АЛЕКСѢЙ ГРОМОВЪ.
правитьРАЗСКАЗЫ.
править«Человѣкъ — я».
править… Чахлый осенній день переходилъ въ сумерки.
Голодный и усталый, едва передвигая ноги, я направлялся домой, съ тяжелой, неотвязной мыслью о нашемъ безвыходномъ положеніи.
Эта мысль сверлила мой мозгъ, мучила душу.
Тамъ, въ маленькой, неуютной комнаткѣ ждала жена, больная, истощенная голодомъ — она ждала, что я принесу денегъ…
Напрасно.
Я не могъ достать ни одной копейки.
— Никто, никто не хотѣлъ дать.
Въ груди клокотала безумная злоба, хотѣлось, сейчасъ, здѣсь на улицѣ остановиться и крикнуть, что есть мочи, въ лицо этимъ сытымъ довольнымъ людямъ:
— Я ненавижу васъ!
Я выше и сильнѣе васъ! — И громко, громко смѣяться надъ ними…
Они дико посмотрятъ мнѣ въ лицо, блѣдное искаженное злобой, окинутъ быстрымъ пренебрежительнымъ взглядомъ всю мою измятую жалкую фигуру и отойдутъ прочь, пожимая плечами. Вѣдь на такого, какъ я, не обращаютъ вниманія.
И я не кричу, я сдерживаю себя, ломаю свое страстное желаніе.
Я смотрю имъ прямо въ лицо, и, должно быть, мой взглядъ страшенъ, такъ какъ они боязливо сторонятся, давая мнѣ дорогу…
А дождь все хлещетъ.
Холодно.
Дрожу и ежусь въ своемъ поношенномъ и легкомъ пальто, и, чтобы немного согрѣться, прибавляю шагу.
Вотъ ужъ и недалеко меблированныя комнаты, въ которыхъ я живу съ женою четвертый мѣсяцъ. Онѣ пріютились въ маленькомъ двухэтажномъ домикѣ, съ большой синей вывѣской на три стороны.
Теперь меня начинаетъ мучить вопросъ — какимъ образомъ ухитриться пройти къ себѣ въ комнату, чтобы не встрѣтить хозяина.
Обыкновенно онъ торчитъ около своей «конторы», дверь которой, какъ разъ противъ входной лѣстницы.
И всякій разъ онъ останавливаетъ меня, здоровается и тягуче-плаксивымъ голосомъ начинаетъ выпрашивать за комнату деньги.
Это настоящая пытка.
Всего непріятнѣе, что во время этого клянчанья присутствуютъ — вся номерная прислуга и нѣкоторые изъ жильцовъ.
Они за одно съ хозяиномъ терзаютъ меня своими замѣчаніями о моей кредито-способности.
Вотъ и сейчасъ боюсь этого.
Я сначала прохожу мимо меблированныхъ комнатъ, зорко вглядываюсь въ стеклянную дверь — хозяина не видно…
Тихонько вхожу, стараясь не шумѣть лечу вверхъ по лѣстницѣ.
Съ бьющимся сердцемъ останавливаюсь лишь у двери своего номера, чтобы перевести дыханіе…
Жена такъ крѣпко задумалась, что даже не слыхала моего прихода. Я окликнулъ ее, она порывисто вздрогнула и проговорила.
— Ахъ, это ты! Я и не слыхала, какъ ты вошелъ. Ну какъ дѣла?
Вмѣсто отвѣта я развелъ руками и сталъ раздѣваться.
— А мнѣ такъ хочется ѣсть… — прошептала жена.
— Мнѣ то же… Но что жъ ты сидишь впотьмахъ?
— Да, вѣдь нечего зажечь!
— Развѣ? Какъ будто остался небольшой огарочекъ?
Я началъ шарить по всѣмъ угламъ, тщетно отыскивая свѣчку. Наконецъ, послѣ долгихъ поисковъ мнѣ удалось разыскать.
Пламя, маленькое, робко замигало, заколыхалось, словно испуганное темнотой.
Причудливыя, подвижныя тѣни, вдругъ заходили по комнатѣ.
Я усѣлся около жены, положилъ къ ней на колѣни голову и задумался.
Непонятная тяжесть лежала на сердцѣ, сознаніе полной безпомощности страшно мучило…
— Не думай, милый, еще тяжелѣе будетъ… Какъ нибудь перебьемся… Придетъ другое время…
— Ахъ, не вѣрится, не вѣрится… Да, я и не хочу думать о будущемъ, — важно лишь настоящее.
— Нѣтъ, не говори такъ, въ нашей тяжелой жизни одно утѣшеніе — мечты…
Когда ты уходишь, я цѣлыми часами не схожу съ мѣста и все думаю, думаю…
Думаю о будущемъ, рисую его такимъ свѣтлымъ, такимъ яснымъ… Я живу имъ.
Это единственное мое утѣшеніе.
— Напрасно, — возразилъ я, — мечтать — вѣдь это значитъ сознательно дѣлать себѣ больно.
— Какъ такъ?
— Я сейчасъ объясню. Вотъ ты мечтаешь, строишь въ воображеньѣ воздушные замки, создаешь въ будущемъ одни лишь блага…
Ты вся въ мечтахъ!.. Ты уходишь отъ дѣйствительной жизни, а очнувшись, видишь лишь одно горе и суровыя лишенія.
Тебѣ становится еще тяжелѣе. Вѣдь это правда?
— Да, это такъ… — промолвила жена, глубоко вздохнувъ.
— Не мечтай, дорогая! — продолжалъ я. — Мечты, по моему, вообще то дѣлаютъ человѣка ничтожнымъ передъ жизнью… Мечтающій человѣкъ никогда не увѣренъ въ себѣ, когда вдругъ на него начинаютъ сыпаться удары жизни, потому что это случилось для него неожиданно. Его охватываетъ отчаянье, и онъ погибъ!
Мы замолчали.
Я видѣлъ, я чувствовалъ ея тоску. Тяжелымъ, непосильнымъ бременемъ ложилась нужда на ея нервную и крайне впечатлительную натуру.
Я зналъ хорошо чего она желала, о чемъ мечтала.
Мечты ея не выходили изъ предѣла возможности — онѣ вращались всецѣло около беззаботной, покойной жизни.
Онѣ не сбылись.
Съ жестокой послѣдовательностью жизнь разбивала и разбиваетъ ихъ, толкая насъ все глубже и глубже въ омутъ страданій…
— Ну вотъ ты опять задумался! Брось! Не надо думать… — прервала жена мои мысли.
Я горько улыбнулся.
— Что же я могу подѣлать?
Мысли, точно змѣи, вползаютъ въ голову…
— А ты прогони ихъ… Давай что нибудь дѣлать! Только что?.. Книгъ не осталось — все продали.. Вотъ что, давай чай пить? Хорошо?..
— Я согласенъ… Да…есть ли чай?
— Чуть-чуть есть…
— Сахаръ?
— Три кусочка.
— Ну тогда прекрасно. Обманемъ желудокъ чаемъ.
Явившемуся, на мой звонокъ, корридорному, я приказалъ подать самоваръ. Но онъ грубо отвѣтилъ съ нахальной улыбкой:
— Невозможно!
— Почему? — спросилъ я.
— Хозяинъ не приказалъ!
Безсильная злоба сдавила вмигъ мнѣ грудь, и я крикнулъ такъ рѣзко, что онъ попятился:
— Пошелъ вонъ! Передай своему хозяину, что онъ болванъ!
Передай!
Изъ корридора донеслась его ругань.
Мнѣ хотѣлось броситься за нимъ вслѣдъ, догнать его и бить!..
Бить, какъ бьютъ самую отвратительную гадину.
Хотѣлось что нибудь сломать, разбить и тѣмъ хоть удовлетворить проснувшееся вдругъ чувство ненасытности, желаніе чего-то остраго.
Хотѣлось причинить себѣ страшную боль и рыдать, рыдать…
Большими шагами я заходилъ по комнатѣ.
Пламя свѣчки отъ колебанья воздуха вздрагивало и нагибалось.
По пятамъ суетливо ходили тѣни.
Постепенно я успокоился.
— Не удалось… — печально замѣтила жена. — А мнѣ такъ хочется ѣсть… Что-то сосетъ, требуетъ хлѣба… Больно… больно…
Она беззвучно зарыдала.
Что могъ я сдѣлать?
Какъ облегчить ея страданья?
Я подошелъ къ ней, сталъ ласкать ее, называя нѣжными именами.
— Не плачь, родная… Не плачь… Что же дѣлать… Нужно терпѣть…
— Не могу! Не могу! Это свыше силъ… Я измучилась вся…
Она билась въ рыданіяхъ… Тѣло ея вздрагивало и изгибалось…
Я стоялъ надъ ней, опустивъ безпомощно.голову.
Я задыхался въ безконечной тоскѣ… Леденящая, ноющая боль сосала сердце…
Я овладѣлъ собой и сталъ опять утѣшать ее, какъ утѣшаютъ маленькаго ребенка.
Она, все еще вздрагивая, подняла заплаканное лицо и слушала…
— Не плачь, моя любимая, — утѣшалъ я, — не плачь… И мнѣ вѣдь тяжело… Не надо быть слабымъ, это опасно въ нашемъ положеніи… Богъ знаетъ, до чего можетъ довести отчаяніе… Не плачь!
Надо быть сильнымъ! Не надо падать духомъ!
Успокойся!… Пойди усни.
На утро что-нибудь придумаемъ.
— Хорошо, я пойду лягу спать, а ты?
— Я тоже скоро приду.
Меня всего охватываетъ злобная радость.
Жизнь бьетъ насъ, и пусть!
Мы постараемся избѣгать ея ударовъ по мѣрѣ возможности.
Какъ хороша эта борьба съ жизнью!
Какъ хороша!
Она зажигаетъ все мое существо, поднимаетъ весь мой моральный укладъ.
Напрягаетъ нервы до безумія!
Правда, подчасъ нападаетъ такая тоска, такое отчаянье — вѣдь ни одной удачи за все время.
Мертвящая слабость охватываетъ тогда все существо.
И нѣтъ покоя.
Чувствуется, какъ жизнь иногда душитъ всей своей тяжестью.
Вотъ и теперь я попалъ въ ея цѣпкія объятья.
Она смѣется дряблымъ ехиднымъ смѣхомъ надъ моей минутной растерянностью.
Ну, да, я не знаю, что дѣлать?
Что дѣлать?
Тысячу разъ этотъ проклятый вопросъ встаетъ передо мной, дразнитъ своей загадочностью.
Я напрягаю все свое мышленіе, чтобъ разрѣшить его…
Но нѣтъ, ничего не выходитъ…
Словно замысловатая шарада.
Украсть?
Что? Гдѣ?…
Нуженъ счастливый случай.
Гдѣ же найти этотъ случай?
Я поймалъ себя на мысли:
— Воръ!
И невольно улыбнулся при этомъ.
Мнѣ смѣшны людскіе взгляды и предразсудки.
Быть воромъ — позоръ!
Воры — отбросы общества, осмѣлившіеся посягнуть на чужую собственность.
Но почему же это все такъ?
Вѣдь въ сущности каждый изъ именующихъ себя «честнымъ человѣкомъ» самый типичный воръ, обкрадывающій своего ближняго, пользующійся его минутной растерянностью или оплошностью.
На обыденное воровство не обращаютъ вниманіе, потому что оно ловко вправляется въ рамку «порядочности».
Честныхъ людей нѣтъ.
Имъ нѣтъ мѣста.
А если и есть, то они неминуемо кончаютъ либо самоубійствомъ, либо пьянствомъ, а до этой крайности на ихъ шеѣ разъѣзжаютъ ближніе.
Такъ было — такъ будетъ.
И я кралъ и никогда не раскаивался ни на одну минуту въ своемъ поступкѣ, потому что я былъ убѣжденъ, что это такъ нужно.
Если бы обстоятельства жизни заставили меня убить человѣка, и если я сдѣлалъ бы это сознательно, то никогда не проснулась бы совѣсть.
Да что такое совѣсть?
Выдумка слабыхъ людей.
Это разладъ животнаго существа съ «я», котораго человѣкъ не послушался или вовсе не спросилъ.
Но разъ преступленіе совершилось обдуманно и сознательно, разъ этого хотѣло «я» — то совѣсть никогда не проснется.
Мое «я» — не можетъ ошибиться.
«Я» — мой законъ, мое божество.
Развѣ есть сила, которая могла бы служить авторитетомъ для моего «я»?…
Будь то сила темная, могучая, порабощающая умы людей и заставляющая трепетать и унижаться и, — будь то свѣтлая и прекрасная чарующая сердца и души…
«Я» — это разумная совершенная сила.
Ничто не можетъ быть выше его!
Я кралъ, потому что умиралъ съ голоду, и никто не хотѣлъ помочь мнѣ.
Я кралъ, ради умирающей съ голоду больной жены, и никто, никто не хочетъ знать и видѣть моихъ страданій.
Я правъ.
Я презираю людей за ихъ лживые предразсудки и взгляды, заставлявшіе гибнуть такъ много хорошихъ, но слабыхъ людей.
Пусть я гадокъ съ ихъ точки зрѣнія, но я силенъ и не хочу подохнуть съ голоду, и я бросаю вызовъ всѣмъ.
Вотъ сейчасъ, я готовъ убить человѣка изъ-за пяти копѣекъ, лишь бы купить хоть одинъ фунтъ чернаго хлѣба.
Проклятый голодъ!
Внутри что-то жжетъ палящимъ огнемъ…
Хлѣба!
Куска хлѣба!
Я кусаю себѣ руку, кусаю до крови, лишь бы не дать вылетѣть хриплому крику, противъ воли рвущемуся изъ груди,
Два дня ничего не ѣлъ — ни одной крошки хлѣба.
Давеча, утромъ, когда я принесъ женѣ немножко хлѣба, она было отломила и мнѣ, но я отказался, говоря, что не утерпѣлъ и поѣлъ дорогой, пока шелъ.
Я принужденъ былъ отвернуться, чтобы скрыть жадный блескъ своихъ глазъ, пока она ѣла.
У меня вѣдь больше силъ — она слабѣе…
— Вѣра! — окликнулъ я жену.
Она молчала.
Я прошелъ въ спальню, наклонился къ ней и прислушался къ дыханію.
Оно было тяжелое и порывистое.
Грудь высоко подымалась.
На лбу выступилъ холодный потъ… Губы шевелились, стараясь что-то произнести.
Повидимому она видѣла страшный сонъ, но я не разбудилъ ее.
Все-таки во снѣ ей лучше.
Огарокъ свѣчки совсѣмъ догорѣлъ, пламя его какъ-то безпокойно вздрагивало.
На одно мгновеніе оно выросло и стало большимъ, большимъ, но сейчасъ же вдругъ опять судорожно замигало маленькимъ голубоватымъ огонькомъ и потухло…
Я долго сидѣлъ задумавшись, тщетно отыскивалъ выходъ изъ нашего отвратительнаго положенія.
И я невольно отклонился отъ прямой задачи и сталъ разсѣянно вспоминать свою прошлую жизнь…
Изъ мрака ярко выступали картины прошлаго, вставали забытыя лица и уходили прочь, смѣняя другъ друга…
Вдругъ радостное восклицаніе сорвалось съ моихъ губъ.
Я нашелъ выходъ — выходъ съ точки зрѣнія «порядочныхъ людей» — не честный и не красивый.
Ну, да, а мнѣ высоко безразлично ихъ мнѣніе.
Вѣдь ихъ мнѣніе не наполнитъ паши желудки.
И такъ, завтра будутъ деньги.
Конечно, выходъ лишь временный, но и это уже много для насъ.
Только бы расчетъ мой былъ вѣренъ.
Утромъ я пригласилъ къ себѣ въ номеръ одного изъ татаръ, въ безчисленномъ количествѣ слоняющихся по нашему двору.
Я предложилъ купить ему пальто.
Жена была въ ужасѣ отъ мысли, какъ я буду ходить въ такой холодъ и дождь раздѣтый.
— Но вѣдь оно все равно меня почти не защищаетъ отъ холода! Смотри, какъ оно истрепалось!
— А все-таки тебѣ теплѣе, хоть немного, а теплѣе!
— Ну, матушка, а что же намъ дѣлать? Вѣдь ты хочешь ѣсть?
— Ужасно.
— Ну такъ значитъ нечего и разговаривать.
— Но вѣдь ты же сказалъ, что у тебя есть какая-то комбинація?
— Неизвѣстно еще, удастся ли…
Вопросъ былъ исчерпанъ, и я послѣ долгихъ торговъ, продалъ пальто татарину за восемдесятъ копѣекъ.
Сейчасъ же купилъ хлѣба столько, что жена ахнула:
— Да ты съ ума сошелъ, словно на цѣлую артель накупилъ!
— Ну такъ что же? Тѣмъ лучше — проговорилъ я.
Слѣдовательно мы хоть два дня, а не будемъ голодать.
Я съ удовольствіемъ замѣтилъ, какъ лицо жены оживилось.
— Что рада? — спросилъ я.
— Такъ рада, такъ рада! — радостно воскликнула она, но сейчасъ же какая-то тѣнь легла на ея улыбающееся лицо.
Мнѣ очень жаль тебя… Я не могу представить какъ ты будешь дрогнуть отъ холода…
— Ерунда!.. Только бъ удалась моя комбинація!
— Какая именно, объясни!
— Нѣтъ, нѣтъ… Послѣ…
— Я сейчасъ иду!
— Тебѣ сейчасъ черезъ заставу проходить! — засмѣялась жена.
— Н… да, чортъ возьми, непріятная штука!..
— А ты сейчасъ ходилъ за хлѣбомъ, не видалъ его?
— Нѣтъ…
Я нахлобучилъ шляпу, поцѣловалъ крѣпко жену и вышелъ.
Хозяинъ по обыкновенію стоялъ на своемъ посту.
— Здрасте, господинъ Золотовъ! — плаксиво проговорилъ онъ, протягивая мнѣ жирные пальцы. — Когда же денежки?..
— Не знаю… Можетъ быть сегодня…
— Шутить изволите!
— А можетъ быть завтра.
— Вы окромя шутокъ отвѣтствуйте!
— Какія къ чорту шутки! — вспылилъ я.
— Вотъ ужъ, почитай, четвертый мѣсяцъ я кушаю ваши завтраки, да что то голодно… Не жирно!
Меня, какъ и всякій разъ, начинало уже бѣсить.
— Не могу же я родить деньги, разъ ихъ нѣтъ у меня!
— Очистите номеръ-съ въ такомъ разѣ.
— Успѣете, очищу!
— Нѣтъ-съ не успѣю-съ!.. А вотъ окончательно даю вамъ срокъ для уплаты денегъ до завтра… Иначе-съ я присяжному повѣренному скажу и онъ напишетъ на васъ бумагу!
— Ну и дьяволъ съ вами! Хоть сотню строчите!
Я повернулся и быстро вышелъ на улицу.
Несмотря на дождь, я медленно шелъ, детально обдумывая свою комбинацію.
Года два тому назадъ мнѣ предложили урокъ по русскому языку съ одной пѣвичкой изъ какаго то кафэ-шантана.
Долженъ былъ научить ее читать и писать.
Я согласился.
Вскорѣ она уже могла кое-какъ читать, но писать такъ и не могла научиться.
При всемъ ея стараніи и прилежаніи на бумагѣ вмѣсто буквъ получались какія то каракули!..
Такъ прозанимался я съ ней около года. Въ теченіе этого времени мы сошлись съ ней на короткую ногу.
Затѣмъ она получила выгодный ангажементъ куда-то въ провинцію, и наше занятіе по русскому языку прекратилось.
Вернувшись черезъ нѣсколько мѣсяцевъ изъ провинціи, она дала мнѣ знать о своемъ пріѣздѣ.
Урокъ больше не возобновлялся, но несмотря на это, я все-таки иногда навѣщалъ ее.
Меня всегда поражала въ ней отвратительная черта — неряшливость и неаккуратство.
Деньги, драгоцѣнныя вещи были разбросаны по всѣмъ комнатамъ и во всѣхъ уголкахъ…
Корсетъ, чулки очень часто можно было видѣть на обѣденномъ столѣ…
Въ корзинку для хлѣба клались шпильки, гребенки, булавки…
На картины въ гостинной вѣшались кальсоны, кофточки и юбки…
Безпорядокъ былъ необычайный во всей квартирѣ.
Но это обстоятельство ее нисколько не трогало и не безпокоило. Сколько разъ я принимался укорять ее за неряшливость, но всякій разъ она отвѣчала мнѣ улыбаясь и пожимая плечами:
— Ей Богу, ничего не могу подѣлать! Такая ужъ разсѣянность дьявольская!
— Да вы бы приказали убирать горничной!
— Все забываю, а сама она не догадается, думаетъ, что такъ надо, если ее не тычутъ…
— Ну, ну… — покачивалъ я головой.
Вчера у меня мелькнула мысль, что я могу воспользоваться неряшествомъ своей бывшей ученицы.
Я прекрасно зналъ ея привычки — она раньше двухъ, трехъ часовъ никогда не поднималась съ. постели.
Я пошелъ нарочно утромъ, разсчитывая застать ее еще въ кровати.
Когда я пришелъ къ ней, она крикнула мнѣ изъ спальни:
— Ахъ это вы, учитель? Идите, идите сюда…
Здравствуйте! Что это такъ давно ко мнѣ не заглядывали?
— Все нѣкогда было.
Я сѣлъ на край постели.
Воздухъ въ спальнѣ былъ спертый и душный, пропитанный испареніями ея тѣла…
— Вчера кутила… Страсть какъ голова трещитъ!
— Это все старое, — проговорилъ я. — Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь новаго?
— Новаго?
— Новаго?.. Гм… Чѣмъ бы это васъ поподчивать? Ахъ, вотъ… Замужъ выхожу!..
— Что?.. Да не можетъ быть?! — удивился я.
— Удивлены?.. Ха, ха… Вотъ и кольцо обручальное — мы уже обручились. Вы его знаете, встрѣчали у меня! Помните лысаго помѣщика то?… Помните?..
— А… а… помню!
— Ну такъ это онъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе. Я ни чѣмъ не рискую! Выйду за него, околпачу и сбѣгу!.. Вы замѣтили какой онъ идіотъ?..
— Зачѣмъ же сбѣгать?.. Для васъ это счастье, о немъ многія изъ васъ мечтаютъ… По крайней мѣрѣ о завтрашнемъ днѣ будете спокойны. А теперь, развѣ вы увѣрены за свое будущее?
Состаритесь — за ваше тѣло тогда и гроша не дадутъ!.. Такія, какъ вы, старятся быстро.
— Такъ то оно такъ, да ужъ очень втянула меня эта жизнь, засосала словно трясина!
— Вздоръ!.. Вамъ кажется только.
— Нѣтъ это я чувствую каждый день.
Мнѣ было противно и душно сидѣть въ спальнѣ, я всталъ и прошелъ въ гостинную, расположенную рядомъ со спальной.
— Вы одѣвайтесь, а я подожду въ гостинной. Здѣсь невозможно сидѣть! — проговорилъ я.
— Ха! ха!.. Какой же вы мужчина, коли не любите ароматъ женскаго тѣла!
— Очень ужъ онъ противенъ!
— Вотъ тебѣ разъ, а еще человѣкъ имѣетъ жену!
— Жена не такъ сильно благоухаетъ!
— Вы пристрастны!
— Нисколько!
— Ну, ладно! Я сейчасъ буду одѣваться!
— Я сталъ ходить по гостинной, тщательно осматривая всѣ ея уголки, но ничего порядочнаго не было, чтобы имѣло цѣну.
Какая то лихорадочная поспѣшность и торопливость охватили меня всего, заставляя быть неловкимъ и неуклюжимъ до такой степени, что я уронилъ фарфоровую вазочку на полъ, осматривая этажерку.
— Что это вы тамъ?
Крикнула изъ спальни Коробкина.
— Нечаянно рукавомъ задѣлъ вазочку съ этажерки! — отвѣтилъ я.
— Ха! ха! ха! Вотъ такъ неповоротливый медвѣдь!.. Не хорошо быть такимъ!..
Послѣ этого я овладѣлъ совершенно собой, подавилъ охватившее волненье и сталъ спокоенъ.
Я подошелъ къ маленькому письменному столику, безшумно открылъ одинъ за другимъ ящики, осматривая бѣглымъ, но внимательнымъ взглядомъ содержимое.
Въ трехъ ящикахъ ничего не оказалось кромѣ какихъ то разноцвѣтныхъ тряпокъ и ленточекъ, кучи писемъ и разныхъ бездѣлушекъ.
Въ послѣднемъ ящикѣ слегка отодвинувъ бумагу, я увидалъ массивный браслетъ съ нѣсколькими изумрудами.
Въ одно мгновенье онъ очутился въ боковомъ карманѣ моего сюртука, затѣмъ я отошелъ и продолжалъ съ равнодушнымъ видомъ шагать по гостинной, изрѣдка спрашивая Коробкину скучающимъ голосомъ:
— Надежда Александровна, скоро ли?
— Скоро, скоро, подождите! — Наконецъ, я сказалъ, что мнѣ нужно спѣшить по одному дѣлу.
— Ну такъ ступайте!.. А затѣмъ, когда покончите съ этимъ дѣломъ, возвращайтесь!..
— Выпьемъ вмѣстѣ кофе!..
— Хорошо, хорошо!..
— Смотрите не надуйте!
— Буду ждать. Прощаться не стану!..
Я вышелъ отъ нея едва сдерживая радость.
Хотѣлось пѣть, кричать и громко, громко смѣяться…
На душѣ было такъ легко и ясно!
Хотѣлось скорѣе бѣжать, обрадовать жену, скорѣе посмотрѣть на ея радостное, въ мигъ оживленное лицо…
Мнѣ всегда нравилась ея радость, похожая на радость ребенка…
Въ ламбардѣ мнѣ дали за браслетъ шестьдесятъ рублей.
Конечно, я и не думалъ возвращаться къ Коробкиной.
Не торгуясь, я взялъ хорошаго извозчика и поѣхалъ на одну изъ грязныхъ улицъ, гдѣ масса магазиновъ, торгующихъ подержаннымъ платьемъ.
Здѣсь за десять рублей купилъ себѣ пальто, сравнительно порядочное и чистое.
Отсюда, накупивъ всевозможныхъ закусокъ, я поѣхалъ домой.
Съ высоко поднятой головой я прошелъ мимо хозяина, наградивъ его презрительнымъ взглядомъ.
Хозяинъ, пораженный моимъ видомъ, совсѣмъ растерялся и смотрѣлъ на меня, разиня ротъ.
И когда я, проходя мимо него, уронилъ нечаянно одинъ изъ свертковъ, онъ поспѣшно, съ развязностью аршинника, нагнулся и поднялъ его.
Я же, не взглянувъ на него, медленно прошелъ къ себѣ въ номеръ.
Жена, простоявъ отъ изумленія нѣсколько секундъ, бросилась ко мнѣ на шею…
Довольный собою, я спокойно раздѣлся, разложилъ свертки и сѣлъ тяжело отдуваясь.
Затѣмъ молча досталъ пачку кредитокъ и показалъ женѣ.
Она тихо вскрикнула и съ жаднымъ блескомъ глазъ протянула за ними руку.
Со скареднымъ наслажденіемъ она щупала бумажки и безъ конца пересчитывала ихъ.
Я молча наблюдалъ за ней.
— Охъ, какъ хорошо!… — радостно проговорила жена, глубоко вздохнувъ.
— Ну, давай ѣсть, ты давно не видала того, что я принесъ.
— Мнѣ даже и ѣсть перестало хотѣться, такъ я рада!
— Позвони пожалуйста! — сказалъ я, — я такъ усталъ!
— Зачѣмъ?
— Самоваръ прикажи подать!
— Да вѣдь хозяинъ…
— А вотъ увидишь сейчасъ.
Позвони!
Жена позвонила…
Вошелъ корридорный и съ нескрываемымъ любопытствомъ впился взглядомъ въ мои покупки.
— Чего изволите?
— Самоваръ!
— Слушаюсъ! Сію минуту.
Корридорный ушелъ.
— Ну что? — спросилъ я жену.
— Ничего не понимаю… Такая перемѣна! — засмѣялась она.
— Очень просто. Хозяинъ видѣлъ меня со всѣми покупками?
Понимаешь теперь?
И вѣсть эта прошла отъ чердака до подвала.
Наши акціи поднялись!
И я подробно разсказалъ ей мою встрѣчу съ хозяиномъ.
— Онъ, навѣрное, сейчасъ пожалуетъ! — замѣтила жена. — Не утерпитъ…
— Я думаю… А вотъ… Слушай!
Въ дверь къ намъ кто-то легонько постучалъ, затѣмъ она пріотворилась немного и изъ-за нея выглянула жирная козлообразная голова хозяина.
— Можно-съ?
— Пожалуйста, пожалуйста…
Хозяинъ вошелъ, усѣлся около стола, и, осмотрѣвъ купленное, со слащавой, расплывшейся по всей физіономіи улыбкой, проговорилъ:
— Ишь закусочекъ накупить изволили. Кхе… хе… Побаловаться захотѣли?… Тэ…экъ…
Молчаніе.
— А я, — продолжалъ онъ немного погодя, — не мѣняя интонаціи голоса, — насчетъ деньжонокъ… Вотъ и счетецъ пожалте-съ!
Я просмотрѣлъ счетъ и спокойно проговорилъ:
— Ну и что же?
— То-есть это какъ…
Будьте прелюбезны заплатить по таковому!
— Что?… Ну такъ, выслушайте сначала меня, — началъ я. — Я долженъ вамъ шестьдесятъ рублей слишкомъ, и заплатить ихъ я не могу!… Да вы, пожалуйста, не волнуйтесь, выслушайте до конца!…
Сколько вы считаете въ мѣсяцъ за этотъ номеръ?
— Двадцать рублей!
— Прекрасно. Я сейчасъ дамъ вамъ эти двадцать рублей, а вы мнѣ выдадите расписку въ томъ, что получили за комнату впередъ за мѣсяцъ. Понимаете?
А остальной долгъ я погашу послѣ, ну какъ случатся лишнія деньги… И кромѣ того вы дадите слово, что не будете меня тревожить своимъ клянчаньемъ.
Хорошо?…
Хозянъ выпучилъ на меня ослиные глаза и хлопалъ ими ничего не понимая.
Мнѣ пришлось еще нѣсколько разъ растолковывать свое предложеніе, пока, наконецъ, его мозгъ могъ переварить и уяснить.
— Та… экъ… съ… Понялъ… понялъ-съ… Я дурачокъ, выходитъ по-вашему. Преотлично-съ!..
— Не хотите? — спросилъ я.
— Чего-съ?… Ха!… кхе!… хе.
— Не хотите?! Хорошо, тогда я вамъ заплатить не могу ни одной копейки, и сегодня же съѣду.
— Вотъ… Да-съ… Вотъ оно какъ!… — бормоталъ хозяинъ красный отъ волненія. — Я, можно сказать, на войнѣ кровь проливалъ… А вы вотъ какъ мудро говорите… Кровью и ранами заработалъ деньгу эту самую…
— Что же вамъ непріятель платилъ за это — что вы такъ разбогатѣли на войнѣ? А, можетъ быть, за отступленіе? — насмѣшливо спросилъ я.
— Зачѣмъ же-съ?… Мы смѣкалкой заработали…
Вотъ что, господинъ Золотовъ, вы сейчасъ заплатите мнѣ двадцать рублей, а остальные я подожду недѣлю.
— Ну это вы оставьте! — засмѣялся я. — Воробья на мякинѣ не проведете! На эти двадцать рублей я могу прожить цѣлый мѣсяцъ, а у васъ только недѣлю!… Такъ не подойдетъ! Нѣтъ резона, сударь!
— Вы уплатите, и совѣсть будетъ спокойна!..
— Ну совѣсть оставьте въ покоѣ, не ваше дѣло!… Посмотрите на свою сначала…
Молчаніе.
— Ну такъ какъ же? — спросилъ я.
— Уплатите въ счетъ долга! — настаивалъ хозяинъ.
— Нѣтъ! Значить вы не получите ни одной копейки. Сегодня я съѣду отъ васъ. Всего хорошаго!
Я всталъ и кивнулъ ему головой.
Хозяинъ открылъ было ротъ, желая, повидимому, убѣдить меня, но я рѣзко прервалъ его.
— Не трудитесь, напрасно будете говорить! Я не измѣню своему слову!
Такъ съ разинутымъ ртомъ онъ и ушелъ.
— Вотъ надоѣлъ! — проговорила жена.
— Ну, приготовься къ концерту! Ты даже понятія не имѣешь, что мы сегодня услышимъ!
— А что такое?
— Ты думаешь хозяинъ насъ такъ выпуститъ?..
— А что же?
— Ошибаешься. Намъ устроятъ грандіозные проводы! Ха! ха!
— Ты почемъ знаешь?
— Слыхалъ, что въ подобныхъ гостинницахъ всегда такъ кончается.
— Непріятно.
— Ну что ты! — возразилъ я. — Интересно испытать на себѣ прощальный дебютъ хозяевъ!… Слышала, онъ сказалъ, что разбогатѣлъ на войнѣ?
— Да…
— Ну, чортъ съ ними! Идемъ искать новое помѣщеніе. Къ вечеру переѣдемъ. Идемъ!
Въ той мѣстности, гдѣ мы жили, ютилось вокругъ безчисленное множество «меблировокъ».
И мы безъ труда отыскали себѣ комнату удобнѣе и симпатичнѣе прежней.
Жена, радостно настроенная, вслухъ мечтала, что скоро, пожалуй, мы будемъ въ состояніи снять цѣлую квартиру, шикарно обмеблировать ее и зажить истыми буржуями, ни о чемъ не заботясь…
Я молча улыбнулся, слушая ея грезы. Одно мое слово, одинъ вопросъ — и мечтанія рухнутъ, разсѣятся, какъ дымка… Но я молчалъ и даже по временамъ поддакивали ей.
Если случалось, что судьба минутами улыбалась намъ, — жена вся вдругъ расцвѣтала, смѣялась, мечтала.
Забывала вчерашнія слезы и страданія, вызванныя непосильной нуждой.
Забывала все.
И жила этой удачной минутой, воображая пережитое кошмаромъ, а будущее — все въ яркихъ красивыхъ цвѣтахъ…
И я, подъ вліяніемъ ея оживленія, ея беззаботной заражающей радости, забывалъ на мгновеніе нашу тяжелую жизнь.
На душѣ становилось свѣтлѣе.
Но это лишь на одно мгновеніе, а потомъ сразу что-то суровое обрывало мимолетную ясность души, отгоняло прочь и окутывало въ холодные сухіе расчеты и мысли о завтрашнемъ днѣ.
Я зналъ, что скоро опять уйдутъ деньги, опять настанутъ дни мученія.
Я содрогался при мысли о нихъ.
Тогда жену нельзя будетъ узнать.
Какъ пожелтѣвшіе листья осенью подъ порывомъ вѣтра, кружась, падаютъ на землю, обнажая дерево — такъ и улыбка и радость сойдутъ съ ея лица и снимутъ маску оживленія…
Оставятъ блѣдное, измученное лицо съ печатью страха и ужаса.
Она вся съежится, замкнется въ безотрадныя думы.
Ея нельзя будетъ узнать.
А сейчасъ она не хочетъ думать о этихъ дняхъ и смѣется, смѣется…
Я тоже заражаюсь ея смѣхомъ.
И мы смѣемся, точно на зло кому-то показывая, что и мы умѣемъ смѣяться, а не вѣчно быть угрюмыми…
Когда мы возвращались, хозяинъ, дрожащимъ отъ волненія голосомъ спросилъ:
— Значитъ, вы съѣжаете отъ меня, господинъ Золотовъ?
— Конечно. Вѣдь вы сами всегда приставали ко мнѣ съ этимъ…
— Да-съ!… Но…
— Никакихъ, но!… — перебилъ я его. — Вопросъ рѣшенъ. Я уже далъ задатокъ въ другихъ номерахъ.
Послѣднія слова, словно сняли съ него сразу узду приличія и вѣжливости. Это было сигналомъ къ пресловутому дебюту хозяевъ.
И онъ разразился.
На подмогу ему откуда-то выскочила его жена, грязная толстая баба. Она подперла руками колыхающіяся отъ движенія бедра — и залилась…
— Такъ баре, что ли, поступаютъ! Сукины дѣти, такъ!…
— Хозяинъ-то проливалъ кровь за васъ чертей!..
— Голь перекатная!
Мы, конечно, постарались, какъ можно скорѣе пройти въ свой номеръ.
И черезъ дверь до насъ доносилась ругань хозяевъ.
Мы молча принялись укладывать наши немногія вещи, которыя какимъ-то образомъ уцѣлѣли отъ продажи, вѣрнѣе — онѣ были негодны ідля этого.
Въ нѣсколько минутъ все было готово.
— Ну, вотъ и все! — сказалъ я. — Теперь я пойду найму извозчика.
— Нѣтъ! Нѣтъ!.. — испуганно воскликнула жена. — Не ходи!
Ну ладно! — попробую послать корридорнаго!
Корридорный къ моему большому удивленію выразилъ готовность.
Лишь только онъ вышелъ, какъ въ номеръ ввалились хозяинъ съ женою, а сзади за ними слѣдовали какія-то любознательныя тѣни…
Дебютъ начался…
— Не хочешь деньги платить? да?.. Ахъ ты, сволочь проклятая!.. — пѣла хозяйка. — Окоянный ты человѣкъ!..
Она выходила изъ себя, мѣняясь въ лицѣ и поминутно съ остервеніемъ ударяла кулакомъ объ столъ.
— А я-то вѣрилъ, дуракъ, сколько времени! — вторилъ своей женѣ хозяинъ. — А они вона какъ!.. Подло-съ!..
Я былъ спокоенъ и ни однимъ словомъ не пытался возражать имъ.
Жена, вся трепещущая, прижалась ко мнѣ, какъ бы ища защиты.
Мое спокойствіе еще сильнѣе подзадоривало хозяевъ, еще болѣе злило, и они въ непонятномъ упоеніи, захлебываясь, перебивая другъ друга, выкрикивали брань, словно боясь, что не хватитъ времени вылить ее…
Я могъ разобрать только отдѣльныя слова:
— Сволочь!.. Негодяй!..
— Нищій!.. Бродяга!..
— Въ морду!..
— Въ острогъ!..
— Съ лѣстницы!..
— Мерзавецъ!..
— Рыло искровенить!..
Въ пылу этихъ изліяній вошелъ корридорный, говоря, что нанятъ извозчикъ.
Я взялъ узелки, и мы направились къ выходу.
Вслѣдъ за нами, шагъ за шагомъ шли хозяева, осыпая насъ уже охрипшимъ голосомъ все новыми и новыми ругательствами.
Жильцы, привлеченные невообразимымъ гамомъ и криками, высыпали въ корридоръ.
Я шелъ намѣренно тише, высоко поднявъ голову…
И шествіе наше, походило на тріумфальное шествіе.
Наконецъ, мы благополучно достигли параднаго.
Но и тутъ насъ не оставили въ покоѣ.
Пока мы усаживались въ пролетку, хозяева по-прежнему заливались теперь уже на улицѣ…
Изумленные прохожіе останавливались, и въ одно мгновеніе образовалась порядочная толпа.
— Посмотрите, честные люди, мошенника проклятаго!..
— Плюньте ему въ поганую харю!..
Мы уже отъѣхали сравнительно большое разстояніе, а все еще слышно было крики хозяевъ и ихъ ругань.
— Ну ужъ и проводы…
— Они такъ разстроили меня!…
Я готова плакать отъ злости…
Выдался яркій солнечный день.
Синее небо, безъ единаго облачка, точно весеннее, подкупало своей ласковой нѣжной улыбкой…
— Этотъ осенній день, наполовину уже мертвый, но все еще блестящій, обманывалъ взоръ и казался молодымъ и свѣжимъ…
Это — послѣдній вздохъ осени.
Точно чахоточный человѣкъ, мертвѣющій съ каждой минутой, но съ улыбкой и съ яркимъ обманчивымъ румянцемъ.
Косые лучи солнца заглядывали къ намъ въ комнату и живо играли на блестящихъ предметахъ.
Я ходилъ по комнатѣ, изрѣдка останавливался передъ окномъ, смотрѣлъ внизъ на улицу и опять ходилъ.
Жена читала газету.
Деньги приходили къ концу, нужно было придумать достать ихъ снова.
Я ломалъ голову, мучался, отыскивая какой-нибудь выходъ.
— Ты все думаешь? — спросила жена, отбросивъ въ сторону газету.
— Ну, да! — раздраженно проговорилъ я.
— И ничего не придумаешь, и, въ концѣ концовъ, съ ума сойдешь! — язвительно замѣтила жена.
— Это почему же?
— Очень просто — невозможно каждую минуту думать, какъ ты!.. Надорвешься!
— Я не умѣю не думать!
— Ты дѣлай, а не придумывай всякій вздоръ!
— Что же дѣлать-то?
— Пойди къ Чивикову, онъ тебѣ дастъ какое-нибудь мѣсто. Я помню онъ какъ то сказалъ, что для тебя всегда у него найдется работа!
— Мѣсто?.. да?.. Ха… Ну уже нѣтъ, извини!..
— А тебѣ еще не надоѣла эта собачья жизнь?
Ну а мнѣ она такъ вотъ гдѣ засѣла!.. — проговорила жена, указывая на шею.
Это развѣ любовь?.. Я не вижу ее!.. Любимую женщину не заставляютъ такъ страдать!..
— Я люблю тебя такъ сильно, что ты даже и вообразить не можешь!.. Ноты хочешь, чтобы твоя любовь оплачивалась?.. — усмѣхнулся я дѣланно и сухо. — Любовь?.. Ты не должна упрекать іменя, мнѣ и безъ того тяжело…
Если ты меня любишь искренно, то ты должна любить еще сильнѣе въ эти постылыя минуты жизни!
А если ты требуешь взамѣнъ своей любви удобства, то вѣдь это уже не любовь… А если любовь, то продажная…
Такой мнѣ не нужно! За деньги это чувство можно всегда купить!
— Ты вздоръ говоришь!.. Не соображаешь… Я люблю тебя!.. — промолвила жена, испуганная моимъ раздраженіемъ.
— Любишь? Ни то, нито… — продолжалъ я. — Есть ли въ твоей любви слѣпая, безграничная беззавѣтность?..
Есть ли?
А я хотѣлъ, хочу, чтобы сердце и луша твои были бы полны только однимъ мной, только бы жили мною и ничто другое никогда хоть на минуту нё должно останавливать ихъ вниманіе!
Я такъ хочу!
Мое желаніе должно быть свято для тебя!
Ты должна жить однимъ міромъ со мной, думать моими мыслями…
Ты говоришь! — «я люблю тебя»! — Но такъ ли это?..
Любовь поднимаете моральный укладъ человѣка на ту степень воспріимчивости и чуткости, которыя заставляютъ читать и отгадывать мысли и желанія любимаго…
А ты не понимаешь меня.
Почему же?
Почему ты остаешься глухой къ моимъ скрытымъ страданьямъ?
Почему, объясни?
Я, взволнованный, быстро заходилъ что комнатѣ.
Жена, подавленная моими словами, не сводила съ меня испуганныхъ глазъ…
— Какъ я могу объяснить?.. Не знаю… — пробормотала она.
— Вотъ, вотъ!.. — словно радуясь ея замѣшательству, заговорилъ я, съ тайнымъ злорадствомъ, — не знаешь?.. Ха… То-то оно и есть.
Если бы ты понимала меня, ты бы не безпокоила своими приставаніями относительно какого то мѣста…
Я тысячу разъ высказывалъ тебѣ свои взгляды и убѣжденія!..
Служить?!
Это значитъ обратиться въ животное! Корпѣть гдѣ нибудь въ канцеляріи съ утра до вечера марая бумагу!..
Изображать изъ себя машину, осла, пѣшку въ рукахъ какого нибудь безмозглаго тупицы?! Это идіотство!
Это не работа — это сознательное убиваніе личной мысли!
Истинная работа требуетъ хоть частицу призванія, живую мысль, которая одухотворитъ ее!..
Въ такую работу я могу вложить часть своего «я», а слѣдовательно я буду чувствовать себя удовлетвореннымъ, буду чувствовать себя всегда сильнымъ, буду знать, что мои потраченныя силы не пропадутъ даромъ, потому что я вложилъ въ нее часть своей личности и оригинальности — а это никогда не исчезаетъ безслѣдно!..
Такъ я понимаю работу.
Жена молчала, по лицу ея скользнула презрительная улыбка и затаенная ненависть, смѣшанная съ чувствомъ страха и боли, свѣтилась въ глазахъ…
— Да… Хорошо распускать такую философію, имѣя что нибудь въ карманѣ! — проговорила она. — Пойми!.. Пойми. Наконецъ, что вѣдь это же не жизнь!.. Каждый день дергаются нервы… Не хватитъ силъ дальше такъ жить! Можно съ ума сойти!..
— Съ ума сходятъ только тѣ, у которыхъ онъ имѣется, а тебѣ нечего бояться! — злобно прошепталъ я.
— Не оскорбляй!
— Ээ… Сущая правда! Ха! ха…
— Негодяй!
— Ну и что же?
Жена поблѣднѣла, что то хотѣла сказать, глаза засверкали безпредѣльнымъ гнѣвомъ…
И вдругъ она зарыдала…
— Я не люблю тебя!.. Не люблю тебя… Не люблю…
Я вздрогнулъ…
Почувствовалъ леденящій холодъ, вмигъ сковавшій все мое существо.
Я застылъ на мѣстѣ, точно пораженный ударомъ.
Какіе то обрывки мысли скользнули въ головѣ… Глухимъ, подавленнымъ голосомъ я спросилъ ее:
— Что сказала ты?.. Повтори!..
Жена молчаливо рыдала.
Теперь меня душила злоба — въ ея минуты я былъ страшенъ.
И я угрожающимъ тономъ повторилъ свой вопросъ:
— Что ты сказала?
Жена продолжала молчать.
Я не могъ себя больше сдерживать, схватилъ жену за горло и сталъ душить…
Искаженные ужасомъ глаза жены съ безпредѣльнымъ отчаяньемъ впились въ мои…
Съ губъ ея срывался хрипъ…
Можетъ быть еще нѣсколько мгновеній и задушилъ бы ее, но я успѣлъ овладѣть собой…
Я отошелъ отъ нея, пошатываясь, точно пьяный, въ противоположную сторону, опустился въ кресло — и заплакалъ…
Почему?
Я не зналъ.
Такъ хотѣлось плакать… плакать… Такая ноющая боль въ сердцѣ!.
Прошло немного времени, я успокоился…
Жена сидѣла, словно окаменѣлая безъ малѣйшаго движенія, устремивъ глаза въ одну точку…
Я попробовалъ съ ней заговорить:
Ни одного слова, ни одного движенія.
Я умолялъ ее простить, не сердиться на меня за грубый порывъ…
Она молчала.
Было поздно, и я спѣшилъ домой.
Звѣзды горѣли яркимъ холоднымъ блескомъ.
Непонятная тревога копошилась въ сердцѣ…
Вкрались смутныя тяжелыя ожиданія чего то страшнаго.
Мы ли вихремъ налетали и уносились въ тьму — больныя мысли напряженнаго мозга…
Я спѣшилъ домой.
Съ бьющимся сердцемъ торопливо постучалъ въ дверь нашей комнаты, но никто не отвѣтилъ мнѣ.
Еще и еще постучалъ…
— Навѣрное уснула!.. Не дождалась… Мелькнула мысль.
Сердце билось быстрымъ, быстрымъ темпомъ — я слышалъ ясно его біеніе. Спазмы задерживали дыханіе…
Сзади послышались шаги.
Я обернулся — заспанный корридорный подалъ мнѣ ключъ со словами:
— Ваша жена уѣхала…
И ушелъ…
Я не пытался остановить его, чтобы распросить подробнѣе — страшное спокойствіе и безумное равнодушіе явилось съ сознаньемъ этихъ трехъ словъ…
Я отперъ дверь.
Мракъ и неуютность комнаты дыхнули въ лицо.
Зажегъ свѣчку и медленно, намѣренно медленно подошелъ къ столу.
На столѣ, на видномъ мѣстѣ лежалъ клочекъ бумаги, написанный рукой жены.
Жадно схватилъ я его, жадно прочелъ каждое слово.
«Я уѣзжаю. Нѣтъ силъ дальше выносить такую жизнь и твоихъ мученій… Прощай!»
Вотъ и, все…
Мигомъ ложное спокойствіе отлетѣло въ сторону, и рыданья, перемѣшанныя съ истерическимъ хохотомъ, вырвались противъ силы…
— Одинъ!.. Одинъ!..
Я рыдалъ… рыдалъ…
Срывался съ мѣста и бѣгалъ по комнатѣ, не сознавая, что дѣлаю…
Рвалъ на себѣ волосы и бился головой о стѣны…
Сознаніе своего одиночества, потеря чего то близкаго дорогого вошло въ каждую пору моего тѣла.
Такой тягостной скорби я никогда не испытывалъ.
Я безумствовалъ.
Мысли перемѣшивались…
То являлось страстное желаніе отомстить, убить ее…
То подъ вліяніемъ нахлынувшей волны воспоминаній, я призывалъ ее, называя ласковыми именами.
Наконецъ, изнеможденный усталостью, я опустился въ кресла.
Утомленіе и апатія сковали мою душу.
Безъ всякой мысли, уставившись въ одну точку, я сидѣлъ не двигаясь…
Часы бѣжали.
Мутный, безотрадный разсвѣтъ заглянулъ въ комнату.
А я все сидѣлъ.
Спокоенъ…
Всѣми силами стараюсь внушить себѣ это спокойствіе.
Хочу обмануть себя.
А внутри, что то гложетъ, болитъ, и тихо, тихо ноетъ…
Эта комната, гдѣ она ходила, говорила, смѣялась и думала, стала страшна мнѣ.
Какъ черный кошмаръ, стѣны и воздухъ ея давятъ, терзаютъ душу…
Отнимаютъ покой…
Хочется бѣжать, дальше отъ этихъ воспоминаній.
Хочется вырвать изъ сердца все, чѣмъ я жилъ и ради чего жилъ…
Гдѣ же найти покой?
Куда уйти?
Кто то лукаво, заманчиво шепчетъ мнѣ на ухо о вѣчномъ покоѣ, о концѣ мученій.
Такъ хорошо слушать.
Но, тамъ есть ли покой?
А жизнь?
Нѣтъ!.. Нѣтъ!..
Я хочу жить!
Нужно совершенно отрѣчься отъ прошлаго…
Дальше отъ этой комнаты!
Дальше…
Только бы одному не быть.
Безцѣльно начинаю шататься по улицамъ.
Иду, все иду…
Мелькаютъ лица, веселыя и радостныя, тоскливыя и горестныя…
Какое дѣло имъ до моихъ страданій! Каждый живетъ своимъ миркомъ, созданнымъ имъ самимъ же…
Такъ тяжело… тяжело…
Усталый взглядъ останавливается на кричащей рекламѣ:
«Скрипачъ виртуозъ и проч…»
Беру билетъ… Вхожу.
Онъ вышелъ, взмахнулъ смычкомъ и въ тактъ аккордамъ піанино, заводилъ по струнамъ.
Запѣла скрипка.
Она пѣла о свѣтлой радости, о тихомъ счастьѣ, о нѣжной любви…
Пѣла громко, громко…"
И звонко ликовала.
Но вдругъ…
Заплакала… зарыдала!..
Громче и громче!
Минула радость, любовь исчезла и счастье миновало…
Настало горе…
Такъ жалобно и горько рыдала скрипка. Слагались могучія пѣсни несчастія… Похоронныя пѣсни…
Залъ съ публикой исчезъ — предъ очами встали тѣни, давно умершія…
Встала тихая, лѣтняя ночь…
Нѣжно зазвучали слова любви…
Звучала радость…
И взглядъ очей живыхъ, полныхъ безграничной любви… заискрился огнемъ…
Минуло все!
Все…
Ноющая боль и черныя мысли гложутъ меня…
Я знаю ее хорошо.
Я знаю, что она не сможетъ прожить безъ меня — потому что она стала частью моего существа.
Она вернется ко мнѣ.
Пусть вернется — я укажу ей на дверь. Я прогоню ее и буду смѣяться. Она не сумѣла понять меня… Теперь я не хочу ее!
Прошли мѣсяцы…
Я замкнулся въ себя, ушелъ въ свои мысли. Вдругъ, получаю отъ жены письмо ласковое, нѣжное, дышащее любовью. Она просила позволеніе вернуться…
Ни одного слова не послалъ ей въ отвѣтъ.
Письмо разбередило еще не зажившую рану.
Минутами мнѣ хотѣлось увидѣть ее, услышать ее голосъ. И позвать скорѣй, скорѣй!
Но упрямство и задѣтое самолюбіе убивали это желаніе.
Я мучился…
Второе письмо…
Короткое и въ высшей степени искреннее.
Она просила, какъ милости, свиданія со мной.
Во имя нашего минувшаго счастья, заклинала исполнить ее просьбу.
Эти нѣсколько строкъ, говорили мнѣ объ ея страданьяхъ…
Но я молчалъ.
Молчалъ — тогда какъ сердце рвалось къ ней, хотѣло ее.
Звало ее.
Звало!
Одновременно просыпалась жажда мести…
Она ушла.
Разбила сердце…
Заставила вынести столько страданій…
Пусть же испытаетъ и она ихъ!
Пусть!
Я такъ любилъ ее!
Всего себя я положилъ къ ея ногамъ… Она не хотѣла цѣнить этого.
Ушла!..
Теперь она страдаетъ…
При этой мысли, въ сердцѣ ярко вспыхиваетъ злорадство и заслоняетъ собой еще не угасшую любовь. И злобно хохоча я топчу ея письмо…
Въ дверь ко мнѣ кто то робко постучалъ.
— Войдите! — крикнулъ я.
Вошла жена.
Я былъ пораженъ неожиданностью и молча, изумленными глазами окинулъ ея фигуру.
Она робко прижалась къ стѣнѣ около двери и тяжело дышала, опустивъ глаза.
На ея лицѣ я прочелъ страхъ и затаенную боль.
— Что жъ, ты, тамъ встала? — проговорилъ я. — Пройди сюда!
Она покорно, не поднимая глазъ прошла и сѣла.
— Вотъ я пришла… Я не могла безъ тебя жить… Я не… Ахъ!.. — Она глухо зарыдала…
И когда она успокоилась немного, я сказалъ суровымъ голосомъ:
— Я не звать тебя!
Жена вздрогнула…
— Ты слышишь?.. Я не звалъ тебя! — повторилъ я.
Я такъ люблю тебя!.. Я, думала.. Не гони меня! Не гони… Забудь мой поступокъ!.. Прости…
Въ судорожныхъ рыданьяхъ она упала къ моимъ ногамъ.
— Я буду твоей рабой!… Все готова перенести… Только не гони прочь… Прости… Я буду молиться на тебя! Позволь мнѣ остаться…
Я такъ измучилась, такъ измучилась…
Холодно отстранивъ ее отъ себя, я всталъ и отошелъ къ окну.
— Напрасно просишь! — глухо проговорилъ я, смотря въ окно… Сдѣланное, всегда останется сдѣланнымъ… Напрасно!..
Жена, всхлипывая, точно ничего не сознавая, продолжала стоять на колѣняхъ…
Но вѣдь я осталась тебѣ вѣрной…
Я не измѣнила тебѣ…
Прости, меня, мой любимый, мой дорогой!..
Вѣдь ты одно мое счастье, одна моя радость…
Я не могу, не могу безъ тебя жить…
Но я, не глядя на нее, угрюмо произнесъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… уйди!
Я не хочу тебя видѣть!
Она притихла, поднялась съ пола и тяжело опустилась на стулъ.
Я взглянула на нее.
Она сидѣла не шевелясь съ глазами устремленными въ одну точку — въ нихъ ярко свѣтились безпредѣльныя страданія.
Вся ея фигура согнулась, съежилась подъ гнетомъ скорби.
Въ сердцѣ закопошилась жалость къ ней…
Я едва сдерживалъ вдругъ проснувшееся желаніе броситься обнять ее, сказать ласковое слово…
Но я молчалъ и не двигался съ мѣста…
— Ахъ, я и забыла сказать тебѣ, — произнесла жена очнувшись отъ мыслей, — я беременна…
Мигомъ въ головѣ у меня пронеслись подозрѣнія, и я холодно, рѣзко сказалъ:
— Какое мнѣ дѣло!
— Но вѣдь ребенокъ твой?…
— Мой?.. Ха! ха!.. ха! — злобно захохоталъ я. — Сомнѣваюсь… За это время мало ли съ кѣмъ ты могла трепаться!
Она вздрогнула и поблѣднѣла.
— Не оскорбляй меня… — тихо прошептала жена. — Ребенокъ твой, хочешь вѣрь, хочешь не вѣрь…
При этихъ словахъ она медленно поднялась, устремила на меня свой скорбный взоръ и едва слышно проговорила дрогнувшимъ голосомъ:
— Прощай… прощай…
— Прощай! — сказалъ я, — пожалуйста никогда больше не безпокой меня!
Она ушла…
Ложная маска злобы и равнодушія упала.
Я такъ люблю ее!… такъ люблю…
Зачѣмъ же я ломалъ себя?..
Зачѣмъ?…
Неужели такъ хотѣло мое «я»?..
Да… да…
Я помню…
При первой встрѣчѣ она произвела на меня сильное впечатлѣніе и мнѣ хотѣлось познакомиться съ ней.
Весенняя ночь, чарующая своимъ мягкимъ теплымъ взглядомъ, шептала о счастьѣ, о томъ могучемъ, которое смутно ждало давно ужъ сердце….
И я, охваченный чѣмъ-то новымъ, желаннымъ, глядѣлъ не отрываясь ей въ глаза.
Я прочелъ въ нихъ…
Я отгадалъ, что она будетъ моей.
Мы познакомились.
Съ каждымъ днемъ я увлекался ею все глубже и глубже…
Первый разъ я взглянулъ на женщину какъ на человѣка, а не какъ на самку…
Наконецъ, я почувствовалъ, какъ безумно люблю ее!..
Я всегда боялся за свое счастье.
Я боялся потерять ее…
Неясныя, смутныя ожиданія этого конца всегда жили во мнѣ и мучили…
Прочь воспоминанья!
Они не даютъ мнѣ покоя.
Ахъ, этотъ взглядъ…
Ея послѣдній взглядъ…
Больной… больной и страшный…
Теперь все кончено…
Навсегда.
Прошло шесть лѣтъ…
Весенній вечеръ тихо догоралъ и улыбался обоятельной улыбкой.
Я усталый сѣлъ на бульварѣ.
Передо мной мелькали фигуры продажныхъ женщинъ…
Многія изъ нихъ подходили ко мнѣ и безцеремонно предлагали свое тѣло.
Я отталкивалъ ихъ.
Мнѣ не хотѣлось уходить, и я все сидѣлъ.
Вечеръ потухъ — его смѣнила ночь съ миріадами ласково мерцающихъ звѣздъ…
Я не замѣтилъ, какъ около меня на лавочкѣ усѣлась женщина.
Черезъ минуту, она пододвинулась ко мнѣ ближе и тихимъ голосомъ предложила провести съ ней ночь.
Звуки ея голоса, вывели меня изъ задумчивости — они напомнили мнѣ кого-то…
Мелькнула злобная радостная мысль.
Я вглядѣлся ей въ лицо.
Страшно исхудалое, съ большими грустными глазами, съ печатью ежедневнаго разврата…
Въ этихъ чертахъ я узналъ черты когда-то дорогія мнѣ.
То была жена.
Я назвалъ се по имени.
Она вздрогнула, и, пристально, взглянувъ на меня, глухо вскрикнула:
— Ты!.. о, Боже!
— Ха!.. ха!.. Такъ вотъ ты гдѣ теперь?.. — злобно засмѣялся я. — Продажная!..
Она подняла руки, какъ будто желая защититься отъ моихъ словъ…
— Молчи… молчи… — прошептала она…
Слушай!.. Сдѣлай мнѣ послѣднюю милость, пойдемъ со мной въ мою комнату!
— Зачѣмъ?
— Я тебѣ покажу…
— Что еще?…
— Пойдемъ, увидишь… О, исполни мою послѣднюю просьбу!..
Она смотрѣла на меня со страхомъ, боясь, что я откажу.
— Ну что же, пойдемъ! — сказалъ я.
Я замѣтилъ, какъ въ ея глазахъ вспыхнулъ огонекъ злобы и ненависти. Мы шли молча — вплоть до самой квартиры, гдѣ она снимала комнату…
Она, волнуясь, отворила дверь.
Въ лицо пахнуло сыростью и спертымъ воздухомъ.
Было темно…
— Подожди сейчасъ зажгу лампу…
Она торопливо зажгла, и, выпрямившись указала рукой на уголъ комнаты…
— Ну вотъ, смотри!
Я взглянулъ и чуть не вскрикнулъ отъ неожиданности.
На столѣ, въ простомъ дешевомъ гробикѣ, лежалъ тщедушный дѣтскій трупикъ…
Жена смотрѣла на меня горящими глазами съ язвительной улыбкой на губахъ.
— Смотри! Смотри!.. — шептала она — это твой сынъ… онъ умеръ съ голоду…
Я молча пожалъ плечами.
— Никакъ не могу заработать на похороны…
Меня что-то дешево стали цѣнить… Ха! ха! ха!..
Что же ты молчишь?..
Я досталъ бумажникъ, вынулъ нѣсколько кредитокъ и протянулъ ихъ женѣ…
Она вырвала кредитки изъ моихъ рукъ, скомкала и злобно бросила мнѣ, въ лицо.
— Не нужно мнѣ твоихъ денегъ!.. Не нужно! Я заработаю своимъ тѣломъ!..
— Зачѣмъ же ты меня звала? — Произнесъ, наконецъ я…
— Зачѣмъ? Зачѣмъ?..
А чтобъ показать тебѣ его!.. Вѣдь все, жъ твой с. въ!.. И чтобъ сказать тебѣ, что ты погубилъ мою и его жизнь!..
Ты, проклятый!. Ты!..
Глаза ея расширились отъ гнѣва, лицо передергивалось судоргой…
Потомъ вдругъ утихла…
— Онъ былъ такъ похожъ на тебя.. — Словно взабытьѣ шептала жена. — Я не чаяла въ немъ души… Молилась на него… Онъ часто спрашивалъ: — «гдѣ папа? почему его нѣтъ съ нами?..» У него были серьезные, грустные глаза, точно у взрослаго… Онъ почти никогда не улыбался… Кашлялъ, жаловался на боль въ груди… Ахъ, какъ я любила его!.. Если бъ ты видѣлъ, какъ онъ страдалъ отъ голоду…. Я пошла днемъ, чтобы гдѣ нибудь выпросить хлѣба, и, вернувшись ночью, я увидѣла, что онъ уже умеръ…
Я жила только ради него, а теперь… Зачѣмъ?..
Она замолчала.
Обхватила голову руками, закачала ею съ тихимъ, тихимъ стономъ.
Затѣмъ подняла на меня глаза и твердо, отчетливо проговорила:
— Будь ты проклятъ!
Я посмотрѣлъ на нее и на гробикъ, повернулся и не сказавъ ни одного слова, молча вышелъ…
Невыносимыя страданья разрываютъ сердце.
Словно кто-то тяжелымъ молотомъ ударяетъ меня, часто, часто…
Въ мысляхъ безотрадная пустота, полное безсиліе воображенья…
Вѣдь я ее такъ еще сильно люблю!..
…Вереницей прошли годы и исчезли въ безднѣ вѣчности
Сейчасъ я уже старикъ…
У меня много денегъ…
Милліоны людей преклоняются передъ моимъ талантомъ и умомъ…
Я одинъ.
Теперь, когда позади вся жизнь, состоящая изъ звеньевъ скорби и страданій, — я задаю себѣ вопросъ?
— Счастливъ ли я?..
— Нашёлъ ли я покой?..
Да… да…
Недаромъ значитъ были брошены порывы сердца въ жертву и угоду «я»!
Теперь мнѣ ясно, что оно не ошибалось, настойчиво ведя по одному пути къ цѣли земного существованья…
Къ счастью…
Къ покою…
Я ихъ нашелъ…
Въ глаза мнѣ уже заглядываетъ смерть, и я жду ее спокойно.
Я не боюсь сойти въ могилу.
И я не буду проклинать въ злобномъ негодованіи судьбу и жизнь, какъ это дѣлаютъ многіе умирая, потому что передъ ними рѣзка встаютъ ошибки и промахи своего невозвратнаго существованья…
И вотъ, хотя уже на грани жизни, но я счастливъ.