- ) «Одесскій Вѣстникъ», 1873 г., № 212. «Очерки современной журналистики». Статья С. Г. В. (С. Т. Герце-Виноградскаго).
1906
правитьЕсли я начну съ того, что г. Островскій самый талантливый представитель нашей драматической литературы; если я стану указывать на Своихъ людей или на Грозу, какъ на перлы русскаго драматическаго репертуара, то этимъ я только повторю общее мѣсто, принимаемое почти безспорно всею русскою публикой. Но повторять это общее мѣсто я не буду, во-первыхъ, потому, что это — общее мѣсто, a во-вторыхъ, потому, что хочу оставить себѣ больше времени и мѣста для выполненія прямой моей цѣли — представить отчетъ нашимъ читателямъ о новомъ произведеніи названнаго автора, появившемся въ IX книжкѣ «Вѣстника Европы». Въ этомъ отчетѣ я постараюсь: 1) опредѣлить въ самыхъ общихъ чертахъ характеръ этого новаго произведенія, указать, насколько оно удовлетворяетъ окружающимъ литературу требованіямъ дѣйствительности и въ какой мѣрѣ оно является прогрессивнымъ двигателемъ въ нашей интеллектуальной жизни; 2) затѣмъ я перейду къ сценическому значенію драматизированной лирики, представляемой этимъ произведеніемъ. На всѣ эти вопросы Снѣгурочка даетъ рядъ отрицательныхъ отвѣтовъ: 1) не удовлетворяетъ, не содѣйствуетъ, не является и 2) не имѣетъ сценическаго значенія. Снѣгурочка, весенняя сказка въ 4хъ дѣйствіяхъ съ прологомъ, есть какой-то фантастическій капризъ, рафинированный отъ всякихъ реальныхъ примѣсей. Авторъ почерпнулъ содержаніе для своей сказки изъ… Но откуда онъ почерпнулъ, изъ какой Шехерезады, это — глубокая тайна самого автора. Утверждаютъ, что изъ матеріаловъ первичной славянской поэзіи. Но откуда бы онъ ее ни почерпнулъ, читать эту сказку рекомендую тому, кто хочетъ «вспомнить подъ старость дѣтски годы» и воскресить въ своей памяти
. . . . . . и карловъ, и духовъ,
И визирей рогатыхъ,
И рыбокъ золотыхъ, и лошадей крылатыхъ,
И въ видѣ кадіевъ волковъ…
Но сколько нужно словъ,
Чтобъ все пересчитать, друзья мои любезны.
Да, словъ нужно много, чтобы пересчитать и пересказать все, что пересчитано и пересказано въ сказкѣ г. Островскаго. Но пересчитывать и пересказывать всего я не буду; я познакомлю читателя съ содержаніемъ этой сказки въ общихъ чертахъ. Жилъ-былъ на свѣтѣ старикъ дѣдъ-Морозъ, со своею старухой Красною-Весною, бабою, получившею воспитаніе весьма деликатное, чтобъ ужиться съ мужикомъ-Морозомъ, который то и дѣло что «знобитъ да морозитъ» все, къ чему ни прикоснется.
. . . . .Оставить бы сѣдого,
Да вотъ бѣда, — у насъ со старымъ дочка Снѣгурочка…
Наконецъ, дѣду-Морозу самому вздумалось покинуть страну, гдѣ онъ прожилъ немалое время. A страна эта, называется страною берендеевъ, глупаго-преглупаго, еще глупѣе глуповцевъ[1], народа, высшее психическое проявленіе котораго высказывается въ звукахъ: «Хе-хе-хе! xo-xo-xo!» и т. п. Заспорили старикъ и старуха: на чье попеченіе оставить дочку, чтобъ ее не растопилъ злой Ярило-солнце, «палящій богъ лѣнивыхъ берендеевъ». Спорили, спорили и, наконецъ, порѣшили отдать Снѣгурочку «въ слободку Бобылю бездѣтному на мѣсто дочки». Парни, по мнѣнію дѣда-Мороза, не будутъ засматриваться на бобылеву дочку, притомъ «въ холодномъ сердцѣ дочери ни искры нѣтъ губительнаго чувства любви», и такимъ образомъ она будетъ застрахована отъ таянья. Но, какъ извѣстно, человѣкъ предполагаетъ, a Богъ располагаетъ. Не успѣла Снѣгурочка поселиться въ странѣ берендеевъ, какъ всѣ парни стали на нее закидывать палящіе глаза; ледяное сердце героини не поддается. Но сила солому ломитъ. Снѣгурочка начинаетъ тосковать въ слѣдующихъ стихахъ, обращенныхъ къ вызванной ею изъ озера матери-Веснѣ, окруженной цвѣтами. Весна спрашиваетъ Снѣгурочку, чего ей недостаетъ?
— Любви.
Кругомъ меня всѣ любятъ, всѣ счастливы
И радостны, a я одна тоскую;
Завидно мнѣ чужое счастье, мама,
И чувства нѣтъ въ груди; начну ласкаться,
Услышу брань, насмѣшки и укоры
За дѣтскую застѣнчивость, за сердце холодное…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . О, мама, дай любви!
Любви прошу, любви дѣвичьей.
Весна.
Дочка,
Забыла ты отцовы опасенья.
Любовь тебѣ погибель будетъ.
Снѣгурочка.
Мама,
Пусть гибну я: любви одно мгновенье
Дороже мнѣ годовъ тоски и слезъ.
Весна надѣваетъ вѣнокъ на голову Снѣгурочки, который долженъ зажечь въ ней всѣ чувства разомъ, воспалить кровь и очи, окрасить лицо живымъ румянцемъ, всколыхать грудь и т. п. Надѣла и юркнула въ озеро. A Снѣгурочка вдругъ почувствовала внутреннюю революцію. A тутъ кстати и подвернись нѣкій берендей-Мизгирь, закаленный на «огнѣ страстей». Берендей этотъ былъ влюбленъ въ берендейку Купаву, съ которою чуть, было, не вступилъ въ законное супружество, но роковая встрѣча со Снѣгурочкой развѣяла по вѣтру всѣ его планы. Снѣгурочка, объятая, подъ вліяніемъ подареннаго ей матерью талисманнаго вѣнка, кипучимъ избыткомъ страстей, отдается вся Мизгирю, но восклицаетъ:
Милый мой! бѣжимъ скорѣе, спрячемъ
Любовь свою и счастіе отъ солнца:
Грозитъ оно погибелью; бѣжимъ!
Укрой меня. Зловѣщіе лучи
Кровавые страшатъ меня. Спасай,
Спасай свою Снѣгурочку.
Они становятся съ Мизгиремъ подъ тѣнь куста. Въ это время сходится народъ: впереди гусляры, играющіе на гусляхъ, пастухи — на рожкахъ, за ними царь берендеевъ, свита, женихи и невѣсты въ праздничныхъ одеждахъ и, наконецъ, всѣ берендейки. Дѣло въ томъ, что глупый царь глупыхъ подданныхъ задумалъ переженить всѣхъ парней и дѣвицъ.
Смотри, смотри. Все ярче и страшнѣе
Горитъ востокъ. Сожми меня въ объятіяхъ,
Одеждою, руками затѣни,
Отъ яростныхъ лучей укрой подъ тѣнью.
Такъ молитъ своего возлюбленнаго Снѣгурочка, но уже поздно. «Люблю, люблю и таю отъ сладкихъ чувствъ любви», провозглашаетъ Снѣгурочка, благословляемая царемъ берендеевъ на бракъ съ Мизгиремъ, и дѣйствительно таетъ. Пораженный Мизгирь убѣгаетъ на гору и бросается въ озеро. На вершинѣ горы на нѣсколько мгновеній разсѣивается туманъ, и показывается солнце-Ярило въ видѣ молодого парня въ бѣлой одеждѣ. Хоръ запѣваетъ:
Даруй, Богъ свѣта,
Теплое лѣто.
Красное солнце наше!
Нѣтъ тебя въ мірѣ краше.
Занавѣсъ падаетъ; сказкѣ конецъ, и всему дѣлу вѣнецъ; я тамъ былъ, медъ-пиво пилъ, по усамъ, по бородѣ текло, въ ротъ не попало.
И дѣйствительно, въ ротъ не попадетъ ни одной реальной крохи. Это есть сказка, какъ говорятъ нѣмцы, «an sich und für sich». Конечно, взрослыя дѣти могутъ требовать, чтобы сказка почерпала данныя для себя не изъ произвольныхъ и мечтательныхъ источниковъ фантазіи. Но мнѣ могутъ возразить, что тогда это будетъ не сказка, a разсказъ. Но развѣ мы не имѣемъ ряда сказокъ, содержаніе которыхъ гораздо реальнѣе — множество такъ называемыхъ реальныхъ сказокъ? Развѣ Лабуле[2] почерпалъ сюжетъ для своихъ сказокъ изъ міра фантазіи, развѣ сказки этого знаменитаго сказочника не дышатъ жизненною правдой, не есть результатъ серіозной работы надъ различными соціальными элементами? «Русалка», «Фаустъ», «Путешествіе Гулливера», «Божественная комедія» и мн. др. произведенія, несмотря на свою аллегорическую, сказочную форму, представляютъ намъ громадный интересъ, потому что въ нихъ мы видимъ нѣчто больше того, что видятъ люди съ бритыми головами въ арабскихъ сказкахъ. Чудесная красавица съ звѣздою во лбу и чудесная дочь Мороза и Весны, — это продуктъ той il dolce far niente, которая, быть-можетъ, къ лицу мусульманину, но никакъ не намъ, отверженнымъ гяурамъ. Я знаю, что найдутся люди, которые скажутъ мнѣ:
Тебѣ бы пользы все, на вѣсъ
Кумиръ ты цѣнишь бельведерскій.
Ты пользы, пользы въ немъ не зришь,
Но мраморъ сей, вѣдь, богъ! Такъ что же?
Печной горшокъ тебѣ дороже:
Ты пищу въ немъ себѣ варишь.
Но посмотримъ, насколько Снѣгурочка удовлетворяетъ, если не требованіямъ пользы, то, по крайней мѣрѣ, требованіямъ сценической эстетики. Очевидно, что весенняя сказка г. Островскаго есть покушеніе на апотеозу весны и любви. Но дѣло въ томъ, что драматизировать эту апотеозу — дѣло самое неблагодарное.
Весна, зима, осень, лѣто — могутъ бытъ сюжетомъ для художника-живописца, художника-лирика, наконецъ, эпическаго художника, но ни въ какомъ случаѣ не для драматическаго, ибо y послѣдняго нѣтъ никакихъ рессурсовъ, чтобъ изобразить неуловимую поэзію этихъ сюжетовъ и констатировать ихъ на сценѣ. Легко написать: «Начало весны. Красная горка, покрытая снѣгомъ. Направо кусты и рѣдкій безлистный березникъ, налѣво — сплошной, частый лѣсъ большихъ сосенъ и елей съ сучьями, повисшими отъ тяжести снѣга» и т. п., но все это будетъ не весна, a суздальская живопись. Но положимъ, что декораторъ изобразитъ все это сколько-нибудь сноснымъ образомъ, но какой чародѣй дастъ намъ обстановку, которая будетъ соотвѣтствовать слѣдующимъ словамъ Весны-Красны г. Островскаго:
. . . . . Подъ снѣжной пеленою
Лишенныя живыхъ, веселыхъ красокъ,
Лежатъ поля остылыя. Въ оковахъ
Игривые ручья…
Лѣса стоятъ безмолвны, подъ снѣгами,
Опущены густыя лапы елей,
Какъ старыя нахмуренныя брови.
Въ малинникахъ, подъ соснами стѣснились
Холодныя потемки; ледяными
Сосульками янтарная смола
Виситъ съ прямыхъ стволовъ. A въ ясномъ небѣ,
Какъ жаръ горитъ луна, и звѣзды блещутъ
Усиленнымъ сіяніемъ. Земля,
Покрытая пуховою порошей,
Въ отвѣтъ на ихъ привѣтъ холодный кажетъ
Такой же блескъ, такіе же алмазы.
И въ воздухѣ повисли тѣ же искры.
Гдѣ, спрашиваю я, всѣ эти внѣшніе рессурсы для выраженія «полей остылыхъ подъ снѣжной пеленой», «холодныхъ потемковъ», «скованныхъ ручьевъ», «воздушныхъ алмазныхъ искръ»? Но зачѣмъ внѣшнее выраженіе, скажетъ читатель, довольно и того, что чарующія прелести извѣстнаго времени года описаны въ рѣчахъ дѣйствующихъ лицъ. Но если, напр., въ «весенней сказкѣ» все очарованіе весны будетъ исчерпываться въ рѣчахъ дѣйствующихъ лицъ, то гдѣ же послѣ этого дѣйствіе дѣйствующихъ лицъ? Дѣйствіе это парализуется описаніями дѣйствующими лицами прелестной весны; но врядъ ли это входило въ соображеніе самого автора, a тѣмъ болѣе публики, которую дѣйствующее лицо должно увѣрять въ продолженіе довольно длиннаго времени, что «ужъ повѣрьте, господа, что это настоящія, какъ есть, холодныя потемки, a это настоящая снѣжная пелена».
Или, воображаю, какъ долженъ быть поэтиченъ тотъ моментъ, когда Весна-Красна спускается на канатахъ изъ театральнаго поднебесья, чѣмъ и означается ея появленіе въ «весенней сказкѣ». Но даже самое богатое воображеніе откажется вообразить тотъ моментъ на сценѣ, когда Снѣгурочка «любитъ и таетъ, таетъ». Тутъ ужъ никакой машинистъ не потрафитъ на ладъ.
Вотъ почему я полагаю, что Снѣгурочка не годится даже для сцены.
Фантастическіе объекты имѣютъ только тогда какой либо raison d'être, когда они не переходятъ границы запретнаго для нихъ реальнаго существованія. Некрасовскій «Морозъ-Красный носъ» имѣетъ для насъ чарующую прелесть, но одраматизируйте этотъ «Морозъ-Красный носъ», и выйдетъ ни Богу свѣчка, ни чорту кочерга. Не даромъ говорятъ французы: tout est bon, tout est grand à sa place. Представьте себѣ, что «морозъ-воевода дозоромъ обходитъ владѣнья свои» и обходитъ не въ нашемъ воображеніи, а по сценѣ.
Идетъ — по деревьямъ шагаетъ,
Трещитъ по замерзлой водѣ,
И яркое солнце играетъ
Въ косматой его бородѣ.
Представьте себѣ это путешествіе Мороза по театральнымъ подмосткамъ, и всякое очарованіе исчезнетъ, и останется одна кукольная комедія. Или еще лучше: Морозъ подходитъ къ замерзающей Дарьѣ:
Въ лицо ей дыханіемъ вѣетъ
И иглы колючія сѣетъ
Съ сѣдой бороды на нее,
И вотъ передъ ней опустился!
«Тепло ли?» промолвилъ опять,
И въ Проклушку вдругъ обратился,
И сталъ онъ ее цѣловать.
Любопытно было бы видѣть, какъ этотъ актеръ сѣялъ бы снѣжныя колючія иглы съ своей бороды на актрису. Поэтъ съ тонкимъ художественнымъ чутьемъ никогда не позволитъ себѣ облечь въ грубовещественныя формы продукты своей поэтической фантазіи. Въ этомъ чутьѣ, въ этомъ художественномъ savoir faire заключается все обаяніе, вся чарующая прелесть некрасовскаго «Мороза-Краснаго носа», a въ отсутствіи этого эстетическаго такта, обнаруженнаго г. Островскимъ, заключается грубая фальшь его нелишенной своебразныхъ прелестей Снѣгурочки, но въ общемъ произведеніи слишкомъ слабомъ.
- ) Семенъ Титовичъ Герце-Виноградскій — извѣстный русскій публицистъ, род. въ 1848 г. Образованіе получилъ въ новороссійскомъ университетѣ по юридическому факультету, который окончилъ въ 1869 г. Сначала, было, Герце-Виноградскій попробовалъ служить, но, быстро разочаровавшись въ чиновничьей карьерѣ, избралъ навсегда дѣятельность журналиста. Онъ сталъ писать фельетоны въ «Одесскомъ Вѣстникѣ» (см. стран. 13) подъ псевдонимомъ Баронъ Иксъ и иниціалами С. Г. В. и быстро пріобрѣлъ большую популярность на югѣ Россіи. Въ 1876 г. Герце-Виноградскій переходитъ въ газету «Новороссійскій Телеграфъ», a затѣмъ въ издававшуюся съ 1877 г. въ Одессѣ, подъ редакт. М. И. Кулишера, газету «Правда», гдѣ играетъ роль руководящаго сотрудника. Это были лучшіе годы публицистической дѣятельности Виноградскаго. Въ 1879 г., по распоряженію временнаго одесскаго ген.-губернат. графа Тотлебена, Виноградскій былъ сосланъ въ Восточную Сибирь, откуда возвращенъ гр. Лорисъ-Меликовымъ въ 1880 г. Съ этого момента онъ начинаетъ писать въ «Одесск. Листкѣ». Виноградскимъ написано, кромѣ фельетоновъ, нѣсколько беллетристическихъ вещей. Прим. Н. Денисюка.