Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дѣла Россіи. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860—1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
«Нѣмецкая вода въ русскомъ винѣ».
правитьЗаслуга передъ Германіей состоящихъ на русской государственной службѣ уроженцевъ Балтійскаго края, — провозглашаетъ, обращаясь къ германскому общественному мнѣнію, вице-президентъ лафляндскаго гофгерихта, г. фонъ-Боккъ, заслуга этого «одноплеменнаго Германіи элемента, всесторонне и въ значительной степени проникающаго въ глубину весь громадный русскій государственный организмъ», — состоитъ въ тонъ, что онъ, этотъ элементъ, "сдерживаетъ, нейтрализуетъ, такъ сказать охлаждаетъ и, хотя непримѣтно, но непрестанно, подливаетъ нѣмецкую воду въ русское вино!…[1]. Нельзя не благодарить г. фонъ-Бокка за такое услужливое свидѣтельство въ пользу истины, уже издавна нами проповѣдуемой, но еще не вполнѣ сознанной ни русскимъ правительствомъ, ни высшимъ, особенно же петербургскимъ, обществомъ. Если бы мы позволили себѣ выразиться съ такою же безцеремонною откровенностью и Образностью, какъ балтійскій высокородный публицистъ, то насъ конечно бы обвинили въ узкой національной зависти, въ клеветѣ, а главное — «въ возбужденіи вражды одной части населенія противъ другой», — обвиненіе вашимъ читателямъ уже знакомое и уже красовавшееся на столбцахъ «Москвы». Но г. фонъ-Бокка никто конечно не заподозритъ въ «руссоманіи» и слова этого представителя вѣрнаго балтійскаго рыцарства, обошедшія теперь всю Германію, какъ слова внезапно смутившія пиръ Балтазара, не могутъ — думаемъ мы — не смутить душевнаго банкета нѣкоторой части нашей администраціи, благодушествующей на радостяхъ, что на окраинахъ нашихъ все обстоитъ такъ comme il faut и благополучно и такой вездѣ хорошій, приличный духъ!…
Да, много нѣмецкой влаги, по мѣткому выраженію г. фонъ-Бокка, подлито въ русское вино! Мѣстами оно такъ разбавлено, особенно въ петербургскихъ салонахъ, что обратилось совсѣмъ въ воду. Тамъ въ свою очередь пьянѣютъ уже не отъ своего вина, а какъ говоритъ г. Самаринъ, — тамъ «русскій человѣкъ высшаго полета пьянѣетъ отъ удовольствія (причемъ безъ оглядки вдается во всякій обманъ), когда Нѣмецъ или Полякъ даетъ ему чувствовать, что онъ Русскій, счастливая случайность между своими — on accident heureux parai les siens…» Процессъ этого разбавленія русскаго вина нѣмецкою влагою, этой парализаціи національныхъ стремленій русскаго государственнаго организма, прослѣженъ во всей подробности въ книгѣ г. Самарина, по признаніямъ самихъ Нѣмцевъ, раесѣяннимъ въ изданіяхъ г. фонъ-Бокка и Ко, и по русскимъ оффиціальнымъ актамъ — также своего рода признаніямъ. Ни русская власть, ни русское общество не имѣютъ теперь права жаловаться на недостатокъ предостереженія. Благодаря поступку и труду г. Самарина, передъ нами разоблачена до послѣднихъ нитей вся сѣть балтійской нѣмецкой интриги, и указаны тѣ тонкія путы, которыми незамѣтно опутывалось и продолжаетъ опутываться русское правительство, въ ущербъ своимъ собственнымъ и народнымъ интересамъ… Говоримъ — «благодаря поступку», потому что вѣнцомъ интриги, одною изъ самыхъ успѣшныхъ побѣдъ, одержанныхъ надъ нами нѣмецкою ловкостью, являются старанія самой русской администраціи — скрыть отъ себя истину и не допустить обличенія…. Поэтому, прежде чѣмъ знакомить читателей съ главнымъ стратегическимъ планомъ враждебной вамъ рати, раскрываемымъ г. Самаринымъ въ его заграничномъ изданіи, напомнимъ имъ, пользуясь этимъ изданіемъ, тѣ препятствія къ раскрытію этого плана, какія, къ. выгодѣ вѣрнаго балтійскаго рыцарства и ко вреду для Россіи, воздвигались въ самой Россіи русскою администраціей. Самый тотъ фактъ, что раскрытіе этой интриги совершилось при помощи заграничныхъ типографскихъ станковъ, а не русскихъ, служитъ довольно вѣрнымъ мѣриломъ, сколько, къ несчастію, нѣмецкой воды уже подлито въ наше русское вино, и въ какой еще слабой степени выяснено у насъ сознаніе русскихъ народныхъ интересовъ. Конечно, мы шибко идемъ впередъ у себя дома: можетъ-быть, въ настоящую пору, такое разоблаченіе было бы дозволено даже и въ Россіи, но несомнѣнно то, что еще въ началѣ текущаго года оно было невозможно….
Читателя помнятъ, конечно, какъ со введеніемъ въ дѣйствіе положенія о печати 6 апрѣля, московская журналистика вступила въ оживленную полемику съ балтійскими и заграничными нѣмецкими газетами объ отношеніяхъ балтійскихъ губерній къ Россіи, о правахъ русскаго языка, о положеніи Латышей, Зотовъ и русскихъ обывателей края, и т. д. Оказалось, — говоря словами г. Самарина, — что «понятія русской прессы по всѣмъ этимъ предметамъ рѣшительно расходились съ балтійскими провинціальными воззрѣніями, какъ извѣстно, господствующими и въ сферахъ нашей администраціи. Повидимому, имѣя ее на сторонѣ, балтійская пресса могла бы и не обращать вниманія на безсильные протесты двухъ-трехъ газетъ, но она отнеслась къ дѣлу иначе. Почуяла ли она, что эта ею такъ называемая старо- русская партія есть все-таки ни болѣе ни менѣе какъ-сама Россія, начинающая сознавать свое политическое совершеннолѣтіе, или по другой причинѣ, только въ жару полемики, тѣснимая запросами своихъ противниковъ», она начала проговариваться и высказывать сокровенныя свои мысли. Но предоставимъ слово самому г. Самарину.
«Такая непростительная неосторожность ставила въ самое неловкое положеніе, не столько рижскую и дерптскую интеллигенцію, сколько ея петербургскихъ патроновъ. Какъ, въ самомъ дѣлѣ, отрекаться за нее отъ приписываемыхъ ей поползновеній и ручаться за политическую ея благонамѣренность, въ виду цѣлаго ряда собственныхъ ея признаній? И вѣдь ничто не помогало. Оттуда, изъ Петербурга, подмигивали, подавали условные сигналы, подсылали надежныхъ людей проповѣдывать сдержанность, и расходившаяся пресса все не одумывалась; или, можетъ-бытъ, она и одумалась, но слишкомъ поздно, когда дѣло зашло такъ далеко, что ей самой стало почти невозможно добровольно отказаться отъ полемики или даже перемѣнить тонъ. Еще годъ или два такой полемики, и чего добраго — Россіи пожалуй угнала бы всѣ тайны своей балтійской окраины. Пора было придумать противъ этого предупредительныя мѣры, и дѣйствительно придумали. Кто именно? — трудно рѣшить. Сама ли тамошняя интеллигенція выпросила запрещеніе спорить, или ея покровители прибѣгли къ этому способу, чтобы выручить се и себя изъ щекотливаго положенія — это еще не выяснено; во всякомъ случаѣ, какъ нельзя болѣе кстати, послѣдовало спасительное для нея распоряженіе, извѣстное всѣмъ читателямъ, чтобы нѣмецкія балтійскія газеты прекратили національную борьбу съ газетами старорусской партіи. Такимъ образомъ, положенъ былъ конецъ неосторожнымъ откровенностямъ, дана была возможность балтійской прессѣ раскланяться съ своими противниками и сойдти съ поприща состязанія почти съ тріумфомъ, по крайней мѣрѣ, не подвергшись ни малѣйшему порицанію; поданъ былъ вполнѣ основательный поводъ сочувствующей ей заграничной прессѣ протрубить на всѣ лады, что разбитая старорусская партія, въ сознаніи своей немощи, натравила на свою соперницу литературную полицію»…
Читатели «Москвы» помнитъ, можетъ-быть, ту телеграмму, отправленную изъ Риги во всѣ нѣмецкія заграничныя газеты, которая возвѣщала Европѣ такое «запрещеніе нѣмецкой остзейской прессѣ вести національную борьбу съ газетами старорусской партіи». Эта телеграмма была тогда же переведена нами изъ газеты «Wanderer» и помѣщена въ 159 No «Москвы», 21 октября 1867 года. Русскій текстъ оффицьально обнародованъ не былъ. Тогда же, въ передовой статьѣ по поводу сего неожиданнаго маневра, мы выразили мнѣніе, что результатомъ запрещенія будетъ перенесеніе балтійскими публицистами спора на болѣе широкую и видную арену — германскую или даже европейскую, — что представляло для нихъ, конечно, не малую выгоду. Открывалась возможность: возбуждать въ свою пользу противъ Россіи общественное мнѣніе Германіи, при условіи полной личной безопасности и при молчаніи русскихъ газетъ. Если бы же русскія газеты не умолкли, то ихъ удобно было бы выставить на позоръ всему свѣту, провозгласивъ, что онѣ бьютъ лежачаго, т. е. несчастныхъ Нѣмцевъ балтійскихъ, якобы лишенныхъ права защиты у себя дома! къ тому же, продолжая полемику, хотя бы только съ иностранными органами печати, русская пресса легко могла подвергнуться обвиненію въ «возбужденіи одной національности противъ другой», а практическое значеніе этого обвиненія извѣстно. Дѣйствительно, появленіе корреспонденцій въ нѣмецкихъ газетахъ изъ прибалтійскихъ губерній сдѣлалось почти непрерывнымъ. Разумѣется, самыя рѣзкія изъ нихъ были не допускаемы до русской публики заботливою цензурой. Съ тою же цѣлью — не раздражать русскаго національнаго чувства противъ балтійскихъ Нѣмцевъ, запрещены были въ Россіи и изданія балтійскихъ публицистовъ въ Берлинѣ, въ томъ числѣ и знаменитые «Лифляндскіе вклады» г. фонъ-Бокка. Но приведемъ замѣчаніе объ этомъ г. Самарина.
«Забота конечно похвальная, — говоритъ онъ — и увѣнчавшаяся полнымъ успѣхомъ. Пасквиль г. Фонъ-Вокка, въ которомъ, удачнымъ подборомъ свидѣтельствъ и документовъ, придано было нѣкоторое правдоподобіе самой безстыдной клеветѣ, остался безъ обличенія, на которое онъ, такъ сказать, напрашивался и которое было бы легко. Національное чувство избавилось отъ раздраженія вреднаго для здоровья, а тѣмъ временемъ, за границею, нѣмецкое національное чувство быстро накаливается я раздражается противъ Россіи точь въ точь какъ во Франціи передъ польскимъ мятежемъ и во время мятежа».
Упомянемъ кстати, что, въ предпослѣднемъ своемъ выпускѣ, издатель «Лифляндскихъ вкладовъ», заявляя, что русская журналистика отвѣтила молчаніемъ на его нападенія, объясняетъ это слѣдующимъ образомъ: «опытъ доказалъ еще разъ, что Русскій начинаетъ грубить, когда съ нимъ обращаются учтиво, но что стоитъ лишь ему самому нагрубить, чтобъ заставятъ его замолчать» (Livl. Beltr. В. II. Lief. Il S, 57).
Такова была аттестація, данная намъ самими Нѣмцами, благодаря попечительности о насъ цензуры. Несмотря однако ни на что, московскія газеты продолжали спорить, но уже не съ балтійскими, а съ германскими газетами, т. е. съ тѣми немногими, которыя получались здѣсь въ Москвѣ, и въ которыхъ находились статьи и корреспонденціи по вопросамъ нашего Балтійскаго поморья. Скоро однако найдено было нужнымъ прекратить и эту защиту русскихъ правъ и интересовъ, и косвеннымъ къ тому средствамъ была знаменитая статья, появившаяся въ оффиціальномъ органѣ министерства внутреннихъ дѣлъ «Сѣверной Почтѣ», въ № 9 ноября 1867 года. Статья эта исполнена разныхъ замысловатыхъ внушеній «нѣкоторымъ газетамъ, обращающимся къ дѣламъ балтійскаго края», т. е. къ русскимъ, — внушеній, которыхъ темный языкъ довольно однакоже ясно давалъ понимать, что такое «обращеніе» не нравится автору или вдохновителю статьи, — причемъ, для лучшаго вразумленія указывалась, хотя и деликатнымъ манеромъ, въ перспективѣ, карающая статья Положенія 6 апрѣля. Главный же мотивъ статьи, какъ и слѣдуетъ, — необходимость устранить раздраженіе національныхъ страстей, предупредить вредъ отъ крайностей увлеченія, разсѣять ложныя опасенія, распространившіяся въ прибалтійскихъ губерніяхъ насчетъ цѣлаго ряда правительственныхъ принудительныхъ мѣръ, и т. д., Мы тотчасъ же отвѣчали на статью, насколько позволяли намъ это тогдашнія условія печати; но лишь теперь въ книгѣ г. Самарина, при освѣщеніи разныхъ собранныхъ имъ фактовъ, выступаетъ статья «Сѣверной Почты» въ своемъ настоящемъ значеніи: Эта. едва статья, лучше другихъ данныхъ, объясняетъ намъ многое въ маніей русской государственной жизни и въ положеніи русскаго дѣла на окраинахъ: Смыслъ этой статьи, по замѣчанію г. Самарина, заключается въ томъ, что вѣдомство, уполномоченное отмѣривать русскому обществу извѣстную долю свободы на умственный его обиходъ, желало (по крайней мѣрѣ въ то время и при прежнемъ управленіи) избавиться отъ его непрошенныхъ услугъ; мы мѣшали ему. «Безъ васъ, побесѣдовавъ на-единѣ съ балтійскою интеллигенціею, оно гораздо скорѣе сговорилось бы съ нею и порѣшило бы всѣ вопросы къ обоюдному удовольствію; потомъ, по подписаніи мировой, можно было бы объявить нимъ, въ общихъ выраженіямъ, объ этомъ счастливомъ событіи, и намъ оставалось бы только благодарятъ…» Но въ томъ-то и дѣло, что для разрѣшенія задачи, для умиротворенія края, для пользы самихъ Нѣмцевъ Прибалтійскаго края, равно какъ и для вразумленія Германіи, настоятельная нужда належитъ именно въ томъ, чтобы раздался голосъ не русскаго правительства только, но и свободный, искренній голосъ самого русскаго общества. Казалось бы, что недавній урокъ, данный намъ исторіею въ польскомъ мятежѣ и въ послѣднемъ дипломатическомъ крестовомъ походѣ на Россію, долженъ бы быть свѣжъ въ памяти нашей администраціи. Не могучимъ ли, — даже болѣе могучимъ чѣмъ сотни тысячъ штыковъ, — подспорьемъ правительству въ его отпорѣ иностраннымъ державамъ, явилось громкое и грозное проявленіе русскаго общественнаго мнѣнія, впервые услышанное Европой и смутившее Европу? Наконецъ, если что теперь обеспечиваетъ положеніе русскаго дѣла на западной сухопутной нашей окраинѣ, такъ это именно чуткость русскаго общественнаго мнѣнія, болѣе или менѣе свободно выражающагося, — чуткость не упускающая безъ огласки ни самомалѣйшаго признака опасности…. Почему же, по отношенію къ другой нашей окраинѣ, балтійской, русская печать должна бить поставлена въ иныя условія; и русскому обществу предлагается не принимать къ сердцу наши русскіе интересы въ Русскомъ Балтійскомъ поморьѣ??
Блистательно доказываетъ въ своей книгѣ г. Самарянъ настоятельную потребность заявленій русскаго общественнаго мнѣнія въ дѣлѣ Балтійскаго края, — и мы не можемъ удорожаться, чтобы не привести нѣсколько его подлинныхъ выраженій:
«Еслибы шла рѣчь говоритъ онъ, о заграничномъ займѣ или о заключеніи договора съ иностранною державой, всякій бы понялъ необходимость тайны и вредъ огласки. Но дѣля, къ которымъ „Сѣверная Почта“ совѣтуетъ намъ не обращаться, вовсе не такого свойства. Въ Балтійскомъ краѣ, прежде всего, предстоитъ выяснить понятіе объ отношеніи одной части государства къ цѣлому государству и провести въ жизнь практическіе выводы изъ этого понятія. Иными словами: нужно, чтобы три губерніи, въ настоящее время разобщенныя съ Россіей и стремящіяся еще къ большему разобщенію съ нею (я это докажу въ своемъ мѣстѣ), убѣдились наконецъ, что онѣ составляютъ не передовое укрѣпленіе Германіи, какъ онѣ охотно себя величаютъ, а западную, приморскую окраину Россіи, и потому призвали бы себя всецѣло, безотговорочно и навсегда связанными въ настоящемъ и въ будущемъ съ судьбою послѣдней. Что ни министерство внутреннихъ дѣлъ, ни какія-либо иныя власти не должны бы имѣть другой цѣли, тому непререкаемымъ свидѣтельствомъ служатъ знаменательныя слова, недавно произнесенныя самимъ Государемъ Императоромъ въ г. Ригѣ. Въ изысканіи и примѣненіи законодательныхъ и административныхъ мѣръ въ ея достиженію правительство свободно, — ничье мнѣніе его не связываетъ; но для успѣха нужно одно, существенное условіе, нужно, чтобы мѣстная интеллигенція убѣдилась окончательно въ томъ, что дѣйствія власти исходятъ не изъ случайнаго расположенія или воззрѣнія того или другаго лица, хотя бы и самого самодержца, а отвѣчаютъ на потребности сознанныя всею землею, и что поэтому, въ будущемъ, не мыслимо повтореніе такого перелома въ нашей внутренней политикѣ, какой произошелъ на другой день по кончинѣ императрицы Екатерины II… А можетъ ли установиться такое убѣжденіе, и есть ли какое-нибудь основаніе ожидать добровольнаго отреченія отъ надеждъ, къ сожалѣнію, находящихъ себѣ въ прошедшемъ полное оправданіе, если, съ той точки зрѣнія, на которой упорно держится интеллигенція окраины, она не будетъ ни видѣть, ни слышать русскаго общества, стоящаго за спиною правительства и поддерживающаго своимъ сочувствіемъ дѣйствія власти?»
Далѣе г. Самаринъ приводитъ нѣсколько примѣровъ разныхъ умышленно распространяемыхъ въ Балтійскомъ краѣ слуховъ, легко воспринимаемыхъ мѣстнымъ народомъ, — между прочимъ слухъ, пущенный балтійскою нѣмецкой колоніей о нерасположеніи будто бы современнаго правительства къ интересамъ православія въ краѣ… И это будетъ продолжаться — говоритъ далѣе г. Самаринъ, —
«……до тѣхъ поръ, пока всѣ тѣ, кому подобаетъ объ этомъ знать, не услышать и не убѣдятся, что церковная хоругвь, водруженная на Балтійскомъ поморьѣ, охраняется не только волею Самодержца, но еще и другою силой, имъ же вызванною, имъ воспитанною и ему преданною: я разумѣю общественное мнѣніе православной Россіи. Дѣятель, одаренный нѣкоторою долею политическаго такта, увидалъ бы въ содѣйствіи этой силы не посягательство на свободу правительства я не помѣху, а подкрѣпленіе и оправданіе его дѣйствій; онъ не сталъ бы на нее коситься, даже еслибы способъ ея выраженія былъ ему лично не сочувственъ; онъ понялъ бы, что именно въ Балтійскомъ краѣ нужно, чтобы все мѣстное интеллигентное общество, такъ-оказать, перевоспиталось по-отношенію къ Россіи, что для этого недостаточно законодательныхъ и полицейскихъ мѣръ, и что желаннаго сближенія въ понятіяхъ и воззрѣніяхъ никогда не послѣдуетъ, пока балтійское общество съ одной стороны и русское съ другой — будутъ стоять другъ противъ друга и безмолвствовать. Онъ не побоялся бы предоставить обѣимъ сторонамъ одинаковую полную свободу сужденія и спора, со всѣми ея неизбѣжными увлеченіями и крайностями, хотя бы, наконецъ, для того, чтобы домашніе вопросы и недоразумѣнія разрѣшались и улегались дома, не разжигая за предѣлами государства международныхъ страстей. Все это такъ очевидно, что противоположный образъ дѣйствія, эти старанія цензурной полиціи развести спорящихъ по угламъ, отнять у нашей журналистики охоту и возможность обращаться къ дѣдамъ Балтійскаго края, спрятать ихъ отъ насъ и порѣшить ихъ за спиною Россіи, не только не укрѣпляютъ въ обществѣ довѣрія къ правительству, а производятъ обратное, прискорбное дѣйствіе.»
Затѣмъ г. Самаринъ, — указавъ на отношеніе русской администраціи къ Сѣверозападному краю до послѣдняго мятежнаго взрыва, открывшаго ей глаза; напомнивъ, какъ администрація, наканунѣ бунта польскихъ пановъ, утѣшалась ихъ вѣрноподданничествомъ, радовалась о консерватизмѣ помѣщиковъ, поручала имъ усмирять крестьянъ, якобы бунтовавшихъ, и выслѣживала всюду русскихъ чиновниковъ-коммунистовъ, — г. Самаринъ заключаетъ такими словами:
«Поплатившись такъ дорого за это ослѣпленіе, не пора ли наконецъ уразумѣть, что оно происходило не отъ случайныхъ причинъ, а отъ свойства зрительнаго органа власти, отъ котораго, по особенностямъ его конструкціи, цѣлые порядки явленій ускользаютъ очень часто и очень легко, — по крайней мѣрѣ гораздо чаще и легче, чѣмъ отъ цѣлаго общества?..»
- ↑ Livl. Beitr. В. 1. Lief. III S. 295 и 296.