«Лепетитор» (Позняков)/ДО
| «Лепетиторъ» : Разсказъ |
| Дата созданія: 1879. Источникъ: Позняковъ Н. И. Соловьиный садъ и другіе разсказы. — СПб.: Типографія М. Меркушева, 1900. — С. 62. |
Какъ-то одно время было у меня на денежномъ рынкѣ тихо, очень даже тихо. Что было болѣе или менѣе цѣннаго — въ залогъ снесъ; должалъ-должалъ, гдѣ и покуда можно было; а когда всякіе рессурсы стали къ концу приходить, тряхнулъ и послѣднимъ капиталомъ — объявленіе тиснулъ, что де-молъ такъ и такъ, «будучи лишенъ всякихъ средствъ къ жизни, ищу уроковъ или какихъ-бы то ни было занятій». Жду день, жду другой, третій: никого, ниоткуда, низачѣмъ. Ну, думаю, плохо: пропали мои денежки даромъ. Собирался я уже объявить въ газетахъ, что ищу занятій, во что-бы то ни стало, согласенъ и въ отъѣздъ, куда угодно — хоть въ Ветлянку (время было чумное).
Наконецъ, получаю письмо:
Извѣстился я въ „Вѣдомостяхъ“, что кушать вамъ нечего, а кушать хочется. А сынъ есть у меня, балуется мальчишка. Потому, какъ это не дѣло, то коли ежели благоугодно вамъ будетъ хлѣбъ кушать, то милости просимъ ко мнѣ въ лавку побывать. За симъ покорный вашъ слуга и рабъ божій Трофимъ Торговцевъ, 2-й гильдіи купецъ».
Полюбовавшись на засаленный клочекъ бумаги, я пошелъ по адресу.
— Тутъ хозяинъ? — спрашиваю въ лавкѣ.
— Въ трактирѣ, чай пьютъ, — отвѣчаетъ приказчикъ, — а вамъ на что?
— Дѣло есть.
— Такъ обождите маленько: они скоро будутъ. Сенька, ты чего бѣльма-то выпучилъ? Бѣги скорѣй въ трактиръ — скажи хозяину, что пришли къ нимъ. Ну, живо!
Сенька пустился во всю прыть черезъ дорогу къ трактиру, а приказчикъ, подперевъ правою рукою лѣвую подъ локоть, прихлебнулъ чаю изъ стакана, который онъ держалъ въ лѣвой рукѣ и, небрежно глядя въ окно, спросилъ меня:
— Вы это къ Трофиму Кузьмичу на-счетъ чего, собственно, такъ сказать?
— Письмо я отъ него получилъ.
— Такъ… — снисходительно подтвердилъ онъ.
— Трофимъ Кузьмичъ идутъ! — торжественно заявилъ вбѣжавшій Сенька.
Къ дверямъ лавки подошелъ высокій сѣдой старикъ, съ длинной бородой, крупнымъ, серьезнымъ лицомъ, въ длиннополомъ сюртукѣ, высокихъ сапогахъ и глубокомъ картузѣ. Погладивъ бороду и поправивъ воротъ ситцевой рубашки, онъ медленно и важно вошелъ въ лавку. «Молодцы» вытянулись въ струнку.
— Вы, кажется, господинъ Торговцевъ? — обратился я къ нему.
— Точно такъ-съ: я самый.
— Вотъ я отъ васъ это письмо получилъ.
— А, знаю, знаю… Такъ пожалуйте, господинъ честной, въ трактирчикъ: мы тамъ съ вами переговоримъ, а кстати и чайку изопьемъ. Вы чего-жъ, молодцы, стоите-то? Пейте чай! — обратился онъ къ приказчикамъ.
«Молодцы» ободрились.
— Чай — дѣло доброе, — сказалъ мнѣ Трофимъ Кузьмичъ. — Палка на палку не хорошо, а чай на чай завсегда можно. Пойдемте-же, господинъ.
— А кто вы такой будете, осмѣлюсь узнать? — спросилъ онъ меня по дорогѣ.
— Я? Студентъ.
— Студентъ? гм… такъ, значитъ, всякимъ наукамъ обучаетесь?
— Всякимъ наукамъ.
— Тэкъ-съ… А бунты учинять обучаетесь?
— Нѣтъ, — говорю, — этому не обучаюсь.
— Не обучаетесь?.. — (И онъ пытливо взглянулъ на меня). — Такъ это, значитъ, ужъ безъ учебы, сами отъ себя, и тятеньку и маменьку по мордѣ за то, что кормятъ?
«Эге-ге, — думаю, — этому нужно „молодца“ въ учителя».
Пришли въ трактиръ, сѣли у столика.
— Ну-ка, чаю на двоихъ, живѣй! — скомандовалъ купецъ и снова обратился ко мнѣ. — Такъ вы, значитъ, студентъ и всякимъ наукамъ обучаетесь?
— Да.
— А учить умѣете?
— Не умѣлъ-бы — не объявлялся-бы.
— Тэкъ-съ… значитъ, умѣете. А какъ звать васъ?
Я сказалъ. Услышавъ мою фамилію, Трофимъ Кузьмичъ оживился:
— У васъ тятенька не торговалъ-ли мукой картофельной?
— Нѣтъ, не торговалъ.
— Или изъ родныхъ кто?
— И изъ родныхъ никто.
— Никто, значить, этимъ дѣломъ не занимался? Тэкъ-съ…
Въ комнату съ шумомъ влетѣлъ половой: въ лѣвой рукѣ грязная салфетка, въ правой подносъ съ двумя чайниками и стаканами; звенитъ, гремитъ…
— Экъ, ты, братецъ, трезвонишь: словно въ Свѣтлый праздникъ, — замѣтилъ ему Трофимъ Кузьмичъ.
— Нельзя-же для дорогихъ гостей и не потрезвонить, — съострилъ половой, — потому для милаго дружка…
— Ну-ну-ну… — остановилъ его старикъ. — Ты, братъ, знаешь? Ѣшь пирогъ-то съ чѣмъ?
— Съ грибамъ, Трофимъ Кузьмичъ.
— А языкъ-то держи гдѣ?
— За зубамъ, Трофимъ Кузьмичъ.
— То-то-же: ты, братецъ, это себѣ на носу заруби, да и помни.
Половой сконфузился и старался поправиться:
— Я для вашей милости, Трофимъ Кузьмичъ, не то, что потрезвонить, а ноги ваши мыть, да воду-то эту самую пить…
— Ладно, ладно, толкуй… Ты, вѣдь, я знаю, и языкомъ-то мастеръ трезвонить. Балаболка.
И старикъ сталъ разливать чай.
— Такъ, значитъ, — обратился онъ ко мнѣ, — никто изъ вашихъ родныхъ картофельной мукой не занимался?
— Никто, — говорю. — Только намъ, Трофимъ Кузьмичъ, надо-бы о дѣлѣ поговорить.
— Чтожъ, оно можно: о дѣлѣ завсегда помнить долженствуетъ. Извольте-ка свой стаканчикъ взять: дѣло дѣломъ, а чай чаемъ.
Я сталъ пить чай.
— Вотъ вы-бы моего мальчонка поучили, — началъ купецъ, — больно ужъ онъ шустёръ, а толку въ немъ мало… Приструнить его хорошенько надо, а не то избалуется въ конецъ. Двѣнадцать ужъ годковъ мальчишкѣ: и читать, и писать умѣетъ, только не такъ отчетисто. Такъ вы-бы вотъ, господинъ честной, походили да позаняли-бы его: такъ-то-бы лучше было.
— А сколько разъ въ недѣлю приходить?
— Да хошь разика-бы три.
— Гдѣ вашъ сынъ учится?
— Гдѣ-же ему учиться? Ему учиться некогда, да и не къ чему: потому — наше дѣло торговое… А вотъ насчетъ грамоты — знаетъ онъ ее, грамоту-то, только не такъ, чтобы очень твердо. Грамотѣ къ тому нониче и по крестьянству учатъ. Вы-бы его часочекъ-другой и поприструнивали.
— Чтожъ? это можно, — говорю.
— А какъ цѣна ваша будетъ, господинъ?
Я подумалъ и назначилъ по двадцати рублей за мѣсяцъ.
— Дорогонько! Надо-бы посбавить. У меня эти деньги съ синенькой приказчикъ получаетъ; а у него дѣла-то побольше вашего.
И онъ лукаво, какъ-то выжидательно смотрѣлъ на меня.
— Ничего не дорогонько, Трофимъ Кузьмичъ: другіе учителя по три, по пяти рублей за одинъ часъ берутъ.
— А кто даетъ-то? — встрепенулся старикъ. — Сумасшедшіе даютъ!.. Деньги у нихъ дешевы. А у меня кажная копеечка на-счету: потому — мнѣ на-обумъ платить и не приходится. А вы вотъ что, господинъ: возьмите-ка двѣнадцать рубликовъ въ мѣсяцъ, и дѣлу конецъ.
— Нѣтъ, нельзя, Трофимъ Кузьмичъ.
— Да какъ-же нельзя? Что вамъ, молодому да одинокому, нужно-то? Нешто вамъ семью пропитывать? Право, возьмитесь-ка за двѣнадцать рубликовъ.
— Да какой же мнѣ расчетъ?
— Какъ не расчетъ? Конечное дѣло, расчетъ! Вы вѣдь все равно такъ-бы, безъ заработанныхъ сидѣли, да и тугонько-бы вамъ приходилось; а возьметесь — вотъ вамъ двѣнадцать рубликовъ и перепадетъ. А двѣнадцать рублей, хошь и небольшія, а все деньги, на улицѣ не валяются… А?
Соблазнилъ меня купецъ: «Что я, — думаю, — буду безъ уроковъ дѣлать? нужно спустить немного».
— Извольте, — говорю, — я пятнадцать рублей возьму, а меньше не могу.
— Эхъ, господинъ, господинъ… Вѣдь пятнадцать-то рублей у меня второй приказчикъ получаетъ; а онъ цѣльный день на работѣ, при дѣлѣ, да и въ праздники тоже торгуетъ, — урезонивалъ меня Трофимъ Кузьмичъ, наливая себѣ четвертый стаканъ чаю. — А вы вотъ пожалуйте-ка вашъ стаканчикъ да скажите: «идетъ-молъ за двѣнадцать рублей, Трофимъ Кузьмичъ».
Но я рѣшился больше не уступать и молчалъ.
— Что-жъ? идетъ?
— Нѣтъ, нельзя…
— А вы подумайте-ка, господинъ.
— Тутъ нечего мнѣ и думать. Вѣдь я не въ первый разъ уроки даю: знаю, сколько спросить.
Трофимъ Кузьмичъ допилъ стаканъ и налилъ еще; откусилъ кусочекъ сахару и, приподнявъ брови, отхлебнулъ съ блюдца. Блюдце онъ держалъ на кончикахъ всѣхъ пяти пальцевъ лѣвой руки, такъ что мнѣ вспомнилась загадка: желтое море на пяти столбахъ.
— Такъ какъ-же, господинъ?
— Какъ я сказалъ.
— Ну, ужъ видно — нечего съ вами дѣлать: больно ужъ вы упористы. Надо и мнѣ накинуть. А можетъ, вы четырнадцать рубликовъ не возьмете-ли?
— И четырнадцати не возьму.
— Что-жъ дѣлать? другаго-то мнѣ искать не хочется: когда тамъ найдешь?.. Придется ужъ на пятнадцати рубляхъ порѣшить. Только вы, господинъ, парнишку-то ужъ того…
Такъ мы и порѣшили, что за 15 рублей въ мѣсяцъ я буду «парнишку того».
На слѣдующій день я пришелъ дать первый урокъ. Мальчикъ оказался очень бойкимъ, смышленымъ, и сразу понравился мнѣ. Лѣтъ ему было двѣнадцать, но зналъ онъ для этихъ лѣтъ слишкомъ мало. Да и учебники у него были какіе-то допотопные: выложилъ онъ передо мной первымъ дѣломъ букварь, весь въ масляныхъ пятнахъ и съ загнутыми уголками страницъ; потомъ изъ ящика, откуда несло сыростью и плѣсенью, вылѣзла грамматика — не «русская», а «россійская»; за нею явился какой-то задачникъ, одинъ видъ котораго наводилъ на воспоминанія о дѣлахъ давно минувшихъ дней.
— Кто васъ прежде училъ? — спросилъ я мальчика.
— Старичекъ одинъ-съ, чиновникъ изъ Гавани ко мнѣ ходили… Они въ Опочининой улицѣ, надъ мелочной лавочкой жили-съ… Тятенька имъ два съ полтиной въ мѣсяцъ платили-съ… Только вотъ они ужъ полгода, какъ померли-съ… За́пили и померли-съ… На улицѣ ихъ подобрали-съ… И книжки у меня ихнія такъ и остались. Очень ужъ они сердиты были: все меня за эти-съ вотъ мѣста-съ трепали…
Онъ указалъ себѣ на виски, и на лицѣ его изобразились впечатлѣнія давно-испытанной боли и страха передъ грознымъ педагогомъ изъ Опочининой улицы.
Жаль мнѣ было мальчика. Онъ вовсе не внушалъ мнѣ желанія дернуть его за високъ. Напротивъ, его бойкое личико и шустрые глазенки казались очень симпатичными. Но онъ, видимо, боялся и меня — хоть я и ласковъ былъ съ нимъ — глядѣлъ мнѣ прямо въ ротъ, когда я говорилъ, и на каждый мой вопросъ отвѣчалъ поспѣшно, захлебнувшись предварительно, какъ-бы стараясь вобрать въ себя побольше воздуха.
— А послѣ того старичка вы учились гдѣ-нибудь? — спросилъ я его.
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Что-же вы дѣлали за это время?
— У тятеньки въ лавкѣ былъ-съ… Они меня все посылали… Только вотъ третёводни-съ осерчали они ужъ больно на меня-съ — такъ за вами послали: сгною, говоритъ, тебя, паршивецъ эдакій, надъ книжкой-съ…
Такъ вотъ, какимъ образомъ попалъ я сюда! Вотъ, почему понадобился здѣсь учитель!
— За что-же разсердился вашъ тятенька? — допрашивалъ я мальчика.
— Да я деньги потерялъ-съ, — отвѣчалъ мальчикъ и такъ смутился, какъ-будто вспомнилъ о чемъ-нибудь очень постыдномъ. — Тятенька меня послали по счету получить 17 р. 68 к., я ихъ получилъ-съ, да въ платокъ завернулъ, а платокъ по дорогѣ выронилъ-съ… или вытащилъ кто-съ… Какъ по́чали меня тятенька за это ругать, ремнемъ отстегали и учить меня хотятъ-съ…
Голосъ мальчика задрожалъ, и изъ глазахъ выкатились слезы.
Въ это время въ прихожей громко задребезжатъ звонокъ, такъ-называемый «хозяйскій». Мальчикъ встрепенулся и заерзалъ на стулѣ.
— Наше вамъ почтеніе-съ, господинъ честной. Какъ ваше здоровье? — величественно спросилъ меня входившій Трофимъ Кузьмичъ.
По его вопросу казалось, что мы съ нимъ уже давно знакомы, и что я извѣстенъ ему за человѣка нездороваго. Онъ торжественно провелъ рукой по бородѣ, подперся въ бока и, сверкнувъ глазами на сына, обратился ко мнѣ:
— Ну, что? какъ?
— Да ничего еще пока.
— Драть его вотъ надо! — грозно кивнулъ онъ на сына. — Избаловался вовсе, изъ рукъ вонъ выбился. Хошь ему говори, хошь нѣтъ — никакого толку отъ него не добьешься. Вы ему спуску-то не давайте: чуть только что — такъ за вихоръ!..
Мальчикъ не выдержалъ и заплакалъ потихоньку, стараясь скрыть слезы, но отецъ замѣтилъ ихъ:
— Пореви у меня еще!.. Я те пореву! — пригрозилъ онъ сыну, собираясь уже показать мнѣ, какъ надо расправляться съ мальчикомъ за вихоръ.
Но изъ двери сосѣдней комнаты показалась чья-то жирная голова въ шелковой кичкѣ и съ двойнымъ подбородкомъ:
— И все-то ты дитю ругаешь, Трофимъ Кузьмичъ! Бога ты не боишься!
— И все-то ты мнѣ подъ руку лѣзешь, Арина Власьевна! Чорта ты-бы постыдилась!
— У, шкура-жидъ! — буркнула жирная голова и скрылась за дверью.
— Анаѳема, прости Господи! — пустилъ ей вслѣдъ Трофимъ Кузьмичъ и ушелъ въ лавку, обласкавъ въ прихожей кухарку «дурой».
Занявшись съ мальчикомъ, я уже собирался уходить съ нечистою передъ его отцомъ совѣстью, такъ какъ ни разу не дернулъ его за вихоръ.
— А ужъ вы уходите? — послышалось мнѣ, и я увидѣлъ въ дверяхъ ту-же кичку на жирной головѣ. — Не угодно-ли будетъ чайку испить?
Я сталъ-было отказываться, но купчиха такъ приступила ко мнѣ, что пришлось согласиться.
— Вы насчетъ Трофима Кузьмича не бойтесь, душа моя сладкая: онъ тольки во хмѣлю буёнъ бываетъ, — трещала Арина Власьевна, — а когда чиверёзый, такъ тольки лается. Ну, и васъ когда облаетъ — такъ ничего! Брань-то вѣдь на вороту не виснетъ. Того, прежняго-то учителя, что въ Гавани жилъ, все «старый хрычъ» звалъ. Такъ тотъ ничего: тольки попроситъ рюмочку ему поднести. А ужъ и сердитый-же былъ старикъ, царствіе ему небесное: такъ дитю мучилъ (не тѣмъ будь помянутъ), такъ мучилъ — просто, сказать нельзя… Да что и толковать про покойника? Вотъ и Трофимъ Кузьмичъ: нѣтъ того, чтобы приласкать дитю; все норовитъ, какъ-бы дернуть, да покрѣпче. А дитё чѣмъ виновато? Дитё неразумное, дитё глупое. И третёводни вотъ осерчалъ такъ, ни за́что, да еще и прибилъ, и учить его грамотѣ задумалъ… Забылъ, небось, какъ мы старшенькаго-то нашего (покойничекъ ужъ теперь, царствіе ему небесное) лишній годъ проучили. За этого теперь принялся. А онъ что? Нешто сдѣлалъ что? Деньги-то обронилъ? Эка невидаль!.. Накинетъ на говядину копейку — такъ въ три дни 17 рублей и вернутся.
Долго еще держала меня Арина Власьевна. Наконецъ, отпустила. Проходя мимо лавки, я встрѣтился съ самимъ Торговцевымъ и сказалъ ему, что его сыну надо будетъ купить кое-какихъ учебниковъ.
— Это зачѣмъ?
— Очень плохи тѣ, которые у него теперь.
— А то какихъ-же вамъ? бархатныхъ что-ли?
— Нѣтъ, не бархатныхъ, а новыхъ надо.
— Ну, хороши и такъ… А вы тутъ, сударь мой, новостей-то не заводите, а дѣло свое дѣлайте. И безъ васъ тошно, — заключилъ онъ и, не взглянувъ на меня, вошелъ въ лавку.
Прошло недѣли три, Я продолжалъ ходить въ домъ купца, хотя Торговцевъ принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые учителей къ себѣ въ домъ не приглашаютъ, а нанимаютъ, и потому со мной не церемонился. Проходя по той комнатѣ, гдѣ я давалъ урокъ, онъ обыкновенно подбоченится, сверкнетъ глазами на сына и сурово спроситъ меня:
— Ну, что? какъ?
— Да ничего, такъ себѣ, — отвѣтишь.
— Ну, то-то-же, — скажетъ, проведетъ рукой по бородѣ и величественно отправится въ лавку.
Разъ какъ-то онъ вошелъ, держа въ рукахъ какую-то засаленную бумагу:
— Перепешите-ка, молодчикъ, эту субсидію, да почище, глядите: вѣдь это, знаете, куда послать надо…
«Субсидія» оказалась, просто, счетомъ полицейскому приставу на отпущенный изъ лавки товаръ. Не хотѣлось входить въ пререканія — переписалъ. Такъ, съ вынужденною уступчивостью, продолжались мои уроки. Я какъ-то сталъ привыкать. Да и мальчикъ началъ привыкать ко мнѣ, пересталъ меня бояться и оказался очень понятливымъ и старательнымъ. Я надѣялся на успѣхъ въ его ученіи и увѣренъ, что надежды мои оправдались-бы, если-бы не случилось вотъ чего.
Прихожу на урокъ. Въ передней встрѣчаетъ меня мой ученикъ, испуганный и растерянный.
— Что съ вами? вы нездоровы? — спрашиваю.
— Нѣтъ-съ… я ничего-съ…
И замялся.
— Что-же вы такой странный сегодня?
— Ужъ вы лучше не входите къ намъ… И маменька проситъ.
— Почему такъ? — удивился я.
— Тятенька въ запоѣ-съ…
Мальчикъ смутился, и изъ глазъ у него, по обыкновенію, выкатились слезы: попался онъ, должно быть, отцу подъ пьяную руку. Но мнѣ показалось неудобнымъ ретироваться, услышавъ, что хозяинъ «въ запоѣ».
— Ну, такъ что-же? Тятенька вашъ намъ не помѣшаетъ, и мы ему такъ-же.
— Да они ужъ очень сердиты-съ…
— Ну, вотъ пустяки! На насъ ему сердиться не за что, — ободрилъ я мальчика и вошелъ въ комнату, гдѣ мы обыкновенно занимались.
Въ ней сидѣлъ Трофимъ Кузьмичъ, облокотившись на нашъ учебный столъ.
— Чего тебѣ? — обратился онъ ко мнѣ.
Надо было говорить съ нимъ смѣлѣе.
— Да ничего. Заниматься пришелъ.
— А ты кто такой будешь?
И онъ уставился на меня мутными глазами.
— Я-то кто? Репетиторъ, — сказалъ я, уходя въ другую комнату, гдѣ, притаившись у двери, стоялъ мой ученикъ и сама Арина Власьевна, со страхомъ слушая, что будетъ дальше.
— Ле-пе-ти-торъ?.. такъ ты ле-пе-ти-торъ?.. Ахъ, ты паршивецъ этакій!.. Лепетиторъ голоштанный!.. Эй, Арина!
Арина Власьевна, забывъ, какъ она воевала съ нимъ съ трезвымъ, сейчасъ-же робко явилась на зовъ.
— Что прикажете, Трофимъ Кузьмичъ?
— Подай-ка мнѣ сюда этого лепетитора, что двадцать рублей съ меня запросилъ… Я ему бока-то накостыляю… Ахъ, онъ франтъ гороховый? Шею-то я еще ему не мылилъ — такъ ничего: нагваздаю.
— Ужъ вы извините ихъ: оченно они хмѣльны нониче, — сладко задабривала меня Арина Власьевна, входя.
— Извинять мнѣ его не за чѣмъ. А только вы ему отъ меня передайте (завтра, конечно), что я больше сюда ходить не стану и денегъ, которыя мною заработаны, съ него не спрашиваю.
И вернулся «лепетиторъ» къ себѣ домой точно въ такомъ-же положеніи, какъ три недѣли тому назадъ, если не въ худшемъ еще.
Дня черезъ два на 8-й страницѣ нумера газеты было помѣщено слѣдующее объявленіе въ удешевленной и выразительной редакціи:
| УБѢД. ПРОШУ | ДОСТ. | УРОК. |
| МНѢ | ||
| Студ.-мат., ок. к. класс. гимн. съ зол. мед., гот. и реп. | ||
| по вс. предм. гимн., реал. и воен. уч. Согл. за ст. | ||
| и кварт. Мои учен. ник. не обрыв. на экз. Адр. | ||
| письм. Пет. ст. Бармалѣева ул., д. 79, кв. 43. N. | ||