Авимелехов (Гусев-Оренбургский)

Авимелехов
автор Сергей Иванович Гусев-Оренбургский
Опубл.: 1916. Источник: az.lib.ru

Сергей Гусев-Оренбургский

править

Авимелехов

править
Файл:Guseworenburgskij s i text 1916 avimelehov gusev-1.jpg
Иллюстрация: В. Сварог.

Владыка Дионисий был большой любитель музыки и пения. Слава о его певчих шла по всем соседним епархиям. Его служения в соборе обставлялись всегда пышно и тожественно. Наплыв молящихся был так велик, что по большим праздникам в собор пропускали только по билетам людей наиболее уважаемых и благочестивых, за чем следила полиция. Одно у владыки было горе — протодиакон Северозападов. Человек уже старый и лысый, он говорил как-то по-петушиному, причём все гласные у него походили на одну:

— Мо-ром Го-сподо помо-о-ломсо-о!

Среди духовенства шла шутливая молва, что владыка каждодневно со слезами молится:

— Боже, даждь ми протодьякона!

Однажды владыка ехал по епархии.

Впереди, как водится, скакал во злу голову ключарь с местным благочинным. За ними, запряженная парой, катилась черная архиерейская карета. Из её квадратного окна смотрело темное владыкино лицо, худое, сплошь заросшее, с черными задумчивыми глазами, над которыми все время нервно шевелились густые сердитые брови. Позади в тарантасе ехали: протодиакон Североападов и двое певчих — русый дьякон Храмов бас и тенор Свистунов, — оба любимицы владыкины. По маршруту владыка должен был ночевать в Конноникольском заводе, но дорогою сломалось колесо у кареты и починка заняла так много времени, что к вечеру едва добрались до глухого лесного поселка Кизильбаш, где не было даже и церкви, а только молитвенный дом. Кизильбаш населяли нагайбаки, люди дикие, плохо говорившие по-русски. Православные только по необходимости, они тайно справляли мусульманские праздники и держались веры Магомета. И местность, где они жили, была дикая и красивая: тут было преддверие гор, сплошь покрытых лесом. Наскоро сколоченные и уже полуразрушенные избы лепились у серых скал над горным ручьем, бурно лившимся каскадами.

Когда солнце скрылось за горами, ночь наступила быстро, без зари. В темноте молитвенный дом сиял огнями и двери его были распахнуты. Карета с шумом подкатила к ограде. Владыка вышел, но прежде, чем идти в храм, приостановился, взглянул на горы, прислушался к неумолчному шуму ручья и вздохнул всею грудью прохладный душистый воздух.

— Красота Господня велия, — сказал он сухим басом, — о. ключарь, здесь ночуем.

— Но здесь не готовились, владыка, — почтительно возразил ключарь, — никаких удобств…

— Много ли мне, монаху, надо? Камень под голову, а сверху… Господня риза.

И владыка взглянул в звездное небо.

В темноте ключарь иронически усмехнулся:

— Воля владычня!

Ночевал владыка у священника в просторном старом доме. Его удобно устроили в зале, куда в распахнутые окна доносился шум ручья и сердитый гул горного ветра. Перед сном владыка долго беседовал со священником. Он сидел на диване, а священник почтительно стоял перед ним. Священник, из нагайбаков, человек плотный и черный, с грубыми манерами и тягучим голосом, говорил с лёгким татарским акцентом. Как шмель, гудя в одну ноту, он долго повествовал о том, какой грубый народ его прихожане и сколько трудов надо прилагать, чтобы приохотить их ко храму Божьему.

— Гу… гу… гу, — гудело в комнате, словно громадный шмель бился в окна.

Владыку охватывала приятная дремота, но он боролся с нею и почитал долгом расспрашивать.

— Какие же вы меры принимаете, батюшка?

— Меры привлечения. — отвечал священник, — через станового.

— Ну, а лично, своими увещаниями вы их привлекаете?

— К долгу исповеди и святого причастия, — сказал священник, — дважды в год привлекаю… через начальство. Остальное время… сам привлекаю.

Владыка слегка задумался.

— А хор у вас есть?

И едва он это сказал, стало похоже, что шмель вылетел в окно и радостно закружился. — «Хо-р»! — почти запел батюшка. Да у него такой хор, что из соседних сел слушать приезжают. Он с увлечением стал описывать — какой у него хор. Но в это описание постоянно вторгался какой-то человек, который как будто помогал и в то же время как будто мешал батюшке. Выходило, что без этого человека не было бы хора, но человек был такой, что хора как бы не было. Батюшка и хвалил и ругал его одновременно, но и хвала, и ругань были как будто уж и неумеренны. Когда же оказалось, что у этого человека голос яко труба архангельская в день страшного суда, у владыки прошел сон и он привстал с дивана.

— Пошлите за ним сейчас, хочу его видеть!

Священник смутился.

— Его видеть нельзя, владыка святый.

— Как нельзя?

— Нельзя…

— Разве он дух бесплотный? — слабо улыбнулся владыка.

— Не то…

И священник, с некоторою яростью, стал объяснять, какой это невозможный человек. За год он выпивает больше, чем все село, и при этом ведет себя, как Голиаф: всех задирает и вызывает на бой. И еще не нашлось до сих пор Давида, чтобы победить его. Когда же не пьет, уходит в горы с ружьем и пропадает неделями. В случае экстренной надобности, его приходится вызывать оттуда звоном. У них условлены даже некоторые сигналы.

— Так он и сейчас в горах?

— Да, владыка.

— Вы его не вызывали?

— Не предполагал владыка, что остановитесь.

— А обо мне у вас какой сигнал?

— Трезвон, владыка святый, с перерывами в пять ударов.

Владыка встал.

— Распорядитесь трезвонить. Завтра буду служить.

— Но, владыка…

— Что еще?

— Я должен…

— Ну?

— Вас предупредить, что… надежды мало: с ним иногда одновременно это случается.

— Что?

— И горы… и запой.

Владыка круто взглянул на него и задвигал бровями.

— Звонить!

Вскоре в воздух поплыли тонкие и нежные голоса маленьких колоколов молитвенного дома. В полночной мгле они на перебой как будто рассказывали что-то очень веселое, напевали и по-детски лепетали, а горы хмуро их слушали. Церковь была освещена — там готовились к архиерейскому служению: мыли, чистили, чинили. В кухне, чтобы не беспокоить владыки, угощались: дьякон, тенор, ключарь, благочинный и Северозападов. Лица у них были уже багровые, и они говорили шепотком что-то очень веселое, отчего Северозападов сгибался, как змей, в хватался за живот, Громов бесшумно хохотал, широко разинув рот и напоминая кашалота, а благочинный и ключарь утирали слезы. Матушка с дочерью сбились с ног, угощая их. У дочери были холодные черные глаза, и, если бы ей монисты, она бы совсем походила на татарку, небольшого роста и стройную. Свистунов попытался было говорить ей какие-то любезности, но она так холодно и гордо обвела его взглядом, что он сконфузился и смолк. А владыка сидел в тихой и темной зале у окна и глубоко вдыхал влажный и ароматный воздух. Сон его прошел. Ему казалось, что горы отзываются на звон нежным детским лепетом и смехом, хотя темное лицо их сурово, задумчиво и хмуро.

Некая мысль волновала владыку.

— Яко труба, — шептал он. — яко труба архангельская… Посмотрим!

… В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на «большого муллу».

— Ал-херей, ал-херей! — кричали по селу нагайбачки.

И быстро говорили друг другу что-то по-татарски.

Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов… А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный.

Служение подошло к концу.

Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум… и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало.

И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти.

— Шир-р-р-ре бе-р-ри!

Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги.

— Что это? — тихо спросил он, прислушиваясь.

Священника как бы поражал медленный удар.

— Владыка…

Голос его сорвался.

— Это… это…

— Он? — также тихо спросил владыка.

— Да, это он… Икотов… регент, про которого я…

Владыка сделал перед собою властный жест рукой.

— Привести его сюда!

— Владыка! — бросился с клироса от окна ключарь.

Подбежал и почтительно согнулся:

— Этот человек в невозможном виде: пьян, буен… и растерзан!

Владыка вспыхнул и резко повернулся.

— Я сказал! Позвать!

Все пришло в движение, заволновалось.

Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка.

— Отпустите его!

Голос владыки прозвучал властно, но мягко.

— Человек божий, подойди сюда.

Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги.

— Встань! — сказал владыка.

Но он не вставал.

Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою:

— Встань!

Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою.

— Владыка, — сказал он.

Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви.

— Владыка! Я грешник… грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое!

И он снова хотел грохнуться в ноги.

Но владыка быстрым движением руки остановил его.

— Человек божий, как зовут тебя?

— Леонтий.

— А по отчеству?

— Михайлович.

— Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим.

Он помолчал.

— Спой мне что-нибудь.

— Владыка, у меня… — растерянно бормотал великан, — у меня сегодня… голос…

— Ничего! Спой, спой для владыки.

Он обернулся к благочинному.

— Дайте ему спеть "Иже Xерувимы " Бортянского. Ноты дайте.

Но великан поспешно сказал:

— Я и без нот наизусть знаю.

Он стоял перед владыкою, странный и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса.

Владыка слушал, склонив голову, недвижный.

Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку;

— Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим!

Благочинный задумчиво опустил глаза.

Владыка ласково взглянул на певца.

— Женат? — спросил он.

Тот взглянул удивленно.

— Нет, владыка.

— Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы.

При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему.

— Владыка, — сказал он тихо, — я необразованный.

Владыка улыбнулся.

— У тебя дар Божий.

Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе:

— Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник… грешник от юности моей… и умру грешником!

— Раскайся.

— Не могу… владыка святый!

Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица.

— Я пьяница… пьяница, владыка святый, разве вы не видите?!

И замолк.

Слова в церкви наступило молчание.

Владыка тихо сказал.

— Это — слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься.

Благословил его, лежащего:

— Встань и исполни волю владыки. Только вот фамилия твоя… как?

— Икотов.

— Неудобная. Отныне ты будешь…

Улыбнулся.

— Авимелехов!

И, как-бы вспомнив что-то, повернулся к священнику.

— А где ваша дочь, батюшка?

— Здесь, владыка.

— Она девица?

— Да.

— Позовите ее сюда.

Когда черноглазая нагайбачка, вызванная из толпы отцом, подошла к владыке, он ласково кивнул ей головою и сказал:

— Дочь моя, назначаю тебе в мужья этого человека.

Как бы ожидая ответа, смотрел на нее.

Она взглянула с ужасом, губы её дрожали, но не могли произнести ни слова.

Владыка обратился к Авимелехову.

— А тебе назначаю ее в жены.

За все время великан не был поражен так, как в этот моменты все лицо его вспыхнуло и загорелось неудержимой радостью. Он робко взглянул в сторону девушки и неуклюжим жестом сталь приглаживать волосы.

Владыка приказал священнику, растерявшемуся от радости, не замедлить совершением брака и подготовкой Авимелехова в дьякона, широким жестом благословил народ.

И уехал.

*  *  *

… Из Авимелехова вышел великолепный протодьякон, — гордость владыки. Слава о нем гремела далеко. Даже черноглазая нагайбачка, много плакавшая до брака, примирилась с ним и полюбила своего неуемного мужи. Бросил он и пить под неусыпным влиянием владыки, не спускавшего с него глаз. Но раза два-три в год, особенно весною, он впадал в великую тоску и предавался буйному запою. Он тосковал по горам, уходил из-под всех запоров, блуждал по улицам, ища простора, сражался с фонарями, выворачивая их из тротуаров, и с открытой грудью шел на полицейских.

— Ши-р-р-р-р-ре бе-е-рр-ри-и!

Не раз составлялись протоколы на «злодейские поступки» Авимелехова и гражданские власти сносились с духовными.

… Но владыка покрывал его…


Первая публикация: журнал «Огонек» № 2, 1916 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.