Александръ Дмитріевичъ Боровковъ и его автобіографическія записки.
правитьНа Рождествѣ Христовомъ 1807 года явился я къ дѣду моему сенатору Мясоѣдову, и съ торжествомъ поднесъ печатный экземпляръ посвященной ему книги, подъ заглавіемъ «Начертаніе Россійской Исторіи», переведенное мною съ французскаго. Ласково онъ принялъ и меня, и приношеніе; перелистывалъ нѣсколько минутъ книгу, и сказалъ съ улыбкою: — Ну любезный мой ученый! бросай книги въ огонь и готовься на службу! Оберъ-прокуроръ 6-го департамента Сената обѣщалъ мнѣ принять тебя прямо повытчикомъ. Это, братъ, на первый разъ очень хорошо: на такихъ мѣстахъ есть много и штабъ-офицерскаго ранга.
Я началъ было представлять, что по характеру моему, склонному къ тихой, безмятежной жизни, для меня приличнѣе было бы ученое поприще. Старикъ наморщился.
— Дѣлай, что велятъ, сказалъ онъ; ты еще молодъ и не понимаешь своей пользы; я обѣщалъ матери твоей пристроить тебя, такъ и исполню. Привези ко мнѣ просьбу объ опредѣленіи; оберъ-прокуроръ самъ вытребуетъ твой аттестатъ изъ университета.
Такъ распалась мечта моя посвятить себя ученой жизни, со-временемъ взгромоздиться на профессорскую каѳедру, которая представлялась мнѣ блистательнѣе судейскаго кресла. Даже теперь, когда я достигъ званія сенатора, все еще думаю, что при любви моей къ наукамъ, я на ученомъ поприщѣ сталъ бы болѣе извѣстнымъ. Здѣсь много случаевъ къ гласности: изысканіе ученаго печатаются и расходятся по свѣту, а приговоры судьи сдаются и тлѣютъ въ архивахъ.
Но судьба опредѣлила иначе. Я усердно предался моей должности; начальство и товарищи полюбили меня; покровитель мой Мясоѣдовъ поддерживалъ меня и совѣтомъ и дѣломъ. Все шло бы хорошо; но скудные тогдашніе оклады жалованья не доставляли средствъ къ содержанію. Чуждый пріобрѣтеній, противныхъ чести, я рѣшился снова приняться за частные уроки, урывая время отъ служебныхъ занятій. Утро я проводилъ въ Сенатѣ, послѣ обѣда на урокахъ, а вечеромъ, весьма часто и за полночь обработывалъ сенатскія записки.
Монахъ въ дѣтствѣ моемъ возбудилъ во мнѣ охоту къ ученію; монахъ въ юношествѣ моемъ спасъ мнѣ жизнь. Въ концѣ марта 1810 года я отправился дать урокъ барону Дельвигу, впослѣдствіи извѣстному поэту; я приготовлялъ его къ поступленію въ лицей. Отецъ барона Дельвига былъ московскимъ плацъ-маіоромъ, жилъ въ Кремлѣ, въ комендантскомъ домѣ, а я за Москвою рѣкою на Болотѣ. Отправляясь послѣ обѣда къ нему на урокъ, задумчиво переходилъ я по льду Москвы рѣки, противъ Тайницкихъ воротъ; вдругъ слышу громко раздавшіяся слова: «постой! остановись! здѣсь вырублено!» я очнулся и вижу предо мною обширную прорубь, подернутую тонкимъ слоемъ новаго, прозрачнаго льда, а за нею монаха. Обойдя водную могилу, готовую поглотить меня, я приблизился къ моему избавителю и благодарилъ его.
— Ты ничѣмъ не обязанъ мнѣ; молись Всемогущему, который послалъ меня въ эту минуту, и который въ благихъ своихъ намѣреніяхъ вѣроятно сберегаетъ тебя для какой-нибудь цѣли.
— Судьбы Предвѣчнаго неисповѣдимы, отвѣчалъ я. Мудрость человѣческая шатка: я избралъ прямую дорогу, какъ кратчайшую, и чуть не заплатилъ жизнью; и такъ мнѣ остается избирать кривые пути.
— Избави Боже! воскликнулъ монахъ. — Шествуй всегда прямо, только осторожно! Не отвергай предостереженія опытныхъ.
Монахъ, вѣроятно, хотѣлъ показать знаніе свое въ латыни и дополнилъ: ты внялъ моему гласу и сдѣлалъ optime, а въ противномъ случаѣ было бы pessime!
— Sene inve nec pedem move, замѣтилъ я. На свѣтѣ все идетъ къ лучшему.
— О! Да ты поклонникъ Вольтера и чтишь его оптимизмъ.
— Позвольте замѣтить, что Вольтеръ въ своемъ Кандидѣ осмѣивалъ оптимизмъ. Много клеветали на этого геніальнаго писателя, блистательное свѣтило своего времени. Конечно, сильно нападалъ онъ на злоупотребленіе папской власти; а это неизбѣжно вовлекало его въ необходимость представлять въ смѣшномъ видѣ нѣкоторые обряды и положеніе католицизма.
— Нѣтъ! Часто дерзалъ онъ касаться священныхъ таинствъ христіанства. Приходи ко мнѣ! Мы побесѣдуемъ.
Монахъ повернулъ къ Чудову монастырю.
— Какъ спросить васъ?
— Спроси іеромонаха Михаила.
Молодость сильна и дѣятельна. Несмотря на служебныя мои занятія, несмотря на частные уроки, я находилъ время заниматься литературою.
Въ 1809 году я написалъ торжественную оду на пріѣздъ государя императора въ Москву съ великою княгинею Екатериною Павловною. При ея высочествѣ былъ Ѳ. П. Лубяновскій, учившійся въ московскомъ университетѣ, литераторъ, напечатавшій путешествіе свое по Саксоніи. Считая его собратомъ своимъ по музамъ, я прямо и смѣло явился къ нему съ просьбою представить мою оду его величеству. Лубяновскій принялъ меня благосклонно, прочелъ мое маранье, повидимому со вниманіемъ, и сказалъ кротко:
— Есть удачные стишки; но вамъ надобно еще образовать свой вкусъ. Вы очень наивно высказываете доблести государя; увлеченіе ваше похвально, но можетъ показаться лестью. Вы молоды; въ жизни вашей представится не одинъ случай воспѣть государя; между тѣмъ, вы укрѣпитесь чтеніемъ и размышленіемъ, тогда и сочиненія ваши будутъ отдѣланнѣе и совершеннѣе.
Я поблагодарилъ его за совѣтъ; но мысленно подозрѣвалъ въ зависти, тѣмъ болѣе, что школьные мои сотоварищи, которымъ я читалъ мою оду, наперерывъ хвалили ее. Впослѣдствіи мы встрѣтились съ Лубяновскимъ сенаторами, сблизились и часто бесѣдовали. — Я напомнилъ о моей одѣ, прочелъ ему, и онъ удивился, почему не хотѣлъ, представить ее государю.
Эти неудачи не остановили меня: я продолжалъ пописывать стишки, какъ отдохновеніе отъ должностныхъ и учительскихъ работъ; но пряталъ ихъ въ своемъ портфелѣ, только изрѣдка включалъ иные въ альбомы близко знакомыхъ дѣвицъ.
Въ прозѣ я былъ счастливѣе. Я напечаталъ въ журналѣ «Аглая» изданіе князя Шаликова, повѣсть мою подъ заглавіемъ «Іервей и Амалія», подъ буквами А. В. P. В. K. В. — Не разъ я былъ приведенъ въ восторгъ, когда милыя, прелестныя, восторженныя женщины, по нынѣшнему сантиментальныя, читая ее при мнѣ и не подозрѣвая во мнѣ автора этой повѣсти, хвалили и проливали слезы. Бывало авторское сердце не вытерпитъ; какъ виновникъ въ шалости, робко признаюсь, и похвалы усилятся. Въ особенности щекотали меня лестные отзывы весьма молодой вдовы, прекрасной, томной, увлекательной Софіи Сы…вой, умной, живой, насмѣшливой Аннеты Б….ой, и нѣжной, доброй, кроткой Надежды Кр….новой[2]. Въ кругу этихъ трехъ грацій я проводилъ почти каждый день обѣденные часы; онѣ любили бесѣдовать со мною, повидимому, обращали на меня благосклонное вниманіе, являли мнѣ знаки своего расположенія; но въ сущности они играли бѣднымъ, простодушнымъ студентомъ. Но какая до того нужда: съ ними я былъ счастливъ и довольно.
Сенаторъ Мясоѣдовъ жилъ открыто. У него былъ домашній театръ, свои актеры и музыканты. Въ теченіе зимы у него давались пять или шесть спектаклей, на которые онъ всегда приглашалъ меня. Мнѣ пришло въ голову испытать свои силы въ драматической литературѣ. Я написалъ оперу въ родѣ Русалки, подъ заглавіемъ Дровосѣки. Опера эта, почти со всѣми произведеніями моими того времени, сгорѣла въ Москвѣ, въ страшную и славную годину для Россіи — нашествіе Наполеона. Содержаніе ея, сколько припомню, незамысловато: рыцарь отправился съ свитою своею на охоту; съ азартомъ погнался за ланью и углубился въ чащу лѣса, оставивъ далеко своихъ охотниковъ. Тамъ онъ упустилъ изъ виду лань, но встрѣтилъ медвѣдя, съ которымъ и вступилъ въ бой. На другой день (я не держался классическаго правила — единства мѣста и времени) дровосѣки нашли убитаго медвѣдя и близъ него рыцаря, изувѣченнаго, едва дышущаго и въ безпамятствѣ. Когда рыцарь очнулся, онъ увидѣлъ подлѣ своей кровати прелестную дѣвушку; онъ узналъ, что она ухаживала за нимъ въ продолженіе его болѣзни и искра любви ударила въ его сердце, а чувство благодарности довершило пораженіе, и рыцарь женился на крестьянкѣ.
Думаю, что эта опера, какъ произведеніе незрѣлаго, неопытнаго пера, не выдержала бы самой снисходительной критики; но въ защиту ея говорила новость. Мясоѣдовъ имѣлъ случай дать пьесу, небывшую ни въ печати, ни въ репертуарѣ театральномъ; какъ этимъ не воспользоваться? Онъ поручилъ Керцелли, капельмейстеру московскаго театра, подобрать музыку, и опера была представлена. Несмотря на то, что на домашнихъ представленіяхъ зрители всегда благосклонны, меня бросало и въ жаръ, и въ ознобъ. Наконецъ все кончилось благополучно: пожилые благодарили и осыпали меня вѣжливыми привѣтствіями, даже похвалами; прелестныя дѣвы аристократіи привѣтствовали меня нѣжными взглядами; щеголи, тогда еще «львовъ» не было, большею частію пустоголовые, посматривали на меня искоса; но я уже ободрился и гордо поднялъ голову.
Честный трудъ рѣдко остается безъ вознагражденія. Представленіе моей оперы сдѣлало меня извѣстнымъ въ высшемъ слою общества, посѣщавшаго домъ сенатора Мясоѣдова, уроки мои, несмотря на гораздо возвышенную плату, такъ умножились, что я вынужденъ былъ отказываться отъ многихъ предложеній. Это дало мнѣ средство помогать бѣднымъ моимъ сотоварищамъ по университету: нѣкоторымъ изъ нихъ я доставилъ выгодныя мѣста. Особенно радовало меня, что я могъ поддерживать добрую мою мать, всегда со слезами искренной чувствительности принимавшей мое пособіе.
Лѣта, успѣхи, довольство родили потребность любить. Недостаточно было нѣжныхъ взглядовъ, ласковыхъ привѣтовъ; сердце просило болѣе; я влюбился не на шутку. Очаровательная княжна Над. В….[3], умная, мечтательная, восторженная романами, явно показывала свою ко мнѣ привязанность, страсть, и совершенно овладѣла моимъ сердцемъ. Напрасно твердилъ я съ Вольтеромъ: l’amour n’est puissant que par notre faiblesse; напрасно представлялъ себѣ огромное растояніе между бѣднымъ, неизвѣстнымъ студентомъ и богатою княжною; но увлекаясь болѣе и болѣе, я мечталъ о ней на яву и во снѣ. Пусть любовь, по словамъ Вольтера, есть слабость; но гдѣ юношѣ въ цвѣтѣ лѣтъ взять столько силы, чтобы подавить эту слабость.
Наступила весна, возвысившаяся вода Москвы рѣки усиливалась сбросить съ себя ледяные оковы. Обуреваемый моею страстію, я часто ходилъ на Каменный мостъ; тамъ я мечталъ, тамъ поджидалъ страшную борьбу воды со льдомъ, какъ моего разсудка съ сердцемъ. Вдругъ раздался громкій трескъ; громадные льдины съ яростію ударялись о твердые быки Каменнаго моста, дробились на мелкіе куски и съ ревомъ низвергались подъ мостъ въ густыя воды. Несчастные, думалъ я! Куда стремитесь вы съ такою поспѣшностію. Каждое мгновеніе приближаетъ васъ къ разрушенію. Но таковъ законъ природы, основавшей все на противуположностяхъ, поддерживающихъ гармонію вселенной. Вода и ледъ спорятъ, сопротивляются; а хищный рыболовъ, паря въ воздухѣ, подмѣчаетъ полынью, подмѣчаетъ жертвъ своихъ, испуганныхъ трескомъ и шумомъ борьбы, стремглавъ спускаться и животрепещущая уклейка уже въ когтяхъ его. Такъ и люди, пользуясь смутными стѣсненными обстоятельствами собратовъ, на несчастій другихъ зиждутъ свое благосостояніе.
Москва рѣка успокоилась, воды ея вмѣстились въ опредѣленныхъ берегахъ, а душа моя все волновалась болѣе и болѣе. Памятны мнѣ прекраснѣйшіе сумерки въ половинѣ мая 1810 года: ни одного облачка не было на небосклонѣ; воздухъ былъ чистъ, какъ душа моей прелестной княжны; сребристая луна, ударяя лучами своими прямо въ окно, слабо освѣщала мою комнату. Природа располагала къ мечтательности, воображеніе мое далеко уносилось въ будущность; я строилъ и разрушалъ воздушные замки очарованія, казалось я самъ превратился въ мечту до того, что не слыхалъ, какъ вошелъ Богдановъ, добрый мой товарищъ по университету.
— Саша! ты спишь? сказалъ онъ.
Я очнулся.
— Нѣтъ Коля! не сплю и не бодрствую; хандра нашла.
— Вели подать свѣчу и трубку, я разскажу тебѣ печальную исторію, приготовься! Будь мужественъ.
— Что же ты стращаешь меня? Ты знаешь мой характеръ, равнодушный въ удачѣ, твердый въ превратностяхъ судьбы; чему быть — тому не миновать. Я былъ подъ ярмомъ лишеній, нужды и не согнулся; теперь, благодаря Бога, я на пути къ преуспѣянію.
— У тебя въ головѣ Шлецеровскія лекціи о политической экономіи, а эстетическія Сохадкаго и забылъ.
— Что ты хочешь сказать? Говори, я слушаю.
— Готовъ слушать безъ прелюдій?
— Безъ прелюдій.
— Она увезена.
— Какъ? Когда? Куда? Зачѣмъ?
— Столько вдругъ вопросовъ, милый Сенека, не показываютъ равнодушія. Закури трубку! Успоишься, и я все раскажу.
— Бога ради, не мучь меня!
— Бога ради, успокойся, а безъ того не буду говорить.
Нечего дѣлать: набилъ трубку, закурилъ.
— Ну! готовъ, сказалъ я.
— Давно ли ты видѣлъ князя, спросилъ онъ?
— Съ недѣлю, два раза заѣзжалъ; но никого не засталъ.
— Тебя не велѣно принимать. Князь и княгиня замѣтили привязанность къ тебѣ княжны, сдѣлали ей строгій выговоръ, представили неравенство состояній. Она, бѣдняжка, расплакалась и на отрѣзъ сказала, что кромѣ тебя ни за кого не пойдетъ замужъ. Разумѣется, ее еще побранили; а вчера княгиня съ дочерью отправились въ деревню.
Трубка у меня выпала изъ рукъ; я остолбенѣлъ. Богдановъ говорилъ какія-то утѣшительныя пошлости, но я не былъ расположенъ внимать. Бесѣда не вязалась, было поздно, мы простились. Всю ночь бросало меня то въ жаръ, то въ ознобъ; наконецъ я заболѣлъ горячкою.
По выздоровленіи, я думалъ найти разсѣяніе въ кругу трехъ милыхъ моихъ грацій: Софіи См….., Анеты Бо…. и Нади Кр….., но онѣ не успокаивали меня, напоминая собою ту, которой я лишенъ. Тогда я сталъ убѣгать людей и бродить за городомъ. Любимою моею прогулкою были Воробьевы горы. Какой прелестный оттуда видъ: внизу струится Москва рѣка, обрамленная густымъ лѣсомъ; на противуположномъ берегу красовался Новодѣвичій монастырь, а вправо представлялась великолѣпная, живая панорама древней столицы царей русскихъ. Сколько очаровательныхъ картинъ для живописца! Сколько вдохновеній для поэта! Сколько торжественныхъ и горестныхъ припоминаній для историка! Но въ тогдашнемъ положеніи я на все смотрѣлъ сквозь призму моей горести, которой не въ силахъ былъ преодолѣть. Меня подкрѣпляла надежда, что княжна возвратится въ Москву къ зимѣ, я жилъ ожиданіемъ. Приблизились святки, и къ довершенію горя моего я узналъ, что князь съ семействомъ отправился въ Одессу, а оттуда за-границу.
Если бы очерки моей жизни появились въ печати, то иные подумали бы, что разсказомъ о моей несчастной любви я накидалъ канву для романа или драмы. Напомню имъ, что въ дѣйствительности случаются такія событія, какихъ не придумаетъ и самое пылкое воображеніе; а любовь двухъ юныхъ сердецъ, не обратившихъ вниманія на разность положенія ихъ въ обществѣ, дѣло весьма обыкновенное. Несогласенъ я съ Ватте, что людей надобно представлять не такими, какіе дѣйствительно, а такими, какими они должны быть; другими словами: ставить на ходули, изображать существами неземными и возводить на степень героевъ. Несогласенъ я и съ натуральною школою, которая тщательно отыскиваетъ и живописуетъ во всей наготѣ только грязное, гнусное, постыдное и достойное посмѣянія въ низшихъ слояхъ человѣческаго рода. По моему надобно расказывать изъ дѣйствительности то, что не оскорбляетъ щекотливаго слуха; а карая пороки и заблужденія, облекать рѣчь свою изящными формами, какъ Горацій, Ювеналъ, Боало, Лабрюейръ, Кантемиръ и комики классической школы. Мерзляковъ сказалъ: «въ литературѣ слогъ — самое важное, онъ часто замѣняетъ все; но недостатки его ничто и никогда замѣнить не можетъ». По моему, выборъ предмета такъ-же важенъ въ литературѣ, какъ слогъ: грязная природа во всемъ своемъ безобразіи, сколько бы краснорѣчиво ни была выражена, неминуемо возбудитъ отвращеніе.
Горесть, тоска, скука томили меня: я отправлялъ должность мою не съ тою энергіею, какъ прежде; я бросилъ частные уроки. Только по сильному настоянію отца барона Дельвига продолжалъ заниматься съ его сыномъ. Тамъ принимали меня не какъ учителя, а какъ пріятеля, скажу болѣе какъ родного; тамъ были на меня виды, тамъ желали включить меня въ свое семейство. Невѣстка барона Дельвига, добрая, прелестная дѣвушка, Надя Кр за, явно показывала мнѣ свою привязанность; родственники ея готовы были выдать ее за меня; но сердце мое пылало безнадежною страстью къ другой. Я любилъ бесѣдовать съ Надей, любилъ упиваться умною ея рѣчью; часто просиживалъ съ нею по нѣсколько часовъ и она вѣрно увлекла бы меня, если бы не стояла между нами княжна В…
«Сближалось время отвезти молодого барона въ лицей. Отецъ его убѣдительно просилъ, чтобы я самъ представилъ туда моего ученика. Я согласился, желая удалиться изъ Москвы, гдѣ не могъ преодолѣть и разсѣять моей горести. Мнѣ жаль было покинуть добрую, незабвенную мать, но она сама, видя меня всегда унылымъ, грустнымъ, побуждала уѣхать, хотя обливалась слезами. Материнское сердце ея предчувствовало, что мы болѣе не увидимся: я остался въ 1811 году на службѣ въ С.-Петербургѣ; а она въ 1812 г., когда враждебныя полчища Наполеона приближались къ Москвѣ, удалилась съ братомъ моимъ я сестрою въ Кинешму, небольшой городокъ Костромской губерніи. Въ 1813 году, зимою, на возвратномъ пути въ Москву, она дорогою занемогла и чистая, страдальческая душа ея переселилась въ вѣчность.
Великолѣпный Петербургъ со всѣми огромными зданіями, казался мнѣ пустынею. Одинокій, унылый бродилъ я среди шумной толпы въ многолюдныхъ собраніяхъ, гдѣ не встрѣчалъ ни одного лица, близкаго моему сердцу; изрѣдка, весьма изрѣдка попадались шапочные знакомцы, съ которыми я размѣнивался холодными поклонами. Только въ домѣ Крикуновскаго нашелъ я радушный, московскій пріемъ; но въ то время я не могъ сблизиться съ этимъ добрымъ, прямодушнымъ человѣкомъ: лѣта и положеніе въ обществѣ насъ раздѣляли. Крикуновскій служилъ въ Сенатѣ, былъ надворный совѣтникъ, по справедливости слылъ дѣльцомъ; сенаторы называли его Храповицкимъ, извѣстнымъ статсъ-секретаремъ Великой Екатерины, жидъ хорошо; а я бѣдный, безпріютный студентъ, пріѣхавшій искать счастія — какое сравненіе. Впослѣдствіи, когда я выбрался на дорогу, пооперился, связь наша укрѣпилась и продолжается.
На Питейной стояла кузница, въ которой подъ тяжелымъ молотомъ знаменитаго мастера графа Аракчеева выковывались должности, чины, ордена. Въ этой кузницѣ участвовалъ иногда въ работѣ г. Пуколовъ по тѣсной связи жены его съ великимъ ковачемъ. Добрый мой покровитель Мясоѣдовъ далъ мнѣ къ Пуколову рекомендательное письмо; меня приняли очень ласково: мужъ разспрашивалъ о московскихъ дѣлахъ, а жена — объ увеселеніяхъ. На бѣду Пуколовъ тогда страдать глазами, такъ что не могъ ни выѣзжать, ни писать; онъ пригласилъ меня побывать черезъ мѣсяцъ; я раскланялся и болѣе у нихъ не былъ. Мнѣ показался пріемъ этотъ болѣе свѣтскою вѣжливостью, нежели радушіемъ и готовностію содѣйствовать къ устройству судьбы молодаго человѣка.
У меня было другое письмо, на которое возлагалъ я мало надежды, отъ дяди моего, отставного капитана гвардіи Бакѣева, къ министру полиціи Балашеву. Отношенія ихъ основаны были на сосѣдствѣ по деревнямъ Каширскаго уѣзда, гдѣ у Балашева состояло, помнится, родовыхъ душъ сорокъ. Это имѣніе онъ предоставилъ въ пользованіе своимъ сестрамъ; а дядя мой, какъ вѣжливый кавалеръ временъ Екатерининскаго вѣка, оказывалъ имъ нѣкоторыя услуги и помогалъ въ управленіи.
Балашевъ, прочтя письмо, благосклонно разспрашивалъ меня о дядѣ моемъ, о службѣ моей въ Сенатѣ и о нѣкоторыхъ московскихъ сенаторахъ; потомъ сказалъ, „ну, я опредѣляю васъ въ мою канцелярію; завтра явитесь туда; надѣюсь найти въ васъ хорошаго работника, прощайте!“
Дивился я, что письмо отставного капитана къ министру подѣйствовало успѣшнѣе, нежели сенатора, богатаго московскаго боярина, къ статскому совѣтнику Пуколову. Конечно, отношенія были различны: въ первомъ случаѣ сосѣдство по родовымъ имѣніямъ — такія связи переходятъ отъ поколѣнія къ поколѣнію; а во второмъ — свѣтское знакомство, завязывающееся скоро на обѣдахъ и балахъ, и также скоро уничтожающееся.
Робко вошелъ я въ канцелярію министра: тамъ увидѣлъ я очень молодыхъ чиновниковъ въ орденахъ. Вѣрно, подумалъ я, здѣсь много представляется случаевъ къ отличію, не то, что у насъ въ московскомъ Сенатѣ, гдѣ и посѣдѣлые оберъ-секретари въ то время не всѣ были украшены крестами. Воображеніе мое разыгралось, надежда одушевила меня; я готовъ былъ работать до упаду, чтобы отличиться.
Я не рожденъ съ обширнѣйшимъ умомъ и не одаренъ пылкими способностями, но понимаю всѣ вещи въ настоящемъ ихъ положеніи. Образованіе получилъ не высокое, однакоже пріобрѣлъ довольно свѣдѣній — нужныхъ для свѣта. Не умѣю и не могу кричать о своихъ занятіяхъ по должности, но имѣю большое прилежаніе къ трудамъ. Не ищу благосклонности начальника, но исполняю въ точности я съ усердіемъ всѣ его порученія. Не стараюсь дѣлать связи съ нужными для службы людьми, но не удаляюсь пріятнаго знакомства. Опорочиваю предосудительные поступки, кого бы то ни было, но не завожу интригъ на пагубу ближняго. Не утерплю осуждать слабости другихъ, но никогда не защищаю и собственныя свои. Имѣю привычку наблюдать за поведеніемъ другихъ, но не дѣлаю изъ сего злоупотребленія. Не стараюсь льстить товарищамъ и пріятелямъ; но къ достойнымъ изъ нихъ — сохраняю всегда должное уваженіе. Не имѣю нисколько гордости, но не способенъ и унижаться. Люблю казаться передъ хитростію довѣрчивымъ, но вижу ясно ея обманчивыя намѣренія. Пренебрегаю богатство, но стремлюсь къ пріобрѣтенію необходимаго для существованія. Не знаю скупости, но не привыкъ сорить деньгами по пустому. Не могу сохранить всегда приличнаго хладнокровія, но никогда не остается въ сердцѣ моемъ досада и тѣмъ менѣе злоба. Люблю прекрасный полъ, но признаюсь, къ стыду своему, не имѣю къ нему слѣпой довѣренности. Бываю при случаѣ слишкомъ откровененъ, но никогда не измѣняю тайнѣ другаго. Стараюсь угождать всѣмъ и въ особенности женщинамъ, но безъ всякаго своекорыстія или непозволительныхъ видовъ. Вотъ и весь я тутъ! отчего бы, кажется, не улыбнуться для меня счастію, которое нерѣдко обращается къ людямъ, имѣющимъ совершенно противныя моимъ качества? Я утѣшался всегда въ перемѣнѣ моего жребія — будущностію; долго же она для меня тянется!
Къ величайшей моей радости я встрѣтилъ въ министерствѣ моего университетскаго товарища Никитина; по окончаніи курса онъ отправился на службу прямо въ С.-Петербургъ; въ три года успѣлъ освоиться и обратить на себя вниманіе, тѣмъ удобнѣе, что сверхъ должности онъ былъ домашнимъ секретаремъ члена Государственнаго Совѣта Неплюева. При его умѣ, образованіи, ловкости и гибкости характера онъ пользовался полною довѣренностію своего мецената, это придавало ему вѣсъ между сослуживцами.
Дружба наша, проявившаяся въ университетѣ, стала укрѣпляться болѣе и болѣе. Такъ я уже не сирота въ огромной столицѣ, здѣсь есть существо, принимающее во мнѣ живое участіе. Я разсказалъ ему о моей сердечной горести, въ утѣшеніе онъ совѣтовалъ замѣнить одну страсть другою, онъ указалъ мнѣ крутую дорогу къ почестямъ. Иди! Иди неутомимо! Не разъ вспотѣетъ лобъ и дурь выйдетъ изъ головы. Чудакъ! Не прошло и года, какъ онъ самъ влюбился по уши въ бѣдную дѣвушку и женился, несмотря на то, что средства его для семейной жизни были весьма скудны.
IV.
правитьСлужба моя шла успѣшно: въ 1811 году я пріѣхалъ въ С.-Петербугъ губернскимъ секретаремъ, только-что произведеннымъ, а въ 1815 году сталъ обергиттенфервалтеромъ 8-го класса. Правда, такое быстрое возвышеніе, три чина въ четыре года, стоило мнѣ усиленныхъ трудовъ, безсонныхъ ночей и опасности жизни. Сверхъ постоянной должности моей я перевелъ по порученію горнаго совѣта. „Обозрѣніе чугунноплавильныхъ и желѣзодѣлательныхъ заводовъ Англіи“ и „Four essays of Pratical mechnics by Thomas Fenvick“. За эти работы произвели меня въ горный чинъ, что считалось весьма почетнымъ; такъ и должно бытъ, ибо горные чины сравнивались съ артиллерійскими и инженерными, былъ употребленъ по двумъ слѣдствіямъ о возмущеніи крестьянъ на горныхъ заводахъ. Во второмъ, по Олонецкимъ, находясь въ 175 верстахъ отъ губернскаго города, съ однимъ письмоводителемъ и солдатомъ, среди возмутившихся крестьянъ, я узналъ о готовящемся покушеніи на мою жизнь. Откуда можно было ожидать помощи? Я приготовился умирать въ мѣстахъ пустынныхъ, но Провидѣнію угодно было сохранить меня для производства важнѣйшаго изслѣдованія но государственному заговору, о которомъ разскажу впослѣдствіи.
Я не упомянулъ, что въ 1812 году, когда министръ полиціи Балашевъ, столь благосклонно принявшій меня подъ свое покровительство, отправился съ императоромъ въ армію, я перешелъ въ департаментъ горныхъ и соляныхъ дѣлъ, образовавшійся въ то время изъ Вергъ-коллегіи. Здѣсь, какъ видно изъ предыдущаго, я былъ замѣченъ и отличенъ.
Въ бѣдственную и достославную годину Отечественной войны было самое праздное время для министерскихъ чиновниковъ: нашествіе угрожало сѣверной столицѣ, дѣла, кромѣ самыхъ текущихъ, отправлены на судахъ въ разные города Олонецкой губерніи, корреспонденція пресѣчена непріятелемъ, растянувшимъ многочисленныя войска свои отъ Балтійскаго моря до Москвы. Мы собирались въ министерства прочитать реляціи, потолковать, погоревать или порадоваться успѣхомъ нашего оружія, и разойтись, почти ничего не сдѣлавъ по должности. Тогда читали съ восторгомъ только реляція графа Витгенштейна; тогда порицали дѣйствіе главнокомандующаго Барклая-де-Толли. Такъ современники увлекаются внѣшностью! Мы порицали, а ему воздвигнутъ памятникъ, какъ удержавшему напоръ грознаго, могущественнаго врага! Мы порицали, не зная совершенно ни плана войны, ни средствъ военноначальника! Слѣпцы судили о цвѣтахъ, глухіе — о музыкѣ, несмысленная толпа о великомъ мужѣ, проложившемъ путь къ побѣдамъ знаменитомъ Кутузовѣ.
Нестерпимая скука отъ бездѣлья овладѣла мною, разсѣяніе не приходило въ голову, и я обратился къ занятіямъ литературнымъ. Воины наши вооружились противъ французовъ штыками; я вздумалъ поразить русскихъ подражателей французамъ перомъ и обрызгать чернилами. Въ этомъ предположеніи я написалъ комедію „Франколюбъ“, выставя смѣшную сторону попирать свою народность и казаться чужеземцемъ. Не довѣряя своимъ силамъ, я созвалъ тріумвиратъ: Дмитревскаго, маститаго старца, блиставшаго на сценѣ въ вѣкъ Екатерины, ревностно содѣйствовавшаго Волкову въ установленіи русскаго театра; Злова, образовавшагося въ Московскомъ университетѣ, исполнявшаго съ честью разнохарактерныя роли въ трагедіи, драмѣ, комедіи и оперѣ; Каратыгина, достойно занимавшаго роли первыхъ любовниковъ въ комедіи. Робко читалъ я этимъ судьямъ мое произведеніе, усердно просилъ чистосердечнаго приговора напрямки; убѣждалъ не предавать своего пріятеля на позоръ публики и посмѣяніе критиковъ. Дмитревскій сказалъ: „есть много дѣльныхъ и умныхъ сужденій, но мало эффекта“; Зло въ: „это диссертація въ разговорахъ, или диспутъ съ примѣсью сарказма и любезностей“; Каратыгинъ: „любовникъ очень холоденъ, а любовница вяла и манерна“. Тріумвиратъ рѣшилъ, что надобно исправить, сообщилъ подробныя наставленія и совѣтовалъ неослабѣвать.
Я не принялся за скучную работу передѣлки своего творенія; но рѣшился переложить чужое на языкъ отечественный. Я избралъ для перевода комедію Палисса „Les Philosophes“, надѣлавшую много шума въ Франціи. Эту комедію я предлагалъ для бенефиса Рыкалову, отличному комическому актеру въ роляхъ старыхъ резонеровъ.
— Эта пьеса, — сказалъ онъ, — не занимательна для нашей публики; тамъ осмѣиваютъ общество философовъ; у насъ ихъ нѣтъ; къ кому же примѣнить насмѣшки? Безъ примѣненія къ лицамъ, извѣстнымъ въ свѣтѣ, зрители въ комедіи зѣваютъ. Кто, смотря на этихъ чудаковъ мужскаго и женскаго рода, скажетъ: а! это нашъ Селивестръ Поликарпычъ! Вотъ и Гликерія Кузминишна! По крайней мѣрѣ, если бы вы перевели стихами, то еще можно бы пустить, а въ прозѣ и чуждая нашимъ нравамъ, куда годится?
Внявъ гласу опыта, я оставилъ переводъ мой у Рыкалова; пусть онъ самъ передѣлываетъ его въ стихи. Дѣйствительно, надобно выводить на сцену пороки и заблужденія, свойственные человѣчеству, слѣдовательно, знакомые большинству. Скупецъ и мотъ останутся въ душѣ одинаковы во всѣ времена у всѣхъ народовъ, какая бы ни прикрывала ихъ внѣшность — греческій хитонъ, римская тога, русскій кафтанъ, или кургузый фракъ. Смотря на Гарпагона Мольерова, скажешь, выражаясь тономъ Рыкалова: вишь нашъ скряга Климъ Дмитричъ нарядился въ французскій кафтанъ съ блестками! Въ комедіи „Les Philosophes“ Криспинъ расхаживаетъ на четверинкахъ и гордо возглашаетъ:
Sur ces quatre püliers mon corps je soutient mieux,
Et je vois moins de sots qui me blessent les yeux.
Многіе ли узнаютъ въ немъ намекъ на Руссо, даже и тѣ, которые читали Эмиля? Но*если узнаютъ, такъ вознегодуютъ на того, кто посягнулъ обезобразить великаго человѣка незабвеннаго въ лѣтописяхъ міра, какъ выразился Карамзинъ.
Комедія въ прозѣ не удалась мнѣ ни въ сочиненіи, ни въ переводѣ, такъ попробую перевесть трагедію стихами, — подумалъ я и принялся за Рассинова Митридата. Наученный опытомъ, отдѣлавъ первое дѣйствіе, я представилъ его театральной дирекціи, чтобы узнать ея мнѣніе. Директоръ Тюфякинъ, продержавъ мѣсяца три, сказалъ мнѣ:
— Митридата нельзя поставить на сценѣ по придворнымъ отношеніямъ.
Такой отзывъ изумилъ меня, я возразилъ.
— Екатерина Великая говорила: Рассинъ не мой авторъ, исключая Митридата.
— Другія времена, другія и отношенія, которыя не всякому извѣстны, — сказалъ онъ и возвратилъ мой переводъ.
Признаюсь, ни тогда, ни теперь не понимаю этихъ придворныхъ отношеній; я убѣдился только въ томъ, что театръ не мое поприще.
Другъ мой Никитинъ, знавшій о неудачныхъ моихъ попыткахъ, сказалъ.
— Нѣтъ, Александръ, мы ни въ чемъ не успѣемъ, пока не войдемъ въ связи съ извѣстными литераторами, пока не огласимъ себя въ ихъ кругу. Безъ связей и отличныя способности глохнутъ, не имѣя хода; журналистъ не напечатаетъ произведенія автора незнакомаго ни ему, ни публикѣ; а тисни отдѣльною книжкою, злые критики съ ожесточеніемъ нападутъ на тебя, какъ собаки бросаются на чужую собаку, появившуюся въ ихъ стаѣ.
— Правда, Андрей! Сущая правда! Но какимъ путемъ войдемъ мы въ кругъ извѣстныхъ литераторовъ, когда мы ни съ кѣмъ изъ нихъ не знакомы?
— Составимъ литературное общество.
— Легко сказать, а трудно сдѣлать! Извѣстные литераторы не захотятъ соединиться съ нами, а безъ нихъ все будетъ пустякъ.
— Попытка не жутка, а спросъ не бѣда. Сначала соберемъ нашихъ близкихъ знакомыхъ; изъ нихъ есть даровитые, жаждущіе извѣстности, какъ мы съ тобою, но по безпечности или робости не рѣшаются проявить себя; надобно дать имъ толчекъ и пойдутъ. Нечего толковать! Напиши проектъ устава! Ты будешь законодательная власть, а я исполнительная; пущусь набирать членовъ.
Пылкій Никитинъ всегда имѣлъ на меня вліяніе и пробуждалъ мое усыпленіе. Съ твердою волею, постоянствомъ и трудомъ можно всего достигнуть, — подумалъ я и принялся писать уставъ.
Черезъ три недѣли послѣ этой бесѣды, 17-го января 1816 г., собрались у меня учредители общества: я, Никитинъ, братъ мой Иванъ и надв. сов. Люценко, изъ студентовъ Московскаго университета, напечатавшій уже нѣсколько сочиненій и переводовъ своихъ въ стихахъ и прозѣ. Прочтенъ былъ проектъ устава; сдѣланы исправленія, измѣненія и засѣданіе кончилось.
Во второмъ собраніи, 25-го января, присоединились кол. сов. Ив. Ил. Ильинъ, безъ классическаго образованія, но начитанный любитель словесности, пописывавшій стишки; надв. сов. Ан. Хрис. Дуропъ, образовавшійся въ бывшей юнкерской школѣ при Правительствующемъ Сенатѣ; попытки его въ прозѣ и стихахъ, напечанныя въ „Соревнователѣ“, показываютъ, что онъ хорошо владѣлъ русскимъ языкомъ; обергиттенфервадтеръ Александръ Хр. Дуропъ, изъ воспитанниковъ Ярославскаго Демидовскаго училища, писалъ басни довольно удачно, но скоро скрылся съ литературнаго поприща.
Въ третьемъ собраніи, февраля 1-го, введены над. сов. Пет. Ив. Кеппенъ, впослѣдствіи академикъ, извѣстный своими статистическими работами, и кол. асс. Мих. Мих. Сонинъ, образовавшійся въ пансіонѣ Московскаго университета, преждевременно похищенный смертью; онъ не успѣлъ огласить публично отличныхъ своихъ способностей.
Такимъ образомъ въ каждое собраніе, бывшее чрезъ двѣ недѣли, число членовъ прибавлялось и къ концу 1816 г. было уже 31, а въ 1817 г. прибавилось еще 17. Среди насъ были извѣстные въ литературѣ: гр. Сер. Пет. Салтыковъ, ген.-м. Серг. Алексѣев. Тучковъ, полкови. Ѳед. Ник. Глинка, кол. сов. Ив. Алексѣев. Кокошкинъ, гр. Дм. Ив. Хвостовъ, надв. сов. Пав. Петр. Свиньинъ, стат. сов. Пав. Пав. Пезаровіусъ, кн. Ив. Мих. Долгорукій, вице-адмиралъ Сарычевъ, протоіерей Іоан. Іоан. Бедринскій, профессоры и академики: Лавр. Ив. Панснеръ, Анд. Мих. Теряевъ, Берн. Осип. Рейтъ, Ѳед. Пав. Аделунгъ и другіе.
Сначала общество наше было кочующее: мы собирались поочередно то у того, то у другого въ уютныхъ холостыхъ квартирахъ; но съ распространеніемъ надобно было додумать объ удобствѣ помѣщенія. Тогда я обратился пріятелю моему Т. Н. Крикуновскому, въ квартирѣ котораго была довольно просторная зала въ два свѣта съ хорами, въ Коломнѣ, близъ Аларчина моста въ домѣ генерала Удома; охотно съ радушіемъ предоставилъ онъ пріютъ безпріютнымъ друзьямъ просвѣщенія. Тамъ происходили у насъ собранія каждый мѣсяцъ одинъ разъ. Общество росло быстро; мы открыли чтенія, къ которымъ допускались посторонніе слушатели, а подозрительная полиція стала за нами присматривать, даже безпокоить требованіемъ отчета, на какомъ основаніи существуетъ наше общество. Тогда мы признали нужнымъ представить нашъ уставъ на утвержденіе высшей власти, подъ названіемъ Общества соревнователей просвѣщенія и благотворительности, въ томъ предположеніи, что всю прибыль отъ трудовъ, которые мы намѣревались издавать, опредѣляли мы на раздачу бѣднымъ ученымъ, литераторамъ и художникамъ. Государь императоръ, по положенію комитета гг. министровъ, соизволилъ высочайше утвердить этотъ уставъ съ тѣмъ, что общество отнюдь не облекается въ права, присвоенныя Императорской Россійской академіи, и чтобы оно именовалось Вольнымъ обществомъ любителей россійской словесности.
По утвержденіи устава присоединились къ обществу почти всѣ извѣстные тогда литераторы, журналисты и ученые, жившіе въ С.-Петербургѣ, а высокіе государственные сановники: Князь Александръ Николаевичъ Голицынъ, Иванъ Ивановичъ Дмитріемъ, Александръ Дмитріевичъ Балашевъ и Викторъ Павловичъ Кочубей, приняли титулъ попечителей. Такимъ образомъ въ 1822 году было уже всѣхъ членовъ 248.
Съ 1818 года общество начало издавать труды свои въ видѣ журнала, подъ названіемъ: „Соревнователь просвѣщенія и благотворенія“. Я избранъ былъ редакторомъ; этимъ обязанъ я не столько моимъ способностямъ и познаніямъ, сколько уваженію, которое оказывали мнѣ сочлены, какъ учредителю общества. Никитинъ правду сказалъ, что учрежденіе общества дастъ возможность огласить себя, сблизиться съ людьми, имѣющими вѣсъ, значимость, и при случаѣ направить это къ своей пользѣ. Прежде я не могъ пустить въ ходъ моихъ литературныхъ произведеній, а въ 1822 году я напечаталъ переведенную мною брошюру „Завѣщаніе дочерямъ“. — Она не только разошлась быстро; но одинъ экземпляръ былъ представленъ сочленомъ нашимъ статсъ-секретаремъ H. М. Лонгиновымъ государынѣ императрицѣ Елисаветѣ Алексѣевнѣ, и за столь ничтожный трудъ мнѣ пожалована табакерка отъ имени ея величества.
Важное дѣло стать извѣстнымъ! Повсюду оказываютъ вниманіе, предупредительность; вездѣ свободный доступъ; даже всесильные министры, заставляющіе генералитетъ томиться въ ожиданіи, тотчасъ отворяютъ двери кабинета для мелкаго чиновника-журналиста. Это я много разъ испытывалъ лично.
Гласность моя, какъ учредителя литературнаго и благотворительнаго общества, принесла мнѣ блаженство, которымъ я вполнѣ и безмятежно наслаждался болѣе тридцати лѣтъ. Вотъ какъ оно мнѣ досталось: въ домѣ Крикуновскаго я познакомился съ штабъ-лекаремъ Кильштедтомъ, у котораго была прекрасная, образованная, умная, ловкая дочь Елена. Она едва обращала на меня вниманіе, будучи окружена толпою юношей съ свѣтскимъ воспитаніемъ, т. е. умѣвшихъ болтать по-француски, хотя часто исковерканнымъ языкомъ, танцовать и кой-что побрякать на фортепіано. Три года я наблюдалъ за нею; въ глазахъ моихъ она мужала и хорошѣла, характеръ ея выравнивался; я замѣтилъ, что въ ней развивается честолюбіе, что въ числѣ поклонниковъ ея она не видитъ такого, который имѣлъ бы способности, силы и стремленіе выбраться изъ пучины неизвѣстности. Мнѣ очень нравилась она, но по сознанію моего ничтожества и застѣнчивости я не смѣлъ войти въ область ея искателей.
Время летитъ да летитъ, любовь моя ростетъ да ростетъ. Но эта любовь не та кипучая, необузданная, какую въ Москвѣ возбудила во мнѣ княжна В--ая; нѣтъ, эта любовь нѣжная, тихая, разсудительная, но сильная и вѣчная. Между тѣмъ, „Общество соревнователей“ расширяло свои дѣйствія, Елена бывала не только при чтеніяхъ, въ которыхъ допускались посторонніе, но и въ частныхъ засѣданіяхъ. Пробравшись изъ комнатъ Крикуновскаго на хоры залы, она усаживалась за колонну противъ моего кресла; взоры наши часто встрѣчались, воображеніе разыгрывалось, мнѣ казалось, что она смотритъ на меня не но прежнему, но съ соучастіемъ, котораго я не могъ тогда растолковать самъ себѣ. Я чувствовалъ, что взглядъ ея дѣйствовалъ на меня магнетически, воодушевлялъ и возбуждалъ меня читать или говорить съ большимъ жаромъ. Послѣ засѣданія я всегда заходилъ къ Крикуновскому провести остатокъ вечера; тамъ Елена ласково привѣтствовала меня, умно разсуждала о пьесахъ, прочитанныхъ въ засѣданіи. Такъ мы сближались болѣе и болѣе, но слѣпецъ, я не умѣлъ читать въ ея сердцѣ. Очевидное предпочтеніе, какое начала она мнѣ оказывать передъ петиметрами, но нынѣшнему львами, казалось мнѣ желаніемъ пошутить и похвастать подругамъ, что она вскружила голову философу, такъ прозвали меня въ знакомомъ кругу. Рѣшительнѣе меня, она выказывала болѣе и болѣе свои чувства, а я все сомнѣвался и молчалъ.
Однажды она сказала мнѣ:
— Вы очень счастливы!
— Почему вы такъ думаетъ? — спросилъ я.
— Не думаю, а знаю. Въ публичныхъ чтеніяхъ вашего общества я вижу, что люди высокихъ чиновъ обращаются съ вами, какъ съ равнымъ; въ частныхъ засѣданіяхъ вашихъ, при обсужденіи произведеній, мнѣніе ваше принимается съ уваженіемъ. А ваши-то сочиненія? Когда вы читали вашу балладу „Эльвиру“, то у дамъ навертывались слезы. Какъ будетъ счастлива та, которая соединитъ свою судьбу съ вашею.
Густой румянецъ покрылъ ея щеки; она опустила глаза. Я молчалъ, языкъ не поворачивался. Вбѣжали дочери Крикуновскаго и потащили ее играть на фортепіано. Такъ ускользнулъ случай къ рѣшительному объясненію! Вскорѣ узналъ я, что высказать мнѣ свои задушевныя мысли она была вынуждена важнымъ обстоятельствомъ. За нее сватался женихъ, добрый малый, хорошій танцоръ, но пустой, безъ всякихъ личныхъ достоинствъ и значимости въ свѣтѣ. Такой женихъ не воспламенялъ воображенія славолюбивой, умной дѣвицы, мечтавшей выдвинуться съ мужемъ изъ ряду пресмыкающихся въ неизвѣстности. Отецъ ея былъ отчаянно боленъ чахоткой и приговоренъ къ смерти опытнымъ врачемъ С.-Петербурга; самъ онъ зналъ это, будучи хорошимъ медикомъ. Онъ желалъ при себѣ пристроить дочь свою. Давно родители ея имѣли на меня виды, что могъ я замѣтить изъ ихъ пріемовъ, но въ три года я не собрался намекнуть, что дочь ихъ нравится мнѣ, и что я желалъ бы вступить въ ихъ семейство. За неимѣніемъ лучшаго жениха они настаивали принять предложеніе добраго малаго, недостойнаго ихъ прелестной дочери, а она, не добившись отъ меня толку и при рѣшительномъ ея объясненіи, съ грустью повиновалась волѣ родителей. Въ концѣ мая переѣзжали они на дачу; черезъ недѣлю положено быть сговору.
Сильно забилось мое сердце, когда я услышалъ объ этомъ рѣшеніи, философія моя поколебалась въ основаніи; любовь воспламенилась сильнѣе, я проклиналъ мою застѣнчивость, мою медленность, думалъ, скучалъ, досадовалъ и поскакалъ къ Никитину.
Онъ встрѣтилъ меня привѣтливо.
— Что Фабій медлитель, — сказалъ онъ, — потерялъ баталію, потерялъ прекрасную Елену, а славная была бы подруга!
— Мнѣ не до шутокъ, любезный Андрей! Не смѣйся, а помоги!
— Что же мнѣ дѣлать?
— Отправься сватомъ.
— Не поздно ли? Тамъ все улажено. Но для тебя я пущусь на поиски, хотя бы мнѣ обрили затылокъ.
Онъ тотчасъ уѣхалъ, я остался у него ожидать приговора. Крѣпко я задумывался; добрая, милая жена Никитина старалась меня разсѣивать и ободрять.
Онъ съ успѣхомъ окончитъ свою миссію. Елена задрыгала отъ радости, когда онъ объявилъ ей мое предложеніе; мать тотчасъ согласилась, но отецъ нѣмецкаго происхожденія долго упорствовалъ, потому единственно, что уже дано слово другому. Насилу краснорѣчивый, изворотливый Никитинъ преодолѣлъ его упрямство. Правду сказать, положеніе было щекотливое; тутъ подоспѣла на помощь тетка Елены, расторопная, ловкая и смѣлая.
— Что за церемонія, — кричала она, — когда идетъ рѣчь о счастьѣ дочери на цѣлую жизнь! Предоставьте мнѣ, я устрою такъ, что пустой прыгунъ (такъ честила она жениха, который былъ ей не по мысли), самъ откажется.
Дѣйствительно, чрезъ три дня она торжественно привезла его отреченіе; она застращала его тѣмъ, что Елена ненавидитъ его, а только покорилась водѣ родителей, что Елена дѣвушка своевольная, избалованная и капризная, онъ намучится съ нею, а къ довершенію, что она не дастъ ей ничего (главнѣйшую же часть приданаго составлялъ капиталъ тетки).
Такъ оклеветала она мою добрую, милую, незабвенную Елену, съ которою дружно, мирно, душа въ душу и счастливо прожилъ я тридцать съ половиною лѣтъ. Бракъ нашъ совершенъ 15-го сентября 1818 г., она скончалась 23-го марта 1849 года.
V.
правитьАгентъ казенныхъ дѣлъ Кремеръ, въ мартѣ 1823 года, давалъ обѣдъ генералъ-кригскоммисару Татищеву, пригласивъ, какъ водится въ подобныхъ случаяхъ, только его пріятелей и приближенныхъ. Собрались: командиръ гвардейскаго кавалерійскаго корпуса Депрерадовичъ, генералъ-лейтенанты: Голенищевъ-Кутузовъ, состоявшій при великихъ князьяхъ Николаѣ Павловичѣ и Михаилѣ Павловичѣ, впослѣдствіи графъ и С.-Петербургскій военный генералъ-губернаторъ» командиръ гвардейской дивизіи Паскевичъ, скромный, молчаливый, разсѣянный, въ которомъ трудно было предвидѣть будущаго фельдмаршала, дѣйствительный камергеръ Юшковъ, типъ придворнаго, принадлежавшаго вѣку Екатерины Великой, сенаторъ Мечниковъ, образованный, пріятный собесѣдникъ, начальники отдѣленія комиссаріатскаго департамента: Бибиковъ, добрый, простой малый, съ претензіями на барство, часто повторявшій, что у него 600 душъ въ Тульской губерніи, Погодинъ, впослѣдствіи генералъ-интендантъ дѣйствующей арміи, и сенаторъ Варшавскій, умный, бойкій, расторопный, и я. Поджидали одного Татищева, котораго еще поутру потребовалъ къ себѣ графъ Аракчеевъ и продержалъ до 6 часовъ.
Обѣдъ обиленъ былъ изысканными кушаньями и винами; бесѣда была откровенная и веселая; одинъ только Татищевъ показался мнѣ мраченъ и озабоченъ. Я сообщилъ мое замѣчаніе Погодину.
— Вѣрно, сказалъ онъ, графъ Аракчеевъ намылилъ ему голову.
— Не думаю, возразилъ я: ты знаешь, графъ къ нему очень благосклоненъ.
— Знаю, но у Аракчеева такой обычай; онъ не можетъ обѣдать, когда кого нибудь не поругаетъ.
— За здоровье государя императора, возгласилъ хозяинъ!
Всѣ встали и единогласное «ура!» раздалось въ столовой. Тостовъ было такъ много, что и у самаго воздержаннаго зашумѣло въ головѣ. Къ довершенію, по англійскому обычаю — Кремеръ былъ англичанинъ — при окончаніи обѣда подали по рюмкѣ стараго портвейна, отъ котораго нельзя было отказаться, не оскорбивъ національности хозяина.
Вскорѣ по выходѣ изъ-за стола Татищевъ уѣхалъ, сказавъ мнѣ:
— Ступай и ты! Завтра утромъ я жду тебя въ 8 часовъ: надобно потолковать о весьма важномъ обстоятельствѣ.
Напрасно перебиралъ я всѣ важныя дѣла комиссаріата, которыя зналъ не по должности моей, но по особенному ко мнѣ довѣрію Татищева, я не могъ предузнать, не могъ предварительно сообразить того, что открылось на другой день.
Лишь только явился я, Татищевъ таинственно повелъ меня въ небольшую комнату, бывшую за кабинетомъ, притворилъ двери, вынулъ изъ портфеля толстую тетрадь и подалъ мнѣ.
— Вотъ, милый мой, сказалъ онъ, трудная задача, которую вчера, по волѣ государя, задалъ мнѣ графъ Алексѣй Андреевичъ: это бюджетъ, составленный въ военномъ министерствѣ, разсмотрѣнный и урѣзанный въ Штабѣ[4], былъ отосланъ по высочайшему повелѣваю къ Канкрину, который отозвался, что, при настоящемъ положеніи финансовъ, онъ не можетъ удовлетворить всѣмъ требованіямъ. Бюджетъ опять переданъ въ военное министерство для сокращенія, опять пересмотрѣнъ тамъ и въ штабѣ и, по сдѣланіи незначительныхъ убавленій, поднесенъ государю съ рѣшительнымъ отзывомъ князя Волконскаго, что онъ не видитъ никакой возможности къ большему сокращенію. Упрямый нѣмецъ (Канкринъ) все стоялъ на своемъ, все твердилъ: «сдѣланная убавка ничтожна, требованія огромны, финансы не могутъ выдержать».
Государь, недовольный пререканіями, предоставилъ графу Алексѣю Андреевичу распорядиться бюджетомъ по его усмотрѣнію.
— Вчера съ десяти часовъ утра и почти до шести, говорилъ мнѣ Татищевъ, мы вдвоемъ читали этотъ бюджетъ, кой-что замѣчали мимоходомъ. Наконецъ графъ отдалъ его мнѣ съ предвареніемъ, кто уладитъ бюджетъ съ финансовыми средствами, тотъ будетъ и исполнять его. Эта мысль не моя, а всемилостивѣйшаго государя. Я избралъ тебя на это дѣло, чтобы поздравить военнымъ министромъ; при неудачѣ ты не удержишься на своемъ мѣстѣ: благопріятель мой князь Волконскій узнаетъ, будетъ преслѣдовать.
Графъ Аракчеевъ не досказалъ Татищеву: "сокращеніемъ бюджета дай мнѣ орудіе сковырнуть князя Волконскаго съ блистательнаго поприща начальника главнаго штаба его величества; а не съумѣешь — поди въ отставку, какъ неугодившій одному и измѣнившій другому. Благоволеніе государя къ нимъ обоимъ[5] возбуждало взаимную ихъ ненависть. Онъ любилъ Аракчеева умомъ, какъ дѣльнаго, опытнаго совѣтника и точнаго, ревностнаго исполнителя. Онъ любилъ Волконскаго сердцемъ, какъ своего совоспитанника, преданнаго ему нелицемѣрно.
— Ты понимаешь, сказалъ мнѣ Татищевъ, что эту работу надобно сдѣлать безъ огласки, ты будешь заниматься въ этой комнатѣ; черезъ мой кабинетъ никто не пойдетъ къ тебѣ, а понадоблюсь я, такъ и позвать близко.
Шесть дней работалъ я пристально, домой ѣздилъ только ночевать. Татищевъ, внимательный начальникъ, снисходя къ моимъ привычкамъ далъ мнѣ даже трубку и картузъ лучшаго американскаго табаку. Надоѣдалъ онъ мнѣ частыми приходами и вопросами: «ну, какъ идетъ? Что еще урѣзалъ?» Нетерпѣніе подстрекало его и не удивительно, потому что съ этою работаю связана была его участь; онъ могъ восклицать съ Гамлетомъ: to be, or not to be!
Легко было бы разрѣшить задачу, если бы коснуться сокращенія численности войска; но это пунктъ неприкосновенный и горе тому, кто коснулся бы до него! Притомъ надобно знать досконально глубину и тайну европейской политики, чтобы уравновѣсить силы съ внѣшними и внутренними отношеніями. Близорукое невѣжество часто порицаетъ и находитъ излишнимъ то, на чемъ покоится безопасность государства. Поэтому я обратился къ предметамъ болѣе доступнымъ; скоро отдѣлалъ департаменты комиссаріатскій, провіантскій и медицинскій; но затруднялся по инженерному и артиллерійскому, которыхъ существенныя потребности были мнѣ не вполнѣ извѣстны; а урѣзывать наобумъ, было бы неблагоразумно и опасно. Я сообщилъ объ этомъ Татищеву; онъ отвѣчалъ: «есть у меня для этого надежный человѣчекъ». Онъ склонилъ на свою сторону изъ канцеляріи начальника главнаго штаба начальника, отдѣленія по инженерной и артиллерійской части Кремповскаго. Не- знаю, почему этотъ хитрый малороссъ не указалъ своему начальству слабыя стороны бюджета, которыя онъ указалъ намъ. Правду сказать, онѣ были незначительны, относясь большею частію къ тому, чтобы остановить закупку матеріаловъ для составленія запаса.
Наконецъ все улажено: въ 189 мил. р. асс., требовавшихся по бюджету, исключено 23 мил. р. съ тѣмъ, чтобы для безостановочнаго выполненія дозволено было военному министру, не испрашивая высочайшихъ разрѣшеній, передвигать суммы изъ одного департамента въ другой. Подобнымъ прерогативомъ не пользовался прежде ни одинъ министръ; но при сокращеніи бюджета она необходима, потому что въ иномъ департаментѣ представляется надобность пріобрѣсть потребности на наличныя деньги выгодными цѣнами; но по недостатку капитала нельзя воспользоваться, между тѣмъ въ то же время лежатъ въ другомъ значительныя суммы безъ движенія.
Передѣланный бюджетъ съ проектомъ указа военному министру представленъ графу Аракчееву. Онъ былъ доволенъ и все одобрилъ. Министръ финансовъ болѣе не возражалъ; государь императоръ утвердилъ. 3атѣмъ послѣдовала растасовка. Для князя Волконскаго составлено небывшее дотолѣ министерство императорскаго двора, Закревскій вышелъ въ отставку, князь Меншиковъ причисленъ къ свитѣ его величества, а военный министръ баронъ Меллеръ-Закомельскій оставленъ членомъ Государственнаго Совѣта. На его мѣсто назначенъ Татищевъ; мнѣ данъ чинъ военнаго совѣтника, а Кремповскій переведенъ чиновникомъ особыхъ порученій при военномъ министрѣ.
Такъ окончилась эта чернильная битва; она открыла мнѣ широкую дорогу по службѣ и навязала сильныхъ враговъ, нанесшихъ мнѣ впослѣдствіи жестокій ударъ. Ничто не остается вѣчною тайною, вскорѣ огласилось, что я былъ главнымъ дѣятелемъ сокращенія, хотя въ сущности я былъ чернорабочій, исполнявшій приказаніе начальника. Простаки не догадались, что главнѣйшее сокращеніе бюджета составляло отложеніе разныхъ построекъ и исправленій, терпящихъ времени, а также составленіе запасовъ. Пріостанови, при недостаткѣ денегъ, расходы на то, безъ чего можно обойтись, не будешь и нуждаться. Эта простая, ясная мысль не пришла въ голову ни военному министру, ни тріумвирату штаба. Конечно, Колумбъ поставилъ яйцо также не хитрою выдумкою; но собесѣдники его бились, бились и не могли успѣть въ томъ, хотя ларчикъ просто отпирался. Мысль есть наитіе свыше, даръ Божій, пользованіе мыслію есть искусство.
Послѣ этого событія расположеніе ко мнѣ Татищева усилилось; ни одного значительнаго дѣла, до него доходившаго, не разрѣшалось безъ моего соучастія. Занятый слишкомъ его порученіями, я не успѣвалъ дѣйствовать съ желаемымъ успѣхомъ по моей должности въ комиссаріатскомъ департаментѣ. Однажды я осторожно намекнулъ ему объ этомъ; онъ нахмурился, промолчалъ, хно вскорѣ перечислилъ меня къ себѣ. Лестенъ для меня былъ не столько переводъ, какъ его представленіе о мнѣ государю императору, 2-го апрѣля 1825 г. Вотъ нѣсколько словъ, которыя часто перечитываю съ гордостію и удовольствіемъ: "Необходимость имѣть при себѣ чиновника, который съ личною отъ меня довѣренностію соединилъ бы познаніе въ дѣлахъ, побудила меня избрать начальника отдѣленія комиссаріатскаго департамента Боровкова, извѣстнаго мнѣ отличными способностями, ревностію къ службѣ и примѣрнымъ поведеніемъ, и проч. Подлинно, довѣренность ко мнѣ и откровенность Татищева до того простирались, что онъ передавалъ мнѣ радости и непріятности, не только относящіяся до службы, но и домашнія.
У меня не стало занятій опредѣлительныхъ; но я постоянно находился при докладахъ директора канцеляріи министру, который по важнымъ дѣламъ всегда спрашивалъ моего мнѣнія; часто давалъ передѣлывать изложеніе бумагъ, особенно представленныхъ департаментами. Тогда слогъ военнаго министерства отзывался еще военно-коллежскимъ несмотря на образцы, данные Сперанскимъ, образователемъ дѣлового слога въ Россіи.
Пріятно было мое положеніе. Не имѣя постоянной должности, я не подлежалъ и отвѣтственности; критиковалъ работы другихъ, а самъ былъ внѣ критики, пользовался безусловнымъ довѣріемъ министра и часто употреблялъ его въ пользу другихъ. Отъ этого сотоварищи любили меня и уважали; директоры департаментовъ не сѣтовали, а благодарили за мои передѣлки и шлифовку ихъ представленій; а директоръ канцеляріи, добрый старикъ Бежеичъ, не ревновалъ меня, видя во мнѣ лучшаго помощника, чуждаго интриги.
Я особенно сблизился съ генералъ-провіантмейстеромъ Абакумовымъ. Еще въ Отечественную войну 1812 года бывши комиссіонеромъ при гвардейскомъ корпусѣ, онъ обратилъ на себя вниманіе дѣятельностію, расторопностію и распорядительностію. Небывалый примѣръ: въ 1818 г. шестаго класса Абакумовъ назначается управляющимъ провіантскимъ департаментомъ съ производствомъ въ пятый классъ! Зато онъ извлекъ департаментъ изъ хаоса; зато онъ утвердилъ его на прочныхъ основаніяхъ. Возведенный въ званіе сенатора и разставшись съ военнымъ министерствомъ, онъ призванъ былъ въ Турецкую войну 1828 года распоряжаться продовольствіемъ войска; достойно съ честію исполнилъ онъ эту трудную обязанность. Наша пріятельская связь не прервалась и тогда, когда служба давно уже насъ раздѣлила:* Онъ далъ мнѣ средства основать мое состояніе, ссудивъ въ 1838 году на выгодную покупку имѣнія 125 т. р. на десять лѣтъ за четыре процента. Миръ праху твоему, добрый человѣкъ, ревностный слуга Царю и радушный въ дружбѣ!
Жалѣлъ я только о томъ, что обремененный служебными занятіями, не могъ удѣлять времени для литературы, для которой почти ничего не работалъ. Такъ сошелъ я съ литературнаго поприща, не успѣвъ даже проявитъ себя достойнымъ образомъ.
VI.
правитьКончина императора Александра Благословеннаго была началомъ моего политическаго бытія. Новый монархъ назначилъ меня къ производству столь важнаго государственнаго дѣла, которое наполнитъ занимательныя страницы русской исторіи.
Конечно и прежде я былъ замѣченъ въ многочисленной толпѣ.
(У неутомимыхъ тружениковъ гражданской службы; но безъ событія, изумившаго Россію, это замѣчаніе могло б%ы ограничиться обыкновеннымъ удѣломъ служащихъ, не имѣющихъ особенныхъ связей и знатнаго родства.
Въ 1825 г. ноября 19-го, въ 10 ч. 52 мин. пополуночи великодушный государь, побѣдитель Наполеона, миротворецъ Европы, возстановитель законныхъ династій, испустилъ послѣдній вздохъ. Великая душа его воспарила въ горнія въ Таганрогѣ, куда препровождалъ онъ больную свою супругу.
Неисповѣдимы судьбы твои. Господи! Благотворное вліяніе полуденнаго климата возстановляло мало-по-малу здоровье изнеможенной императрицы Елисаветы, а здоровый государь подвергся болѣзни, продолжавшейся тринадцать дней, и кончилъ жизнь, драгоцѣнную не только для Россіи, но и для Европы,
Печальное извѣстіе о кончинѣ монарха привезено въ С.-Петербургъ 27-го ноября, поутру въ половинѣ 12-го часа. Скоро распространилось оно по столицѣ и разлило уныніе. Неопредѣленное чувство страха закралось въ сердце жителей; пролетѣла молва, что цесаревичъ Константинъ отказывается отъ престола, что великій князь Николай также не хочетъ принять бразды правленія; носились несвязные толки о конституціи и содрогались благонамѣренные.
Между тѣмъ собрался Государственный Совѣтъ, открылъ завѣщаніе покойнаго императора, назначившаго наслѣдникомъ великаго князя Николая, такъ какъ цесаревичъ Константинъ добровольно отрекся отъ престола еще въ 1823 году. Здѣсь явились смиреніе и самоотверженіе, поставившія великаго князя Николая превыше властолюбивыхъ завоевателей. Онъ рѣшительно отвергаетъ вручаемое ему обольстительное самодержавіе, упорно настаиваетъ предоставить державу старшему брату и первый присягаетъ императору Константину, а за нимъ безмолвно и всѣ присутствовавшіе.
Военный министръ Татищевъ, возвратившись изъ Совѣта, еще подъ вліяніемъ слышаннаго и видѣннаго, со слезами говорилъ мнѣ:
— Посмотрѣлъ бы ты, какъ великій князь Николай былъ дѣйствительно великъ душою и характеромъ! Звонкій голосъ его потрясалъ всѣхъ насъ, а твердая воля убѣждала, Никто изъ насъ не пикнулъ, и какъ стадо овецъ, мы за нимъ начали присягать Константину, хотя нѣкоторымъ и казалось это несправедливымъ, потому что воля покойнаго императора должна быть священною, тѣмъ болѣе, что цесаревичъ Константинъ добровольно отрекся отъ престола.
Того же 27-го ноября, вечеромъ въ 11-мъ часу, состоялось опредѣленіе Сената о всеобщей присягѣ. Въ ночь посланы указы во всѣ концы обширной имперіи, а военнымъ министромъ сообщено главнокомандующимъ арміями и командирамъ отдѣльныхъ корпусовъ; гвардія же и другія войска, расположенныя въ столицѣ и окрестностяхъ, уже присягнули.
Рапортъ военнаго министра о присягѣ по военной части написанъ мною въ его кабинетѣ прямо на-бѣло. Не знаю достовѣрно, для чего это дѣлалось съ такою глубокою тайною и такъ поспѣшно; можетъ быть министръ боялся, чтобы не послѣдовало перемѣны, а можетъ и для того, чтобы первому поздравить. Рапортъ отправленъ императору Константину въ Варшаву, въ часъ пополуночи, съ адъютантомъ министра, ротмистромъ Лейбъ-гвардіи Гусарскаго полка Сабуровымъ.
Константинъ, пребывая твердъ въ намѣреніи своемъ не принимать императорской короны, прислалъ формальное отреченіе 12-го декабря вечеромъ, а 14-го назначена была присяга императору Николаю. Въ ю же время получено изъ Таганрога донесеніе начальника главнаго штаба его величества барона Дибича (впослѣдствіи графъ и генералъ-фельдмаршалъ, на имя императора Константина объ открытіи въ войскѣ тайнаго общества, замышляющаго разрушить существующій образъ правленія. Въ этомъ донесеніи указаны и главные заговорщики, живущіе въ С.-Петербургѣ. Военный министръ Татищевъ, которому его величество 13-го декабря по утру читалъ это донесеніе, испрашивалъ соизволенія арестовать указанныхъ злоумышленниковъ.
— Нѣтъ! — сказалъ государь, — этого не дѣлай. Не хочу, чтобы присягѣ предшествовали аресты. Подумай, какое дурное впечатлѣніе сдѣлаемъ на всѣхъ.
— Но, — докладывалъ министръ, — безпокойные заговорщики могутъ произвести безпорядки.
— Пусть такъ, — прервалъ государь, — тогда и аресты никого не удивятъ; тогда не сочтутъ ихъ несправедливостію и произволомъ.
— Видя твердую волю и хладнокровную самоувѣренность государя, — сказалъ мнѣ министръ, — я не смѣлъ возражать; но сердце мое билось.
Поутру 14-го декабря, въ одиннадцатомъ часу, министръ возвратился изъ дворца по принесеніи присяги. Я занимался въ его кабинетѣ разборомъ бумагъ, приготовленныхъ къ докладу.
Лишь только вошелъ онъ, взялъ меня подъ руку, вывелъ въ комнату за кабинетомъ, таинственно отдалъ мнѣ бывшіе у него подъ мундиромъ бумаги и сказавъ: «на! почитай!» вышелъ и притворилъ плотно за собою дверь. Развернувъ торопливо, съ первыхъ строкъ я увидѣлъ, въ чемъ дѣло: въ рукахъ моихъ былъ рапортъ Дибича, о которомъ мнѣ сказывалъ министръ, и на французскомъ языкѣ донесеніе государю императору генералъ-адъютанта Чернышева (впослѣдствіи начальникъ главнаго штаба, князь). Покойный императоръ изъ Таганрога посылалъ Чернышева удостовѣриться въ дѣйствительности доставленныхъ ему свѣдѣній о злодѣйскихъ замыслахъ политическаго общества, распространяющагося особенно во 2-й арміи, и принять мѣры осторожности къ предупрежденію гибельныхъ послѣдствій. Съ жадностію принялся я за чтеніе. Не прошло получаса, входитъ министръ.
— Подай донесенія, — сказалъ онъ. — Надобно спрятать ихъ подалѣе. Въ Морской[6] показались солдаты Московскаго полка съ офицерами, кричатъ: «ура? Константинъ!» и бушуютъ. Пожалуй, увидятъ у меня часовыхъ и вздумаютъ зайти!
Однако они прошли мимо дома спокойно и направились на Петровскую площадь, къ памятнику Петра Великаго. Министръ тотчасъ отправился во дворецъ, а я поспѣшилъ домой. Воображеніе представляло мнѣ ужасныя картины мятежа, котораго настоящую причину я связывалъ съ замыслами тайнаго общества, открытаго въ полуденной Россіи.
Происшествія 14-го декабря, омрачившія чернымъ пятномъ русскую исторію, подробно описаны во всѣхъ вѣдомостяхъ того времени. Не стану повторять. Я намѣренъ изобразить только то, что самъ дѣлалъ, видѣлъ и слышалъ.
Я порывался взглянуть на мѣсто дѣйствія, но жена со слезами удержала меня; мнѣ совѣстно было оставить семейство въ такое смутное время. Просидѣвъ цѣлый день дома[7], въ страшныхъ ожиданіяхъ и предчувствіяхъ, я не видалъ, однако, на улицѣ никакого необыкновеннаго движенія: все было тихо. Наступилъ вечеръ, а затѣмъ ночь — все безмолвно. Около второго часа я легъ въ постель и, утомленный душевными волненіями, начиналъ засыпать, какъ громкій звонъ колокольчика у моихъ дверей разбудилъ меня. Вошедшій въ спальню мой человѣкъ сказалъ: «Фельдъегерь сейчасъ съ нимъ же зоветъ къ министру». Хотя и прежде призывы къ министру бывали весьма часты, однако поздній часъ и событія того дня заставили меня невольно содрогнуться. Одѣвшись на-скоро. я вышелъ къ фельдъегерю и спросилъ:
— Что новаго?
— Слава Богу. — отвѣчалъ онъ, — все кончили! Разогнали бунтовщиковъ. забрали зачинщиковъ: министръ сейчасъ пріѣхалъ изъ дворца и послалъ за вами.
Министръ былъ въ кабинетѣ одинъ; задумчиво сидѣлъ онъ, примѣтно изнеможенный. Передъ нимъ лежали бумаги, на которыя онъ пристально смотрѣлъ, но не читалъ.
— Возьми эти бумаги, — сказалъ онъ мнѣ, — напиши на мое имя указъ объ открытіи комитета. Вотъ и записочка государя о назначеніи членовъ и правителя дѣлъ. Завтра въ 12 часовъ привези проектъ. Прощай.
Возвратясь домой, я начиналъ-было читать привезенныя бумаги — не читается: начиналъ-было писать указъ — не пишется. Утро ночи мудренѣе, подумалъ я и бросился въ постель, проспавъ до 8 мы часовъ.
Въ назначенный часъ я представилъ министру проектъ высочайшаго указа, набросанный, такъ сказать, сплеча. Вотъ онъ:
"Указъ военному министру генералъ-отъ-инфантеріи Татищеву 1-му.
"Начальникъ главнаго штаба нашего, баронъ Дибичъ донесъ намъ отъ 4-го декабря сего года о зловредномъ обществѣ, возникшемъ въ войскѣ къ нарушенію благосостоянія и спокойствія государства, высочайшимъ Промысломъ попеченію нашему ввѣреннаго.
"Пагубныя слѣдствія злоумышленія ознаменовались частію въ 14-й день сего декабря; но съ помощію Всевышняго тогда же уничтожены и нѣкоторые изъ сообщниковъ взяты подъ стражу.
"Чтобы искоренить возникшее зло при самомъ началѣ, признали мы за благо учредить комитетъ подъ вашимъ предсѣдательствомъ, назначивъ членами: его императорское высочество генералъ-фельдцейхмейстера, генералъ-адъютантовъ: Голенищева-Кутузова, Бенкендорфа и генералъ-маіора Орлова.
"Комитету сему повелѣваемъ: 1) открыть немедленно засѣданія и принять дѣятельнѣйшія мѣры къ изысканію соучастниковъ сего гибельнаго общества, внимательно, со всею осторожностію разсмотрѣть и опредѣлить предметъ намѣреній и дѣйствій каждаго изъ нихъ ко вреду государственнаго благосостоянія; ибо, руководствуясь примѣромъ августѣйшихъ предковъ нашихъ, для сердца нашего пріятнѣе десять виновныхъ освободить, нежели одного невиннаго подвергнуть наказанію;
"2) производство сего дѣла и съ кѣмъ нужно будетъ переписку весть по секрету отъ вашего имени;
"3) по приведеніи всего въ надлежащую ясность, постановить свое заключеніе и представить намъ какъ о поступленіи съ виновными, такъ и о средствахъ истребить возникшее злоупотребленіе;
"4) правителемъ дѣлъ сего комитета повелѣваемъ быть состоящему при васъ по особымъ порученіямъ военному совѣтнику Боровкову, а помощникомъ флигель-адъютанту полковнику Адлербергу и находящемуся при васъ 9-го класса Карасевскому.
«Возлагая на комитетъ столь важное порученіе, мы ожидаемъ, что онъ употребитъ всѣ усилія точнымъ исполненіемъ воли нашей дѣйствовать ко благу и спокойствію государства».
Министръ, одобривъ совершенно этотъ проектъ, приказалъ, несмотря на мой некрасивый почеркъ, переписать мнѣ самому, ибо соблюдалась строжайшая тайна, опасались разглашенія, которымъ могли бы воспользоваться злоумышленники. Декабря 16-го по-утру министръ поднесъ этотъ указъ къ высочайшему подписанію. Государь императоръ, дочитавъ 1-й пунктъ, обнялъ министра и сказалъ:
— Ты проткнулъ въ мою душу; полагаю, что многіе впутались не по убѣжденію въ пользѣ переворота, а по легкомыслію, такъ и надобно отдѣлить тѣхъ и другихъ.
Его величество соизволилъ только въ этомъ указѣ прибавить собственноручно карандашемъ, въ число членовъ комитета, дѣйствительнаго тайнаго совѣтника князя А. Н. Голицына и вычеркнувъ Орлова, поставилъ Левашева. Алексѣй Орловъ (впослѣдствіи графъ, шефъ жандармовъ) исключенъ потому, что родной братъ его Михаилъ Орловъ участвовалъ въ злоумышленномъ обществѣ.
Я снова переписалъ указъ, и 17-го декабря до-утру онъ удостоенъ высочайшаго подписанія. Впослѣдствіи, когда уже комитетомъ приведены были въ извѣстность составъ и цѣль злоумышленныхъ обществъ, назначены еще членами комитета дежурный генералъ главнаго штаба Потаповъ, а потомъ возвратившійся изъ Таганрога генералъ-адъютантъ Чернышевъ.
Въ тотъ же день 17-го декабря вечеромъ комитетъ открылъ засѣданіе во дворцѣ, въ комнатѣ подлѣ залы казачьяго пикета. Три засѣданія разсматривали первоначальные допросы, отобранные отъ мятежниковъ, взятыхъ 14-го декабря. Вопросы и отвѣты эти, какъ отобранные наскоро, были весьма поверхностны. Сообразивъ ихъ съ донесеніями Дибича и Чернышева о существованіи тайнаго политическаго общества, я составилъ вопросы съ большею опредѣлительностью, первоначально для главныхъ дѣятелей въ С.-Петербургѣ, заключенныхъ въ крѣпость въ самый день мятежа.
Чтобы не возить преступниковъ по городу, комитетъ собирался для допросовъ по вечерамъ въ Петропавловской крѣпости, въ комнатахъ, занимаемыхъ комендантомъ. Въ первое тамъ засѣданіи, 21-го декабря, были спрошены: князь Трубецкой, Рылѣевъ и Якубовичъ. Отвѣты Трубецкаго были уклончивы, Рылѣева отрывистыми Якубовича многословны, но не объясняли дѣла. Онъ старался увлечь болѣе краснорѣчіемъ, нежели откровенностью. Такъ, стоя посреди залы въ драгунскомъ мундирѣ, съ черною повязкою на лбу, прикрывавшую рану, нанесенную ему горцемъ на Кавказѣ, онъ импровизировалъ довольно длинную рѣчь и въ заключеніе сказалъ.
— Цѣль наша была благо отечества; намъ не удалось — мы пали; но для устраненія грядущихъ смѣльчаковъ нужна жертва. Я молодъ, виденъ собою, извѣстенъ въ арміи храбростью; такъ пусть меня растрѣляютъ на площади, подлѣ памятника Петра Великаго.
Чтобы показать духъ и направленіе замѣчательныхъ злоумышленниковъ, стремившихся къ произведенію переворота въ правленіи, я набросаю характеристику нѣкоторыхъ, основанную на ихъ показаніяхъ и по соображеніи моемъ съ устными ихъ объясненіями при допросахъ[8].
Полковникъ князь Трубецкой? Надменный, тщеславный, малодушный, желавшій дѣйствовать, но по робости и нерѣшительности ужасавшійся собственныхъ предначертаній — вотъ Трубецкой. Въ шумныхъ собраніяхъ, предъ начатіемъ мятежа въ С.-Петербургѣ, онъ большею частію молчалъ и удалялся, однако единогласно избранъ диктаторомъ, повидимому для того, чтобы во главѣ возстанія блисталъ княжескій титулъ знаменитаго рода. Тщетно ожидали его соумышленники, собравшіеся на Петровскую площадь: отважный диктаторъ блѣдный, растерянный просидѣлъ въ главномъ штабѣ его величества, не рѣшившись высунуть носу. Онъ самъ призналъ себя виновникомъ возстанія и несчастной участи тѣхъ, кого вовлекъ въ преступленіе своими поощреніями, прибавляя хвастливо, что если бы разъ вошелъ въ толпу мятежниковъ, то могъ бы сдѣлаться истиннымъ исчадіемъ ада…….
Судя по его характеру — сомнительно!
Полковникъ Пестель. Пестель, глава южнаго общества, шумный, хитрый, просвѣщенный, жестокій, настойчивый, предпріимчивый. Онъ безпрестанно и ревностно дѣйствовалъ въ видахъ общества; онъ управлялъ самовластно не только южною думою, но имѣлъ рѣшительное вліяніе и на сѣверную. Онъ безусловно господствовалъ надъ своими членами, обворожилъ ихъ обширными, разносторонними познаніями и увлекалъ силою слова къ преступнымъ его намѣреніямъ. Равнодушно но пальцамъ считалъ онъ число жертвъ, обрекаемыхъ имъ на умерщвленіе. Для произведенія этого злодѣйства предполагалъ найти людей внѣ общества, которое послѣ удачи, пріобрѣтя верховную власть, казнило бы ихъ, какъ неистовыхъ злодѣевъ, и тѣмъ очистило бы себя въ глазахъ свѣта. Замысловатѣе не придумалъ бы и самъ Макіавель! Если бы онъ успѣлъ достигнуть своей цѣли, то по всей вѣроятности не усумнился бы пожертвовать соумышленниками, которые могли бы затемнять его. Пестель сочинилъ Русскую Правду въ республиканскомъ духѣ.
Поручикъ Рылѣевъ. Рылѣевъ въ душѣ революціонеръ, сильный характеромъ, безкорыстный, честолюбивый, ловкій, ревностный, рѣзкій на словахъ и на письмѣ, какъ доказываютъ его сочиненія. Онъ стремился къ избранной имъ цѣли со всѣмъ увлеченіемъ: принималъ многихъ членовъ, возбуждалъ къ дѣятельности, писалъ возмутительные пѣсни и вольнодумныя стихотворенія, взялся составить катехизисъ вольнаго человѣка….? Рылѣевъ былъ пружиною возмущенія; онъ воспламенялъ всѣхъ своимъ воображеніемъ и подкрѣплялъ настойчивостью, давалъ приказанія и наставленія, какъ не допускать солдатъ до присяги и какъ поступать на площади. Рылѣевъ дѣйствовалъ не изъ личныхъ видовъ, а по внутреннему убѣжденію въ ожидаемой пользѣ для отечества, предполагая, что съ перемѣною образа правленія прекратятся безпорядки и злоупотребленія, возмущавшія его душу.
Подполковникъ Сергѣй Муравьевъ-Апостолъ. Храбрый, рѣшительный, нетерпѣливый, готовый на все для исполненія даннаго обѣщанія? Онъ безпрестанно возбуждалъ къ начатію возстанія, къ покушенію на императора при Бобруйскѣ въ 1823 году, въ Бѣдой Церкви въ 1824 г. и въ Таганрогѣ въ 1825 г. Онъ поднялъ на мятежъ Черниговскій полкъ въ Васильковѣ. Когда близъ деревни Королевки онъ съ поборниками своими былъ окруженъ отрядомъ гусаръ и артиллеріею, то защищался упорно, ставъ впереди предводимыхъ имъ бунтовщиковъ прямо противъ пушекъ. Повергнутый на землю картечнымъ ударомъ, онъ хладнокровно приказалъ опять посадить себя на лошадь и скомандовалъ: впередъ братцы, на артиллерію!
Подпоручикъ Бестужевъ-Рюминъ. Восторженный, отчаянный, дѣятельный, вкрадчивый, способный увлекать и словомъ и энергіею…. Онъ торжественно проповѣдывалъ свободомысліе, читалъ наизусть вольнодумныя сочиненія, раздавалъ съ нихъ копіи, составлялъ прокламаціи, говорилъ рѣчи, возбуждая къ преобразованію правленія. Онъ отыскалъ общества соединенныхъ славянъ и польское, и открылъ съ ними сношеніе, направляя къ своей цѣли. Бестужевъ-Рюминъ, крѣпкій духомъ, отклонилъ отъ самоубійства Сергѣя и Матвея Муравьевыхъ-Апостоловъ, хотѣвшихъ застрѣлиться, чтобы предупредить взятіе ихъ подъ стражу.
Бестужевъ достигъ цѣли: возстаніе вспыхнуло, онъ взятъ подъ арестъ на полѣ сраженія.
Капитанъ Никита Муравьевъ. Характера кроткаго, скромнаго, нерѣшительнаго. Напитанный идеями нѣмецкой школы, Муравьевъ только мечталъ, разсуждалъ, но дѣйствовалъ слабо. Будучи въ числѣ основателей общества, временно предсѣдателемъ южнаго, потомъ первымъ членомъ думы сѣвернаго, онъ зналъ сокровенную цѣль, и самъ всегда страшился ужаснѣйшаго исполненія. При переворотѣ онъ думалъ быть законодателемъ, усердно подготовлялъ конституцію, а при совѣщаніяхъ не дерзалъ оспаривать ожесточенныхъ, буйныхъ республиканцевъ. Въ обращеніи съ ними, особенно съ Пестелемъ, онъ былъ холоденъ.
Поручикъ князь Оболенскій. Дѣловитый, основательный умъ, твердый, рѣшительный характеръ, неутомимая дѣятельность къ достиженію предположенной цѣли — вотъ свойства Оболенскаго. Онъ былъ въ числѣ учредителей сѣвернаго общества и ревностнымъ членомъ думы. Сочиненія его въ духѣ общества, объ обязанностяхъ гражданина, служили оселкомъ для испытанія къ принятію въ члены, смотря по впечатлѣнію, какое производило оно на слушателя. Оболенскій, былъ самымъ усерднымъ сподвижникомъ предпріятія и главнымъ, послѣ Рылѣева, виновникомъ мятежа въ С.-Петербургѣ. За неприбытіемъ Трубецкаго на мѣсто возстанія, собравшіеся злоумышленники единогласно поставили его своимъ начальникомъ. Такъ, свершить государственный переворотъ доставалось въ удѣлъ поручику. Когда военный генералъ-губернаторъ графъ Милорадовичъ приблизился къ возмутившимся и началъ ихъ увѣщевать, Оболенскій, опасаясь вліянія знаменитаго, храбраго полководца, ранилъ его штыкомъ въ правый бокъ; онъ также ударилъ саблею полковника Стюрлера[9]. Такія злодѣянія не были однако плодомъ отчаяннаго неистовства; рукою его водилъ холодный разсчетъ устранить препятствія въ успѣхѣ предпріятія.
Поручикъ Коховскій. Неистовый, отчаянный и дерзкій. Въ собраніи общества, за два дня до мятежа, онъ съ запальчивостью кричалъ: ну, что-жъ господа! еще нашелся человѣкъ, готовый пожертвовать собою! мы готовы для цѣли общества убить кого угодно. Въ нетерпѣніи своемъ Коховскій наканунѣ возстанія говорилъ: съ этими филантропами ничего не сдѣлаешь; тутъ просто надобно рѣзать, да и только. Неистовство Коховскаго проявлялось изъ самомъ дѣйствіи: во время мятежа онъ прогналъ митрополита Серафима, подошедшаго съ крестомъ въ рукахъ увѣщевать заблудившихся; онъ пистолетными выстрѣлами убилъ графа Милорадовича, полковника Стюрлера и ранилъ свитскаго офицера[10]…
Полковникъ Артамонъ Муравьевъ. Вотъ другой неистовый только на словахъ, а не на дѣлѣ. Суетное тщеславіе и желаніе казаться рѣшительнымъ вовлекли его въ общество… съ бѣшеною запальчивостью настаивалъ о неотложномъ ускореніи возмущенія, но, когда оно проявилось въ Васильковѣ, къ нему пріѣхалъ Андреевичъ 2-й съ приглашеніемъ присоединиться, Муравьевъ отвѣчалъ: «уѣзжайте отъ меня ради Бога! Я своего полка (Ахтырскаго гусарскаго) не поведу; дѣйствуйте тамъ, какъ хотите, меня же оставьте и не губите; у меня семейство!»
Подполковникъ Поджіо. Воспріимчивый, пламенный поборникъ республиканскаго правленія, неукротимый въ словахъ и сужденіяхъ. Онъ твердилъ своимъ соумышленникамъ, и увѣрялъ, что для блага общаго готовъ всегда на собственную гибель… Когда въ домѣ его взяли Лихарева, Поджіо сказалъ своему брату: «другъ мой! теперь я исполню роковое обѣщаніе; спасу васъ отъ гоненій; простись со мною, я тутъ же мертвъ паду — я присоединюсь къ Муравьеву!» Но порывъ его встрѣтилъ преграду — онъ взятъ подъ стражу генераломъ Набелемъ.
Капитанъ Якубовичъ? Краснорѣчивый болтунъ, исполненный болѣе хвастовства, нежели храбрости? Онъ членомъ общества не былъ; но цѣль зналъ вполнѣ и предъ мятежемъ участвовалъ въ собраніяхъ, говорилъ всегда съ жаромъ въ духѣ злоумышленниковъ и воспламенялъ колеблющихся. Когда Рылѣевъ приглашалъ Якубовича вступить въ общество, онъ отвѣчалъ: «я не люблю никакихъ тайныхъ обществъ; по мнѣнію моему, одинъ рѣшительный человѣкъ лучше всѣхъ карбонаровъ и масоновъ. Я знаю съ кѣмъ говорю, и потому не буду опасаться. Я жестоко оскорбленъ! Вотъ приказъ по гвардіи о переводѣ меня въ армію! Восемь лѣтъ ношу его при себѣ на груди, восемь лѣтъ жажду мщенія!» Потомъ сорвавъ со лба своего перевязку такъ, что показалась кровь, продолжалъ: «рану можно было залечить и на Кавказѣ, но я не захотѣлъ и рѣшилъ, хотя съ гнилымъ черепомъ, добраться до оскорбителя. Наконецъ, я здѣсь и увѣренъ, что ему не ускользнуть отъ меня; тогда пользуйтесь случаемъ, дѣлайте, что хотите, дурачьтесь досыта!»…. Поведеніе Якубовича 14-го декабря было двусмысленно: онъ былъ нѣсколько времени на площади съ мятежниками, потомъ на бульварѣ, гдѣ находился государь императоръ, потомъ возвратился къ нимъ парламентеромъ отъ имени его величества.
Штабсъ-капитанъ Александръ Бестужевъ. Умственныя способности Бестужева извѣстны любителямъ русскаго чтенія; онъ занялъ почетное мѣсто въ отечественной литературѣ какъ подъ родовымъ, такъ и принятымъ впослѣдствіи прозваніемъ Марлинскаго. Характеръ его пылкій, нравственность чистая, сердце доброе, воображеніе быстрое. «Языкъ, воображеніе, а не сердце, говорилъ онъ, вовлекли меня въ общество», и — говорилъ правду; онъ не хотѣлъ только присовокупить и дружбу съ Рылѣевымъ. Сначала Бестужевъ такъ былъ холоденъ, что Рылѣевъ и Оболенскій часто упрекали его и насмѣшливо повторяли: «ты отдашь все общество за густые эполеты и флигель-адъютантскій аксельбантъ». Послѣ кончины императора Александра, когда разнесся слухъ, что царевичъ Константинъ отказывается отъ престола, и что Польша съ Литвою и Подоліею отойдутъ отъ Россіи, неумѣстный патріотизмъ возмутилъ разсудокъ Бестужева; онъ сталъ на совѣщаніяхъ повторять за другими, чтобы противиться присягѣ, увлечь своимъ примѣромъ полки. Бестужевъ любилъ пускать остроты; такъ, перешагнувъ однажды порогъ Рылѣева кабинета, онъ сказалъ: «я переступаю Рубиконъ, т. е. руби кого ни подало», но въ душѣ совершенно неспособенъ былъ къ злодѣйству. На другой день послѣ мятежа онъ самъ явился во дворецъ для принесенія повинной, изъявляя чистосердечное раскаяніе. Всемилостивѣйшій государь обѣщалъ возможную пощаду, если откроетъ всю правду. Бестужевъ далъ слово и сдержалъ: еще до вопросовъ его въ комитетѣ, онъ прислалъ въ комитетъ исповѣдь своихъ дѣйствій, изложилъ цѣль и планы дѣйствій общества, не называя однако своихъ соумышленниковъ. Царь также сдержалъ обѣщаніе: Бестужевъ, осужденный вѣчно на каторгу, разжалованъ былъ въ солдаты.
Лейтенантъ Завалишинъ? Мечтатель до сумасбродства, мистикъ, коварный, гордый, безпокойный. Онъ показывалъ, что еще въ дѣтствѣ представлялись ему видѣнія и откровенія, побуждавшія стремиться къ возстановленію истины и предвѣщавшія несчастный его конецъ. Въ бытность его въ 1822 г. въ Англіи, онъ замышлялъ сдѣлать контръ-революцію въ Испаніи. По прибытіи въ Калифорнію, прельщенный богатствомъ страны, желалъ присоединить ее къ Россіи, разсѣивалъ тамъ мысли отложиться отъ Мексики и намѣревался съ этою цѣлью основать тамъ орденъ, въ который вовлечь нѣсколько значительныхъ лицъ тамошняго правленія. По возвращеніи въ Россію Завалишинъ увѣрялъ своихъ слушателей, что существуетъ Вселенскій орденъ возстановленія, имѣющій цѣлью связь общую между народами, введеніе представительныхъ или республиканскихъ правленій съ возстановленіемъ правъ каждаго гражданина, сколь можно, уравнительнѣе и ближе къ естественнымъ, что вѣтви этого ордена распространяются во всѣхъ государствахъ. Онъ увѣрялъ, что состоитъ въ числѣ командоровъ, показывалъ символы — мечъ и кинжалъ. Онъ воспламенилъ молодыхъ флотскихъ офицеровъ и толкнулъ ихъ въ погибель. Увлеченный самонадѣянностью, пишетъ онъ въ своихъ показаніяхъ, продолжалъ ходить въ грязи, думая, что не замарается; самолюбіе его находило пищу, онъ не устоялъ противъ ложной славы и поскользнулся, возмечтавъ о себѣ высоко, считая себя необходимымъ даже самому небу; такъ онъ изъ ангела невинности сдѣлался преступникомъ съ злодѣйскими намѣреніями.
Поручикъ Борисовъ 2-й. Основатель общества соединенныхъ славянъ, Борисовъ 2-й, воображенія пылкаго, характера твердаго, готовый рѣшиться на все для исполненія предположенной цѣли. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ онъ бредилъ объ измѣненіи правленія въ отечествѣ у и еще бывши юнкеромъ, онъ составилъ въ 1818 году тайное общество, имѣвшее цѣлью усовершенствованіе въ наукахъ и художествахъ, потомъ присоединилъ улучшеніе нравственности и очищеніе религіи отъ предразсудковъ. Мало-по-малу развивая между сочленами задушевныя свои республиканскія идеи, онъ преобразовалъ общество, принявъ въ основаніе начала философа Платона,'написалъ уставъ, клятвенное обѣщаніе, большую часть правилъ и установилъ разныя девизы. Расширяя свои дѣйствія, онъ учредилъ въ 1823 г. общество соединенныхъ славянъ съ обширною цѣлію соединить всѣ славянскія поколѣнія федеральнымъ союзомъ, въ центрѣ котораго построить городъ, гдѣ помѣщались бы всѣ депутаты и главное управленіе. Въ 1825 г. Борисовъ, видя, что общество его малочисленно и незначительно, охотно присоединилъ его къ южному обществу для совокупнаго дѣйствія къ достиженію цѣли.
Подполковникъ Батенковъ. Гордый, высокомѣрный, скрытный, съ яснымъ и дѣльнымъ умомъ, обработаннымъ положительными науками. Онъ пользовался благосклонностью графа Сперанскаго, который обратилъ на него вниманіе, бывъ въ Сибири генералъ-губернаторомъ, и поставилъ его правителемъ дѣлъ Сибирскаго комитета, упрежденнаго въ С.-Петербургѣ. Гордость увлекла Батенкова въ преступное общество, онъ жаждалъ сдѣлаться лицомъ историческимъ, мечталъ при переворотѣ играть важную роль и даже управлять государствомъ, но видовъ своихъ никому не проявлялъ, запрятавъ ихъ въ тайникѣ своей головы. Искусно подстрекалъ онъ къ возстанію; по полученіи извѣстія о кончинѣ императора, онъ провозглашалъ, что постыдно этотъ день пропустить… Въ предварительныхъ толкахъ о мятежѣ онъ продолжалъ воспламенять ревностныхъ крамольниковъ, давалъ имъ дѣльные совѣты и планы въ ихъ духѣ, но дѣломъ нисколько не участвовалъ, ни въ полкахъ, ни на площади не являлся, напротивъ, во время самаго мятежа присягнулъ императору Николаю.
Подпоручикъ баронъ Штейнгель. Просвѣщенный, умный, дѣльный, кроткій и честный. Несчастныя обстоятельства и стѣсненное положеніе втолкнули его въ общество: бывши отличнымъ директоромъ канцеляріи московскаго военнаго генералъ-губернатора, онъ подвергся навѣтамъ государю въ противузаконномъ стяжаніи, былъ лишенъ службы и погруженъ съ семействомъ въ крайнюю нужду, вопреки предположенія о его богатствѣ. При переворотѣ Штейнгель думалъ снова стать на ноги, ибо чувствовалъ, что во всякомъ образѣ правленія онъ съ достоинствомъ могъ бы исполнять почетную должность. Въ мятежѣ онъ не участвовалъ, да и не желалъ, чтобы начали; но когда созуышденники отправились на площадь, онъ пошелъ въ свою комнату писать порученные ему манифестъ къ народу и приказъ къ войскамъ.
Комитетъ, дѣйствуя въ духѣ кротости и снисхожденія августѣйшаго монарха, благосклонно спрашивалъ призванныхъ къ допросамъ, позволялъ имъ говорить свободно, выслушивалъ терпѣливо. Заготовленные вопросы, послѣ личныхъ объясненій, отдавали имъ въ казематы, чтобы они могли обдумать свои отвѣты. Главное упорство большой части допрашиваемыхъ состояло въ открытіи соумышленниковъ; но когда имъ показали бывшіе въ комитетѣ списки членовъ ихъ обществъ, когда сказали имъ, что они почти всѣ уже забраны. Тогда они стали чистосердечнѣе. Однако комитетъ съ чрезвычайною осторожностью руководствовался ихъ указаніями; онъ не прежде призывалъ къ допросу, какъ удостовѣрившись въ соучастіи сличеніями разныхъ показаній и свѣдѣній. Великій князь Михаилъ Павловичъ часто говорилъ:
— Тяжела обязанность вырвать изъ семейства и виновнаго; но запереть въ крѣпость невиннаго — это убійство.
Добрый предсѣдатель комитета, не взирая на полную ко мнѣ довѣренность и убѣжденіе въ моей осмотрительности, съ большимъ упорствомъ подписывалъ требованія о присылкѣ членовъ злоумышленныхъ обществъ.
— Смотри, братъ! — говаривалъ онъ мнѣ, — на твоей душѣ грѣхъ, если подхватимъ напрасно.
Допросы отбирались изустно въ полномъ присутствіи комитета, собиравшагося каждый вечеръ; только въ Рождество Христово и Новый годъ не было засѣданія. О всѣхъ допросахъ и отвѣтахъ, тотчасъ послѣ присутствія, составлялъ я ежедневно краткія меморіи для государя императора; онѣ подносились его величеству на слѣдующій день поутру, какъ только онъ изволитъ проснуться. Конечно, эти меморіи, написанныя на-скоро поздно ночью, послѣ тяжкаго утомительнаго дня, безъ сомнѣнія необработанны, но онѣ должны быть чрезвычайно вѣрны, какъ отраженіе живыхъ, свѣжихъ впечатлѣній.
Къ концу января 1826 года взяты и допрошены были не только главные дѣятели заговора, но почти всѣ соучастники, такъ что развѣ очень немногіе и то совершенно незначительные остались еще неизвѣстными.
Въ половинѣ февраля я представилъ комитету очеркъ о составѣ и цѣли тайныхъ политическихъ обществъ, извлеченный изъ показаній главнѣйшихъ членовъ и добровольныхъ открытій нѣкоторыхъ отклонившихся отъ общества.
Изъ свѣдѣній этихъ было уже извѣстно, что по окончаніи Отечественной войны 1812 года и возвращеніи россійскихъ войскъ изъ-за границы, молодые офицеры, напитавшись либеральными идеями, составили въ 1815 и 1816 гг. политическія общества въ тѣсныхъ кругахъ родственниковъ и близкихъ пріятелей, не объявивъ опредѣленной цѣли и никакихъ правилъ; но учредители, полковники[11] Александръ Муравьевъ, Пестель, кн. Трубецкой и капитанъ Никита Муравьевъ, опредѣлили цѣлью ввесть въ Россіи представительное монархическое правленіе. Чтобы расширить кругъ своихъ дѣйствій и привлечь болѣе соучастниковъ, учредители совокупили всѣ свои мелкія отрасли, въ концѣ 1817 г. мы въ началѣ 1818 г., въ одно общество подъ названіемъ «Союза Благоденствія» или «Зеленой Книги», въ которой заключались уставъ общества, извлеченный изъ тугендъ-бунда съ нѣкоторыми перемѣнами. Прикрываясь благовиднымъ предлогомъ благотворенія неимущимъ вдовамъ и сиротамъ заслуженныхъ воиновъ, а также искорененіемъ злоупотребленій въ отправленіи правосудія, изобличая оныя передъ правительствомъ, общество въ число членовъ своихъ вовлекло даже поборниковъ неколебимости престола, отличныхъ поведеніемъ и талантами. Весьма немногимъ соумышленникамъ была извѣстна сокровенная цѣль — приготовленіе всѣхъ сословій государства къ преобразованію коренныхъ началъ правительства, распространяя исподволь просвѣщеніе въ духѣ общества. Отсюда вытекло учрежденіе школъ по методѣ Ланкастера; отсюда проявленіе либеральныхъ идей въ прозѣ и стихахъ. Чтобы дѣйствовать и на безграмотныхъ, придумывали средства собирать толпы народа, въ которыхъ, злоумышленники могли бы разсѣвать свое ученіе. Такъ родились въ то время нелѣпыя сказки о таинственной женщинѣ, ходившей по Васильевскому острову, о попѣ съ козлиною головою, привезенномъ въ Казанскій соборъ, и необыкновенномъ колоколѣ, ожидаемомъ изъ Валдая.
Въ 1818 году, когда многіе члены общества находились въ Москвѣ въ отрядѣ гвардейскаго корпуса, князь Трубецкой написалъ туда, что государь императоръ намѣревается Польскія губерніи, принадлежащія Россіи, присоединить къ Царству Польскому. Неумѣстный патріотизмъ воспламенилъ злоумышленниковъ такъ, что для предупрежденія совершиться этому предположенію, опредѣлено было посягнуть на жизнь императора. Ужасное злодѣйство это оставлено было безъ дѣйствія, ибо они видѣли себя недовольно сильными для произведенія всеобщаго переворота.
Такимъ образомъ шли дѣла общества медленно, неопредѣлительно. Дерзкіе умы, соскучивъ притворствомъ, собрали въ С.-Петербургѣ въ началѣ 1820 г., коренную думу, состоявшую изъ членовъ, бывшихъ при учрежденіи «Союза Благоденствія». Тамъ присутствовали, подъ предсѣдательствомъ графа Ѳедора Толстаго и блюстителя князя Долгорукова, Ѳедоръ Глинка[12], Николай Тургеневъ, Лунинъ, Иванъ Шиповъ, Сергій, Матвѣй, Никита Муравьевы и Пестель. По предложенію сего послѣдняго принято было стремиться къ республиканскому правленію; Тургеневъ кричалъ un président sans phrases; одинъ только Глинка доказывалъ, что въ Россіи не можетъ существовать никакое правленіе, кромѣ монархическаго.
Разномыслія, возникшія между членами, побудили ихъ назначить въ 1821 г. въ Москвѣ съѣздъ. Тамъ, въ собраніи подъ предсѣдательствомъ Тургенева многіе члены, услышавъ обнаружившіеся сокровенные замыслы разрушить существующій образъ правленія въ отечествѣ, ему свойственный и вѣками утвержденный, отказались рѣшительно отъ общества, которое и положено уничтожить.
Изъ самаго разрушенія возродилось новое политическое общество, облекшееся завѣсою большей таинственности и начавшее сильнѣе дѣйствовать, принявъ болѣе осторожности въ выборѣ членовъ и въ своихъ сношеніяхъ.
Это возродившееся общество раздѣлилось на двѣ отрасли: на южную, водъ предсѣдательствомъ Пестеля, распространившуюся въ арміяхъ, главнѣйше во второй и частію въ первой; и сѣверную, основанную въ С.-Петербургѣ подъ предсѣдательствомъ Никиты Муравьева. Сверхъ того было общество соединенныхъ славянъ, дѣйствовавшее сначала отдѣлѣно, а потомъ въ соединеніи съ южнымъ, и малороссійское — совсѣмъ не дѣйствовавшее.
"Южная отрасль, воспламеняясь началами демократическими, намѣревалась ввесть республику, сѣверная — стремилась къ правленію монархическому представительному. Соединенные славяне хотѣли образовать въ республиканскомъ духѣ славянскій союзъ изъ восьми колѣнъ: Россіи, Польши, Богеміи, Моравіи, Далмаціи, Кроаціи, Венгріи съ Трансильваніею, Сербіи съ Молдавіею и Валахіей, не нарушая, впрочемъ, независимости каждаго колѣна. Общество это, основанное подпоручикомъ артиллеріи Борисовымъ въ 1823 году, было незначительно и по званію, и по числу членовъ (только 23). Малороссійское общество намѣревались образовать изъ масонскихъ ложъ въ Полтавѣ бывшій правитель канцеляріи военнаго губернатора Новиковъ, и въ Черниговской губерніи маршалъ Лукашевичъ, и предположили цѣлію независимость Малороссіи, но остались при попыткахъ, и общество не осуществилось.
Южная отрасль вошла въ 1824 году въ сношеніе съ польскимъ обществомъ, которое имѣло два департамента: одинъ — въ Варшавѣ, а другой — въ Дрезденѣ. Сверхъ того, оно состояло въ связяхъ съ обществами въ Венгріи, Испаніи, Англіи и Франціи, стремившимися къ преобразованію правительствъ во всей Европѣ. Цѣль польскаго общества была соединить въ одно цѣлое отдѣльныя польскія провинціи какъ россійскія, такъ австрійскія и прусскія. Сношенія южной отрасли съ польскимъ обществомъ перемѣнили образъ мыслей тѣхъ, кои прежде сильно возставали противъ отдѣленія польскихъ провинцій отъ Россіи; они дружелюбно обязывались помогать другъ другу и начать дѣйствія въ Россіи и Польшѣ въ одно время.
Послѣ многихъ совѣщаній злоумышленники рѣшились приступить къ дѣлу непремѣнно въ 1826 г., надѣясь возмутивъ войско вооруженною силою идти къ Москвѣ и не только произвесть революцію со всѣми ужасами, съ нею неразлучными, но разодрать отечество, отторгнувъ отъ него польскія области.
Между тѣмъ какъ цесаревичъ Константинъ прислалъ подтвердительное отреченіе отъ престола; между тѣмъ какъ готовилась присяга на вѣрноподданичество императору Николаю, злоумышленники вздумали употребить этотъ случай для возбужденія нѣкоторыхъ офицеровъ и солдатъ къ мятежу, подъ предлогомъ остаться вѣрными присягѣ, данной Константину, внушая всѣмъ, что онъ задержанъ и что отреченіе его — ложный вымыселъ. Такимъ средствомъ злоумышленники возмнили основать придуманный ими образъ правленія, приготовили проектъ манифеста къ народу, мечтали собрать на всеобщій соборъ депутатовъ отъ всѣхъ сословій государства.
Твердостію и рѣшительностію государя уничтоженъ мятежъ 14-го декабря въ С.-Петербургѣ, а неколебимою вѣрностію войскъ — въ Васильковѣ, Кіевской губерніи, гдѣ шесть ротъ Черниговскаго полка возбуждены къ возмущенію подъ тѣмъ же предлогомъ вѣрноподданности Константину. И такъ, туча бѣдствій, висѣвшая надъ Россіею, разсѣяна при самомъ началѣ.
Мятежъ 14-го декабря былъ только необдуманное, стремительное дѣйствіе сѣвернаго общества, хотѣвшаго воспользоваться, по мнѣнію его, удобнѣйшимъ случаемъ. Лица, принимавшія участіе въ этомъ происшествіи, раздѣляются на два разряда: одни какъ члены тайнаго общества, уготовлявшіе сокровенно гибельную революцію, а другія, какъ мгновенно увлеченныя мнимымъ предлогомъ неправильной присяги.
Тайныя общества почитали непремѣнною обязанностію имѣть соумышленниковъ во всѣхъ сословіяхъ, во всѣхъ родахъ службы и даже; между духовенствомъ; но духъ преобразованія нашелъ отголосокъ только между военными служащими или отставными, а изъ числа гражданскихъ извѣстны три или четыре человѣка; изъ прочихъ же сословій нѣтъ никого.
Изъ этого очерка мнѣ приказано было составить донесеніе комитета государю императору. Его величество высочайше повелѣть соизволилъ о тѣхъ содержащихся въ крѣпости, о которыхъ приведены слѣдствіемъ въ извѣстность всѣ обстоятельства, до нихъ относящіяся, и которые не будутъ слѣдовать къ суду, представить на его усмотрѣніе о каждомъ особую записку, чтобы томленіемъ подъ стражею не отягощать невинныхъ или неумышленно виновныхъ. Государь оказывалъ много состраданія и благоснисхожденія къ преступникамъ; даже семействамъ закоренѣлыхъ крамольниковъ, какъ напримѣръ Рылѣева, посылалъ денежныя пособія.
Усердно занялся я составленіемъ записокъ о каждомъ прикосновенномъ къ слѣдствію, не ослабляя въ то же время и работы подготовленія вопросовъ. Несмотря на то, государь безпрестанно подтверждалъ о скорѣйшемъ окончаніи изслѣдованія. Чтобы исполнить волю его величества, я представилъ комитету слѣдующій докладъ:
"Нѣтъ сомнѣнія, что наказаніе, слѣдуя сколь возможно скорѣе за преступленіемъ, производитъ разительнѣйшій примѣръ, слѣдовательно, достигаетъ своей цѣли; ибо, по словамъ Екатерины Великія, наказанія не для того должны быть, чтобы мучать виновнаго, но для того, чтобы другихъ удержать отъ преступленія[13].
"Когда вина у каждаго почти передъ глазами, когда она еще занижаетъ мысли, тогда и приговоръ суда и милосердіе государя сильнѣе дѣйствуетъ на душу. Медленность въ сужденіи изглаживаетъ изъ памяти преступленіе, и наказаніе склоняетъ къ невольному чувству состраданія
"Для ускоренія суда, необходимо ускорить изслѣдованіе, которое предшествуетъ суду; но тутъ встрѣчаются такія затрудненія, какія слѣдователь, при всемъ усердіи, преодолѣть не можетъ, а иногда самое усердіе служитъ главнѣйшею причиною медленности {}.
"Въ таковомъ положеніи находится комитетъ для изысканія о злоумышленномъ обществѣ. Онъ забралъ уже важнѣйшихъ соучастниковъ, открылъ ужасные ихъ замыслы и даже весьма многія подробности, служащая къ поясненію дѣла; но при всемъ томъ не можетъ рѣшительно опредѣлить окончаніе своихъ дѣйствій, ибо почти въ каждомъ засѣданіи онъ встрѣчаетъ новыя лица, или знавшія о тайномъ обществѣ, или полупринятыя.
"Неоднократный опытъ показалъ, что послѣдневзятыхъ лицъ все участіе въ злонамѣренномъ обществѣ состояло въ томъ, что они были членами, ни мало не дѣйствуя и не стремясь къ предположенной цѣли. Часто молодость, любопытство и суетность побуждали нѣкоторыхъ проникнуть тайну; а ложный стыдъ и неосновательное понятіе о чести удерживало объявить о томъ правительству.
"Строгія мѣры въ забираніи подъ арестъ, столь необходимыя при началѣ, совершенно измѣнились. Тогда, не зная главнѣйшихъ злоумышленниковъ, всякій казался опаснымъ; напротивъ теперь, если и остаются не взятые сочлены, то уже такіе, которые совсѣмъ по обществу не дѣйствовали.
«И такъ, чтобы ускорить окончаніе изслѣдованія, возложеннаго на комитетъ, по мнѣнію моему, есть надежнѣйшее средство прекратить требованіе въ С.-Петербургъ прикосновенныхъ къ дѣлу о злоумышленномъ обществѣ, кромѣ такихъ, кои по важности показанія обратятъ на себя особенное вниманіе. Но дабы они ни въ какомъ случаѣ не могли дѣйствовать къ нарушенію спокойствія въ государствѣ, то для учрежденія за ними бдительнаго надзора давать знать о служащихъ по начальству, а объ отставныхъ мѣстнымъ гражданскимъ властямъ».
Комитетъ и государь одобрили это предположеніе, и слѣдствіе быстро начало подвигаться къ окончанію. Князь Александръ Николаевичъ Голицынъ, добрѣйшій послѣ предсѣдателя Татищева изъ членовъ комитета, обнявъ меня, сказалъ:
— Вашимъ предложеніемъ вы соорудили себѣ памятникъ въ сердцахъ многихъ семействъ; жаль, что они никогда не узнаютъ своего благодѣтеля.
Прошла недѣля Пасхи, наступилъ май. Приближенные государя умоляли совершить обрядъ коронованія, но его величество не хотѣлъ возложить на главу царскій вѣнецъ, пока совершенно не кончится дѣло о злоумышленникахъ и слѣдствіемъ, и судомъ. Конечно, въ то время все уже было дознано; но для округленія предстояло еще согласовать нѣкоторыя противорѣчія, сдѣлать очныя ставки, подготовить о каждомъ особое дѣло и записку. Несмотря на это предсѣдатель настаивалъ, чтобы я принялся за составленіе окончательнаго донесенія государю императору. Озабоченный этимъ приказаніемъ и не имѣя самъ досуга сего исполнить, я указалъ на средство, которое укоротило открывшійся мнѣ быстрый полетъ къ возвышенію по службѣ. Въ комитетъ присланъ былъ изъ министерства иностранныхъ дѣлъ дѣйствительный статскій совѣтникъ Блудовъ, для составленія журнальной статьи о ходѣ и замыслахъ тайныхъ обществъ въ Россіи. Я давалъ ему матеріалы для этого труда, кромѣ тѣхъ, которыхъ его величеству не благоугодно было оглашать. Такъ, напримѣръ, нѣкоторые злоумышленники показывали, что надежды ихъ на успѣхъ основывали они на содѣйствіи членовъ Государственнаго Совѣта графа Мордвинова, Сперанскаго и Киселева, бывшаго тогда начальникомъ штаба 2-й арміи, и сенатора Баранова. Изысканіе объ отношеніи этихъ лицъ къ злоумышленному обществу было произведено съ такою тайною, что даже чиновники комитета не знали; я самъ собственноручно писалъ производство и хранилъ у себя отдѣльно, не ввода въ общее дѣло. По точнѣйшемъ изысканіи обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и болтовнею для увлеченія легковѣрныхъ. Не думаю, чтобы объ этомъ было извѣстно подвергнувшимся безъ вѣсома ихъ слѣдствію; по крайней мѣрѣ, когда я, исправляя должность статсъ-секретаря Государственнаго Совѣта, сблизился весьма хорошо съ графомъ Мордвиновымъ и пользовался его благосклонностію, а бывъ предсѣдателемъ комитета для передѣлки Свода Военныхъ Постановленій, часто и откровенно бесѣдовалъ. съ графомъ Сперанскимъ, они ничего мнѣ не говорили и ничего не спрашивали о сдѣланномъ противъ ихъ извѣтѣ. Можетъ быть мятежники льстили себя надеждою на ихъ содѣйствіе, увлекаясь свободнымъ и рѣзкимъ изложеніемъ ихъ мнѣній. Такъ, графъ Мордвиновъ, при сужденіи дѣла объ отобраніи отъ графа Кутайсова эмбенскихъ рыбныхъ довелъ, пожалованныхъ ему императоромъ Павломъ, въ мнѣніи своемъ написалъ: «въ понятіи власти произвольной все смѣшано, и нѣтъ въ ней ничего несправедливаго; ибо она сама первая несправедливость». Мнѣніе это ходило по рукамъ, его читали съ жадностію; немудрено, что оно воспламеняло горячія головы нашихъ революціонеровъ и питало надежды ихъ на содѣйствіе такихъ лицъ.
Обращаюсь къ донесенію. Блудовъ читалъ мнѣ свою работу и пользовался моими совѣтами и указаніями, какъ человѣка, проникнувшаго духъ и направленіе не только цѣлаго тайнаго общества со всѣми его отраслями, но каждаго злоумышленника. Предсѣдатель безпрестанно повторялъ мнѣ:
— Скоро ли займемся донесеніемъ? Государь требуетъ представить скорѣе.
Наскучивъ повтореніемъ, я сказалъ:
— Если непремѣнно надобно ускорить, такъ прикажите статью подготовляемую Блудовымъ для журналистовъ, обратить въ донесеніе. Въ ней немного нужно пополнить и передѣлать, и она достаточна будетъ, чтобы показать вообще ходъ дѣла и замыслы общества; а разборъ и судъ виновныхъ будетъ не по донесенію, но по моимъ отдѣльнымъ запискамъ о каждомъ прикосновенномъ къ слѣдствію.
Мысль принята. Блудовъ занялся приготовленіемъ донесенія; а я употребилъ всѣ усилія округлять слѣдствіе и подготовлять записки. Донесеніе представлено государю 30-го мая 1826 г., когда еще о нѣкоторыхъ крамольникахъ, казавшихся мелочными, потому что не были членами общества, окончательно не было обслѣдовано, да и вообще не о всѣхъ еще сдѣлано предварительное распредѣленіе. Отъ этого вышло, что иные осужденные Верховнымъ уголовнымъ судомъ на тяжкое наказаніе въ донесеніи совсѣмъ не упоминаются; напротивъ, о другихъ въ донесеніи говорится, а въ приговорѣ объ нихъ ни слова, потому что и съ суду они отсылаемы не были.
Не стану повторять того, что извѣстно изъ донесенія, напечатаннаго особою брошюрою и помѣщеннаго въ Полномъ Собраніи Законовъ за 1826 г. Оно заключаетъ въ большемъ развитіи то, что сжато представлено было государю императору въ февралѣ.
Послѣ этого донесенія, которое хотя послано государю 30-го мая, но предварительно было доложено, помнится, около 10-го мая, комитетъ, принявъ въ уваженіе, что многіе вошли въ общество, увлекаясь худо понятою любовію къ отечеству, суетностію, возбужденнымъ любопытствомъ, родственными и пріятельскими отношеніями, легкомысліемъ и молодостію, счелъ противнымъ справедливости, великодушію и милосердію августѣйшаго монарха предать всѣхъ ихъ суду.
На семъ основаніи комитетъ испросилъ высочайшее соизволеніе не отсылать къ суду:
1) бывшихъ членовъ «Союза Благоденствія», которымъ не была открыта сокровенная цѣль[14];
2) всѣхъ тѣхъ, которые хотя знали вполнѣ цѣль общества, но отпали отъ него послѣ объявленнаго закрытія на съѣздѣ въ Москвѣ въ 1821 году;
3) тѣхъ, которые тогда не рѣшительно отреклись отъ общества, однако не были съ нимъ въ сношеніи до 1822 года, когда всѣ тайныя общества въ Россіи повелѣно было закрыть; а послѣ этого повелѣнія совершенно удалились и не дѣйствовали;
4) знавшихъ о существованіи общества или приготовленіе мятежа въ С.-Петербургѣ, но не донесшихъ.
Вотъ и еще причина, что нѣкоторые члены, представленные въ донесеніи основателями общества толкующими о цареубійствѣ, въ приговорѣ Верховнаго уголовнаго суда совсѣмъ не упоминаются. Помню, это весьма удивило и произвело толки о пристрастіи, какъ обыкновенно бываетъ, когда превратно пересуживаютъ дѣйствія правительства, не имѣя данныхъ и не зная побужденій. Отъ сего часто самое благо представляется зломъ.
Разсмотрѣвъ внимательно замыслы и поступки прикосновенныхъ къ слѣдствію, комитетъ представилъ:
Предать суду — 121.
Подвергнуть исправительнымъ наказаніямъ. — 57.
Освободить — 11.
Итого — 189.
Сюда не вошли весьма многіе, освобожденные въ продолженіе слѣдствія, по представленію комитета и самимъ государемъ, по отобраніи предварительнаго допроса во дворцѣ дежурными генералъ-адъютантами; а также мятежники, не бывшіе членами тайнаго общества. Объ нихъ разборъ и судъ производился по своему начальству.
Исправительныя наказанія состояли: въ продержаніи въ крѣпостяхъ нѣсколько мѣсяцевъ и не долѣе четырехъ лѣтъ, соразмѣряя по возможности вины, въ переводѣ изъ гвардіи въ армію, изъ арміи въ гарнизонъ или отдаленные полки.
Всѣ дѣла о преданныхъ суду, съ особыми о каждомъ записками, отправлены въ Верховный уголовный судъ, учрежденный манифестомъ 1-го іюня 1826 г. Начальникъ главнаго штаба его величества, баронъ Дибичъ объявилъ мнѣ высочайшее повелѣніе отправиться въ тотъ судъ, для указанія справокъ и поясненій изъ слѣдствія. Неприличнымъ показалось мнѣ это назначеніе. Въ иностранныхъ газетахъ того времени приписывали мнѣ разныя наименованія, какъ имѣющаго вліяніе на слѣдственную коммисію. Я вообразилъ, что участіе мое въ Верховномъ уголовномъ судѣ Европа отнесетъ къ желанію императора преслѣдовать и настаивать къ усугубленію наказанія виновныхъ. Священнымъ долгомъ вѣрноподданнаго считалъ я отклонить поводъ клеветать на моего государя. Затаивъ глубоко мою задушевную мысль, я отказался рѣшительно отъ назначенія отправиться въ судъ, представляя барону Дибичу, что у меня еще весьма много дѣла по комитету, какъ напримѣръ, разборъ и представленіе государю о подлежащихъ къ исправительному наказанію, что сверхъ того я управлялъ въ то же время канцеляріею военнаго министра, и проч., и проч., и опять указалъ на Блудова. Дибичъ, будучи вспыльчивъ и откровененъ, съ неудовольствіемъ слушалъ мои возраженія, назвалъ меня ослушникомъ воли государя; но видя мое упорство, согласился, сказавъ притомъ:
— Я цѣню высоко ваши достоинства; мнѣ жаль, вы пропускаете: этотъ случай.
Время оправдало слова Дибича; два отреченія мои — писать донесеніе комитета и находиться въ Верховномъ уголовномъ судѣ, дали быстрый ходъ Блудову, доставили ему званіе статсъ-секретаря, министра, члена Государственнаго Совѣта и титулъ графа, а я едва доползъ до званія сенатора, съ сознаніемъ въ душѣ, что дѣйствовалъ по совѣсти, охраняя чистоту имени моего государя, хотя можетъ быть и ошибался въ моемъ; предположеніи.
Пока продолжался судъ, комитетъ занимался разборомъ и докладами; государю о подлежавшихъ исправительнымъ наказаніямъ и освобожденію.
Наконецъ комитетъ кончилъ совершенно возложенное на него порученіе и закрытъ 25-го іюня слѣдующимъ рескриптомъ на имя предсѣдателя Татищева:
«Александръ Ивановичъ! Неутомимые труды и дѣятельность, съ каковыми руководили вы слѣдственную коммисію, для открытія злоумышленниковъ учрежденную, по званію предсѣдательствующаго оной, благоразумное, успѣшное и вполнѣ съ ожиданіемъ моимъ согласное приведеніе къ окончанію дѣлъ ея, налагаютъ на меня пріятный долгъ изъявить вамъ совершенную мою признательность. Я вамъ поручаю объявить равномѣрно всѣмъ членамъ коммисіи вообще и каждому, въ особенности, благоволеніе мое за отлично усердное и ревностное исполненіе возложеннаго на нихъ порученія, чѣмъ въ полной мѣрѣ оправдали выборъ мой и сдѣланное имъ мною довѣріе, заслуживъ тѣмъ благодарность мою и отечества».
Канцелярія комитета также не была забыта: всѣ награждены, правду сказать нещедро, по соразмѣрности съ неимовѣрными трудами и важностію дѣла. Я, будучи начальникомъ, пользующимся полною довѣренностію, получилъ слѣдующій чинъ и званіе помощника статсъ-секретаря въ видѣ почета и пенсіи, ибо оставленъ былъ въ прежней должности при военномъ министрѣ.
Въ ожиданіи рѣшенія суда мнѣ поручено было, по высочайшему повелѣнію, составить записку о степени виновности каждаго изъ отосланныхъ къ суду. Графъ Татищевъ сказалъ мнѣ:
— Государь желаетъ злодѣевъ закоренѣлыхъ отдѣлить отъ легкомысленныхъ преступниковъ, дѣйствовавшихъ по увлеченію. Твою записку приметъ онъ въ соображеніе при разсмотрѣніи приговора Верховнаго уголовнаго суда. Я лично представлю ее государю. Смотри! никто не долженъ знать о ней не только изъ чиновниковъ въ канцеляріи, но и помощниковъ твоихъ.
Я понялъ важность этого порученія: о каждомъ преданномъ суду изобразилъ добросовѣстно, какъ мнѣ представлялось изъ совокупности слѣдствія и личной извѣстности. Сладко мнѣ было видѣть плоды этой моеі работы въ указѣ Верховному уголовному суду 10-го іюля 1826 г. Тамъ облегчены наказанія: въ пунк. II — Матвѣю Муравьеву-Апостолу, Кюхельбекеру, Александру Бестужеву, Никитѣ Муравьеву, князю Волконскому, Якушкину; въ VII — Александру Муравьеву; въ VIII — Берстелю и графу Булгари, и въ IX — Бодиско 1-му.
Странно показалось мнѣ, что Верховный уголовный судъ не помѣстилъ князя Трубецкаго внѣ разрядовъ вмѣстѣ съ приговоренными къ смертной казни Пестелемъ, Рылѣевымъ, Сергѣемъ Муравьевымъ-Апостоломъ, Бестужевымъ-Рюминымъ и Коховскимъ. Развѣ Трубецкому вмѣнили въ заслугу, что при возмущеніи 14-го декабря онъ не явился на площадь командовать мятежниками; однако онъ былъ диктаторомъ, дѣятельнымъ распорядителемъ заговора; слѣдовательно и въ наказаніе долженъ быть поставленъ во главѣ.
Въ августѣ отправился я съ министромъ въ Москву на торжество коронаціи. Тамъ государь приказалъ разыскать о существованіи иллюминатовъ, ибо его величество узналъ, что Никита Муравьевъ бралъ уроки прагматической исторіи у бывшаго въ Россіи профессора Раупаха, извѣстнаго иллюмината, и былъ съ нимъ въ тѣсной связи. За указаніе слѣдовъ Муравьеву, осужденному въ каторгу, обѣщано отъ имени государя прощеніе; но онъ рѣшительно отозвался, что никогда не былъ членомъ этого общества. Не предполагаю, чтобы Муравьевъ изъ преданности иллюминатамъ или изъ упрямства не хотѣлъ воспользоваться случаемъ заслужить прощеніе; вѣрнѣе заключить, что онъ не только опредѣлительно, но и приблизительно не зналъ ни состава ихъ, ни средствъ, ни лицъ, ни мѣстопребываніе правителей. Допросомъ Муравьева кончилось изслѣдованіе объ иллюминатахъ; обращаться съ вопросами къ другимъ не было ни поводовъ, ни основаній.
По возвращеніи государя императора въ С.-Петербургъ, мнѣ переданы отвѣты судимыхъ о взглядѣ ихъ на внутреннее состояніе государства въ царствованіе императора Александра. Изъ этихъ отвѣтовъ я составилъ для его величества сводъ въ систематическомъ порядкѣ, приведя ихъ въ единство и откинувъ повторенія и пустословіе; но мысли, даже въ способѣ изложенія, оставилъ я по возможности безъ перемѣны.
Сводъ главнѣйше извлеченъ изъ отвѣтовъ Батенкова, Штейнгеля, Александра Бестужева и Переца. Привожу его здѣсь дословно:
Начало царствованія императора Александра было ознаменовано самыми блестящими надеждами: всѣ сословія радовались; всѣ ожидали благоденствія Россіи. Дворянство отдохнуло, купечество не жаловалось на упадокъ кредита; войска учились безъ отягощенія, ученые уѣлись чему хотѣли; всѣ свободно говорили, что думали, и все по многому хорошему ждали еще лучшаго. Къ несчастію обстоятельства къ тому недопустили — надежды остались безъ исполненія. Неудачная война 1807 года и другія многостоющія разстроили финансы. Наполеонъ вторгся въ Россію; тогда народъ русскій ощутилъ свою силу; тогда пробудилось во всѣхъ сердцахъ чувство независимости, сперва политической, а впослѣдствіи и народной? Вотъ начало свободомыслія въ Росссіи. Правительство само произносило слова: свобода, освобожденіе! Оно само разсѣивало сочиненія о неограниченной власти Наполеона! Еще война длилась, когда ратники, возвратясь въ домы, первые разносили ропотъ въ народъ: «мы проливали кровь, — говорили они, — за спасеніе отечества, а насъ опять заставляютъ потѣть на барщинѣ; мы избавили родину отъ тирана, а насъ опять тиранить господа!» Войска отъ генераловъ до солдатъ, пришедши въ отечество, только и толковали, какъ хорошо въ чужихъ краяхъ. Сначала пока говорили о томъ безпрепятственно, слова разносились вѣтромъ; ибо умъ, подобно пороку, опасенъ только сжатый. Лучъ надежды, что государь императоръ дастъ конституцію, какъ упомянулъ онъ при открытіи сейма въ Варшавѣ, и попытка нѣкоторыхъ генераловъ освободить крестьянъ своихъ, еще ласкали многихъ. Но съ 1817 годомъ все измѣнилось: люди, видѣвшіе худое или желавшіе лучшаго, окруженные множествомъ шпіоновъ, принуждены стали разговаривать скрытно и тѣснѣе сближалися.
Плодовитый корень Республиканскихъ порывовъ скрывался въ самомъ воспитаніи образованіи; въ теченіе двадцати четырехъ лѣтъ само правительство, какъ млекомъ, питало юношество свободомысліемъ. Вступя на поприще жизни, восторженные юноши на каждомъ шагу встрѣчали поводъ къ достиженію цѣли, къ которой ведетъ подобное образованіе.
Твердые, ясные и короткіе законы, врѣзываясь легко въ памяти, предупреждаютъ ябеды и злоупотребленія. У насъ указъ на указъ одно разрушаетъ, другое возобновляетъ; на каждый случай найдутся многія противорѣчущія узаконенія. Отъ этого сильные и ябедники торжествуютъ, а бѣдность и невинность страждутъ.
Образованіе нашего судопроизводства весьма сложно. Отъ земскаго суда до Государственнаго Совѣта столько переходовъ, что нужно долгое время и большія средства, чтобы провести дѣло по всѣмъ инстанціямъ, въ которыхъ судятъ, пересуживаютъ, и часто рѣшеніемъ самаго высшаго мѣста предоставляютъ только снова начать тяжбу судомъ по формѣ. Такимъ образомъ недостаточно жизни дождаться окончанія! Къ сему должно присовокупить несправедливости, злоупотребленія, волокиту и лихоимство; все это до крайности истощаетъ тяжущихся.
Правительство отличалось непостоянствомъ: въ управленіи государственномъ не было твердаго, положительнаго плана,
а) Учрежденіе о губерніяхъ, твореніе Екатерины Великой, измѣнилось въ существенныхъ основаніяхъ; сила суда въ нижнихъ инстанціяхъ ослабѣла, губернаторы присвоили себѣ вето мѣстную власть; опредѣленіе генералъ-губернаторовъ довершило ниспроверженіе губернскихъ мѣстъ, всѣ дѣла стеклись къ этимъ сатрапамъ; само правительство смотрѣло только ихъ глазами. Но во всѣ двадцать пять лѣтъ ничего особенно не сдѣлано къ улучшенію губернскаго управленія. Въ 1822 году дозволено генералъ-губернатору Балашеву произвести опытъ преобразованія. Начатый безъ свѣдѣнія Сената, не распубликованный его указами опытъ этотъ принятъ обывателями съ негодованіемъ на новые тягости и умноженіе инстанцій, а о той пользѣ, какая произойдетъ, никто и не говорилъ.
б) Коллегіи, коихъ учрежденіемъ обязана Россія Петру Великому, устоявшія среди разныхъ внутреннихъ перемѣнъ въ теченіе семи царствованій, уничтожены.
в) Сенатъ, это хранилище законовъ, блюститель правосудія и благоустройства, обращенъ въ простую типографію, подчиненную каждому лицу, пользующемуся довѣренностію монарха.
г) Министерства. Учрежденіе министерствъ наполнено въ существѣ своемъ важныхъ недостатковъ; очевидно оно составлено было на скорую руку. Не бывъ надлежащимъ образомъ связано съ губернскимъ управленіемъ, оно мѣшало ему и само отъ него встрѣчало препятствія.
д) Комитетъ министровъ. Отсутствіе императора изъ столицы подало поводъ къ учрежденію комитета министровъ. Ничего не возможно было придумать лучшаго къ прикрытію всѣхъ безпорядковъ предъ государемъ и выставкѣ одного лица его предъ народомъ. Все производство дѣлъ оставалось въ тайнѣ; формы, подъ видомъ простоты и скорости, прикрывали всѣ опущенія и своевольство. Канцелярія могла дѣлать все, что хотѣла; такъ, вмѣсто обѣщанной учрежденіемъ министерствъ отвѣтственности каждаго лица, они всѣ совокупно съ министрами прикрывались на все высочайшими соизволеніями; отъ сего государь одинъ несъ на себѣ всю тягость пререканія за ошибки и неустройства.
Это произвело три важныя послѣдствія:
1) Множество самыхъ мелочныхъ дѣлъ, привлеченныхъ въ комитетъ, восходя до государя, напрасно затрудняли его.
2) Каждый производитель въ министерствѣ легко могъ скрывать свои ошибки и достигать частныхъ видовъ, не опасаясь взысканія.
3) Высочайшія повелѣнія потеряли свойственную имъ силу и важность.
Но этого мало: придумали еще особенные пути къ смѣшенію! По множеству частныхъ случаевъ учреждали разные комитеты съ такою же силою, какъ и главный; одинъ перевершивалъ дѣла другаго: рѣшенія, утверждаемыя высочайшею властію, являлись часто по одному и тому же дѣлу въ совершенномъ между собою противорѣчіи.
Такимъ образомъ верховное правительство въ послѣдніе годы, можно сказать, разсыпалось, потеряло единство и представляло нестройную громаду.
Вообще гражданская часть — краеугольный камень въ зданія государственнаго благоустройства, была какъ бы въ нѣкоторой опалѣ. Покойный императоръ видѣлъ зло, считалъ его неизцѣлимымъ и ограничивался только тѣмъ, что не скрывалъ своего отвращенія, не имѣя округъ себя въ виду людей, съ коими могъ бы взяться за исправленіе.
Жалованье чиновниковъ должно обезпечивать ихъ существованіе; оно у насъ совершенно неуравновѣшено: гражданскому губернатору, хозяину губерніи, назначено менѣе вице-губернатора, который въ сущности только предсѣдатель казенной палаты; а чиновники цѣлаго уѣзда, вмѣстѣ взятые, не получаютъ жалованья и противъ одного надзирателя питейнаго сбора. Сколько чиновниковъ, едва имѣющихъ занятіе, пользуются большими окладами изъ двухъ и трехъ мѣстъ! Сколько такихъ же получаютъ пенсіи на службѣ! Но въ то же время большая, несравненно большая часть бѣдствуетъ, нуждаясь даже въ пропитаніи, будучи обременена притомъ работою до упаду.
Состояніе приказныхъ достойно состраданія: за тридцать или сорокъ рублей ассигнаціями въ годъ они обречены работать съ утра до вечера! Надобно видѣть въ губерніяхъ несчастное положеніе этихъ людей, чтобы принять въ судьбѣ ихъ живое участіе.
Подати, налагаемыя для дѣйствительныхъ государственныхъ потребностей, не могутъ быть тягостны, особенно если онѣ располагаются соразмѣрно процентамъ съ капитала, котораго не разрушаютъ. Но какое обширное поле злоупотребленій и народнаго бѣдствія представляли земскія повинности, оставаясь въ совершенномъ произволѣ мѣстнаго начальства! Никакихъ формъ, ни повѣрки, ни учета не наблюдалось въ умноженіи налога, особенно въ повинностяхъ личныхъ. Народъ тѣмъ прискорбнѣе переносилъ эти тягости, что онѣ налагались самовольно, безъ посредства высшей власти, которую одну считаетъ онъ священною. Стоило губернатору пожелать награды, вся губернія, стеная, вынуждена была приносить величайшія пожертвованія.
Безпрестанные выгоны крестьянъ для дѣланія дорогъ, часто въ страдную пору, во время сѣнокоса или жатвы, довели ихъ до совершеннаго разоренія. Надобно присовокупить къ сему, съ одной стороны, частыя перемѣны въ планѣ, а съ другой — злоупотребленія земскихъ чиновниковъ, которые допускаютъ сдѣлать то, что послѣ заставляютъ разрушить подъ предлогомъ, что сдѣлано не по формѣ. Мало этого: они назначаютъ ближайшихъ поселянъ на работы въ отдѣленные участки, и наоборотъ; за увольненіе берутъ взятки съ тѣхъ и другихъ; а дороги остаются неисправленными, непроѣзжими.
Народъ, отягощенный неправильнымъ собираніемъ податей и отправленіемъ разнаго рода повинностей, впалъ въ недоимки. Строжайшія мѣры, принятыя ко взысканію ихъ, довершили разореніе. У крестьянъ стали продавать домашній скотъ, лошадей и самые дома; въ нѣкоторыхъ губерніяхъ выбить, выколотить недоимку сдѣлалось техническимъ выраженіемъ. Должно присовокупить, что всѣ капиталы и все обращеніе ихъ привлечены въ столицу, расположенную на оконечности имперіи. Здѣсь собрана величайшая часть казенныхъ заведеній, здѣсь только производились всѣ важныя работы; отъ этого отдаленныя губерніи, а также неимѣющія водяныхъ путей къ столицѣ, скоро пришли въ упадокъ, оскудѣли и упали духомъ, не зная къ чему направить свою дѣятельность, куда сбывать свои произведенія.
Казна посягнула на монополію. Подъ видомъ хозяйственныхъ способовъ правительство мало-по-малу отдѣлилось отъ народа; оно лишило пропитанія цѣлыя семейства, отнимая у нихъ промышленность, коею они занимались со временъ незапамятныхъ. Вмѣсто того разныя улучшенія распространять въ народѣ, чтобы разныя улучшенія распространять въ государствѣ, ихъ дѣлали исключительною собственностію казны, съ которою частные люди естественно не могли входить въ состязаніе.
Изъ этого начала возникли:
а) Казенная продажа вина. Система винной продажи, по обширному ея вліянію, есть одна изъ бѣдственнѣйшихъ мѣръ казенной монополіи. Она привела многія дворянскія фамиліи, и безъ того уже разстроенныя залогомъ почли всѣхъ имѣній въ кредитныхъ учрежденіяхъ, въ совершенный упадокъ. Она явила примѣръ соблазна для чиновниковъ, ибо способы наживаться стали предпочитать понятіямъ о чести. Она обратила множество суммъ въ стоячіе капиталы, ибо чиновники, обогатившіеся преступнымъ стяжаніемъ, большею частію или не емкій, или не умѣли дѣлать изъ этихъ капиталовъ правильнаго употребленія. Она послужила источникомъ чрезмѣрно гибельнаго народнаго разврата. Повсюду размножены трактиры, харчевни, портерныя лавочки, питейные дома, временныя выставки, изъ нихъ нѣкоторыя съ бильярдами, музыкою и другими приманками для черни. Съ такими мѣрами первые годы точно принесли значительную прибыль; но вскорѣ оказалось, что она была временная: въ послѣдніе годы недобирались уже многіе милліоны.
б) Казенная продажа соли. На соль, главнѣйшую потребность въ жизни, возвышена цѣна. До 1812 года правительство, для облегченія бѣднѣйшихъ классовъ народа, не только не извлекало изъ этой операціи никакихъ доходовъ, но еще терпѣло убытки; а впослѣдствіи съ каждымъ годомъ цѣна на соль увеличивается такъ, что бѣдный поселянинъ едва въ состояніи приправить солью скудную свою пищу, нимало не помышляя удѣлить для своего скота,
в) Взысканіе съ откупщиковъ и подрядчиковъ. Дѣйствія министерства финансовъ въ послѣдніе десять лѣтъ были, можно сказать, ужасны. Съ откупщиковъ и подрядчиковъ производились строгія и неослабныя взысканія; но когда они предъявляли свои претензіи на казну, то имъ предоставлялось просить особо. Дѣла съ казною разорили знатнѣйшихъ купцовъ и подрядчиковъ, а съ ними ихъ кредиторовъ и залогодателей затяжкою уплаты, учетами и неправильными прижимками въ пріемѣ.
Напротивъ того, истиннаго, настоящаго хозяйства нигдѣ не соблюдалось: оно состояло въ однихъ только искусно составленныхъ отчетахъ, которые не сводились ни съ предыдущими годами, ни съ отчетами другихъ управленій, имѣющихъ между собою непосредственныя соотношенія.
Тарифъ 1810 года, благодѣтельный для россійской промышленности, внезапно измѣненъ въ 181G г. новымъ въ пользу Австріи, Пруссіи и Польши на 12 лѣтъ. По крайней мѣрѣ коммерсанты могли располагать своими спекуляціями на опредѣленное время; но и въ томъ ошиблись: въ 1819 г. послѣдовало новое всеобщее разрѣшеніе ввоза иностранныхъ товаровъ, коими вскорѣ наводнили Россію. Многіе купцы обанкрутились, фабриканты вконецъ разорились, а народъ лишился способовъ къ пропитанію и къ оплачиванію податей. Тогда увидѣли ошибку, исправили ее тарифомъ 1823 года; но причиненный вредъ не возвратенъ! Шаткость тарифа не только разорила многихъ купцовъ и фабрикантовъ, но породила недовѣріе къ правительству. Наконецъ въ 1824 г. послѣдовало дополнительное постановленіе о гильдіяхъ, послѣ котораго изданы еще многія дополненія и поясненія, за всѣмъ тѣмъ мѣстныя начальства нашлись въ невозможности ихъ выполнить, ибо у бѣдныхъ мѣщанъ, особенно живущихъ въ малыхъ городахъ, отняты даже ограниченные способы къ пропитанію. Такимъ образомъ торговля наша была въ болѣзненномъ состояніи.
По флоту, на основаніи адмиралтейскаго регламента Петра Великаго, «едва корабль заложится на стемпелѣ, должно раздавать по всѣмъ мастерствамъ пропорціи, дабы къ назначенному сроку всѣ принадлежности вооруженія были въ готовности», но этого во все управленіе морскимъ министерствомъ маркиза де-Траверсе не соблюдалось. Корабли ежегодно строились, отводились въ Кронштадтъ и нерѣдко гнили, не сдѣлавъ ни одной кампаніи. И такъ переводится послѣдній лѣсъ, тратятся деньги, а флота нѣтъ.
Насильственная мѣра водворенія поселеній принята была съ изумленіемъ и ропотомъ. Впослѣдствіи объявлена цѣль ихъ — освобожденіе отъ тяжкой рекрутской повинности. Но уменьшеніе срока службы до 12 лѣтъ удовлетворило бы этой цѣли справедливѣе, простѣе, безопаснѣе и прочнѣе, ибо тогда во всей Россіи разлился бы духъ воинскій; крестьяне столь же легко стали бы разставаться съ дѣтьми, какъ дворяне. Возвратившіеся въ семейства солдаты могли бы жениться, заниматься крестьянскимъ бытомъ и, наживая дѣтей, воспитывали бы ихъ заранѣе быть воинами, а сами были бы готовые ландверы. Конечно, это нѣкоторымъ образомъ противорѣчило бы крѣпостному состоянію; но можно придумать средства устранить такое затрудненіе.
Въ военномъ министерствѣ считалось болѣе 20 тыс. руб. капитала, составившагося экономически, а частію отъ снисхожденій провіантскаго и коммиссаріатскаго вѣдомствъ; но въ существѣ не такъ: военныя поселенія много стоятъ деньгами, землями, лѣсами, работою и народомъ. Если сдѣлать всему правильную оцѣнку, то конечно пятипроцентнымъ доходомъ съ употребленнаго капитала неоконченнаго еще водворенія какого-нибудь полка 1-й гренадерской дивизіи можно было бы навѣки обезпечить содержаніе этого полка во всѣхъ отношеніяхъ.
а) Дворяне-помѣщики. Поступки помѣщиковъ съ крестьянами ихъ ужасны! Продавать въ розницу семьи, похищать невинность, развращать крестьянскихъ женъ считается ни во что и дѣлается явно, не говоря уже о тягостномъ обремененіи барщиною и оброками. Мелкопомѣстные дворяне особенно составляютъ язву Россіи: всегда виноватые и всегда ропщущіе, они, усиливаясь жить не по достатку, а по прихотямъ, нещадно мучатъ бѣдныхъ крестьянъ.
б) Личные дворяне. Личные безпомѣстные дворяне, подобные польской шляхтѣ, быстро распространяются. Они, считая низкимъ всякій трудъ и ремесло, живутъ различными изворотами; они составляютъ разрядъ людей, которые при переворотахъ надѣются что-нибудь выиграть, а потерять ничего не могутъ.
в) Духовенство. Сельское духовенство въ жалкомъ состояніи. Не имѣя никакого оклада, оно вовсе предано милости крестьянъ, принуждено угождать имъ; отъ этого впадаетъ въ пороки, особенно въ пьянство до такой степени, что правительство вынуждено было чрезъ гражданскихъ губернаторовъ распубликовать указъ, чтобы крестьяне не поили священниковъ до-пьяна. Между тѣмъ какъ сельское духовенство нищенствуетъ, въ неуваженіи, указъ объ одеждахъ женъ священническихъ привелъ въ волненіе и ропотъ богатое городское духовенство.
г) Купечество. Купечество, стѣсненное гильдіями и затрудненное въ путяхъ доставки, потерпѣло важный уронъ съ 1812 года. Многіе капиталисты погибли, другіе разстроились. Развратъ мнѣній далъ силу потачки вексельному уставу: злостныя банкротства умножились и довѣріе упало. Права, облагораживающія гражданъ, присвоены не лицу, а капиталу. Отъ этого происходитъ двоякое слѣдствіе: богатый, честный купецъ невинно разорился; потеря богатства есть само по себѣ несчастіе; но законъ, вмѣсто утѣшенія, угнетаетъ его болѣе отнятіемъ самыхъ правъ, отличавшихъ его отъ низшаго класса. Добродѣтельный, но бѣдный купецъ остается въ низшемъ званіи; напротивъ, безчестный, но богатый, объявя капиталъ, получаетъ права, равняющія его съ знатнѣйшимъ дворянствомъ. Вотъ гибельный соблазнъ для гражданской добродѣтели.
е) Мѣщане. Классъ мѣщанъ, значительный и почтенный въ другихъ государствахъ, у насъ ничтоженъ, бѣденъ, обремененъ повинностями и лишенъ средствъ къ пропитанію, особенно постановленіемъ, чтобы они для мелкой торговли или записывались въ гильдіи, или брали свидѣтельства съ платежемъ пошлины. Упадокъ торговли отразился на нихъ сильнѣе по ихъ бѣдности.
ж) Казенные крестьяне. Казенные крестьяне, завися отъ земскаго и уѣзднаго судовъ, губернскаго правленія и казенной палаты, частыми набѣгами чиновниковъ этихъ мѣстъ совершенно разоряются, всѣ требуютъ, но никто не печется и не отвѣтствуетъ за ихъ благосостояніе. Хотя въ казенной палатѣ и есть отдѣленіе экономическое, завѣдывающее казенными имѣніями, но вліяніе его слабо, потому что земская полиція, уѣздный судъ и губернское правленіе имѣютъ равное съ нею или еще большее вліяніе.
з) Удѣльные крестьяне. Въ противоположность казеннымъ поставляются удѣльные крестьяне, коихъ состояніе описывается лучшими красками. Они пользуются своими правами, имѣютъ свои конторы, которыя не только управляютъ ими, но и ограждаютъ отъ насилій земской полиціи и другихъ властей. Управляющій конторою отвѣтствуетъ за благоустройство крестьянъ, состоящихъ въ его вѣдомствѣ; но власть его ограничена: онъ не можетъ произвольно вводить своихъ выдумокъ, не можетъ безъ особеннаго разрѣшенія министра смѣнить голову, поставленнаго міромъ. У нихъ всѣ раскладки и учрежденія производятся на общихъ совѣщаніяхъ.
Кратко изображенное внутреннее состояніе государства показываетъ, сколь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ воспріялъ скипетръ нынѣ царствующій императоръ и сколь великія трудности предлежатъ къ преодолѣнію. Надобно даровать ясные, положительные законы, водворить правосудіе учрежденіемъ кратчайшаго судопроизводства, возвысить нравственное образованіе духовенства, подкрѣпить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами въ кредитныхъ учрежденіяхъ, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвѣщеніе юношества сообразно каждому состоянію, улучшить положеніе земледѣльцевъ, уничтожить уязвительную продажу людей, воскресить флотъ, поощритъ частныхъ людей къ мореплаванію, къ чему призываетъ Гаити и Америки, словомъ, — исправить неисчисленные безпорядки и злоупотребленія.
Этотъ Сводъ представленъ государю императору 6-го февраля 1827 г. Его величество изволилъ оставить у себя въ кабинетѣ, а списки: одинъ отослалъ въ Варшаву къ цесаревичу Константину, а другой далъ князю Кочубею, бывшему тогда предсѣдателемъ Государственнаго Совѣта.
— Государь императоръ, — сказывалъ мнѣ впослѣдствіи князь Кочубей, — часто просматриваетъ вашъ любопытный сводъ и черпаетъ изъ него много дѣльнаго; да и я часто къ нему прибѣгаю. Вы хорошо и ясно изложили разсѣянныя идеи, кажется, добавили и своихъ свѣдѣній.
Мнѣ пріятно было слышать лестный отзывъ умнаго государственнаго, мужа о моей работѣ, но еще пріятнѣе было видѣть проявленіе ея въ разныхъ постановленіяхъ и улучшеніяхъ, выходящихъ съ того времени.
"Послѣднею моею работою, по слѣдствію и злоумышленныхъ обществахъ, было составленіе для государя императора алфавитнаго списка о всѣхъ прикосновенныхъ къ этому дѣлу, даже и тѣхъ, которые и не были требуемы къ допросу въ Комитетъ и о коихъ разборъ и судъ производился въ мѣстахъ ихъ служенія или жительства.
VII.
правитьВъ 1827 году, 15-го іюня, объявлено высочайшее повелѣніе вступить мнѣ на службу по Государственному Совѣту. Графъ Татищевъ съ примѣтнымъ неудовольствіемъ объявилъ мнѣ объ этомъ, грустно дополнивъ:
— Такъ, милый мой! ты оставляешь меня старика въ такое критическое для меня время.
Тогда заведена была противъ него гнусная интрига, о которой разскажу впослѣдствіи. Я объяснилъ графу, что это назначеніе сдѣлано безъ моего вѣдома, что я не только не искалъ, но и не помышлялъ никогда разставаться съ нимъ; все это я говорилъ по сущей справедливости. Графъ Татищевъ, увѣренный въ моей искренности, засуетился, захлопоталъ я настоялъ, чтобы сверхъ занятій по Государственному Совѣту оставить меня попрежнему и при военномъ министрѣ.
Торжественно вступилъ я въ собраніе Государственнаго Совѣта; тамъ благосклонно привѣтствовали меня князь В. П. Кочубей, князь А. Н. Голицынъ, графъ H. С. Мордвиновъ, князь А. В. Куракинъ, графъ М. М. Сперанскій[15] и большая часть членовъ, знавшихъ меня лично.
Вотъ случаи, доставившіе мнѣ личное знакомство съ этими знаменитыми сановниками:
Князь Кочубей зналъ меня подводу о состояніи Россіи въ царствованіе Александра, составленному мною по повелѣнію императора Николая изъ показаній членовъ злоумышленныхъ обществъ. Послѣ него я видѣлъ трехъ предсѣдателей Государственнаго Совѣта? но ни одинъ изъ нихъ не равнялся съ нимъ на столь важномъ посту государственнаго управленія. Онъ былъ уменъ, опытенъ, проницателенъ; бѣгло обнималъ дѣла и особенно искусенъ былъ постановлять вопросы ясно и опредѣлительно, ловко схватывая въ дѣлѣ точки, отъ которыхъ зависитъ рѣшеніе.
Съ княземъ А. Н. Голицынымъ работалъ я будучи*правителемъ дѣлъ слѣдственной коммиссіи о злоумышленныхъ обществахъ. Онъ всегда отзывался о мнѣ съ похвалою. Добрый, благородный, набожный, онъ весьма хорошо зналъ придворную грамоту? былъ другомъ императора Александра, пользовался благоволеніемъ императора Николая и всѣхъ членовъ императорской фамиліи; во все пребываніе мое въ Совѣтѣ я не слыхалъ, чтобы онъ вступалъ въ пренія, ограничиваясь всегда простымъ присоединеніемъ своего голоса къ какой-нибудь изъ спорящихъ сторонъ.
Въ правленіи представительномъ графъ Мордвиновъ сдѣлался бы знаменитымъ ораторомъ: мнѣнія его и на словахъ, и на письмѣ рѣзки, смѣлы и убѣдительны; многіе изъ нихъ, несмотря на строгую тайну дѣлопроизводства въ Государственномъ Совѣтѣ, ходили по рукамъ.*При дворѣ уважали его, какъ умнаго, образованнаго, дѣльнаго сановника и въ важныхъ государственныхъ вопросахъ съ нимъ совѣтывались; но не любили, потому что онъ не любилъ изгибаться. ^Помнится, во все царствованіе Александра онъ ничѣмъ не былъ награжденъ; уже императоръ Николай пожаловалъ ему орденъ св. Андрея. Вотъ какъ трудно идти прямою дорогою!
Графъ Мордвиновъ сблизился со мною по слѣдующему случаю: въ продолженіе интриги противъ графа Татищева, я написалъ отъ него оправдательное письмо государю императору. Прежде отсылки къ его величеству, графъ Татищевъ послалъ меня прочесть это письмо графу Мордвинову. Терпѣливо и внимательно выслушалъ онъ длинное посланіе, объяснявшее и заслуги Татищева, особенно въ Отечественную войну 1812 года, когда онъ былъ генералъ-кригскомиссаромъ, и несправедливые на него навѣты. Выслушавъ, графъ Мордвиновъ сказалъ:
— Хорошо! Очень хорошо! Доложите Александру Ивановичу, что несмотря на всѣ пакости его противниковъ, это письмо произведетъ благопріятное впечатлѣніе на государя.
Лестно мнѣ было слышать изъ устъ просвѣщеннаго и славящагося умомъ вельможи похвалу моей работѣ; но я чуть не прыгнулъ отъ восторга, когда откланиваясь онъ крѣпко пожалъ мнѣ руку и сказалъ:
— Александръ Ивановичъ часто мнѣ говорилъ о васъ съ похвалою; теперь я лично убѣдился въ вашихъ достоинствахъ; прошу быть со мною знакомымъ по пріятельски и чаще бывать у меня; во всякое время я радъ съ вами бесѣдовать; всякій день я обѣдаю дома.
При первомъ входѣ моемъ въ присутствіе Государственнаго Совѣта графъ Мордвиновъ громко произнесъ:
— Государь пожаловалъ намъ сотрудника умнаго, дѣльнаго и благороднаго.
Подъ послѣднимъ эпитетомъ графъ Мордвиновъ разумѣлъ преданность мою къ графу Татищеву, который изъ толпы чиновной поставилъ меня на видное поприще, и отъ котораго, при его упадкѣ, не могли отторгнуть меня враги его никакими обѣщаніями.
Съ княземъ А. Б. Куракинымъ встрѣтился я въ первый разъ при гробѣ государыни императрицы Елизаветы Алексѣевны, стоявшемъ въ Чесменскомъ дворцѣ, обращенномъ нынѣ въ военную богадѣльню. Я отправился туда поклониться праху этой великодушной государыни, взыскавшей меня своею милостью за слабый литературный трудъ: объ этомъ я упомянулъ выше. Въ залѣ, гдѣ поставленъ гробъ, находились только дежурные придворные чины обоего пола и нѣсколько знатнѣйшихъ особъ, прибывшихъ на поклоненіе. Благоговѣйно преклонивъ колѣна передъ прахомъ усопшей, я отошелъ къ стѣнѣ и очутился лицомъ къ лицу съ княземъ Куракинымъ.
— Я радъ съ вами встрѣтиться, — громко сказалъ онъ; — ваши записки о несчастныхъ заговорщикахъ, которыя читалъ я въ Верховномъ Уголовномъ Судѣ, дали мнѣ высокое понятіе о вашихъ способностяхъ; ваши изложенія ясны, кратки, но полны такъ, что нельзя ничего ни прибавить, ни убавить.
Наконецъ онъ пожалъ мнѣ руку и пригласилъ посѣщать его. Такъ вельможи вѣка Екатерины II умѣли выдвигать дарованіе! Сколько достойныхъ дѣятелей вывели они изъ ничтожества на высокую степень служебнаго поприща! Они не соперничали съ своими подчинена мми, не держали ихъ подъ спудомъ, но пользовались случаемъ проявить гласно ихъ способности. Такимъ средствомъ выдвинуты изъ среды тружениковъ Бозбородко, Трощинскій, Завадовскій и др. Нынѣ не такъ: министры все дѣльное, все хорошее присвоиваютъ себѣ; они боятся оглашать даровитыхъ своихъ подчиненныхъ; оттого на высотѣ государственнаго управленія возсѣдаетъ посредственность.
Съ графомъ М. М. Сперанскимъ я встрѣчался часто на обѣдахъ у графа Татищева. Классическое образованіе, геній, огромная начитанность и разносторонняя дѣятельность поставили его, подобно Цицерону, изъ плебеевъ въ среду патриціевъ. Со скамьи семинаріи онъ пересѣлъ на почетное кресло въ Государственномъ Совѣтѣ; онъ подарилъ Россія Сводъ Законовъ и лишилъ ябеду гибельнаго орудія затмевать истину разрозненными, иногда и противорѣчащими указами? Графа Сперанскаго надобно считать отцемъ нашего дѣлового слога, который теперь, безъ преувеличенія можно сказать, лучше и чище литературнаго. Сперанскій войдетъ въ исторію царства Русскаго, какъ Трибодіанъ вошелъ въ исторію римско-восточной имперіи.
Встрѣченный радушно столь знаменитыми сановниками, я ожидалъ, что служба моя по Государственному Совѣту будетъ для меня благопріятна — и не ошибся, тѣмъ болѣе, что государственный секретарь Марченко былъ старинный мой пріятель. Въ противоположность графу Сперанскому, Марченко безъ всякаго образованія, силою ума своего и трудолюбія. также изъ плебеевъ добрался до кресла члена Государственнаго Совѣта. Не красно писалъ онъ, но дѣльно, толково, опредѣлительно и столь ясно, какъ ясна прекрасная душа его. При всемъ умѣ его, онъ не могъ, подобно Сперанскому, блистать въ кругу аристократіи: онъ не зналъ французскаго языка, а тамъ это большой недостатокъ; оттого знакомство его составляли люди умные, дѣльные, но не аристократы, съ которыми онъ размѣнивался только визитами.
Осмотрѣвшись въ Государственномъ Совѣтѣ, мое первое желаніе было перевесть туда друга моего Никитина, который служилъ тогда совѣтникомъ въ С.-Петербургской Казенной Палатѣ. Мнѣ вѣрили, что я ходатайствую за чиновника, достойнаго во всѣхъ отношеніяхъ, но самое мѣсто служенія его поставляли препятствіемъ къ переводу, забывая пословицу, что не мѣсто человѣка, а человѣкъ мѣсто краситъ. Наконецъ усилія мои увѣнчались успѣхомъ: рѣшили такъ, чтобы Никитинъ вышелъ изъ Палаты въ отставку и потомъ его опредѣлили въ Совѣтъ экспедиторомъ. Сущая комедія! Для чего такая продѣлка! Едва Никитинъ принялся за дѣло, тотчасъ увидѣли способность и знанія его и стали возвышать быстро.
Сверхъ занятій моихъ по должности статсъ-секретаря военнаго департамента, на меня возлагались многія порученія, весьма важныя. Упомяну о нѣкоторыхъ:
Лѣтомъ 1828 года государь императоръ, отправляясь въ Турецкую кампанію, составилъ комитетъ, уполномоченный по военнымъ дѣламъ разрѣшать все высочайшею властью, не представляя предварительно на утвержденіе его величества. Предсѣдателемъ этого комитета былъ графъ П. А. Толстой, членами — графъ Оперманъ, графъ Голенищевъ-Кутузовъ и генералъ-отъ-инфантеріи Сукинъ, а дѣлопроизводство возложено на меня. Графъ Толстой честный, прямой, добрый, но до крайности безпечный и гордый, олицетворенный русскій баринъ, не любилъ углубляться въ дѣла; члены, занятые управленіемъ ввѣренныхъ имъ частей, не имѣли досуга вникать во всѣ подробности моихъ докладовъ, я такимъ образомъ рѣшенія большею частью зависши отъ меня. Вверху это было извѣстно. Вотъ примѣръ: однажды князь Кочубей призвалъ меня и просилъ защитить капитанъ-лейтенанта Домогацкаго, сужденнаго за то, что посадилъ на мель фрегатъ, отправленный въ Ревель съ экипажемъ Кочубея. Князь съ чувствомъ сказалъ:
— Мнѣ было бы непріятно, если-бы кто пострадалъ за меня. Когда бы государь былъ здѣсь, я лично бы умолялъ его о помилованіи.
— Употреблю всѣ мои силы, — скромно отвѣчалъ я, — сдѣлать угодное вашему сіятельству, но рѣшеніе зависитъ отъ графа Петра Александровича.
На устахъ князя мелькнула улыбка. Конечно, такой вѣсъ лестенъ былъ для моего самолюбія; но онъ ставилъ меня въ затруднительное столкновеніе съ княземъ А И. Чернышевымъ, который управлялъ тогда военнымъ министерствомъ и при которомъ состоялъ я по особымъ порученіямъ. Если комитетъ не утверждалъ какого-либо его представленія, то онъ относилъ это ко мнѣ и сѣтовалъ на меня. Послѣдствіемъ было то, что государь по возвращеніи изъ арміи остался доволенъ всѣми разрѣшеніями комитета, объявившаго 498 высочайшихъ повелѣній; но ни я, ни сотрудники мои не награждены, хотя труда было очень много, потому что при мнѣ работали только два чиновника. Въ комитетъ такой важности, дѣйствовавшій отъ лица императора, нельзя было набирать толпы даже для переписки; иначе все сдѣлалось бы гласнымъ. Въ утѣшеніе графъ Толстой сказалъ мнѣ:
— Государь очень доволенъ меморіями, которыя ты посылалъ о нашихъ засѣданіяхъ; это, братъ, высшая награда!
Правда, его величество лично на выходѣ изъявилъ мнѣ свое благоволеніе за эту работу, но она не проявлена всенародно, слѣдовательно и погрузилось въ пучину неизвѣстности.
Въ 1832 году, 2-го апрѣля, составленъ комитетъ для разсмотрѣнія проекта карантиннаго устава, подъ предсѣдательствомъ графа Строганова. Членами назначены генералы: Ермоловъ и Балашовъ, дѣйствительный тайный совѣтникъ Энгель и тайный совѣтникъ Блудовъ; а производство дѣлъ, но высочайшей волѣ, возложено на меня. Комитетъ собирался во дворцѣ вечеромъ почти каждый день. Странно мнѣ казалось, что А. П. Ермоловъ, извѣстный своимъ умомъ, и А. Д. Балашовъ, бывшій министръ полиціи и посыпанный императоромъ Александромъ для переговоровъ съ Наполеономъ, предъ вступленіемъ его въ границы Россіи, весьма мало принимали участія въ сужденіяхъ. Напротивъ, Блудовъ говорилъ много, общими мѣстами, но ораторство его не доставляло ни одной идеи, которая пригодилась бы для моей работы. Предсѣдатель графъ Строгановъ помогъ мнѣ не словами, а средствами: онъ далъ мнѣ много брошюръ о карантинахъ на французскомъ и англійскомъ языкахъ, а Энгель, бывшій докторомъ медицины, просвѣщалъ меня въ моихъ недоумѣніяхъ только у себя на дому, а не въ собраніяхъ комитета, гдѣ онъ также безмолвствовалъ. Онъ присовѣтовалъ мнѣ не докладывалъ комитету предположеній моихъ объ исправленіяхъ и передѣлкахъ въ Уставѣ, а прямо вносить въ журналъ тѣ перемѣны, которыя я признаю нужными сдѣлать.
— Этимъ путемъ устраняются пустые толки, — дополнилъ опытный старикъ, долго занимавшій постъ статсъ-секретаря въ департаментѣ экономіи.
Я послѣдовалъ его наставленію; работа пошла успѣшно и засѣданія оканчивались скорѣе — готовое выслушать легко! Притихъ и мой Блудовъ: я не доставлялъ пищи для его разсужденій. Наградою трудовъ моихъ по этому комитету былъ чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника.
Проектъ положенія Войска Донскаго высочайше повелѣно разсмотрѣть въ соединенныхъ департаментахъ Государственнаго Совѣта: военномъ, законовъ и экономіи съ тѣмъ, чтобы заключеніе, не внося въ общее собраніе, было представлено прямо государю императору. Производство этого дѣла возложено на меня. Здѣсь опять вошелъ я въ столкновеніе съ княземъ Чернышевымъ, потому что проектъ составленъ подъ непосредственнымъ его распоряженіемъ. Наученный опытомъ, какъ опасно касаться самолюбія автора столь могучаго, я принялъ другой образъ дѣйствія, нежели въ комитетѣ 1828 года. Всѣ замѣчанія мои я прочитывалъ предварительно моимъ пріятелямъ статсъ-секретарямъ Позену и Брискорну, которые были двѣ руки князя, имѣвшаго къ нимъ полное довѣріе. Они подготовляли князя; онъ выслушивалъ меня благосклонно и соглашался на предлагаемыя мною передѣлки. Такимъ образомъ я докладывалъ соединеннымъ департаментамъ каждую главу, уже исправленную, и все шло гладко, безъ запинокъ. Одно только слово не согласился князь измѣнить по моему замѣчанію, и это слово вызвало неудовольствіе государя. Въ проектѣ было сказано Войсковое Донское Правительство, я хотѣлъ вмѣсто Правительство поставить Правленіе, но князь не соглашался, доказывая, что казаки примутъ это за нарушеніе ихъ правъ, подумаютъ, что земля Войска Донскаго обращается въ губернію. Когда положеніе Войска Донскаго представлено было на конференцію, государь, повидимому, съ неудовольствіемъ подчеркнулъ карандашемъ «Правительство» и написалъ: Правительство — Я. Князь Кочубей, отдавая мнѣ положеніе съ этою отмѣткою, сказалъ:
— Какъ это, при вашей осмотрительности, вы пропустили такое важное слово?
— Есть у насъ, — отвѣчалъ я смиренно, — Грузинское Верховное Правительство, почему же не быть Донскому.
Князь улыбнулся, онъ зналъ о моемъ замѣчаніи, о которомъ я сообщилъ графу Сперанскому, чтобы онъ отъ себя высказалъ его въ засѣданіи, но онъ тамъ и не пикнулъ, вѣроятно не хотѣлъ входить въ противорѣчіе съ княземъ Чернышевымъ. Скажу мимоходомъ: постъ статсъ-секретарей Государственнаго Совѣта весьма щекотливъ; на нихъ упадаетъ неблагопріятный отзывъ государя, а члены всегда въ сторонѣ и хладнокровно умываютъ руки.
Въ 1833 году назначенъ я предсѣдателемъ комитета, высочайше учрежденнаго для повѣрки и передѣлки Свода Военныхъ Постановленій. Здѣсь мнѣ предстояло работать подъ наблюденіемъ графа Сперанскаго, что весьма сблизило. меня съ нимъ. Когда, по назначеніи, явился я къ нему за приказаніями, онъ напомнилъ мнѣ:
— Вотъ вы не отдѣлались отъ меня; пять лѣтъ тому назадъ я приглашалъ васъ для составленія Военнаго Свода; вы отказались, а онъ не миновалъ вашихъ рукъ. Впрочемъ, скажу откровенно, я въ назначеніи вашемъ не участвовалъ. Васъ представилъ государю князь Чернышевъ, а государь сказалъ мнѣ, когда уже состоялось высочайшее повелѣніе: я назначилъ тебѣ въ сотрудники по военнымъ законамъ Боровкова; онъ человѣкъ дѣльный, надѣюсь ты будешь имъ доволенъ.
Я напомнилъ графу Сперанскому о причинахъ, побудившихъ меня тогда отказаться отъ его предложенія, присовокупивъ:
— Лучше теперь марать и передѣлывать собранное, нежели тогда рыться въ сырыхъ матеріалахъ и стряхивать архивную пыль.
— Увидимъ, — возразилъ графъ, — часто скучнѣе и труднѣе передѣлывать, нежели составлять самому.
Пять лѣтъ усиленной, тяжкой работы моей по Своду Военныхъ Постановленій вполнѣ оправдали мнѣніе графа Сперанскаго.
Однажды я доложилъ ему о необходимости совершенно измѣнить военно-судную часть Свода. Тамъ встрѣтились странныя противоположности: судъ первой степени обязанъ былъ руководствоваться воинскими процессами, въ которыхъ и за малыя преступленія опредѣлены жестокія наказанія, а высшій судъ, придерживаясь существующихъ законовъ, вынужденъ былъ эти наказанія замѣнять ничтожнымъ оштрафованіемъ, даже выговоромъ или однимъ замѣчаніемъ. Отъ сего рѣшенія суда первой степени представлялись шуткою, игрушкою; отъ сего разрушалось въ войскѣ уваженіе къ военнымъ судамъ. Надобно сочетать такъ, чтобы и низшія и высшія власти руководствовались одними законами. Первая степень есть судъ, опредѣляющій наказаніе, которое должно былъ не мечтательное, а дѣйствительное; вторая степень есть ревизія суда, обязанная провѣрить правильность судопроизводства и приговора.
Графъ Сперанскій возразилъ:
— Государь не согласится на такую передѣлку; она уничтожила бы воинскій уставъ Петра Великаго, передъ которымъ онъ благоговѣетъ.
— Нечего уничтожать, — замѣтить я, — уставъ воинскій не существуетъ въ приложеніи къ практикѣ съ царствованія Елизаветы, отмѣнившей смертную казнь. Конечно, уставъ этотъ былъ необходимъ въ то время, когда наше регулярное войско едва только образовывалось изъ нестройной толпы буйныхъ стрѣльцовъ; но теперь, когда порядку, устройству, дисциплинѣ и нравственности нашихъ воиновъ удивляются Европа и Азія, опредѣленіе жестокихъ наказаній было бы анахронизмомъ.
— Вы правы. Я раздѣляю ваше мнѣніе; доказательство вы найдете въ производствѣ Военнаго Свода: я представлялъ уже объ этомъ государю; но Чернышевъ объявилъ мнѣ высочайшую волю — держаться строго устава Петра I.
— Позвольте замѣтить: вамъ не разъ доставалось отстаивать свои мнѣнія при покойномъ императорѣ.
— Altera tempora altera mores, мой любезнѣйшій. Всѣмъ извѣстно, какъ горько я расплатился за мою настойчивость и правду. Но тогда я былъ молодъ, императоръ Александръ благосклонностію своею возбуждалъ во мнѣ смѣлость; теперь я старъ и не въ силахъ выдержать другого испытанія, подобнаго тому, какое со мною случилось. Изложите ваше мнѣніе, представьте его Чернышеву, онъ вѣрно перешлетъ его ко мнѣ; я соглашусь съ вами; такъ и доложите государю.
Я такъ и сдѣлалъ. Записка моя о передѣлкѣ IV части Свода Военныхъ постановленій, представленная князю Чернышеву 12-го октября 1839 года, была слѣдующаго содержанія:
"Предсѣдатель комитета, высочайше утвержденнаго для провѣрки и исправленія Свода Военныхъ Постановленій, разсматривая четвертую часть сего Свода, содержащую уставъ военно-уголовный, счелъ нужнымъ, прежде окончательнаго заключенія своего о степени удовлетворительности плана и полноты статей, обратиться къ системѣ, принятой редакціею при составленіи сей части Свода.
"Редакція, обозрѣвая военно-уголовныя постановленія, нашла, что нѣкоторыя наказанія, опредѣленныя воинскими артикулами Петра Великаго, вышедъ совершенно изъ употребленія, прямо неотмѣнены постановленіями послѣдовавшими, а потому до сего времени приводятся въ приговорахъ военно-судныхъ коммиссій, и что многія наказанія по тѣмъ же артикуламъ, хотя употребительныя по ихъ роду, прилагаются уже не во всѣхъ прежнихъ видахъ и не въ тѣхъ случаяхъ, къ коимъ они прежде относились, не въ прежней мѣрѣ, и, наконецъ, не ко всѣмъ тѣмъ лицамъ, кои онымъ подвергались.
"Вслѣдствіе сего редакція Свода предполагала наказанія, хотя не отмѣненныя формально, но не употребительныя, въ Сводъ не вводить, какъ потерявшія силу и потому, что въ Сводѣ приводятся одни постановленія дѣйствующія; наказанія же, хотя употребительныя по ихъ роду, но коихъ приложеніе измѣнилось, изложить такъ, какъ они дѣйствительно нынѣ прилагаются.
"Предположеніе сіе дѣйствительный тайный совѣтникъ Сперанскій всеподданнѣйше докладывалъ государю императору, и его величество, принявъ въ уваженіе, что Сводъ, не вводя ничего новаго, долженъ быть изображеніемъ законовъ въ настоящемъ, нынѣ дѣйствующемъ ихъ приложеніи, съ отмѣною всего, что уже вышло изъ употребленія, высочайше повелѣть соизволилъ разсмотрѣть сей предметъ въ особомъ комитетѣ.
"Прежде приведенія въ исполненіе таковой высочайшей воли, г. военный министръ вошелъ съ особымъ по сему предмету всеподданнѣйшимъ докладомъ, въ которомъ объяснилъ, что несовершенство военно-уголовныхъ законовъ нашихъ заключается главнѣйшее въ неточномъ опредѣленіи степени преступленій или границы между преступленіями и проступками. Недостатокъ сей отчасти отвращается разнообразностію наказаній, узаконенныхъ воинскими артикулами. Сообразно съ ними признаются тягчайшими преступленіями тѣ, за кои опредѣлены тягчайшіе виды наказанія, и такимъ образомъ рѣшаются всѣ военно-судныя дѣла: въ военно-судныхъ коммиссіяхъ прямымъ примѣненіемъ законнаго наказанія къ преступленію; въ высшихъ ревизіонныхъ инстанціяхъ, смягченіемъ приговора сообразно съ большею или меньшею суровостію наказанія, закономъ опредѣленнаго.
"Въ порядкѣ военнаго судопроизводства наказанія, установленныя кореннымъ закономъ, безъ большихъ неудобствъ, не могутъ быть замѣнены въ Сводѣ военно-уголовныхъ законовъ наказаніями, нынѣ употребительными; ибо сіи послѣднія прилагаются къ преступленіямъ, не по закону положительному, но по произвольному его убѣжденію о степени вины подсудимаго, къ чему, какъ выше сказано, ведутъ его тѣ же самые коренные законы.
"Его сіятельство, убѣждаясь въ необходимости скорѣйшаго изданія новаго полнаго военно-уголовнаго уложенія, объемлющаго всѣ части военнаго судопроизводства, и предполагая трудъ сей поручить особой коммиссіи, матеріаломъ которой долженъ служить Сводъ существующихъ нынѣ военно-уголовныхъ законовъ, полагалъ: разрѣшить редакціи Свода военныхъ постановленій вводить въ Сводъ всѣ коренные законы, какъ о преступленіяхъ, такъ и о наказаніяхъ, безъ всякаго измѣненія, дополняя всѣми общими государственными постановленіями, имѣющими прямое отношеніе къ военному судопроизводству.
"Впрочемъ, Сводъ сей не назначать для изданія въ свѣтъ и въ руководство военнымъ судамъ, такъ какъ съ изданіемъ новаго уложенія не можетъ уже быть въ ономъ никакой надобности.
"Государь императоръ, вслѣдствіе сего доклада, высочайше повелѣть соизволилъ: излагать въ Сводѣ наказанія въ двухъ видахъ: въ самой статьѣ Свода по закону, а на полѣ противу каждой статьи — по практикѣ и приговорамъ.
"Вмѣстѣ съ тѣмъ его величество, имѣя въ виду, что Сводъ, по самому первоначальному предназначенію, долженъ прежде его напечатанія и изданія поступить въ особый комитетъ на ревизію, изволилъ повелѣть: при сей ревизіи рѣшить положительно: издавать ли его въ видѣ закона, или же принять токмо матеріаломъ къ новому уложенію.
"Редакція, приступивъ на семъ основаніи къ внесенію въ Сводъ постановленій о наказаніяхъ, встрѣтила большія затрудненія оттого, что важныя и многочисленныя измѣненія, происшедшія въ артикулахъ съ 1753 года, даютъ всему военно-уголовному законодательству другой видъ, такъ что сложить (соединить?) сіи два законодательства, по испытанію, оказалось невозможнымъ.
"Посему редакція предполагала, отдѣливъ судопроизводство низшихъ судовъ отъ судопроизводства высшихъ, для каждаго составить особое уложеніе, размѣстивъ всѣ сіи предметы въ двухъ раздѣлахъ: въ первомъ — означить наказанія, опредѣляемыя военно-судными коммиссіями; а во-второмъ — наказанія, опредѣляемыя высшими военными судами.
"Государь императоръ по всеподданнѣйшему о семъ докладу, одобривъ таковое предположеніе редакціи Свода Военныхъ Постановленій, высочайше повелѣть соизволилъ: при ревизіи Свода рѣшить окончательно: оставить ли оба раздѣла въ Сводѣ или, отмѣнивъ первый, сдѣлать второй раздѣлъ общимъ для всѣхъ судовъ и низшихъ и высшихъ.
"Такимъ образомъ, комитету, высочайше учрежденному для повѣрки Свода Военныхъ Постановленій, предлежитъ нынѣ разрѣшить два вопроса:
"Во-первыхъ, можно ли въ Сводѣ оставить наказанія въ двухъ видахъ: а) назначаемыя первою инстанціею военнаго суда, и б) опредѣляемыя окончательно при ревизіи военно-судныхъ дѣлъ, или удержать только одни дѣйствующія нынѣ узаконенія.
"Во-вторыхъ, издавать ли Сводъ военно-уголовныхъ законовъ вмѣстѣ съ общимъ Сводомъ Военныхъ Постановленій, или же принять оный только матеріаломъ для составленія новаго военно-уголовнаго уложенія.
"Для разрѣшенія сихъ вопросовъ нужно предварительно обозрѣть настоящее состояніе военно-уголовнаго законодательства въ Россіи.
"Дѣйствующіе нынѣ военно-уголовные законы имѣютъ основаніемъ воинскіе артикулы императора Петра Великаго.
"Артикулы сіи, опредѣляя существо преступленій, назначали мѣру наказаній, коимъ подвергались военнослужащіе за сдѣланныя ими преступленія.
"Наказанія, воинскими артикулами установленныя, суть: 1) смертная казнь, которой виды были: четвертованіе, колесованіе, сожженіе, отсѣченіе главы а чему въ нѣкоторыхъ случаяхъ предшествовало прожженіе языка раскаленнымъ желѣзомъ, повѣшеніе и растрѣляніе; 2) лишеніе чести; 3) лишеніе собственности, т. е. конфискація, штрафы, вычеты изъ жалованья и т. п.; 4) лишеніе свободы и 5) тѣлесныя наказанія, къ коимъ относились: ношеніе оружія, содержаніе на хлѣбѣ и водѣ, посаженіе на деревянныхъ лошадей и ословъ, хожденіе по деревяннымъ кольямъ, скованіе въ желѣза, усѣченіе членовъ, шпицрутены и наказаніе кнутомъ.
"Симъ наказаніямъ подвергались всѣ вообще военнослужащіе безъ различія чиновъ, званій и состояній.
"Военнымъ судамъ вмѣнено было въ обязанность опредѣлять мѣру наказанія по мѣрѣ вины, сообразно обстоятельствамъ, увеличивающимъ или уменьшающимъ оную.
"Наказанія, воинскими артикулами установленныя, съ того времени существенно измѣнились? Смертная казнь за воинскія преступленія допускается только въ военное время, на основаніи полевого уголовнаго положенія, но въ мирное время, кромѣ нѣкоторыхъ случаевъ, по указамъ 1753 и 1754 годовъ, замѣнена другими наказаніями. Дворянство и состоянія, пользующіяся особенными правами, освобождены отъ тѣлеснаго наказанія, и первые сверхъ того и отъ конфискаціи имуществъ; въ каторжную работу повелѣно ссылать только за одни важнѣйшія преступленія. Отмѣнено вырываніе ноздрей, а отсѣченіе членовъ, не существуя на дѣлѣ, едва удержалось въ памяти законовѣдовъ.
"Не взирая однако на всѣ сіи измѣненія въ наказаніяхъ, установленныхъ воинскими артикулами императора Петра Великаго, военно-судныя коммиссіи въ приговорахъ своихъ опредѣляютъ еще и нынѣ смертную казнь всѣхъ родовъ, а также и тѣлесныя наказанія лицамъ дворянскаго происхожденія. Приговоры сіи объявляются преступникамъ, твердо убѣжденнымъ, что наказанія, къ коимъ они присуждаются, не будутъ приведены въ исполненіе, а при дальнѣйшей ревизіи ихъ дѣлъ замѣняется другими, не столь жестокими. Итакъ законъ, долженствующій опасеніемъ неминуемаго наказанія предотвращать совершеніе преступленія, не будучи приводимъ въ исполненіе и служа только одною формою угрозы, не только въ глазахъ преступника, но и всѣхъ вообще, теряетъ совершенно свою силу, ослабляетъ то вліяніе, которое онъ долженъ имѣть, и не производитъ того дѣйствія, для котораго установлены законы наказательные.
"Повелѣнія, служащія военнымъ судамъ основаніемъ опредѣлять въ приговорахъ наказанія, установленныя воинскими артикулами, безъ измѣненія ихъ, представляются слѣдующія: воинскаго устава 1716 года^ главы L, пунктъ 2, указъ военной коллегіи 23-го ноября 1800 года, высочайше утвержденные доклады: генералъ-аудитора князя Салагова 18-го іюля 1802 года и комитета учрежденнаго для образованія генералъ-аудиторіата 8-го сентября 1805 года; наконецъ положеніе комитета министровъ 14-го февраля 1831 года.
"Сими постановленіями повелѣно: военнымъ судамъ въ приговорахъ ихъ опредѣлять виновнымъ наказанія по всей строгости военныхъ законовъ.
"Совершенно справедливо, что военно-уголовные законы имѣютъ основаніемъ воинскій уставъ Петра Великаго, почему военно-судныя коммиссіи и постановляли сентенціи свои на точныхъ словахъ воинскихъ артикуловъ, не смѣя соображаться съ измѣненіями, послѣдовавшими въ уголовномъ законодательствѣ. Напротивъ того, высшія военносудныя инстанціи, смягчая приговоры низшихъ военныхъ судовъ и дѣйствуя въ семъ случаѣ сообразно послѣднимъ постановленіямъ, не считали нужнымъ требовать по этому предмету какихъ-либо особыхъ разрѣшеній. Такимъ образомъ, употребленіе въ приговорахъ военныхъ судовъ наказаній, установленныхъ воинскими артикулами и не уничтоженныхъ прямо закономъ, вошло въ обычай, болѣе и болѣе впослѣдствіи укоренившійся.
"Здѣсь надлежитъ обратиться къ эпохѣ, въ которую Петръ І-й писалъ Воинскій уставъ. Въ то время уголовное законодательство всей Европы наполнено было кровавыми ужасами; невѣжество, буйство и строптивость волновали умы русскаго народа, нестройныя толпы стрѣльцовъ едва только были замѣнены регулярнымъ войскомъ, еще не укоренившимся и не привыкшимъ къ правильной военной дисциплинѣ. При такихъ обстоятельствахъ мудрый законодатель Россіи, сообразуясь и съ главнѣйшими законами чужеземцевъ и съ духомъ своего народа, не могъ не допустить жестокихъ наказаній.
"Но съ теченіемъ времени и распространеніемъ просвѣщенія, смягчались нравы, улучшались обычаи и возвышалась нравственность какъ въ народѣ, такъ и въ войскахъ. Соотвѣтственно сему направленію ослабѣвали и мало-по-малу измѣнились, какъ выше показано, жестокія и ужасныя наказанія. Тогда общее уголовное законодательство я судопроизводство приняли другой болѣе кроткій видъ; и уголовные суды гражданскаго вѣдомства стали осуждать виновныхъ по законамъ дѣйствующимъ. Между тѣмъ, военные суды продолжаютъ держаться законовъ измѣнившихся, продолжаютъ угрожать казнями, которыя на дѣлѣ не исполняются, несмотря на то, что еще въ 1782 году повелѣно было[16], чтобы военные суды при сужденіи военнослужащихъ, поступали сообразно судебнымъ мѣстамъ гражданскаго вѣдомства.
"Въ основныхъ государственныхъ законахъ[17] сказано: «законъ сохраняетъ свое дѣйствіе, доколѣ не будетъ измѣненъ силою новаго закона». Слѣдственно наказанія, опредѣленныя воинскими артикулами и смягченныя сообразно духу времени и общему уголовному законодательству, по мѣрѣ смягченія самыхъ нравовъ и обычаевъ, или отмѣненныя послѣдующими узаконеніями, не должны имѣть мѣста въ приговорахъ военныхъ судовъ, учреждаемыхъ въ XIX столѣтіи надъ воинами россійской арміи, которой строгая нравственность еще недавно изумляла и Европу, и Азію.
"Двѣ разныя системы наказаній, одна въ военно-судныхъ коммиссіяхъ, другая въ высшихъ ревизіонныхъ инстанціяхъ, въ самомъ Сводѣ приняты не по собственному убѣжденію редакціи въ правильности или необходимости таковаго раздѣленія, но единственно по тому уваженію, что редакція не считала себя въ правѣ измѣнять что-либо въ буквальномъ смыслѣ законовъ безъ положительной высочайшей на сіе воли. Въ историческомъ введеніи къ Своду (стр. 59) сказано:
«Здѣсь не мѣсто разсуждать, сколь въ общихъ понятіяхъ объ уголовномъ правосудіи таковая двоякость суда и наказанія можетъ быть не сообразна, когда за одно и то же преступленіе судья въ одномъ мѣстѣ именемъ закона грозитъ смертною казнію, а въ другомъ — также, судья и также именемъ закона — опредѣляетъ вмѣсто того легкое наказаніе. Уничтожить сіе противорѣчіе, согласить военно-уголовные законы съ общими понятіями правосудія есть во власти законодателя. Сводъ долженъ слѣдовать тому, что есть, и не можетъ дѣлать въ существѣ закона никакихъ исправленій». Въ другомъ мѣстѣ того же введенія (стр. 62) сказано: «Естьли бы признано было удобнымъ, слѣдуя общимъ началамъ правосудія, постановить не два, а одинъ законъ и для низшихъ и для высшихъ судовъ, тогда надлежало бы только въ семъ второмъ отдѣлѣ книги первой исключить изъ Свода весь раздѣлъ первый, и вмѣсто того сдѣлать общимъ раздѣлъ второй для всѣхъ судовъ, и низшихъ и высшихъ».
"Принимая въ уваженіе, что наказанія, воинскими артикулами установленныя, совершенно измѣнены постановленіями, послѣ сихъ артикуловъ изданными, предсѣдатель комитета полагаетъ:
"Во-первыхъ, судопроизводство низшихъ военныхъ судовъ не отдѣлять въ Сводѣ отъ судопроизводства высшихъ; но раздѣлъ о преступленіяхъ и наказаніяхъ составить общій, какъ первоначально предполагала и редакція Свода.
"Во-вторыхъ, въ раздѣлѣ семъ опредѣлить преступленія военнослужащихъ и наказанія, коимъ они за сіи поступленія по окончательнымъ рѣшеніямъ подвергаются.
"Въ-третьихъ, въ опредѣленіи преступленій и подраздѣленіи оныхъ слѣдовать воинскимъ артикуламъ, а въ тѣхъ случаяхъ, коихъ не находится въ артикулахъ, держаться постановленій впослѣдствіи по военно-судной части изданныхъ. Если же нѣтъ такового опредѣленія въ сихъ послѣднихъ постановленіяхъ, то слѣдовать гражданскому Своду, принявшему силу закона и опредѣляющему преступленія общія какъ гражданину, такъ и воину.
"Въ-четвертыхъ, въ назначеніи наказаній соображаться со всѣми послѣдующими постановленіями, измѣнившими наказанія, артикулами установленныя.
"Обращаясь ко второму вопросу: издавать ли нынѣ Сводъ военноуголовныхъ законовъ вмѣстѣ съ общимъ Сводомъ Военныхъ Постановленій, или же принять оный матеріаломъ для составленія новаго военноуголовнаго уложенія, предсѣдатель комитета совершенно убѣжденъ, что военно-уголовные законы наши требуютъ коренного измѣненія даже въ главныхъ началахъ; но имѣя въ виду, что Сводъ Военныхъ Постановленій безъ военно-уголовнаго устава, составляющаго одну изъ главнѣйшихъ его частей, не будетъ полонъ; что военно-судная часть, по существу ея занятій, болѣе всѣхъ другихъ частей военнаго управленія чувствуетъ необходимость въ Сводѣ военно-уголовныхъ законовъ, и что изданіе новаго военно-суднаго уложенія, по важности и обширности этой работы, не можетъ быть скоро окончено, — полагаетъ необходимымъ Сводъ военно-уголовныхъ законовъ издать вмѣстѣ со Сводомъ Военныхъ Постановленій, но издать тогда, когда утвердится предположеніе о составленіи одного общаго раздѣла о преступленіяхъ и наказаніяхъ, и объ измѣненіи наказаній воинскими артикулами установленныхъ, сообразно постановленіямъ, послѣ артикуловъ изданнымъ.
"Что касается до того, можетъ ли Сводъ военно-уголовныхъ законовъ служить матеріаломъ для составленія новаго военно-уголовнаго уложенія, то вопросъ сей разрѣшается самъ собою.
«Нельзя приступать къ составленію новаго уложенія, не имѣя свѣдѣнія о существовавшихъ законахъ, и въ семъ отношеніи не только тотъ Сводъ, который будетъ изданъ, долженъ служить въ семъ случаѣ матеріаломъ, но даже и вся та работа по военно-судной части, которая была предпринята редакціею Свода Военныхъ Постановленій.
„Предсѣдатель комитета имѣетъ честь представить сіи предположенія на благоразсмотрѣніе вашего сіятельства, съ тѣмъ, что если они будутъ удостоены одобренія, то не благоугодно ли испросить высочайшее повелѣніе на передѣлку IV-й части Свода Военныхъ Постановленій сообразно съ вышеизложенными началами, которыя дѣйствительный тайный совѣтникъ Сперанскій призналъ правильными“.
Представляя Чернышеву мое мнѣніе, я встрѣтилъ тѣ же затрудненія. Едва при содѣйствіи пріятелей моихъ Позена и Брискорна уломали его передать мое мнѣніе графу Сперанскому. Чернышевъ сказалъ мнѣ однако:
— Не пеняйте на меня, если государю не понравиться, что вы пишете противъ его убѣжденія.
Графъ Сперанскій сдержалъ слово: онъ убѣдилъ Чернышева въ справедливости моего мнѣнія. Три раза государь самъ изволилъ читать его, хотя оно было довольно обширно: въ первый разъ съ графомъ Сперанскимъ, во второй — съ Чернышевымъ, въ третій — съ обоими вмѣстѣ, какъ бы составя тріумвиратъ. Наконецъ, государь согласился на предложенныя мною измѣненія, сказавъ при этомъ:
— Такъ непрочны творенія людей даже геніальныхъ!
Наконецъ, Сводъ военныхъ постановленій былъ поднесенъ государю императору. Его величество такъ былъ доволенъ окончаніемъ этого важнаго труда, что приказалъ Чернышеву объявить мнѣ его волю, чтобы я представилъ моихъ сотрудниковъ къ награжденію, не держась никакихъ правилъ о наградахъ; а мнѣ пожаловалъ аренду въ 1.500 руб. сер. на 12 лѣтъ. Графъ Сперанскій получилъ только милостивый рескриптъ; вѣроятно, государь зналъ, что трудовъ его при передѣлкѣ этого Свода почти совсѣмъ не было.
Когда предсталъ я государю императору для принесенія благодарности за эту милость, въ пріемной залѣ было болѣе семидесяти особъ. По обыкновенію насъ поставили въ линію по старшинству; мнѣ досталось пятнадцатое мѣсто. Вошелъ государь. Оберъ-церемоніймейстеръ графъ Питта по порядку провозглашалъ прозванія представлявшихся, его величество кланялся каждому и проходилъ далѣе. Дошла очередь до меня. Графъ Литта собирался провозгласить и мою фамилію, но государь быстро произнесъ: „знаю!“ Потомъ онъ обратилъ на меня свой орлиный взоръ; казалось искры, какъ электрическій токъ, сыпались изъ его глазъ; я чувствовалъ невольное волненіе.
— Благодарю тебя, — произнесъ онъ, и глаза всѣхъ присутствовавшихъ устремились на меня, — очень благодарю за твою работу по военному Своду; ты вполнѣ оправдалъ мой выборъ. Всѣ представленія твои я утвердилъ, хотя ты и назначалъ щедрою рукою.
Отъ такихъ милостивыхъ словъ я смутился, хотѣлъ высказать чувства благодарности, но ни слова не сказалъ, а слезы покатились по моему лицу. Еще и теперь съ восторгомъ воспоминаю объ этомъ сладостномъ мгновеніи. По окончанія представленія всѣ знакомые и незнакомые, тамъ бывшіе, приступили ко мнѣ съ поздравленіями и привѣтствіями. Какое торжество! Слова, сказанныя мнѣ государемъ, быстро разнеслись по С.-Петербургу. Лишь только я возвратился домой, жена моя встрѣтила меня со слезами на глазахъ отъ умиленія; она уже знала съ какимъ благоволеніемъ говорилъ мнѣ государь; появились и поздравители, но скоро все прошло какъ сладкій сонъ.
Среди утомительныхъ работъ по Своду Военныхъ Постановленій на меня возложено было исправленіе должности государственнаго секретаря, не слагая обязанности моей и по военному департаменту. Признаюсь, тяжко было для меня это назначеніе тѣмъ болѣе, что кромѣ труда оно вводило меня въ столкновеніе съ министрами, которыя, по принятому обычаю, всякое возраженіе Совѣта на ихъ представленія относятъ къ государственному секретарю и сѣтуютъ на него. Мнѣ необходима была подпора свыше; я обратился къ шефу жандармовъ, графу Алексѣю Ѳедоровичу Орлову, пользовавшемуся благоволеніемъ и довѣренностью государя. Онъ обѣщалъ меня поддерживать; но благодареніе Богу, въ теченіе восьми-мѣсячнаго исправленія моего должности государственнаго секретаря не встрѣтилось въ томъ надобности. Въ случаѣ необходимаго возраженія на представленіе какого-либо министра, я объяснялся съ нимъ предварительно, не пуская дѣла въ докладъ и такимъ образомъ дѣло улаживалось и все шло гладко.
Графъ Николай Николаевичъ Новосильцевъ, бывшій тогда предсѣдателемъ Государственнаго Совѣта, явно оказывалъ мнѣ свое благорасположеніе; это придавало много вѣсу въ глазахъ членовъ, которые вполнѣ уважали его. Графъ Новосильцевъ еще въ молодости своей, при началѣ царствованія императора Александра, игралъ важную роль: онъ былъ другомъ царя; онъ мечталъ съ нимъ о преобразованіяхъ въ управленіи Россіи. Графъ Новосильцевъ былъ вельможа просвѣщенный, умный, опытный, добрый, но безпечный и лѣнивый, по крайней мѣрѣ, въ старости, когда я съ нимъ работалъ.
Я весьма обрадовался возвращенію изъ-за границы государственнаго секретаря, барона М. А. Корфа, и снятію тяготившаго меня ярма. За исправленіе этой должности мнѣ объявлено высочайшее благоволеніе и пожалована золотая табакерка, украшенная брильянтами. Впрочемъ, я былъ представленъ къ производству въ слѣдующій чинъ тайнаго совѣтника, но нашлись недоброжелатели — интриганы, которые воспрепятствовали этому, доведя до свѣдѣнія государя, что едва прошло полгода, какъ я получилъ награду по представленію А. И. Чернышева за труды по военному министерству. По крайней мѣрѣ, государь возвысилъ цѣну своего дара привѣтливымъ, милостивымъ словомъ, торжественно и публично, когда я представлялся его величеству съ принесеніемъ благодарности за награду.
— Теперь ты отдохнешь, — прибавилъ государь, — у тебя въ департаментѣ мало дѣла.
— Точно такъ ваше величество, — отвѣчалъ я, — но дѣла особенной важности, требующія большаго вниманія.
— Твоя правда! Но ты сладишь, ты такъ много работалъ по военной части; иногда въ Государственномъ Совѣтѣ достанется тебѣ разсматривать и свою работу.
Государь изволилъ намекнуть на то, что сверхъ занятій по званію статсъ-секретаря по Государственному Совѣту я состоялъ и при военномъ министрѣ.
Въ военный департаментъ входило въ это время мало дѣлъ, отъ того, что»"князь Чернышевъ, укрѣпляясь въ благорасположеніи и довѣріи государя, поставилъ свой военный совѣтъ на такой высотѣ, что рѣшенія его вносились министромъ непосредственно на высочайшее утвержденіе. Начальникъ главнаго морского штаба его величества, князь Меншиковъ, соревнуя Чернышеву, поставилъ на такомъ же основаніи адмиралтействъ совѣтъ. Такимъ образомъ въ военный департаментъ Государственнаго Совѣта вносились только такія дѣла, которыя были въ соприкосновеніи съ гражданскою частью, или такія предположенія, которыя государь, не удостоивъ утвержденія, повелѣвалъ разсматривать въ Государственномъ Совѣтѣ. Это бывало только въ особенно важныхъ случаяхъ; слѣдовательно, государь справедливо сказалъ, что у меня въ департаментѣ мало дѣла, но я не солгалъ, что дѣла, требующія большаго вниманія.
Съ этого времени дѣйствительно я такъ мало былъ занятъ по службѣ, что началъ скучать отъ бездѣйствія. Такъ прошелъ годъ. Между тѣмъ, государственный секретарь баронъ М. А. Корфъ хлопоталъ попасть въ члены Государственнаго Совѣта. Это очень меня тревожило: я боялся, чтобы опять не навалили на меня его должность, которая была мнѣ не по нраву. Я уже сказалъ, что эта должность весьма интрижная, требующая уклончивости, ловкости и связей придворныхъ и аристократическихъ; мои всѣ связи состояли во мнѣ самомъ: въ посильныхъ моихъ способностяхъ, неутомимомъ трудѣ и прямотѣ характера. Меня пугало также событіе графа М. М. Сперанскаго, столь безжалостно сброшеннаго съ креселъ государственнаго секретаря. Когда поступили такъ съ геніальнымъ, просвѣщеннымъ дѣятелемъ, котораго уму обязаны учрежденія Государственнаго Совѣта и министерствъ и проч., то чего же мнѣ ожидать, — я едва замѣтный чиновникъ въ обширной области государственнаго управленія. Въ часы откровенія графъ Сперанскій говорилъ мнѣ, что если бы онъ женился на какой-нибудь княжнѣ Голицыной или Строгановой, какъ ему неоднократно говорили, а не по влеченію сердца на безъизвѣстной дѣвушкѣ, то, конечно, не подвергся бы гоненію и былъ бы поддержанъ какъ родичъ аристократіи. Я также былъ женатъ по влеченію сердца на благородной, но не знатной дѣвушкѣ; эта аналогія съ великимъ человѣкомъ, красою Россіи по уму и нравственности, еще болѣе волновала мою душу.
Я сталъ добиваться перемѣны службы. Меня представляли опять къ производству въ тайные совѣтники съ назначеніемъ въ сенаторы. Здѣсь встрѣтилось противодѣйствіе: министръ юстиціи графъ Викторъ Никитичъ Панинъ не соглашался назначить меня сенаторомъ, предоставляя сдѣлать это впослѣдствіи но его усмотрѣнію. Графъ хотѣлъ, чтобы этимъ званіемъ я былъ обязанъ его посредству. Такимъ образомъ 17-го апрѣля 1840 года я пожалованъ въ тайные совѣтники съ назначеніемъ членомъ консультаціи, а 30-го декабря того же года и сенаторомъ. Честолюбіе графа Панина удовлетворено, и онъ и я довольны.
Когда я представился государю императору съ принесеніемъ благодарности за это назначеніе, его величество изволилъ сказать мнѣ: «Поздравляю! Служи попрежнему!» Эти многозначительныя слова глубоко запали въ мою душу: ревностно и тщательно разсматривалъ я сенатскія записки, взвѣшивалъ доказательства обѣихъ сторонъ и ножемъ анализа разсѣкалъ ябеду. Графъ Панинъ представлялъ назначить меня къ присутствію въ 1-й департаментъ, но государь возразилъ: «Нѣтъ! пусть сидитъ въ польскомъ департаментѣ: онъ хорошо знаетъ польскія дѣда!» Графу Панину хотѣлось знать причину такого отказа его величества. Я объяснилъ, что слишкомъ за годъ до назначенія меня въ сенаторы, бывши еще въ Государственномъ Совѣтѣ, я объѣзжалъ губерніи, присоединенныя отъ Польши и представилъ государю записку о положеніи тамошнихъ крестьянъ. Записка эта по высочайшей волѣ внесена въ комитетъ западныхъ губерній. Вотъ вся и разгадка, доказывающая и память государя и вниманіе, съ какимъ читаетъ онъ то, что до него доходитъ.
Едва не забылъ разсказать о встрѣчѣ моей съ замѣчательнымъ монахомъ. По окончаніи Свода Военныхъ Постановленій я отправился на поклоненіе новгородскимъ угодникамъ. Быть въ Новгородѣ и не видать Фотія, архимандрита Юрьевскаго монастыря, — то-же, что быть въ Римѣ и не видать папы.
Фотій, еще въ бытность его законоучителемъ въ 1-мъ кадетскомъ корпусѣ, обратилъ на себя вниманіе своимъ фанатизмомъ, рѣзкою рѣчью, набожностію и строгою неукоризненною жизнью. Онъ былъ избранъ орудіемъ свергнуть князя Александра Николаевича Голицына, бывшаго тогда министромъ просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ, и ненравящагося старому, высшему духовенству за покровительство мистикамъ и распространителямъ ученія западной церкви.
Вооруженный толстою тетрадью выписокъ изъ книгъ мистическаго и духовнаго содержанія, напечатанныхъ въ то время, Фотій введенъ былъ въ кабинетъ покойнаго императора. Государь столь благосклонный, столь привѣтливый, противъ обыкновенія своего, встрѣтилъ Фотія сурово.
— Ты доносишь на лучшаго моего друга и подвергнешься тяжкой отвѣтственности, если окажется ложь, — сказалъ государь.
— Сердце царево въ рудѣ Божіей; да отверзетъ Богъ очи твои. Прочти и уразумѣй! — хладнокровно отвѣчалъ монахъ и подалъ государю толстую свою тетрадь.
Слѣдствіемъ этой бесѣды, о которой читалъ я въ любопытныхъ, собственноручныхъ запискахъ Фотія, было удаленіе князя Голицына изъ министерства народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ, которое послѣ того распалось на два управленія.
^Торжественно совершалась обѣдня въ Юрьевскомъ монастырѣ, священнодѣйствовалъ самъ Фотій со всѣмъ своимъ духовенствомъ: великолѣпіе храма и облаченія очаровываютъ зрѣніе; благозвучное монастырское пѣніе услаждаетъ слухъ, а порядокъ, смиреніе и благочиніе при служеніи невольно возбуждаютъ къ благоговѣнію. Богатствомъ ризницы и другихъ украшеній обязанъ монастырь стараніямъ, особенно весьма щедрымъ пожертвованіемъ графини Анны Алексѣевны Орловой, единственной дочери героя Чесменскаго. *Она такъ предана была Фотію, что помѣстилась подлѣ Юрьева монастыря.
По окончаніи обѣдни Фотій пригласилъ меня на чай. Скоро пролетѣли болѣе полутора часа въ моей съ нимъ бесѣдѣ: этотъ замѣчательный монахъ зналъ все, что творится сокровенно при дворѣ и большомъ свѣтѣ. При прощаніи онъ приказалъ подать крестики; выбравъ два золотыхъ и три серебряныхъ, подалъ мнѣ.
— Вотъ твоимъ малолѣткамъ сказалъ онъ, — золотые дочерямъ, а серебряные сыновьямъ.
Не мало я удивился, что Фотій, видя меня въ первый разъ, ни съ кѣмъ незнакомаго въ Новгородѣ, такъ опредѣлительно зналъ о моихъ дѣтяхъ. Потомъ онъ благословилъ меня образомъ съ ликами четырехъ явленій Богородицы.
— У тебя много враговъ, — сказалъ онъ, — молись усердно Присносущей — Она защититъ тебя своимъ заступникомъ.
Я обѣщалъ еще пріѣхать въ Новгородъ и видѣться съ нимъ; но онъ возразилъ:
— Ты будешь и не одинъ разъ: но меня не увидишь.
Сбылось предвидѣніе: черезъ годъ душа его перенеслась въ горнія ad patres.
Такъ, на пути моей жизни я встрѣтился съ тремя монахами, имѣвшими вліяніе на мою судьбу: первый въ дѣтствѣ возбудилъ меня къ прилежному ученію; второй въ юности моей остановилъ меня на краю проруби, такъ сказать отвратилъ смерть; третій въ зрѣлыхъ лѣтахъ предупреждалъ о врагахъ, увѣщевалъ молиться. Признаюсь, считая окружающихъ меня друзьями, и видя, что все идетъ благополучно, все мнѣ улыбается, равнодушно выслушалъ я предвареніе и жестоко наказанъ за невѣріе….
VIII.
правитьЖизнь прожить, не поле перейти, говоритъ пословица. На свѣтѣ добро и зло перемѣшано: это, по ученію Лейбница, составляетъ совершенство вселенной, основанной на предустановленной гармоніи. Такъ, послѣ моего благополучнаго періода жизни, въ которомъ все мнѣ благопріятствовало, наступилъ періодъ несчастій. Зародышъ его таился съ 1827 года, когда составился сильный комплотъ столкнуть графа Татищева съ креселъ министерскихъ, на которыя хотѣлось сѣсть князю Чернышеву, бывшему въ то время генералъ-лейтенантомъ безъ сіятельныхъ титуловъ.
- Къ достиженію этой цѣли князю Чернышеву содѣйствовалъ начальникъ главнаго штаба его величества Дибичъ. Оставалось найти благовидный предлогъ; но для сановника, занимавшаго важныя должности, за этимъ дѣло не станетъ. Въ августѣ 1826 года, во время пребыванія двора въ Москвѣ на коронаціи, поданъ государю доносъ, что графъ Татищевъ, въ бытность его генералъ-кригскомисаромъ, допустилъ по комисаріату безпорядки и злоупотребленія. Слѣдствіе поручено было генералъ-адъютанту Храповицкому, человѣку пустому и дерзкому, дѣйствовавшему по волѣ и направленію князя Чернышева. Храповицкій объ изысканіяхъ своихъ доносилъ непосредственно государю, который, не оскудѣвъ еще благоволеніемъ къ графу Татищеву, присылалъ на его заключеніе эти донесенія. Великодушно защищалъ графъ Татищевъ своихъ подчиненныхъ; благородно возражалъ на замѣчанія о личныхъ его распоряженіяхъ. Почта годъ продолжалась эта полемика; наконецъ до того наскучила старику, а еще болѣе мнѣ, писавшему его объясненія, что однажды, подчеркнувъ въ донесеніи Храповицкаго нѣсколько нелѣпыхъ фразъ, я представилъ графу Татищеву проектъ объясненія въ слѣдующихъ словахъ: «Совѣстно мнѣ утруждать вниманіе вашего величества возраженіями на пустословіе или не знающаго сущности дѣла, или умышленно затмевающаго правду: подчеркнутыя строки подтвердятъ истину, которую дерзнулъ я выразить моему всемилостивѣйшему государю».
Признаюсь, я думалъ, что графъ не пропуститъ такого рѣзкаго отвѣта; напротивъ, онъ, внимательно прочитавъ подчеркнутыя строки, съ улыбкою сказалъ:
— Славно! На глупость я возражать глупо! Пусть разбираютъ сами! Спасибо, милый мой, потѣшилъ старика! Посылай съ Богомъ!
Чрезъ три дня Храповицкій, бывшій въ короткихъ отношеніяхъ съ пріятелемъ моимъ А. II. Абакумовымъ, пересказалъ, что государь сильно намылилъ ему голову.
— Вѣкъ не забуду, — промолвилъ Храповицкій, — такой услуги Боровкова; не умру, пока не отлачу.
Онъ сдержалъ слово: почти чрезъ двадцать лѣтъ послѣ нанесъ мнѣ жестокій ударъ и — вскорѣ умеръ.
Возвращаюсь къ разсказу о графѣ Татищевѣ. Въ сентябрѣ 1827 г., кончивъ въ первомъ часу пополудни докладъ министру, занимавшему тогда дачу свою на Каменномъ острову, я отправился къ себѣ на дачу, которую нанималъ по Парголовской дорогѣ близъ Поклонной горы. Часа черезъ два прискакалъ ко мнѣ отъ графа фельдъегерь съ приказаніемъ явиться какъ можно скорѣе. Нерѣдко были подобные призывы; но на этотъ разъ сердце предвѣщало мнѣ что-то недоброе.
— Не получено ли чего отъ государя послѣ моего отъѣзда? — спросилъ я фельдъегеря.
— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ.
— Кто послѣ меня былъ у графа?
— Никого; онъ изволилъ гулять въ саду и послалъ меня за вами.
Нечего, долго думать: я зналъ нетерпѣливый характеръ графа Татищева, сѣлъ въ фельдъегерскую таратайку и поскакалъ. Я нашелъ графа въ саду; замѣтно думы бороздили его чело. Онъ. поблагодаривъ меня за скорый пріѣздъ, позвалъ въ кабинетъ.
— Милый мой, — сказалъ онъ. — Окажи послѣднюю услугу, напиши письмо къ государю, чтобы уволилъ меня отъ званія военнаго министра.
Я изумился, посмотрѣлъ на него внимательно, не шутитъ ли онъ, и отвѣчалъ:
— Ваше сіятельство позволяли мнѣ всегда говорить откровенно. Мнѣ кажется, не время оставить министерскій постъ: это даетъ удобный случай торжествовать вашимъ врагамъ. Пока вы министръ, у васъ подъ рукою всѣ средства, всѣ орудія отражать илъ натиски.
Графъ нахмурился.
— Долго я размышлялъ объ этомъ, — отвѣчалъ онъ; — но у меня не стаетъ силъ — я старъ, пусть молодые пройдохи возятся съ министерствомъ. Въ защиту свою и моихъ подчиненныхъ я представилъ все, что могъ; да будетъ воля Божія и государя.
Я сталъ было еще возражать, но графъ рѣзко прервалъ:
— Кончено! Вотъ перо и бумага, пиши!
Съ сокрушеннымъ сердцемъ набросалъ я весьма краткое прошеніе, которое тутъ же отправлено къ государю, а мы пошли въ гостиную. Тамъ уже были почти всегдашніе посѣтители графа Татищева: Паскевичъ, впослѣдствіи фельдмаршалъ, Депрерадовичъ, командиръ кавалерійскаго гвардейскаго корпуса, Балашевъ, министръ полиціи при покойномъ императорѣ, и другіе. У графа Татищева званые обѣды бывали весьма рѣдко, но всякій день, такъ сказать, за-просто, собиралось особъ двѣнадцать, иногда и до двадцати. За обѣдомъ онъ мнѣ показался веселѣе обыкновеннаго, какъ сложившій съ себя тяжкую обузу.
На другой день пріѣхалъ къ графу Татищеву графъ Дибичъ; болѣе часа продолжалось ихъ совѣщаніе. Дибичъ убѣждалъ его именемъ государя не оставлять министерства, старикъ упрямствовалъ и настоялъ на своемъ. Недѣли черезъ двѣ онъ былъ уволенъ при милостивомъ рескриптѣ, съ оставленіемъ членомъ Государственнаго Совѣта и полнымъ содержаніемъ. Такъ достигъ комплотъ своей цѣли; управленіе военнымъ министерствомъ поручено графу Чернышеву, который пошелъ быстрыми шагами къ возвышенію.
Разскажу о моемъ паденіи.
Съ порядочнымъ моимъ содержаніемъ отъ казны и съ полученнымъ въ приданое капиталомъ жены моей я не былъ богатъ; но имѣлъ возможность жить прилично моему положенію, не думая о завтрашнемъ днѣ. Богатъ тотъ, кто умѣетъ ограничивать прихоти. Жена моя прекрасно и расчетливо вела домашнее хозяйство, а я весь преданъ былъ государственной службѣ. Такъ прошло десять лѣтъ безмятежно, тихо; но въ 1828 году Богъ даровалъ мнѣ дочь, черезъ полтора года сына, потомъ опять дочь, и помышленіе устроить для нихъ посильное состояніе зародилось въ головѣ моей. Я пустилъ въ оборотъ капиталъ жены, личный мой кредитъ и репутацію дѣльнаго человѣка. Съ этими орудіями я дѣйствовалъ въ разныхъ предпріятіяхъ и компаніяхъ, удачи перемѣнялись съ неудачами; но въ результатѣ вышло, что чрезъ десять лѣтъ дѣятельности, я уже считалъ себя человѣкомъ безбѣднымъ, особенно съ присовокупленіемъ казеннаго содержанія, котораго я получалъ тогда болѣе 22,000 р. ассигн. Цифра порядочная!
Въ 1838 году составлялась компанія для храненія и залога громоздкихъ движимостей; меня пригласили подписаться въ числѣ учредителей. Видя благонамѣренную цѣль компаніи — вырвать бѣдняковъ изъ зависимости алчныхъ ростовщиковъ, я охотно подписался. Государственный Совѣтъ призналъ это учрежденіе также благонамѣреннымъ; уставъ удостоенъ высочайшаго утвержденія. Дѣйствія компаніи открыты въ 1840 году; я избранъ директоромъ и оставался въ этомъ званіи три года. Въ концѣ 1845 года, при смѣнѣ директора дѣйст. стат. сов. Оводова, оказался недостатокъ въ капиталѣ компаніи; началось изслѣдованіе, а 3-го декабря 1846 года губерн. секр. Кретковскій, подговоренный Оводовымъ, распорядителемъ кассы и виновникомъ растраты, подалъ доносъ С.-Петербурскому генералъ-губернатору Храповицкому, что въ ней участвовали всѣ директоры и въ главѣ поставленъ Боровковъ, какъ старшій по чину.
Храповицкій обрадовался случаю отмстить мнѣ за тотъ нагоняй, который за двадцать лѣтъ прежде сдѣлалъ ему государь, по прочтеніи отзыва гр. Татищева. Онъ въ тотъ же день доложилъ его величеству, выставя меня главнымъ виновникомъ, а 4-го декабря переслалъ доносъ къ министру юстиціи гр. Панину. Этотъ также не благоволилъ ко мнѣ, потому что я по званію сенатора не всегда соглашался съ его предложеніями, противными рѣшенію Сената и неоснованными на законѣ. Гр. Панинъ тотчасъ испросилъ у государя особенный личный докладъ, какъ бы по важному государственному дѣду, нетерпящему отлагательства, и 5-го декабря подписанъ именной высочайшій указъ уволить сенатора Боровкова отъ службы.
Слѣдствіемъ и судомъ оправданъ; между тѣмъ невинно страдаю седьмой годъ, не вижу и конца этому дѣлу, которое третій годъ покоится въ Сенатѣ. Формы нашего судопроизводства такъ сложны, что посредствомъ ихъ виновный можетъ отдалить свое осужденіе на вѣчность, подъ многоразличными предлогами, а прикосновенный, несмотря на свою невинность, терпи и жди общей развязки. Подумаютъ ужасныя преступленія побудили государя выкинуть изъ службы сенатора, давно извѣстнаго ему отличными заслугами.
Вотъ эти преступленія, обнаруженныя слѣдствіемъ и судомъ, про- ѣ должавшимися болѣе четырехъ лѣтъ и представленныя на разсмотрѣніе Сената.
1) Боровковъ не внесъ въ правленіе компаніи 25 акцій, которыя по званію директора онъ долженъ былъ туда представить. Слѣдствіемъ открыто, что Боровковъ былъ директоромъ совѣщательнымъ; ничѣмъ тамъ не распоряжалъ, содержанія отъ компаніи не получалъ; слѣдовательно нечего было ему и обезпечивать.
2') Въ подписанной имъ повѣсткѣ къ вновь избраннымъ директорамъ не упомянуто, что на нихъ возлагается обревизованіе дѣлъ компаніи. Слѣдствіе показало, что повѣстка изложена по заведенной формѣ просто объ избраніи; о ревизіи же извѣстно имъ было, потому что они лично находились въ томъ собраніи, когда было объ этомъ сужденіе, и сами подписали журналъ.
3) Онъ занялъ въ компаніи три тысячи рублей подъ залогъ мебели, которой не было представлено. По дѣлу выяснилось, что Боровковъ не былъ уже директоромъ, занявъ въ компаніи деньги какъ простой заемщикъ, далъ въ томъ росписку и уѣхалъ изъ С.-Петербурга, поручивъ своему управляющему представить мебель въ компанію. По возвращеніи въ С.-Петербургъ онъ нашелъ ее на своемъ мѣстѣ, расплатился съ компаніею и считалъ дѣло конченнымъ. При слѣдствіи управляющій Боровкова отозвался, что онъ не перевозилъ мебель, потому что ее не требовали. Въ существѣ, если бы предстояла тутъ надобность винить, въ случаѣ неуплаты занятой суммы, то конечно не Боровкова, какъ простого заемщика, а того директора, который выдалъ ссуду безъ обезпеченія. Очевидно здѣсь выигрышъ на сторонѣ компаніи: во-1-хъ, потому что она располагала по своему произволу помѣщеніемъ, которое заняла бы мебель Боровкова; во-2-хъ, она не подвергалась страху отвѣтствовать за поврежденіе мебели, не бывшей въ ея, храненіи.
4) Боровковъ просилъ у Оводова заимообразно 600 руб., которыхъ не дано. Тутъ и сонмъ великихъ юрисконсультовъ сталъ бы втупикъ, чтобы найти вину; но палата уголовная причла это къ отступленію Боровкова отъ устава компаніи. Избави Боже насъ отъ этакихъ судей! воскликну я съ нашимъ великимъ баснописцемъ Крыловымъ.
Оправданный слѣдствіемъ, я просилъ государя о возвращеніи меня на службу, напомнивъ о моихъ заслугахъ. Въ негодованіи, волновавшемъ мою душу, я выразился между прочимъ: «одною работою моею по Своду Военныхъ Постановленій я вставилъ блистательный алмазъ въ корону вашего величества, а министръ юстиціи опрометчиво поднесшій проектъ указа выкинуть сенатора изъ службы безъ справокъ, безъ истребованія отъ него объясненія, какъ бы слѣдовало по закону, запятналъ свѣтлыя страницы исторіи достославнаго царствованія. Несправедливости, притѣсненія и козни министровъ, глубоко насаждая корень неудовольствій и ропота, обращаются всегда на главу вѣнценосцевъ».
Въ то время государь былъ въ Варшавѣ. По отправленіи прошенія къ его величеству я прочелъ это прошеніе другу моему Никитину.
— Хорошо, дѣльно, да очень рѣзко, сказалъ онъ. Смотри Александръ, не посидѣть бы тебѣ въ крѣпости?.
— Что за бѣда, отвѣчалъ я; тамъ будетъ у меня готовая квартира съ отопленіемъ и столомъ; а на свободѣ, лишенный содержанія отъ казны, растроенный совершенно въ собственныхъ дѣлахъ и привязанный этимъ проклятымъ дѣломъ къ Петербургу, я крайне во всемъ нуждаюсь.
Предвѣщаніе Никитина не сбылось: государь, оставя разрѣшеніе моей просьбы до окончанія дѣла о растратѣ напитала въ компаніи, повелѣлъ между тѣмъ производить мнѣ содержаніе негласно изъ экстренныхъ суммъ, выдавъ его со времени моего увольненія. Такимъ образомъ онъ, какъ строгій блюститель закона, не поколебалъ формъ судопроизводства отдѣленіемъ меня отъ прочихъ, прикосновенныхъ къ дѣлу, а вмѣстѣ съ тѣмъ обратилъ вниманіе и на мое горестное положеніе.
Благословлялъ я и благословляю милосердіе монарха; но болѣе назначеннаго содержанія я радуюсь тому, что оно свидѣтельствуетъ объ убѣжденіи государя въ моемъ невинномъ страданіи; это бальзамъ утѣшенія, разлившій успокоеніе въ моей растерзанной душѣ.
Придетъ бѣда, отворяй ворота, говоритъ пословица. Внезапное увольненіе меня отъ службы разстроило вступленіе въ супружество моей дочери, которое было улажено съ весьма достойнымъ человѣкомъ. Потомъ я лишился моей незабвенной жены; она не устояла противъ жестокаго переворота въ моей судьбѣ. Бѣдная! Чтобы не растраивать меня своею горестію, она старалась казаться покойною, иногда и веселою; а злой червь огорченія подтачивалъ ея сердце. Миръ праху твоему, добродѣтельная жена и чадолюбивая мать! Съ твоею смертію все идетъ у меня на перекоръ, ничего не удается, все распадается. Нѣтъ существа, которое сердечно, какъ ты, мой незабвенный другъ, приняло бы участіе въ моемъ положеніи, съ которымъ искренно я могъ бы раздѣлить радость и горесть; всѣ чужды мнѣ и я всѣмъ чуждъ!
Оканчиваю мои очерки, потому что въ преклонности лѣтъ не надѣюсь возвратиться къ дѣятельности. Въ заключеніе замѣчу, что восьмой годъ ознаменовывалъ всегда замѣчательное событіе моей жизни. Такъ, я родился въ 1788 году — начало физическаго бытія; въ 1798 г. поступилъ въ Москвѣ въ главное народное училище, нынѣ гимназія — начало умственнаго образованія, т. е. жизни духа; въ 1808 г. вступилъ въ службу — начало жизни политической; въ 1818 г. женился — начало жизни семейной; въ 1828 г. Богъ даровалъ мнѣ первое дѣтище — начало возрожденія въ своемъ потомствѣ; въ 1838 г., купилъ я въ С.-Петербургѣ огромный домъ, превышавшій мои средства, возбудилъ зависть и затянулся долгами — зародышъ моего паденія; въ 1848 постигла предсмертная болѣзнь моей жены и свела ее въ гробъ — начало разрушенія моихъ душевныхъ и тѣлесныхъ силъ; что будетъ со мною въ 1858 г. извѣстно единому Всевѣдущему Строителю міровъ; думаю однако, что въ тотъ годъ не пить мнѣ заздравнаго кубка.
- ↑ См. «Русскую Старину» сентябрь, 1898 г.
- ↑ Точки въ подлинникѣ.
- ↑ Точки въ подлинникѣ.
- ↑ Тріумвиратъ штаба составляли: начальникъ князь Волконскій, дежурный генералъ Закревскій и директоръ канцеляріи начальника штаба князь Меншиковъ.
- ↑ Т. е. къ князю Волконскому и графу Аракчееву.
- ↑ Домъ Татищева былъ въ Большой Морской.
- ↑ Я жилъ въ Коломнѣ, на набережной Фонтанки.
- ↑ Характеривтика эта сдѣлана, конечно, по первому внѣшнему впечатлѣнію, производимому допрашиваемыми на судей. Она не можетъ считаться безусловно вѣрною, какъ говоритъ и самъ А. Д. Боровковъ. При болѣе подробномъ изученіи, характеристика эта должна видоизмѣниться. Ред.
- ↑ Оба факта не вѣрны. Ред.
- ↑ Разсказъ невѣрный. Ред.
- ↑ Чины показаны тѣ, въ коихъ они состояли, когда были призваны для допросовъ въ комитетъ.
- ↑ Всѣ трое вскорѣ раскаялись и удалились отъ общества.
- ↑ Наказъ коммиссіи о составленіи «Новаго Уложенія».
- ↑ Изъ нихъ нѣкоторые освобождены были прежде, по частнымъ разрѣшеніямъ, а иные, лично извѣстные государю, и къ допросамъ не были привлекаемы.
- ↑ Кочубей тогда не былъ еще княземъ, а Сперанскій графомъ; но я выставляю титулы того времени, когда пишу очеркъ; иначе понадобилось бы часто дѣлать оговорки.
- ↑ Именной высочайшій указъ 1-го января 1782 года.
- ↑ Свода Законовъ, т. I, стр. 72.