«Облетели цветы, догорели огни» (Брусянин)/ДО
| «Облетѣли цвѣты, догорѣли огни»[1] : Очеркъ |
| Источникъ: Брусянинъ В. В. Ни живые — ни мертвые. — СПб.: Типо-литографія «Герольдъ», 1904. — С. 45. |
Около одиннадцати часовъ вечера по Вознесенскому шли два молодыхъ художника. Кутаясь въ пальто съ барашковыми воротниками, они торопливо шагали по панели, подгоняемые морозомъ, но это не мѣшало имъ весело болтать, задорно смѣяться и злословить. За глаза они подтрунивали надъ своимъ профессоромъ, который, не смотря на сѣдину въ бородѣ, отчаянно ухаживаетъ за ученицей Силиной, жгучей брюнеткой съ карими глазами.
— Стой! — неожиданно выкрикнулъ одинъ изъ нихъ, высокій блондинъ съ маленькой бородкой, когда пріятели поровнялись съ громаднымъ окномъ цвѣточнаго магазина. — Посмотри, какая прелесть! На дворѣ такой морозище, а тамъ!.. Цвѣтутъ они и благоухаютъ!.. Это напоминаетъ мнѣ дивную Италію!..
— Ну, плюнь!.. пойдемъ… холодно! — протестовалъ художникъ пониже, но все же остановился у окна и засмотрѣлся на цвѣты.
Озаренные фіолетовымъ свѣтомъ электрическихъ лампочекъ, цвѣты, дѣйствительно, останавливали вниманіе прохожаго. Ярко-красные, голубоватые, какъ бирюза, бѣлые, какъ снѣгъ, они красовались за стекломъ, подернутымъ иглами мороза, и казались равнодушными и къ суровой зимѣ, и къ холодному вечеру и къ вьюгамъ, а надъ ними простирали свои громадные листья пальмы, филодендры и фикусы, и у самаго стекла стояла стройная, зеленая горная сосенка.
— А вынеси въ эту минуту любой бутончикъ на улицу — и опуститъ онъ свою красивую головку и скоро-скоро поблекнетъ!..
Не успѣлъ высокій художникъ закончить своей фразы, какъ дверь магазина отворилась и на панели появилась высокая, стройная брюнетка, въ свѣтлой шапочкѣ на темныхъ вьющихся волосахъ и въ короткомъ жакетѣ, отороченномъ по воротнику и вдоль полы свѣтлымъ барашкомъ, подъ цвѣтъ шапочки.
— А вотъ выпалъ на улицу ландышъ серебристый и не боится мороза! — приподнятымъ тономъ воскликнулъ художникъ пониже, и его глаза съ лукавой улыбкой встрѣтились съ глазами брюнетки.
Та вспыхнула, догадавшись, по адресу кого была брошена эта фраза, сверкнула зрачками темныхъ ясныхъ глазъ, улыбнулась и пошла дальше. Полминуты спустя она снова обернулась и встрѣтилась съ двумя парами веселыхъ, внимательныхъ и восхищенныхъ глазъ молодыхъ людей. Дѣвушка смутилась и пошла быстрѣе. Художники медленно и лѣниво пошли своею дорогой. Теперь они уже не злословили надъ своимъ профессоромъ, и каждый изъ нихъ, въ тайнѣ одинъ отъ другого, думалъ о цвѣтахъ, о серебристыхъ ландышахъ, о брюнеткѣ въ свѣтлой шапочкѣ…
Быстро шагая по свѣжему похрустывавшему снѣгу панели, Надя думала о молодыхъ людяхъ, а въ ея ушахъ все еще звучала фраза о ландышѣ, выпавшемъ на улицу, и щекотала ея чуткое самолюбіе. Поровнявшись съ угломъ улицы, она еще разъ невольно оглянулась и пристально посмотрѣла вдоль панели. Въ морозномъ воздухѣ, залитомъ электрическимъ свѣтомъ, мелькали блестящія пушистыя снѣжинки, по панелямъ двигались темныя закутанныя фигуры пѣшеходовъ, по улицѣ взадъ и впередъ сновали сани, слышался говоръ, глухой и невнятный, слышался скрипъ подъ полозьями саней.
Надя повернула въ узкій и глухой переулокъ, и сердце ея словно упало. Здѣсь было сумрачно, газовые рожки уныло мигали, по обѣ стороны переулка тянулись стѣны темныхъ домовъ… Безлюдно, сумрачно и непривѣтливо! Непривѣтливо, какъ въ ихъ маленькой квартиркѣ, съ низкимъ потолкомъ, потертыми половицами и съ темными, замазанными обоями стѣнъ. Въ зальцѣ одинокая лампа подъ зеленымъ абажуромъ, у стола старуха-мать съ постоянно перевязанною щекою, а въ сосѣдней комнатѣ братъ Коля вслухъ подзубриваетъ уроки… Скучно, темно и однообразно!
Каждый день впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ одна и та же однообразная жизнь, и лучше бы никогда не видѣть этой ветхой и угрюмой обстановки комнатъ, не сидѣть по вечерамъ у лампы съ зеленымъ абажуромъ, не слышать стоновъ больной матери, или тягучаго, противнаго и какого-то неестественнаго голоса брата, который цѣлые вечера проводитъ надъ скучными учебниками.
Сегодня Надѣ не хотѣлось бы думать объ этомъ! Такъ хорошо прошелъ ясный морозный день! Въ магазинѣ съ утра до вечера перебывало много покупателей, слышался говоръ, веселый и безпечный, и такъ хорошо пахло цвѣтами! У нихъ въ магазинѣ всегда какой-то особенный тонкій ароматъ духовъ, и даже электрическія лампочки свѣтятъ особенно: на потолкѣ, на полу и на стѣнахъ лежатъ узорныя тѣни растеній, а разноцвѣтные бутоны еще ярче выступаютъ на темномъ фонѣ зелени.
Въ магазинъ заходитъ только чистая публика. Пріѣзжаютъ дамы-франтихи, отъ которыхъ также пахнетъ духами, заходятъ надушенные, красивые и веселые кавалеры, выбираютъ букеты, а иногда увозятъ цѣлыя корзины пахучихъ веселыхъ цвѣтовъ!.. Нѣмка-хозяйка не держитъ мрачныхъ надгробныхъ вѣнковъ, и все, что растетъ и зеленѣетъ въ обширномъ магазинѣ, все, что цвѣтетъ и благоухаетъ въ зелени красивыхъ узорныхъ листьевъ, — все это подготовлено для жизни, для радости, наслажденія и счастья!..
И работа у Нади легкая и чистая! Изъ дома выходитъ она не раньше десяти часовъ утра, и потомъ все время проводитъ среди красивыхъ благоуханныхъ цвѣтовъ, или разбирая своими тоненькими пальцами нѣжные стволики растеній съ разноцвѣтными головками, или ходя по магазину около цвѣтовъ и бесѣдуя съ покупателями. Въ свободное отъ занятій время Надя усаживается у широкаго окна въ зелени растеній и сквозь переплетъ вѣтокъ и узорныхъ листьевъ смотритъ на бойкій проспектъ. Когда надоѣстъ смотрѣть въ окно, она беретъ книгу и сидитъ въ тишинѣ надъ раскрытыми страницами, слѣдя за интересной фабулой романа или повѣсти. Въ книгахъ, которыя ей приходилось читать, описывается, большею частью, жизнь такихъ людей, съ какими Надя никогда не встрѣчалась въ дѣйствительности. И ей всегда казалось, что нарядныя барыни и кавалеры, которые заходятъ въ магазинъ, — также герои и героини такихъ же романовъ и повѣстей. Когда въ книгѣ встрѣчались страницы описанія иной жизни, и когда въ романахъ описывались люди, которые казались Надѣ похожими на ея мать, тетю Сашу, дядю Ваню и ихъ многочисленныхъ родственниковъ и знакомыхъ, — она пропускала такія страницы, потому что дѣйствительная жизнь, ея жизнь, полна такими же скучными и однообразными днями и этими скучными нудными людьми, которые все время говорятъ о нуждѣ и заботахъ, ноютъ подъ бременемъ жизни, родятся въ нищетѣ и умираютъ отъ нищеты и горя.
И зачѣмъ это сегодня лѣзутъ въ голову эти невеселыя противныя думы, и чѣмъ ближе къ дому — тѣмъ неотвязчивѣе онѣ. Сегодня все утро мать вздыхала и говорила о томъ, что вотъ уже вторую недѣлю комната, которую они сдаютъ жильцамъ, пустуетъ. Старушка соображала, каковъ будетъ убытокъ, благодаря этому непріятному обстоятельству и разсчитывала, сколько придется приплатить за квартиру, урѣзавъ жалкую пенсію. Потомъ она говорила еще что-то о дровахъ, о Колиной курточкѣ, за ветхость которой мальчуганъ уже получилъ выговоръ отъ инспектора гимназіи. И пока Надя одѣвала въ прихожей жакетъ и шапочку, чтобы уйти отъ ненавистной обстановки въ міръ цвѣтовъ, изъ сосѣдней комнаты все еще слышался тягучій голосъ матери. Впродолженіе дня она забыла объ этой скучной и сѣрой жизни, а теперь, при тускломъ освѣщеніи узкаго переулка, опять все припомнилось.
Надя миновала первый дворъ дома, гдѣ они жили, прошла и мрачную арку съ темной дверью въ дворницкую и вышла въ узкій и вонючій второй дворъ, куда выходила черная лѣстница, съ узкими площадками и съ тусклыми и робко вздрагивавшими керосиновыми лампами въ неуклюжихъ фонаряхъ. На звонокъ Надѣ отворила сама мать. Въ прихожей было темно, въ сосѣдней комнатѣ, подъ неизмѣннымъ зеленымъ абажуромъ, горѣла лампа, заливая тусклымъ свѣтомъ сѣрую скатерть съ красной бахромой, большой овальный мѣдный подносъ съ чашками и чайникомъ и тарелку, на которой лежалъ сѣрый дешевый ситникъ, нарѣзанный толстыми неуклюжими ломтями. Со всѣхъ сторонъ Надю обступали темныя стѣны, съ дешевыми картинками, сверху давилъ низкій потолокъ, а со двора сквозь стекла двойныхъ рамъ смотрѣла черная непривѣтливая ночь, и свѣтленькія гардины, перевязанныя розовыми ленточками, казалось, еще болѣе оттѣняли темные фоны стѣнъ и оконъ.
Все время, пока пили чай, мать вздыхала, охала отъ зубной боли и разсуждала на тѣ же длинныя темы нужды и заботъ; не разъ заговаривала она и о пустующей комнатѣ, прося Бога услышать ея молитву и послать жильца — тихаго и исправнаго плательщика…
— Вотъ тоже и еще забота, — вдругъ проговорила она, поднявъ глаза на Надю, — инспекторъ говоритъ, что Колинькѣ репетитора надо передъ экзаменами, а то онъ слабъ тамъ въ чемъ-то…
Послѣ короткой паузы старуха перевела глаза на сына и, перемѣнивъ тонъ, продолжала:
— Ужъ сколько разъ я тебѣ твержу, сколько твержу — занимайся, старайся, отца-то у тебя нѣтъ!.. И все, какъ въ стѣну горохъ… Не проймешь тебя, Николай, ни бранью, ни лаской… Одна вѣдь я, да и пенсія-то одна!.. Вонъ Надюша пятнадцать получаетъ, и тебѣ бы, вѣрно, идти куда-нибудь въ услуженіе, а то когда ты выучишься!.. Господи!.. Господи!..
Она долго еще говорила на эту невеселую тему… Морщинистое желтое лицо ея, казалось, еще больше похудѣло, слезящіеся глаза заплыли въ складки, блѣдныя губы шевелились какъ-то устало, словно и дѣйствительно онѣ утомились изо дня въ день произносить одно и то же, одно и то же…
Надя и Коля были заняты своими думами. Коля размышлялъ объ экзаменахъ, которые всякій разъ смущали его покой, отравляя юношескую удаль и безпечность; размышлялъ онъ и объ репетиторѣ, и зналъ заранѣе, что сколько ни думай на эту тему, все равно — изъ думъ репетитора не выдавишь. То же самое было и въ прошломъ году: инспекторъ совѣтовалъ взять репетитора, дома и мать и Надя также очень долго говорили о репетиторѣ, а готовиться къ экзаменамъ все же приходилось одному, и Коля утѣшалъ себя, что прилежаніемъ или зубрежкой онъ добьется перевода въ четвертый классъ…
Надя торопилась покончить съ чаемъ, чтобы уйти отъ этихъ скучныхъ разговоровъ. Она зажгла маленькую лампочку, прошла въ свою комнатку и, плотно притворивъ за собою дверь, вздохнула свободнѣе. Всю меблировку ея крошечной комнаты составляла постель подъ бѣлымъ пикейнымъ одѣяломъ съ кружевными накидками на подушкахъ, небольшой комодъ, уставленный какими-то коробочками, стклянками изъ-подъ духовъ и дешевыми грубыми статуэтками. Посрединѣ комода стояло небольшое овальное зеркало, кромѣ рамы, почему-то еще обернутое тюлемъ. На комодѣ въ вазахъ стояли цвѣты; это были искусственные цвѣты, но изящно сдѣланные и до иллюзіи походившіе на цвѣты живые; на стѣнѣ, окружая какія-то фотографическія карточки, были еще цвѣты, но это были уже поблекшіе и потемнѣвшіе бутоны. Надя не рѣдко приносила изъ магазина цѣлые букеты цвѣтовъ, «бракъ», какъ называли эти букеты и хозяйка, и помощница Нади, но все же эти цвѣты пріятно пахли и, приколотые къ стѣнѣ, радовали дѣвушку.
Надя посмотрѣла въ зеркало, озаренное лампой, и улыбнулась, довольная своимъ красивымъ личикомъ, все еще залитымъ румянцемъ. А глаза ея, темные и лучистые, все также были широко раскрыты, словно она хотѣла прочесть на своемъ лицѣ то новое, что волнуетъ ее весь вечеръ, съ тѣхъ поръ, какъ появился въ магазинѣ «онъ», высокій, стройный, съ красивымъ юнымъ лицомъ, на которомъ разгорѣлся отъ мороза румянецъ и темненькіе усики обрисовывались такими задорными стрѣлками…
Надя помнитъ, какъ быстро онъ вошелъ, распахнулъ николаевскую шинель съ бобровымъ воротникомъ, звякнулъ шпорами и, слегка прикоснувшись пальцами къ фуражкѣ, попросилъ Надю показать цвѣты. При этомъ его глаза какъ-то особенно сверкнули; онъ быстро окинулъ взглядомъ дѣвушку и улыбнулся. Говорилъ онъ тихо, нараспѣвъ и, разсматривая то одинъ то другой изъ букетовъ, подносилъ цвѣты къ лицу и въ упоръ смотрѣлъ въ лицо дѣвушкѣ. Глаза ея встрѣчались съ его взглядами, и она почему-то краснѣла, робѣла, а голосъ ея словно упалъ и сердце отъ чего-то съ тревогою билось. Наконецъ, онъ выбралъ два букета и попросилъ составить изъ нихъ одинъ. Пока дѣвушка перебирала нѣжные стволики, присматриваясь къ букетамъ, онъ не спускалъ съ нея глазъ и тихо говорилъ:
— Вотъ такъ… такъ… Этотъ сюда… А тотъ красный бутонъ, пожалуйста, сюда, выше другихъ… вотъ такъ…
Офицеръ поднялъ глаза и посмотрѣлъ на красный цвѣтокъ, приколотый къ темнымъ вьющимся волосамъ дѣвушки. Надя поймала этотъ мимолетный, но какой-то особенный взглядъ, и они оба покраснѣли. Онъ быстро повернулся и подошелъ къ кассѣ, а Надя повела глазами по магазину, словно озабоченная — не подсмотрѣлъ-ли кто ихъ нѣмыхъ взглядовъ. Вокругъ Нади стояли молчаливыя, декоративно разставленныя растенія, а красивые цвѣты, казалось, кивали ей своими красивыми, голубыми и бѣлыми, головками.
Пока онъ стоялъ у кассы, пока шелъ до двери, кутаясь въ полы шинели, она слѣдила за нимъ глазами, и когда онъ притворилъ за собою дверь — глаза ихъ снова встрѣтились и снова обмѣнялись нѣмыми взглядами. Надя пошла ближе къ окну и изъ-за широкихъ листьевъ филодендра видѣла, какъ онъ усѣлся въ сани, запахнулъ мохнатую полость, и красивая лошадь на тонкихъ ногахъ тронулась съ мѣста. Ихъ взгляды еще разъ встрѣтились, а потомъ и лошадь, и сани, и сѣдокъ скрылись за окномъ…
И теперь Надѣ кажется, что на нее все еще смотрятъ эти чудные глаза незнакомаго ей человѣка и улыбаются нѣжно и привѣтливо, и засматриваютъ въ ея душу. Вдругъ, какъ будто что-то припомнивъ, Надя ближе придвинулась къ зеркалу и ощупала на волосахъ цвѣтокъ… Она отдѣлила его отъ локона и близко поднесла къ лампѣ. Ярко-красный и пышный когда-то, онъ теперь былъ смятъ, а широкіе лепестки потемнѣли. Она съ тоской посмотрѣла на поблекшій цвѣтокъ, и въ ея душѣ заныло что-то тревожное и тоскливое. Цвѣтокъ такъ много напоминалъ ей о томъ, что произошло въ магазинѣ, явившись нѣмымъ посредникомъ между нею и тѣмъ молодымъ офицеромъ, который говорилъ такъ тихо и вкрадчиво, и улыбался, и искалъ ее своими горящими глазами… Надя еще разъ съ тоской посмотрѣла на поблекшіе лепестки, и сердце ея сжалось, мысли разсѣялись… Поблекшій цвѣтокъ напоминалъ ей о томъ, что было когда-то, и что не вернется и не повторится, какъ не оживутъ эти помятые и поблекшіе лепестки…
Въ дверь въ комнату Нади постучалась мать и позвала дѣвушку ужинать… Она вздрогнула и осмотрѣлась… Она отворила дверь въ зальце… На столѣ горѣла лампа подъ зеленымъ абажуромъ, за столомъ сидѣлъ Коля… Въ кухнѣ пробили старинные часы, съ какимъ-то страннымъ вздрагиваньемъ пружины и гуломъ, печальнымъ и тягучимъ…
На другой день, часовъ въ шесть вечера, когда магазинъ былъ залитъ электрическимъ свѣтомъ, у подъѣзда остановилась карета. Выѣздной лакей помогъ выйти изъ экипажа сѣдой дамѣ въ дорогой плюшевой шляпѣ и въ бархатной ротондѣ. Дама вошла въ магазинъ и, важно поднявъ лицо съ двойнымъ подбородкомъ, сообщила нѣмкѣ, что завтра ей потребуются цвѣты.
— Главное, столъ надо убрать, гдѣ будетъ закуска и фрукты… Понимаете… вазы… вазы наполнить цвѣтами…
Заподозривъ въ дамѣ солиднаго покупателя, нѣмка просіяла и съ удесятеренною любезностью старалась показать свой товаръ лицомъ. Дама, впрочемъ, мало интересовалась подборомъ цвѣтовъ, — ей нужны были цвѣты, а какіе — не все-ли равно.
Заказчица уѣхала, и нѣмка стала совѣщаться съ Надей, какъ выполнить заказъ. Она довѣряла дѣвушкѣ во всѣмъ и не сомнѣвалась, что Надя сумѣетъ выбрать цвѣты, сумѣетъ и украсить ими столъ прилично для свадебнаго бала, о чемъ особенно важно сообщила богатая заказчица.
На слѣдующій день, часовъ въ одиннадцать утра, Надя уже была въ громадномъ вестибюлѣ дома, на одной изъ аристократическихъ улицъ. Дѣвушка поджидала, пока встанетъ госпожа, чтобъ приняться за работу. Около нея на диванчикѣ съ гнутой спинкой, на полу и на окнахъ стояли корзины и ящики съ цвѣтами.
Послѣ одиннадцати съ лѣстницы спустился старый лакей и сообщилъ дѣвушкѣ, что барыня встала, кушаетъ кофе и проситъ Надю отправиться съ своими корзинами наверхъ. Дѣвушка не разъ бывала въ такихъ же роскошныхъ домахъ, умѣло и безъ стѣсненія держалась на этихъ широкихъ лѣстницахъ съ пышными коврами, въ которыхъ утопаютъ ноги, и съ отполированными перилами, по которымъ такъ легко скользитъ рука.
Въ квадратной столовой, съ дубовымъ буфетомъ, съ рядами стульевъ вдоль стѣнъ и съ висячей люстрой надъ столомъ, за которымъ сидѣла дама въ бархатномъ капотѣ, — было сумрачно, но уютно. Надя только и успѣла разсмотрѣть кофейникъ на столѣ, большую чашку на блестящемъ подносѣ и сѣдые волосы на головѣ дамы.
— Вотъ пройдите сюда, налѣво… тамъ и столы и вазы готовы, — тихо проговорила хозяйка и повела рукою вправо.
Надя неловко раскланялась съ нею и послѣдовала за лакеями.
Въ обширной комнатѣ, куда она вошла, въ одномъ углу длинные и узкіе столы съ бѣлыми скатертями были составлены покоемъ. На столахъ толпились вазы разныхъ величинъ и съ разнообразной окраской по расписнымъ бокамъ и какіе-то кубки съ вытянутыми горлышками. По четыремъ угламъ комнаты стояли высокія красивыя подставки, также съ вазами, а около оконъ возвышались пальмы, фикусы, филодендры и масса мелкихъ горшковъ съ разнообразными растеніями. Лакеи составили на паркетъ корзины и ящики и быстро вышли.
Надя осталась одна и осмотрѣлась. Отдѣлка стѣнъ съ дорогими картинами, рѣзьба потолковъ, съ которыхъ въ трехъ мѣстахъ спускались красивыя люстры, золоченая мебель, бархатные портьеры и все убранство показалось дѣвушкѣ дорогимъ и изящнымъ, главное — изящнымъ.
Свою работу Надя начала съ большой темной вазы, стѣнки которой были украшены инкрустаціей изъ бѣлыхъ лилій, искусно перевивавшихся съ низу до верху въ видѣ пышной гирлянды. Надя осмотрѣла эту красивую отдѣлку вазы и задумалась: ей представилось, что если эту вазу наполнить цвѣтами преимущественно свѣтлыхъ оттѣнковъ, они такъ красиво сочетаются съ темнымъ фономъ. Черезъ полчаса она уже выравнивала отдѣльные лепестки, вѣнчики склонившихся цвѣтовъ и яркую зелень, мохнатой бахромой отдѣлявшую бѣлое кольцо бутоновъ отъ темнаго фона стѣнокъ вазы. Въ эту минуту въ комнату вошла сѣдая дама. Молча постояла она около стола, разсматривая работу дѣвушки, и, наконецъ, тихо проговорила.
— А это вы мило придумали! Это такое красивое сочетаніе!.. Какъ будто и гирлянды изъ живыхъ цвѣтовъ… — и она показала на инкрустаціи изъ фарфоровыхъ лилій.
Дама еще нѣсколько минутъ посмотрѣла на работу дѣвушки и вышла въ среднюю дверь. Черезъ полчаса она вернулась, но теперь была уже одѣта въ темно-коричневое платье. Проходя мимо Нади, она какъ бы случайно выронила:
— Эту вазу мы и поставимъ около новобрачныхъ… Бѣлые цвѣты — чистые цвѣты!..
Она задумалась, обвела комнату тусклыми сѣрыми глазами, вздохнула и, прикалывая къ головѣ шляпку, добавила:
— Вамъ здѣсь никто не будетъ мѣшать, а если что-нибудь понадобится поднять тяжелое — подавите вотъ тутъ кнопку, и къ вамъ придутъ…
Она махнула перчаткой куда-то въ уголъ за портьеру и вышла. Надя отступила отъ стола на нѣсколько шаговъ и издали осмотрѣла темную вазу съ цвѣтами. Искусно составленный букетъ, дѣйствительно, такъ красиво сочетался съ темнымъ матовымъ цвѣтомъ вазы и бѣлоснѣжными лиліями. Ей припомнились слова сѣдой дамы, когда та говорила о какихъ-то новобрачныхъ и о бѣлыхъ и чистыхъ цвѣтахъ, — и Надей овладѣло самодовольное чувство! Она узнала, что ваза съ этимъ красиво-составленнымъ букетомъ будетъ украшать столъ, и именно то мѣсто стола, гдѣ будутъ сидѣть виновники торжества и веселые и нарядные гости. И невольно она задалась вопросомъ — что они, эти новобрачные? Молоды-ли? Красивы-ли собою?.. Дальше представленія дѣвушки сплелись съ недавно вычитанными главами изъ одного переводнаго романа. Тамъ также была свадьба, гремѣла музыка, гости танцовали, а обширныя залы утопали въ зелени и цвѣтахъ. Только тамъ балъ описывался въ старинномъ замкѣ на берегу какого-то теплаго моря, гдѣ и звѣзды ярче, и небо темнѣе и ночь покойнѣе и поэтичнѣй!.. Здѣсь за окнами широкая улица столицы, по сторонамъ громадные многоэтажные дома, надъ ними сѣрое угрюмое небо…
Это небо своимъ сумракомъ всегда сердитъ Надю, больше какъ будто засматриваетъ въ душу дѣвушки и заноситъ въ нее сумракъ и скуку, напоминая объ ея однообразной и скучной жизни въ ихъ крошечной квартиркѣ съ низкимъ потолкомъ и съ этимъ противнымъ зеленымъ абажуромъ, изъ подъ котораго по вечерамъ такъ тускло мигаетъ дешевая лампочка. И дѣвушкѣ представляется, что какая-то такая же дешевая лампочка, но не яркія звѣзды надъ темнымъ моремъ, озаряетъ и ея жизнь.
Надя старательнѣе занялась работой, чтобы отогнать отъ себя эти мрачныя мысли. Въ ея рукахъ были пучки зелени и цвѣтовъ, и она, вдыхая ихъ тонкій ароматъ, любовалась ими и съ любовью комбинировала изъ нихъ красивыя группы. Она бережно подняла со дна корзины красныя розы и, отдѣливъ отъ нихъ одну, самую большую и пышную, — принялась прикалывать цвѣтокъ къ волосамъ. Она подошла къ зеркалу въ одномъ изъ простѣнковъ и осмотрѣла себя съ ногъ до головы. На губахъ ея сложилась счастливая улыбка, и она пристально посмотрѣла на розу, застрявшую въ складкахъ темныхъ прядей волосъ. Она вспомнила его, молодого офицера, виновника ея какихъ-то неясныхъ, тревожныхъ и пріятныхъ ощущеній. Тогда, въ магазинѣ, онъ какъ-то особенно посмотрѣлъ на такой же цвѣтокъ, приколотый къ волосамъ, а потомъ перевелъ свой взглядъ на ея глаза — и они оба почему-то покраснѣли.
Думая о немъ, она и не замѣтила, что на днѣ двухъ корзинъ и ящика остались лишь облетѣвшіе лепестки, помятые или поблекшіе бутоны и обрывки зелени, а всѣ красивые цвѣты и шелковистая зелень заполняли вазы, оставалось только разставить вазы вдоль стола и приступить къ уборкѣ вазъ по угламъ комнаты…
Надя любовалась своей работой, низко склонивъ голову къ одной изъ вазъ и изрѣдка пощелкивая ножницами. Вдругъ она смутилась, подняла голову и опустила руки. Тихо ступая по паркету и слегка позвякивая шпорами, къ ней подходилъ «онъ». Дѣвушка еще больше смутилась, встрѣтившись съ его взглядомъ, покраснѣла и не сразу отдала себѣ отчетъ, что это не сонъ, но что это подходитъ къ ней тотъ самый офицеръ, который былъ въ магазинѣ. На немъ былъ красиво сшитый сюртукъ съ погонами. Полныя щеки его красиваго лица были залиты румянцемъ и, снимая перчатку съ руки, онъ смотрѣлъ въ сторону дѣвушки широко раскрытыми, изумленными глазами, но Надѣ казалось, что въ этомъ взглядѣ есть также и то, что смутило ее когда-то и отчего сердце ея такъ сладко сжимается.
Онъ не сказалъ ни слова и также тихо прошелъ до конца комнаты и скрылся за массивной дубовой дверью. Дѣвушка посмотрѣла ему вслѣдъ, все еще не успѣвъ овладѣть собою. Что-то тревожное, жгучее и необычайное овладѣло ею, и она еще ближе прильнула къ вазѣ съ цвѣтами и еще сильнѣе забряцали въ ея рукѣ ножницы, которыми она подравнивала зеленую бахрому изъ тонкихъ листьевъ. Скоро онъ опять вышелъ въ залъ и молча прошелся до столовой. Немного спустя въ столовой послышался чей-то грубоватый голосъ, и Надя видѣла, какъ офицеръ махнулъ рукою и приказалъ кому-то уйти. Немного спустя онъ подошелъ къ столу, гдѣ работала дѣвушка, и тихо произнесъ:
— Можетъ быть, вамъ помочь?..
Надя въ смущеніи посмотрѣла на него и промолчала.
— Впрочемъ, у васъ почти все кончено, — добавилъ онъ, покосившись на пустыя корзины, — и такъ мило вышло!..
Онъ осмотрѣлъ всѣ вазы, осторожно дотрагиваясь рукою до цвѣтовъ и остановившись по другую сторону стола, слегка перегнулъ свою тонкую талію, оперся рукою въ край стола и сталъ пристально разсматривать лицо, руки, шею и голову дѣвушки. Надя трепетала подъ вліяніемъ этихъ безцеремонныхъ взглядовъ и боялась поднять глаза, полные какого-то страннаго смущенія. Руки ея дрожали, и она звяканьемъ ножницъ старалась заглушить свою внутреннюю тревогу.
— Посмотрите, вы такъ увлеклись своей работой, что не замѣтили и срѣзали такой дивный цвѣтокъ, — говорилъ онъ, поднимая со стола только что упавшій тюльпанъ.
— Его надо было убрать! — тихо рѣшилась вымолвить дѣвушка и еще больше смутилась, какъ бы подтвердивъ своими словами собственную оплошность.
— Не надо давать большой власти такимъ красивымъ пальчикамъ! — проговорилъ офицеръ, улыбаясь, и протянулъ руку къ тому мѣсту зеленѣющей бахромы, гдѣ пальчики Нади, вооруженныя ножницами, подрѣзывали какіе-то комочки и корешки.
— Не надо давать власти и языку! — вдругъ неожиданно для себя вымолвила дѣвушка и смущенно смолкла.
Ей вдругъ захотѣлось быть смѣлой, прямо и безъ смущенія смотрѣть въ дерзкіе и лукавые глаза молодого человѣка, чтобы подъ этой развязностью и даже дерзостью скрыть тревогу и смущеніе. Но этимъ она только подзадорила молодого человѣка, развязавъ ему языкъ и разбудивъ въ немъ смутныя желанія. Онъ еще ниже склонялся къ столу, съ полузакрытыми глазами протягивалъ къ Надѣ руки, потомъ глаза его раскрывались и онъ съ дерзкой усмѣшкой на губахъ разсматривалъ тонкія руки дѣвушки, ея пылающія отъ смущенія щеки и опущенныя рѣсницы.
Онъ вспомнилъ о томъ, какъ въ первый разъ встрѣтилъ ее въ магазинѣ, и тогда на ея волосахъ была приколота такая же яркая роза, какъ потомъ онъ уѣхалъ и долго весь вечеръ и цѣлый слѣдующій день думалъ объ этомъ цвѣткѣ. Разсказалъ онъ и о томъ, какъ часъ тому назадъ, сгорая отъ нетерпѣнія увидѣться съ нею, онъ заѣхалъ въ ихъ магазинъ, купилъ ненужный ему букетъ цвѣтовъ и ушелъ разочарованнымъ. Понизивъ голосъ до тихихъ вкрадчивыхъ нотокъ, онъ говорилъ ей о томъ, какъ изумленъ былъ, встрѣтивъ ее здѣсь, за этимъ столомъ, среди цвѣтовъ, съ краснымъ цвѣткомъ на пышныхъ локонахъ…
— Вы знаете, — продолжалъ онъ, — за всю свою короткую жизнь цвѣты только разъ разцвѣтаютъ! И въ душѣ есть такія же чувства, тонкія и неуловимыя!.. Они также только разъ разцвѣтаютъ, а потомъ будничныя, сѣрыя чувства смѣняютъ ихъ, и душа увядаетъ… И вы хотите омрачить эти дорогія минуты! Вы такъ сурово смотрите на меня! — бормоталъ онъ.
Дѣвушка слушала его и ничего не понимала, и только послѣдняя фраза молодого человѣка еще больше смутила ее.
Онъ смолкъ и поднялъ глаза. Онъ видѣлъ, какъ съ лица дѣвушки сбѣжало суровое выраженіе, она улыбнулась, взглянула на него, вспыхнула и разомъ поблѣднѣла. Она опустила рѣсницы. Онъ нѣжно взялъ ее за руки и потянулъ къ себѣ черезъ столъ. Она выпрямилась и вскрикнула… Онъ былъ уже около нея. Онъ нѣжно обнималъ ее за талію, цѣловалъ ея, снова вспыхнувшія щеки, горящими губами припадалъ къ ея трепетнымъ губамъ и ловилъ взглядъ ея темныхъ лучистыхъ глазъ… Голова ея опустилась, руки похолодѣли. Онъ двинулся вправо къ двери, и она подалась за нимъ, слабая, трепещущая и опьяненная ароматомъ цвѣтовъ и его горячими поцѣлуями…
Утромъ блѣдный свѣтъ едва пробивался сквозь тюлевыя занавѣски, и въ обширной залѣ съ золочеными стульями было пустынно и неуютно. На столахъ стояли вазы съ цвѣтами, тутъ же на бѣлой, но теперь помятой и залитой виномъ, скатерти стояли тарелки съ объѣдками, запачканные вилки и ножи, и бокалы, и рюмки съ недопитымъ виномъ. Въ воздухѣ носился какой-то смрадъ, затхлый и удушливый.
Вчера здѣсь было много гостей, вчера здѣсь много говорили, смѣялись, пили и ѣли… Въ сосѣдней комнатѣ гремѣла музыка и тамъ долго и много танцовали. По паркету кружились красивые и нарядно одѣтые кавалеры и дамы, въ нестройный хоръ мѣшались возгласы, говоръ и смѣхъ, и бряцанье шпоръ…
Здѣсь, въ этой обширной комнатѣ, собирались усталые, запыхавшіеся и потные танцоры, утоляли жаръ прохладительными напитками, заѣдали веселую рѣчь вкусными фруктами, пили вино, говорили тосты и снова пили, и слышался звонъ хрусталя!..
Въ третьемъ часу сѣли ужинать. «Онъ» сидѣлъ около темной вазы съ бѣлыми чистыми цвѣтами. Рядомъ съ нимъ сидѣла блондинка, съ пышными бѣлокурыми локонами волосъ, въ которыя были вплетены цвѣты, гирлянды цвѣтовъ украшали и ея полуобнаженную грудь и нарядное платье. Они оба были веселы, не успѣвали отвѣчать на привѣтствія гостей, не успѣвали имъ улыбаться… Когда ихъ, виновниковъ торжества, оставляли въ покоѣ, онъ отдавался самому себѣ, вспоминалъ то, что произошло въ этой комнатѣ сегодня днемъ, — и сердце его билось тревожнѣе, и въ вазахъ съ цвѣтами онъ искалъ красный цвѣтокъ… Онъ посмотрѣлъ на свою сосѣдку и только теперь, казалось, разсмотрѣлъ ее. Впрочемъ, онъ зналъ и раньше, что она не такъ интересна, какъ теперь, когда, при яркомъ освѣщеніи въ атмосферѣ праздника, среди нарядныхъ туалетовъ и уродъ кажется красивымъ. Любилъ-ли онъ ее? И на этотъ вопросъ онъ затруднился бы отвѣтить. Онъ часто встрѣчался съ нею въ обществѣ, видѣлъ, что ее, богатую и знатную, сопровождаетъ постоянное вниманіе его товарищей, родныхъ и многочисленныхъ знакомыхъ. Многіе почему-то считали, что быть ея мужемъ — особая честь и слава, и онъ видѣлъ, что многіе изъ его сверстниковъ идутъ на встрѣчу этому счастью. Случилось такъ, что онъ вышелъ побѣдителемъ, но эта не была побѣда сердца, — это была побѣда разсудка, чему больше другихъ радовались его мать и старый дядюшка.
И вотъ, вся комедія кончена, они связаны. Ихъ вдвоемъ всѣ теперь только и замѣчаютъ, ихъ даже посадили рядомъ! «Какое мѣщанство!» — подумалъ онъ и посмотрѣлъ на мать и на дядю, который, принявъ близкое участіе въ торжествѣ, непремѣннымъ условіемъ поставилъ, чтобы весь церемоніалъ свадьбы продѣлался по обычаямъ старины. И ему порою казалось, что все сдѣлалось такъ, какъ хотѣли и этотъ почтенный заслуженный дядюшка и мать: захотѣли они — и ему понравилась она, теперь его молодая жена, и были минуты, когда онъ увѣрялъ себя, что полюбилъ ее, даже больше — любитъ ее давно… Но вотъ гости разъѣхались, и они остались вдвоемъ, и ему показалось, что только въ этотъ моментъ онъ и разгадалъ загадку, какую задала ему судьба.
Утромъ онъ проснулся рано съ какой-то тупой болью въ головѣ. Въ спальнѣ стоялъ сумракъ, благодаря тяжелымъ портьерамъ на окнахъ, какъ въ склепѣ было темно и душно и подъ штофнымъ балдахиномъ надъ ихъ постелью… Въ сумракѣ онъ разсмотрѣлъ «ея» тонкую фигуру подъ атласнымъ одѣяломъ: голова ея, все еще украшенная цвѣтами, была закинута за край подушки, одна рука была вытянута вдоль бедра, а другой она какъ будто старалась схватить что-то. Онъ словно испугался этого жеста, отошелъ отъ постели и накинулъ на себя халатъ.
Въ кабинетѣ, куда онъ вышелъ, было свѣтло. Онъ закурилъ сигару и хотѣлъ было опуститься на оттоманку, но потомъ быстро перемѣнилъ свое рѣшеніе. Онъ точно съ испугомъ посмотрѣлъ на эту оттоманку, гдѣ теперь лежалъ лифъ роскошнаго вѣнчальнаго платья жены, вспомнилъ, что это онъ вчера положилъ его здѣсь, когда они были вдвоемъ… Въ памяти всплывали подробности ихъ перваго свиданія наединѣ, но онъ словно старался отогнать эти воспоминанія, и въ этомъ помогала та же память.
Ему припоминалась ихъ большая гостинная, озаренная дневнымъ свѣтомъ, въ углу бѣлѣли подъ скатертями столы, составленные покоемъ, на нихъ вазы съ цвѣтами; припоминалась ему и Надя съ красной розой въ прядяхъ волосъ… Потомъ она такъ безпомощно склонилась ему на плечо, и онъ цѣловалъ ее, а она отвѣчала жгучими поцѣлуями…
Онъ вышелъ въ гостинную и осмотрѣлся. Неуютной показалась она ему въ полумракѣ, неприбранная и съ тяжелымъ удушливымъ воздухомъ. Онъ прошелъ мимо столовъ, беззвучно ступая мягкими туфлями, подошелъ къ одному изъ оконъ и, откинувъ тяжелую драпировку, опустился въ кресло. Тюлевая занавѣсь застилала отъ него свѣтъ дня, и онъ съ сердцемъ отдернулъ ее въ сторону.
Полоса свѣта, немного ярче общаго фона, лежавшаго на полу и на обстановкѣ комнаты, вползла въ окно и упала на столъ съ вазами, гдѣ все еще пестрѣли цвѣты… Ночью здѣсь такъ много было людей; они говорили, смѣялись, поглотили весь чистый воздухъ, и, разъѣхавшись по домамъ, развезли съ собою запахъ цвѣтовъ — и они увяли и склонили красивыя головки…
Онъ посмотрѣлъ на цвѣты. Поблекшіе, при скудномъ свѣтѣ сумрачнаго дня, они перестали казаться ему красивыми, и онъ отвернулся и посмотрѣлъ въ окно. Прямо виднѣлись ряды оконъ домовъ на противоположной сторонѣ улицы, надъ кровлями висѣло туманное хмурое небо…
Примѣчанія
править- ↑ С. Я. Надсонъ «Умерла моя муза!.. Недолго она…». Прим. ред.