Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ пятый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
Въ петербургской ежедневной прессѣ за послѣднее время происходитъ значительное движеніе, основная тенденція котораго — расширить, такъ сказать, діапазонъ столичной «большой» прессы, до сихъ поръ представленной слишкомъ недостаточно и односторонне. Въ этомъ смыслѣ слѣдуетъ указать, во-первыхъ, преобразованіе «Сына Отечества», превратившагося изъ сѣраго листка — въ органъ съ совершенно опредѣленной физіономіей. Затѣмъ — выдѣленіе изъ «Новаго Времени» группы сотрудниковъ въ новую газету «Россія», — явленіе, нужно сказать, довольно сложное и не поддающееся пока «опредѣленной квалификаціи». Наконецъ, за самое послѣднее время, намъ приходится отмѣтить появленіе еще новой газеты «Сѣверный Курьеръ», представляющей, повидимому, самостоятельное явленіе въ этой области.
Первый No «Сѣв. Курьера» появился въ свѣтъ 1 ноября настоящаго года. «Въ основу своего міросозерцанія газета полагаетъ идею единства европейской цивилизаціи, не исключающей началъ національной самобытности». Цѣлью газеты является «добросовѣстное и безпристрастное изученіе русской жизни и освѣщеніе ея въ духѣ справедливости и безпристрастія». Она «направитъ всѣ усилія, чтобы быть вѣрной выразительницей прогрессивныхъ стремленій наиболѣе отзывчивой части русскаго общества». Серьезное вниманіе редакція обѣщаетъ удѣлять интересамъ труда, «безъ различія сферы ихъ примѣненія», выдвигая ихъ при томъ «надъ узко-эгоистическими личными и групповыми интересами», а также — «установленію правильныхъ отношеній между центромъ и окраинами, на основѣ полнаго признанія и уваженія правъ личности, національности и началъ вѣротерпимости». Если прибавить къ этому «желательность дальнѣйшаго расширенія сферы общественной самодѣятельности и самоуправленія», то передъ нами обрисовываются основныя черты программы, ставящей новую газету въ ряды прогрессивной русской печати.
Изъ редакціонныхъ заявленій и статей перваго нумера укажемъ на статью издателя, кн. Барятинскаго, обѣщающаго, между прочимъ, держаться далеко отъ обычныхъ въ нашей ежедневной прессѣ пріемовъ полемики (обѣщаніе, которому нельзя не пожелать возможно полнаго осуществленія), и затѣмъ неподписанную замѣтку «Усложненіе жизни», — очевидно тоже — profession de foi редакціи. «Усложненіе жизни, — говоритъ авторъ, — чувствуется за каждомъ шагу и является однимъ изъ выраженій перехода страны къ новымъ формамъ хозяйственнаго быта. Усложненіе это — количественное и качественное. Ростутъ пути сообщенія, торговыя сношенія, народное передвиженіе, развиваются городскіе центры, преобразуется сельская жизнь. И, самое главное: въ прогрессѣ этихъ перемѣнъ создается и въ интеллигенціи, и въ народѣ — новый человѣкъ…» Выводы изъ этого факта просты, хотя еще не достаточно вошли въ сознаніе. «Въ общественной жизни страны огромную роль играютъ формы воздѣйствія на эту жизнь. Мы разумѣемъ подъ словомъ воздѣйствіе всѣ, руководимыя какой-либо сознательной волей, мѣры вліянія на общество и его жизнь. Усложнившаяся жизнь требуетъ усложненныхъ формъ воздѣйствія и, наталкиваясь на упрощенные формы и способы, ежеминутно испытываетъ отъ нихъ боль»… Сама же она «не можетъ ни стушеваться, ни опроститься въ интересахъ опрощеннаго воздѣйствія. Она сильна своею сложностью и не можетъ отъ нея отказаться. Наконецъ, — она-то и есть жизнь, она тотъ „человѣкъ“, ради котораго существуетъ „суббота“ формы. Прямикомъ или обходомъ, безболѣзненно или болѣзненно, но жизнь должна приспособить къ себѣ эти формы».
«Правда, — продолжаетъ авторъ, — на первый взглядъ можетъ показаться, что сама жизнь упрощаетъ формы воздѣйствія… Прежде скакали курьеры, теперь дѣло идетъ глаже и проще, благодаря желѣзнымъ дорогамъ, телеграфамъ, телефонамъ и инымъ завоеваніямъ техники…» и т. д. «Но не слѣдуетъ увлекаться соблазнительными преимуществами техническаго прогресса… Онъ упростилъ многое, но усложнилъ человѣка. У человѣка являются новыя желанія, онъ требуетъ простора и для матеріальнаго, и для духовнаго своего существованія…» Требованія «нематеріальныхъ сторонъ его жизни не менѣе повелительны», чѣмъ матеріальныя (выражающіяся въ техническомъ прогрессѣ), «и не идти имъ на встрѣчу значило бы готовить себѣ большія неожиданности…»
Эта статья обратила на себя наибольшее вниманіе газетъ, съ любопытствомъ присматривающихся къ физіономіи новаго собрата. «Новое Время» тотчасъ же рѣшило, что, умная и тонкая, она что-то какъ будто «не русская». Князь Мещерскій заявилъ многозначительно, что онъ «понимаетъ», и при томъ понимаетъ въ какомъ-то особенномъ смыслѣ. Въ дѣйствительности же, не смотря на нѣкоторую, такъ сказать, академичность изложенія, — статья констатируетъ фактъ несомнѣнный, хотя и не всѣми, дѣйствительно, принимаемый въ соображеніе. «Жизнь усложняется» — этими словами начинается тоже одна изъ статей Щедрина, а на другомъ полюсѣ литературы кн. Мещерскій года три назадъ очень картинно и, повидимому, довольно справедливо изображалъ нашихъ министровъ настоящими мучениками такого «yсложненія».
Уже крѣпостной русскій человѣкъ и человѣкъ пореформенный — общественныя единицы совершенно различныя и, разъ выйдя изъ прежнихъ формъ, и человѣкъ, и общество не могутъ остановиться. Быть можетъ только, «усложненіе» формъ воздѣйствія — слишкомъ неточное выраженіе для предстоящаго процесса. Быть можетъ, наоборотъ, прежде всего усложняющаяся русская жизнь требуетъ значительнаго упрощенія «воздѣйствія» — и щедринскій представитель мѣстнаго «воздѣйствія», усложняющій свою роль еще личнымъ законодательствомъ («како печи пироги»), значительно упростилъ бы свои многотрудныя обязанности, совершенно отказавшись отъ попытокъ личнаго законодательства, къ большой выгодѣ усложняющейся жизни. Чѣмъ выше личность, тѣмъ «проще» должно быть воздѣйствіе на нее. Самый процессъ жизни есть постоянное усложненіе, и «разрѣшать» жить — есть задача гораздо болѣе трудная, а значить и много сложнѣе, чѣмъ принимать процессъ жизни лишь къ свѣдѣнію, какъ фактъ неизбѣжный и вполнѣ самъ по себѣ закономѣрный.
Какъ бы то ни было, однако, мы понимаемъ основную мысль автора, и признаніе «человѣка», съ его не только матеріальными, но и духовными потребностями основой и цѣлью всякихъ стремленій реальной политики и общественности намъ глубоко симпатично. Пусть даже въ сущности «человѣкъ желаетъ, а этими желаніями говоритъ не онъ, а нѣчто объективное (курсивъ нашъ) и вполнѣ безспорное, — усложняющаяся жизнь», но такъ какъ въ сущности лѣса нѣтъ, помимо деревьевъ, а жизни нѣтъ внѣ живущаго, — то все-таки объектомъ всѣхъ «руководимыхъ сознательною волею вліяній на общество и его жизнь» долженъ служить «человѣкъ» съ его ростущими матеріальными и нематеріальными запросами.
А это главное и, какъ ни проста эта истина, но ясное и безповоротное ея признаніе можетъ устранить много недоразумѣній и въ томъ числѣ — фетишистское преклоненіе передъ иными «процессами», которое такъ часто закрываетъ именно «человѣка», порабощая умъ предвзятыми и узкими схемами. Правда, и за всѣмъ тѣмъ, — остается еще очень сложная задача — среди многоголосаго хора усложняющейся жизни — различить, выдѣлить и поддержать именно голосъ «человѣка», не смѣшивая его, порой очень еще негромкихъ призывовъ съ голосами звѣрей совсѣмъ иной породы.
Съ этой именно точки зрѣнія насъ заинтересовалъ — среди другихъ статей газеты (составляемой, надо сказать, интересно и полно) — фельетонъ г-на В. Зубкова «Въ нѣдрахъ Россіи». Это первое «обозрѣніе» новой газеты, и совершенно естественно искать въ немъ тѣхъ общихъ началъ и того основного «штандпункта», съ котораго она намѣрена разсматривать и освѣщать для насъ пестроту повседневной жизни «въ нѣдрахъ Россіи». Указавъ на мнѣніе Шелгунова, что «пробуждающійся промышленный геній русскаго народа является новою движущею силою, развитіе которой внесетъ въ жизнь массу новыхъ понятій и отношеній», авторъ обозрѣнія продолжаетъ: «Оговоримся разъ навсегда: мы отнюдь не ликуемъ по поводу „нашествія“ на Россію капитализма, какъ такового, и отлично сознаемъ ту массу зла, которую несетъ съ собою его развитіе. Но мы твердо убѣждены въ двухъ вещахъ: во 1) въ томъ, что нѣтъ и не можетъ быть въ современномъ обществѣ реальныхъ силъ, которыя могли бы направить шествіе исторіи по иному пути, и 2) что развитіе капитализма заключаетъ въ самомъ себѣ не однѣ только разрушительныя, но и созидательныя силы».
Нельзя не согласиться въ общемъ съ этими положеніями. Развитіе промышленнаго генія — есть несомнѣнное благо. Оно усиливаетъ «человѣка», его значеніе и силу его мысли среди неосмысленной природы. Оно «усложняетъ человѣка» и, значитъ, вноситъ также новые моменты въ самую жизнь общества. Такимъ образомъ — необходимость техническаго прогресса не подлежитъ спору. Слѣдуетъ только, при всѣхъ дальнѣйшихъ спекуляціяхъ съ этимъ понятіемъ, твердо помнить, что «промышленный геній» и капитализмъ понятія далеко не тождественныя. Капитализмъ есть лишь условіе и при томъ далеко не лучшее изъ мыслимыхъ условій, сопровождающихъ эволюцію «промышленнаго генія» человѣчества. Послѣдняя есть несомнѣнное благо само въ себѣ, родившееся еще въ тѣ древнія времена, когда человѣкъ впервые освѣтилъ мракъ и холодъ ночи открытіемъ огня, и ведущее его въ будущемъ къ безконечнымъ завоеваніямъ небесныхъ пространствъ, а кто знаетъ — можетъ быть и пространствъ междупланетныхъ. Капитализмъ же «самъ въ себѣ» есть лишь временное условіе, внѣшняя оболочка, историческій костюмъ и при томъ такой, въ которомъ европейская «идеологія» давно уже вскрыла неудобства и прорѣхи, теперь видныя и простому невооруженному глазу. Развитіе промышленнаго генія — процессъ, въ общемъ, глубоко «человѣчный»; условіе же, о которомъ мы говоримъ, — само въ себѣ, наоборотъ, многими своими сторонами противочеловѣчно…
Намъ «приходится» или вѣрнѣе пришлось уже принимать вмѣстѣ съ вышеуказаннымъ благомъ и его оболочку, это ясно. Въ первыя времена послѣ освобожденія крестьянъ, русскій мыслящій человѣкъ останавливался въ раздуміи на распутіи, такъ сказать, разныхъ дорогъ будущаго россійскаго прогресса. И ему казалось, что онъ можетъ получить сущность извѣстнаго блага, самое развитіе «промышленнаго генія» — безъ данной его исторической оболочки. «Капитализмъ» (далеко не безъ основанія) представлялся ему въ видѣ — не то нѣкотораго загадочнаго международнаго джентльмена, не то своего Тита Титыча, — значительно измѣнившаго физіономію и внѣшность. Въ всякомъ случаѣ это былъ господинъ не первой уже молодости, давно пережившій періодъ своей непосредственности и своихъ юныхъ увлеченій, въ изрядно поношенномъ костюмѣ и съ плутовато бѣгающимъ глазами. И при томъ «друзья» русскаго человѣка, его хорошіе европейскіе знакомцы и наставники отзывались о джентльменѣ очень и очень недвусмысленно совѣтуя держать съ нимъ ухо востро. Совершенно понятно, что русскій мыслящій человѣкъ оглядывался и ломалъ голову. Бѣда въ томъ, что въ багажѣ сомнительнаго джентльмена находилось сокровище, безъ котораго обойтись «человѣку» трудно: секретъ развитія промышленнаго генія. Совершенно понятны и періодъ раздумья и нѣкоторая оглядка. Хотѣлось взять сокровище и избѣгнуть ближайшаго знакомства съ джентльменомъ столь сомнительной репутаціи. Это было наивно, но вѣдь извѣстно, что заднимъ числомъ наивности осмѣивать легко. Исторія знаетъ не мало великихъ наивностей, и самый глупый ученикъ коммерческой школы вскроетъ теперь «практическія» ошибки Фурье и Сенъ-Симона… Дѣйствительность беретъ свое, и давно уже пришлось сказать почтенному незнакомцу: «пожалуйте». Но все же не нужно забывать, что намъ дорогъ не самъ незнакомецъ, а то, что, по условіямъ исторіи, римскаго права и многимъ другимъ, — оказалось въ его обладаніи, и если намъ пришлось сказать ему: «пожалуйте», то вовсе не потому, что намъ онъ дорогъ «самъ въ себѣ», а лишь потому, что мы не можемъ обойтись безъ его багажа, и потому еще, что наши дореформенные Киты Китычи не лучше, а много похуже, хотя и глупѣе.
Допускаемъ охотно, что, по разнымъ условіямъ данной эпохи, раздумье русскаго мыслящаго человѣка продолжалось, быть можетъ, нѣсколько дольше, чѣмъ бы слѣдовало, и если бы оно продлилось еще — мыслящій русскій человѣкъ рисковалъ, пожалуй, обратиться въ соляной столбъ на распутьи россійскаго прогресса. Поэтому было не безполезно разбудить его и указать на то, что, пока онъ раздумывалъ, — не только сомнительный джентльменъ успѣлъ разложить свой багажъ, но и собственные Киты Китычи запаслись, кромѣ «орудій промышленнаго прогресса», еще крючками и отмычками самаго новѣйшаго фасона. Прогрессъ развернулся въ «возможныхъ по данному времени» условіяхъ, и благо, которое онъ несетъ съ собою, значительно превышаетъ сопряженныя съ «условіями» неудобства. Однако, эти неудобства существуютъ и они громадны…
И вотъ почему особенно важно не только помнить, но и никогда не упускать изъ виду, что сущность «промышленнаго генія» — одно, а условія процесса — другое. И поэтому, въ видахъ правильной перспективы и сохраненія «человѣчности», которая до сихъ поръ служила основной нотой лучшей части литературы, — необходимо, чтобы ни одна капля энтузіазма и преклоненія, довлѣющаго «человѣческому благу», не расточалась на «условія» и «обстановку». Между тѣмъ, мы, русскіе люди, очень склонны ко всякимъ преувеличеніямъ и аберраціямъ. И вотъ почему, не довольствуясь констатированіемъ «неизбѣжности» давно наступившаго факта, нашъ марксизмъ, напримѣръ, во 1-хъ, преувеличиваетъ до крайности его размѣры, а, во 2-хъ, считаетъ себя порой какъ бы призваннымъ прославлять не только сущность процесса, но и его обстановку, и расчищать путь для его шествія. И онъ не можетъ простить русскому мыслящему человѣку шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ его совершенно законнаго раздумья; при этомъ забывается, что, отрицая прекраснаго незнакомца, русскій человѣкъ смотрѣлъ не назадъ, а быть можетъ именно слишкомъ далеко впередъ, что онъ сходился въ этомъ съ идеологіей, выросшей на западной почвѣ, и что, отворачиваясь брезгливо отъ международнаго джентльмена, — онъ ни разу не погрѣшилъ оправданіемъ доморощеннаго «національнаго» кулака. Теперь мы, какъ будто, не хотимъ знать всего этого и, вмѣсто того, чтобы зорко наблюдать манипуляціи новаго пришельца, мы предпочитаемъ гвоздить все въ одну точку, повторяя по адресу «человѣка» (да, воистину «человѣка») 60-хъ и 70-хъ годовъ: онъ ошибался относительно этого прогрессивнаго джентльмена, ошибался, ошибался, ошибался!.. И мы не замѣчаемъ, что въ этой слишкомъ ужъ прочно занятой позиціи и сами, пожалуй, рискуемъ обратиться въ соляной столбъ на распутьи россійскаго прогресса…
О «человѣкѣ» при этомъ тоже очень часто забываютъ, и когда онъ «ежится отъ боли», когда условія промышленной революціи напираютъ на него самыми острыми и жесткими своими гранями, — мы считаемъ порой своимъ призваніемъ не защиту «человѣка», а одобреніе манипуляцій нашего новаго знакомца. Кустарь бьется гдѣ-то изъ-за своей собственной жизни… мужикъ желаетъ сохранить свой надѣлъ и послѣднюю лошадь, — но мы давно уже объявили ихъ процессъ проиграннымъ въ послѣдней инстанціи… Суббота «роковыхъ законовъ», фетишизмъ схематическихъ процессовъ, своеобразная телеологія «конечныхъ цѣлей» — :закрываютъ нерѣдко многообразіе и живое волненіе жизни съ ея «требованіями», изъ которыхъ, однако, въ окончательномъ счетѣ и слагается равнодѣйствующая самыхъ «законовъ». Это настроеніе тѣмъ и характерно для насъ, что оно сильно запоздало и въ значительной степени несвоевременно. Капитализмъ пришелъ, — значитъ звать его уже поздно. Онъ уже дѣйствуетъ, а во многихъ мѣстахъ даже властвуетъ, — значитъ незачѣмъ его «защищать». Повѣрьте, скоро онъ найдетъ себѣ и давно уже находитъ такихъ «защитниковъ» въ литературѣ, отъ которыхъ некуда будетъ дѣваться. Вотъ почему гораздо важнѣе и теперь уже перенести центръ тяжести общественнаго вниманія отъ старыхъ «ошибокъ семидесятыхъ годовъ», якобы тяжко погрѣшавшихъ «недовѣріемъ къ капитализму», — на тѣ общія у всѣхъ десятилѣтій требованія защиты «человѣка» (въ томъ числѣ и отъ новаго пришельца), которыя представляютъ именно насущную потребность настоящаго періода. А въ этомъ настроеніи мы встрѣчаемся какъ разъ съ тѣми, чьи «ошибки» такъ настойчиво и порой (passez moi le mot) злорадно распинаемъ. И тогда придется признать, что въ прошломъ были не однѣ ошибки…
Есть полное основаніе думать, что новая газета это хорошо понимаетъ. Тѣмъ необходимѣе устранить нѣкоторыя «недоразумѣнія». Я не стану особенно подробно останавливаться на той части статьи г-на Зубкова, гдѣ онъ говоритъ о «нѣдрахъ земли» (въ буквальномъ смыслѣ слова) и о спорѣ по этому предмету между екатеринославскими помѣщиками (стоящими за «неотчуждаемость» нѣдръ) и горнопромышленниками, которые, понятно, стоятъ въ данномъ вопросѣ на противоположной точкѣ зрѣнія. «Мы видимъ въ этомъ инцидентѣ, — говоритъ г. Зубковъ, — наличность групповой борьбы, которая и кончится, какъ всегда кончаются подобные конфликты». Мы тоже, разумѣется, не можемъ не видѣть здѣсь наличности групповой борьбы, какъ всюду, гдѣ идетъ споръ о непосредственныхъ интересахъ. Въ этомъ опять не можетъ быть спора. Мы только не знаемъ, — «какъ же всегда кончаются подобные конфликты», потому что они кончаются чрезвычайно разнообразно. И даже въ Западной Европѣ, гдѣ механизмъ, учитывающій итоги «групповыхъ интересовъ», спеціально къ этому приспособленъ и дѣйствуетъ у всѣхъ на виду, точно подъ стекляннымъ колпакомъ, исходъ той или другой кампаніи предсказать далеко не такъ легко, какъ рѣшить шахматную задачу съ двумя фигурами или простое тройное правило, и это потому, что и тамъ недостаточно для рѣшенія распредѣлить «интересы» по группамъ. Нужно еще принять въ соображеніе «сознанность» даннаго интереса. А когда это данное есть, — нужно посмотрѣть, имѣетъ ли сознанный интересъ свое представительство и въ какихъ отношеніяхъ онъ находится съ сознанными интересами всего общества, интересами часто гораздо высшаго порядка… и т. д., и т. д. Поэтому, мы сильно сомнѣваемся въ пригодности этого масштаба для тѣхъ или иныхъ предсказаній на нашей почвѣ, хотя, конечно, были бы рады, если бы оказалось, что это не такъ и что въ пріемѣ простого подсчета участвующихъ въ игрѣ «интересовъ» мы, обозрѣватели русской жизни, и теперь уже имѣемъ могучее орудіе для тѣхъ или иныхъ конкретныхъ предсказаній. Но тогда, кажется намъ, — авторъ статьи объ «усложненіи жизни» безпокоился совершенно напрасно: если и теперь такъ легко сказать, чѣмъ всегда кончаются подобные конфликты, — то очевидно, что «усложненіе жизни» получаетъ свое выраженіе даже до ничтожныхъ нюансовъ….
Впрочемъ, это вопросъ «не направленія, а только пріема». Но именно иные «пріемы» и подаютъ поводы къ недоразумѣніямъ, которыя намъ хотѣлось бы разсѣять. «Крестьянинъ Гончаровъ, — пишетъ, напримѣръ, г. Зубковъ далѣе, — пожаловался волостному правленію (какому?), что его жена слишкомъ холодно отвѣчаетъ на его ласки». За такое «преступленіе» Гончарова, по приговору стариковъ (а не волостного суда?), наказана 30 ударами розогъ. Въ другомъ мѣстѣ членъ клуба (самарскаго) Путиловъ избилъ лакея. И лакей — замѣтьте, — бывшій крѣпостной Путилова, носившій его на рукахъ, — простилъ своего бывшаго барина, сказавъ публично, что онъ его «презираетъ». Въ первомъ случаѣ — фактъ, разумѣется, печальный, доказывающій грубость нравовъ, во второмъ — до извѣстной степени отрадный, знаменующій чувство собственнаго достоинства даже въ лакеѣ. Во всякомъ случаѣ, оба факта элементарные, не подлежащіе различной оцѣнкѣ. Непосредственно за освобожденіемъ крестьянъ столбцы газетъ и журналовъ были ими переполнены, и еще Добролюбовъ осмѣивалъ превыспреннія общія разсужденія, которыми ихъ порой снабжали авторы. Теперь давно уже наша печать довольствуется въ такихъ случаяхъ точнымъ обозначеніемъ фамиліи и мѣста дѣйствія, потому что назвать дѣяніе, вродѣ Путиловскаго, и посрамить его — значитъ одно и то же… Есть даже комедія г. Крылова «Къ мировому», насчитывающая болѣе четверти вѣка, гдѣ, помнится, вся соль заключается въ необходимости «благородному человѣку» стать на одну доску съ хамомъ или хамкой, въ которыхъ именно проснулось сознаніе личнаго достоинства и права. Считать эти факты «новыми явленіями» — значитъ запоздать на цѣлыхъ тридцать пять лѣтъ, a приписывать ихъ одному «промышленному генію» — значитъ бытъ неблагодарнымъ и къ освобожденію того же лакея отъ рабства, и къ новымъ судамъ, и ко многому еще другому. Но г. Зубковъ, вслѣдствіе страннаго угла зрѣнія, подъ которымъ онъ «обозрѣваетъ» факты повседневной жизни, — впадаетъ въ еще большую ошибку. Справедливо указавъ, что рѣшеніе волостного суда (или «старичковъ?») и поступокъ Путилова — пережитки "патріархальныхъ нравовъ «Домостроя», онъ тотчасъ же подмѣняетъ эти широкія понятія, уходящія въ глубь татарскаго ига и рабства, — понятіями болѣе узкими: «общинное» и «обычное право». Промышленный геній, по его словамъ, расшатываетъ, а мѣстами совсѣмъ расшаталъ такой укладъ народной жизни… Конечно, подобное вліяніе «генія» наша печать (sic) квалифицируетъ самымъ различнымъ образомъ. Нѣкоторые, напримѣръ, видятъ въ фактѣ разрушенія геніемъ общины и другихъ пережитковъ старины самое грозное явленіе для будущаго. И мы вполнѣ понимаемъ эти опасенія, ибо для желательнаго нашимъ охранителямъ будущаго это дѣйствительно грозное явленіе. Какъ, въ самомъ дѣлѣ, не бояться его, какъ не трепетать, если подъ вліяніемъ «генія» въ «низшихъ слояхъ» пробуждается чувство собственнаго достоинства, т.-е. именно то чувство, о которое должны разбиваться всѣ крp3;постническіе планы нашихъ ретроградовъ[1].
Намъ очень хотѣлось бы думать, что весь этотъ странный эпизодъ есть лишь результатъ неясности стиля и предвзятости нѣкоторыхъ шаблонныхъ пріемовъ. Но намъ кажется, что эти неясности и недоразумѣнія заходятъ уже слишкомъ далеко. Когда это «ретроградная» пресса такъ ужъ ревностно стояла за общину или за обычное право? А если считать защитниковъ «общины» союзниками гг. Путиловыхъ, то вѣдь это г. Зубковъ однимъ почеркомъ пера зачисляетъ въ разрядъ крѣпостниковъ всю передовую литературу трехъ десятилѣтій. Это выходитъ, что, напримѣръ, извѣстный защитникъ общины Чернышевскій «желательное будущее» тоже видѣлъ въ крѣпостничествѣ, и всѣ его многочисленные послѣдователи по этому вопросу должны трепетать при видѣ всякаго проявленія человѣческаго достоинства въ «низшихъ слояхъ»?..
Я увѣренъ, что оспаривать этотъ изумительный выводъ нѣтъ никакой надобности даже передъ самимъ г. Зубковымъ! Все это выходитъ, очевидно, отъ невѣрности его пріемовъ, отъ ослѣпленія «геніемъ» и отъ забвенія сложности жизни. Если въ русской жизни одинъ только «промышленный геній» въ узкомъ смыслѣ произвелъ всѣ освобожденія и весь прогрессъ, то, конечно, всѣ противники описаннаго выше джентльмена будутъ «ретрограды». Но въ томъ-то и дѣло, что жизнь сложна и ея усложненіе не позволяетъ красить все одной краской. Если бы я имѣлъ въ виду оспаривать мнѣніе г. Зубкова по существу и его же пріемами, то — вотъ, къ моимъ услугамъ первый попавшійся фактъ изъ тѣхъ же «нѣдръ Россіи», надъ которыми оперируетъ и г. Зубковъ. Изъ Висимо-Шайтанскаго завода пишутъ въ «Пермскія Губ. Вѣдомости», что тамъ «въ началѣ іюля къ волостному старшинѣ явилась съ жалобой на сына вдова и просила дать ему розги за то, что онъ не хочетъ разойтись съ своею законною женою и перейти жить къ матери». Старшина въ присутствіи сторожа, сотскаго и квартиранта Соколовой — долго уговаривалъ Соколова оставить жену. «Когда же тотъ наотрѣзъ отказался, то старшина, съ помощью вышеназванныхъ лицъ, разложилъ Соколова, сѣлъ ему на шею, заворотилъ руки назадъ и приказалъ сотскому и сторожу бить его розгами… Послѣ этого Соколовъ около 3-хъ недѣль пролежалъ въ больницѣ»[2]..
Вотъ, видите, какъ это все вышло просто и какъ это похоже на случай съ Гончаровой. А вѣдь въ Шайтанскомъ заводѣ, по жалуй, еще со временъ Петра, дымятъ трубы и вертятся маховыя колеса. Очевидно, одной наличности «развитія промышленности» недостаточно для устраненія «пережитковъ Домостроя».
Мы могли бы изъ приволжскихъ газетъ привести десятки корреспонденцій, рисующихъ отдѣльныя проявленія необыкновенной грубости нравовъ фабричнаго и заводскаго населенія. Этого мало: извѣстно, что въ настоящее время въ глубь сибирскихъ лѣсовъ прорѣзается линія дороги, и свистъ пара оглашаетъ даже пустынную Манчжурію. И вотъ, совсѣмъ уже на дняхъ, газеты заимствовали изъ «Владивостока» извѣстіе о томъ, что на Никольской вѣтви подрядчики наняли нѣсколько тысячъ рабочихъ изъ Китая, которыхъ продовольствовать взялся самъ строитель. Техникъ Ліапинъ въ своемъ докладѣ нарисовалъ ужасающую картину положенія рабочихъ, превосходящую любыя проявленія настоящаго рабства. И вдобавокъ, когда главный инженеръ Юговичъ узналъ о докладѣ г. Ліапина, то послѣдній былъ выдворенъ изъ предѣловъ китайско-восточной жел. дороги. Положимъ, и въ этомъ случаѣ, какъ въ случаяхъ Гончаровой и Соколова, дѣло вѣроятно кончится вмѣшательствомъ власти, — но всетаки фактъ остается фактомъ: подъ свистъ локомотива пріѣхало на Никольскую линію нѣчто вродѣ рабства и подъ ручку съ нимъ — самый дикій произволъ, вплоть до высылки (!) по распоряженію г-на инженера! А вѣдь изъ подобныхъ фактовъ за самое послѣднее время можно бы составить цѣлый акаѳистъ. И послѣ каждой строфы, — если бы я хотѣлъ спорить съ г. Зубковымъ по существу, — я могъ бы прибавить припѣвъ: «Такъ вотъ ваше желательное будущее! Промышленное рабство и безграничный произволъ! А! Мы понимаемъ, почему вы трепещете при всякомъ нападеніи на капитализмъ»… И т. д., и т. д.
Но я, разумѣется, не сдѣлаю этого, во 1-хъ, потому, что считаю подобные «массовые выводы изъ единичныхъ наблюденій» (выраженіе Н. Ѳ. Анненскаго) совершенно безплодными, а, во-вторыхъ, еще потому, что отдѣляю понятіе о «промышленномъ геніи» отъ того джентльмена, который его сопровождаетъ. Я думаю тоже, что à la longue, въ большихъ цифрахъ и на большомъ масштабѣ можно доказать, что и желѣзная дорога, и фабрика, и вообще городскіе и промышленные элементы жизни вносятъ, на ряду съ отрицательными явленіями торгашества, дурной болѣзни, рабочей казармы, фабричнаго кабака — такія ноты, которыя въ общемъ жизненномъ хорѣ необходимы. Но я не считаю ихъ единственными и не смѣшиваю промышленнаго генія съ его очень еще дрянной роскійской оболочкой.
«Гепій» — одно, г. Юговичъ — другое. И главное — я не упускаю изъ виду необыкновенной сложности жизни и не вѣрю въ соціальную алхимію. «Единый двигатель» сложной жизни, состоящей изъ сложныхъ элементовъ — кажется мнѣ своего рода философскимъ камнемъ, а «единый капитализмъ», какъ двигатель современнаго прогресса, я считаю философскимъ камнемъ даже вовсе мизернымъ. А между тѣмъ приписывать всѣ пріобрѣтенія русской жизни исключительно вторженію капитализма не значитъ ли vice-versa считать послѣдній панацеей… Тогда, подобно извѣстному мольеровскому врачу, съ его purgaro et clistirisare — намъ придется отъ всѣхъ бѣдствій современности прописывать одно лѣкарство: порцію капитализма и еще порцію капитализма.
Лѣченіе, несомнѣнно, очень простое, а вѣдь жизнь, — въ этомъ мы согласны всѣ, — необыкновенно сложна! И эта сложность такова, что, во имя «человѣка» и «человѣчности», во имя даже самаго прогресса, намъ приходится то и дѣло вооружаться всѣмъ, что даетъ намъ печатное слово, чтобы защитить тотъ или другой уголъ жизни отъ излишнихъ притязаній капитала. Прочитайте печатающійся у насъ романъ г. Погорѣлова, и передъ вами встанетъ яркая, выхваченная прямо изъ жизни картина порабощенія «человѣка» промышленными владыками Урала. Мы видѣли уже, что сибирскій гл. инженеръ г. Юговичъ присвоилъ себѣ право административной высылки по своей линіи. Г. Погорѣловъ рисуетъ систему «заводской тайной полиціи» и атмосферу «заводской неблагонадежности» на уральскихъ заводахъ…
Мы очень рады, что эти явленія не ускользнули и отъ вниманія новой газеты. Много терпятъ, — пишетъ корреспондентъ «Сѣв. Курьера» (№ 3) изъ Полевскаго зав., Пермской губ., — жители нашей мѣстности изъ-за своей темноты. Невѣжество господствуетъ во всей силѣ… Народъ ничего не читаетъ и какъ-то ничѣмъ не интересуется. Да, правду сказать, за всякой искрой свѣта, за всякимъ стремленіемъ немного выступить изъ обычной колеи заводоуправленіе зорко слѣдитъ. Прослышавъ, напр., что такой-то рабочій читаетъ «въ книжку», не пьетъ, а вмѣсто обычнаго отдыха… начинаетъ разсуждать со своими товарищами хотя бы о своихъ общественныхъ дѣлишкахъ, какъ за нимъ уже начинаютъ «доглядывать», а при малѣйшемъ предлогѣ «отказываютъ отъ работы». Корреспондентъ прибавляетъ, что явленія, имъ нарисованныя, типичны для многихъ уральскихъ заводовъ, а г. Погорѣловъ сводитъ ихъ въ живую и яркую бытовую картину.
Въ томъ же романѣ, а частью въ статьяхъ г. Сигова (въ нашемъ журналѣ) рисуется подкладка этого явленія. Къ заводамъ были приписаны въ свое время крестьяне, которыхъ петровское правительство указывало «къ тѣмъ заводскимъ работамъ всячески принудить». Время шло, заводы развивались, но жизнь, заправская, настоящая, а не схематическая, показала, что заводское дѣло можетъ занять не болѣе ⅓ наличнаго населенія. Остальныя 2/3 ищутъ средствъ въ земледѣліи и кустарномъ промыслѣ. Теперь заводы оспариваютъ законъ 1893 года (которымъ за заводскимъ населеніемъ признано право на землю), а кустарныя кузницы преслѣдуются всякими способами. И вотъ жизнь, сильно «усложнившаяся» на Уралѣ со времени Петра, требуетъ земли и освобожденія кустарнаго труда, а общая схема гласитъ, что шествіе исторіи направляется къ обезземеленію массы и исчезновенію «мелкобуржуазнаго» кустарничества. Схема чрезвычайно удобная для заводоуправленія: давать работу, какъ благодѣяніе, одной трети населенія и держать ее въ рабствѣ подъ страхомъ отказа, а въ остальныхъ двухъ третяхъ имѣть постоянно рабочій резервъ, по возможности «свободный» отъ всякихъ средствъ существованія, — это, конечно, то самое, чего только можетъ пожелать любой «капитализмъ». Но ни развитіе «промышленнаго генія» страны, ни требованія человѣка нимало съ этими желаніями не совпадаютъ. Вообще человѣкъ живетъ не для того, чтобы служить матеріаломъ для тѣхъ или другихъ схемъ, и процессъ жизни важенъ не по тѣмъ лишь конечнымъ формуламъ, которыми отмѣчаются тѣ или другіе періоды, а и самъ по себѣ. Дорогъ «человѣкъ», дорога его свобода, его возможное на землѣ счастіе, развитіе, усложненіе и удовлетвореніе человѣческихъ потребностей… Поэтому, несомнѣнно, важны не одни конечные результаты, а и то, какъ они достигаются. Я увѣренъ, что, разъ поставивъ передъ собой вопросъ объ уральскихъ заводахъ такъ, какъ его уже поставила сама жизнь, всѣ мы рѣшимъ его одинаково: пусть современемъ земледѣлію суждено на Уралѣ уступить передъ горно-промышленностью. Но мы не хотимъ заранѣе готовить для этого «завершенія процесса» — живой матеріалъ изъ цѣлыхъ поколѣній. Кромѣ того, самая свобода «человѣка» требуетъ, чтобы въ данное время вопросъ былъ рѣшенъ въ пользу кустаря и земледѣльца — противъ представителей капитализма. Иначе — мы предоставимъ цѣлыя поколѣнія развращающему вліянію зависимости отъ заводоуправленія, подавляющаго самое стремленіе уральскаго «человѣка» къ книжкѣ и знанію, къ обсужденію своихъ общественныхъ дѣлъ… Не очевидно ли, что въ данномъ случаѣ требованіе не только «филантропіи», со и самаго прогресса идутъ совершенно въ разрѣзъ съ требованіями уральскихъ представителей «промышленнаго генія».
Тоже нужно сказать и по одному изъ существенныхъ вопросовъ народной жизни — по вопросу объ общинѣ и ея будущемъ. Вопросъ этотъ теперь — есть вопросъ факта и изслѣдованія. Предшествующія десятилѣтія, съ точки зрѣнія совершенно понятной, находили въ общинѣ черты искомаго будущаго. Послѣднее время преимущественно вскрываетъ въ ней черты пережитаго, подлежащаго сдачѣ въ архивъ. Одно время смотрѣло на общину, такъ сказать, въ идеѣ, другое разсматриваетъ конкретный фактъ со всѣми его историческими наростами. Теперь вопросъ: въ томъ «новомъ», что несетъ съ собой все «усложняющаяся жизнь», уцѣлѣютъ ли существенныя черты общины или она потонетъ? Вынесетъ ли ее потокъ не вполнѣ еще разложенной и способной принять участіе въ дальнѣйшемъ развитіи, — или балластъ историческихъ пережитковъ потянетъ ее, перегруженную и ветхую ладью, ко дну гораздо раньше?..
Для меня, пишущаго эти строки, это вопросъ еще нерѣшенный, и не могу сказать, чтобы новѣйшія времена внесли для его рѣшенія какія-нибудь существенныя изслѣдованія или строгую аргументацію. Прежнее настроеніе заставляло отчасти идеализировать общину, противополагая ее грядущему капитализму. Но оно, все-таки, дало богатый и всесторонній матеріалъ по ея изученію. Новое — ослѣпляется иногда прогрессивнымъ характеромъ капитализма и обращаетъ апріорныя антипатіи противъ общины… Я лично полагаю, что это все-таки вопросъ нерѣшеными… Община важна для меня не сама по себѣ, а какъ форма обезпеченія «человѣка». Но человѣкъ мнѣ важенъ не только, какъ конечный результатъ процесса, а и самъ по себѣ, т.-е. въ общинѣ, во время перехода изъ нея и послѣ. Я помню еще сравнительно недавнія времена, когда пламенная борьба съ пресловутой 165 статьей (разрѣшающей выкупъ и отчужденіе крестьянскихъ участковъ) вызывала бурныя рукоплесканія въ засѣданіяхъ разныхъ обществъ. Теперь нерѣдки рукоплесканія противоположному мнѣнію. Между тѣмъ, это именно одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые должны рѣшиться не статьями, не воспрещеніями и уничтоженіями, а по возможности освобожденнымъ отъ регламентаціи процессомъ самой жизни. Я не понимаю, напримѣръ, почему тамбовская администрація воспретила одному крестьянскому обществу переходъ отъ подворнаго владѣнія къ общинному, какъ не понялъ бы и противоположнаго воспрещенія. Человѣкъ, нынѣ живущій въ общинѣ, имѣетъ въ этомъ вопросѣ преимущественное право голоса, и въ этомъ правѣ самоопредѣленія я вижу то существенно-человѣческое, что подлежитъ защитѣ со стороны печати, независимо отъ того или другого отвѣта спеціалистовъ относительно будущаго самой общины, какъ института.
Установленіе этой точки зрѣнія, безспорной, не смотря на кажущуюся ея элементарность, можетъ опять таки способствовать устраненію многихъ недоразумѣній. Въ корреспонденціи изъ Казани (въ первомъ No «Сѣв. Курьера») приводится постановленіе казанскаго уѣзднаго земства — ходатайствовать о замѣнѣ общиннаго владѣнія подворнымъ. Докладъ въ этомъ смыслѣ кн. Ухтомскаго былъ при этомъ разсмотрѣнъ предварительно гласными отъ крестьянъ, и эти гласные мужички предложили отмѣнить общинное владѣніе, но «чтобы при этомъ земли продавались только тѣмъ, кто принадлежитъ къ данному сельскому обществу, и ограничить покупку 50 десятинами земли». Новая газета, повидимому, склонна привѣтствовать это постановленіе, но намъ кажется, что тутъ есть тоже доля недоразумѣнія. Это не устраняется и тѣмъ, что это — постановленіе земства, принятое при дѣятельномъ участіи самихъ крестьянъ. Вотъ, напр., одно земство приняло было постановленіе почти равносильное ходатайству объ уничтоженіи самого земства, а «земскіе мужички» далеко не представители общихъ или даже преимущественныхъ интересовъ деревни. И когда я узнаю, что они считаютъ нужнымъ «не допущать» до покупки земли никого изъ стороннихъ, то, признаюсь, начинаю сильно сомнѣваться въ доброкачественности казанскаго рѣшенія. Ибо это очень похоже на стремленіе слопать «человѣка» своей округи безъ конкуррентовъ, и здѣсь явно привходитъ старая мымрецовская закваска («не допущать»!). А ужъ это несомнѣнно голосъ старой, а не новой русской исторіи…
Чувствую, что моя замѣтка разрослась свыше мѣры, и между тѣмъ, пришлось бы сказать еще много, — опять таки не для спора, а для разрѣшенія нѣкоторыхъ недоразумѣній, — по поводу, напримѣръ, задорнаго утвержденія г-на П. М. o томъ, что у такъ называемой передовой русской печати нѣтъ экономической программы. О «программахъ» и «принципахъ» мы, можетъ быть, поговоримъ еще въ другой разъ. А пока скажемъ только, что эти два понятія нужно различать очень строго. Упрекъ въ отсутствіи «положительныхъ» программъ есть упрекъ очень старый, который «передовая русская печать» слышитъ тоже давно. Это обстоятельство имѣетъ мѣсто всегда, когда «основные принципы», отстаиваемые тою или другою частію общества, слишкомъ еще удалены отъ тѣхъ теченій, которыя поставляютъ «дѣйственныя» программы.
Нѣсколько лѣтъ назадъ одинъ берлинскій редакторъ (кажется, г. Дорнбургъ) объѣхалъ Россію и потомъ напечаталъ свои разговоры съ нашими выдающимися административными дѣятелями. Одинъ изъ видныхъ провинціальныхъ администраторовъ началъ свою бесѣду съ нѣмецкимъ публицистомъ съ фразы: «Si j'étais le gouvernement… это глупая фраза, но я все-таки употреблю ее. Итакъ, — si j'étais le gouvernement, моя программа была бы проста»… И администраторъ изложилъ «программу» дѣйствительно очень простую: закрытъ границы отъ всего иностраннаго. Ни ввоза, ни вывоза… Россія, довлѣющая себѣ и обходящаяся собственными средствами…
Къ счастію или несчастію, — эта программа не подверглась испытанію дѣйствительности. Но если бы таковое наступило, — мы скоро увидѣли бы, что это совсѣмъ не программа, а лишь заявленіе принципа. Чтобы стать «программой», ей пришлось бы сильно обкарнаться, потерять свою цѣлостность, пріодѣться въ мундиръ данной минуты. Это судьба всякой системы взглядовъ, когда она стремится стать опредѣленной «программой» въ узкомъ смыслѣ. Мы можемъ понять побужденія Мильерана, когда, принимая программу Вальдека-Руссо, онъ сѣлъ на мимистерской скамьѣ рядомъ съ Галлифе, старымъ своимъ противникомъ. Несомнѣнно также, что онъ сильно сократилъ практическія требованія данной минуты, сравнительно со всѣмъ объемомъ своихъ убѣжденій. Онъ зналъ, для чего это дѣлалъ, и имѣлъ въ виду — ввести въ жизнь, какъ фактъ, хоть часть своихъ desiderata… Русской передовой печати пока еще, какъ извѣстно, не представлялось такихъ искушеній, и вотъ почему она не очень торопилась одѣвать свои принципы въ мундиры программъ.
Можетъ быть, дѣйствительно, консервативная пресса легче удовлетворяетъ требованію г-на П. М. Въ первоначальномъ своемъ видѣ эти «программы» принимали формы болѣе или менѣе широкихъ «проектовъ», почтительно подаваемыхъ въ тѣ или другія руки и одновременно поддерживаемыхъ въ печати. Потомъ проекты стали появляться и какъ самостоятельныя литературныя произведенія. И совершенно понятно, почему это явленіе появилось прежде и продолжаетъ теперь являться чаще всего на правомъ флангѣ русской печати. Это именно потому, что «принципы» этого лагеря частію дѣйствительно ближе къ бюрократической дѣйствительности, частію же обладаютъ достаточной гибкостью. Передовая же часть русской печати вынуждена довольствоваться «руководящими началами», съ точки зрѣнія которыхъ относится къ дѣйствующимъ «программамъ» съ критическимъ эклектизмомъ, «отрицая», въ предѣлахъ возможности, однѣ ихъ стороны и поддерживая другія. Въ этомъ отношеніи ей нельзя, по нашему мнѣнію, сдѣлать серьезнаго упрека. А если г-нъ П. М. дѣлаетъ, то это все-таки недоразумѣніе, истекающее изъ недостаточнаго знакомства съ исторіей предмета. Такъ, напримѣръ, г-нъ П. М. полагаетъ, что когда-то крестьянскій банкъ считался «панацеей». Этого никогда не было, и русская передовая печать, стоявшая за общину, съ самаго же начала указывала на ограниченное и одностороннее вліяніе этого фактора. И при этомъ она была настолько чужда узкаго доктринерства, что все-таки признавала полезность этого учрежденія, не взирая на то, что «киты» (по выраженію г-на П. М.), какъ напримѣръ община — ничего въ сущности не выигрывали отъ его дѣятельности. И я смѣю даже думать, что и теперь, даже та самая газета, гдѣ г-нъ П. М. печатаетъ свои задорныя обвиненія по адресу «передовой печати», не скажетъ ничего другого: не панацея, конечно, но нужно, чтобы крестьянскій банкъ дѣйствовалъ, даже просто въ интересахъ «все усложняющейся жизни».
Этотъ вопросъ, во всемъ объемѣ, завелъ бы насъ, однако, слишкомъ далеко, и я предпочитаю закончить эти краткія замѣтки еще одной ссылкой. Одинъ изъ сотрудниковъ газеты указываетъ на то, что еврейскій вопросъ при настоящемъ положеніи вещей «неразрѣшимъ». «Нельзя, говоритъ онъ, разсчитывать на скорое уравненіе въ правахъ всѣхъ гражданъ русской земли: слишкомъ ужъ много могущественныхъ матеріальныхъ интересовъ нарушила бы эта реформа»… «Намъ кажется, продолжаетъ онъ, что… выступленіе на историческую сцену новыхъ классовъ, только теперь создающихъ свое міровоззрѣніе, — можетъ, въ концѣ концовъ, привести къ полному сліянію прежнихъ враговъ въ одно цѣлое».
Можно было бы сказать, при извѣстной строгости, что съ точки зрѣнія г-на П. М., у газеты нѣтъ «опредѣленной программы» по еврейскому вопросу, потому что программа, опирающаяся на силу, которой еще нѣтъ и которая только теперь вырабатываетъ свое міровоззрѣніе — не есть программа. И даже отъ самыхъ этихъ строкъ вѣетъ какимъ-то холодомъ схематизма. Но въ тѣхъ же статьяхъ, не дожидаясь окончательной выработки новыхъ міровоззрѣній и появленія на сцену новыхъ силъ, — авторъ защищаетъ «человѣка» старыми, но никогда не теряющими силу аргументами. Это значитъ, что руководящія начала газеты въ этомъ вопросѣ совершенно тѣ же, какъ и въ остальной передовой прессѣ… И это уже не мертво и не схематично, а живо и сильно. Потому опять таки, что важны не «окончательные итоги», а процессъ жизни. Новое выступаетъ не какъ актеръ, по режиссерской палочкѣ. Оно тихо просачивается въ жизнь и въ сознаніе, какъ весенняя влага изъ оттаивающей почвы. Новое рождается постоянно и ежеминутно, и элементы новаго міровоззрѣнія пробиваются всюду на живой почвѣ, которая остается одна на протяженіи всей сознательной исторіи человѣчества. И это одно — «человѣчность», постоянный ростъ человѣческой личности, съ ея усложняющимися потребностями, матеріальными и нематеріальными. Это то самое, что такъ сильно изображено еще въ статьяхъ H. K. Михайловскаго — «борьба за индивидуальность» и что, я увѣренъ, останется всегда общей задачей передовой русской печати. Мы увѣрены, что на этой почвѣ всѣ мы союзники. Съ особеннымъ удовольствіемъ прочли мы статью «Сѣв. Курьера» въ № 10. Да, несомнѣнно, что въ нашей жизни есть еще очень много такихъ «благъ», которыя нужны не одному какому-нибудь классу или сословію, а русскому «человѣку» вообще, безъ различія сословій и состояній. Мудрено было бы вносить «классовую» аргументацію въ вопросъ… ну хоть о народномъ образованіи… А вѣдь есть и другіе вопросы того же рода, которые можно, пожалуй, охватить терминомъ «раскрѣпощеніе русской жизни», развитіе идеи самоуправленія, и которые еще болѣе важно провести и укрѣпить въ сознаніи русскаго «человѣка» вообще… «Этого, — говоримъ словами газеты, — требуетъ высшій культурный интересъ всего народа, въ которомъ солидарно суммируются и интересы всѣхъ отдѣльныхъ классовъ».
Литература при этомъ является одной изъ важныхъ дѣйствующихъ силъ. Пусть эта сила еще очень небольшая, — но вся она въ служеніи «человѣку», ищущему своего мѣста среди усложняющейся жизни.
1899 г.