«Муж царицы» (Дорошевич)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| «Мужъ царицы» |
| Опубл.: «Одесскій листокъ», 1896, № 143. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VIII. Сцена. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 34. |
«Такой чести добиться,
Чести добиться,
Чести добиться,
Никто не пожелай!..»«Прекрасная Елена»
Господинъ съ приличной внѣшностью, но растеряннымъ видомъ.
Всегда взлохмаченный цилиндръ, по которому то рабочіе задѣнутъ краемъ декораціи, то онъ самъ стукнется имъ о низенькую дверь уборной.
— Сколько однихъ цилиндровъ выходитъ! — жалуется онъ.
На сценѣ вы только и слышите:
— Баринъ! Посторонитесь! Баринъ! Сторонись!
— Иванъ Ивановичъ! Вы извините, нельзя жъ вертѣться подъ ногами. Тутъ люди дѣло дѣлаютъ!
Его гоняютъ изъ кулисы въ кулису, съ одной стороны сцены на другую.
То онъ замѣшкался какъ-то на сценѣ, когда подняли занавѣсъ, и долженъ былъ спрятаться за кустъ, гдѣ и просидѣлъ на корточкахъ весь актъ.
То провалился въ люкъ, получилъ по шеѣ отъ рабочаго и проторчалъ цѣлое дѣйствіе въ темнотѣ подъ сценой.
То въ своемъ коротенькомъ пальто и цилиндрѣ пробѣжалъ около открытыхъ дверей въ какой-то испанской пьесѣ.
Когда поднимаютъ занавѣсъ, чтобъ артисты выходили раскланиваться, вы видите его сверкающія пятки.
На него всѣ жалуются:
— Помилуйте, мѣшаетъ спектаклю. Вчера поднимаемъ заднюю декорацію для апоѳеоза, а на первомъ планѣ торчитъ онъ съ глупой физіономіей. Тутъ ангелы, а онъ въ цилиндрѣ!
Комическая старуха выговариваетъ grande coquette[1]:
— Помилуйте, душечка, Иванъ Ивановичъ хоть и мужъ вашъ, но онъ не долженъ забывать, что у насъ общая уборная. Что вы одѣваетесь не однѣ… Нельзя же заходить! Это оскорбляетъ мою женскую стыдливость. Я хоть и комическая старуха, но у меня есть женская стыдливость. У комическихъ старухъ тоже есть своя стыдливость, иногда даже побольше, чѣмъ у иныхъ grande coquettes[1], душечка!
Онъ заходитъ въ мужскія уборныя.
Придетъ, постоитъ, помолчитъ и уйдетъ въ другую.
— Чортъ знаетъ, что такое! — во все горло замѣчаетъ благородный резонеръ. — Посторонніе люди шатаются по уборнымъ. Тутъ гримируешься, а они заходятъ, смотрятъ, слоновъ продаютъ.
— Извините…
— Ничего-съ!
— Есть такіе люди, — повѣствуетъ комикъ, — которые, когда остановятся и посмотрятъ въ прудъ, — караси дохнутъ!
Иванъ Ивановичъ спѣшитъ улетучиться.
Ему не везетъ.
Онъ всегда какъ-то ухитрится попасть къ первому любовнику, какъ разъ въ ту минуту, когда тотъ совершаетъ самое интимное таинство своего туалета, — надѣваетъ ватоны; къ резонеру, когда тотъ не знаетъ роли, которую сейчасъ нужно играть; къ комику, когда онъ проиграетъ партію въ шашки своему постоянному противнику — суфлеру.
Въ концѣ-концовъ, онъ удираетъ изъ-за кулисъ.
Но на половинѣ коридора его нагоняетъ горничная:
— Пожалуйте, барыня требуетъ. Очень сердятся.
Онъ возвращается обратно съ провинившимся видомъ и выслушиваетъ нотацію.
— Ваша жена играетъ, а вы куда-то въ публику бѣгаете. Посмотрите, такъ ли у меня приколоты бантики?
И черезъ минуту слышится снова:
— Баринъ, посторонись!
— Иванъ Ивановичъ, нельзя же соваться подъ ноги!
— Это безобразіе! Лѣзть въ женскую уборную.
— Чортъ знаетъ! Посторонніе люди по уборнымъ шляются. Хоть въ трактиръ иди гримироваться!
— Да уходите же вы, чортъ васъ возьми, со сцены. Занавѣсъ надо поднимать!
И онъ летаетъ изъ кулисы въ кулису, съ одной стороны сцены на другую, во взлохмаченномъ цилиндрѣ, перепачканномъ пылью пальто, напоминая «рыжаго» въ циркѣ.
Съ нимъ случилось величайшее изъ несчастій, какое можетъ случиться съ человѣкомъ въ жизни.
Онъ «замужемъ за актрисой».
Никто не знаетъ даже, какъ его фамилія.
Онъ потерялъ свою фамилію.
— Это… это… какъ это? Ну, словомъ, — это мужъ Фитюлькиной.
А нѣкоторые даже такъ и рекомендуютъ его:
— Г. Фитюлькинъ.
Несмотря на то, что «Фитюлькина» — это только сценическій псевдонимъ.
Онъ «мужъ царицы», какъ зовутъ его поклонники.
«Багажъ Фитюлькиной», какъ называютъ его на закулисномъ жаргонѣ.
«Актрисинъ мужъ».
Иногда онъ заявляетъ, доведенный до отчаянія:
— Матушка, я не могу такъ дольше жить.
Тогда она обрываетъ его тономъ, не допускающимъ возраженій:
— Въ такомъ случаѣ вамъ слѣдуетъ жить не съ артисткой, а съ кухаркой!
Ихъ супружескіе разговоры для меня не тайна, потому что наши номера въ гостиницѣ рядомъ, и насъ раздѣляетъ только тоненькая перегородка, позволяющая слышать иногда даже… звуки аплодисментовъ и слѣдующіе за ними тяжкіе, сокрушенные вздохи.
Я помню ея первый дебютъ.
Она была внѣ себя.
— Какое несчастіе для актрисы быть замужемъ, да еще за такимъ идіотомъ, какъ вы. Я для васъ всѣмъ пожертвовала…
— Леночка!..
— Да-съ, всѣмъ, всѣмъ! Успѣхомъ! Иванову встрѣтили букетомъ, Петрову букетомъ, Сидорову букетомъ. А все почему? Потому что не замужемъ. А я?! Кто будетъ подавать букеты женщинѣ, у которой такой мужъ, какъ вы! Вотъ и выходи безъ хлопка! Я для васъ всѣмъ пожертвовала, а вы?!
Ей былъ поданъ большой, роскошный букетъ съ надписью на лентахъ: «Добро пожаловать», — и послѣ спектакля за перегородкой была цѣлая буря.
— Идіотъ! Дуракъ! Ставитъ свою жену въ такое смѣшное положеніе! Букетъ отъ мужа! Какъ трогательно! Да еще съ надписью: «Добро пожаловать!» Курамъ насмѣхъ! Всѣ хохочутъ! Вѣдь всѣ знаютъ что у меня во всемъ городѣ ни души знакомой!
— Леночка…
— Молчите! Молчите! Молчите! О, Боже, какія мы дуры, когда выходимъ замужъ за такихъ идіотовъ! Я для васъ всѣмъ пожертвовала, и вы сведете меня въ гробъ…
Началась истерика.
Ихъ номеръ изъ двухъ комнатъ, и очень часто я слышу тихій стукъ и разсерженный женскій голосъ изъ-за двери:
— Вы съ ума сошли! У меня завтра большая роль!
Затѣмъ слѣдуютъ тихіе, грустные вздохи.
Иногда она принимается рыдать.
— Онъ смѣлъ мнѣ предложить ѣхать ужинать.
И главное при комъ? При Бальзаковой! И эта ехидная старая баба расхохоталась!
— Да вы обязаны ему физіономію разбить, если вы мужъ! Застрѣлить! Убить, если вы мужъ! Вашу жену приглашаютъ ужинать, а вы что?!
Иногда теряетъ терпѣніе и онъ.
Недѣли двѣ тому назадъ онъ попробовалъ устроить сцену:
— Это возмутительно! Это переходитъ всякія границы! Мальчишка, нахалъ, какой-то банкирскій сынокъ, торчитъ у насъ цѣлые дни, подноситъ тебѣ букеты въ самыхъ незначительныхъ роляхъ! Подмигиваетъ пріятелямъ, когда ты выходишь на сцену!
Но она въ такихъ случаяхъ поетъ на другую тему:
— Да, да, заприте меня въ четырехъ стѣнахъ! Лишите меня успѣха, поклонниковъ, всего! Нѣтъ-съ, милостивый государь, этого не будетъ! Я для васъ и такъ всѣмъ пожертвовала! Довольно-съ! Дудки! Женились бы на кухаркѣ, — у нея не было бы поклонниковъ! Ваша жена актриса, вы не должны этого забывать! Я не позволю вамъ оскорблять меня вашими гнусными подозрѣніями! Артисткѣ подноситъ букетъ поклонникъ таланта, — а онъ грязнитъ самыми скверными подозрѣніями мой маленькій успѣхъ. И это мужъ? Что жъ, по вашему мнѣнію, ваша жена бездарность, что ей никто и букета поднести не можетъ иначе, какъ со скверными цѣлями? Мальчикъ отъ чистаго сердца подноситъ букетъ…
— Да, помилуй, какой же онъ мальчикъ?
— Молчать! Кто бы онъ ни былъ! Я актриса, — у меня должны быть поклонники! Женитесь на кухаркахъ.
Часто онъ по вечерамъ заходитъ ко мнѣ.
— Къ вамъ можно, сосѣдъ? Я въ одиночествѣ сегодня.
— Пожалуйста. А ваша супруга? На репетиціи?
— Н-нѣтъ. У нихъ сегодня небольшой артистическій ужинъ. Рожденье чье-то. Все свои: артисты, пресса, кой-кто изъ поклонниковъ. Знаете, сцена налагаетъ свои обязанности. Мнѣ какъ-то неловко. Все съ мужемъ да съ мужемъ. Это, дѣйствительно, ставитъ ее въ нѣсколько смѣшное положеніе.
— Конечно, конечно…
Онъ сидитъ у меня часовъ до двухъ, до трехъ.
И только въ четыре, въ пять, — я слышу за перегородкой стукъ двери и веселый женскій голосокъ, который напѣваетъ:
«Ужъ я его п-пила, п-пила, |
— Тише, ради Бога! — уговариваетъ онъ ее вполголоса. — Теперь утро, сосѣдъ услышитъ!
— А чортъ съ нимъ! Я замужняя женщина и была съ товарищами! Въ этомъ нѣтъ ничего дурного!
И она уходитъ къ себѣ, говоря пьянымъ голосомъ:
— Какое мѣщанство!
Какъ-то мы пошли съ нимъ въ буфетъ покурить.
— А Фитюлькина того… ничего себѣ! — ораторствовалъ на весь буфетъ какой-то франтъ въ платьѣ изъ магазина готоваго платья. — Я бы не отказался съ ней поужинать!
— Худощава!
— Н-нѣтъ! Съ атурами! И съ темпераментомъ баба! Это видно, что съ темпераментомъ! Прошла, видно, огонь, воду и мѣдныя трубы! Пожила!
— Отойдемъ, здѣсь дуетъ! — сказалъ онъ.
Мы отошли въ другой конецъ буфета. Пожилой, солидный господинъ спрашивалъ у другого пожилого, солиднаго господина:
— А ѣздитъ ужинать?
— У Фитюлькиной, говорятъ, мужъ есть.
— Ну, это у нихъ ничего не значитъ. На этотъ счетъ у нихъ свободно!
— Пойдемте отсюда, здѣсь душно! — сказалъ онъ.
Какъ-то онъ не выдержалъ и «крупно поговорилъ» съ рецензентомъ, хваставшимся чуть не связью съ его женой.
Ей же пришлось ѣздить «тушить скандалъ». И я часовъ до пяти не спалъ изъ-за истерикъ за перегородкой.
— Вы хотите сдѣлать меня басней всего города! Вы хотите, чтобъ это обернули такъ, что вы устроили скандалъ за то, что онъ былъ недоволенъ моей игрой. Мужъ, который съ кулаками требуетъ, чтобъ восхищались его женой! Вы этого хотите?
— Матушка, да вѣдь этотъ нахалъ, даже не будучи знакомъ, позволялъ себѣ…
— Мало ли кто и что говоритъ объ актрисѣ. Нѣтъ актрисы, про которую бы не говорили. Но не обращаютъ вниманія. Женились бы на кухаркѣ! О тѣхъ не говорятъ!
— Но вѣдь нельзя же…
— Вы хотите, чтобъ этотъ франтъ подсадилъ шикальщиковъ? Чтобъ мнѣ сдѣлали скандалъ? Вы этого хотите? Вамъ публика все равно. Плевать! А я завишу отъ публики!
Онъ встрѣтился со мной за кулисами со сжатыми кулаками и разъяреннымъ лицомъ:
— Вы не видали этого рецензентишку Вольдемарова? Вы читали гнусность, которую онъ написалъ про мою жену? Написать, что у нея для сильныхъ ролей не хватаетъ страсти! У моей жены не хватаетъ страсти! У нея мало страсти! Она весь день плакала изъ-за этой рецензіи! Это не рецензія, это чортъ знаетъ что! Я ему всѣ ребра переломаю! Вы не видали его?
— Видѣлъ.
— Гдѣ? Гдѣ?
— Въ… уборной вашей жены.
— Какъ? Что?
У бѣдняги опустились руки и ноги. Черезъ полчаса я видѣлъ его съ Вольдемаровымъ. Онъ жалъ Вольдемарову руку и говорилъ виноватымъ голосомъ:
— Вы меня, ради Бога, простите. Я тутъ давеча погорячился и говорилъ кое-что на вашъ счетъ лишнее. Вы, ради Бога, не того… Моя жена поручила просить васъ къ намъ завтра на чашку чаю. Вы, ради Бога, простите.
Вольдемаровъ говорилъ тономъ поучительнымъ и наставительнымъ:
— Ради вашей жены, я готовъ простить вашу дѣйствительно некорректную выходку. На этотъ разъ я вамъ извиняю. Но къ мнѣніямъ прессы слѣдуетъ относиться съ почтеніемъ, уваженіемъ.
— Господи, я и уважаю!
Вчера онъ влетѣлъ ко мнѣ блѣдный, какъ смерть.
На бѣднягѣ не было лица.
— Слышали?
— Что такое?
— Убѣжала! Съ банкирскимъ сыномъ убѣжала! И я послѣдній узналъ объ этомъ! Она не ночевала дома… Съ ней, надо вамъ сказать, это иногда случалось: засидится и останется спать у комической старухи. Но и утромъ нѣтъ. Я испугался, — думаю, больна. Къ комической старухѣ. Комическая старуха въ театрѣ. Я въ театръ, и вотъ записка.
Онъ подалъ и записку:
«Уѣзжаю. Не поминай лихомъ. Не вернусь. Adieu[3]. Вещи перешли въ N—скъ. Не твоя Лена Фитюлькина».
Записка писана размашистымъ почеркомъ.
Какія-то «мыслете», а не буквы.
— Оказывается, вся труппа ужъ знаетъ. Режиссеръ, комическая старуха, кое-кто изъ товарищей даже и на вокзалъ провожали. Представьте…
Но тутъ вошелъ комикъ.
— Удрала? Поздравляю!
Мнѣ прямо было жаль смотрѣть на бѣднаго Ивана Ивановича.
— Именно поздравляю! Когда такія бѣгаютъ, всегда поздравлять нужно. Мнѣ только говорить не хотѣлось: конечно, не мое дѣло. Вы думаете, она съ однимъ банкирскимъ сыномъ. Фью-фью-фью!..
Комикъ посвисталъ.
— Она и съ Вольдемаровымъ, съ рецензентишкой. Вы думаете, за что онъ ее хвалилъ? И съ режиссеромъ съ нашимъ. Знаемъ мы, почему пьесы для нея ставили! И съ Сиволаповымъ съ купцомъ. И военный тутъ одинъ на 28 дней въ отпускъ пріѣзжалъ…
Я кое-какъ выпроводилъ комика, но ввалился «драматическій герой», пьяный по уставу своего рыцарства.
— Пот-терю понесъ?
— Уѣхала…
— Другъ, поцѣлуемся! Собратья по несчастью. Но ты еще что! Ты только мужъ! А обмануть собрата по искусству! Товарища! Который душу, жив-вую душу ей отдавалъ! Ты понимаешь, душ-шу!
«Герой» плакалъ и билъ себя въ грудь.
— А какая была женщина! Какъ умѣла любить!..
Пришлось чуть не вытолкать «героя».
Иванъ Ивановичъ всталъ и протянулъ руку.
— Прощайте.
— Куда вы?
— На поѣздъ. За нею. Я ее разыщу. Я ее догоню.
— Послушайте, образумьтесь…
— Нѣтъ, нѣтъ… Это вѣдь не надолго… банкирскій сынъ… Это только такъ…
Онъ повернулся ко мнѣ и сказалъ съ какой-то виноватой улыбкой:
— Я вѣдь знаю… Это… не въ первый разъ…
Онъ былъ жалокъ въ эту минуту, и самъ сознавалъ это:
— Но понимаете ли вы, что я жить безъ нея не могу?!
И многіе не могутъ жить безъ нихъ…
Въ этомъ воздухѣ кулисъ есть что-то одурманивающее.