АВГУСТЪ-ВИЛЬГЕЛЬМЪ ШЛЕГЕЛЬ.
правитьДвѣнадцатаго мая нынѣшняго года скончался, въ Боннѣ, поэтъ и критикъ, Августъ-Вильгельмъ Шлегель, старшій изъ трехъ послѣднихъ членовъ той многочисленной литературной семьи, которая ведетъ своя родъ отъ Лессинга и которая пролила такой блескъ на Германію въ концѣ прошедшаго и въ началѣ настоящаго столѣтія; теперь остаются изъ нея только старый философъ Шеллингъ и старый поэтъ Тикъ.
Если вы, проѣзжая, въ Германіи, чрезъ Боннъ, спрашивали, что есть въ немъ замѣчательнаго, то, вѣрно, указывали вамъ на старичка въ русомъ парикѣ, тихо оканчивавшаго тамъ свое поприще, которое началъ и прошелъ онъ такъ шумно.
Грустно переживать свое время; грустно видѣть, что мысли, за которыя боролись мы съ такими усиліями, съ такой славою, что эти мысли, бывъ сначала смѣлыми парадоксами, сдѣлались самыми обыкновенными и спокойно обращаются среди новаго поколѣнія, которое, присвоивая себѣ то, что ему нравится, гордится этимъ присвоеннымъ добромъ какъ-бы своимъ твореніемъ, и, радуясь, что можетъ свободно идти по болѣе-обширному поприщу, нежели его предшественники, забываетъ оглянуться назадъ и поблагодарить людей, открывшихъ ему дорогу.
Мы хотимъ говорить о человѣкѣ, извѣстномъ, быть-можетъ, половинѣ читателей по одному только имени; о человѣкѣ, забытомъ, по-видимому, самой Германіей), но которому новѣйшая литература, называвшаяся долго романтическою, должна была бы воздвигнуть памятники, еслибъ была попризнательнѣе; ибо, послѣ Лессинга, Шлегель былъ первымъ, ревностнѣйшимъ и доблестнѣйшимъ ея поборникомъ.
Великая литературная эпоха Германіи произошла, какъ извѣстно, отъ противодѣйствія духа германскаго духу французскому. Блескъ царствованія Лудовика XIV ослѣпилъ Европу. Языкъ, мысли, правы, вкусъ, моды и книги французскія завладѣли всѣми народами, даже и тѣми, которые, какъ Англичане и Испанцы, имѣли уже свою вполнѣ-развитую національную литературу; и они также бросились на-перерывъ подражать литературѣ французской.
Въ то время Германія, относительно умственнаго образованія, отставала отъ всѣхъ западныхъ народовъ. Поглощенная, по выходѣ изъ среднихъ вѣковъ, распрями религіозными, — разоренная, лишенная народности тридцатилѣтнею войною, она не могла развить драгоцѣнный зародышъ, содержавшійся въ пѣсняхъ ея миннезенгеровъ и мейстерзенгеровъ, и геній туземный изнемогалъ, подавляемый грубымъ смѣшеніемъ языковъ и нравовъ, заимствованныхъ у всѣхъ народовъ, попиравшихъ землю германскую. «Въ тогдашнее время» говоритъ одинъ изъ нѣмецкихъ писателей[1], "одѣвались по-голландски, ѣли по-шведски, хвастали по-испански, ругались по-венгерски и по-турецки, и краснорѣчивѣйшимъ разговоромъ считался тотъ, «который содержалъ въ себѣ болѣе „иностранныхъ элементовъ.“[2] Внѣ этого хаоса, нѣсколько ученыхъ протестантовъ, не будучи въ силахъ основать національную литературу, погружались въ безплодное филологическое изученіе древнихъ писателей[3].
Въ такомъ-то положеніи находилась Германія, когда духъ французскій, которой, со временъ возрожденія, съ каждымъ днемъ болѣе-и-болѣе удалялся отъ элемента германскаго, обращаясь къ греко-латинскому, и, быстро идя по этому направленію, достигъ высшей степени развитія, проникъ въ Германію посредствомъ высшихъ классовъ общества и безъ труда вліяніемъ своимъ замѣнилъ всѣ прочія вліяніи Тогда подражаніе всему французскому сдѣлалось всеобщимъ. Въ-продолженіе почти цѣлаго столѣтія, начиная со второй силезской школы Гофмансвальдау и Лоэнштейна, до саксонской школы Готшеда, Германія упивалась до пресыщенія литературою скучною, безцвѣтною, безъ вкуса, безъ оригинальности, безъ вдохновенія. Противодѣйствіе началось въ половинѣ XVIII столѣтія; одни, считая самую французскую литературу поддѣльною копіею, рѣшились обратиться къ источникамъ и сблизиться непосредственно съ духомъ греческимъ; другіе кинулись къ произведеніямъ англійскимъ, какъ болѣе сообразнымъ съ духомъ германскимъ; словомъ, лишенная самобытной литературы, Германія утопала въ переводахъ и подражаніяхъ, какъ вдругъ на горизонтѣ ея явился новый литературный Арминій, съ умомъ обширнымъ, проницательнымъ и смѣлымъ, созданнымъ для полемики: это былъ Эфраимъ Лессингъ. Не скрывая предпочтенія своего школѣ англійской, онъ вступилъ въ открытую борьбу съ вліяніемъ литературъ иностранныхъ и, очистивъ поле, приготовилъ путь, по которому въ скоромъ времени двинулось блистательное и разнообразное шествіе оригинальныхъ поэтовъ и прозаиковъ. Впрочемъ, не смотря на ожесточенные свои нападки на французскую литературу временъ Лудовика, Лессингъ, занимаясь исключительно отрицательною критикою, успѣлъ рѣшить одну только половину своей задачи; рѣшеніе другой предоставлено было непосредственнымъ его преемникамъ, двумъ братьямъ Шлегелямъ; относительно же литературы драматической тому изъ нихъ, біографія котораго составляетъ предметъ нашей статьи.
Вильгельмъ Шлегель первый пустилъ въ ходъ важный вопросѣ о свободѣ въ искусствѣ, и, разбирая съ возвышенной точки зрѣнія извѣстные драматическіе законы, приписываемые Аристотелю, начерталъ смѣлою рукою правила романтической поэзіи; онъ первый свелъ на очную ставку Софокла, Эсхила, Эврипида, Корнеля, Расина, Вольтера, Шекспира и Кальдерона, театръ древній, и театръ, подражавшій древнему, театръ новый, — и требовалъ для новаго театра права подчиняться только тѣмъ правиламъ, которыя почерпнуты изъ духа, мыслей и нравовъ новѣйшихъ народовъ.
Это было въ 1808-мъ году. Германія, освободясь отъ нашествія французской литературы, должна была подвергнуться нашествію французскихъ войскъ; во вскорѣ успѣла свергнуть и это иго и отплатить Французамъ двойнымъ нашествіемъ своихъ войскъ и своей литературы. Послѣдняя вступила во Францію подъ руководствомъ г-жи Сталь. Войско скоро оставило Францію, но литература осталась; германскія мысли мало-по малу проникали въ критику французскую; извѣстный журналъ „le Globe“ долгое время питался этою пищею; наконецъ, Гюго, хотя и исказилъ нѣсколько мысли Шлегеля, обдѣлывая ихъ по-своему, но выразилъ сущность въ знаменитомъ своемъ предисловіи къ „Кромвелю“. Эти иноземныя мысли однимъ казались новостью отрадною; другимъ чудовищными; споръ, давно обсушенный въ Германіи, завязался во Франціи съ большимъ шумомъ. Теоретики романтизма вообще оказались довольно-слабыми въ примѣненіи своихъ теорій, въ чемъ, впрочемъ, Шлегель не виноватъ.
Указавъ такимъ образомъ на главныя литературныя заслуги знаменитаго нѣмецкаго критика, мы должны теперь приступить въ фактамъ біографическимъ, предоставляя себѣ дѣлать мимоходомъ краткія замѣчанія относительно сочиненій и идей его, достоинство и вѣрность которыхъ не всегда неоспоримы.
Августъ-Вильгельмъ Шлегель родился въ Ганноверѣ, 8-го сентября 1767-го года, отъ родителей сословія средняго, вѣроисповѣданія протестантскаго.
Онъ имѣлъ, если не ошибаемся, четырехъ братьевъ, изъ которыхъ двое отличались на духовномъ поприщѣ; третій служилъ офицеромъ въ англійской арміи и умеръ въ молодыхъ лѣтахъ въ Остиндіи; четвертый, Фридрихъ Шлегель, умеръ въ Дрезденѣ, въ 1829-мъ году, пріобрѣвъ литературную извѣстность, равную съ извѣстностью брата. Будучи поэтомъ, романистовъ, философомъ, критикомъ, историкомъ и филологомъ, Фридрихъ Шлегель оставилъ больше сочиненій, чѣмъ Вильгельмъ. Какъ философъ и филологъ, авторъ „Исторіи древней и новѣйшей литературы“, „Философіи исторіи“, сочиненія подъ заглавіемъ: „О языкѣ и Мудрости Индійцевъ“ и проч., быть-можетъ, превосходитъ Вильгельма Шлегеля обширностью и глубиною своихъ познаній; но онъ уступаетъ ему въ слогѣ; тяжелый, темный, онъ вовсе не имѣетъ того блистательнаго, яснаго, живаго и картиннаго наложенія, которымъ такъ отличается братъ его.
Окончивъ первоначальное воспитаніе въ Ганноверѣ, Вильгельмъ Шлегель вступилъ въ Гёттингенскій-Университетъ, гдѣ занимался сначала богословіемъ, потомъ философіею, подъ руководствомъ знаменитаго профессора Гейне; подъ надзоромъ его, онъ написалъ весьма-замѣчательное сочиненіе о гомеровой географіи, на латинскомъ языкѣ, увѣнчанное въ 1787-мъ году Филологическимъ обществомъ, и приготовилъ потомъ „Указатель“ (Index) къ „Виргилію“, изданному Гейне. Уже тогда молодой Шлегель отличался глубокимъ знаніемъ искусствъ и литературы древности. Филологическія занятія не вполнѣ, однакожь, соотвѣтствовали поэтическимъ его наклонностямъ, и онъ не могъ не увлечься великимъ литературнымъ движеніемъ, происходившимъ тогда въ Германіи. Французская школа угасала въ Потсдамѣ вмѣстѣ съ Фридрихомъ-Великимъ; Гёте издалъ драму „Гёцъ фонъ Берлихингенъ“ и „Вертера“; пылкое воображеніе Шиллера, выказавъ первый огонь свой въ „Разбойникахъ“, въ „Фіэско“, въ „Коварствѣ и Любви“, утихало и созрѣвало отъ наблюденія и ученыхъ занятій; Лессингъ умеръ, совершивъ свой драматическій крестовый походъ противъ французской трагедіи. Въ самомъ Гёттингенѣ образовалась новая поэтическая школа, полная ненависти противъ вкуса французскаго, среди которой блистали Бюргеръ, Фоссъ, Гёльти, Миллеръ, Лейзевицъ и два Штольберга, почерпавшіе свое вдохновеніе изъ двухъ источниковъ: домашняго быта и рыцарскихъ преданій.
Изъ всѣхъ этихъ поэтовъ, Бюргеръ болѣе прочихъ увлекалъ молодаго Шлегеля. Жизнь знаменитаго автора „Леноры“, эта бѣдственная жизнь генія безпокойнаго и гордаго, проведенная въ борьбѣ съ несчастіемъ и страстями, не мало способствовала къ тому, что къ удивленію Шлегеля присоединились чувства болѣе-задушевныя. Онъ искалъ дружбы Бюргера и пріобрѣлъ ее; онъ раздѣлялъ труды его; поэтическій пылъ его пробудился отъ прикосновенія этого пламеннаго и мрачнаго характера. Въ позднѣйшихъ полемическихъ сочиненіяхъ своихъ, онъ съ благоговѣніемъ защищалъ память друга, и въ собраніи поэтическихъ его сочиненій находится прекрасный сонетъ къ тѣни перваго его наставника въ искусствѣ пѣснопѣнія.
Mein erster Meister in der Konst der Lieder, и проч.
Выходя изъ Геттинскаго-Университета, Шлегель принялъ на себя обязанность руководить воспитаніемъ дѣтей богатаго амстердамскаго банкира; пробывъ въ Голландіи три года, онъ возвратился въ Германію и поселился въ Іенѣ.
Здѣсь-то начинается для него періодъ литературной дѣятельности, полемики и славы. — Іена и Веймаръ были тогда двумя центрами, въ которыхъ сосредоточивалась вся умственная дѣятельность Германіи. При громѣ великихъ битвъ республики и имперіи, когда кровь повсюду лилась въ Европѣ, здѣсь, въ этомъ углу Саксоніи, сражались перьями съ жаромъ невѣроятнымъ я проливали потоки чернилъ на поприщѣ эстетики. Между сражавшимися отличался Вильгельмъ Шлегель, участвуя въ „Часахъ“ (die Horen) и въ „Альманахѣ-Музъ“ (Mosen-Almanach) Шиллера; онъ основалъ наконецъ, вмѣстѣ съ братомъ своимъ Фридрихомъ, извѣстный „Атеней“ (das Alheneum), литературное обозрѣніе, имѣвшее большое вліяніе на направленіе идей Германіи, — вліяніе, въ которомъ позднѣйшіе критики сильно укоряли братьевъ Шлегелей, и о которомъ мы должны сказать нѣсколько словъ.
Въ то время литературное владычество Гете было въ полномъ своемъ блескѣ. Отъискивая въ пространствѣ и времени всѣ искры священнаго огня, и какъ-бы вбирая въ себя поэтическую сущность всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ, этотъ ненасытный Прометей, казалось, хотѣлъ соединить въ себѣ все человѣчество. Безъ генія, сообщавшаго отпечатокъ индивидуальности большей части его завоеваній, Гёте былъ бы только всеобщимъ похитителемъ. Обольщенные этимъ великимъ исключеніемъ, братья Шлегели изъ примѣра составили правило; на развалинахъ школъ французской, греческой и англійской, они покусились основать школу школъ, обширный каравансерай, открытый для всѣхъ провозныхъ товаровъ, гдѣ должны было сойдтись, не имѣя перевѣса одно валъ другимъ, всѣ выраженія человѣческой поэзіи, начиная съ созданія міра до нашихъ временъ. Они простерли эклектизмъ до крайнихъ его предѣловъ я проповѣдовали какой-то эстетическій политеизмъ, принимая боговъ всѣхъ народовъ я всѣхъ вѣковъ. Не трудно понять выгоды и опасности этой теорія: она расширяла сферы вдохновенія, но убивала оригинальность, уничтожая условія времена я мѣста; вообще, она болѣе вредила, нежели способствовала образованію и развитію истинно-національной литературы. Дѣйствительно, въ скоромъ времени явилась опять страсть къ переводамъ и подражаніямъ, только уже не ограничивавшаяся какими либо предпочитаемыми образцами, но простиравшаяся безъ разбора на всѣ иностранныя произведенія. Намѣренія Шлегелей были хорошія; они хотѣли сдѣлать изъ литературной Германіи народъ, подобный пчелѣ, высасывающей безъ разбора всѣ цвѣты ума человѣческаго для составленія своего меда, а космополитическая теорія ихъ произвела, напротивъ, рой шершней, портившихъ цвѣты и немогшихъ извлечь изъ нихъ ничего, кромѣ доказательства своего безсилія.
Извѣстное правило: искусство для искусства (l’art pour l’art), о которомъ прежде такъ много было споровъ, вышло равнымъ образомъ отъ Гёте и Шлегеля. Руководствуясь своимъ эклектизмомъ относительно вкуса и способа изложенія, они охотно приняли красоту и гармонію стиха за критеріунъ прекраснаго въ поэзіи. Вильгельмъ Шлегель соединилъ теорію съ практикою. Разныя поэтическія его произведенія, имѣвшія нѣсколько изданій, изъ которыхъ послѣднее появилось въ 1811 году, въ двухъ томахъ, представляютъ странную смѣсь вдохновеній языческихъ, христіанскихъ, миѳологическихъ, католическихъ, восточныхъ, рыцарскихъ, торжественныхъ, легкихъ, утонченныхъ и наивныхъ. Мы встрѣчаемъ тамъ оды, посланія, элегіи, баллады, пѣсни, эпиграммы, сонеты, — словомъ, все, даже чисто-греческую трагедію „Іонъ“, о которой поговоримъ въ-послѣдствіи, и которая является между холіамбомъ и тріолетомъ. Особенно замѣчательны пьесы подъ заглавіями: „Аріонъ“, „Пигмаліонъ“, „Прометей“, легенда О Святомъ Лукѣ», баллада "Фортуна и элегія «Римъ», посвященная г-жѣ Сталь. Между сонетами есть нѣсколько весьма-хорошихъ, а именно: «На смерть молодой дѣвушки, Августы Бёмеръ». Но если стихотворенія Шлегеля можно назвать космополитическими по сущности, то это названіе принадлежитъ имъ еще болѣе по формѣ. Поэтъ, кажется, имѣлъ цѣлію принудить нѣмецкій языкъ къ разнымъ tour de force. Въ размѣрахъ его стиховъ, въ расположеніи риѳмъ, находите разнообразіе необыкновенное и гибкость, доходящую нерѣдко до ребяческаго кокетства и жеманности. Такъ, есть пьесы, гдѣ въ каждой строфѣ размѣръ уменьшается однимъ слогомъ на каждый стихъ; другія, гдѣ поэтъ ставитъ девять риѳмъ сряду. Все это доказываетъ, съ какимъ необыкновеннымъ искусствомъ владѣлъ онъ языкомъ; искусствомъ этимъ онъ прекрасно воспользовался въ переводахъ Шекспира и Кальдерона; но въ оригинальныхъ стихотвореніяхъ эта чрезмѣрная заботливость о формѣ только вредитъ точному и сильному выраженію мысли.
Сверхъ того, многіе упрекаютъ обо, ихъ знаменитыхъ редакторовъ «Атенея» вообще въ тонѣ ихъ критики, въ излишнемъ восторгѣ къ Гёте, соединенномъ съ строгостью къ ихъ противникамъ, походившею часто на аристократическую спѣсь и даже на дерзость. Правда, и имъ платили тою же монетою. Но какъ бы то ни было, «Атеней» и прочія полемическія сочиненія Шлегеля имѣли также и хорошее вліяніе. Одаренный чувствомъ идеальнаго, благороднаго и великаго, критикъ велъ войну на-смерть съ пошлостью и безнравственностью. Внѣ поэтическаго пантеизма Гёте, литература Германіи раздѣлялась тогда на два направленія. «Идилліи» Геснера, и знаменитая идиллическая и семейная поэма Фосса «Луиза», произвели множество подражаній; всѣ наперерывъ бросились въ описанія сельскихъ нравовъ и семейныхъ наслажденій; идиллическая нѣмецкая муза не была нарядною, убранною въ ленты пастушкою французской литературы прошлаго вѣка; снявъ съ нея чужой, несвойственный ей нарядъ, Фоссъ и Геснеръ умѣли оставить ей какую-то наивную прелесть; но въ рукахъ учениковъ ихъ она мало-по-малу приняла видъ толстой коровницы, съ лицомъ краснымъ, руками грязными, грязными волосами босыми мотами. Другіе почерпали свое вдохновеніе предпочтительно изъ самыхъ обыкновенныхъ случаевъ общежитія, и въ гекзаметрахъ изображали наслажденія, доставляемыя столомъ, кофеемъ, пивомъ, сырой капустой, трубкой, картофелемъ, туфлями и ночнымъ колпакомъ. На эту кухонную поэзію Шлегель направилъ колкія стрѣлы своей критики, и его насмѣшки остановили ея распространеніе.
Инымъ путемъ извѣстный Коцебу покушался образовать другую, спеціально драматическую литературную секту. Одаренный умомъ и талантомъ, но не высокими, не великими, Коцебу пріобрѣлъ любовь народную, стараясь утвердить въ театрѣ ложный родъ драматическихъ сочиненій, гдѣ, при интересѣ сценическихъ сплетеній, преобладалъ самый полный нравственный скептицизмъ. Этотъ способъ улаживать, принаряжать, румянить и облагораживать низость и порокъ былъ жестоко порицаемъ Шлегелемъ. Онъ предалъ лезвію критики эту безчисленную семью лицъ порочныхъ, пошлыхъ и плаксивыхъ, которыми Коцебу наполняли всѣ театры Германія и которыя, съ чувствительностью и благопристойностью, соединяютъ ложь, плутовство, обольщеніе и проч. Шлегель напалъ на эти выродочныя созданія съ трехъ сторонъ: ее стороны искусства, со стороны истины и со стороны нравственности; онъ напалъ на нихъ въ прозѣ и въ стихахъ, съ логикой и эпиграммами. Въ собраніи поэтическихъ его произведеній находится цѣлый рядъ написанныхъ въ то время сатирическихъ сонетовъ, подъ заглавіемъ: «Тріумфальныя Ворота, воздвигнутыя въ честь Коцебу».
Этотъ безпокойный періодъ литературной полемики продолжался девять съ 1795 по 1804 годъ. Поселившись сначала къ Іенѣ, потомъ въ Берлинѣ, Шлегель со всею пылкостью молодости и таланта, погрузился въ труды: издавалъ «Атеней» почти одинъ съ братомъ, снабжалъ разные другіе журналы многочисленными статьями по части высшей литературной и художественной критики[4] о предметахъ самыхъ разнообразныхъ, преподавалъ въ Іенѣ эстетику, въ Берлинѣ новѣйшую литературу. Въ то же время приступилъ онъ къ великому и трудному предпріятію, котораго одного достаточно для прославленія его имени: это былъ прекрасный переводъ и стихахъ твореній Шекспира и главнѣйшихъ драмъ Кальдерона. Нужно было имѣть необыкновенную рѣшительность и въ совершенствѣ звать три языка и духъ обоихъ поэтовъ, чтобъ предпринять перевести ихъ стихъ и стихъ, и въ точности передать не только смыслъ, часто неясный, но и размѣръ, столь разнообразный, особенно у Шекспира. Шлегель преодолѣлъ всѣ эти затрудненія; впрочемъ, правда, что, изъ всѣхъ языковъ, нѣмецкій богатствомъ, свободою и числомъ своихъ словосочетаній способнѣе прочихъ къ переводамъ такого рода. Переводъ Шекспира, имѣвшій рѣшительное вліяніе на характеръ и форму сокровенныхъ драматическихъ произведеній, былъ начатъ въ 1796, а въ 1810 году вышло девять томовъ его въ Берлинѣ.
Этотъ трудъ, который Шлегель продолжалъ при всѣхъ тревогахъ своей жизни, былъ оконченъ позже по старанію друга его Тика, переведшаго нѣсколько пьесъ, и вышелъ въ свѣтъ въ Берлинѣ въ 1825 г. Переводъ Кальдерона, начатый въ 1803 г., вышелъ въ Берлинѣ въ двухъ томахъ въ 1809. Въ то же время, въ 1802 г., Шлегель издалъ въ Берлинѣ одинъ томъ стихотвореній, переведенныхъ изъ разныхъ авторовъ, подъ заглавіемъ нѣсколько вычурнымъ «Букеты Цвѣтовъ Итальянской, Испанской и Португальской Поэзіи» (Blumensträusse der Italienischen, Spanischen und Portugiesisehen Poesie). Этотъ новый переводъ также отличается преобладающаго качествами Шлегеля: изяществомъ и гибкостью формы.
Тогда же, въ 1803 г., явилась трагедія и пяти дѣйствіяхъ подъ заглавіемъ Іонъ, подражаніе творенію Эврипида, носящему то же названіе. Она подала поводъ въ тщательному изслѣдованію вопроса: въ какой мѣрѣ Шлегель подражалъ поэту греческому? — Шлегель утверждалъ, что въ этой пьесѣ много принадлежащаго собственно ему. Мы не беремся сличать трагедію Эврипида съ трагедіей Шлегеля; скажемъ только, что нѣмецкая трагедія, не говоря о формѣ ея, которая довольно-изящна, кажется холодною и вялою. Впрочемъ, первое дѣйствіе довольно-занимательно; въ немъ преобладаетъ граціозная, чистая фигура Іона, пятнадцатилѣтняго мальчика, воспитаннаго въ дельфійскомъ храмѣ. Іонъ не знаетъ своего происхожденія, считаетъ себя сиротою и описываетъ въ прекрасныхъ стихахъ счастливую жизнь свою, проведенную подъ сѣнію алтаря и вполнѣ посвященную богу-отцу его. Мы думаемъ, впрочемъ, что первое дѣйствіе цѣликомъ взято изъ Эврипида…
Не можемъ оставить эту часть жизни Шлегеля, не сказавъ мимоходомъ нѣсколькихъ словъ вообще о кружкѣ мыслителей и мечтателей, ведшихъ въ Іенѣ жизнь поэтическую и тихую. Тутъ, кромѣ братьевъ Шлегелей, были: Тикъ, Шеллингъ, Зольгеръ, Новалисъ, умершій въ столь-юныхъ лѣтахъ, всѣ они были съ различными способностями, но соединены общимъ сочувствіемъ и вкусомъ; всѣ они склонялись болѣе на сторону человѣчески-прекраснаго Гете, чѣмъ на сторону нравственно прекраснаго Шиллера, и между-тѣмъ не сходились вполнѣ и съ Гёте, съ этимъ великимъ веймарскимъ язычникомъ, потому-что въ своемъ поэтически-религіозномъ направленіи, гдѣ смѣшивались мистицизмъ и тевтонизмъ, они охотно покидали Востокъ и Грецію, и погружались въ великія христіанскія и народныя воспоминанія среднихъ вѣковъ[5].
Въ концѣ, кажется, 1804 года, Шлегель познакомился въ Берлинѣ съ г-жею Сталь. Онъ покинулъ блистательное положеніе, какое занималъ тогда въ Германіи, и взялъ на себя воспитаніе дѣтей г-жи Сталь. Сочинительница «Коринны» умѣла цѣнить это пожертвованіе.
Онъ раздѣлялъ съ ней ея кочевую и часто тревожную жизнь; съ нею жилъ онъ въ Копетѣ, въ Италія, во Франціи, въ Вѣнѣ, въ Россіи, въ Швеціи, и разлучился съ ней только въ Парижѣ, 14-го іюля 1817 года, когда она сошла въ могилу.
Въ-продолженіе этой двѣнадцатилѣтней дружбы, Шлегель неоспоримо имѣлъ нѣкоторое вліяніе на направленіе трудовъ и мыслей г-жи Сталь; вліяніе это обнаруживается особенно въ нѣкоторыхъ мѣстахъ книги ея о Германіи; но предположеніе, будто книга эта отчасти есть сочиненіе Шлегеля, несправедливо, ибо гораздо-значительнѣе въ ней число тѣхъ мѣстъ, гдѣ легко можно замѣтить почти совершенное разногласіе между критикомъ и г-жею Сталь.
Во время поѣздки г-жи Сталь въ Парижъ, въ 1807 году, Шлегель написалъ и издалъ на Французскомъ языкѣ брошюру подъ заглавіемъ: «Сравненіе Федры Расина съ Федрою Эврипида». Это небольшое сочиненіе, написанное весьма-хорошимъ слогомъ, полное знанія и ума, по слишкомъ пристрастное къ поэту греческому и неблагопріятное для поэта Французскаго, надѣлало много шума между всѣми литераторами имперіи.
Такъ-какъ полиція Наполеона не позволяла, г-жѣ Сталь долѣе оставаться во Франціи, то она снова отправилась путешествовать по Германіи. Шлегель послѣдовалъ за нею, и весною въ 1808 году началъ читать въ Вѣнѣ, при большомъ стеченіи слушателей, знаменитый курсъ драматической литературы, изданный въ-послѣдствіи въ трехъ томахъ, переведенный на всѣ образованные языки (кромѣ русскаго) и заслуживающій во многихъ отношеніяхъ пріобрѣтенную имъ славу. Онъ состоитъ въ разборѣ театровъ греческаго, латинскаго, французскаго, англійскаго, испанскаго и нѣмецкаго. По мнѣнію Шлегеля, существуютъ только три истинно оригинальные театра, которые потому и разбираетъ онъ подробнѣе прочихъ, именно: театръ греческій, отъ котораго происходятъ латинскій и французскій, и театры испанскій и англійскій, которые хоть и современны, но оба имѣютъ свою особенную физіономію, и которые послужили къ образованію театра нѣмецкаго, основаннаго Шиллеромъ и Гёте.
Вся первая часть, безспорно, болѣе-занимательная, нежели прочія, посвящена театру греческому. До Шлегеля критика никогда не достигала такой высоты, такого блеска; это рѣдкая смѣсь глубокой учености и широкой, блистательной поэзіи. Критикъ съ страстію говоритъ о Греціи, онъ понимаетъ ее, какъ художникъ и какъ поэтъ, не только въ гармонія цѣлаго, какъ Винкельманнъ и Гёте, по и. въ малѣйшихъ ея подробностяхъ.
Разбирая Софокла, Эсхила, Эврипида и Аристофана, онъ отдаетъ первому преимущество предъ всѣми греческими трагиками. О театрахъ латинскомъ и итальянскомъ говоритъ онъ поверхностно и строго. Разборъ театра французскаго гораздо-подробнѣе, безъ сомнѣнія, потому-что ему хотѣлось уничтожить славу этого театра. Много въ этой части книги идей вѣрныхъ и справедливыхъ замѣчаній, но онъ очевидно находится подъ вліяніемъ страсти. Въ диктаторствѣ французскаго театра онъ нападалъ на диктаторство Наполеона, и это доказывается тѣмъ, что тутъ измѣняются и тонъ и характеръ его критики, тотъ же самый профессоръ, который умно и краснорѣчиво возставалъ противъ старой отрицательной критики, исключительно нападавшей на недостатки, и хотѣлъ показать свѣту новую критику, широкую, возвышенную, которая сближается съ людьми всѣхъ вѣковъ и народовъ и смотритъ глазами этихъ людей, и чувствуетъ какъ они, — тотъ же самый профессоръ вдругъ попадаетъ въ старую колею и разбираетъ Расина такъ, какъ Лагарпъ сталъ бы разбирать Шекспира. Онъ видитъ во французскомъ театрѣ одно только подражаніе греческому, и доказавъ, какъ неточно это подражаніе, выводитъ пряно заключеніе, что копія нехороша и далеко ниже оригинала, вмѣсто того, чтобъ заключить, что это не копія, и что это различіе именно составляетъ настоящую оригинальность французскаго театра. Онъ хвалитъ Расина, когда Расинъ приближается къ греческой трагедіи, и бранитъ его, когда удаляется отъ нея, вмѣсто того, чтобъ видѣть въ Расинѣ поэта по-своему романтическаго, т. е. поэта рыцарскаго и христіанскаго, изображающаго, подъ греческими названіями и въ строгихъ формахъ греческой трагедій, рыцарскихъ и христіанскихъ героевъ. Шлегель замыкаетъ автора «Федры» въ слѣдующую не очень-вѣрную дилемму: «Ты копируешь, — слѣдовательно, ты не изобрѣтатель; ты изобрѣтаешь, — слѣдовательно, ты плохой копистъ».
Въ разборѣ французской комедіи, Шлегель еще слабѣе; что сказать, напр., когда онъ говоритъ о Мольерѣ: «Лучше всего удаются Мольеру пьесы шуточныя (burlesque); онъ „имѣлъ и талантъ и склонность къ фарсамъ“. Мы должны заключить изъ этихъ словъ, что почтенный критикъ совершенно не понялъ „Тартюфа“ и „Мизантропа“. Въ разборѣ Шекспира восхищеніе Шлегеля доходитъ до фанатизма. Это, съ начала до конца, не что иное, какъ безпрерывный гимнъ, и Шлегель, въ-послѣдствіи, въ предисловіи къ споимъ Критическими Сочиненіями, признавался, что сами Англичане считали его ультра шекспиристомъ. Впрочемъ, разборъ театра англійскаго, послѣ разбора греческаго, составляетъ самую занимательную часть этого сочиненія. — Театръ испанскій, главнѣйшія эпохи котораго Шлегель сосредоточиваетъ въ лицѣ Сервантеса, Лопэ-де-Веги и Кальдерона, разобранъ гораздо короче, хотя съ той же восторженной точки зрѣнія. Разбирая театръ нѣмецкій, который онъ считаетъ только-что-раждающимся, критикъ спокойнѣе, быть-можетъ даже немного строгъ.
Жизнь Шлегеля, до-тѣхъ-поръ исключительно литературная, подверглась также вліянію событій политическихъ. Возвратившись во Францію съ г-жою Сталь, по доносу женевскаго префекта, который объявилъ его противникомъ существовавшаго тогда порядка во Франціи, онъ подвергся изгнанію, вмѣстѣ съ г-жею Сталь; съ нею удалился онъ въ Швенію, въ Стокгольмъ, и познакомился тамъ съ Бернадотомъ. бывшимъ тогда наслѣднымъ принцемъ и только-что окончательно-разорвавшимъ связи свои съ Наполеономъ, чтобъ заключить союзъ съ Россіей». Подъ его вліяніемъ Шлегель написалъ на Наполеона жестокій памфлетъ на французскомъ языкѣ, подъ заглавіемъ: «О континентальной системѣ». Этотъ памфлетъ, изданный въ Стокгольмѣ въ 1813 году, послѣ несчастной ретирады французовъ отъ Москвы, былъ переведенъ на шведскій, англійскій и нѣмецкій языки. Во время кампаніи 1813 года, Шлегель слѣдовалъ за Бернадотомъ въ качествѣ секретаря и, какъ говорятъ, сочинялъ прокламаціи наслѣднаго принца шведскаго. Въ-продолженіе этой кампаніи, онъ написалъ новый памфлетъ, подъ заглавіемъ: «Картина политическаго и нравственнаго состоянія французской имперіи въ 1813 году». Послѣ событій 1814 и 1815 годовъ, Шлегель получилъ дворянство, — отъ кого, вѣрно не знаемъ, и украшенъ былъ разными орденами.
Поселившись сначала въ Парижѣ, онъ, по смерти г-жи Сталь, оставилъ Францію и былъ назначенъ профессоромъ въ Боннскомъ-Университетѣ, гдѣ и вступилъ во второй бракъ съ дочерью доктора Паулуса изъ Гейдельберга[6]. Въ этомъ послѣднемъ періодѣ своей дѣятельности, зная уже всѣ языки и литературы Европы, Шлегель предался изученію языковъ восточныхъ, особенно санскритскаго, и сдѣлался однимъ изъ лучшихъ индіанистовъ нашего времени. Учредивъ для этого въ Боннѣ типографію, онъ обогатилъ эту область знанія нѣсколькими важными сочиненіями, между-прочимъ, двумя томами, подъ заглавіемъ: «Индійская Библіотека» (1820), однимъ томомъ, изданнымъ въ Боннѣ (1829), содержащимъ въ себѣ латинскій переводъ отрывка санскритской поэмы «Магабгарата» съ приложеніемъ оригинала; также сочиненіемъ на французскомъ языкѣ «О происхожденіи Индусовъ»; далѣе, мемуаромъ, адресованнымъ къ Сильвестру де-Саси, въ которомъ онъ доказываетъ, въ противность мнѣнія этого оріенталиста, что сказки «Тысяча и Одна Ночь», приписываемыя Аравитянамъ, принадлежатъ Индійцамъ; наконецъ, мемуаромъ подъ заглавіемъ: «Мысли объ Изученіи Азіатскихъ Языковъ». Занимаясь столь ревностно Востокомъ, Шлегель находилъ, однако, довольно времени для продолженія прежнихъ ученыхъ занятій своихъ; совершивъ путешествіе въ Англію и Францію, онъ прочелъ въ Берлинѣ, въ 1827 году, «Курсъ Исторіи Изящныхъ Искусствъ», изданный въ-послѣдствіи въ двухъ томахъ. Онъ велъ весьма-занимательный споръ съ ученымъ Ренуаромъ о характерѣ, происхожденіи и вліяніи провансальнаго языка и литературы его. Прекрасныя лекціи г-на Форьеля о происхожденіи рыцарскихъ романовъ, также подали Шлегелю поводъ къ сочиненію нѣсколько статей объ этомъ предметѣ, напечатанныхъ въ «Journal des Débats» 1833 и 1834 годовъ. Всѣ эти сочиненія, вмѣстѣ съ другими менѣе важными статьями, включены въ недавно-изданную на французскомъ языкѣ книгу, о которой мы уже упоминали.
Послѣ всего сказаннаго, читатель ва можетъ не признать въ Шлегелѣ — поэта, критика, филолога, оріенталиста и переводчика, умъ необыкновенный, человѣка, имя котораго останется въ исторіи литературы послѣдняго пятидесятилѣтія. Предѣлы статьи во позволяютъ намъ изслѣдовать, въ чемъ Шлегель устарѣлъ литературнымъ образомъ, которыя изъ идей его приняты нынѣшнею Германіей), я которыя ею отвергнуты. Недостатокъ критики Шлегеля состоитъ, какъ мы уже замѣтили, въ чрезмѣрномъ притязаніи на универсальность. Присвоивать себѣ права высшаго судьи въ литературѣ всѣхъ народовъ и временъ — дѣло очень-опасное. «Каждый народъ» сказалъ гдѣ-то Сен-Бёнъ: «есть первый судья своихъ поэтовъ и писателей; торговка аѳинская, или, говоря словами Поля-Луи-Куррье, послѣдняя баба Улицы-Шоша, лучше геніальнаго иностранца знаетъ нѣкоторые туземные недостатки».
Не признавая этой истины, мы подвергаемся опасности впасть въ странныя ошибки, и, какъ Шлегель, видѣть въ Мольерѣ простаго шута. Другая невыгода этой слишкомъ-честолюбивой критики состоитъ въ томъ, что силы критика, отъ чрезмѣрнаго разсѣянія ихъ, слабѣютъ. Шлегель, кажется, самъ, но поздно уже, почувствовалъ это не удобство, ибо кончаетъ предисловіе послѣдняго изданнаго ямъ сочиненія слѣдующими словами, которыя да послужатъ и намъ заключеніемъ: «Эти попытки суть вехи, поставленныя мною по всему продолженію моего литературнаго поприща, въ концѣ котораго я долженъ признаться самому-себѣ, что предпринималъ весьма-много, а кончалъ очень-мало».
- ↑ «Meuzel’s Deutsche Literatur». Томъ III, стр. 233.
- ↑ Рѣчь капуцина въ первой части „Валленштейна“ Шиллера, можетъ служить отчасти образчикомъ вкуса той эпохи.
- ↑ Еслибъ мы имѣли цѣлію вполнѣ изобразить здѣсь исторію этого литературнаго періода, то должны были бы сдѣлать исключеніе въ пользу Опица, основателя первой силезской школы, который, хотя и подражалъ иностраннымъ образцамъ, но при всемъ томъ умѣлъ придавать своимъ подражаніямъ какой-то отпечатокъ оригинальности, полный прелести, именно въ лирическихъ своихъ стихотвореніяхъ.
- ↑ Частъ этихъ статей была собрана обоими братьями въ два тома, изданныя въ 1801 году подъ заглавіемъ: «Karacterichen und Kritiken» (Характеристики и Критики). Въ послѣдствія Вильгельмъ Шлегель напечаталъ въ Боннѣ, въ 1828 году, болѣе-полное изданіе своихъ собственныхъ трудовъ, подъ заглавіемъ: «Kritische Schriften» (Критическія Сочиненія).
- ↑ Въ сборникѣ стихотвореній Шлегеля есть собраніе религіозныхъ сонетовъ, такъ сильно проникнутыхъ католицизмомъ, что нельзя не удивляться, какъ онъ не послѣдовалъ примѣру брата своего, Фридриха, и нѣкоторыхъ друзей, увлеченныхъ поэтическимъ чувствомъ въ католическую вѣру.
- ↑ Первый бракъ съ дочерью профессора Михаелиса въ Геттингенѣ имѣлъ слѣдствіемъ разводъ; второй не былъ счастливѣй и кончился тѣмъ же.