Августъ Бебель.
править«Старый орелъ, пророкъ истины», какъ его назвалъ Максимъ Горькій въ телеграммѣ къ правленію соціалъ-демократической партіи, сошелъ въ могилу; съ нимъ сошла съ исторической сцены цѣлая эпоха германской исторіи, а также исторіи всемірнаго рабочаго движенія. Послѣдніе годы своей жизни А. Бебель былъ старѣйшимъ членомъ рейхстага, къ которому съ однимъ короткимъ перерывомъ въ нѣсколько мѣсяцевъ онъ принадлежалъ) съ самаго возникновенія Германской Имперіи, и даже раньше, такъ какъ онъ засѣдалъ ужо въ учредительномъ рейхстагѣ 1867 года, и въ рейхстагѣ Сѣверогерманскаго союза 1867—1870. Вмѣстѣ съ тѣмъ въ послѣдніе годы своей жизни онъ былъ старѣйшимъ членомъ германской соціалъ-демократической партіи, старѣйшей изъ соціалъ-демократическихъ партій міра, при рожденіи которой онъ присутствовалъ, и въ созданіи которой онъ принималъ самое дѣятельное участіе.
Онъ былъ не только старѣйшимъ членомъ, но въ первомъ одною изъ самыхъ яркихъ фигуръ, если но самою яркою, а, во-второй, несомнѣнно, наиболѣе вліятельнымъ лидеромъ, наиболѣе любимыми и уважаемымъ товарищемъ. Въ рейхстагѣ къ его рѣчамъ прислушивались даже тогда, когда онъ былъ единственнымъ представителемъ въ немъ только что зародившейся и не имѣвшей еще вліянія въ странѣ партіи, и прислушивались къ нимъ, несмотря на то, что онъ былъ носителемъ міросозерцанія совершенно чуждаго, рѣзко враждебнаго всему рейхстагу, и въ самый разгаръ опьяненія блескомъ оружія во имя интересовъ человѣчества и культуры могъ протестовать противъ насильственнаго отверженія Эльзасъ-Лотарингіи отъ Франціи.
Прислушивались прежде всего, конечно, потому, что Бебель былъ превосходнымъ ораторомъ; и друзья, и враги охотно признавали его первымъ ораторомъ Германіи. Его бурное, страстное краснорѣчіе, не гоняющееся за внѣшней плавностью рѣчи, не знающее хорошо закругленныхъ и отточенныхъ фразъ, тѣмъ но менѣе захватывало и очаровывало слушателя.
Въ печати его рѣчи не производятъ такого сильнаго впечатлѣнія, и это несмотря на то, что Бебель всегда прекрасно владѣлъ своимъ предметомъ) и рѣчи его всегда полны оригинальными мыслями, богаты точными фактами и цифрами. Объясняется это вѣроятно, тѣмъ, что шероховатости его слога, скрадывающіяся въ рѣчи, даютъ себя чувствовать въ стенографическомъ отчетѣ, въ которомъ къ тому же, — и это можетъ быть еще важнѣе, — не хватаетъ живого впечатлѣнія отъ обаятельной личности оратора. Его блѣдное, всегда какъ будто утомленное, некрасивое, но очень умное и интеллигентное, чрезвычайно подвижное и выразительное лицо, на которомъ особенно замѣчательны были его вдумчивые и добрые глаза, лицо, обрамленное густой волной, когда то темно каштановыхъ, а подъ конецъ жизни пепельно-сѣдыхъ волосъ, дополняло впечатлѣніе. Бебель могъ говорить 4, 5 и болѣе часовъ, нисколько не утомляя слушателя, все время держа его подъ обаяніемъ своего краснорѣчія и своей личности, и невидимому нисколько не утомляясь самъ. Когда онъ говорилъ, то ясно чувствовалось, что то, что онъ говоритъ, есть не только его мнѣніе, — "это его убѣжденіе, которое онъ продумалъ, прочувствовалъ и можетъ быть прострадалъ; если надо, онъ пойдетъ за него сегодня, завтра и до самаго гроба на костеръ, на кроетъ; что ни жажда личныхъ успѣховъ, ни стремленіе къ власти, или славѣ, ни въ малѣйшей мѣрѣ не вліяютъ на содержаніе рѣчи Бебеля, на его мнѣнія и убѣжденія.
Въ этомъ гармоническомъ сліяніи личности и слова былъ секретъ ораторскихъ успѣховъ Бебеля даже въ средѣ его политическихъ враговъ, которые никогда не могли отказать ему въ глубокомъ личномъ уваженіи, въ признаніи его рѣдкаго душевнаго благородства.
Конечно, не только этотъ рѣдкій ораторскій талантъ, и даже не только это рѣдкое душевное благородство Бебеля дѣлали его яркой фигурою въ рейхстагѣ уже въ первые годы существованія Германской Имперіи и германскаго рейхстага. Важное значеніе имѣло здѣсь то, что Бебель явился въ рейхстагъ вождемъ рабочей демократіи, произнесшей свое новое слово, несшей міру обновленіе. Далеко не всѣ вѣрили въ это слово, не всѣ ждали и желали этого обновленія; громадное большинство слушало его съ негодованіемъ и злобой, но всѣхъ оно затрагивало, никто не могъ его игнорировать, всѣ считали нужнымъ къ нему прислушиваться съ громаднымъ интересомъ даже тогда, когда несшая его партія была немногочисленна и невліятельна въ странѣ, а единственнымъ ея представителемъ въ парламентѣ былъ Бебель.
Бебель имѣлъі рѣдкое счастіе дожить до того, что онъ, вступившій на свое парламентское поприще единственнымъ представителемъ созданной при его дѣятельномъ участіи партіи, черезъ нѣсколько лѣтъ стоявшій въ первыхъ рядахъ небольшой еще парламенской фракціи, а подъ конецъ жизни шелъ во главѣ партіи самой многочисленной въ парламентѣ, занимавшей въ немъ больше четверти всѣхъ мѣстъ и самой сильной въ странѣ, собиравшей во время выборовъ болѣе четырехъ милліоновъ голосовъ.
И Бебель вѣрилъ въ полное торжество своей партіи, своихъ идей. 20 лѣтъ тому назадъ на партейтагѣ въ Эрфуртѣ (въ 1891) Бебель, самый крайній оптимистъ своей партіи, пророчествовалъ: «полное осуществленіе соціалъ-демократическихъ цѣлей, такъ близко, что лишь немногіе въ этой залѣ не доживутъ до него.» «Мы съ тобой, старина, писалъ ему по этому поводу Энгельсъ, единственные молодые въ нашей партіи» (намекъ на группу «молодыхъ» въ соціалъ-демократической партіи, отрицавшихъ работу въ парламентѣ и стремившихся свести дѣятельность партіи исключительно къ экономической борьбѣ; съ этими «молодыми» въ томъ же 1891 году Бебель велъ упорную борьбу и заставилъ ихъ уйти изъ партіи).
Прошло нѣсколько лѣтъ, и Бебелю пришлось сильно отодвинутъ «полное» торжество своей партіи и своихъ идей и пріурочивать его уже съ гораздо меньшей опредѣленностью къ концу XX вѣка.
Несмотря на это, несмотря на длинный рядъ разочарованій, которыя ему пришлось пережить въ своей политической работѣ, онъ, кажется, до конца жизни остался самымъ крайнимъ оптимистомъ своей партіи, и твердо вѣрилъ въ неизбѣжное въ не очень отдаленномъ будущемъ торжество.
Впрочемъ, кто знаетъ; съ достаточной опредѣленностью Бебель этого не говорилъ въ послѣдніе годы своей жизни.
Сынъ бѣднаго прусскаго унтеръ офицера, или лучше оказать, сынъ вдовы унтеръ офицера, такъ какъ унтеръ офицеръ умеръ, когда Бабель былъ еще ребенкомъ, Бебель пережилъ самую крайнюю, самую безпросвѣтную нужду; голодъ въ самомъ буквальномъ смыслѣ этою слота былъ частымъ гостемъ семьи его матери. Перенесъ онъ (нужду и въ юности, когда странствовалъ по Германіи рабочимъ подмастерьемъ, и въ зрѣломъ возрастѣ, уже знаменитымъ политическимъ борцомъ, членомъ рейхстага, когда высылка въ административномъ порядкѣ изъ Лейпцига (въ 1881 г.) въ силу исключительнаго закона противъ соціалистовъ заставила его закрыть токарную мастерскую, служившею источникомъ его существованія. Упорнымъ трудомъ своихъ рукъ и головы онъ сумѣлъ пробить себѣ дорогу въ жизни и подняться на высоту «властителя думъ» всей рабочей демократіи всего міра.
Бебель былъ seif-made-man не только въ смыслѣ внѣшняго жизненнаго положенія, но и въ смыслѣ своего общаго міросозерцанія. Происходившій изъ самыхъ низшихъ, демократическихъ слоевъ общества, Бебель не могъ унаслѣдовать отъ своей семьи демократическихъ убѣжденій въ области политики и свободы мысли въ области религіозной; напротивъ, его отецъ былъ добрымъ служакой, пропитаннымъ преданностью королю и церкви, и именно эту преданность получилъ отъ него въ наслѣдство юный Бебель.
Онъ не былъ также тѣмъ, что нѣмцы называютъ «achitundvierziger», т. е. человѣкомъ, на душевной жизни котораго революціонный 1848 годъ наложилъ глубокій, несмываемый отпечатокъ. Напротивъ, — въ годъ революціи 8-лѣтній Бебель остался среди своихъ школьныхъ товарищей единственнымъ патріотамъ; онъ дѣтскими кулаками защищалъ честь прусскаго короля и на дѣтской спинѣ испыталъ боль отъ дѣтскихъ кулаковъ своихъ товарищей, охваченныхъ революціоннымъ повѣтріемъ «безумнаго» года.
Но годы нужды и странствованій, тяжелой работы и упорнаго ученія самоучкой, воспитали Бебеля и сдѣлали изъ него сперва радикала-демократа, а потомъ и соціалъ-демократа; защитникъ въ дѣтствѣ чести короля, онъ въ зрѣломъ возрастѣ имѣлъ случай познакомиться съ продолжительной тюрьмой за оскорбленіе величества, государственную измѣну и другія политическія и литературныя преступленія.
Въ Европѣ, кажется, никто ни изъ консерваторовъ, ни изъ клерикаловъ, не посмѣлъ бросить ни однимъ комкамъ грязи въ гробовую урну великаго и благороднаго борца за свободу и человѣчность. Раздался пока, кажется, только одинъ ударъ ослинаго копыта: одесскій типографскій инспекторъ обратился къ одесскимъ газетамъ съ предписаніемъ меньше писать о Бебелѣ, такъ какъ его смерть — не такое уже важное событіе.
Разумѣется, звуки этого удара прекрасно дополняютъ впечатлѣнія величественной манифестаціи похоронъ.