I.
правитьДвое бѣлыхъ завѣдывали торговой станціей. Каортсъ, начальникъ, былъ толстъ и низокъ ростомъ; Карльеръ, помощникъ, былъ высокій мужчина съ большой головой и очень широкимъ туловищемъ, которое держалось на длинныхъ и тонкихъ ногахъ. Третій членъ управленія былъ негръ изъ Сьерра-Леоны, утверждавшій, что его зовутъ Генри Прайсъ. Тѣмъ не менѣе, по той или другой причинѣ, туземцы, жившіе вдоль рѣки, прозвали его Макола, и прозвище это оставалось за нимъ во всѣхъ его передвиженіяхъ по странѣ. Онъ говорилъ по-англійски и по-французски съ особымъ щебечущимъ акцентомъ, писалъ великолѣпнымъ почеркомъ, умѣлъ вести счетныя книги и въ глубинѣ своего сердца чтилъ злыхъ духовъ. Жена его, негритянка изъ Лоанды, была особа очень объемистая и очень шумливая. Трое дѣтей барахтались на солнцѣ у дверей его низкаго, сараеподобнаго жилища. Макола, молчаливый и непроницаемый, презиралъ обоихъ бѣлыхъ людей. Онъ завѣдывалъ маленькой, обмазанной глиной, лавочкой, съ крышей изъ сухой травы, и утверждалъ, что ведетъ правильную отчетность бисеру, бумажнымъ тканямъ, краснымъ платкамъ, канители и другимъ товарамъ, въ ней заключавшимся. Кромѣ лавки и хижины Маколы, на расчищенной землѣ станціи находилось еще только одно зданіе. Оно было тщательно выстроено изъ тростника, съ верандой, окружавшей всѣ четыре его стѣны. Въ немъ было три комнаты. Средняя служила пріемной, вмѣщала два простыхъ стола и нѣсколько стульевъ, двѣ другія были спальнями бѣлыхъ людей. Въ этихъ спальняхъ не было никакой мебели, кромѣ кровати съ пологомъ отъ москитовъ. На голомъ полу валялось имущество бѣлыхъ людей: раскрытые, полу-пустые ящики, изношенное платье, старые сапоги, вещи грязныя и вещи сломанныя, которыя какимъ-то таинственнымъ путемъ всегда скопляются вокругъ неряхъ.
На нѣкоторомъ разстояніи отъ жилыхъ зданій было еще одно жилище. Въ немъ, подъ необыкновенно высокимъ крестомъ, почивалъ человѣкъ, который видѣлъ начало всего, который составилъ планъ и наблюдалъ за постройкой аванпоста цивилизаціи. На родинѣ онъ былъ живописцемъ — неудачникомъ, ему надоѣло ждать славы съ пустымъ желудкомъ, и, благодаря сильной протекціи, онъ уѣхалъ сюда. Онъ былъ первымъ начальникомъ станціи. Макола видѣлъ, какъ энергичный артистъ умиралъ отъ лихорадки въ только что оконченномъ домѣ, и смотрѣлъ на это съ обычнымъ ему равнодушіемъ, которое какъ будто говорило: «такъ я и зналъ». Послѣ того онъ жилъ нѣкоторое время одинъ со своей семьей, своими счетными книгами и Злымъ Духомъ, управляющимъ землями подъ экваторомъ. Онъ очень хорошо ладилъ со своимъ богомъ. Быть можетъ, онъ умилостивилъ его обѣщаніемъ, что ему на потѣху будутъ являться еще бѣлые люди одинъ за другимъ. Такъ или иначе, директоръ «Большой Торговой Компаніи» пріѣхалъ на пароходѣ, похожемъ на большую коробку сардинокъ, съ плоскимъ шалашомъ по серединѣ, нашелъ станцію въ порядкѣ и Маколу, по обыкновенію, спокойно-прилежнымъ. Директоръ приказалъ поставить крестъ на могилѣ своего перваго агента и опредѣлилъ на его мѣсто Каортса. Карльеръ былъ назначенъ помощникомъ. Директоръ былъ человѣкъ способный и безжалостный, склонный по временамъ къ неуловимому мрачному юмору. Онъ сказалъ Каортсу и Карльеру рѣчь, въ которой указалъ, какъ много обѣщала впереди ихъ станція. Ближайшій торговый постъ находился отъ нихъ на три тысячи миль разстоянія. Они находились въ исключительно выгодныхъ условіяхъ, чтобы отличиться и заработать большіе проценты на продажѣ. Посылка ихъ на эту станцію — особая милость для начинающихъ. Каортсъ былъ тронутъ почти до слезъ добротой директора. Онъ сдѣлаетъ все возможное, говорилъ онъ, чтобы оправдать оказанное ему довѣріе, и проч., и проч. Каортсъ служилъ въ Администраціи Телеграфовъ и умѣлъ выражаться прилично. Карльеръ, бывшій кавалерійскій унтеръ-офицеръ арміи, безопасность которой обезпечивалась нѣсколькими европейскими державами, былъ менѣе чувствителенъ. Если можно получать какую нибудь прибыль — тѣмъ лучше, и, окинувъ мрачнымъ взглядомъ рѣку, непроницаемый лѣсъ, который, казалось, отрѣзывалъ станцію отъ всего остального міра, онъ пробормоталъ сквозь зубы: «Это мы увидимъ и очень скоро».
На слѣдующій день, оставивъ на берегу нѣсколько тюковъ бумажнаго товара и небольшое число ящиковъ провизіи, пароходъ въ видѣ коробки сардинокъ отчалилъ съ тѣмъ, чтобы не возвращаться шесть мѣсяцевъ. Съ палубы директоръ кланялся двумъ агентамъ, которые стояли на берегу, махая шляпами, а потомъ обратился къ одному старому служащему компаніи, шедшему мимо, и сказалъ: — Посмотрите на этихъ двухъ дураковъ! Тамъ, въ Европѣ, они должно быть съ ума сошли, что посылаютъ мнѣ такіе образцы… Я сказалъ, что надо развести огородъ, выстроить новые лавки и заборы, устроить пристань… Пари держу, что ничего не будетъ сдѣлано! Они не сумѣютъ даже взяться… Я всегда думалъ, что станція на этой рѣкѣ совершенно безполезна, ну, а они вполнѣ подходятъ къ станціи.
— Ничего, они тутъ сформируются, — отвѣчалъ старый служака, спокойно улыбаясь.
— Во всякомъ случаѣ, я отдѣлался отъ нихъ на шесть мѣсяцевъ, — закончилъ директоръ.
Съ берега двое мужчинъ смотрѣли на пароходъ, пока онъ не исчезъ на поворотѣ, а потомъ, взобравшись подъ руку на крутизну берега, они вернулись на станцію.
Въ этой обширной и мрачной странѣ они прожили еще недолго и до этого момента были всегда среди бѣлыхъ людей, подъ надзоромъ и руководствомъ своихъ начальниковъ. А теперь, какъ они ни были тупы къ неуловимымъ вліяніямъ окружающей обстановки, они почувствовали себя очень одинокими, внезапно ставъ лицомъ къ лицу съ пустыней, съ пустыней, которая казалась и страннѣй, и непонятнѣй отъ таинственныхъ проблесковъ могучей жизни, въ ней заключенной. Они оба были ничтожными и ни къ чему не способными людьми, существованіе которыхъ становится возможнымъ только при сложной организаціи цивилизованной толпы. Рѣдкіе люди понимаютъ, что ихъ внутренняя жизнь, сущность ихъ характера, ихъ способности и ихъ смѣлость есть ничто иное, какъ увѣренность въ безопасности окружающей ихъ среды. Храбрость, хладнокровіе, увѣренность, чувства и идеи, каждая великая и каждая незначительная мысль принадлежатъ не индивидууму, а толпѣ, — той толпѣ, которая сильно вѣритъ въ несокрушимую силу своихъ учрежденій и своей нравственности, во власть своей полиціи и своего общественнаго мнѣнія. Соприкосновеніе съ настоящей, первобытной природой и первобытнымъ человѣкомъ вноситъ въ душу внезапную и глубокую тревогу. Къ чувству отчужденія отъ себѣ подобныхъ, къ ясному сознанію одиночества своихъ мыслей, своихъ ощущеній, къ отсутствію всего обычнаго, которое надежно, присоединяется сознаніе необычнаго, которое опасно, предчувствіе неопредѣленнаго, не подлежащаго контролю и отталкивающаго, безпокойное вторженіе чего возбуждаетъ воображеніе и угнетаетъ цивилизованные нервы одинаково какъ глупаго, такъ и умнаго человѣка.
Каортсъ и Карльеръ шли подъ руку, прижимаясь другъ къ другу, какъ дѣти въ темнотѣ, и оба испытывали одно и тоже, не особенно непріятное, чувство страха передъ опасностью, когда подозрѣваешь, что она только кажется. Они неумолчно и фамильярно болтали между собой. «Прекрасно расположена наша станція», — сказалъ одинъ. Другой восторженно согласился и многорѣчиво перечислилъ всѣ красоты мѣстоположенія. Они подошли къ могилѣ. «Бѣдный малый!» сказалъ Каортсъ. «Онъ умеръ отъ лихорадки, не правда-ли?» спросилъ Карльеръ. «Ну да», съ негодованіемъ отвѣтилъ Каортсъ: «мнѣ говорили, что онъ безъ малѣйшей осторожности ходилъ по солнцу. Всѣ говорятъ, что здѣшній климатъ ничѣмъ не хуже нашего, стоитъ только беречься солнца… Слышите, что я говорю, Карльеръ? Я здѣсь начальникъ и приказываю вамъ по солнцу не ходить!» Онъ принималъ начальническій тонъ шутя, но въ сущности говорилъ серьезно. Онъ внутренно трепеталъ при мысли, что ему придется похоронить Карльера и остаться одному. Онъ вдругъ почувствовалъ, что этотъ Карльеръ здѣсь, въ центральной Африкѣ, дороже ему, чѣмъ былъ-бы родной братъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Карльеръ, впадая въ тотъ же тонъ, взялъ подъ козырекъ и живо отвѣтилъ: «Слушаю-съ, господинъ начальникъ!» — потомъ прыснулъ со смѣху, шлепнулъ Каортса по спинѣ и воскликнулъ: «Мы заживемъ здѣсь припѣваючи. Будемъ себѣ сидѣть смирно и собирать слоновую кость, которую принесутъ дикари. Въ концѣ концовъ въ этой сторонѣ есть свои хорошія стороны!» — и они оба громко разсмѣялись, а Карльеръ подумалъ: «Этотъ бѣднякъ Каортсъ жиренъ и не крѣпокъ. Страшное дѣло, если мнѣ придется его здѣсь похоронить! Это человѣкъ, котораго я уважаю»… Дойдя до веранды своего дома, они уже говорили другъ другу «братецъ».
Первый день они были очень дѣятельны, расхаживали съ молотками, гвоздями и кусками кумача, развѣшивали занавѣски, чтобы придать своему дому жилой и красивый видъ: они рѣшили устроить свою жизнь комфортабельно. Но эта задача была для нихъ невозможная. Чтобы успѣшно преодолѣвать даже чисто матеріальныя препятствія, требуется гораздо болѣе спокойствія духа и высокаго мужества, чѣмъ люди обыкновенно думаютъ. Не могло быть двухъ людей менѣе приспособленныхъ къ такой борьбѣ. Общество, не въ силу любви, а въ виду своихъ особыхъ задачъ, заботясь объ этихъ людяхъ, воспретило имъ всякую самостоятельную мысль, всякую иниціативу, всякое уклоненіе отъ избитой колеи, и воспретило это подъ страхомъ смерти. Они могли жить только при условіи быть машинами. И теперь, лишенные попечительной заботы людей съ перомъ за ухомъ или людей съ золотыми нашивками на рукавѣ, они походили на тѣхъ заключенныхъ, которые, выходя послѣ долгихъ лѣтъ изъ тюрьмы, не знаютъ, что имъ дѣлать со своей свободой. Они совершенно не знали, какъ примѣнить свои способности, потому что оба, по долгой привычкѣ, были неспособны на самостоятельную мысль.
Къ концу второго мѣсяца Каортсъ часто говаривалъ: «Еслибы не моя Мели, не заманить бы меня сюда ничѣмъ». Мели была его дочь. Онъ оставилъ свое мѣсто на телеграфѣ, гдѣ былъ совершенно счастливъ въ теченіе семнадцати лѣтъ, чтобы заработать приданое для своей дочери. Жена его умерла, и дѣвочку воспитывала его сестра. Теперь онъ скучалъ по улицамъ, по мостовой, по кофейнямъ, по своимъ старымъ друзьямъ, по всѣмъ предметамъ, которые онъ видѣлъ изо дня въ день, по всѣмъ мыслямъ, на которыя наводятъ эти привычныя вещи — мысли чиновника на государственной службѣ, не требующія усилія, однообразныя, пріятныя; онъ жалѣлъ о сплетняхъ, о мелкой враждѣ, безвредной злобѣ и плоскихъ шуткахъ правительственной канцеляріи.
"Если бы мой зять былъ порядочный человѣкъ, « замѣчалъ Карльеръ, „человѣкъ съ сердцемъ, то и меня здѣсь бы не было“. Оставивъ армію, онъ сумѣлъ стать до того нестерпимымъ своему семейству лѣнью и безстыдствомъ, что зять его употребилъ сверхчеловѣческія усилія, чтобы добыть ему въ компаніи мѣсто второго агента. Безъ гроша за душой, онъ былъ вынужденъ принять это средство къ существованію, когда ему стало ясно, что онъ ничего болѣе не можетъ вытянуть отъ родни. Подобно Каортсу, онъ жалѣлъ о прежней жизни, сожалѣлъ о звонѣ сабли и шпоръ въ ясные вечера, объ остроуміи въ казармахъ, объ женщинахъ гарнизонныхъ городовъ; кромѣ того, онъ чувствовалъ себя обиженнымъ: онъ несомнѣнно былъ человѣкомъ, которому не повезло и это приводило его временами въ тяжелое настроеніе. Но другъ съ другомъ они уживались, сходясь на почвѣ глупости и лѣни. Они вмѣстѣ не дѣлали ровно ничего и наслаждались чувствомъ праздности, за которую имъ платили. Мало-по-малу, они начали чувствовать другъ къ другу нѣчто вродѣ привязанности.
Они жили, какъ ссыльные, въ большой комнатѣ, отдавая себѣ отчетъ только въ томъ, что приходило съ ними въ соприкосновеніе, и то весьма неясно, и были совершенно не въ состояніи охватить общій смыслъ вещей. Рѣка, лѣсъ, огромная страна, трепещущая жизнью, представлялись имъ огромной пустотой. Даже яркій солнечный свѣтъ не открывалъ ничего понятнаго. Предметы появлялись и исчезали на ихъ глазахъ какъ-то безсвязно и безцѣльно. Рѣка, казалось, текла въ пустотѣ. Изъ этой пустоты приплывали иногда челноки, и люди съ пиками въ рукахъ наполняли дворъ станціи. Они были голы, черны, увѣшаны бѣлоснѣжными раковинами, блестящей мѣдной мишурой и великолѣпнаго сложенія. Они производили странный журчащій шумъ, когда говорили, двигались величественно и бросали быстрые, дикіе взгляды своими страшными, всегда безпокойными глазами. Воины усаживались на корточки длинными рядами передъ верандой, а ихъ вожди по цѣлымъ часамъ торговались съ Маколой изъ-за одного слоноваго клыка. Каортсъ сидѣлъ на стулѣ и смотрѣлъ внизъ, ничего не понимая. Не спуская своихъ круглыхъ голубыхъ глазъ съ дикарей, онъ кричалъ Карльеру: — Посмотрите! посмотрите на этого малаго тамъ… а этотъ налѣво! Видѣли-ли вы когда-нибудь такую рожу? Какое смѣшное животное!
Карльеръ, покуривая мѣстный табакъ изъ маленькой деревянной трубочки, лѣниво подходилъ, крутя усы, и, съ гордой снисходительностью разсматривая воиновъ, говорилъ:
— Славные звѣри. Принесли костей? Да? Давно пора. Посмотрите-ка на мускулы вотъ этого малаго… третьяго съ конца. Я бы не хотѣлъ получить отъ него тумака… Отличныя руки, но ноги ниже колѣнъ никуда не годятся. Кавалеристовъ изъ нихъ не сдѣлаешь. — И, съ сожалѣніемъ посмотрѣвъ на свои собственныя ноги, онъ неизмѣнно прибавлялъ въ заключеніе: — Пфу! Какъ они воняютъ! Эй, Макола! отведите это стадо къ Фетишу (на всѣхъ станціяхъ кладовая товаровъ называлась Фетишомъ, вѣроятно, благодаря духу цивилизаціи, который она въ себѣ заключала) и дайте имъ какой-нибудь дряни, которую вы тамъ держите. Лучше пусть она будетъ наполнена костями, чѣмъ тряпками.
Каортсъ одобрялъ.
— Да, да! Ступайте, мистеръ Макола, и кончите эту белиберду тамъ. Когда вы кончите, я приду и взвѣшу клыкъ. Мы должны дѣлать все аккуратно. — Потомъ, обращаясь къ своему товарищу, онъ прибавилъ: — Это племя живетъ тамъ, внизъ по рѣкѣ. Они нѣсколько ароматны. Я помню, они уже были здѣсь одинъ разъ раньше. Вы слышите этотъ гвалтъ?.. Чего, чего не приходится выносить въ этой собачьей странѣ! У меня голова трещитъ.
Такія выгодныя посѣщенія бывали рѣдко. Піонеры торговли и прогресса долгими днями сидѣли и смотрѣли на свой пустой дворъ, залитый вибрирующей яркостью вертикальнаго солнечнаго свѣта. Внизу у высокаго берега неслась молчаливая рѣка и блестѣла. Посреди нея, на песчаныхъ отмеляхъ грѣлись рядышкомъ на солнцѣ гипопотамы и алигаторы. Ширясь во всѣ стороны, окружая ничтожный расчищенный клочекъ земли торговаго пункта, въ краснорѣчивомъ молчаніи нѣмого величія лежали безпредѣльные лѣса, скрывая роковую сложность своей фантастической жизни. Эти два человѣка ничего не понимали, ни о чемъ не заботились, кромѣ прохожденія дней, отдѣлявшихъ ихъ отъ возвращенія парохода. Ихъ предшественникъ оставилъ нѣсколько разорванныхъ книгъ. Они собрали обрывки романовъ и такъ какъ прежде ничего подобнаго не читали, то были и удивлены, и заинтересованы. Они стали по цѣлымъ днямъ вести глупые разговоры о завязкахъ и герояхъ этихъ романовъ. Въ центрѣ Африки они познакомились съ Ришелье, д’Артаньяномъ, Гаріо и многими другими особами. Всѣ эти воображаемыя лица сдѣлались предметомъ толковъ, какъ будто они были ихъ знакомыми. Они обсуждали ихъ добродѣтели, подозрѣвали ихъ побужденія, удивлялись ихъ успѣхамъ, возмущались ихъ коварствомъ, не довѣряли ихъ храбрости. Разсказы о преступленіяхъ приводили ихъ въ негодованіе, а нѣжныя или патетическія сцены трогали до глубины души. Карльеръ въ такихъ случаяхъ откашливался и говорилъ воинственнымъ голосомъ: „Какой вздоръ!“ Глаза Каортса наполнялись слезами, жирныя щеки его тряслись, онъ потиралъ свою плѣшивую голову и заявлялъ: „Вотъ такъ книга! Никогда не зналъ, что есть такіе удивительные люди на свѣтѣ“. Они нашли также старые номера отечественной газеты. Въ ней цвѣтистымъ языкомъ писалось о томъ, что привыкли называть „Наши колоніальные успѣхи“. Тамъ много говорилось о правахъ и обязанностяхъ цивилизаціи, о святости цивилизующаго труда, на всѣ лады превозносились достоинства людей, несущихъ свѣтъ, вѣру, торговлю въ темные углы земного шара. Карльеръ и Каортсъ читали, удивлялись и начинали лучше думать о самихъ себѣ. Однажды вечеромъ Карльеръ обвелъ рукою вокругъ и сказалъ: — Черезъ сто лѣтъ здѣсь будетъ, можетъ быть, городъ… Будутъ набережныя, товарные склады, казармы и… и билліарды. Цивилизація, братецъ, и добродѣтель и… и все остальное. И будутъ тогда люди читать, что двое добрыхъ ребятъ, Каортсъ и Карльеръ, были первые цивилизованные люди, которые жили вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ.
Каортсъ кивнулъ головой. — Да! это утѣшительно думать!
Они какъ будто совсѣмъ забыли о своемъ умершемъ предшественникѣ. Впрочемъ, однажды рано утромъ Карльеръ вышелъ и выпрямилъ крестъ на его могилѣ.
— Меня всегда коробило, когда я проходилъ мимо, — объяснялъ онъ Каортсу за утреннимъ кофе. — Меня всегда коробило, что онъ совсѣмъ наклонился. Теперь я его выпрямилъ. И прочно вставилъ, можете быть увѣрены! Я повисъ на перекладинѣ обѣими руками — не дрогнулъ… О! я хорошо поправилъ.
Иногда къ нимъ приходилъ Гобила. Гобила былъ вождемъ сосѣднихъ деревень. То былъ посѣдѣвшій дикарь, худой и черный, бедра его были обмотаны кусками бѣлаго полотна, а на спинѣ висѣла вылѣзшая шкура пантеры. Онъ приходилъ, дѣлая огромные шаги своими худыми ногами, помахивая палкой такой же высоты, какъ онъ самъ, и, войдя въ дверь общей комнаты станціи, садился на корточки слѣва отъ двери. Такъ онъ сидѣлъ и смотрѣлъ на Каортса, иногда обращаясь къ нему со словами, которыхъ тотъ не понималъ. Каортсъ, не прерывая своихъ занятій, иногда дружески говорилъ ему: „Какъ поживаешь, старая образина?“ и они улыбались другъ другу. Оба бѣлые любили это старое, непонятное существо и звали его „отецъ Гобила“. Гобила относился къ нимъ отечески и, повидимому, любилъ всѣхъ бѣлыхъ людей. Они всѣ казались ему очень молодыми, совершенно похожими другъ на друга, за исключеніемъ роста; къ тому же онъ зналъ, что всѣ они братья и всѣ безсмертны. Смерть художника, который былъ первымъ бѣлымъ человѣкомъ, ему близко знакомымъ, не разрушила этой вѣры, такъ какъ онъ былъ глубоко убѣжденъ, что бѣлый чужестранецъ притворился мертвымъ и заставилъ зарыть себя въ землю для какихъ-то тайныхъ цѣлей, стараться проникнуть въ которыя безполезно. Кто знаетъ, можетъ быть, такимъ способомъ онъ отправился домой въ свою страну? Во всякомъ случаѣ здѣсь остались его братья, и Гобила перенесъ на нихъ свою привязанность. Они платили ему тѣмъ же. Карльеръ хлопалъ его по спинѣ и небрежно зажигалъ спички для его забавы. Каортсъ всегда охотно давалъ ему нюхать нашатырный спиртъ. Словомъ, они вели себя совершенно такъ же, какъ и бѣлое существо, спрятавшееся въ землю. Гобила внимательно присматривался къ нимъ. Можетъ быть, это тотъ же человѣкъ, или одинъ изъ нихъ тотъ же? Этого онъ рѣшить не могъ, не могъ выяснить себѣ эту тайну и оставался неизмѣнно дружелюбнымъ. Вслѣдствіе этой дружбы, женщины деревни Гобилы каждое утро направлялись гуськомъ черезъ тростники и приносили бѣлымъ: птицъ, коренья, пальмовое вино, а иногда и козу. Компанія никогда не доставляла на станцію достаточнаго количества провіанта, и агенты ея очень нуждались въ этихъ мѣстныхъ подкрѣпленіяхъ. Они получали ихъ по доброй волѣ Гобилы и жили хорошо.
Время отъ времени то у одного, то у другого появлялись приступы лихорадки, и тогда здоровый ухаживалъ за больнымъ съ усердіемъ. Они не придавали этимъ припадкамъ знаменія. Болѣзнь оставляла ихъ слабѣе и измѣняла къ худшему. У Карльера проваливались глаза, онъ становился раздражительнымъ. Каортсъ дѣлался жалокъ съ своимъ дряблымъ лицомъ и огромнымъ животомъ. Они всегда были вмѣстѣ, и поэтому не замѣчали перемѣнъ, постепенно наступившихъ въ ихъ наружности и въ настроеніи.
Такъ прошло пять мѣсяцевъ.
Однажды утромъ Каортсъ и Карльеръ, сидя на верандѣ, разговаривали о скоромъ прибытіи парохода, какъ вдругъ изъ лѣса вышла кучка вооруженныхъ людей и направилась къ станціи. Высокіе, статные, съ ногъ до шеи задрапированные въ синія одежды, украшенныя бахромой, съ ружьемъ новаго типа на правомъ голомъ плечѣ, эти люди были изъ другой страны.
Макола обнаружилъ признаки возбужденія и выбѣжалъ изъ товарнаго склада, гдѣ онъ проводилъ цѣлые дни, на встрѣчу гостямъ. Они вошли во дворъ и смотрѣли вокругъ пристальнымъ, гнѣвнымъ взоромъ. Ихъ вождь, сильный, повидимому, рѣшительный негръ съ глазами, налитыми кровью, стоялъ передъ верандой и держалъ рѣчь. Онъ сильно жестикулировалъ и остановился сразу.
Въ его интонаціи, въ звукахъ длинныхъ періодовъ, которыми онъ говорилъ, было что-то напоминавшее языкъ цивилизованныхъ народовъ. Ихъ говоръ походилъ на одинъ изъ тѣхъ невѣроятныхъ языковъ, которые мы слышимъ иногда во снѣ.
— Что это за языкъ? — сказалъ смущенный Карльеръ. — Въ первую минуту мнѣ показалось, что этотъ парень заговорилъ по-французски. Во всякомъ случаѣ онъ лопочетъ на языкѣ, котораго мы еще не слыхали.
— Да, — отвѣчалъ Каортсъ. — Эй, Макола! что онъ говоритъ? Откуда они пришли? Кто они такіе?
Макола стоялъ какъ на горячихъ угольяхъ и заговорилъ быстро:
— Не знаю. Они пришли изъ далека. Можетъ быть, миссисъ Прайсъ пойметъ ихъ. Они, можетъ быть, злые люди.
Вождь подождалъ немного, потомъ рѣзко сказалъ что-то Маколѣ, который покачалъ головой въ отвѣтъ. Негръ осмотрѣлся, увидѣлъ хижину Маколы и направился къ ней.
Черезъ нѣсколько минутъ слышно было, что миссисъ Макола бойко болтаетъ съ нимъ. Остальные пришлецы — ихъ было шестеро — разгуливали повсюду съ развязнымъ видомъ; они заглянули въ товарный складъ, пошли къ могилѣ, съ видомъ пониманія показывали на крестъ, вообще вели себя по домашнему.
— Не нравится мнѣ эта ватага. Знаете, Каортсъ, они, должно быть, пришли съ морского берега, у нихъ есть огнестрѣльное оружіе, — говорилъ проницательный Карльеръ.
Каортсу ватага тоже не нравилась. Они оба въ первый разъ поняли, что живутъ въ условіяхъ, при которыхъ неизвѣстное можетъ быть опаснымъ, и что нѣтъ той силы на землѣ, помимо ихъ самихъ, которая могла бы стать между ними и этимъ неизвѣстнымъ. Имъ стало не по себѣ, они зарядили револьверы. Каортсъ сказалъ:
— Надо приказать Маколѣ, чтобы онъ велѣлъ имъ уйти до ночи.
Пришлецы ушли среди дня, поѣвъ какого-то блюда, изготовленнаго для нихъ миссъ Макола. Огромная женщина была очень возбуждена и много разговаривала съ гостями. Она болтала безъ умолку, указывая то туда, то сюда, и на лѣсъ, и на рѣку. Макола сидѣлъ въ сторонѣ и наблюдалъ. Иногда онъ вставалъ и что-то шепталъ женѣ. Онъ проводилъ гостей черезъ оврагъ за станцію и вернулся медленно въ раздумьи. Когда бѣлые люди разспрашивали его, онъ казался какимъ-то страннымъ, точно онъ не понималъ, что ему говорятъ, точно онъ совершенно разучился говорить. Каортсъ и Карльеръ рѣшили, что негръ выпилъ слишкомъ много пальмоваго вина.
Поговорили о томъ, что слѣдуетъ по очереди стоять на караулѣ, но вечеромъ все вокругъ было такъ покойно и мирно, что они легли спать, какъ всегда. Всю ночь ихъ будилъ барабанный бой въ деревнѣ. Частый рѣзкій бой барабана раздавался гдѣ-то близко, за нимъ слѣдовалъ другой далеко. Отрывочные призывы прорывались то тутъ, то тамъ, потомъ звуки смѣшались, усилились, стали мощными, продолжительными, расходились по всему лѣсу, гремѣли среди ночи неумолчно вблизи и вдали, точно вся страна превратилась въ огромный барабанъ, неустанно взывавшій къ небу. Среди общаго глубокаго, сплошного шума, подобно отрывкамъ пѣсенъ, несущихся изъ сумасшедшаго дома, визгливые, рѣзкіе крики вдругъ вырывались снопомъ раздирающихъ ухо звуковъ и, казалось, неслись далеко надъ землей, разгоняя весь покой подъ звѣздами.
Карльеръ и Каортсъ спали плохо. Имъ обоимъ казалось, что они слышали ночью выстрѣлы, но не могли согласиться между собою — въ какомъ направленіи. Утромъ оказалось, что Макола ушелъ куда-то. Онъ возвратился среди дня съ однимъ изъ вчерашнихъ посѣтителей и тщательно устранялъ всѣ попытки Каортса заговоритіь съ нимъ, точно онъ оглохъ.
Каортсъ недоумѣвалъ. Карльеръ ходилъ на берегъ удить рыбу и, показывая свою добычу, сказалъ:
— Какого чорта эти негры разбѣгались! Что такое у нихъ происходитъ? Пока я ловилъ рыбу, пятнадцать лодокъ переѣхало на ту сторону, въ часъ времени!
Каортсъ призадумался и замѣтилъ:
— Странный какой-то этотъ Макола сегодня.
Карльеръ посовѣтывалъ:
— Надо держать на готовѣ всѣхъ нашихъ людей на случай какого-нибудь безпорядка.
II.
правитьДиректоръ компаніи оставилъ на станціи десять человѣкъ рабочихъ. Эти люди, нанявшіеся на шесть мѣсяцевъ, не имѣя ни малѣйшаго представленія о томъ, что такое мѣсяцъ, и весьма смутное понятіе о времени вообще, служили дѣлу прогресса около десяти лѣтъ. Они принадлежали къ племени, жившему въ отдаленной части этой страны тьмы и горя, и не могли убѣжать, опасаясь быть убитыми, въ качествѣ странствующихъ иноплеменниковъ, кореннымъ населеніемъ страны. Они жили въ соломенныхъ хижинахъ на склонѣ оврага, поросшаго сухой травой, сейчасъ за строеніемъ станціи. Жилось имъ плохо; имъ не доставало праздничныхъ пѣснопѣній, колдовства, человѣческихъ жертвоприношеній ихъ родины, гдѣ, кромѣ того, у нихъ были родные, братья, сестры, вожди, приводившіе въ восхищеніе, уважаемые волшебники, любимые друзья и иные узы, которыя, вообще говоря, считаются присущими человѣку. Къ тому же рисъ, отпускаемый компаніей, имъ не нравился: то была пища, неизвѣстная въ ихъ странѣ, и они не могли къ ней привыкнуть. Вслѣдствіе всего этого они были больны и несчастны. Принадлежи они къ другому племени, они рѣшились бы умереть — для нѣкоторыхъ дикарей нѣтъ ничего легче самоубійства — и, такимъ образомъ, избавились бы отъ всѣхъ житейскихъ невзгодъ. Но они принадлежали къ воинственному племени и глупо продолжали жить среди голода и страданій. Работали они очень мало и утратили свою прежнюю тѣлесную красоту. Карльеръ и Каортсъ усиленно лѣчили ихъ, но не могли привести въ первоначальное состояніе. Каждое утро ихъ собирали и посылали на различныя работы: косить траву, строить изгороди, рубить дрова и т. п., но никакая сила на свѣтѣ не могла заставить ихъ выполнять эти работы хоть сколько-нибудь сносно. Двое бѣлыхъ не имѣли надъ ними въ сущности никакой власти.
Среди дня Макола пришелъ въ большой домъ и засталъ одного Каортса, который наблюдалъ за тремя густыми столбами дыма, поднимавшимися надъ лѣсомъ.
— Что это такое? — спросилъ Каортсъ.
— Какія-нибудь деревни горятъ! — отвѣчалъ Макола, пришедшій какъ будто въ себя. Потомъ онъ прибавилъ вдругъ: — Совсѣмъ мало у насъ слоновой кости… Плохо торговали эти шесть мѣсяцевъ. Хотите добыть немного кости?
— Да, — горячо отвѣчалъ Каортсъ, вспомнивъ о причитающихся ему процентахъ, которые были не высоки.
— Эти люди, что приходили вчера, — торговцы изъ Лондона; у нихъ столько кости, что они не могутъ всего унести домой. Купить у нихъ? Я знаю, гдѣ ихъ лагерь.
— Конечно, — сказалъ Каортсъ. — Что это за торговцы?
— Скверный народъ, — отвѣчалъ Макола равнодушно. — Они воюютъ съ людьми и уводятъ женщинъ и дѣтей. Скверный народъ… у нихъ есть ружья. Большое отъ нихъ безпокойство въ странѣ… Такъ вамъ нужна кость?
— Да, — отвѣчалъ Каортсъ.
Макола помолчалъ съ минуту и снова заговорилъ:
— Наши рабочіе никуда не годятся, — бормоталъ онъ, оглядываясь по сторонамъ. — Станція въ очень скверномъ положеніи, сэръ. Директоръ будетъ сердиться. Лучше намъ добыть побольше кости, тогда онъ ничего не скажетъ.
— Ничего я не могу подѣлать, когда они не хотятъ работать, — сказалъ Каортсъ. — Когда вы достанете кость?
— Очень скоро, — отвѣчалъ Макола. — Можетъ быть, сегодня вечеромъ. Ужъ вы предоставьте все это мнѣ, сэръ, а сами не выходите изъ дому. Я думаю, хорошо бы дать нашимъ людямъ пальмоваго вина: пусть бы они поплясали сегодня, повеселились… завтра лучше будутъ работать. Пропадетъ у насъ пальмовое вино: оно скисло маленько.
Каортсъ позволилъ, и Макола собственными руками принесъ къ дверямъ своей хижины большія горлянки вина. Тутъ онѣ стояли до вечера, и въ каждую изъ нихъ заглянула мистрисъ Макола. На закатѣ солнца рабочіе унесли ихъ. Въ тотъ моментъ, когда Каортсъ и Карльеръ ложились спать, большой костеръ пылалъ около хижины рабочихъ, и слышались крики и барабанный бой. Нѣсколько человѣкъ изъ Гобиловской деревни присоединилось къ рабочимъ станціи, и празднество удалось на славу.
Ночью Карльера внезапно разбудилъ чей-то громкій крикъ и за нимъ одинокій выстрѣлъ. Карльеръ выбѣжалъ и на верандѣ встрѣтился съ Каортсомъ. Оба были перепуганы.
Въ то время, какъ они проходили черезъ дворъ, чтобы позвать Маколу, они замѣтили, что въ темнотѣ двигаются какія-то тѣни. Кто-то закричалъ: „Не стрѣляйте! Это я, Прайсъ!“ и Макола внезапно очутился около нихъ.
— Уходите, прошу вѣсъ, идите назадъ, — убѣждалъ онъ. — Вы все дѣло испортите.
— Да тутъ какіе-то странные люди ходятъ, — сказалъ Карльеръ.
— Ничего, ничего, я знаю, — шепталъ Макола. — Все благополучно. Кость принесли Не говорите ничего. Я знаю свое дѣло.
Бѣлые не охотно вернулись въ домъ, но заснуть не могли. Они слышали шаги, шопотъ, стоны. Казалось, что проходило много людей, что они кидали тяжелыя вещи на землю, долго боролись съ кѣмъ-то и потомъ ушли. Они оба лежали на своихъ жесткихъ постеляхъ и думали: „Неоцѣненный человѣкъ этотъ Макола.“
Утромъ Карльеръ всталъ не выспавшись, взялся за веревку большого колокола и началъ звонить. Станціонные рабочіе созывались каждое утро звономъ этого колокола. Никто не приходилъ. Вышелъ и Каортсъ, зѣвая. На другомъ концѣ двора они увидѣли Маколу, выходившаго изъ своей хижины съ оловянымъ тазикомъ мыльной воды въ рукахъ: Макола въ качествѣ цивилизованнаго негра былъ очень чистоплотенъ. Онъ ловко плеснулъ воду на свою несчастную желтую собаченку и, повернувъ лицо къ дому агентовъ, закричалъ издали:
— Всѣ наши люди сбѣжали въ эту ночь!
Они слышали его прекрасно и сразу воскликнули:
— Что?!
Потомъ они уставились другъ на друга.
— Въ хорошемъ мы очутились положеніи теперь! — жаловался Карльеръ.
— Это невѣроятно! — проговорилъ Каортсъ.
— Пойду по ихъ хижинамъ и посмотрю, что тамъ, — сказалъ Карльеръ, уходя.
Макола подошелъ, когда Каортсъ остался одинъ.
— Я просто не могу этому повѣрить, — почти со слезами говорилъ Каортсъ. — Мы заботились объ нихъ, какъ о своихъ дѣтяхъ.
— Они ушли съ тѣми людьми съ берега моря, — сказалъ Макола послѣ нѣкотораго колебанія.
— Очень мнѣ нужно знать, съ кѣмъ они ушли, эти неблагодарные скоты, — воскликнулъ Каортсъ. Вдругъ у него мелькнуло подозрѣніе. Онъ пристально посмотрѣлъ на Маколу и спросилъ: — Вы знаете что-нибудь?
Макола повелъ плечомъ и упорно смотрѣлъ въ землю.
— Что я знаю? Я только думаю… Хотите посмотрѣть на кость, которую я досталъ? Отличный запасецъ. Вы столько и не видѣли никогда.
И онъ направился къ складу. Каортсъ механически пошелъ за нимъ, размышляя о непонятномъ бѣгствѣ людей. На землѣ противъ двери Фетиша лежало шесть великолѣпныхъ клыковъ.
— Сколько вы за нихъ заплатили? — спросилъ Каортсъ, съ удовольствіемъ глядя на покупку.
— Правильнаго торга не было, — сказалъ Макола. — Они принесли кость и дали ее мнѣ… Я сказалъ имъ, чтобы они взяли на станціи то, въ чемъ больше всего нуждаются… Великолѣпная партія. Ни на одной станціи не найдется такихъ клыковъ… Этимъ купцамъ страшно были нужны носильщики, а наши люди ни на что не годились. Никакой сдѣлки, ничего не внесено въ книги, все исправно.
Каортсъ чуть не лопнулъ отъ негодованія.
— Что? — закричалъ онъ. — Вы, кажется, продали нашихъ людей за эти клыки! — Макола стоялъ безстрастно и молчалъ — Я… да я… я, — кричалъ Каортсъ. — Дьяволъ! — заоралъ онъ, наконецъ.
— Я постарался и для васъ, и для компаніи, — невозмутимо говорилъ Макола. — Что вы такъ орете? Вы посмотрите-ка вотъ на этотъ клыкъ!
— Я васъ смѣняю… Я донесу на васъ… Не хочу я смотрѣть на эти клыки. Запрещаю до нихъ дотрагиваться! Приказываю выбросить ихъ въ рѣку… Ахъ, вы… вы!
— Очень вы раскраснѣлись, мистеръ Каортсъ. Если вы будете такъ сердиться на солнцѣ, сдѣлается у васъ лихорадка, и умрете вы, какъ Готъ, первый начальникъ, — внушительно произнесъ Макола.
Они стояли молча и упорно всматривались другъ въ друга, точно съ усиліемъ разглядывая что-то на большомъ разстояніи. Каортсъ дрогнулъ. Макола не имѣлъ въ виду ничего, кромѣ того, что сказалъ, но Каортсу послышалась въ его словахъ зловѣщая угроза. Онъ круто повернулся и ушелъ домой. Макола вернулся въ лоно своего семейства, а клыки остались на землѣ передъ складомъ и казались на солнечномъ блескѣ очень большими и цѣнными.
Карльеръ вернулся и вошелъ въ веранду.
— Всѣ исчезли? — спросилъ Каортсъ глухимъ голосомъ изъ глубины комнаты. — Вы никого тамъ не нашли?
— Нашелъ, — отвѣчалъ Карльеръ. — Передъ одной изъ хижинъ лежитъ мертвый человѣкъ изъ Гобиловской деревни… насквозь прострѣленъ. Этотъ выстрѣлъ мы и слышали ночью.
Каортсъ быстро вышелъ на веранду. Товарищъ его мрачно смотрѣлъ на клыки, лежавшіе около склада. Они посидѣли молча, потомъ Каортсъ передалъ свой разговоръ съ Маколой. Карльеръ не сказалъ ни слова. Въ полдень они ѣли мало. Весь этотъ день они едва обмѣнялись нѣсколькими словами. Глубокая тишина, казалось, тяжело налегла на станцію и зажимала имъ рты. Макола не открывалъ склада, онъ провелъ день, играя съ своими дѣтьми. Онъ растягивался во всю длину на циновкѣ передъ дверью, а дѣти садились къ нему на грудь и ползали на немъ. То была трогательная картина. Мистрисъ Макола, какъ всегда, цѣлый день занималась стряпней.
Вечеромъ бѣлые люди поѣли немного лучше, и Карльеръ, покуривая свою трубку, прошелъ къ складу. Онъ долго стоялъ передъ клыками, толкнулъ ихъ раза два ногой, даже попробовалъ поднять самый большой изъ нихъ за тонкій конецъ, потомъ вернулся къ своему начальнику, который недвижимо оставался на верандѣ, растянулся въ креслѣ и сказалъ:
— Теперь я понимаю! Ихъ забрали, когда они заснули пьяные, выпивъ все вино, которое вы позволили Маколѣ имъ дать. Штука ловкая! Понимаете? Хуже всего, что съ ними были люди изъ деревни Габилы и ихъ, навѣрное, унесли. Того, кто меньше всѣхъ напился, и застрѣлили за трезвость… Вотъ такъ сторонушка! Что же вы теперь будете дѣлать?
— Мы, конечно, не можемъ даже дотрагиваться до клыковъ, — сказалъ Каортсъ.
— Само собою разумѣется, — подтвердилъ Карльеръ.
— Рабство ужасная вещь! — пробормоталъ Каортсъ неувѣреннымъ тономъ.
— Страшная!.. какія страданія! — согласился Карльеръ съ убѣжденіемъ.
Они оба вѣрили своимъ словамъ. Всякій высказываетъ извѣстное уваженіе къ нѣкоторымъ звукамъ, которые можетъ произнести самъ точно такъ же, какъ его ближніе. Но о чувствахъ люди въ сущности ничего не знаютъ. Мы говоримъ съ негодованіемъ или съ энтузіазмомъ, говоримъ о насиліи, жестокости, преступленіи, преданности, самопожертвованіи, добродѣтели и ничего реальнаго не знаемъ, что стоитъ за этими словами. Никто не знаетъ, что значитъ страданіе или отреченіе, кромѣ, можетъ быть, жертвъ загадочной цѣли этихъ иллюзій.
На другое утро они увидѣли, что Макола устанавливаетъ на дворѣ большіе вѣсы для взвѣшиванія слоновой кости. Черезъ нѣкоторое время Карльеръ сказалъ: „Что затѣялъ этотъ грязный мерзавецъ“? и вышелъ на дворъ. Каортсъ послѣдовалъ за нимъ. Оба стояли и смотрѣли. Макола не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Когда вѣсы были установлены, онъ попробовалъ положить на нихъ одинъ изъ клыковъ. Клыкъ оказался слишкомъ тяжелымъ. Макола безпомощно посмотрѣлъ вверхъ, не говоря ни слова. Долго всѣ трое стояли молча вокругъ вѣсовъ, какъ истуканы.
Вдругъ Карльеръ произнесъ: — Берись за другой конецъ… эй ты, Макола, животное! — и они вдвоемъ подняли клыкъ. Каортсъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, — Ну, да!.. О!.. Ну, да! — бормоталъ онъ и полѣзъ въ карманъ, откуда вытащилъ грязный клочекъ бумаги и кусокъ карандаша. Онъ повернулся къ нимъ спиной и сталъ украдкой отмѣчать вѣсъ, который Карльеръ выкрикивалъ громко, что было совершенно излишне. Когда все было кончено, Макола прошепталъ какъ бы самому себѣ:
— Здѣсь солнце слишкомъ печетъ клыки…
— Мнѣ кажется, начальникъ, — обратился Карльеръ къ Каортсу небрежнымъ тономъ, — что можно мнѣ помочь ему снести все это въ складъ.
Когда они возвращались въ домъ, Карльеръ сказалъ:
— Это отвратительно, но такъ какъ люди эти были людьми Компаніи, то и кость эта — кость Компаніи. Вы должны ее беречь.
— Я, конечно, донесу директору, — сказалъ Каортсъ.
— Конечно, пусть онъ рѣшитъ это дѣло, — одобрилъ его Карльеръ.
Въ полдень они откушали съ аппетитомъ. Каортсъ вздыхалъ время отъ времени. Упоминая имя Маколы, они присоединяли къ нему ругательные эпитеты, — чѣмъ облегчали свою совѣсть. Макола устроилъ себѣ полу-праздникъ и выкупалъ своихъ дѣтей въ рѣкѣ. Въ этотъ день никто изъ деревни Гобилы не подошелъ къ станціи.
Никто не пришелъ и на слѣдующій день, и такъ никто не приходилъ цѣлую недѣлю. Люди Гобиловской деревни не обнаруживали никакихъ признаковъ существованія, точно они умерли и были похоронены. На самомъ дѣлѣ просто горевали о своихъ близкихъ, которыхъ потеряли по колдовству бѣлыхъ, привлекшихъ злыхъ людей въ ихъ страну. Злые люди ушли, но страхъ остался. Страхъ остается навсегда. Человѣкъ можетъ уничтожить въ себѣ все — и любовь, и ненависть, вѣру и даже сомнѣніе, но пока онъ держится за жизнь, онъ не можетъ уничтожить въ себѣ страха, страха тонкаго, ужаснаго, который проникаетъ существо, накладываетъ окраску на его мысли, обманываетъ его сердце и сторожитъ у его губъ борьбу послѣдняго вздоха. Въ своемъ страхѣ кроткій старый Гобила приносилъ сверхчеловѣческія жертвы всѣмъ Злымъ Духамъ, которые овладѣли его бѣлыми друзьями. Тяжело у него было на сердцѣ. Нѣкоторые воины поговаривали о томъ, чтобы все сжечь и всѣхъ перебить, но осторожный старый дикарь отговорилъ ихъ отъ этого. Кто можетъ предвидѣть всѣ бѣды, которыя навлекутъ эти таинственныя существа, если ихъ раздражить? Лучше оставить ихъ въ покоѣ. Со временемъ они, можетъ быть, исчезнутъ подъ землей, какъ исчезъ первый. Его народу надо просто держаться отъ нихъ подальше и надѣяться на лучшее.
Каортсъ и Карльеръ, однако, не исчезли, остались на землѣ, но она сдѣлалась, казалось имъ, какъ-то больше и сильно опустѣла. На нихъ дѣйствовало не столько нѣмое одиночество пустыни, сколько невыразимое словами чувство, что въ нихъ самихъ что-то пропало, что держало ихъ въ безопасности, препятствовало пустынѣ овладѣть ихъ сердцами. Родные образы, воспоминаніе о людяхъ, имъ подобныхъ, которые и думали, и чувствовали, какъ они, отошли на разстояніе, ставшее неяснымъ отъ блеска безоблачнаго неба, а изъ великой молчаливой пустыни ея безнадежная дикость, казалось, подошла къ нимъ ближе и тихо притягивала ихъ, смотрѣла имъ въ глаза, охватывала ихъ неотвязной, уже привычной и отвратительной заботой.
Дни удлинялись въ недѣли, потомъ въ мѣсяцы… Народъ Гобилы оралъ и билъ въ барабаны при всякомъ новолуніи, но отъ станціи держался далеко. Макола и Карльеръ разъ попробовали съ лодки завязать переговоры, но ихъ встрѣтили градомъ стрѣлъ, и они вынуждены были вернуться на станцію, опасаясь за свою жизнь. Послѣ этой попытки, по всей странѣ и вверхъ, и внизъ по рѣкѣ поднялся страшный шумъ, который много дней доносился до станціи. Пароходъ не приходилъ. Сперва они говорили объ его запозданіи шутя, потомъ озабоченно, затѣмъ мрачно. Наступали трудныя времена. Запасы приходили къ концу. Карльеръ закидывалъ свои удочки, но рѣка обмѣлѣла, и рыбы стало мало. Они боялись ходить на охоту далеко отъ станціи, къ тому же въ непроходимомъ лѣсу вообще дичи не было. Однажды Карльеръ застрѣлилъ гипопотама, но у него не было лодки, чтобы удержать его, и онъ пошелъ ко дну. Когда трупъ всплылъ на поверхность воды и былъ отнесенъ теченіемъ, люди Гобилы поймали его. Это дало имъ поводъ устроить большое національное празднество, что привело Карльера въ бѣшенство; онъ говорилъ о необходимости истребить всѣхъ негровъ, потому что только тогда страна станетъ возможной для жизни. Каортсъ бродилъ молча или проводилъ цѣлые часы передъ портретомъ своей Мели. Портретъ изображалъ маленькую дѣвочку съ длинными бѣлокурыми косами и кислымъ лицомъ. Его ноги опухли и онъ передвигался съ трудомъ. Карльеръ, котораго грызла лихорадка, хотя и неувѣренно, но продолжалъ расхаживать съ видомъ „чортъ возьми“, какъ подобало человѣку, помнящему честь своего полка. Онъ сдѣлался грубъ, насмѣшливъ, любилъ говорить непріятныя вещи. На его языкѣ это значило быть откровеннымъ. Они давно высчитали причитавшіеся имъ проценты съ торговли и включили въ нихъ послѣднее дѣяніе „этого проклятаго Маколы“. Было рѣшено ничего объ этомъ не говорить. Сперва Каортсъ колебался, потому что боялся директора.
— Онъ и похуже вещи видывалъ на своемъ вѣку, — утверждалъ Карльеръ съ грубымъ смѣхомъ. — Чортъ его возьми! Онъ вамъ спасибо не скажетъ, если вы начнете болтать. Не лучше онъ насъ съ вами. Кто объ этомъ узнаетъ, если вы прикусите язычокъ? Здѣсь никого нѣтъ.
Въ этомъ и лежалъ корень зла: тамъ не было никого! Оставленные наединѣ съ своей слабостью, они ежедневно становились болѣе похожими на двухъ сообщниковъ, чѣмъ на двухъ друзей. Восемь мѣсяцевъ они не имѣли никакихъ извѣстій съ родины. Каждый вечеръ они говорили: „Завтра пароходъ придетъ“.
Но одинъ изъ пароходовъ компаніи разбился, а на другомъ пароходѣ директоръ объѣзжалъ очень отдаленныя и важныя станціи на главной рѣкѣ. Онъ думалъ, что эта безполезная станція и безполезные люди могутъ ждать. Тѣмъ временемъ Каортсъ и Карльеръ питались варенымъ рисомъ съ солью, проклиная кампанію, Африку и день своего рожденія. Надо пожить на такой діэтѣ, чтобы понять, какимъ страшнымъ страданіемъ дѣлается необходимость проглотить пищу. На станціи не оставалось буквально ничего, кромѣ рису и кофе; кофе они пили безъ сахару. Послѣдніе пятнадцать кусковъ сахару и полбутылки коньяку Каортсъ торжественно заперъ въ свой сундукъ. „На случай болѣзни“ — пояснилъ онъ. Карльеръ одобрилъ его: „Когда человѣкъ боленъ“ — говорилъ онъ, — „всякая малость его поддерживаетъ“.
Они ждали. Густой травой заросталъ дворъ. Колоколъ не звонилъ. Они проходили мочаливые, безнадежные. Разговаривая, эти два чиновника ругались, и самое ихъ молчаніе точно окрашивалось горечью ихъ мыслей.
Однажды, позавтракавъ варенымъ рисомъ, Карльеръ не попробовалъ своей чашки кофе, отставилъ ее и сказалъ:
— Провались все на свѣтѣ! Выпьемъ порядочную чашку кофе хоть разъ. Несите сахаръ, Каортсъ!!
— Для больныхъ, — пробормоталъ Каортсъ, не глядя на него.
— Для больныхъ! — передразнилъ его Карльеръ. — Чушь!.. Ну, хорошо, я боленъ.
— Вы не больнѣе меня, а я обхожусь безъ сахара, — миролюбиво отвѣтилъ Каортсъ.
— Живо! Подавай сахару, алчный старый работорговецъ!
Каортсъ поднялъ голову. Карльеръ дерзко улыбнулся.
Вдругъ Каортсу показалось, что онъ никогда не видѣлъ этого человѣка. Кто онъ? Онъ ничего не зналъ о немъ. На что онъ способенъ? Внутри у него дрогнулъ приступъ сильной тревоги, какъ-бы отъ появленія чего-то неожиданнаго, опаснаго и окончательнаго. Но онъ совладалъ съ собою и выговорилъ сдержанно:
— Это плохая шутка. Не повторяйте ея.
— Шутка! — сказалъ Карльеръ, наклоняясь впередъ на стулѣ. — Я голоденъ!.. Я боленъ!.. Я не шучу! Я ненавижу лицемѣровъ! Вы лицемѣръ! Вы работорговецъ. Я работорговецъ. Всѣ. работорговцы въ этой проклятой странѣ. Какъ ни какъ, а я хочу сегодня пить кофе съ сахаромъ.
— Я вамъ запрещаю говорить со мною такимъ тономъ, — сказалъ Каортсъ довольно рѣшительно.
— Вы!.. что?.. — заоралъ Карльеръ, вскакивая на ноги.
Каортсъ тоже всталъ.
— Я вашъ начальникъ, — сказалъ онъ, стараясь сдержать дрожь голоса.
— Что? — кричалъ тотъ. — Чей начальникъ? Здѣсь нѣтъ начальниковъ! Ничего здѣсь нѣтъ; здѣсь есть только вы да я. Неси сахаръ, толстопузый оселъ!
— Молчать! убирайся изъ этой комнаты, — завизжалъ Каортсъ. — Ахъ, ты бездѣльникъ!
Карльеръ схватилъ стулъ. Онъ сразу сдѣлался серьезно опаснымъ.
— Ахъ ты жалкая дрянная штафирка!.. Вотъ тебѣ! — оралъ онъ.
Каортсъ нырнулъ подъ столъ, стулъ ударился въ стѣну. Карльеръ старался сдвинуть столъ съ мѣста; тогда Каортсъ съ отчаянія смѣло ринулся впередъ, держа внизъ голову, какъ это сдѣлала бы загнанная въ уголъ свинья; онъ сшибъ съ ногъ своего друга, выскочилъ на веранду и пробѣжалъ въ свою комнату. Онъ заперъ дверь засовомъ, схватилъ револьверъ и остановился, задыхаясь.
Черезъ минуту Карльеръ изо-всей силы ломился въ дверь и кричалъ:
— Если ты не принесешь сахару, я тебя застрѣлю, какъ собаку. Ну, живѣй! Разъ… два… Три. Не несешь? Я же покажу тебѣ, кто здѣсь хозяинъ!
Каортсъ думалъ, что дверь сейчасъ поддастся, и вылѣзъ черезъ четырехугольное отверстіе, замѣнявшее окно въ его комнатѣ, на другую сторону веранды. Теперь между ними лежала вся ширина дома. Но у Карльера, очевидно, не хватило силы выломать дверь, и Каортсъ слышалъ, что онъ побѣжалъ кругомъ веранды. Онъ тоже тяжело побѣжалъ на своихъ отекшихъ ногахъ. Онъ бѣжалъ, сжимая револьверъ и не будучи въ состояніи понять, что съ нимъ случилось. Онъ видѣлъ передъ собою то домъ Маколы, то складъ, то рѣку, то оврагъ, то низкіе кусты; и снова видѣлъ эти предметы, обѣгая вокругъ дома во второй разъ. Утромъ онъ не могъ шага ступить безъ стона. А теперь бѣжалъ, бѣжалъ такъ быстро, что могъ оставаться невидимымъ Карльеру.
Ослабѣвъ, и придя въ отчаяніе, онъ подумалъ: „Прежде, чѣмъ я обѣгу домъ еще разъ кругомъ, я умру“ и въ этотъ моментъ услышалъ, что врагъ его тяжело затопалъ и остановился. Онъ тоже остановился. Какъ прежде, Карльеръ былъ на лицевой части дома, а онъ на задней. Онъ слышалъ, какъ Карльеръ, ругаясь, бросился на стулъ, и сѣлъ самъ, прислонившись спиною къ стѣнѣ. Въ горлѣ у него пересохло, лицо было мокро отъ пота и слезъ. Зачѣмъ все это? Тутъ какая:то ужасная ошибка; онъ думалъ, что видитъ все во снѣ или сходитъ съ ума! Черезъ нѣсколько секундъ онъ пришелъ въ себя. За что они поссорились? За сахаръ! Какъ нелѣпо! Онъ отдастъ этотъ сахаръ… зачѣмъ онъ ему? И онъ сталъ подниматься на ноги съ внезапно охватившимъ его чувствомъ безопасности. Но не успѣлъ онъ встать, какъ простое размышленіе вновь повергло его въ отчаяніе. Онъ думалъ: „стоитъ мнѣ уступить сегодня этой скотинѣ-солдату — завтра начнется то же самое… и послѣзавтра… всякій день… У него явятся другія требованія, онъ будетъ издѣваться надо мною, мучить меня, сдѣлаетъ меня своимъ рабомъ, и я пропалъ! Пропалъ! Пароходъ можетъ придти черезъ нѣсколько дней… можетъ никогда не придти.“ Онъ такъ дрожалъ, что ему снова пришлось сѣсть на полъ. Онъ чувствовалъ, что не можетъ больше сдѣлать никакого движенія и не сдѣлаетъ. Онъ былъ совершенно ошеломленъ внезапнымъ сознаніемъ, что положеніе его безвыходно и что въ одно мгновеніе смерть и жизнь стали одинаково трудны и ужасны.
Вдругъ онъ услышалъ, что Карльеръ отодвинулъ стулъ… Онъ съ величайшей легкостью всталъ на ноги. Опять надо бѣжать! Направо или налѣво? Онъ услышалъ шаги, кинулся налѣво, сжимая револьверъ, и въ тотъ же моментъ, какъ ему показалось, они столкнулись… Оба крикнули отъ удивленія, и между ними раздался громкій выстрѣлъ, мелькнулъ красный блескъ огня, появился густой дымъ… Каортсъ, оглушенный и ослѣпленный, кинулся назадъ, думая: раненъ, теперь все кончено». Онъ ждалъ, что Карльеръ придетъ любоваться на его агонію. «Все кончено!» Но на другомъ концѣ дома послышался грохотъ паденія, точно кто-нибудь во всю длину опрокинулся со стула… и настала тишина… Онъ не умеръ. Только плечо у него сильно болѣло и онъ потерялъ свой револьверъ. Онъ былъ обезоруженъ, безпомощенъ… и ждалъ своей судьбы. Карльера не было слышно… Это хитрость! Онъ подкрадывается. Съ которой стороны? Можетъ быть, теперь онъ прицѣливается…
Послѣ нѣсколькихъ минутъ страшной и нелѣпой агоніи онъ рѣшилъ идти на встрѣчу своей судьбы. Онъ завернулъ за уголъ, придерживаясь одной рукой за стѣну, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и почти лишился чувствъ: на полу изъ-за угла торчали двѣ ноги, бѣлыя, голыя ноги въ красныхъ туфляхъ. Онъ потерялъ сознаніе. Черезъ нѣкоторое время не редъ нимъ очутился Макола и спокойно говорилъ: «Пойдемте, м-ръ Каортсъ, онъ умеръ». Онъ разразился словами благодарности, кроткимъ плачемъ и рыданіемъ… Придя въ себя, онъ увидѣлъ, что сидитъ на стулѣ и смотритъ на Карльера, который, вытянувшись, лежалъ на спинѣ. Макола наклонялся надъ трупомъ.
— Это вашъ револьверъ? — спросилъ Макола, вставая.
— Да, — сказалъ Каортсъ, — и быстро прибавилъ: — Онъ бѣжалъ за мною, хотѣлъ меня застрѣлить… вѣдь вы видѣли!
— Да, я видѣлъ, — отвѣчалъ Макола. — Тутъ только одинъ револьверъ, а гдѣ же его?
— Не знаю, — прошепталъ Каортсъ ослабѣвшимъ голосомъ.
— Я пойду поищу, — мягко сказалъ Макола. Онъ обошелъ всю веранду и вернулся съ пустыми руками. Постоявъ въ глубокомъ раздумьи, онъ спокойно пошелъ въ комнату умершаго и сейчасъ же вышелъ съ револьверомъ, который показалъ Каортсу. Каортсъ зажмурилъ глаза. Все завертѣлось вокругъ него. Жизнь была страшнѣе и труднѣе смерти: онъ застрѣлилъ безоружнаго человѣка.
Подумавши немного, Макола сказалъ мягко, указывая на мертваго человѣка, лежавшаго съ прострѣленномъ правымъ глазомъ:
— Онъ умеръ отъ лихорадки. — Каортсъ посмотрѣлъ на него окаменѣло. — Да, — повторилъ Макола задумчиво, перешагнувъ черезъ трупъ, — мнѣ кажется, что онъ умеръ отъ лихорадки. Схороните его завтра.
И онъ ушелъ къ женѣ, которая его ждала, оставивъ обоихъ бѣлыхъ людей въ верандѣ.
Ночь пришла, а Каортсъ все сидѣлъ на томъ же стулѣ неподвижно, точно принялъ дозу опіума. Потрясеніе, которое онъ пережилъ, было такъ глубоко, что оно вызвало чувство желаннаго спокойствія. Въ короткіе часы онъ измѣрилъ всю глубину ужаса и отчаянія и теперь нашелъ покой въ убѣжденіи, что жизнь не имѣетъ для него прелести. Онъ сидѣлъ около трупа и думалъ, думалъ упорно, думалъ о чемъ-то совершенно новомъ для себя. Онъ какъ-то совершенно отрѣшился отъ самого себя. Его старыя мысли, убѣжденія, вкусы, вещи, которыя онъ уважалъ и ненавидѣлъ, показались ему въ ихъ настоящемъ свѣтѣ, — противными и дѣтскими, ложными и смѣшными. Онъ ликовалъ въ своей новой мудрости, сидя около человѣка, котораго убилъ. Онъ разсуждалъ самъ съ собою съ тою мнимой ясностью, которая наблюдается у нѣкоторыхъ помѣшанныхъ. Случайно онъ вспомнилъ, что умершій человѣкъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ вреднымъ животнымъ, что люди ежедневно умираютъ тысячами, а можетъ быть, сотнями тысячъ, и что въ общемъ числѣ эта смерть не имѣетъ никакого значенія. Да, не можетъ имѣть никакого значенія, по крайней мѣрѣ, для мыслящаго существа. Всю свою жизнь, до этого момента, онъ вѣрилъ въ пропасть глупостей, какъ всѣ остальные люди, дураки. Но теперь онъ мыслитъ, знаетъ! Онъ нашелъ покой, освоился съ высшей мудростью! Онъ попробовалъ представить себя мертвымъ, а Карльера сидящемъ на стулѣ и смотрящимъ на него. Эта попытка была настолько удачна, что черезъ нѣсколько секундъ онъ уже не былъ увѣренъ, кто изъ нихъ умеръ и кто живъ. Этотъ необыкновенный подвигъ его фантазіи все-таки поразилъ его, и онъ во время, соотвѣтствующимъ усиліемъ мысли, спасъ себя отъ перспективы сдѣлаться Карльеромъ. Сердце билось и его бросало въ жаръ при мысли о такой опасности. Карльеръ! Какая скверная дрянь! Чтобы успокоить свои потрясенные нервы, онъ попробовалъ слегка свиснуть. Затѣмъ онъ заснулъ, или ему показалось, что онъ заснулъ: во всякомъ случаѣ ему казалось, что былъ туманъ и кто-то свистѣлъ въ туманѣ.
Онъ всталъ. Занимался день и тяжелый туманъ спустился на землю, туманъ пронизывающій, обволакивающій, молчаливый, утренній туманъ тропическихъ странъ, бѣлый и смертельный, чистый и ядовитый. Онъ всталъ, увидѣлъ трупъ и, схватившись за голову, закричалъ, какъ человѣкъ, который, проснувшись послѣ обморока, очутился бы навѣки погребеннымъ:
— Помогите!.. О Господи!
Не человѣческій визгъ, внезапный и вибрирующій, какъ стрѣла, разсѣкъ бѣлый саванъ, покрывавшій страну печали.
За нимъ послѣдовали три нетерпѣливыхъ крика, и опять клубы тумана струились безпрепятственно среди страшной тишины. Еще нѣсколько взвизговъ, быстрыхъ и пронзительныхъ, точно ревъ какого-то разъяреннаго и злобнаго существа, пронеслись въ воздухѣ. Съ рѣки Каоргиси звалъ прогрессъ, цивилизація и всѣ добродѣтели. Общество звало свое современное дитя, звало, чтобы заботиться о немъ, чтобы произвести надъ нимъ слѣдствіе, судить его, приговорить… Оно звало его вернуться въ ту сорную кучу, отъ которой онъ отдалился, звала для того, чтобы справедливость торжествовала.
Каортсъ слышалъ и понялъ. Онъ спустился съ веранды, покинувъ окончательно другого человѣка въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ судьба соединила ихъ. Онъ пробирался сквозь туманъ, прося въ своемъ невѣжествѣ невидимое неба раздѣлить содѣянное имъ.
Макола пробѣжалъ въ туманѣ и закричалъ ему на ходу:
— Пароходъ! Пароходъ! Они ничего не видятъ. Они свистятъ станціи. Я иду звонить въ колоколъ. Идите на берегъ, сэръ. Я буду звонить.
И онъ исчезъ. Каортсъ стоялъ. Онъ посмотрѣлъ вверхъ, туманъ катился низко надъ его головой. Онъ посмотрѣлъ вокругъ, какъ человѣкъ, потерявшій дорогу, и на обманчивой чистотѣ тумана увидѣлъ темный абрисъ, кресто-подобное пятно. Пока онъ, шатаясь, плелся къ нему, колоколъ станціи громкимъ звономъ отвѣчалъ нетерпѣливому зову парохода.
Директоръ Большой Цивилизующей Компаніи (мы знаемъ что цивилизація слѣдуетъ за торговлей) присталъ прежде всѣхъ и сейчасъ же потерялъ пароходъ изъ вида.
Внизу у рѣки туманъ былъ чрезвычайно густъ. На станціи колоколъ звонилъ непрерывно и задорно.
Директоръ громко крикнулъ на пароходъ:
— Никто меня не встрѣчаетъ. Не случилось-ли чего нибудь, хотя они звонятъ. Лучше пусть еще кто-нибудь спустится.
И онъ началъ подниматься на крутой берегъ. Капитанъ и механикъ послѣдовали за нимъ. Когда они поднялись выше, туманъ нѣсколько порѣдѣлъ, и они видѣли, что директоръ идетъ на довольно значительномъ разстояніи впереди. Вдругъ онъ остановился и закричалъ:
— Бѣгите! Бѣгите скорѣе въ домъ! Я нашелъ одного, бѣгите, ищите другого!
Онъ нашелъ одного изъ нихъ! И даже онъ, человѣкъ видавшій всякіе виды, былъ ошеломленъ тѣмъ, что нашелъ. Онъ стоялъ и шарилъ въ своихъ карманахъ, ища ножа, и смотрѣлъ на Каортса, который висѣлъ на крестѣ. Онъ, очевидно, влѣзъ на могилу, которая была высока и узка, и, привязавъ ремень къ кресту, повѣсился на немъ. Пальцы ногъ почти касались земли, руки висѣли безпомощно: казалось, что онъ твердо стоитъ на часахъ, опустивъ багровую щеку на одно плечо, и непочтительно показываетъ распухшій языкъ старому директору своей компаніи.