1879.
править«Я ГОВѢЮ.»
правитьТрактиръ средней руки. Буфетчикъ за стойкой. Утро. Посѣтителей мало. Великій постъ. Въ церквахъ звонятъ къ часамъ. Входитъ чиновникъ среднихъ лѣтъ, въ вицмундирѣ.
— Данилѣ Кузьмичу!.. восклицаетъ буфетчикъ.
— Селиверсту Потапычу!.. отвѣчаетъ чиновникъ.
Подаютъ другъ другу руки.
— Что это въ непоказанное время пожаловать изволили? То, бывало, все послѣ должности и вдругъ…
— Говѣю, голубчикъ, говѣю. Грѣшишь, такъ нужно и о спасеніи души подумать. Бѣгу вотъ въ церковь, да животъ что-то… такъ забѣжалъ…
— Съ бальзанчикомъ или съ перчикомъ прикажете?
— Ни Боже мой! Говорю тебѣ, что говѣю. Нѣсколько-то дней уже можно воздержаться. Я и рыбное бросилъ. А забѣжалъ я зельтерской водички выпить. Крутитъ вотъ здѣсь что-то… ну, и отрыжка… Вчера на ночь трески да оладьевъ… О, Господи!
Чиновникъ жмется и потираетъ желудокъ.
— Да вы бы лучше чайку… Тепленькимъ-то оно лучше пораспаритъ.
— Нѣкогда, голубчикъ, нѣкогда. Я къ обѣднѣ тороплюсь. Пока чай заваривать будутъ, пока что… пока напьешься, а тамъ, смотришь, и отслужили.
— Да вотъ нашего пожалуйте стакашекъ. Мы сейчасъ только заварили и пить собираемся. За стаканчикъ съ угрызеніемъ ни копѣйки не возьму; это ужъ вамъ въ уваженіе.
— Спасибо, родной, спасибо! Охъ, какъ щемитъ! Мятки бы хорошо… Да гдѣ ее возьмешь? Ахъ, стой! Вотъ что, голубчикъ, прибавь-ка ты мнѣ въ стаканчикъ ложечку мятной водки. Что-жь, ничего, Богъ проститъ, вѣдь это лекарство. Тутъ не ради пьянства, а ради исцѣленія. Вѣдь у васъ есть англійская мятная?
— Какъ не быть, помилуйте! Огонь, а не водка. Тройная называется, потому на одномъ голомъ спирту. Пожалуйте!
Буфетчикъ подаетъ стаканъ съ чаемъ и прибавляетъ чайную ложку мятной. Чиновникъ пробуетъ.
— Ну, даже и мятнаго запаха не слышно! Какое ужь тутъ лѣченье? Налей-ко рюмочку. Охъ, грѣхи наши тяжкіе! Постой, я отолью изъ стакана чай-то. Ну, лейтоперь. Вотъ такъ… Эхъ, какія у васъ рюмки-то маленькія!
— Помилуйте, рюмки купеческія.
— Ну, ужь тамъ купеческія или не купеческія, а только долей мятной-то. Смерть не люблю изъ неполнаго стакана пить. Черезъ это деньги не водятся.
— Вы ужь очень много чаю-то отлили, говоритъ буфетчикъ и прибавляетъ мятной водки.
— Не могу-же я кипятокъ пить. Распотѣешь, выйдешь на улицу и простудишься, а я къ обѣднѣ сейчасъ…
Чиновникъ пьетъ.
— Напрасно я ее съ чаемъ-то смѣшалъ, бормочетъ онъ, шамкая губами. Никакого дѣйствія не произведетъ. Мятную надо гольемъ пить, тогда и польза. Охъ, еще хуже закололо подъ ложечкой!.. Вылей изъ стакана-то. Не буду я пить.
— Да что выливать-то? Вы все выпили.
— Не можетъ быть! Ну, вѣрно, это я невзначай.
Чиновникъ въ удивленіи смотритъ на пустой стаканъ.
— Ахъ, какая мерзость! Вотъ крутитъ, крутитъ что-то подъ сердцемъ, продолжаетъ онъ.
— А вы присядьте на стуликъ, да чистенькаго чайку…
— Да пойми, Потапычъ, къ обѣднѣ тороплюсь. Во вторникъ не былъ, вчера прозѣвалъ, а ужь сегодня четвергъ. Завтра исповѣдываться надо. Вотъ что: налей-ко мнѣ мятненькой то рюмочку. По немощамъ нашимъ Богъ проститъ.
— Конечно, ежели завтра на духу чистосердечно покаетесь… поддакиваетъ буфетчикъ.
— Или вотъ что: налей лучше полстаканчика. Пусть ужь лучше сразу боль остановитъ.
— Пожалуйте!
— Ужь и стаканы-же у васъ, я посмотрю: совсѣмъ дѣтскіе! Наливай до краевъ-то, что стоишь? Я не Половинкинъ сынъ.
Чиновникъ пьетъ.
— Ну, что?
— Прелесть! Такъ по жилкамъ и расходится. Фу, какая крѣпость! Я вотъ одно, Потапычъ, думаю: и что такое въ этой мятной водкѣ можетъ быть скоромнаго? Лѣкарство и больше ничего. Вѣдь касторовое-же масло пьемъ? Конечно, ежели взять хересъ, шампанское… Ну, прощай! Боюсь къ обѣднѣ опоздать. Запиши за мной, завтра ужь не приду, до субботы. Прости меня, Христа ради, въ чемъ согрѣшилъ передъ тобой… словомъ, дѣломъ… помышленіемъ…
Языкъ чиновника начинаетъ заплетаться.
— И меня простите, Данило Кузьмичъ!.. Дай вамъ Богъ въ радости, какъ благотребно подобаетъ… безмятежно, мирно…
— Спасибо, спасибо! Ну, поцѣлуемся по христіански. Вотъ такъ. Вѣдь душа-то, Потапычъ, у человѣка одна, что у чиновника, что у буфетчика. Ахъ, Боже мой! Три четверти двѣнадцатаго! Опоздаю. Насыпь-ка на скорую руку еще рюмочку!
— Вы бы икоркой закусили…
— Ни-ни… Рыбы не вкушаю! Я лучше пивца бутылочку, потому жажда… За ваше здоровье! Вотъ ядъ-то — настоящая англійская! И какъ только англичане эдакую крѣпость пить могутъ! Ну-съ, я опять насчетъ души… Возьмемъ душу буфетчика… Выворотимъ ее, такъ сказать… Понимаешь?..
— Вы ежели насчетъ обѣдни, то поторопитесь. Давнымъ давно отзвонили, замѣчаетъ буфетчикъ.
— Знаю, голубчикъ, знаю. Я только остынуть хочу, пѣгому вспотѣлъ. Ежели твоя буфетчиская душа чиста, можешь ты меня ввести во искушеніе, или не можешь?
— Гдѣ же, помилуйте! Намъ бы только самимъ чистымъ быть.
— А коли такъ, набрызгай мнѣ еще рюмочку мятной, да побольше.
Бьетъ двѣнадцать.
— Про обѣдню-то забыли, а еще говѣльщикъ!
— Эхъ Потапычъ! что такое обѣдня? Не въ видимости нужно говѣніе соблюдать, яко мытари и фарисеи, а въ душѣ. Я душой и сокрушаюсь, скорблю. Дай-ко бутылочку пивца похолоднѣе.
Буфетчикъ машетъ рукой. Чиновникъ садится.
— Ты чего это рукой-то машешь? Не осуждай, голубчикъ, не осужденъ и самъ будешь. Въ которомъ году у насъ было наводненіе?
— Вы бы лучше шли домой да соснули часокъ, а то и ко всенощной не попадете.
— Попаду, другъ любезный, попаду. Ты думаешь, на мнѣ какой классъ? Двѣнадцатый, братъ, классъ, вотъ что! И вдругъ ты мнѣ въ моемъ чинѣ и наставленіе!.. Ай-ай-ай!
Чиновникъ пьетъ пиво и совсѣмъ оболдѣваетъ. Голова его склоняется на столъ. Къ нему подходитъ буфетчикъ.
— Данило Кузьмичъ, вы бы у насъ въ коморкѣ прилегли, а то такъ, ей-ей, безобразно, говоритъ онъ.
— Оставь меня, оставь, я говѣю!… коснѣющимъ языкомъ лепечетъ чиновникъ.