быть можетъ, наименѣе искусная, по, навѣрное, наиболѣе тронувшая, какую Брандъ когда-либо произнесъ. Каждый членъ толпы, стоявшей передъ думой, въ настоящую минуту вѣрилъ въ Бранда; даже мистеру Чарльзворту этотъ „выскочка“ казался теперь болѣе порядочнымъ, потому что онъ выигралъ игру; мало того, даже самъ Брандъ въ данный моментъ не былъ вполнѣ свободенъ отъ нѣкоторой доли того же чувства.

Общій подъемъ продолжался до самаго вечера. Ужинъ Бранда въ Темперэнсъ-отелѣ пріобрѣлъ черты нѣкотораго торжества. Лакеи сіяли улыбками, скромная молодая дѣвица, заключенная на площадкѣ перваго этажа въ стеклянномъ ящикѣ^[12], не только обратилась къ нему съ поздравленіемъ, но и прибавила: — „я такъ рада этому!“. Брандъ удивился тому, что не замѣчалъ до сихъ поръ этой доброй и милой дѣвицы. На базарной площади два уличныхъ музыканта наигрывали извѣстную мелодію: „Вотъ идетъ герой-побѣдитель“. Повсюду слышались голоса и движеніе людей; не было недостатка и въ шумномъ пьянствѣ; кое-гдѣ жгли маленькіе фейерверки.

Пэламъ и Станфордъ отправились въ курильню. Брандъ вышелъ на улицу. Вечеръ былъ теплый. Постаравшись поскорѣй отдѣлаться отъ шумныхъ привѣтствій, которыми онъ былъ встрѣченъ у двери отеля, онъ повернулъ въ плохо освѣщенные переулки. Такъ онъ дошелъ до улочки маленькихъ кирпичныхъ домиковъ съ аспидными крышами: два окошка вверху, одно окно и дверь внизу; общая ящикообразная форма домика нарушалась лишь крошечной надворной пристройкой для чулана и судомойной. Передъ однимъ изъ этихъ домиковъ онъ остановился. Здѣсь онъ жилъ 5 лѣтъ тому назадъ вмѣстѣ со своей женой. Воспоминанія возникли въ немъ. Сердце его было переполнено успѣхомъ и не съ кѣмъ было подѣлиться имъ. У Пэлама была жена, у Станфорда была невѣста… Онъ стоялъ въ темнотѣ и смотрѣлъ на свѣтившееся окошко; женская тѣнь обрисовалась на шторѣ. Какъ часто, приходя домой, онъ видѣлъ такой же свѣтъ и такую же женскую тѣнь! На секунду ему почудилось, что его Мэри вовсе не умерла, что всего протекшаго съ тѣхъ поръ времени не существовало. На секунду въ немъ могущественно заговорило стремленіе — открыть низенькую калитку, сдѣлать шагъ къ дггери и, отворивъ ее, увидѣть яркій свѣтъ и дорогое, нѣжное, полное ожиданія лицо. Онъ думалъ объ этомъ лицѣ, какимъ бы оно было теперь на 5 лѣтъ старше, и о ребенкѣ, держащемся за материнскую юбку. Всматриваясь въ эту воображаемую картину, онъ случайно взглянулъ на свой рукавъ и вдругъ созналъ, почувствовавъ нѣчто вродѣ тупого удара, что на немъ нѣтъ болѣе его рабочаго платья, — что прошлое умерло, и что человѣкъ, который стоялъ въ данный моментъ здѣсь, былъ не мужъ Мэри, а новый членъ Парламента отъ Медфорда. Онъ двинулся впередъ, шагая медленно и вновь живо чувствуя сбою потерю. Онъ дошелъ до кладбища, окружавшаго старую церковь. Калитка кладбищенской ограды была заперта. Онъ безъ труда перелѣзъ черезъ стѣну, прошелъ по усыпанной гравіемъ дорожкѣ и повернулъ въ сторону.

Онъ не былъ чуждъ свойственнаго рабочему человѣку своеобразнаго честолюбія и обезпечилъ для праха своей жены и ребенка приличную могилу. Поднималась луна, и небольшой надгробный камень ярко бѣлѣлъ. Онъ подошелъ ближе и замѣтилъ какой-то предметъ у основанія камня. Нагнулся и сталъ разсматривать. Кто-то положилъ здѣсь лавровый вѣнокъ, перевязанный лентой выбраннаго кандидата^[13].

IX.

На слѣдующее утро Брандъ съ Пэламомъ возвратились въ Лондонъ, гдѣ миссисъ Пэламъ встрѣтила ихъ торжествующимъ поздравленіемъ. Станфордъ остался въ Медфордѣ, чтобы присутствовать при повѣркѣ счета избирательныхъ бюллетеней и расплатиться по нѣкоторымъ счетамъ. Его не ожидали въ Лондонѣ раньше двухъ-трехъ дней. Тѣмъ не менѣе поздно вечеромъ этого же четверга онъ явился въ домъ Пэлама. Онъ вошелъ вслѣдъ за докладомъ, и когда вошелъ въ крутъ свѣта, бросаемаго лампой, то лицо его имѣло отпечатокъ чрезмѣрной серьезности. Первыя же его слова были неожиданны:

— Знаете ли вы, — сказалъ онъ, — что на этихъ выборахъ обнаружилось шуллерство?

— Что вы хотите этимъ сказать? — вскричали одновременно Брандъ и Пэламъ.

— Когда стали провѣрять бюллетени, сравнивая ихъ съ дубликатами въ книгѣ, то оказалось, что 108-ми не хватаетъ. Недостающіе бюллетени принадлежатъ не одному, а нѣсколькимъ различнымъ участкамъ. Это значитъ, что ихъ стащили послѣ того, какъ баллотировальные ящики были вскрыты, послѣ того, какъ счетъ уже начался. Вы знаете, мэръ не хотѣлъ считать всю ночь, какъ мы — Гоукеръ и я — требовали Итакъ, во вторникъ, въ одиннадцать ночи счетъ былъ прерванъ. Всѣ бюллетени всѣхъ участковъ были смѣшаны — таковъ первый шагъ въ этомъ дѣлѣ — и мэръ сдѣлалъ изъ нихъ два пакета;^- на одномъ онъ сдѣлалъ надпись сосчитанные голоса, на другомъ, не сосчитанные голоса, и мы всѣ трое — мэръ, Гоукеръ и я — приложили къ пакетамъ свой печати. Выйдя изъ комнаты, онъ заперъ дверь на ключъ и взялъ ключъ съ собою, а мы двое опечатали дверь нашими печатями. Когда вчерашнимъ утромъ мы возвратились къ счету, печати оказались нетронутыми, какъ на двери, такъ и на пакетахъ. Счетъ возобновился — и считали они непомѣрно медленно и чрезвычайно осмотрительно. Въ четыре часа, какъ вамъ извѣстно, счетъ былъ законченъ. Прежде чѣмъ объявить о результатѣ, голова снова опечаталъ бюллетени и заперъ ихъ на ключъ, какъ въ первый разъ, и мы не провѣряли ихъ по книгамъ вплоть до сегодняшняго утра. Вѣдь изъ каждаго участка получается списокъ: „столько-то испорчено, столько-то возвращено чистыми, столько-то въ баллотировальномъ ящикѣ“, и, само собою разумѣется, числа эти должны соотвѣтствовать числу дубликатовъ, отъ которыхъ онѣ были отрѣзаны. Ну, мы скоро нашли, что цифры не соотвѣтствуютъ. Не хватало болѣе сотни бюллетеней, и было совершенно ясно, что похищеніе было произведено не изъ какого-либо ящика. Въ корзинѣ бросовыхъ бумагъ были отысканы обертки, заключавшія въ себѣ бюллетени въ прошедшую ночь, и тогда не осталось никакого сомнѣнія: обертка еще не сосчитанныхъ бюллетеней оказалась разрѣзанной подъ низомъ, такъ что печати остались нетронутыми, а затѣмъ прорѣха, была заклеена бумажной полоской. Никому изъ нихъ раньше не пришло въ голову осмотрѣть нижнюю часть обертки.

— У кого хранятся ключи отъ зданія? — спросилъ Брандъ.

— Но вѣдь дверь была опечатана, и печать не тронута. Воръ не могъ войти черезъ дверь.

— Въ какой комнатѣ производился счетъ? — спросилъ Пэламъ.

— Въ личной комнатѣ мэра.

— Стало быть, въ первомъ этажѣ; она выходитъ окнами на Малую Базарную Площадку.

— Да, если это мѣсто называется Малой Базарной Площадкой; тамъ еще складъ лѣса и конюшни.

— Нетрудно было влѣзть черезъ это окно, — сказалъ Брандъ; — я могъ бы самъ…

— Ради Бога, не говорите подобныхъ.вещей! — вскричалъ Станфордъ въ тревогѣ. Брандъ засмѣялся и прибавилъ:

— Тамъ есть парапетъ, и клѣтки сложеннаго лѣса подходятъ къ самому его углу. Въ тотъ день, какъ въ этой комнатѣ былъ митингъ, я видѣлъ, какъ нѣсколько мальчишекъ взлѣзли туда. Никакой трудности нѣтъ.

— Таково было и наше заключеніе, — сказалъ Станфордъ. — Но, знаете ли, друзья мои, это прескверная исторія. Насколько мнѣ извѣстно, въ Парламентскихъ актахъ подобное событіе не предусмотрѣно; но если Чарльзвортъ вздумаетъ обжаловать выборы, то, безъ сомнѣнія, выборы будутъ уничтожены и назначены новые.

— Какъ и слѣдуетъ, — замѣтилъ Брандъ.

— Хм! — хмыкнулъ Станфордъ, съ неудовольствіемъ. — Надѣюсь, въ слѣдующій разъ голова согласится считать всю ночь.

— Конечно, въ городѣ уже извѣстно, — замѣтилъ Пэламъ.

— Будетъ извѣстно завтра утромъ, — отвѣтилъ Станфордъ. — Мэръ сразу же телеграфировалъ, прося прислать лучшаго сыщика; мы съ Гоукеромъ просили его объ этомъ. Прямой человѣкъ этотъ Гоукеръ и велъ себя все время дружелюбно и съ полной деликатностью.

Брандъ сидѣлъ молча; лицо его выражало смущеніе.

— Ѣдучи сюда, — вновь началъ Станфордъ, — я все думалъ, не слѣдуете ли вамъ сходить въ одну изъ редакцій съ тѣмъ, чтобы васъ интервьюировали; но теперь думаю, что лучше не ходить. Вотъ теперь невыгода позиціи внѣ обѣихъ партій почувствуется съ особой силой. Консервативныя газеты, конечно, будутъ поддерживать Чарльзворта, а радикальныя будутъ отъ души рады случаю дать вамъ подножку. Ужасно боюсь, что исторія будетъ вамъ стоить вашего мѣста въ Парламентѣ.

Боевые огоньки засвѣтились въ глазахъ Бранда, но онъ промолчалъ.

— Имѣются какіе-нибудь подозрѣнія, слѣды? — спросилъ Пэламъ.

— Пока — ничего, и эта неопредѣленность прямой вредъ Бранду. Рѣшительно не могу себѣ представить, чтобы выискался съ нашей стороны такой идіотъ, который бы совершилъ подобную штуку.

— Мнѣ кажется, ---сказала миссисъ Пэламъ, до сихъ поръ молчавшая, — что вся эта исторія есть продѣлка не глупаго хитраго врага.

— Если такъ — а вы обыкновенно правы, — сказалъ Брандъ, — вопросъ въ томъ, какъ мнѣ всего лучше реагировать на него. Въ редакцію я не пойду. Но я напишу мистеру Чарльзворту и заявлю, что очень желаю новыхъ выборовъ.

— Вы потеряете ваше мѣсто въ парламентѣ.

— Что дѣлать!

Станфордъ пожалъ плечами.

— Ну, если ужъ человѣку хочется во что бы то ни стало дѣлать глупости… — но сердечный тонъ его голоса и довольная улыбка противорѣчили его словамъ.

— Такъ я возвращаюсь въ Медфордъ съ первымъ поѣздомъ, — снова началъ Станфордъ. — Я повидаюсь съ мистеромъ Чарльзвортомъ, если вы хотите. Мнѣ нужно было опредѣлить, въ какомъ направленіи мы должны дѣйствовать, и разъ установлено, что направленіе должно быть высоко-нравственное, я возвращаюсь въ Мёдфордь и буду потрясать этимъ знаменемъ въ лучшемъ видѣ.

На слѣдующее утро агентъ Бранда дѣйствительно уѣхалъ, а хозяева и обитатели церковнаго дома провели очень непріятные полдня въ тревожномъ ожиданіи вечернихъ газетъ. Первоначально Брандъ намѣревался было поискать себѣ квартиру вблизи Вестминистера и занять свое мѣсто въ Палатѣ Общинъ; теперь онъ оставилъ оба эти намѣренія и съ суровымъ видомъ принялся за изученіе какого-то труда по политической экономіи. Хозяинъ заперся въ своей рабочей комнатѣ и старался наверстать запущенную за три недѣли переписку. Около полудня онъ былъ прерванъ въ своемъ занятіи Брандомъ, который молча положилъ передъ нимъ розовый листокъ телеграммы. На немъ Пэламъ прочелъ слѣдующія изумительныя слова.;

„Пропавшіе бюллетени найдены въ вашей комнатѣ отеля. Станфордъ“.

Не въ состояніи будучи произнести ни одного слова, Пэламъ оторопѣлымъ взглядомъ уставился на Бранда и увидѣлъ бъ лицѣ послѣдняго отраженіе собственнаго оцѣпенѣлаго изумленія. Нѣсколько секундъ они, такимъ образомъ, глядѣли другъ на друга; наконецъ, Брандъ разразился хохотомъ.

— Въ вашей комнатѣ! въ отелѣ! — повторилъ Пэламъ въ ужасѣ. — Въ такомъ случаѣ, Агнесса права. Выходка — дѣло вражьихъ рукъ.

— Повидимому, такъ, — отвѣтилъ Брандъ съ серьезнымъ лицомъ. — Кто-нибудь да сдѣлалъ это, — Выраженіе суровой серьезности смѣнилось взглядомъ отчетливаго пониманія. — А дѣло-то некрасиво, не правда ли?

— Очень некрасиво, — отвѣчалъ Пэламъ.

Брандъ бросилъ на друга быстрый, недовѣрчивый, вопрошающій взглядъ. Пэламъ въ отвѣтъ отрицательно покачалъ головой и улыбнулся, на что Брандъ замѣтилъ довольно легко:

— Мнѣ было бы очень непріятно, если бы вы сочли меня способнымъ учинить такую глупость.

Брандъ отошелъ къ окну и глядѣлъ на четыре дерева, росшія въ саду, и на стѣну, отдѣлявшую садъ отъ сосѣдней фабрики. Затѣмъ онъ проговорилъ: — Одно я знаю: Чарльзвортъ тутъ не при чемъ.

Пэламъ кивнулъ въ знакъ согласія.

— Я полагало, — продолжалъ Брандъ, — самое лучшее для меня — отправиться туда сейчасъ самому и изслѣдовать дѣло лично. Когда на человѣка обрушилось подобное подозрѣніе, онъ прежде всего не долженъ прятаться; напротивъ, ему слѣдуетъ добиться открытаго боя.

— Безъ сомнѣнія, это самое лучшее, — отвѣтилъ Пэламъ; — боюсь, однако, что вамъ предстоитъ въ высшей степени непріятная вещь.

На это Брандъ отвѣтилъ безразличнымъ тономъ: — таково ужъ наше ремесло, — и тотчасъ же взялся за расписаніе поѣздовъ.

Часа черезъ два на желѣзнодорожной станціи Брандъ могъ уже получить цѣлую охапку вечернихъ газетъ, такъ что все время своего путешествія онъ читалъ замѣтку за замѣткой о самомъ себѣ. Въ результатѣ Брандъ пріѣхалъ въ Медфордъ въ нѣсколько подавленномъ настроеніи. Проходя по платформѣ, онъ замѣтилъ устремленные на себя любопытные и проницательные взгляды, что онъ выдержалъ съ ледянымъ безразличіемъ. Три человѣка, стоявшіе у входной двери Темперэнсъ-отеля. вдругъ замолчали, завидя его, и ихъ головы повернулись ему вслѣдъ, какъ три флюгера. Юная особа въ стеклянной загородкѣ отвѣчала на его привѣтствіе съ холоданостью и безъ улыбки, и это обстоятельство укололо Кристафера чувствительно. Черезъ минуту онъ уже стоялъ лицомъ къ лицу со Станфордомъ, и даже въ физіономіи собственнаго агента ему чудились слѣды того вопрошающаго недовѣрія, которое его преслѣдовало.

— Радъ васъ видѣть. Я такъ и думалъ, что вы пріѣдете, — сказалъ Станфордъ, серьезно, а про себя подумалъ: „не легко ему“.

— Разскажите мнѣ все по порядку, — сказалъ Брандъ, кладя на столъ ворохъ газетъ.

Разсказъ Станфорда былъ кратокъ и простъ. Комната въ отелѣ, которую занималъ рабочій кандидатъ, подверглась уборкѣ для новаго жильца. Горничная отодвинула ящикъ въ умывальномъ столикѣ, чтобы достать чистое полотенце. Взявъ полотенце, она наткнулась на лежавшую тамъ кучу бумага. Она снесла находку хозяину отеля, который, въ свою очередь, принесъ ихъ Станфорду.

— Я, со своей стороны, — закончилъ Станфордъ, — сказалъ ему, чтобы онъ ихъ тутъ же сложилъ, не заглядывая внутрь, и шелъ со мною къ городскому головѣ.

— И что же: все это были бюллетени въ пользу Чарльзворта?

— Всѣ, безъ исключенія, — отвѣчалъ Станфордъ.

Брандъ разжалъ руки, точно уронилъ что-либо.

— Конецъ моимъ выборамъ, — сказалъ онъ съ преувеличеннымъ спокойствіемъ.

— Но вѣдь будутъ назначены новые выборы, — замѣтилъ Станфордъ.

— Да; но я-то не выступлю на. нихъ болѣе кандидатомъ.

Въ этотъ разъ Станфордъ кивнулъ въ знакъ одобренія.

— Но вѣдь и, въ такомъ случаѣ, это еще не конецъ, — началъ онъ снова. — Можетъ быть начато уголовное преслѣдованіе.

— Какъ? Что-нибудь открыли? Падаетъ на кого-нибудь подозрѣніе? — вскричалъ Брандъ.

— Преслѣдованіе будетъ противъ васъ, — сказалъ Станфордъ.

Онъ вдругъ увидѣлъ на лицѣ собесѣдника, проблескъ нескрываемаго удивленія и презрѣнія. Было очевидно, что Бранду была совершенно чужда мысль эта. Затѣмъ на него снизошло обычное спокойствіе; онъ поискалъ въ своихъ карманахъ, вытащилъ безъ малѣйшей торопливости табакъ и спички и сказалъ невозмутимо:

— Хорошо, если такъ. Я бы желалъ, чтобы это дѣло было раскрыто публично.

X.

Сайндербриджъ, скучный главный городъ скучнаго графства, представляетъ собою дымное дѣятельное мѣсто, съ заколтѣлымъ небосводомъ и однообразными улицами, въ которыхъ процвѣтаетъ пьянство. Городское управленіе находится всецѣло въ рукахъ фабрикантовъ и заводчиковъ; что же касается рабочихъ, то изъ нихъ болѣе молодые становятся номинально соціалистами обличительнаго типа, а болѣе пожилые превращаются въ нерадивыхъ циниковъ, работающихъ механически, какъ лошадь на топчакѣ, и почерпающихъ облегченіе своей судьбы въ трубкахъ, набитыхъ сквернымъ табакомъ, и пинтахъ нездороваго пива. Общественный интересъ оживляется здѣсь, какъ общее правило, только скачками, большимъ пожаромъ илл убійствомъ. Изъ этого общаго правила было одно историческое исключеніе — судъ надъ Кристоферомъ Брандомъ, обвинявшемся въ похищеніи избирательныхъ бюллетеней во время Медфордскихъ выборовъ.

Въ то хмурое ноябрьское утро, когда должно было разбираться это дѣло, Брандъ сидѣлъ въ своей квартирѣ недалеко отъ зданія, гдѣ засѣдала выѣздная сессія суда, и старался изо всѣхъ силъ сосредоточить свое вниманіе на писаніи писемъ. Но письма подвигались впередъ медленно, а ухо его постоянно прислушивалось — не идетъ ли Станфордъ, который сидѣлъ въ судѣ, позвать своего принципала, какъ только предшествующее дѣло станетъ подходить къ концу. Прошло все утро, и было уже часа четыре, когда Станфордъ, наконецъ, появился. Съ нимъ былъ сэръ Джонъ Уорикъ. Это была первая встрѣча между отцомъ и сыномъ съ тѣхъ поръ, какъ Бранду стало извѣстно ихъ родство.

Станфордъ объяснилъ, что разбирательство очередного дѣла еще далеко не закончено, и что дѣло Бранда не начнется раньше завтрашняго утра. Сэръ Джонъ стоялъ подлѣ со своимъ обычнымъ видомъ улыбающейся сердечности.

— Я рѣшился заглянуть къ вамъ, мистеръ Брандъ, — сказалъ онъ, — въ неблагодарной роли непрошеннаго совѣтника.

Брандъ стоялъ молча съ блѣднымъ и суровымъ лицомъ. Въ эту минуту едва ли можно было найти сходство между ними двумя.

Молчаніе грозило сдѣлаться неловкимъ, и сэръ Джонъ заговорилъ снова;

— Я ни малѣйшимъ образомъ не сомнѣвался, въ томъ, что вы обладаете и силою аргументаціи, и силою выраженія, и едва ли мнѣ нужно прибавлять, что во мнѣ нѣтъ и тѣни сомнѣнія въ томъ, что взводимое на васъ обвиненіе ни на чемъ не основано. Но въ судебныхъ дѣлахъ существуютъ извѣстные капканы… съ присяжными такъ трудно имѣть дѣло… Словомъ, я додумалъ, что было бы дѣломъ простой справедливости — дать вамъ нѣсколько намековъ о вещахъ, которыя отлично извѣстны всѣмъ, имѣющимъ дѣло съ судебной практикой.

— Весьма обязанъ. Прошу садиться, — сказалъ Брандъ.

Сэръ Джонъ сѣлъ и продолжалъ со своей медоточивой манерой:

— Присяжные ваши всѣ торговцы. Вы можете быть увѣрены, что всѣ они предубѣждены противъ васъ, а Гарлей въ своей роли, конечно, еще усилитъ ихъ предубѣжденіе. Вамъ не слѣдуетъ обращаться къ нимъ съ рѣчью, съ какою вы обратились бы къ рабочимъ. Вы должны постараться стать на ихъ точку зрѣнія и показать имъ, что вы вовсе не такъ опасны, какъ они предполагаютъ. Вы должны явиться въ ихъ глазахъ политическимъ кандидатомъ, а не соціальнымъ реформаторомъ. Если вы станете излагать имъ общіе принципы, они примутъ это, какъ оскорбленіе. Это именно та вещь, которой англичане средняго класса не выносятъ.

Брандъ все время смотрѣлъ на говорившаго съ большимъ вниманіемъ и взвѣшивалъ, фразу за фразой, его слова.

— Да, — сказалъ онъ, — это такъ и, я полагаю, самому мнѣ это не пришло бы въ голову. — И черезъ минуту онъ прибавилъ: — вы не думаете, что я могу бытъ осужденъ?

— Я не вполнѣ знакомъ съ дѣломъ, — отвѣчалъ сэръ Джонъ.

Станфордъ сдѣлалъ шагъ впередъ. Брандъ взглянулъ на него, какъ бы поощряя: „говорите“, и онъ изложилъ дѣло кратко и отчетливо.

— Если бы судъ состоялъ изъ людей, получившихъ юридическое образованіе, онъ ни за что не осудилъ бы васъ; — проговорилъ сэръ Джонъ. — Апелляціонный судъ, напримѣръ, отмѣнилъ бы обвинительный приговоръ. Но сказать, что васъ не осудятъ присяжные — принимая во вниманіе, кто они и кто вы — я не рѣшаюсь. Одно я знаю: добиться отмѣны такого приговора не будетъ представлять никакой трудности

— Но если они меня оправдаютъ, — сказалъ Брандъ, — то вѣдь это не обѣлитъ меня?

— Ни-н-ѣть; конечно, всегда найдутся люди, которые будутъ васъ подозрѣвать. Отъ этого васъ можетъ избавить только одно: ясное доказательство вины другого лица.

— Каково ваше собственное объясненіе, сэръ Джонъ? Какъ вы сами представляете себѣ, что произошло?

Теперь живой интересъ замѣнилъ въ Брандѣ его прежнюю холодность. Трудно было сопротивляться искушенію узнать мнѣніе этого юридическаго оракула

Сэръ Джонъ покачалъ головой.

— Я не вижу никакого разумнаго объясненія, — сказалъ онъ. — Но если бы я защищалъ въ этомъ дѣлѣ, я бы предложилъ присяжнымъ на выборъ нѣсколько возможныхъ объясненій. Нѣтъ объясненія вѣроятнаго, но можетъ быть нѣсколько возможныхъ. Мое личное мнѣніе таково, что это дѣло какого-нибудь субъекта, который держалъ пари на большую сумму, что вы не попадете въ Парламентъ. Вѣдь число людей, которые держатъ пари по поводу выборовъ — громадно… Дѣло, конечно, осложняется тѣмъ, что похищенные бюллетени были поданы за вашего противника Все же, вамъ бы слѣдовало указать присяжнымъ на возможности, какія вамъ придутъ въ голову. Не допускайте ихъ остановиться на мысли, что есть только одно объясненіе фактовъ. А, главное, и прежде всего — не выставляйте передъ ними никакихъ циническихъ добродѣтелей. Пустъ они видятъ въ васъ простого дѣлового человѣка, который обладаетъ слишкомъ достаточнымъ смысломъ, чтобы не совершить такую, ничѣмъ не оправдываемую, подлость.

Брандъ невольно улыбнулся. Онъ чувствовалъ, что въ этотъ моментъ они съ собесѣдникомъ другъ друга понимаютъ, и Брандъ чувствовалъ себя обезоруженнымъ.

— Я очень вамъ признателенъ, сэръ Джонъ, — сказалъ онъ, и въ его голосѣ не было болѣе слышно враждебныхъ нотъ.

Сэръ Джонъ всталъ съ довольной улыбкой; это свиданіе успокоило извѣстные уколы его совѣсти. Онъ пожалъ руки обоимъ друзьямъ и просилъ ихъ обращаться къ нему во всѣхъ случаяхъ, когда онъ могъ бы быть полезенъ.

Когда дверь затворилась за сэромъ Джономъ, въ Брандѣ поднялась волна личнаго чувства. Подъ его злопамятной горечью и тщательно питаемымъ равнодушіемъ скрывался гораздо болѣе нѣжный элементъ, который не всегда легко было подавитъ. Теперь эта другая его сторона громко требовала родственной любви, человѣческаго существа, связаннаго съ нимъ крѣпкими естественными узами.

Съ минуту онъ сидѣлъ, оперевъ голову на руки, въ то время, какъ вѣрный Станфордъ стоялъ молча, не рѣшаясь разбить настроеніе своего вожака. Но вотъ склоненная голова поднялась, и Станфордъ вновь увидѣлъ непроницаемое, деревянное лицо.

— Есть у васъ спички? — спросилъ Брандъ. — Спасибо. — Затѣмъ онъ: зажегъ спичку и продолжалъ: — боюсь, что вы сегодня едва не померли отъ скуки.

Вечеромъ Брандъ появился въ радикальномъ клубѣ на лекціи. Его присутствіе лишило лектора должнаго вниманія со стороны публики. За лекціей послѣдовали дебаты, въ которыхъ Брандъ принялъ участіе. Его рѣчь была ясна, серьезна и убѣдительна, но спокойна и невозмутима, какъ всегда. На слѣдующее утро онъ вышелъ къ завтраку съ видомъ веселой свѣжести… и въ судъ вошелъ, какъ въ собственную контору, гдѣ привыкъ направлять прибыльныя и хорошо идущія дѣла. Ходили слухи о томъ, будто сэръ Джонъ Уорикъ будетъ защищать. Но сэръ Джонъ занялъ мѣсто въ публикѣ и все время сидѣлъ съ Пэламами. Тогда поняли, что обвиняемый самъ будетъ вести свою защиту. Это придавало разбирательству еще больше интереса. Всталъ представитель обвиненія — въ своемъ парикѣ, мантіи и съ сознаніемъ давно установленной репутаціи. Это былъ человѣкъ высокопоставленный, ловкій, безжалостный, поклонникъ сановитости, прецедента и порядка, для котораго тотъ фактъ, что Брандъ взялся за собственную защиту, былъ чуть не личнымъ оскорбленіемъ.

— Господа присяжные! — началъ онъ. — Для надлежащей оцѣнки обвиненія, предложеннаго вашему вниманію, необходимо бросить быстрый взглядъ на личный характеръ лица, противъ котрраго это обвиненіе выдвинуто. Вся карьера Кристафера Бранда была, очевидно, вдохновляема желаніемъ занимать собою общественное вниманіе и позировать на видныхъ мѣстахъ. Задаваясь вопросомъ объ его происхожденіи»… Брандъ и сэръ Джонъ Уорикъ сидѣли, словно окаменѣлые, съ опущенными глазами шблѣдными губами… «мы находимъ, что онъ принадлежитъ къ почтенной рабочей семьѣ, среди которой, повидимому, не было ни одного члена, занимающаго болѣе высокое положеніе, чѣмъ положеніе прилично оплачиваемаго рабочаго».

Но для Кристафера Бранда, сидящаго здѣсь въ качествѣ обвиняемаго, эта скромная, но истинно почтенная участь казалась недостаточной.

Затѣмъ послѣдовалъ краткій обзоръ школьной жизни Бранда — жизни примѣрной — и его подготовки къ ремеслу, въ результатѣ которой, какъ мнѣ сообщали, онъ и сталъ хорошимъ механикомъ.

"До сихъ поръ поведеніе этого добропорядочнаго молодого рабочаго не давало повода думать окружающему его мірку, что онъ былъ обуреваемъ какимъ-либо инымъ честолюбіемъ, кромѣ вполнѣ законнаго: возвыситься въ своемъ ремеслѣ, выполнять свои обязанности въ тои скромной сферѣ, въ которой онъ былъ рожденъ, честно вырастить семью, и, быть можетъ, достичь положенія надсмотрщика. Это было бы похвальнымъ честолюбіемъ, господа присяжные. Даже если бы онъ стремился подняться еще выше, его честолюбіе оставалось бы почтеннымъ. Наша торговля представляетъ намъ много людей, вышедшихъ снизу, которые медленно, солиднымъ трудолюбіемъ достигли высочайшихъ постовъ въ соотвѣтственныхъ сферахъ дѣятельности. Кристаферъ Брандъ также имѣлъ полное основаніе расчитывать на вѣрный успѣхъ въ сферѣ полезности, мудрости и богатства; онъ даже могъ расчитывать — не въ тридцать два года, конечно, но, напримѣръ, въ 52 — достичь, какъ естественной награды за все предыдущее, того мѣста въ Парламентѣ, котораго онъ такъ страстно желалъ. Но, господа, подобные размѣренные шаги, слишкомъ медленны и слишкомъ незамѣтны для агитатора и авантюриста. Въ 24 г. мы застаемъ Бранда въ эхомъ городѣ, въ Сайндербриджѣ. гдѣ онъ въ теченіе двухъ лѣтъ работалъ въ семи различныхъ заведеніяхъ. Фактъ говоритъ самъ за себя. Брандъ сдѣлался виднымъ членомъ соціалистическаго общества, судился однажды за помѣху уличному движенію тѣмъ, что обращался къ толпѣ на улицѣ и былъ вожакомъ въ демонстраціяхъ, такъ называемыхъ, безработныхъ. Словомъ, онъ избралъ себѣ карьеру, — карьеру агитатора, со всею ея сенсаціонностью, извѣстностью и неустойчивостью.

"Потерявъ четыре раза въ году работу, мистеръ Брандъ нашелъ этотъ моментъ какъ разъ подходящимъ для женитьбы, какъ это дѣлаютъ многіе представители его класса. Я долженъ остановить ваше вниманіе на этомъ пунктѣ, такъ какъ онъ указываетъ ясно, что мистеръ Брандъ при всей его энергіи и способностяхъ былъ, все-таки, въ своихъ взглядахъ на жизнь и поведеніи настоящимъ рабочимъ человѣкомъ, со всѣми обычными слабостями рабочаго. Я спрашиваю васъ, господа присяжные: какой человѣкъ вашего положенія, или моего положенія, сочтетъ для себя возможнымъ жениться въ 24 года отъ роду? — если, конечно, онъ не обладаетъ состояніемъ? Но рабочій никогда не думаетъ объ этой сторонѣ дѣла. Онъ женится, не обращая вниманія на послѣдствія и, такимъ образомъ, еще усиливаетъ тѣ тяжести, на которыя такъ горько жалуется. Господа, если вы хотите опредѣлить дѣйствительный характеръ настоящаго дѣла, то вамъ необходимо усвоить тотъ фактъ, что сидящій передъ вами обвиняемый никогда въ сущности не возвышался надъ предразсудками и нравственной мѣркой своего класса. Отъ такого человѣка мы не должны ожидать тонко развитого чувства чести, или хотя бы особенно строгой честности. Наоборотъ, въ подобномъ человѣкѣ мы должны ожидать проявленія отъ времени до времени, въ теченіе всей жизни, недостатка разборчивости и самообладанія. По моему мнѣнію, преступленіе, разсматриваемое вами, и было совершено въ моментъ одного изъ подобныхъ проявленій.

Затѣмъ прокуроръ изложилъ подробно участіе Бранда въ Медфордской стачкѣ, его и Гарриса агитацію среди лондонскихъ рабочихъ и демонстрацію, приведшую ихъ къ суду:

— Оправданіемъ своимъ они несомнѣнно были обязаны замѣчательно искусной защитѣ сидящаго передъ вами обвиняемаго. Защита была настолько искусна, что породила слухъ, якобы мистеру Бранду въ данномъ случаѣ помогъ своимъ совѣтомъ одинъ изъ наиболѣе блестящихъ членовъ адвокатскаго сословія въ Англіи.

Обращаясь къ парламентской кандидатурѣ Бранда, прокуроръ усиленно подчеркнулъ то обстоятельство, что Брандъ бѣднякъ, — однако, деньги на выборную агитацію ему кто-то ссудилъ. Провались онъ на выборахъ, врядъ ли повторилась бы такая удача. Значитъ, онъ долженъ былъ попасть въ парламентъ, во что бы то ни стало, именно въ этотъ разъ, чтобы оправдать полученную ссуду и, можетъ быть, заслужить новыя.

Ходъ выборовъ былъ описанъ обвинителемъ съ тѣми подробностями, какія искусный адвокатъ считаетъ необходимыми для пониманія средняго присяжнаго, а вечеръ рокового вторника 15 іюля разсказанъ почти минута за минутой. То обстоятельство, что Брандъ былъ внѣ отеля съ 8-ми вечера почти до полуночи, было подчеркнуто и приведено въ связь съ тѣмъ фактомъ, что избирательные бюллетени были заперты на ключъ въ комнатѣ мэра вскорѣ послѣ одиннадцати часовъ.

— Я выставлю двухъ свидѣтелей; оба они старые жители Мёдфорда и давнишніе знакомые обвиняемаго. Одинъ изъ нихъ мистеръ Джемсъ Мансонъ, сообщить вамъ, что минутъ за 5 до полуночи онъ встрѣтилъ въ тотъ вечеръ у входа на Площадку человѣка, который, по его мнѣнію, былъ Брандъ, — что этотъ человѣкъ былъ одѣтъ въ пальто, похожее но цвѣту и по формѣ на пальто, обыкновенно носимое обвиняемымъ, и которое онъ, если не ошибаюсь, снялъ при входѣ въ судъ.

Всѣ глава повернулись къ пальто, висѣвшему на спинкѣ сидѣнія Бранда.

— Другимъ свидѣтелемъ является мистеръ Джозефъ Вилькинсъ, одинъ изъ наиболѣе дѣятельныхъ политическихъ сторонниковъ Бранда, естественно предубѣжденный въ его пользу. Мистеръ Вилькинсъ сообщитъ вамъ, что онъ видѣлъ, какъ обвиняемый, вечеромъ 15-го іюня, покидалъ Малую Базарную Площадку, и что Брандъ имѣлъ подмышкою свертокъ. Онъ сообщитъ вамъ также, что обвиняемый былъ въ то время въ замѣшательствѣ, и отвѣты его были настолько сбивчивы, что Вилькинсъ въ то время подумалъ, не пьянъ ли Брандъ. Замѣтьте, господа Малая Базарная Площадка есть закоулокъ. Она ведетъ къ лѣсному складу, да къ боковой двери зданія думы, я только. Мистеру Бранду придется либо опровергнуть данное подъ присягою показаніе Вилькинса, либо привести какую-нибудь причину для своего пребыванія въ такой часъ ночи въ этомъ cul de sac.

Обвинитель на минуту пріостановился съ видомъ человѣка, ожидающаго отвѣта, и сталъ приводить въ порядокъ свои бумаги. Однако Брандъ, и глазомъ не моргнувъ, продолжалъ сидѣть съ видомъ вѣжливо слушающаго человѣка. Противникъ въ академическомъ диспутѣ, пожалуй, выказалъ бы болѣе личнаго интереса, чѣмъ онъ.

— Вамъ будетъ предъявлена та бумага, — продолжалъ сэръ Гарлей, — въ которой были завернуты впослѣдствіи украденные бюллетени; вы увидите, что съ нижней ея стороны былъ сдѣланъ прорѣзъ, и затѣмъ прорѣха ловко заклеена полоской бумаги. Все это не было дѣломъ рукъ неловкихъ, или непривычныхъ. Я даже позволю себѣ сказать, что это было дѣломъ человѣка искуснаго въ ручной работѣ, какъ, напримѣръ, хорошаго механика. Всѣ украденные бюллетени были поданы за консервативнаго кандидата. Обращаю на это ваше спеціальное вниманіе. Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ полезно спросить себя: кто отъ преступленія выигрываетъ? — и если мы зададимся вопросомъ: кто выигралъ отъ уменьшенія числа голосовъ, поданныхъ за мистера Чарльзворта, то найдемъ только одинъ отвѣтъ: Кристаферъ Брандъ.

Была прочтена рѣчь Бранда, сказанная имъ при заключеніи выборовъ. Его слова, произнесенныя съ такимъ чувствомъ, будучи теперь прочтены врагомъ, звучали приторно и напыщенно, и это нанесло сердцу ихъ автора первый чувствительный ударъ. Онъ сидѣлъ, опустивъ глаза и вертя карандашъ съ тѣми же ощущеніями, съ какими человѣкъ слушаетъ свои собственныя любовныя письма публично читаемыя въ судѣ.

— Господа, — продолжалъ ораторъ, — я смѣло скажу, что это не рѣчь невиннаго человѣка. Въ ней слишкомъ много торжественности. Это рѣчь человѣка, который чувствуетъ себя не совсѣмъ ловко, человѣка съ нечистой совѣстью. Такова уже судьба нечестнаго человѣка, играющаго роль честнаго, что онъ непремѣнно переходитъ границу естественной скромности. Онъ шумитъ и становится театральнымъ. Подобно мистеру Бранду, онъ присутствуетъ на публичномъ собраніи наканунѣ своего суда и принимаетъ участіе въ дебатахъ.

Сэръ Вильямъ началъ искусно танцевать на самой скользкой части своего паркета, подсказывая присяжнымъ возможныя объясненія того, почему украденные бюллетени не были уничтожены. Преступники всегда взволнованы, и потому забываютъ сдѣлать необходимое. Затѣмъ, переходя къ болѣе благодарной сторонѣ обвиненія, онъ указалъ на трудность найти причину, по которой кто бы то ни было посторонній былъ заинтересованъ въ кражѣ, или укрытіи этихъ бумагъ, Подобная гипотеза предполагаетъ цѣлый обдуманный заговоръ съ цѣлью обрушить на невиннаго человѣка видимость серьезнаго преступленія. Заговоры подобнаго рода очень рѣдки. Разсмотримъ фактъ. Страстное желаніе Бранда быть выбраннымъ несомнѣнно, исчезаютъ извѣстныя бумаги, чѣмъ обезпечивается его успѣхъ; его встрѣчаютъ идущіе отъ того мѣста, гдѣ была совершена кража, и около того временщкогда она., по всей вѣроятности, была совершена. Наконецъ, украденныя бумаги находятъ въ комнатѣ, которую онъ занималъ. Цѣпь фактовъ очень убѣдительная; настолько убѣдительная, что лишь положительное доказательство невинности обвняяемаго можетъ заставить вынести ему оправдательный приговоръ.

"Замѣтьте, искушеніе въ данномъ случаѣ такого сорта, которое должно быть особенно сильно въ субъектѣ въ положеніи мистера Бранда. Человѣкъ полуобразованный, жизнь котораго прошла внѣ атмосееры почтенной совѣстливости, естественно не особенно чувствителенъ со стороны высшей общественной неподкупности. Нимало есть людей, которые, будучи неспособны украсть чужой кошелекъ, не постѣснятся, напримѣръ надуть желѣзнодорожную компанію. Что же до священной чистоты выборовъ, то многіе малообразованные избиратели во всю свою жизнь не достигаютъ высоты этого понятія. Вотъ почему, джентльмены, ожидая отъ васъ осужденія, я ожидаю отъ васъ также и снисхожденія. Я прошу васъ не забывать о томъ, что лишь ложно направленное честолюбіе молодого человѣка привело его въ сферу, для которой онъ не годенъ, и подвергло его искушенію, къ которому онъ не былъ приготовленъ. Высшая мѣра наказанія, которому вашъ приговоръ можетъ его присудить, не тяжела — всего 6 мѣсяцевъ тюремнаго заключенія. Для него лично, смѣю думать, такое наказаніе будетъ благодѣтельнымъ. Онъ еще молодъ. Онъ еще можетъ быть честнымъ, полезнымъ и уважаемымъ — какъ механикъ — но никогда — какъ членъ парламента, даже если бы вы его оправдали, не найдется такого округа, который послѣ подобнаго обвиненія выбралъ бы его.

Ораторъ сѣлъ, и слушатели вздохнули, какъ зрители въ театрѣ по окончаніи акта. Брандъ давно вполнѣ овладѣлъ собою. Отъ времени до времени, съ большими промежутками, онъ дѣлалъ на бумагѣ замѣтки; но въ общемъ сидѣлъ вполнѣ спокойно, имѣя раздражающій видъ человѣка, которому все происходящее не причиняетъ ни малѣйшаго укола.

XI.

Первымъ свидѣтелемъ былъ вызвалъ мэръ Мёдфорда. Онъ разсказалъ о подсчетѣ избирательныхъ записокъ. Каждому, даже тупоумнѣйшему изъ слушателей, стало ясно, что если только кража не совершена по уговору, въ которомъ участвовали — самъ мэръ, городской секретарь (всѣми уважаемый человѣкъ, бывшій счетоводъ) и оба избирательныхъ агента, — то она произошла ночью, въ то время, какъ бюллетени были подъ ключомъ въ зданіи думы. Описаны были также — послѣдовавшій затѣмъ осмотръ талоновъ, которымъ обнаружился недохватъ бюллетеней.

Брандъ при этомъ освѣдомился, было ли окно комнаты закрыто и замкнуто.

Этого мэръ не помнилъ.

Былъ развернутъ планъ съ обозначеніемъ на немъ зданія думы, Тэмперенсъ-Отеля, Малой Базарной Площадки и сложеннаго лѣса. Постовой городовой показалъ, что не замѣтилъ ничего подозрительнаго.

— Видѣли вы меня, или кого-либо похожаго на меня? — спросилъ Брандъ.

— Нѣтъ, сэръ, не видалъ.

— А знали ли вы меня въ лицо?

— Очень хорошо узнаемъ мы васъ въ лицо за послѣднія пять лѣтъ, — отвѣчалъ полицейскій не безъ свирѣпости.

Нѣсколько свидѣтелей удостовѣрили, что съ восьми вечера и почти до полуночи Брандъ отсутствовалъ изъ отеля, что ночь была теплая; но никто не могъ сказать подъ присягой, былъ ли онъ въ то время одѣтъ въ сѣрое пальто, или нѣтъ.

Станфордъ показалъ, что въ двѣнадцать часовъ ночи Брандъ заходилъ къ нему; въ то время на Брандѣ не было сѣраго пальто, при немъ не было никакого свертка, и онъ не казался взволнованнымъ. Онъ прибавилъ, что Брандъ при разговорѣ упоминалъ о разныхъ перемѣнахъ и новыхъ постройкахъ въ сосѣдней деревенькѣ, которую въ ту ночь посѣтилъ.

Допросъ Станфорда закончился обращеніемъ къ нему Бранда:

— Вы были въ довольно тѣсныхъ со мною сношеніяхъ какъ во время выборовъ, такъ и послѣ нихъ, не такъ ли?

— Конечно.

— Слыхали ли вы отъ меня когда-либо что-нибудь, что не было бы абсолютной правдой?

— Никогда.

— Согласились ли бы вы снова быть моимъ агентомъ при новыхъ выборахъ?

— Конечно.

Нѣкто Масонъ, мелкій медфордскій лавочникъ, показалъ подъ присягой, что онъ встрѣтилъ на рыночной площади, близко отъ Малой Базарной Площадки, человѣка, котораго онъ счелъ за Бранда; это-тѣ человѣкъ имѣлъ такой же галстухъ, какъ и Брандъ.

Это показаніе произвело замѣтное впечатлѣніе.

Брандъ — невозмутимый и вѣжливо-внимательный — началъ перекрестный допросъ развязнымъ, дружелюбнымъ тономъ:

— Не сообщите ли вы присяжнымъ, мистеръ Масонъ, какъ давно вы меня знаете?

— Года четыре-пять, я полагаю.

— Каковы же были за это время наши взаимныя отношенія? Были они дружественны, или наоборотъ?

— О, вполнѣ дружественны, — отвѣчалъ Масонъ, но затѣмъ запнулся и послѣ нѣкотораго колебанія прибавилъ: — кромѣ того случая, или случаевъ, когда вы были недовольны моимъ товаромъ.

Это заявленіе вызвало взрывъ смѣха, въ которомъ и Брандъ принялъ участіе.

— Я совсѣмъ, было, позабылъ объ этомъ, — замѣтилъ онъ. — Не сообщите ли вы присяжнымъ, — помните ли вы случай — за исключеніемъ ночи того вторника — когда, встрѣтивъ меня на улицѣ, вы не заговорили бы со мною?

Такого случая мистеръ Масонъ не могъ припомнить.

— Но вечеромъ въ тотъ вторникъ вы не заговорили?

— Нѣтъ.

— Какъ же такъ?

— Кто-жъ его знаетъ?.. Не заговорилъ и — все, — отвѣтилъ Масонъ.

— Говорили вы кому-нибудь — то-есть въ среду, или въ четвергъ — что, какъ вы полагали, вы встрѣтили меня?

— Н-н-ѣтъ; говорить — не говорилъ. Не было къ тому причины.

— Сами вы куда же направлялись около полуночи, мистеръ Масонъ?

— Я шелъ домой.

— Вы ничего не имѣете противъ того, чтобы сказать присяжнымъ, гдѣ вы провели тотъ вечеръ?

— Я былъ въ своемъ клубѣ, который собирается два раза въ недѣлю.

— Гдѣ онъ собирается?

— Въ тавернѣ подъ вывѣской «Зеленый Человѣкъ».

— Изъ этого мы можемъ заключить, что клубъ этотъ состоитъ не изъ абсолютныхъ трезвенниковъ?

Слушатели — какъ это всегда бываетъ въ судѣ — благодарные даже за самую незначительную шутку, смѣялись. Судья нахмурился съ видомъ недовольнаго учителя въ классѣ, а судебный приставъ прошипѣлъ: «чш… шш…», дѣлая видъ, что онъ крайне скандализованъ. Масонъ отвѣчалъ съ сердцемъ:

— Если вы гнете къ тому, что я былъ пьянъ, — такъ совсѣмъ нѣтъ! Всякому извѣстно, что я не пьяница.

— Много было народа въ клубѣ въ тотъ вечеръ? — спросилъ Брандъ.

— Порядочно. Много больше обыкновеннаго.

— А какова была ночь: свѣтлая? темная?

— Такъ, — середка наполовину. Луна свѣтила, но были тучи.

— Ну-съ, теперь на счетъ пальто, которое, вы говорите, было вродѣ моего. Какого цвѣта оно было?

— Темное; темно-коричневое, сдается.

— Можете вы присягнуть, что оно не было темно-сѣрое?

— Нѣтъ.

— Или темно-синее?

— Не могу.

— Или черное?

— И того не могу.

— Почему же вы говорите, что оно вродѣ моего?

— Потому — длинное и съ капюшономъ.

— Есть что-нибудь необычайное въ покроѣ моего пальто? Взгляните, вотъ оно!

— Нѣтъ, ничего такого.

— Видали вы подобныя же пальто на другихъ?

— Еще бы нѣтъ! Сколько разъ!

— Знаете вы, каковъ съ виду мистеръ Гоуксръ, агентъ мистера Чарльзворта?

— Какъ не знать, — вонъ онъ сидитъ.

— Видѣли вы его когда-либо одѣтымъ въ пальто этого рода?

— Теперь, какъ вы заговорили объ этомъ, — пожалуй, что видѣлъ, — такъ думается.

Всѣ глаза устремились на Гоукера — сухощаваго, серьезнаго солиситора съ сильной просѣдью. Всѣ замѣтили, что Гоукеръ глядѣлъ на Бранда съ улыбкой человѣка, котораго нимало забавляетъ этотъ эпизодъ.

— Готовы ли вы присягнуть, — продолжалъ, между тѣмъ, Брандъ. — что лицо, которое вы встрѣтили, не было мистеромъ Гоукеромъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Масонъ съ неудовольствіемъ. — присягнуть я не могу; но вы никогда не увѣрите меня въ томъ, что это былъ мистеръ Гоукеръ, — прибавилъ онъ съ удареніемъ.

— Ну, конечно, — замѣтилъ Брандъ сухимъ тономъ, — конечно, нѣтъ! Довольно, мистеръ Масонъ. Благодарю васъ.

Эта выходка Бранда повела къ тому, что слѣдующимъ свидѣтелемъ былъ вызванъ мистеръ Гоукеръ. Его допросъ ограничился всего парой репликъ. Въ извѣстный вторникъ онъ не былъ около полуночи на Малой Базарной Площадкѣ, ни близъ нея; онъ былъ дома, въ постели.

Брандъ тоже задалъ нѣсколько вопросовъ.

— Мистеръ Гоукеръ, — сказалъ онъ, — не будете ли такъ добры высказать присяжнымъ ваше мнѣніе о томъ, какъ велись съ моей стороны выборы. Не было ли какихъ-либо проявленій недобросовѣстности; не было ли стремленія нечестно воспользоваться тѣмъ или инымъ преимуществомъ?

— Ничего подобнаго. — отвѣчалъ Гоукеръ. — Всѣ дѣйствія, насколько я могу судить, были вполнѣ честны и открыты.

— Потрудитесь сообщить присяжнымъ, какъ я отнесся къ попыткамъ сорвать митинги мистера Чарльзворта?

— Вы объявили публично, что если безпорядки возобновятся, то вы откажетесь отъ кандидатуры. Вы Также посѣтили меня частнымъ образомъ и предложили принять любыя мѣры, какія я сочту нужными, для поддержанія порядка.

— Не будете ли такъ любезны подѣлиться съ присяжными тѣмъ мнѣніемъ, какое вы составили себѣ обо мнѣ, — оставляя въ сторонѣ настоящее обвиненіе?

— Я составилъ себѣ о васъ мнѣніе, — отвѣтилъ мистеръ Гоукеръ отчетливо и обдуманно, — какъ о человѣкѣ весьма, способномъ, съ безупречно развитымъ чувствомъ чести и вполнѣ честнымъ въ политическихъ взглядахъ — хотя, по-моему, и ошибочныхъ — и, считаю нужнымъ прибавить, — продолжалъ онъ послѣ секундной остановки, — что не вижу причины, чтобы измѣнитъ въ чемъ-нибудь это мнѣніе и сейчасъ.

Брандъ бросилъ на него взглядъ, полный искренней благодарности и удовлетворенія.

— Очень вамъ благодаренъ, мистеръ Гоукеръ, — сказалъ онъ. — Это все, о чемъ я хотѣлъ спросить васъ.

— Оч-чень изящно сдѣлано, — прошепталъ сэръ Джонъ Уорикъ, обращаясь къ Оливеру Пэламу. Въ публикѣ получилось общее впечатлѣніе, что Бранду удалось загнать противника въ засаду.

На сцену выступилъ самый важный свидѣтель — Вилькинсъ. Этотъ, столь осторожный субъектъ, былъ блѣденъ и явно не въ своей тарелкѣ; его манера держать себя представляла странную смѣсь тревога и рѣшительности. Вопреки привычкѣ, онъ былъ скупъ на слова, отвѣчалъ кратко и медленно, какъ человѣкъ, желающій быть вполнѣ точнымъ. Первый заданный ему вопросъ касался его политическихъ отношеній къ Бранду. Отвѣтъ Вилькинса говорилъ о трогательной вѣрѣ въ послѣдняго. На лицѣ Бранда появилась улыбка. За тѣмъ допросъ перешелъ на вторникъ. 15-е іюня. Да, Вилькинсъ помнилъ эту ночь хорошо и далъ о ней вполнѣ ясный отчетъ. Онъ заявилъ, что въ двѣнадцать безъ десяти ночи пересѣкалъ Рыночную Площадь, возвращаясь домой изъ комитетскаго помѣщенія. Онъ увидѣлъ Бранда, который вышелъ съ Малой Базарной Площадки, торопясь къ Кэссль-Стритъ. Сперва онъ, Вилькинсъ, удивился и подумалъ, что ошибся; онъ пошелъ по Кэссль-Стритъ и, на полпути догнавъ Бранда, позвалъ его по имени. Брандъ казался смущеннымъ. Вилькинсъ спросилъ его, куда онъ идетъ, и Брандъ отвѣтилъ: «Да такъ-себѣ… то-есть, собственно… не задерживайте меня… Я иду на почту… необходимо отправить эти письма до полуночи». Вилькинсъ на это замѣтилъ: «Зачѣмъ же вы не пошли но Рыночной улицѣ, если торопитесь?» — потому что медфордская почтовая контора помѣщается въ дальнемъ коннѣ Рыночной улицы. Брандъ, однако, будто бы отвѣтилъ: «Не думаю, чтобы это было ближе… да и Кэссль-Стритъ много пустѣе — по ней идешь безъ задержки». Затѣмъ Брандъ вдругъ спросилъ Вилькинса — чего ради тотъ ходитъ за нимъ но пятамъ? — и потребовалъ, чтобы Вилькинсъ убирался, не то ему будетъ худо. Тогда-де Вилькинсъ отошелъ, вынесши изъ эпизода впечатлѣніе, что вновь избранный членъ парламента пьянъ.

Теперь насталъ чередъ Бранда допрашивать этого опаснаго свидѣтеля. Подсудимый началъ вѣжливымъ, почти любезнымъ тономъ.

— Не сообщите ли вы намъ, мистеръ Вилькинсъ, точную цифру суммы, на которую вы держали пари?

Вилькинса передернуло. «Пари?» — повторилъ онъ упавшимъ голосомъ; не только голосъ, но и цвѣтъ лица его замѣтно измѣнились.

— Да, пари о томъ, каковъ будетъ результатъ выборовъ?

Вилькинсъ промямлилъ нѣчто о томъ, что-де какіе же его пари?.. Но затѣмъ, глубоко переведя духъ, прибавилъ болѣе внятно что, насколько помнитъ, онъ побился объ закладъ съ двумя сосѣдями и въ обоихъ случаяхъ поставилъ со своей стороны полкроны.

— Это вполнѣ вѣрно, что вы выигрывали только пять шиллинговъ, если бы я не попалъ въ парламентъ?

— Вы хотите сказать: если бы вы попали въ парламентъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я хочу знать — и притомъ подъ присягой — что вы выигрывали въ случаѣ моего неуспѣха?

— Ничего, — отвѣтилъ Вилькнисъ. — Но ему было явно не но себѣ, и онъ избѣгалъ взгляда обвиняемаго.

Всѣмъ дальнѣйшимъ вопросамъ о платьѣ, о подлинныхъ выраженіяхъ Бранда въ ту «встрѣчу» свидѣтель противопоставилъ одну упорную «нѣтовщину»: онъ «не можетъ сказать», онъ «не замѣтилъ», было «слиткомъ темно», чтобы разглядѣть какъ слѣдуетъ пальто. Въ его тонѣ было много ѣдкости, бросаемые отъ времени до времени, взгляды были враждебны. По существу, Брандъ ничего изъ него не добылъ своимъ перекрестнымъ допросомъ; но чѣмъ дольше шелъ допросъ, тѣмъ глубже становилось впечатлѣніе, что свидѣтель полонъ враждебности. Но въ общемъ свидѣтельство Вилькинса разъясняло дѣло; не вѣрить ему, значило сдѣлать тайну еще непроницаемою.

Вилькинсъ оставилъ свидѣтельское мѣсто съ выраженіемъ упрямства на покраснѣвшемъ лицѣ. Была вызвана горничная, нашедшая украденные бюллетени. Ящикъ, гдѣ они были найдены, оказался незапертымъ; не замыкалась и комната все время, пока ее занималъ Брандъ. Кто угодно могъ войти въ нее. Въ комнатѣ находился дорожный саквояжъ Бранда; саквояжъ былъ на замкѣ, въ этомъ горничная была увѣрена, такъ какъ, подметая, переставляла его съ мѣста намѣсто.

Наконецъ, оффиціальное лицо, которому было поручено осмотрѣть украденныя 108 избирательныхъ записокъ, доложило суду, что всѣ онѣ были поданы за мистера Чарльзворта.

Дѣло со стороны обвиненія было заключено. Брандъ всталъ и заявилъ, что со своей стороны не вызываетъ свидѣтелей.

Разбирательство длилось второй день, и время шло къ вечеру. Публика разошлась въ томъ же настроеніи, какое хорошо извѣстно читателю ежемѣсячнаго журнала, когда онъ перевернетъ страницу и подъ текстомъ слѣдующей увидитъ надпись: <Так в журнале.>

XII.

Пришло утро слѣдующаго дня. Осеннее солнце весело врывалось въ тусклую комнату судебныхъ засѣданій, и въ его свѣтѣ лицо Бранда казалось чуть-чуть блѣднѣе обыкновеннаго. Онъ собралъ свои немногочисленныя замѣтки, окинулъ залъ дѣловымъ взглядомъ и заговорилъ своимъ плавнымъ; полнымъ красивыхъ модуляцій голосомъ, столь рѣдкимъ среди рабочихъ и доставшимся ему по наслѣдству отъ отца.

"Господа присяжные! Есть всего одинъ свидѣтель, показанія котораго могли бы освѣтить надлежащимъ образомъ мое дѣло, но у меня отнята возможность допросить его. Свидѣтель этотъ — я самъ. Никто, кромѣ меня, не можетъ разсказать вамъ подробно о томъ, гдѣ я былъ, и что я дѣлалъ вечеромъ во вторникъ, пятнадцатаго іюня. Но англійскій законъ запрещаетъ допрашивать обвиняемаго въ его собственномъ дѣлѣ^[14]. Мнѣ кажется, господа, что въ данномъ пунктѣ законъ установленъ скорѣе въ интересахъ подсудимыхъ, виновныхъ, нежели въ интересахъ подсудимыхъ невинныхъ.

Мнѣ кажется жестокимъ и несправедливымъ — заставить меня сидѣть здѣсь, выслушивать ложную присягу свидѣтельствующаго противъ меня клеветника и лишить меня возможности противупоставить его лжи мою собственную присягу. Мнѣ запрещено выступить въ качествѣ свидѣтеля или предложить сэру Вильяму Гарлею попробовать сбить меня въ моихъ простыхъ показаніяхъ. Исторія моя весьма проста. Я вышелъ въ тотъ вечеръ около восьми часовъ. Я пошелъ на Александра-Стритъ, гдѣ жилъ когда-то; затѣмъ на кладбище, что на холмѣ св. Андрея; послѣ того я пересѣкъ поля по направленію къ Бэрингъ Клозъ и возвратился по Кингсмиллъ-Родъ. Я былъ безъ какого бы то ни было пальто. Ни на Малой Базарной Площадкѣ, ни на Каселъ-Стритъ я не былъ, Вилькинса не видалъ к не говорилъ съ нимъ. Въ отель я возвратился около полуночи. Я прямо прошелъ въ комнату Станфорда, и мы разговаривали съ полчаса. При мнѣ не было никакого свертка; если бы таковой у меня былъ, его долженъ былъ бы видѣть, какъ Станфордъ, такъ и швейцаръ отеля, который готовился запереть входную дверь. Объ украденныхъ избирательныхъ запискахъ я рѣшительно ничего не знаю, никогда ихъ не видалъ, — не видѣлъ ни одной вплоть до сегодняшняго дня.

Вотъ, господа, суть моей защиты.

"Я могу показать вамъ — такъ, по крайней мѣрѣ, я надѣюсь, — что дѣяніе, въ которомъ я обвиняюсь, противорѣчитъ общему характеру всей моей жизни, а также, что совершеніе его не только не могло послужить мнѣ на пользу, но представляло собою самую вредную вещь, какая только могла быть направлена противъ меня.

"Прежде всего я долженъ протестовать противъ утвержденія, будто бы мѣрило честности и чести въ классѣ, къ которому я принадлежу, ниже подобнаго же мѣрила среди людей болѣе зажиточныхъ. Принадлежи мой отецъ или мой дядя къ биржѣ, или къ сити, характеристика подобнаго рода была бы довольно справедливою. Но я взросъ среди людей, живущихъ своимъ личнымъ заработкомъ, — среди хорошо обученныхъ своему дѣлу рабочихъ въ желѣзной и древодѣлательной отрасли промышленности, какъ объ этомъ вы уже слышали; никто, знающій этотъ классъ тружениковъ, не скажетъ, что ихъ понятія о честности, что ихъ духъ общественности ниже господствующихъ среди обыкновенныхъ торговыхъ людей. Могу сказать, что лишь съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ имѣть дѣло съ людьми болѣе зажиточными, понялъ я, какъ широко практикуется нечестность въ жизни. Нѣтъ, если бы изъ меня вышелъ человѣкъ безчестный, — это было бы не благодаря дѣйствительности, окружавшей меня въ юности, а, вопреки ей. Ученый джентльменъ, представляющій обвиненіе, сказалъ вамъ, что передо мною была полная возможность — если бы только я захотѣлъ — преуспѣть въ моемъ ремеслѣ, — сдѣлаться надсмотрщикомъ, быть можетъ, — хозяиномъ. Это, господа, правда. По поводу личнаго моего положенія мнѣ не на что было особенно жаловаться. Механикъ — если онъ хорошій работникъ и основательный человѣкъ — всегда получитъ приличную плату и не будетъ задавленъ чрезмѣрной работой; все это — благодаря своему профессіональному союзу. Но передъ моими глазами имѣлись тысячи другихъ, положеніе которыхъ было гораздо хуже; сотни даже здѣсь, въ Сайндербриджѣ — сотни подобныхъ; я зналъ, что у нихъ не было возможности подняться — и не могло быть, пока дѣла шли заведеннымъ порядкомъ. Я лично имѣлъ извѣстныя преимущества и сознавалъ это: я былъ болѣе образованъ, я былъ сильнѣе другихъ, интеллигентнѣе, и мнѣ казалось, что эти преимущества обязывали меня попытаться помочь тѣмъ, кто былъ ихъ лишенъ. Конечно, я рисковалъ, и это было мнѣ хорошо извѣстно. Я женился, и ученый джентльмэнъ говоритъ, что это указываетъ на мою безпечность и эгоизмъ. Лэди и джентльмэны очень любятъ высказывать это мнѣніе. Они не понимаютъ того, что въ то время, какъ доходъ коммерсанта, либо члена свободныхъ профессій имѣетъ тенденцію съ годами возрастать, доходъ старѣетъ. Женившись въ тридцать лѣтъ джентльмэнъ той же профессіи, что и мой обвинитель, расчитываетъ въ сорокъ пять или пятьдесятъ быть богаче и, такимъ образомъ, имѣть болѣе шансовъ обезпечить своихъ дѣтей. Но матеріальное положеніе рабочаго всего лучше въ періодъ между его двадцать пятымъ годомъ — даже ранѣе — и сороковымъ. Если онъ не женится до тридцатилѣтняго возраста, ему предстоитъ зарабатывать менѣе какъ разъ въ то время, когда его дѣти уже значительно подросли, но недостаточно созрѣли для того, чтобы что-нибудь внести въ общее хозяйство. Это — одно. Другое — шансы рабочаго человѣка на долговѣчность невелики. Рабочіе умираютъ, какъ общее правило, десятью или двѣнадцатью годами ранѣе людей вашего положенія, и труженикъ, отложившій женитьбу, рискуетъ умереть, оставивъ жену и дѣтей безъ куска хлѣба.

"У лицъ средняго и высшаго класса нѣтъ исчисленныхъ причинъ для ранней женитьбы. А хорошо было бы, если бы онѣ были: лучше было бы для нихъ самихъ и для женщинъ моего класса. Считается, что джентльмэнъ, воздерживающійся отъ ранней женитьбы, поступаетъ согласно велѣніямъ благоразумія и чести; но это.благоразуміе, эта добродѣтельность нерѣдко покупаются — и очень дорогой цѣной — за счетъ постороннихъ лицъ. Что касается моей собственной женитьбы, то дѣвушка, которую я взялъ замужъ, работала въ то время по двѣнадцати часовъ въ день на богатаго предпринимателя здѣсь, въ Сайндербриджѣ, и получала отъ трехъ фартинговъ до полутора пенсовъ въ часъ. Она была одинока, и здоровье ея начало подаваться. Какъ вѣрно замѣтилъ мой ученый обвинитель, я могъ предложить, ей, со своей стороны, быть можетъ, слишкомъ мало; но я полагалъ, что все же могу доставить ей нѣчто, лучшее и, думаю, доставилъ. Работу въ Сайнбриджѣ я потерялъ потому, что выдвинулся въ агитаціи въ пользу безработныхъ. Принимая въ ней участіе, я лично не выигрывалъ ровно ничего, и, правду сказать, были времена, когда меня соблазняла мысль — подумать о собственномъ будущемъ и сидѣть смирно.

"Могу васъ увѣрить, господа присяжные, что какъ бы ни представлялось это дѣло сэру Вильяму Tapлей, самому мнѣ выбранный мною путь не казался ни наиболѣе легкимъ, ни наиболѣе выгоднымъ. Моя жизнь была бы и легче, и счастливѣе, да, вѣроятно, и долговѣчнѣе, если бы я удовольствовался работой въ мастерской. Но я не могъ ею довольствоваться, пока вокругъ меня кишѣли, люди страдающіе, и, какъ мнѣ казалось, я видѣлъ средства положить конецъ этимъ страданіямъ. Замѣтьте, я не говорю, что все, что я хотѣлъ и что пытался сдѣлать, было разумно и возможно. Но я желалъ бы, чтобы вы уяснили себѣ вполнѣ: что дорога, по которой я шелъ, вовсе не вела — и притомъ безъ труда — къ моему личному благополучію, къ моему личному достатку.

"Затѣмъ я отправился въ Медфордъ, и тамъ повторилось то же самое. Профессіональный Союзъ Проволочниковъ не могъ, принести лично мнѣ никакой пользы. Ни этотъ Союзъ, ни стачка не принесли мнѣ ни одного пенни. Затѣмъ я отправился въ Лондонъ, гдѣ и проживалъ съ тѣхъ поръ. Во всю мою жизнь я не получалъ никакого вознагражденія за оказанныя мною услуги, исключая заработокъ въ качествѣ механика и плату за статьи, которыя я помѣщалъ въ газетахъ.. Какъ вамъ извѣстно, я судился, вмѣстѣ съ Гаррисомъ, по обвиненію въ устройствѣ незаконнаго собранія. Сэръ Вильямъ Гарлей сказалъ немало лестнаго о томъ, что нашимъ оправданіемъ мы обязаны моей рѣчи. При всемъ моемъ уваженіи къ его мнѣнію, смѣю думать, что оправданы мы не столько благодаря тому, что мы на судѣ сказали, сколько тому, что мы не сдѣлали ничего наказуемаго.

"Въ маѣ текущаго года умеръ мистеръ Трависъ, и часть мёдфордцевъ просила меня выступить ихъ кандидатомъ. Необходимыя для расходовъ средства были доставлены двумя джентльмэнами, изъ которыхъ одинъ либералъ, а другой — консерваторъ. Въ то же время было мнѣ сдѣлано еще одно предложеніе, которое обезпечило бы мнѣ весьма выгодное начало и дало бы почву для политической карьеры. Но, принявъ его, мнѣ пришлось бы связать свою судьбу съ одною изъ двухъ существующихъ политическихъ партій. Само собою разумѣется, что это соотвѣтствовало бы гораздо болѣе моимъ личнымъ выгодамъ; но я не принялъ предложенія, ибо, по моему убѣжденію, никакой настоящій рабочій не долженъ присоединяться ни къ одной изъ этихъ двухъ партій. Прими я это предложеніе, я былъ бы теперь членомъ парламента отъ Мёдфорда и, кромѣ того, получалъ бы хорошее жалованье: Такимъ образомъ, если бы цѣлью моего существованія за всѣ предыдущіе годы былъ личный успѣхъ и стремленіе выдвинуться, я имѣлъ полную возможность достичь этой цѣли, и никто бы не упрекнулъ меня за то, исключая меня самого.

"Отъ мистера Гоукера вы слыхали, что я велъ выборы честно и прилично. Теперь перейдемъ къ вечеру знаменательнаго вторника и разберемъ предположеніе, что это я укралъ избирательныя записки. Я могъ добраться до нихъ, лишь отправившись на Малую Базарную Площадку, для чего долженъ былъ пересѣчь Рыночный сквэръ, — пересѣчь дважды — идя туда и назадъ — такъ какъ на Площадку существуетъ всего одинъ входъ. Счетчики прервали подсчетъ бюллетеней не ранѣе одиннадцати часовъ. Мистеръ Станфордъ сообщилъ вамъ, что я пришелъ въ его комнату въ отелѣ спустя одну-двѣ минуты послѣ полуночи. Не забывайте, что это была ночь, непосредственно слѣдовавшая за выборами. Городъ кишѣлъ народомъ. На Рыночномъ сквэрѣ еще толпился народъ, когда я возвратился въ двѣнадцать часовъ домой. Во время предвыборной агитаціи я говорилъ каждый день на митингахъ подъ открытымъ небомъ и въ закрытыхъ помѣщеніяхъ; портретъ мой печатался во всѣхъ газетахъ и выставлялся въ окнахъ магазиновъ; такимъ образомъ, едва ли былъ хоть одинъ человѣкъ, который не зналъ бы меня въ лицо. Если бы я прошелъ черезъ рыночный сквэръ въ одиннадцать часовъ, а затѣмъ снова около двѣнадцати, то должны были бы найтись десятки людей, которые признали бы меня и удостовѣрили бы это присягой. Между тѣмъ, таковыхъ только двое: Масонъ и Вилькинсъ. Масонъ возвращается домой въ полночь изъ веселаго клуба, видитъ кого-то въ длинномъ пальто, затѣмъ слышитъ, что украденные бюллетени найдены въ моей комнатѣ; тутъ онъ вспоминаетъ о видѣнномъ прохожемъ и приходитъ къ заключенію, что этотъ прохожій — я. Онъ не рѣшается присягнуть, что это не былъ мистеръ Гоукеръ. Этого, конечно, достаточно, чтобы вмѣнить ни во что утвержденіе Масона, будто онъ узналъ меня. Если было недостаточно свѣтло, чтобы отличить меня отъ мистера Гоукера, то не хватало свѣта и для того, чтобы признать кого бы то ни было. Показаніе Масона сводится къ слѣдующему: онъ видѣлъ человѣка моего роста — пяти футовъ девяти дюймовъ, т.-е. роста огромнаго числа англичанъ въ любомъ городѣ; этотъ человѣкъ былъ одѣтъ въ пальто довольно обычнаго покроя; о цвѣтѣ этого пальто онъ не рѣшается показать подъ присягой. Не знаю, какъ другіе, но если бы я готовился вскарабкаться по лѣсной кладкѣ, я бы не надѣлъ длиннополаго пальто.

"Но мистеръ Вилькинсъ показалъ подъ присягой, что встрѣтилъ меня и видѣлъ, какъ я шелъ съ Малой Базарной Площадки. Его показаніе не есть искренно-ошибочное показаніе, и онъ это отлично знаетъ. Онъ сознательно, умышленно, обдуманно лжетъ. Зачѣмъ онъ лжетъ — я не могу рѣшить. Правда, въ теченіе долгаго времени я не любилъ Вилькинса; мнѣ было извѣстно, что и онъ меня не любитъ. Я полагаю, онъ имѣлъ зубъ противъ меня; но кто же станетъ рисковать ложной присягой для того только, чтобы досадить человѣку? — мнѣ, по крайней мѣрѣ, такой мотивъ кажется недостаточнымъ. Долженъ быть другой, болѣе сильный, и, думается мнѣ, мотивомъ должна быть корысть. Быть можетъ, вы замѣтили, какъ встревожился мистеръ Вилькинсъ, когда я задалъ ему вопросъ на этотъ счетъ.

"Въ среду я узналъ, что избранъ, и обратился къ избирателямъ съ рѣчью, которую вы слышали. Самъ я не могъ бы припомнить ни одного слова изъ этой рѣчи. Я былъ сильно тронутъ и говорилъ такъ, какъ чувствовалъ. Сэръ Вильямъ Гарлей неизмѣримо болѣе меня опытенъ въ вопросахъ нечистой совѣсти, и не мнѣ ему противорѣчить. Но, быть можетъ, мнѣ позволено будетъ замѣтить, что доктора-спеціалисты всегда склонны находить симптомъ болѣзней, входящихъ въ ихъ спеціальность, даже въ здоровыхъ людяхъ, а мнѣніе получающаго ганораръ адвоката — даже самаго знаменитаго — не есть еще свидѣтельское показаніе.

Въ четвергъ была открыта пропажа избирательныхъ записокъ. Еще бы! Она не могла не открыться, не могла не нанести мнѣ вреда, ибо я именно былъ избранъ. Я не могъ не знать этого заранѣе. Именно мнѣ, въ концѣ-концовъ, и никому больше, эта кража наносила вредъ.

"Въ пятницу бюллетени были найдены въ моей комнатѣ. Я долженъ бы быть ни больше, ни меньше, какъ сумасшедшимъ, чтобы положить ихъ туда. Вѣдь горничная могла въ любое время выдвинуть этотъ ящикъ, а рядомъ стоялъ мой саквояжъ, запертый на ключъ! Если бы я уворовалъ эти бумаги, то, конечно, позаботился бы о томъ, чтобы никто никогда не видѣлъ ни малѣйшаго клочка ихъ. Примите еще во вниманіе, что человѣкъ, проведшій двѣ стачки, стоявшій десятки разъ передъ враждебной толпой на митингахъ и привлекавшійся къ суду, не теряетъ головы такъ легко, какъ, повидимому, предполагаетъ мой ученый обвинитель.

«Бытъ можетъ, вы склонны сказать мнѣ: „если вы не воровали бюллетеней, то кто же ихъ уворовалъ?“. Признаюсь, у меня нѣтъ отвѣта на этотъ вопросъ. Я просто не понимаю, какъ эти бюллетени попали въ мой ящикъ. Не могу себѣ представить, кто могъ придумать столь необычайный шагъ. Но мнѣ вполнѣ ясно, что кто бы ни былъ этотъ человѣкъ, цѣль его была — повредить мнѣ. То обстоятельство, что они были найдены въ мѣстѣ, гдѣ неизбѣжно должны были быть открыты, чѣмъ уничтожалось мое избраніе — служитъ сильнымъ аргументомъ въ пользу моей невинности; ибо ясно, что догадка, будто я самъ положилъ ихъ туда, чтобы нанести самому себѣ вредъ, менѣе вѣроятна, чѣмъ предположеніе, что это сдѣлано кѣмъ-либо постороннимъ. Какъ правильно замѣтилъ сэръ Вильямъ Гарлей, мы должны въ подобныхъ случаяхъ спросить себя: — кто выигрываетъ? Отъ помѣщенія уворованныхъ бумагъ въ моей комнатѣ выигрывало лишь то лицо, которому нужно было подорвать мое избраніе и обезчестить меня. Не забывайте, что дверь отеля стояла настежь весь день, что любой человѣкъ могъ войти въ мою комнату и — прежде всего — для меня оставить эти бумага въ ящикѣ было бы прямо самоубійствомъ. Во-первыхъ, это лишало меня того мѣста въ парламентѣ, ради котораго, предполагается, я рисковалъ сломить себѣ шею, совершая эту кражу. Кромѣ того, это кидало на меня подозрѣніе, доказать неосновательность котораго очень трудно и которое должно вредно отразиться на всей моей послѣдующей карьерѣ. Ученый джентльмэнъ, представляющій обвиненіе, говорилъ съ большой легкостью о наказаніи, ожидающемъ кандидата, осужденнаго въ дѣлѣ, подобномъ моему. Шесть мѣсяцевъ тюремнаго заключенія, можетъ быть, и недолгій срокъ; но вѣдь наказаніе этимъ не ограничивается. Вся будущность человѣка, какъ общественнаго дѣятеля, погублена, — а это не легкое и не кратковременное наказаніе. Господа присяжные, я долженъ предостеречь васъ въ моемъ собственномъ дѣлѣ, какъ я сдѣлалъ бы это въ чужомъ, — подумайте дважды, прежде чѣмъ наложить подобное наказаніе, не имѣя доказательствъ вины. Вы, конечно, отнюдь не симпатизируете моимъ политическимъ взглядамъ. Я полагаю, вы считаете меня человѣкомъ опаснымъ и способнымъ совершить любое беззаконіе. Но я обращаюсь къ вамъ, какъ англичанинъ къ англичанамъ, и прошу васъ, отложивъ въ сторону всякое предубѣжденіе, произнести вашъ приговоръ въ этомъ дѣлѣ исключительно на основаніи фактическихъ данныхъ, раскрытыхъ передъ вами. Разъ вы поступите такимъ образомъ, я могу ожидать вашего вердикта безъ опасеній».

Въ судебной залѣ поднялся сдержанный гулъ голосовъ. Въ общемъ, публика была явно на сторонѣ подсудимаго. Но сэръ Джонъ Уорикъ прошепталъ на ухо Оливеру: «Какъ разъ такая рѣчь, съ какой не слѣдовало обращаться къ этимъ присяжнымъ».

Судья резюмировалъ дѣло въ короткой и холодноватой рѣчи, которая произвела на слушателей такое впечатлѣніе, что каждое обстоятельство этого дѣла допускало по крайней мѣрѣ три различныхъ объясненія. «Въ этомъ дѣлѣ, сказалъ онъ, вопросы чисто юридическіе отсутствуютъ. Законъ въ данномъ случаѣ до послѣдней степени ясенъ; вопросъ заключается въ фактахъ. Факты таковы: всѣ украденныя записки поданы за Чарльзворта; украдены онѣ были изъ зданія Медфордской Думы вечеромъ, во вторникъ, 15-го іюня, и затѣмъ найдены въ Темперэнсъ-Отелѣ, въ комнатѣ, которую занималъ обвиняемый. Весь вопросъ вертится на томъ, гдѣ и какъ Брандъ провелъ вечеръ этого вторника, именно — время между одиннадцатью и полуночью. Если присяжные не довѣряютъ показанію Вилькинса, имъ ничего не остается, какъ оправдать подсудимаго. Если, напротивъ, они довѣряютъ этому показанію, примутъ во вниманіе характеръ избирательныхъ записокъ и мѣсто, гдѣ онѣ найдены, — тогда получается, по меньшей мѣрѣ, тяжкое подозрѣніе».

Рѣчь свою судья заключилъ небольшимъ торжественнымъ обращеніемъ къ присяжнымъ на тему объ ихъ обязанностяхъ и отвѣтственности.

Двѣнадцать засѣдателей гуськомъ покинули залъ, въ которомъ снова поднялся общій говоръ; для Бранда наступилъ самый долгій часъ его жизни. Когда, съ окончаніемъ судейской рѣчи, его вниманіе упало, онъ почувствовалъ слабость и тошноту. Ему пришло въ голову, что это отъ голода; но когда онъ отправился въ маленькую комнатку позади суда, гдѣ онъ ѣлъ въ предыщущіе дни, онъ не могъ себя принудить притронуться къ пищѣ. Онъ чувствовалъ непомѣрную усталость, все ему было противно, и въ то же время его мучило невыносимое, лихорадочное нетерпѣніе.

Онъ прямо не зналъ, какъ дожить до слѣдующаго появленія присяжныхъ. Онъ не вѣрилъ въ возможность осужденія; тѣмъ не менѣе, отъ времени до времени на него нападалъ страхъ, и быстрые переходы отъ боязни къ надеждѣ и отъ надежды къ боязни заставляли его вздрагивать. Перерывъ тянулся безконечно. Къ нему подошелъ Пэламъ, затѣмъ Станфордъ. Сэръ Джонъ не подходилъ, и Брандъ злился на его отсутствіе; но если бы онъ подошелъ, Кристаферъ, по всей вѣроятности, такъ же злился бы на то, что тотъ подошелъ. Наконецъ, пришелъ послѣдній актъ, и всѣ хлынули въ комнату засѣданій. Перемѣна, происшедшая въ лицѣ подсудимаго, поразила всѣхъ. Ранѣе оно было спокойно, невозмутимо, почти весело; теперь оно стало неестественно блѣдно и дико; мало того, — оно, казалось, видимо похудѣло за этотъ короткій промежутокъ ожиданія. Подобное лицо можно иногда наблюдать у людей, только что возвратившихся съ труднаго подъема на Альпы.

Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ судебный залъ былъ въ торопливомъ движеніи, затѣмъ вдругъ наступила глубокая тишина. Все это прошло быстро, но Бранду казалось непомѣрно долгимъ. Затѣмъ послѣдовалъ короткій діалогъ между судьей и присяжными, и вдругъ вылетѣло слово «виновенъ», заслонившее весь свѣтъ. На одну секунду Брандъ испыталъ ощущеніе человѣка, который внезапно полетѣлъ въ бездну. Затѣмъ все стало туманно; изъ него словно высосали всю его силу и ясное пониманіе. Всѣ его мысли — которыя были настолько мутны, что едва заслуживали этого названія — вертѣлись вокругъ одного стремленія: стоять твердо и имѣть приличную физіономію подъ огнемъ всѣхъ этихъ любопытныхъ глазъ. Онъ едва сознавалъ, что ему былъ предложенъ вопросъ, и съ тупымъ удивленіемъ услышалъ, какъ его собственный голосъ отвѣчалъ связно и твердо: «Могу сказать одно, — что я абсолютно невиненъ».

Судья началъ снова рѣчь. Брандъ внимательно слушалъ, но слова уплывали отъ него раньше, чѣмъ онъ могъ связать ихъ другъ съ другомъ. Былъ моментъ, когда ему казалось,, что онъ снова возвратился ко времени своего дѣтства и дѣлаетъ добросовѣстныя усилія — побороть сонливость и слушать въ воскресенье послѣобѣденную проповѣдь. Затѣмъ ему почудилось, что онъ находится въ пыльной комнатѣ стачечнаго комитета въ гостиницѣ Медфордскаго Герба. Онъ почувствовалъ, что природа вела его къ обмороку, и его внутреннее «я» упрямо рѣшило, что этого не будетъ. Онъ глубоко перевелъ духъ, Сжалъ зубы, заморгалъ быстрѣе и приказалъ стѣнамъ перестать колебаться и стоять твердо на своихъ мѣстахъ. Онъ добился своего, и ему удалось сойти твердо по ступенькамъ, ведшимъ изъ залы засѣданій, хотя ступеньки, казалось, дрожали, а въ его поступи можно было замѣтить ту старательность и усиліе, какими отличается поступь пьянаго человѣка, желающаго казаться трезвымъ. Воздухъ въ слѣдующей комнатѣ былъ свѣжѣе. Брандъ сѣлъ, и внѣшній міръ началъ снова постепенно принимать свою обычную устойчивость. Появилось сознаніе полученнаго удара, и горькое чувство обиды и нанесенной ему несправедливости поднялось въ душѣ. Станфордъ подошелъ къ нему съ лицомъ блѣднымъ, встревоженнымъ, негодующимъ.

— Вы, конечно, будете апеллировать, — сказалъ Станфордъ. — Это позорный приговоръ; это невозможное безобразіе. Уорикъ говоритъ, конечно, вамъ необходимо апеллировать.

При видѣ волненія пріятеля, собственное волненіе Бранда улеглось. Тонкая улыбка тронула уголъ его губъ, хотя онъ не могъ дать себѣ отчета въ томъ, почему упоминаніе о сэрѣ Джонѣ вызвало въ немъ иронически-юмористическое настроеніе.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ медленно, — я не стану апеллировать. Какой толкъ?.

— Толкъ! — повторилъ Станфордъ. — Развѣ вы не желаете отмѣны приговора?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Брандъ. — Я хочу снять съ себя подозрѣніе — вотъ чего я хочу. А разъ я не могу этого добиться, мнѣ все равно — въ тюрьмѣ ли, на свободѣ ли. — При этомъ лицо Кристафера слегка измѣнилось. Вошелъ Пэламъ съ женой, и взглядъ миссисъ Пэламъ, выражавшій искреннее горе, ударилъ его, словно кинжаломъ. Оба подошли къ нему, и Пэламъ взялъ его за руку.

— Не принимайте этого такъ близко къ сердцу, — сказалъ Брандъ, глядя съ тревогой ей въ лицо.

— Такая несправедливость! Такая жестокость — произнесла она срывающимся голосомъ, и глаза ея наполнились слезами.

— Несправедливо, конечно, — подтвердилъ Брандъ; — но гибельнаго въ этомъ ничего нѣтъ, и вы не должны думать, что я признаю себя побѣжденнымъ. Я уже вынырнулъ и буду биться дальше.

Къ счастью, самъ онъ не могъ замѣтить ужаснаго контраста между произнесенными словами и его зелено-блѣднымъ лицомъ и черными кругами вокругъ глазъ.

Друзья глядѣли нашего со смущеніемъ, смѣшаннымъ со страхомъ; онъ же, торопясь, какъ всегда, отклонить всякое внѣшнее проявленіе симпатіи — которой онъ, впрочемъ, тайно жаждалъ, — заговорилъ снова.

— Въ этотъ разъ мнѣ влетѣло; я не отрицаю этого; и мнѣ придется привыкнуть къ тому, что впредь я — въ своемъ родѣ, лишенный правъ. Такъ что, въ общемъ, оно, пожалуй, и хорошо, что я исчезну на шесть мѣсяцевъ, — это приготовитъ меня къ будущему.

Пэламъ, чувствуя, что его оборвали, но желая поддержать товарища, принудилъ себя къ отвѣту въ томъ же тонѣ.

— Порадуемся тому, — сказалъ онъ, — что кандидатъ расплачивается такъ дешево. Будь на мѣстѣ Кристафера Станфордъ, ему, я полагаю, не миновать бы двухъ лѣтъ.

— И ему это было бы очень не по вкусу, — замѣтилъ Брандъ. — Что до меня, то, какъ говоритъ сэръ Вильямъ Барлей, я не привыкъ къ утонченностямъ вашей джентльмэнской жизни. Шесть мѣсяцевъ скользнутъ по мнѣ. Притомъ же, такова ужъ моя должность.

XIII.

Отношеніе Бранда къ постигшему его тюремному заключенію не было бравадой. Онъ глядѣлъ на предстоявшее ему уединеніе отъ сношеній съ людьми съ чувствомъ искренняго облегченія. Подозрѣніе, тяготѣвшее на немъ въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, до того растревожило его природную впечатлительность, что всякое соприкосновеніе съ себѣ подобными стало для него мучительнымъ. Подозрительные взгляды пугали его, но едва ли не еще болѣе пугали взгляды сострадательные. Единственннымъ сильнымъ инстинктивнымъ его стремленіемъ было — уйти съ глазъ людскихъ, уединиться. Но на свободѣ гордость не позволила бы ему удовлетворить этому стремленію. Вотъ почему онъ шелъ въ тюрьму такъ же; какъ больной человѣкъ, слишкомъ развинченный и страдающій, отказывается перемогать свою тѣлесную слабость и ложится въ постель. Но отдыхъ и уединеніе представляютъ для честнаго человѣка лишь поле для болѣе жаркихъ боевъ, и Бранда ожидалъ въ тюрьмѣ не покой, а борьба.

Первая недѣля, или двѣ, прошли для него въ своего рода умственномъ оцѣпенѣніи, которое имѣло свои удобства, но сквозь которое онъ смутно сознавалъ, что гдѣ-то въ засадѣ лежитъ острое страданіе, которое схватитъ его когтями, какъ только онъ вынырнетъ изъ омута Апатіи. Когда же апатія оставила его, онъ очутился лицомъ къ лицу съ горькими размышленіями, отъ которыхъ, при своемъ бездѣйствіи, онъ не могъ уклониться. Въ теченіе многихъ лѣтъ его жизнь была дѣятельною, а остановка и анализъ были минутными и рѣдкими. Теперь онъ принужденъ былъ сидѣть сложа руки и размышлять. И онъ увидѣлъ, что онъ — банкротъ.

"Я пожертвовалъ положительно всѣмъ, чтобы помочь собратьямъ — удовольствіями, дальнѣйшимъ развитіемъ, собственной силой — не пощадилъ ничего. Ни разу не принялъ во вниманіе личной опасности, или личной моей выгоды. Если когда былъ на свѣтѣ искренній человѣкъ, такъ это былъ я. И при всемъ этомъ я не сдѣлалъ ничего добраго, — рѣшительно ничего и остался одинокимъ.

Такимъ размышленіямъ предавался онъ въ одиночествѣ своей тюрьмы. Онъ не могъ насчитать пятерыхъ человѣкъ, для которыхъ его заключеніе являлось истиннымъ огорченіемъ; не могъ насчитать троихъ, въ жизни которыхъ его смерть породила бы пустоту. Съ другой стороны, людямъ, радовавшимся его заточенію и для которыхъ вѣсть объ его смерти была бы облегченіемъ, не было счета.

"Я сдѣлалъ ошибку. Нашъ міръ не такого сорта, чтобы человѣкъ могъ прямо кинуться въ него агитаторомъ.

День за днемъ онъ переворачивалъ эту мысль въ своемъ мозгу, и міръ казался ему все болѣе и болѣе враждебнымъ, а его собственная личность болѣе и болѣе безсильною,

«Борьба всегда была трудна, но пока я былъ въ пылу боя, я никогда не имѣлъ времени подумать, чѣмъ все это кончится. Приходилось только драться и вѣрить въ то, за что дерешься. А теперь»…

Теперь, глядя на борьбу извнѣ, онъ призналъ ее безнадежной, и источникъ дѣятельности изсякъ въ немъ. Какъ могъ онъ, выйдя отсюда, снова выступить въ прежней роли?

«Выйти я, конечно, выйду; и драться буду — просто изъ ненависти и бунтарскаго духа. Это-то я вижу; но въ этой дракѣ не будетъ уже ни вѣры ни надежды. Единственнымъ рѣшеніемъ будетъ мысль о томъ, что когда-нибудь придетъ смерть. Въ прежнія времена я не терпѣлъ этой мысли».

Непримирмое чувство обиды и горькое презрѣніе къ человѣчеству поднялись въ немъ; онъ ихъ лелѣялъ и смѣялся надъ собственной прежней слѣпотой.

Никогда не слѣдуетъ ожидать отъ людей правды, мужества или привязанности. Если подпустить людей къ себѣ близко, они непремѣнно сдѣлаютъ вамъ больно. Единственное средство — отгородиться отъ нихъ, быть одинокимъ и идти своей дорогой. Такъ это всегда было. Люди всегда ненавидѣли человѣка, который работалъ для всѣхъ, вмѣсто того, чтобы работать для немногихъ.

«Какъ все это низко и какъ могущественно! Моя жизнь со всѣмъ тѣмъ, что было заключено во мнѣ — со всей горячей надеждой, и силой, и смѣлостью — къ чему пришла она? Водяной пузырь на верхушкѣ волны, не больше! — капля въ массѣ воды, ворочающей мельничное колесо! Самыми мудрыми оказываются тѣ, кто устраиваютъ все къ собственному удовольствію. Мудрыми ли? Да вѣдь именно эти господа и устраиваютъ изъ міра такой адъ для другихъ! Если бы всѣ они попробовали жить такъ, какъ пытался жить я, — въ мірѣ не было бы настоящаго страданія. Но ихъ тысячи, а я одинъ! Никогда я не буду въ состояніи поднять тотъ грузъ, какой они собою составляютъ. Я умру среди своихъ попытокъ; а когда умру, явится на смѣну другой, чтобы тоже видѣть все яснымъ взглядомъ, и страдать и умереть тѣмъ же порядкомъ».

Постепенно эти мрачныя мысли осѣли въ немъ въ видѣ, постояннаго угнетеннаго настроенія, которое еще ухудшалось тюремной пищей. Это стали навѣшать разныя боли, онъ сталъ зябнуть, и мысль текла медленно. Затѣмъ онъ сильно простудился и десять дней провелъ въ больницѣ, въ лихорадкѣ. Выздоровленіе принесло съ собою невыносимую жажду свободы. Его взглядъ на міръ и людей нисколько не смягчился; онъ жаждалъ не людского общества, а свѣжаго воздуха, голубого неба и зеленыхъ луговъ. Близилось Рождество. Въ теченіе цѣлой недѣли Бранду неизмѣнно снились деревенскіе ландшафты, и каждый день онъ просыпался съ болѣзненнымъ чувствомъ противнаго разочарованія.

Пришла ночь, когда, лежа безъ сна въ своей кельѣ, онъ услыхалъ въ полночь новогодній колокольный звонъ.

Ему вспомнилось его собственное стоическое заявленіе: «шесть мѣсяцевъ скользнутъ по мнѣ» — и онъ горько улыбнулся въ темнотѣ. Прошло всего шесть недѣль.

«Именно такъ, должно быть, пьяницу тянетъ къ вину», — подумалъ онъ, и съ этой мыслью поднялась въ немъ волна состраданія. До сихъ поръ, хотя онъ всегда утверждалъ, что пьяница менѣе виноватъ въ своёмъ порокѣ, чѣмъ, окружающая его общественная, среда, онъ не находилъ въ своемъ сердцѣ теплаго чувства по отношенію къ тѣмъ, болѣе слабымъ собратьямъ, которыхъ двери кабака притягиваютъ, словно магнитъ.

Люди, не могшіе устоять тамъ, гдѣ самъ онъ былъ твердъ, всегда казались ему другой породой. Онъ извинялъ ихъ, готовъ былъ работать для нихъ, терпѣтывмѣстѣ съ ними, — быть можетъ, даже — умереть за нихъ; но никогда доселѣ не считалъ онъ такого человѣка родственнымъ себѣ. Въ эту ночь онъ впервые почувствовалъ свою родственную къ нему близость, и сердце его переполнилось желаніемъ помочь, спасти, быть полезнымъ. Вся сила искушенія, вся борьба человѣка, попавшаго въ сѣти страсти, развертывалась передъ нимъ не какъ посторонняя ему картина, но какъ часть его собственной жизни. Дыханіе его стало труднымъ, и вдругъ лицо оросилось слезами: онъ позабылъ о самомъ себѣ, о тюрьмѣ и о томъ злѣ, какое причинили ему люди.

На слѣдующее утро онъ проснулся не въ прежнемъ состояніи каменной безнадежности, но въ гораздо болѣе мягкомъ и добромъ настроеніи. Время проходило словно въ дремотѣ, и онъ ощущалъ нѣчто вродѣ неяснаго удовлетворенія.

Прошло три дня, и умъ Бранда снова перебиралъ воспоминанія прошлаго. Опять онъ всматривался въ свое былое, со всѣми его обидами, несправедливостями и проявленіями неблагодарности. Ничто не измѣнилось; тѣмъ не менѣе, Брандъ, вглядываясь въ эти факты, не чувствовалъ прежней крайней горечи и злобы. Онъ не отдавалъ себѣ отчета — въ чемъ, собственно, состояла перемѣна, и откуда она явилась. Это не было еще пониманіе — этотъ предтеча прощенія; это не была и та циничная покорность судьбѣ, изъ которой слишкомъ впечатлительные люди умѣютъ дѣлать для себя броню противъ обманутыхъ ожиданій. Такое настроеніе — ибо это было скорѣе настроеніе, нежели цѣпь связныхъ мыслей — продолжалось нѣсколько дней, перемежаясь съ мучительными припадками прежняго отчаянія и горечи. Наконецъ, постепенно и незамѣтно, его собственное поведеніе въ прошломъ стало въ его глазахъ мѣнять свой видъ, и, въ концѣ-концовъ, пришелъ часъ, когда онъ созналъ эту перемѣну.

Онъ произнесъ про себя нѣчто, что задѣвало его гордость чаще и глубже, чѣмъ онъ въ томъ самъ себѣ признавался. Несомнѣнно, сказалъ онъ себѣ, о немъ говорили: «Если всѣ къ нему дурно относятся, то должна быть къ тому причина и въ немъ самомъ».

Словно молнія прорѣзала его мозгъ, и онъ произнесъ громко — ибо онъ уже усвоилъ это порожденіе тюрьмы — привычку разговаривать съ самимъ собою — «…И, пожалуй, они правы».

Другихъ любили; другимъ вѣрили, — хотя они сдѣлали меньше, чѣмъ онъ, и дерзали меньше его. Цѣлыя группы лицъ, относившихся къ нему, Бранду, съ сомнѣніемъ и недовѣріемъ, любили и довѣряли Гаррису; между тѣмъ, онъ зналъ хорошо, что Гаррисъ, хотя и мужественный, и честный человѣкъ, не могъ равняться съ нимъ ни способностями, ни рѣшимостью, ни цѣльностью.

"Да, вѣдь Гаррисъ не обладаетъ его, Бранда, талантомъ, а, стало быть, и не такъ опасенъ. Онъ не стоитъ такой враждебности, — вотъ и все.

— Да, это вѣрно, — произнесъ онъ, когда его внутренній, двойникъ началъ нашептывать сомнѣнія.

— «Это вѣрно; но развѣ это все?» — опять прошепталъ двойникъ.

Нѣсколько времени Брандъ сидѣлъ молча, а все его прошлое развертывалось передъ нимъ, какъ свитокъ, исписанный шрифтомъ, къ которому онъ внезапно нашелъ ключъ, онъ не любилъ людей; онъ отдалъ имъ свою жизнь, свои радости, свой умъ, свою молодость, но онъ не отдалъ имъ самого себя. Онъ былъ полонъ страстной жалости къ человѣчеству вообще, къ его горестямъ и бѣдамъ; эта жалость скристаллизовала всю его жизнь. Но никогда еще не случилось ему взять подъ руку любого человѣка изъ толпы и сказать ему: «Джекъ, я такъ усталъ, такъ упалъ духомъ!… Но я знаю, что, въ концѣ-концовъ, побѣда за нами». Держаться поодаль, быть совершенно въ сторонѣ, оставаться вполнѣ безстрастнымъ и вполнѣ рираведливымъ — таковъ былъ его идеалъ собственныхъ отношеній къ людямъ. Голова его опустилась на руки, и онъ прошепталъ: «я отдалъ имъ все, кромѣ той вещи, которая одна имѣетъ цѣну въ подаркѣ».

Удивительный миръ снизошелъ на него. Для великодушнаго человѣка всегда отрадно убѣдиться, что ошибка была съ его стороны, а не со стороны другихъ. Міръ пересталъ казаться вывихнутымъ, а самъ онъ пересталъ быть добродѣтельнымъ изгоемъ. Слабости, глупости и низости его собратьевъ, по человѣчеству не были болѣе ему чужды и только отвратительны, но — близки и простительны; теперь онъ понималъ ихъ и страстно желалъ помочь; онъ понималъ жалкую жажду пьяницы.

Ему вспомнился сэръ Джонъ Уорикъ. Какъ онъ злился, съ какимъ презрѣніемъ смотрѣлъ на всѣ уловки и увиливанія сэра Джона, — какую горечь поднимали въ немъ старанія сэра Джона остаться ему неизвѣстнымъ! Теперь онъ былъ способенъ взглянуть на всю эту исторію съ точки зрѣнія самого Уорика, и его прежняя злость улетучилась. Онъ теперь видѣлъ, какими многочисленными нитями — изъ которыхъ иныя были вполнѣ благородны — этотъ человѣкъ былъ привязанъ къ своему положенію, къ своей партіи и къ своему имени; между прочимъ, ему припомнилась лэди Уорикъ съ ея милымъ лицомъ, представлявшимъ болѣе пожилую копію лица миссисъ Пэламъ. И внезапно онъ понялъ нѣчто, что раньше никогда не приходило въ голову: что въ томъ долгомъ свиданіи отца съ сыномъ изъ нихъ двоихъ наиболѣе страдалъ Уорикъ. Брандъ тотчасъ же рѣшилъ, что будетъ впредь искать случаевъ видѣться съ сэромъ Джономъ и будетъ съ нимъ простъ, открытъ и дружелюбенъ, Прежнее стремленіе — добиться отъ сэра Джона признанія его, Бранда, сыновнихъ правъ — существовавшее рядомъ съ неуловимымъ рѣшеньемъ — отринуть ихъ, — исчезло навсегда.

И вотъ онъ сидѣлъ среди мертвой тишины тюрьмы и впервые въ жизни опустился въ глубины самоуничиженія. Онъ совершилъ ошибку съ самаго начала, былъ неправъ все время, и его промахъ почти что сдѣлалъ его безполезнымъ въ томъ самомъ дѣлѣ, которому онъ отдалъ всю свою жизнь.

Но теперь онъ понялъ; теперь онъ видѣлъ вещи въ ихъ настоящемъ свѣтѣ, и его работа въ мірѣ снова лежала передъ нимъ, полная надеждъ. И по мѣрѣ того, какъ расширялось его пониманіе, росло въ немъ состраданіе — даже къ самому себѣ; его смиреніе и самоуничиженіе потеряло заключенную въ немъ горечь. Сидя незаслуженно, въ тюремныхъ стѣнахъ, брошенный въ нихъ чьей-то обдуманной мошеннической продѣлкой, онъ впервые примирился съ міромъ и въ первый разъ узналъ настоящее — большое счастье.

XIV.

Былъ ранній вечеръ пятницы. Къ немалому изумленію Бранда въ его камеру вошелъ незнакомый ему чиновникъ и заявилъ, что директоръ тюрьмы желаетъ его видѣть. Черезъ множество коридоровъ его провели въ застланную ковромъ комнату канцеляріи, гдѣ пылалъ въ каминѣ яркій огонь. Важнаго вида старикъ въ золотыхъ очкахъ сидѣлъ за конторкой. Внѣ свѣтлаго круга, кидаемаго лампой, стоялъ еще кто-то; фигуру сперва трудно было разсмотрѣть. Сердце Бранда прыгнуло отъ радости, ибо этотъ «кто-то» былъ Пеламъ.

— Мистеръ Брандъ, — сказалъ директоръ, — съ большимъ удовольствіемъ долженъ вамъ сообщить, что я только что получилъ отъ министра внутреннихъ дѣлъ бумагу о полномъ вашемъ оправданіи.

Еще онъ не кончилъ, какъ Брандъ почувствовалъ горячее рукопожатіе своего друга, и непрошенная краска залила его лицо.

— Могу я идти сейчасъ? — спросилъ онъ.

— Вамъ понадобится нѣкоторое время, чтобы перемѣнить эту одежду на собственную, — возразилъ директоръ, слегка улыбаясь: онъ, тоже, былъ, очевидно, тронутъ.

Наступила новая пауза, въ теченіе которой Пэламъ пожиралъ глазами своего друга; его сердце сжалось, когда онъ замѣтилъ, какъ сильно Брандъ похудѣлъ.

— Что же случилось? — спросилъ Кристаферъ. — Была съ чьей-нибудь стороны апелляція?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ директоръ; — было признаніе.

Брандъ перевелъ духъ. Словно солнце снова взошло для него.

— Молодой человѣкъ, по имени Гобсонъ, — продолжалъ директоръ, — явился въ Йокогамѣ къ британскому консулу и заявилъ, что онъ укралъ избирательныя записки по подговору другого лица, которому онъ ихъ и вручилъ.

— Этимъ третьимъ лицомъ оказался, конечно, Вилькинсъ, — добавилъ Пэламъ.

Директоръ продолжалъ:

— Сперва эта исторія была встрѣчена очень недовѣрчиво. Думали, что молодой человѣкъ сочинилъ ее для того, чтобы его списали съ судна и доставили въ Англію. Запрещено было давать объ этомъ какія-либо свѣдѣнія прессѣ. Но послѣ допроса консулъ склонился къ тому мнѣнію, что Гобсонъ говоритъ правду, и онъ былъ доставленъ сюда, гдѣ подвергнутъ вновь допросу. Вилькинсъ сперва упорно запирался, но, въ концѣ-концовъ, сознался, говоря, что поддался искушенію выиграть большую сумму, такъ какъ держалъ значительное пари объ исходѣ выборовъ.

— Пари-то держалъ съ нимъ Бэнъ, одинъ изъ директоровъ проволочной компаніи, — вставилъ Пэламъ.

— Гобсонъ заявилъ, что дѣйствовалъ въ этомъ дѣлѣ въ искреннемъ убѣжденіи, что своимъ поступкомъ онъ обезпечиваетъ ваше избраніе. Когда, спустя нѣсколько недѣль, послѣ кражи, онъ узналъ изъ газетъ, гдѣ оказались украденные имъ бюллетени, онъ побоялся выступить впередъ, заявить правду; такъ что — будь вы оправданы, — онъ промолчалъ бы.

Брандъ съ ужасомъ подумалъ о томъ, какъ близокъ онъ былъ къ тому, чтобы быть заклеймленнымъ на всю жизнь.

— На новое разслѣдованіе дѣла потребовалось, конечно, время, — продолжалъ директоръ. — Мнѣ было извѣстно уже въ теченіе послѣднихъ двухъ недѣль, что ваше освобожденіе въ высшей степени вѣроятно; послѣдніе же три дня мистеръ Пэламъ нарочно проживалъ поблизости тюрьмы, ожидая съ часу на часъ офиціальнаго увѣдомленія изъ министерства.

— Я надѣюсь, мистеръ Брандъ, что вы позволите мнѣ въ заключеніе поздравить васъ съ этимъ счастливымъ раскрытіемъ истины и выразить мое сочувствіе по поводу того огорченія и страданія, которымъ вы подверглись такъ несправедливо. Полагаю, однако, что когда вы ознакомитесь съ тѣмъ, какъ говоритъ о васъ пресса обоихъ направленій, то найдете въ этомъ нѣкоторое вознагражденіе. Откройся завтра вакансія въ парламентѣ, — я не сомнѣваюсь, что любой избирательный округъ далъ бы вамъ громадное большинство голосовъ.

Онъ отдалъ нѣсколько приказаній своему подчиненному, приведшему Бранда, и подалъ руку арестанту, которому несравненный англійскій законъ простилъ преступленіе, какого тотъ никогда не совершалъ.

Брандъ, проявившій такое самообладаніе въ критическій моментъ, теперь сталъ поддаваться наплыву неожиданности и чувства. Его отвѣтъ на любезности директора былъ расплывчатъ, и онъ послѣдовалъ за своимъ проводникомъ совершенно механически, не имѣя яснаго представленія ни о собственныхъ поступкахъ, ни о своемъ назначеніи.

Впослѣдствіи онъ признавался, что первое отчетливое ощущеніе радостей свободы приняло для него форму холоднаго ростбифа съ соотвѣтственными цивилизованными дополненіями въ видѣ тарелки, ножа и вилки, поданнаго за директорскимъ обѣденнымъ столомъ. Но даже и этотъ вполнѣ вещественный предметъ былъ для него окруженъ какъ бы призрачною дымкою, а когда затѣмъ дымка разсѣялась, Брандъ нашелъ себя сидящимъ въ быстро несшемся вагонѣ, а напротивъ него сидѣлъ Пэламъ. На станціи — это потомъ вспоминалось ему довольно смутно — ожидала ихъ большая толпа, и кто-то изъ толпы сказалъ, что они ждали на дебаркадерѣ нѣсколько часовъ въ надеждѣ, авось онъ, Брандъ, явится; всѣ они кричали, и апплодировали, и забрасывали его добрыми пожеланіями. Ясное дѣло — всѣ они радовались его освобожденію. Современемъ онъ сможетъ пораздумать объ этомъ ихъ удивительномъ доброжелательствѣ; теперь же онъ только видѣлъ сидѣвшаго напротивъ друга, глядѣвшаго на него радостными, счастливыми глазами.

— Ужъ какъ я радъ! Какъ радъ! — вскричалъ Пэламъ. — Вы не можете себѣ представить, Брандъ, какъ намъ васъ недоставало! Право, мнѣ кажется, не было часа, когда бы мы не думали о васъ.

Брандъ молчалъ, ибо сознавалъ, что самъ онъ въ своихъ мысляхъ былъ далеко не такъ вѣренъ своимъ друзьямъ.

— А я-то! — я приходилъ въ отчаяніе и жаловался въ то время, какъ меня дарили такою привязанностью! — думалъ онъ.

Пэламъ разразился негодованіемъ противъ испытаннаго Брандомъ заключенія.

— Нѣтъ, нѣтъ, не говорите! — воскликнулъ Брандъ, — Это отлично, что такъ случилось. Я раньше совершенно не имѣлъ досуга, чтобы подумать и оглянуться на самого себя. Знаете, каждому человѣку хорошо отъ времени до времени провести мѣсяцъ въ тюрьмѣ.

Въ первую минуту Пэламъ вытаращилъ въ удивленіи глаза; но затѣмъ онъ замѣтилъ въ такъ хорошо знакомомъ, ему лицѣ друга нѣчто, чего онъ никогда не видалъ ранѣе, — нѣкоторую перемѣну, вродѣ той, какую можно наблюсти въ ручьѣ, съ котораго только, что-стаялъ ледъ.

— Что за необыкновенно счастливыя возможности, выпали вамъ на долю! — замѣтилъ Пэламъ, помолчавъ. — Знаете, въ концѣ-концовъ, въ этой неуклюжей англійской публикѣ есть немало великодушія. Представьте, нѣтъ газеты — ни либеральной, ни консервативной — которая не сказала бы добраго слова по этому поводу. Нѣтъ человѣка, даже среди тѣхъ, кто имѣетъ основаніе бояться васъ, который не былъ бы радъ вашему обѣленію. То обстоятельство, что видный человѣкъ оказался честнымъ, — какъ будто окрыляетъ наши надежды и дерзанія, и каждый вамъ благодаренъ, хотя самъ не знаетъ, въ сущности, больше логики, чѣмъ можетъ показаться на первый взглядъ.

— Неужели, въ самомъ дѣлѣ, газеты взглянули на дѣло въ этомъ родѣ? — спросилъ Брандъ.

— Въ данную минуту, — отвѣчалъ Пэламъ, — всѣ чувствуютъ къ вамъ нѣчто вродѣ сердечной привязанности. Такъ что вы теперь имѣете случай — такъ рѣдко выпадающій на долю кому-либо — выказать лучшую свою сторону и быть понятымъ.

Брандъ молчалъ. Міръ развертывался передъ нимъ, подобно ландшафту, освѣщаемому восходящимъ солнцемъ.

Уже былъ двѣнадцатый часъ, когда поѣздъ вкатилъ въ лондонскій дебаркадеръ, и опять у воротъ оказалась въ эту туманную февральскую ночь, ожидающая толпа. Она привѣтствовала крикомъ быстро приближающіеся фонари локомотива. И вотъ, среди этихъ незнакомыхъ лицъ, которымъ привѣтливая улыбка придала такъ много общаго, выдѣлилось иное лицо, дорогое, какъ дорога родная мелодія, услышанная на чужбинѣ. Это лицо освѣщалось тѣмъ же выраженіемъ, но болѣе глубокимъ и преображеннымъ.

— Вотъ она! — воскликнули оба друга въ одинъ голосъ, а Брандъ тотчасъ же прибавилъ:

— А вотъ и Дикъ!

Всѣ четверо двигались вдоль платформы; ихъ привѣтствовалъ многоголосый радостный кликъ толпы. Въ сердцахъ троихъ онъ отражался восторгомъ торжества; четвертый принялъ его съ переполненнымъ сердцемъ, съ трогательнымъ смиреніемъ.

— Только бы мнѣ прожить достаточно долго, чтобы заслужить это! — подумалъ онъ. — Только бы успѣть возмѣстить мои ошибки.

Конецъ.

"Современникъ", кн. X—XII, 1911

---

1. Уменьшительное отъ Кристаферъ.
2. Amalgamated Society of Engeneers — Одинъ изъ сильнѣйшихъ рабочихъ союзовъ Великобританіи, считающій сотни тысячъ членовъ и обладающій милліонными капиталами. Примѣч. перевод.
3. Около двадцати пяти копѣекъ на русскія деньги. Примѣч. перевод.
4. Вэстъ-Эндъ или западная часть Лондона; Истъ-Эндъ или восточный кварталъ, рабочая его часть; Блумсбери, въ которомъ расположенъ и Рессельскверъ, населенъ преимущественно среднимъ классомъ. Примѣч. перевод.
5. Фартингъ равняется, приблизительно, одной копѣйкѣ. Четыре фартинга составляютъ пенсъ. Примѣч. перевод.
6. Около тридцати рублей. Примѣч. перевод.
7. Адвокатскій трудъ раздѣленъ въ Великобританіи между соллиситеромъ, подготовляющимъ дѣло къ слушанію, и барристеромъ, защищающимъ дѣло въ судѣ на основаніи матеріала, добытаго соллиситоромъ. Государство выступаетъ въ судахъ обвинителемъ или защитникомъ, тоже при посредствѣ адвокатовъ, которымъ оно поручаетъ соотвѣтственныя функціи. Но въ каждомъ правительствѣ есть постоянный (т.-е. на все время пребыванія у власти извѣстнаго кабинета) высшій чиновникъ этого рода, называемый генеральнымъ соллиситоромъ. Такимъ ген. соллиситаромъ былъ, пока либералы были у власти, сэръ Дж. Уорикъ. Примѣч. перевод.
8. Рабочій долгъ — workhouse — коммунальное благотворительное учрежденіе для нищихъ даннаго прихода.. Въ англійскомъ народѣ укоренилось убѣжденіе, что пребываніе въ такомъ рабочемъ домѣ постыдно, и англійскій бѣднякъ нерѣдко предпочитаетъ голодать и умереть. нежели поступить въ рабочій домъ. Прим. пер.
9. „Temperance“ значитъ полное воздержаніе отъ спиртныхъ напитковъ. Въ Великобританіи есть множество отелей этого рода. Не платя ничего за право продажи спиртныхъ напитковъ, гостиницы эти отличаются дешевизной. Прим. пер.
10. Агентомъ называется въ Англіи уполномоченный кандидата, непосредственно завѣдывающій всей технической стороной агитаціи и выборовъ въ пользу даннаго кандидата: печатаніемъ воззваній, листковъ, помѣщеніемъ замѣтокъ и статей въ прессѣ, устройствомъ процессій, доставленіемъ экипажей для далеко живущихъ избирателей, устройствомъ митинговъ и т. п. Агентъ дѣйствуетъ подъ контролемъ и съ помощью комитета; составленнаго на случай выборовъ изъ наиболѣе извѣстныхъ и дѣловитыхъ, преимущественно мѣстныхъ сторонниковъ кандидата. Комитетъ и агентъ обязаны закономъ вести точную отчетность всѣмъ расходамъ по выборамъ. Прим. пер.
11. Canvasser — есть человѣкъ, посѣщающій избирателей въ интересахъ своего кандидата. Онъ обсуждаетъ съ избирателями (если, конечно, они на это согласны), политическіе вопросы съ точки зрѣнія программы кандидата и старается заручиться въ его пользу голосами. Заручившись, чрезъ посредство канвассеровъ, голосами такихъ избирателей, которые не могутъ сами во-время придти къ избирательной урнѣ, комитетъ посылаетъ за ними экипажи, обыкновенно отдаваемые въ его распоряженіе наиболѣе зажиточными сторонниками кандидата. Прим. пер.
12. Дѣло идетъ о кассиршѣ, для которой въ ресторанахъ и тому подобныхъ мѣстахъ обыкновенно отдѣляется перегородкой, на половину стеклянной, особое мѣсто. Прим. пер.
13. Въ Англіи въ обычаѣ присваивать на выборахъ каждому кандидату особый цвѣтъ. Бумага, ленты, розетки этого цвѣта широко употребляются приверженцами кандидата, во всѣхъ возможныхъ видахъ. Прим. пер.
14. Со времени появленія въ свѣтъ этой повѣсти законъ, вѣрно въ ней изложенный для описываемаго времени, отмѣненъ: въ настоящее время обвиняемый можетъ если того желаетъ, быть допрошенъ въ качествѣ свидѣтеля по собственному дѣлу. Прим. Переводчика.