1879.
править«НА ВЫШКѢ ВЪ КОННО-ЖЕЛЕЗКѢ».
правитьВагонъ конно-желѣзной дороги только-что выѣхалъ на Литейную и идетъ по направленію къ Технологическому институту. Внизу всѣ мѣста заняты и выкинутъ красный флагъ; на имперіалъ все еще прибываетъ народъ. Публика самая смѣшанная: маляръ съ кистью, чиновникъ съ портфелемъ, военный писарь, артельщикъ въ длиннополомъ «пальтѣ». Къ нимъ лѣзетъ клинообразная бородка въ засаленной чуйкѣ и порыжѣломъ котиковомъ картузѣ — на видъ самый ледящій мужиченко. Онъ выпивши.
— Летимъ яко стрѣла и все за трешникъ! — говоритъ онъ, усаживаясь. — Премудрость! Ну, какъ послѣ этого православную душу господина Губонина въ заупокойное поминаніе не записать! Да тотъ будетъ скотъ безчувственный.
— Зачѣмъ заупокой? Они живы — откликается артельщикъ.
— Живы? Скажи на милость! А мнѣ сказали, что померши: какъ только выстроили эту самую конно-желѣзку, такъ сейчасъ тутъ-же и пріяли кончину праведную. Вотъ это для меня совсѣмъ альбомъ неожиданный, коли ежели они живы. Я и господина Кокорева еще помню; кумъ онъ имъ. Помню, какъ онъ намъ въ Москвѣ въ крымскую кампанію въ ноги кланялся и водкой насъ поилъ, потому такъ-какъ мы были въ ополченіи, а они въ тѣ поры свои чувства къ намъ прочувствовали. Вотъ и теперь на фатеру къ нимъ сходить надо: авось опять прочувствуютъ, потому мы теперь снова за вѣру идемъ. Прощайте, братцы! Не поминайте лихомъ! Вотъ это я теперь наниматься въ добровольцы ѣду. До Пяти Угловъ дотащусь, а тамъ по Чернышеву прямо въ славянскій комитетъ и упремся… Горимъ нетерпѣніемъ турку поганую побить! Попотчайте господа, цигарочкой, либо папиросочкой.
Чиновникъ даетъ ему папироску и спрашиваетъ:
— А турецкихъ звѣрствъ ты развѣ не боишься? Они мучаютъ плѣнныхъ, живьемъ ихъ жгутъ, на куски рубятъ…
— Что намъ турецкія звѣрства, коли ежели мы отъ супруги нашей еще хуже потерпѣли! Турецкія звѣрства для насъ не альбомъ.
— Что-же это за супруга такая, коли ежели она даже турокъ перещеголяла? — задаетъ кто-то вопросъ.
— Была такая. Сами на ее нарвались при малодушествѣ нашихъ чувствъ. Отъ нея и бѣжимъ, потому довольно ужъ этихъ самыхъ тиранствъ накушались. Мы жестянщики, на Выборгской на фабрикахъ служили.
— Откуда-же вы себѣ такую супругу подцѣпили?
— Въ Питербурхѣ выудилъ-съ… Закидывалъ на счастье, кромѣ осетра и стерляди, анъ стерлять-то и попалась. И ужь можно чести приписать — совсѣмъ стерлядь! Стояли мы это въ одномъ домѣ. Внизу наша артельная фатера, а надъ нами маіорская барышня жила. Маіоръ ихъ держали. Чудесно. И все это онѣ, бывало, сидѣли у окошка и кедровые орѣхи грызли. Изъ лица круглы и тѣломъ не особенно чтобы очень обширны. Возьмутъ это, бывало, гитару маіорскую и станутъ чувствительныя пѣсни пѣть. Ну, нашъ братъ, коли ежели по праздникамъ, сейчасъ это выдетъ и слушаетъ у окошка. Прослушали мы это разъ, прослушали два, глядимъ онѣ уже на насъ чувствительные взоры бросаютъ. Мы въ слезы, потому, коли ежели мы хмѣльные, у насъ сейчасъ слезы. А онѣ въ это время вздыхаютъ, да такъ пронзительно, пронзительно. На слѣдующій праздникъ гляжу, онѣ это мнѣ винца стаканчикъ черезъ окошко подаютъ: «на, говорятъ, добрый человѣкъ, выкушай», и сами собой, хоть и изъ женскаго сословія, изрядно хвативши. Мы приняли. Онѣ еще съ куфаркой высылаютъ уже въ графинчикѣ и двугривенный денегъ. Хотѣли мы это ихъ поблагодарить, возрились въ окошко, а, онѣ намъ ручкой дѣлаютъ. Ну, анделъ во кротости, да и шабашъ! Такъ это меня въ тѣ поры словно баней обдало: «неушто, думаю, онѣ, простымъ мужикомъ прельститься могли?» Молчу. Прошла еще недѣля. Сижу это я около нашей артельной фатеры на приступочкѣ и трубочку покуриваю безъ всякаго въ мысляхъ разсужденія, а онѣ у окошка орѣхи грызутъ, да вдругъ какъ шваркнутъ мнѣ въ затылокъ орѣховой скорлупой. Я снялъ картузъ и поклонился, а онѣ показали видъ, какъ-бы въ забытьѣ сидятъ, сидятъ это и закрывши глаза бормочутъ: «и что моя жизнь за проклятая! Лучше-бы мнѣ за простымъ человѣкомъ въ замужествѣ жить… Коли ежели-бы меня который человѣкъ обзаконилъ — сейчасъ-бы ему маіоръ триста рублевъ отвалилъ, а я за кого угодно-бы вышла»… Какъ сказали онѣ это — меня словно варомъ… Денегъ у меня въ тѣ поры ни копѣйки, а нужно на паспортъ высылать въ деревню… Тутъ я и призадумался. Гляжу я, онѣ то коварныя, то ласковыя улыбки намъ строятъ. Мы то-же меланхоліи подпустили да какъ брякнемъ: «такъ, молъ, и такъ, коли ежели не противны мы, то можемъ…» Онѣ согласны, побѣжали къ маіору, цѣлуютъ ихъ. И стали онѣ меня въ тѣ поры водкой поить… Семь дней поили. Наконецъ свадьба. Перевѣнчали насъ. Опять это на пиру приподнесеніе и чувствую я, что у меня послѣ девятаго стаканчика что-то въ глазахъ помутилось. Проснулся по утру у себя на артельной квартирѣ… Сейчасъ это на верхъ, а ихъ нѣтъ. «Гдѣ?» — спрашиваю. «Въ Царское село, говорятъ, уѣхали и вмѣстѣ съ маіоромъ». Подождалъ. Гляжу и небель ихную изъ фатеры вывозятъ. «Куда»? — «Подъ Смольный», говорятъ. Я перетерпѣлъ сутки и къ нимъ… Встрѣтили это ласково, подали водки, извиняются: «тутъ, говорятъ, междометіе одно вышло»… Я обинякомъ денегъ просить началъ, потому триста рублей обѣщали, а я копѣйки отъ нихъ не получалъ. Маіоръ этотъ самый улыбается и говоритъ: «сейчасъ». Хлопнулъ въ ладоши, выскочили люди, да какъ принялись меня драть! Дерутъ да приговариваютъ: «вотъ тебѣ, говорятъ, сто рублей, вотъ тебѣ еще сто, а вотъ и триста!» Взяли, да и выгнали. Чувствъ всѣхъ лишился, въ плачъ меня ударило. Сунулся къ адвокату — деньги требоваетъ. А маіоръ въ то время присылаетъ мнѣ двадцать-пять рублевъ и согласіе, чтобъ я у нихъ на кухнѣ жилъ. Мѣста я своего лишился, денегъ нѣтъ, — пошелъ. И тутъ-то вотъ начались терзанія! Сами изъ себя эдакія субтильныя и вдругъ каждый день со мной въ драку… — Это я про супругу. Попался утюгъ — утюгомъ въ меня, полѣно — такъ полѣномъ, а ухватъ, это для нихъ самое любимое орудіе. Обхватятъ меня имъ за шею, да и припрутъ къ стѣнѣ. Ну, я супротивъ женской націи не могу отражаться, къ тому же и маіоръ завсегда при нихъ. Разъ что-же? Все лицо мнѣ лаписомъ вымазали… Тутъ ужь я не стерпѣлъ и рѣшился подъ турку добровольцемъ ѣхать. Турка что! А ты вотъ спервоначалу въ эдакой-то жизни поживи, такъ тебѣ и турка анделомъ покажется. У турки спина безъ семи позвонковъ; онъ подъ штыкомъ гнется; опять-же и чалма перевѣшиваетъ, потому она полтора пуда вѣсомъ, окромя того, халаты да шпоры въ четверть аршина, такъ гдѣ тутъ правильную храбрость въ отраженіи вести! Его, бывало, нашъ ополченецъ какъ звизданетъ топоромъ?.. Я помню крымскую-то кампанію! Помню и турку!…
— А вы гдѣ съ нимъ сражались? Подъ какой крѣпостью? — спрашиваетъ чиновникъ.
Мужиченко заминается.
— Мы-то нигдѣ не отражались. Мы только отъ Москвы до Тулы доходили, — говоритъ онъ. — Вотъ и Пять Угловъ… Мнѣ тутъ спущаться надо… Соберите, господа, мнѣ съ міру на косушечку! Смерть томитъ! А въ карманѣ всего двѣ семитки!