«Учитель музыки» (Петров)
| «Учитель музыки» |
| Из сборника «Москва за нами». Опубл.: 1942. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. — М.: Гослитиздат, 1961. — С. 659-664; 732 (Л. Яновская, Примечания). — 300000 экз. • Впервые: «Огонек», 1942, № 11. Приводится по тексту сборника. |
У этого простого солдата тонкое, выразительное лицо, длинные волосы, спадающие на уши, и так называемые артистические пальцы. Они, правда, грязные и потрескавшиеся, но они сохранили нервность и подвижность. Солдат беспрерывно перебирает ими полы своей длинной не по росту шинели.
Он музыкант из города Касселя — Рейнгард Райф. Он молод. Ему всего двадцать восемь лет, но он успел в жизни: окончил консерваторию по классу рояля и скрипки и вскоре стал преподавателем теории музыки в той же консерватории, в том же Касселе. В тысяча девятьсот тридцать девятом году его взяли в солдаты, и с тех пор он выполнял всяческую тыловую работу. На днях его отправили на советско-германский фронт, и он сразу же сдался в плен.
— Война — это ужас, — сказал он, — я никогда ничего подобного не ожидал.
Это очень характерно. Они все ожидали найти в России то, что нашли во Франции. Захлебнувшись в собственной крови, они поняли, что ошибались. Рейнгарду Райфу не понадобилось много времени, чтобы решить для себя вопрос о мире и войне. Он просто выбрал мир. Он уже избавился от страха смерти и испытывает сейчас приятное чувство безопасности.
Я задаю вопрос:
— Как вы относитесь к гитлеровскому режиму?
— О, все это мало меня интересует! Это политика. Для меня в мире существует только музыка.
— Вы — молодой человек. Вы развивались и формировались в гитлеровские времена. Не может быть, чтобы у вас отсутствовало всякое отношение к гитлеризму.
— Представьте, это так, — говорит молодой человек, приятно улыбаясь, — у меня есть одна любовь — музыка. Все остальное для меня не существует.
Я стараюсь стать на его точку зрения. Может быть, и вправду он убежден в том, что музыка и политика — понятия несовместимые. Что ж, музыка так музыка! Немного странно говорить о музыке, когда неподалеку идет тяжелый бой, а стекла избы, где происходит разговор, время от времени дребезжат, потому что «юнкерсы» имеют обыкновение сбрасывать бомбы, когда никто их об этом не просит. Но музыка — все-таки хорошая тема для разговора.
— Давайте же поговорим о музыке, — говорю я.
— С величайшим удовольствием, — говорит он.
— Что вы скажете о французской музыке?
— Простите, о французской?!
— Да.
Он поражен. Он некоторое время смотрит на меня с искренним изумлением. Потом, очевидно, вспомнив, что находится в плену, очень мягко говорит:
— Но во Франции нет музыки.
— То есть, как это нет?
Он смотрит на меня с некоторым сожалением, потом объясняет:
— Нет французской музыки.
— Вы не знаете ни одного французского композитора?! Не можете назвать ни одной фамилии?!
— Н-нет… — говорит он, пожимая плечами и, видимо, пытаясь вспомнить. — Французских? Н-нет, не знаю.
— Хорош! — восклицает комендант — майор, который ходит по избе и, видно, не одобряет этого разговора о музыке. — А «Фауст» Гуно? А «Кармен» Бизе? Хорош преподаватель! Просто он врет. Никакой он не музыкант!
— Погодите, — говорю я, — еще минуточку, — и обращаюсь к пленному: — А русских композиторов вы знаете?
— Русских? Конечно! Кто их не знает! Чайковский!
— Еще бы! А что сочинил Чайковский?
— Пятую и Шестую симфонии. О! Это гениальные произведения!
— А вы знаете, что ваши солдаты и офицеры наделали в Клину, в домике Чайковского, там, где он писал эти гениальные произведения?
Я коротко рассказываю ему об этом.
— Это ужасно! — говорит он. — Вероятно, так оно и было.
Видно, он хорошо знает, на что способно гитлеровское войско.
— Ну, а что еще написал Чайковский?
Музыкант молчит.
— Неужели вы не знаете? Никогда не слышали?
Музыкант пожимает плечами.
— Врет он, — сердито бормочет майор, — никакой он не музыкант.
— А каких еще русских композиторов вы можете назвать?
Рейнгард Райф морщит лоб. Он силится вспомнить.
— Чайковский, — говорит он, — и еще этот… тоже очень гениальный композитор…
Он шевелит пальцами, но вспомнить не может.
— Хорошо. Оставим французскую и русскую музыку. Как-никак, это музыка ваших врагов (умоляющий жест со стороны музыканта). Но вот ваш союзник — Италия. Любите вы итальянскую музыку?
— О! Итальянская музыка! Я очень люблю итальянскую музыку!
— Ну и прекрасно! Я тоже люблю. Расскажите мне об итальянских композиторах и назовите их сочинения.
— Верди, — сразу же вываливает он. — У него есть опера «Аида».
— Это правильно. А еще что написал Верди?
— «Аиду», — повторяет преподаватель теории музыки, — и потом…
Он шевелит пальцами. Я уже знаю, что это означает.
— Верди написал несколько десятков опер, и половина их всемирно известны. Их может перечислить любой первоклассник из музыкального училища. Ну, ладно, оставим пока Верди. Ведь не только Верди есть в Италии. Назовите еще итальянских композиторов.
— Россини. У него есть одна опера… очень хорошая… Ну, просто выскочило из головы!
— В конце концов это неважно, как она называется. Предположим, «Севильский цирюльник». Расскажите сюжет этой оперы.
Музыкант из Касселя молчит. Он красен. На лбу у него пот.
— Вы знаете, — говорит он, — на фронте так быстро все забывают.
— Как! И самая музыка забывается?
— Музыка никогда не забывается. Музыку Россини я отлично помню.
— Хорошо. Спойте мне любую мелодию из любого сочинения Россини.
Гнетущая пауза. Наконец музыкант из Касселя откашливается и говорит:
— Я, знаете, простудился на фронте. У вас тут в России такой мороз, что… гм…
Он показывает на горло: дескать, требуйте у него чего угодно, но петь он не может.
Я беру листок бумаги, вычерчиваю пять линеек, бодро ставлю скрипичный ключ и протягиваю листок гитлеровскому музыканту.
— Пожалуйста, напишите здесь любую мелодию Россини.
Солдат багрово краснеет.
— Я не знаю, — говорит он наконец.
— Вы, кажется, любите «Аиду». Запишите здесь любую мелодию из «Аиды».
— Я не знаю, — бормочет он.
— Хорошо. Запишите здесь любую мелодию любого иностранного композитора.
Подавленное молчание.
— Я же вам говорил, что он не музыкант! — восклицает майор.
Но вот представьте, товарищи, что он все-таки оказался музыкантом. Он ни в чем не соврал. Он говорил чистейшую правду.
Весь разговор с этим молодым человеком записан мною со стенографической точностью. Дальнейшее показало, что молодой человек отлично знает немецкую музыку, что он действительно окончил гитлеровскую консерваторию, а потом стал в ней преподавателем.
Факт этот страшен. С юношеских лет музыкально одаренный человек попал в некий музыкальный концлагерь, где существует лишь одна немецкая музыка. От всего остального, от всего, что было создано человеком в области музыки, от всей красоты мира человек был отделен колючей проволокой. И Гитлер получил то, что хотел. Он воспитал невежду, который убежден, что в мире есть одна лишь Германия, что ни одна другая страна в мире не имеет и не может иметь своего искусства, что все страны могут быть лишь рабами Германии. Сейчас, в плену, он, конечно, поджал хвост. Видите ли, он любит музыку, а до политики ему нет дела. Ему нет дела до того, что шайка злых маньяков превратила даже такое мирное дело, как музыкальное образование, в орудие национального угнетения, а следовательно, разбоя и грабежа.
В течение долгих лет в центре Европы хладнокровно готовились миллионы убийц. Их нужно было воспитать так, чтобы им ничего и никого не было жалко; им нужно было доказать, что только немцы — это люди, способные создавать культурные ценности. Весь остальной мир — это двуногие существа, ни на что не способные. Ведь этот молодой невежда совершенно искренне убежден в том, что во Франции нет музыки, подобно тому, как миллионы других немецких молодых невежд совершеннейшим образом убеждены, что и во Франции, и в России, и в Англии, и в Америке, и даже в Италии нет ни живописи, ни науки, ни театра, ни кино, ни литературы.
Мы долгое время не могли понять этого. Собственно, мы знали, но не могли поверить в это, а потому не понимали. В своем воображении мы создавали немецкого молодого человека, которого не худо бы перевоспитать. Но у нас не хватило воображения, чтобы понять, что давно уже Гитлер превратил свою молодежь в человекоподобных обезьян, которых научили только лишь носить штаны, бриться, говорить «хальт» и «цурюк» и стрелять из автомата.
И ненавидеть все человечество.