«Проходом через здешнее селение» (Оленин)/ДО
— Ты, братецъ, пѣшкомъ? — На своихъ-съ…«Лѣсъ» (Островскаго).
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| «Проходомъ черезъ здѣшнее селеніе» : Картинки нравовъ |
| Источникъ: Оленинъ П. А. На вахтѣ. — СПб.: Типографія П. П. Сойкина, 1904. — С. 68. |
I править
Возвращаясь изъ уѣзднаго города Любима въ свое село Березки, дядя Прохоръ, серьезный и представительный мужикъ, говорящій на «о», обогналъ троихъ, странно одѣтыхъ, пѣшеходовъ и подвезъ ихъ на своей телѣгѣ за двугривенный до села.
Пѣшеходы эти были артисты драматическаго товарищества, лопнувшаго среди лѣтняго сезона: второй любовникъ и водевильный «съ пѣніемъ» Александровъ-Майскій, комикъ-буффъ[1] Лисенко и инженю-комикъ[2] Людмилина. Получивъ «на марку» за послѣдній мѣсяцъ по 6½ копеекъ, что составило на троихъ около двадцати рублей, всѣ трое, не задумываясь долго, отрясли прахъ негостепріимнаго города X отъ ногъ своихъ, оставили все свое имущество на общей квартирѣ, которую они занимали, завѣщавъ его такимъ образомъ хозяйкѣ, и отправились пѣшкомъ до ближайшаго уѣзднаго города Любима, не простившись ни съ кѣмъ и захвативъ съ собой только самое необходимое: французскій пейзанскій костюмъ, цилиндръ, поношенную фрачную пару, кое-что изъ гардероба г-жи Людмилиной, нѣсколько пьесъ, кларнетъ, четверку табаку и разныя мелочи.
Въ Любимѣ они разсчитывали дать вокально-инструментальный вечеръ, но имъ не повезло: какъ разъ въ это время городъ былъ взволнованъ нѣсколькими дерзкими кражами и поэтому смотрѣлъ подозрительно на всякихъ незнакомцевъ; въ первомъ-же дворѣ, гдѣ путники рѣшились попроситься на ночлегъ, на нихъ натравили собакъ, причемъ пострадали «на самомъ видномъ мѣстѣ» триковыя полосатыя брюки Александрова-Майскаго, а мѣстный исправникъ попросилъ ихъ «попросту» проваливать… и они «пошли» далѣе.
II править
Нельзя сказать, чтобы они унывали. Теплая, лѣтняя погода, молодость, актерское легкомысліе много способствовали хорошему расположенію духа пѣшеходовъ. Самому старшему изъ нихъ комику-буффу Лисенко было всего лѣтъ тридцать. Александровъ-Майскій не болѣе года назадъ промѣнялъ мѣсто помощника бухгалтера городской управы на заманчивую карьеру артиста… («на грѣхъ въ ихъ городѣ зимовала труппа»…), ему было немного за двадцать, а Людмилина едва-ли достигла и этого возраста.
Какими судьбами попала она на сцену, мы допытываться не станемъ. Достаточно знать, что актерствовала она уже второй сезонъ, начавъ «съ выходовъ», къ жизни относилась легко, была хорошимъ товарищемъ, почему и сидѣла всегда безъ гроша и въ настоящее время была «театральной женой» Лисенко. Оба они подходили какъ нельзя лучше другъ къ другу: ихъ свело вмѣстѣ легкомысленное отношеніе къ собственной судьбѣ, цыганскіе нравы актерствующей братіи и, можетъ быть, сходство «амплуа». Александровъ-Майскій былъ также неравнодушенъ къ Людмилиной, и Лисенко не мало трунилъ надъ Александровымъ-Майскимъ, вышучивая его томные («профессіональные») взгляды… Въ общемъ всѣ трое были дружны и чувствовали себя на подобіе птицъ перелетныхъ. Голода еще не испытали и не имѣли «паспортныхъ» и другихъ недоразумѣній.
На привалахъ Лисенко, въ качествѣ главы семейства, располагался прежде всего на отдыхъ, устроивъ нѣчто въ родѣ полога изъ своей крылатки, Людмилина поправляла свою прическу передъ крохотнымъ зеркальцемъ, а Александровъ-Майскій, въ качествѣ влюбленнаго, разводилъ огонь, ходилъ за водой и дѣлался настоящимъ поваромъ. Такое распредѣленіе труда установилось безъ всякаго предварительнаго соглашенія.
III править
Дядя Прохоръ, убѣдившись, что его пассажиры не похожи ни на поджигателей, ни на бѣглыхъ изъ тюрьмы, «покумекавъ» самъ съ собой, предложилъ имъ передохнуть сутки у него въ избѣ, попросивъ за это цѣлковый за «покой, кровъ и пищію». Предложеніе это было радостно принято и въ предпріимчивой головѣ Лисенко немедленно какъ-то сама собой родилась счастливая мысль воспользоваться этимъ отдыхомъ съ цѣлью поправить «финансы», дошедшіе до грустнаго положенія: «одинъ франкъ и нѣсколько сантимовъ»…
Сидя въ телѣгѣ, пріятели вели нескончаемый разговоръ чисто профессіональнаго свойства (извѣстно, что ни о чемъ другомъ, кромѣ театра, русскіе провинціальные актеры не говорятъ). Въ десятый разъ повторялись старые анекдоты, вспоминались разные сцены и случаи изъ собственной жизни. Людмилина съ негодованіемъ разсказала въ пятый разъ, какъ она «послала къ чертямъ купеческаго сына Недошивина, приславшаго за ней извозчика», Александровъ-Майскій вспомнилъ, какъ его принимали въ Бузулукѣ въ роли Колычева, которую онъ исполнилъ «внезапно», по случаю каприза «героя»… Лисенко больше молчалъ и думалъ, соображая нѣчто весьма важное. Въ такихъ занятіяхъ время прошло незамѣтно. Наконецъ дядя Прохоръ сказалъ: «тпру» и остановилъ телѣгу у своего двора; изъ калитки выскочила некрасивая, сутуловатая баба, «хозяйка дяди Прохора», и, узнавъ въ чемъ дѣло, объявила, что не пуститъ всякихъ «шатущихъ» въ свой домъ; дядя Прохоръ постращалъ свою бабу и въ концѣ-концовъ трое пѣшеходовъ были водворены въ чистой и просторной клѣти; та же негостепріимная хозяйка хлопотала надъ ужиномъ, соболѣзнуя о Людмилиной: «такая молоденькая, ровно дѣвочка, и такую нужду видитъ»…
IV править
Результаты предпріимчивости Лисенко обнаружились на другое же утро въ видѣ большого листа бѣлой бумаги (склееннаго изъ двухъ) и прибитаго къ воротамъ дяди Прохора. На этомъ листѣ значилось:
Для того, чтобы не вышло какихъ-нибудь недоразумѣній съ «начальствомъ», Александровъ-Майскій былъ командированъ для переговоровъ въ мѣстное волостное правленіе. Тамъ старшины не оказалось: онъ уѣхалъ на пчельникъ… Писарь Храповицкій счелъ долгомъ сначала «поломаться» и изобразилъ изъ себя «начальство». Онъ даже потребовалъ паспортъ, который и былъ ему показанъ. Но, во-первыхъ, самому г. Храповицкому любопытно было взглянуть на «московскихъ артистовъ», а во-вторыхъ изъ бокового кармана извѣстной уже намъ крылатки очень соблазнительно выглядывало стеклянное горлышко… Какъ-бы то ни было въ концѣ-концовъ писарь изъявилъ свое согласіе и черезъ полчаса былъ уже «пріятелемъ» Александрова-Майскаго, хлопалъ его по плечу и освѣдомлялся «нельзя-ли какъ насчетъ ахтерки», вслѣдствіе чего Александровъ-Майскій показалъ ему жестъ, неупотребительный въ обществѣ. Тутъ же были изготовлены «почетные билеты» для важныхъ сельскихъ обывателей по указанію писаря. Они предназначались для самого Храповицкаго, для земскаго фельдшера Косухина, для собственника мелочной лавочки мѣщанина Обирихина… Учительница земской школы, по требованію писаря, была лишена этого «почета»: «вольнодумствуетъ и много о себѣ понимаетъ»…
V править
Къ счастью, въ этотъ знаменательный день былъ праздникъ: «десятая пятница», и поэтому крестьяне не работали: староста грозился штрафомъ, если кто поѣдетъ въ поле. Уже къ пяти часамъ вечера около гумна крестьянина Прохора Карпова вся изгородь была плотно облѣплена ребятишками, которые быстро соскакивали и бѣжали прочь, какъ только показывался изъ сарая кто-нибудь изъ «московскихъ» артистовъ. Въ сараѣ была устроена изъ нѣсколькихъ досокъ длинная скамья, передъ которой было поставлено нѣсколько стульевъ для «почетныхъ» лицъ. Сарай былъ раздѣленъ на-двое чѣмъ-то въ родѣ занавѣса, состряпаннаго изъ рогожъ, окрашенныхъ известкой, по которой были пущены красные разводы.
«За кулисами» устраивалась «лѣсная декорація» съ рѣкой для «Ночного». Тутъ же въ углу была приспособлена уборная для Людмилиной… Александровъ-Майскій расхаживалъ передъ «рампой», во фрачной парѣ… Людмилина волновалась, повторяя роль изъ «Ночного»: точно передъ настоящимъ спектаклемъ. Она возмущалась, что не будетъ суфлера, и боялась «накладокъ»… Лисенко занимался болѣе важнымъ дѣломъ: онъ сидѣлъ у входа въ сарай и собиралъ плату за входъ. Многіе платили по пятаку, по три копейки, а тѣ, кто расчитывалъ пробраться даромъ, стояли поодаль. Въ толпѣ шелъ говоръ, смѣшки, замѣчанія. Очевидно, всѣхъ заинтересовало необыкновенное событіе. Лисенко былъ доволенъ своей выдумкой. Въ «кассѣ» уже набралось рублей пять-шесть, кромѣ того мѣщанинъ Обирихинъ прислалъ ¼ ф. чаю и два фунта сахару. Писарь обѣщалъ устроить по окончаніи представленія «угощеніе». Словомъ все шло, какъ по маслу… Къ семи собрались «аристократы», Лисенко, протрубивъ трижды въ кларнетъ, исчезъ за перегородку; быстро осмотрѣлъ «партеръ» и, выславъ къ «кассѣ» дьячкова сына Тишу, навязавшагося въ помощники, крикнулъ: «давай!» «Занавѣсъ» распахнулся и первое отдѣленіе началось.
VI править
Я думаю, что можно обойти молчаніемъ это экстраординарное «галло-представленіе». Читатель ровно ничего отъ этого не потеряетъ. Скажу только, что больше всего понравилось «звукоподражаніе нѣмцу, еврею, армянину и прочее» и при этомъ мѣщанинъ Обирихинъ пришелъ въ такой восторгъ, что началъ кричать: «браво!» (Въ антрактахъ былъ устроенъ импровизированный буфетъ, чего не доглядѣла супруга Обирихина). Затѣмъ онъ отправился за кулисы и вручилъ Лисенко пятирублевый золотой, сказавъ: «ловко, мошенникъ, уважилъ»…
Но, увы! счастье непродолжительно: не успѣлъ еще Лисенко окончить «звукоподражанія» въ третій разъ на «bis», какъ въ сараѣ появилась новая фигура. «Это что за скопленіе народа?» — гаркнула «фигура»: она любила выражаться литературно. «Скопленіе» бросилось изъ сарая, пораженное неожиданностью; только крестьяне постарше, да молодежь быстро опомнились и остались. Дѣло въ томъ, что писарь Храповицкій былъ въ «кондрахъ» съ мѣстнымъ урядникомъ, почему сему послѣднему не былъ посланъ пригласительный билетъ. Къ счастью, урядникъ отсутствовалъ «по мертвому тѣлу», такъ что не могъ воспрепятствовать представленію. Но едва онъ вернулся, какъ его посѣтилъ помощникъ писаря Храповицкаго и съ самыми оригинальными добавленіями разсказалъ про «событіе», не преминувъ при этомъ подробно сообщить, какъ писарь «въ пьяномъ естествѣ» выражался о г. урядникѣ. «Хорошо, — сказалъ г. урядникъ, — будемъ посмотрѣть»… и отправился на гумно, сорвавъ по дорогѣ «афишу».
VII править
Лисенко, довольный успѣхомъ своего предпріятія (сборъ уже превзошелъ самыя смѣлыя ожиданія), обдумывалъ въ своей изобрѣтательной головѣ новую антрепризу: собравъ маленькую труппочку, отправиться по большимъ селамъ. О своихъ планахъ онъ уже успѣлъ сообщить товарищамъ къ вящшему ихъ удовольствію. Впрочемъ, тѣ не задавались обширными планами, но только видѣли, что теперь, во всякомъ случаѣ, они доберутся до пароходной пристани, имъ хватитъ на билеты, а тамъ… «увидимъ»… Настроеніе было приподнятое, Людмилина была весела и вертѣлась въ пейзанской юбочкѣ, готовясь къ «живой картинѣ»… Александровъ-Майскій ухаживалъ за ней… все шло такъ хорошо… И вдругъ, не успѣлъ Лисенко окончить «звукоподражаніе» армянину, какъ произошло описанное волненіе… Еще минута, и грозное начальство явилось на сценѣ. «Это что такое? А подай-ка, любезный, документъ»… Лисенко, видавшій всякіе виды, попросилъ его не «тыкать» и досталъ документъ. «А по чьему разрѣшенію изволите вы народъ смущать-съ?.. Я буду обязанъ васъ куда слѣдуетъ доставить»… Лисенко, не видя защиты ни откуда, вынужденъ былъ взять урядника подъ руку и отвести въ дальній уголъ. Тамъ произошелъ краткій, но убѣдительный разговоръ, послѣ котораго г. урядникъ сказалъ: «Ну, ладно: на первый разъ… Только уже будьте такіе любезные… Пристань тутъ рукой подать; верстовъ двадцать… Потому, какъ мы сами отвѣчать могимъ»…
Этимъ недоразумѣніе, а вмѣстѣ съ тѣмъ и «галло-представленіе» кончилось…
VIII править
На утро на телѣгѣ дядя Прохора возсѣдали наши знакомые и тряслись къ пристани. Настроеніе ихъ было уже не столь радужное; Лисенко не строилъ плановъ новой сельской антрепризы, а Людмилина и Александровъ-Майскій высчитывали, что если и удастся натянуть на билеты, то насчетъ «буфета» будетъ стѣсненіе…