«Мировичъ». Историческій романъ въ 3-хъ частяхъ Г. П. Данилевскаго. 1880 г. Изд. тип. М. Стасюлевича, въ Спб.
правитьВъ послѣднее время въ литературѣ не только нашей, но и въ заграничной, беллетристы съ особенною любовью стали обращать свои таланты на возсозданіе историческихъ лицъ и эпохъ. Историческій романъ бывшій въ ходу въ первой половинѣ нынѣшняго столѣтія, подъ перомъ В. Скотта, В. Гюго и др., воскрешалъ времена рыцарства и сослужилъ свою службу въ литературной борьбѣ романтизма съ преданіями псевдоклассицизма. Наши прежніе романисты (Лажечниковъ, Загоскинъ и др.) создавали просто интересное чтеніе съ историческими именами. Еще недавно возможна была полемика о томъ: обязанъ ли романистъ строго придерживаться историческихъ фактовъ, или онъ воленъ давать просторъ своей фантазій въ историческихъ драмахъ и романахъ? Но вотъ явился рядъ новѣйшихъ историческихъ романовъ, захватывающихъ времена болѣе къ намъ близкія, частью въ прошломъ столѣтіи, частью въ нынѣшнемъ, — и постановка вопроса измѣнилась; измѣнились и пріемы авторовъ въ обработкѣ историческаго матеріала. Графъ Толстой (Война и Миръ) и др. уже не идеализируютъ прошлое, какъ это дѣлалось въ эпоху романтизма — въ интересахъ борьбы, а стараются представить намъ своего рода анатомію и физіологію прошлаго, возсоздать живую дѣйствительность, уяснить общественную жизнь анализомъ психической жизни отдѣльныхъ лицъ и группъ. Понятно, что, при такой постановкѣ, роль историческаго романа стала шире и глубже; если и современный романъ нынѣ не удовлетворяется одною личною, индивидуальною жизнью и сцѣпленіемъ лицъ и событій, то тѣмъ болѣе это не удовлетворитъ въ историческомъ романѣ, въ которомъ жизнь какъ бы окончила свой процессъ, — тотъ процессъ, послѣ котораго нарождается новая ступень цивилизаціи въ обществѣ и въ отдѣльныхъ лицахъ. Поэтому въ исторической обстановкѣ, какъ въ законченномъ явленіи, разъясненіе многихъ сторонъ настоящей общественной жизни можетъ быть полнѣе, яснѣе и сознательнѣе; въ прошломъ — всѣ зародыши настоящаго.
Придавая большое значеніе въ литературѣ историческому роману, мы съ особеннымъ интересомъ прочли романъ «Мировичъ» Г. П. Данилевскаго. Имя автора хорошо извѣстно въ нашей литературѣ; правда, критика не особенно его баловала и, не смотря на многія прекрасныя страницы въ его прежнихъ произведеніяхъ, не грѣшила избыткомъ вниманія къ его трудамъ и усвоила себѣ только стереотипную фразу: «Данилевскій — занимательный разскащикъ». Не касаясь прежнихъ его произведеній, которыя однако жъ постоянно читались съ большимъ интересомъ, мы желали бы высказать нѣсколько впечатлѣній по поводу послѣдняго его романа; это — капитальный трудъ, къ которому нельзя не отнестись съ почтеніемъ.
Не помнимъ, чтобы какой либо другой историческій романъ производилъ на насъ болѣе глубокое, подавляющее впечатлѣніе, чѣмъ «Мировичъ». Отъ него трудно оторваться, пока его не кончишь. Безъ сомнѣнія, одна изъ главныхъ причинъ тому — чрезвычайно интересная эпоха (конецъ царствованія Елизаветы, воцареніе Петра III и затѣмъ Екатерины II), множество крупныхъ историческихъ фигуръ и романическая, полная трагизма, исторія принца Іоанна брауншвейгскаго, Можно думать, что я заграницею онъ встрѣтитъ большой успѣхъ[1], не только какъ романъ à sensation, но и какъ яркая историческая картина, полная колорита, изъ эпохи прошлаго столѣтія.
Укажемъ на необычайную живость возстановленныхъ авторомъ фигуръ Петра III, Екатерины II, Разумовскаго, — этого симпатичнаго, лѣниваго юмориста-артиста, до макушки хохла, — Ломоносова, Панина, Миниха, Бестужева и многихъ другихъ сановниковъ того времени. Орловы вышли безподобны, кутежи ихъ у Дрезденши и Амбазарши полны реализма самаго голландскаго, и хотя описаніе ихъ, равно какъ и описаніе Петербурга того времени, представляютъ длинноты, затягивающія теченіе разсказа въ 1-й части, но сами по себѣ они — драгоцѣнные эпизоды бытовой стороны.
Рядомъ съ яркими фигурами, стоящими какъ бы живьемъ предъ читателемъ, нѣсколько блѣднѣютъ два героя интриги, проведенной въ романѣ: Мировичъ и любимая имъ дѣвушка, гордая, своенравная Поликсена. Мировичъ, не смотря на то, что авторъ тщательно занимается разработкою его психической жизни, вышелъ какъ бы недорисованнымъ, да и къ тому же является такою, сравнительно, мелочью, «дрянцомъ», что едва ли и заслуживалъ особенной обработки. Попытка его освободить принца Іоанна обставлена такъ, что нужно только удивляться его легкомыслію: ни одного союзника, ни какой вѣроятности успѣха, что онъ видитъ и самъ, и тѣмъ не менѣе — рѣшается на попытку въ припадкѣ какой-то галлюцинаціи…. Основа характера Мировича, впрочемъ, понятна. Это — одинъ изъ тѣхъ паразитовъ челяди, вертящейся около двора, котораго одуряетъ окружающая атмосфера; видя легкіе успѣхи, добытые не трудомъ и заслугами, а дерзостью и случаемъ, они все свое честолюбіе, сильно возбужденное лицезрѣніемъ придворной сцены и баловней «случая», устремляютъ на составленіе каррьеры тѣмъ же оружіемъ: дерзостью, рискомъ, захватомъ. На этомъ характерѣ превосходно обрисовалась растлѣвающая среда задняго двора дворцовой жизни.
Честолюбіе и зависть, ненасытная жажда свѣта, блеска, богатства, власти и почестей одинаково отравили все существо Мировича и Поликсены; та же лабораторія, которая выкидывала Орловыхъ на верхъ, отбрасывала эту пару за бортъ, какъ негодный шлакъ при выплавкѣ металловъ. Разъ отвѣдавши одуряющаго яда, эта чета уже не могла жить безъ него и летѣла къ нему, какъ мотылекъ на огонь.
Нѣсколько удивительно, что два столь сходныхъ характера, столкнувшись, притянулись другъ къ другу; они скорѣе должны были бы взаимно отталкиваться, какъ два однородныхъ электричества. У Поликсены, конечно, былъ интересъ употребить Мировича, какъ орудіе для достиженія почестей, путемъ освобожденія несчастнаго узника Іоанна. Мировичъ долженъ былъ вынуть для нея каштаны изъ огня. Но что же ставилъ на ставку опасной игры Мировичъ? Или свою жизнь, или, въ случаѣ успѣха, обладаніе капризной, гордой сиротой, которая къ тому же и не дается ему въ руки. По историческимъ даннымъ, Мировичъ представляется самолюбивымъ, легкомысленнымъ, малоразвитымъ армейскимъ авантюристомъ; такимъ является онъ и въ романѣ. Впрочемъ, настойчивую любовь его къ Поликсенѣ можно объяснить сходствомъ положенія и стремленій: въ стремленіи къ каррьерѣ они оба были естественные союзники, сироты, бездомные, жадные насладиться жизнію, — и если существуетъ любовь по разсчету, по разсчету инстинктивному, безсознательному, то они могли сойтись. А между тѣмъ, эти маленькіе люди, своею маленькою интригою, привели въ концѣ концовъ къ крупному, трагическому событію — убіенію царственнаго узника, принца Іоанна. И какъ часто больныя событія своими корнями зарождаются въ малыхъ атомахъ, недоступныхъ глазу историка, но приближаемыхъ къ нашему глазу микроскопомъ романиста.
Но, какъ мы сказали, интересъ романа — сложный. Въ немъ съ большимъ техническимъ искусствомъ переплетены двѣ романическія интриги: одна — Мировичъ и Поликсена, другая — Петръ III и Екатерина II. Авторъ помѣстилъ ихъ въ такую роскошную обстановку и окружилъ такою массою прекрасныхъ декорацій, эпизодовъ бытовыхъ и характерныхъ для исторіи цивилизаціи того времени, что интересъ собственно романа поглощенъ трагизмомъ событій, величіемъ и яркостью историческихъ фигуръ, разнообразіемъ обстановки и нерѣдко прелестными описаніями природы.
Намъ особенно симпатичны фигуры: Разумовскаго, Ломоносова, Петра III. Разговоръ послѣднихъ двухъ на балу у барона Фитингофа прелестенъ по искренности тона. Императоръ сначала думалъ обойтись съ поэтомъ поверхностно; но Ломоносовъ извлекъ тоны изъ глубины души его и выразилъ, по желанію Петра, свой совѣтъ — помириться съ супругою…. А какіе мастерскіе эпизоды — высадка Петра III у Кронштадта, свиданіе его съ принцемъ Іоанномъ въ темницѣ, встрѣча Екатерины II съ принцемъ на станціи у Пеллы, сцена тонущаго Ушакова и др., или штрихи, въ родѣ напр. «мышь, пробирающаяся въ соломѣ куреня на пасѣкѣ». «Тихо падающія листья, шуршанье махровыхъ кистей камыша» или высокохудожественный и психологически вѣрный «крикъ птицы ночью въ Малороссіи», — или Екатерина II, пьющая воду изъ ведра, безмятежно съ утра моющая рукавчики въ день низверженія Петра III и т. д., — все это мастерскіе удары кисти художника.
Тѣмъ не менѣе, мы не можемъ сказать, чтобы языкъ автора вездѣ отличался художественными достоинствами; напротивъ, онъ неровенъ мѣстами, — дѣланный, изысканный, а мѣстами нѣсколько утомляетъ вычурностью, тяжеловатостью, злоупотребленіемъ языкомъ лѣтописей, церковно-славянскими изрѣченіями и присказками. Конечно, обиходный, живой языкъ половины прошлаго вѣка не могъ быть вполнѣ одинаковымъ съ нынѣшнимъ; но отсюда еще далеко до стремленія — возсоздать подлинный разговорный языкъ той эпохи, на основаніи книжнаго языка, письменныхъ памятниковъ. Не можемъ также пройти молчаніемъ пріема, отъ частаго употребленія производящаго однообразіе тона, и потому наскучающаго, именно — подбираніе всякаго рода сновъ, всего, что «грезится», «чудится», скажется", «мнится» герою, для иллюстраціи его душевной жизни. Все хорошо въ мѣру. Одинъ, да добрый сонъ (въ родѣ, напр., «сна Обломова»), больше бы пояснялъ, чѣмъ масса дремотъ и мечтаній Мировича, которымъ авторъ, по нашему мнѣнію, занимается болѣе, чѣмъ онъ того заслуживаетъ. Иногда даже кажется, будто авторъ самъ колеблется въ значеніи своего героя и не прочь былъ бы вдохнуть въ него немного «идеальнаго» духа, который страдаетъ въ глухой оппозиціи существующему порядку и тѣмъ приблизить его къ современному типу недовольцевъ…. Но эти колебанія разрушаются самимъ же авторовъ въ другихъ мѣстахъ; въ общемъ Мировичъ вышелъ безъ всякаго общественнаго идеала, дающаго право на борьбу и героизмъ. Онъ живетъ только для себя, и временами какъ онъ низокъ и гадовъ (напр., его посѣщеніе Григорія Орлова въ Москвѣ и замѣчаніе, что и онъ-де спасалъ императрицу Екатерину II; опозналъ, что колесо ея кареты должно было свалиться съ оси)!…
Но, впрочемъ, Мировичъ — не герой, а скорѣе «типъ» извѣстнаго сорта людей 18 вѣка, нюхавшихъ соръ и выброски задняго двора придворной жизни; съ этой стороны, онъ типъ довольно узкаго кружка, обитавшаго въ подвалахъ царскихъ хоромъ и состоявшаго, такъ сказать, изъ лакеевъ и холоповъ.
Въ концѣ концевъ, главный интересъ романа — воспроизведеніе эпохи, составляющей истиннаго его героя, а съ нею — колоссальныхъ фигуръ Екатерининскихъ временъ, переворота 1762 г. и трагической жизни и смерти царственнаго узника, Іоанна брауншв. Эта послѣдняя фигура удалась автору, не смотря на чрезвычайно трудную задачу — передать психологически правдоподобно совершенно невѣроятный характеръ, сложившійся въ одинокой темницѣ отъ колыбели до смерти. Читателю становится понятно, почему, не смотря на всѣ личныя, добрыя намѣренія Петра III и Екатерины II, принцъ падаетъ, точно отъ роковой судьбы, непреклонною волею событій.
Г. Данилевскій, написавшій въ «Мировичѣ» громадную историческую картину, хотя и вступилъ на новый путь, тѣмъ не менѣе остается солидарнымъ и съ прежнимъ своимъ родомъ писанія «художественной этнографіи», о которой говорилъ одинъ извѣстный писатель, по поводу его «Бѣглыхъ въ Новороссіи»; только нынѣ кисть автора обращена не на Новороссійскія степи, съ ея обитателями, а на Петербургъ 18 вѣка, съ его затѣями и интригами.
Въ заключеніе, замѣтимъ, что не вина Г. Данилевскаго, если его произведенія не возбуждаютъ споровъ и горячихъ толковъ. Въ своемъ «Мировичѣ» онъ приложилъ массу дарованія и труда надъ изученіемъ эпохи 18 вѣка; въ другихъ его романахъ также обнаруживаются большая наблюдательность, изученіе и любовь къ описываемымъ имъ лицамъ и природѣ, Въ свое время «Бѣглые въ Новороссіи» до того поразили яркостью и свѣжестью красокъ, что лица, не бывавшія на югѣ Россіи, съ трудомъ вѣрили описаніямъ автора. Почему же произведенія г. Данилевскаго не возбуждаютъ горячихъ пересудъ, толковъ и комментаріевъ? Причина этого кроется, по нашему мнѣнію, въ самомъ свойствѣ таланта г. Данилевскаго. Онъ не тенденціозенъ; герои его не протестуютъ и не колятъ глаза и сами по себѣ не составляютъ противорѣчія съ разумомъ вѣка (подобно типамъ Гоголя). Авторъ, по преимуществу, — художникъ-реалистъ, обладающій мягкою кистью и хорошимъ колоритомъ. Въ галлереѣ его произведеній — масса прекрасныхъ фигуръ и пейзажей, бытовыхъ картинъ и описаній, нерѣдко исполненныхъ истинной поэзіи. Всюду чувствуется симпатичная кисть чистаго художника-артиста, чуждаго тенденціи, художника-этнографа. И если его люди и герои не спорятъ ни съ вѣкомъ, ни съ существующимъ порядкомъ, то понятно, что не изъ-за чего и зажигаться спорамъ; но это нисколько не умаляетъ значительнаго и симпатичнаго дарованія г. Данилевскаго, какъ одного изъ выдающихся нашихъ беллетристовъ.
Одесса. 10 іюня, 1880 г.
- ↑ «Мировичъ», какъ видно изъ газетъ, переведенъ въ настоящее время на нѣмецкій языкъ въ Лейпицгѣ г. Лобенштейномъ, на французскій языкъ въ Парижѣ г. Ромальдомъ и на чешскій языкъ въ Прагѣ г. Шураномъ. — Проф. Ходьзко читалъ о немъ лекціи въ Парижѣ, въ Collègede France, въ 1880 г.