«ЗВѢЗДОЧКА».
править1. На холодномъ югѣ
2. Кудлашка
3. Заяцъ и кузнечики
4. Страшный человѣкъ и котъ Васька
5. Ночное похожденіе
6. Муха
7. Бобъ
8. Падчерица
9. Съ новымъ годомъ! съ новымъ счастьемъ!
10. Воръ
11. Медвѣдь и журавль
12. Одна думушка
13. Жизнь за жизнь
На холодномъ югѣ.
правитьI.
правитьНа одной изъ многолюдныхъ улицъ Петербурга, въ большомъ каменномъ домѣ, во второмъ этажѣ, помѣщалась библіотека. Хотя библіотеку эту посѣщало много народу, но тѣмъ не менѣе хозяйка библіотеки, Ольга Степановна Васильева, зачастую призадумывалась и вздыхала, въ особенности, когда пригодилось вносить плату въ гимназію за ея двухъ сыновей — Колю и Сережу. Мальчиковъ безденежье матери тоже очень смущало. И вотъ, разъ, передъ Новымъ годомъ, когда Ольга Степановна бѣгала по знакомымъ, съ цѣлью достать денегъ, Сережа прошелъ въ читальную комнату, помѣщавшуюся рядомъ съ библіотекою, и подошелъ къ старичку, отставному моряку.
— Иванъ Егоровичъ, мнѣ надо бы поговорить съ вами, — сказалъ Сережа.
— Что надо, дорогой мой, — заторопился старичекъ, вставая съ кресла и сдвигая очки на лобъ.
Они отошли отъ круглаго стола и сѣли къ окну.
— Иванъ Егоровичъ, — началъ Сережа: — вѣдь дѣдушка мой былъ морякъ? Онъ былъ вашъ товарищъ? — спросилъ Сережа.
— Еще бы, — воодушевился старикъ: — Мы плавали съ нимъ въ Тихомъ океанѣ. Бывало, какъ выйдешь…
— Дѣло въ томъ, что я хочу поступить въ морское училище, — безъ церемоніи перебилъ его Сережа: — Мамѣ нечѣмъ за меня заплатить въ гимназію. Коля пусть останется въ гимназіи, ему уже не долго, а я поступлю въ училище. Вѣдь я имѣю право поступить туда?
— Имѣть-то имѣешь. — задумался старикъ: — да только, братъ, немножко поздно ты спохватился…
— Вижу и самъ, что поздно, но что же дѣлать. Я надѣюсь на васъ! помогите мнѣ приготовиться!..
Старикъ съ радостью согласился, о рѣшеніи заявлено было матери Сережи и вскорѣ мальчикъ вышелъ изъ гимназіи и сталъ ходить къ Ивану Егоровичу готовиться къ пріемному экзамену. Мечтая о морскомъ училищѣ, Сережа перечиталъ всѣ путешествія, которыя только нашлись въ библіотекѣ, и можетъ быть вслѣдствіе этого занятія его съ Иваномъ Егоровичемъ подвигались плохо.
Рѣшивъ какую нибудь ариѳметическую задачу, онъ начиналъ разсказывать Ивану Егоровичу о прочитанныхъ имъ путешествіяхъ и, разумѣется, многое перепутывалъ, преувеличивалъ, а старикъ кипятился, перебивалъ Сережу, доказывалъ, а затѣмъ начиналъ разсказывать о томъ, какъ они, во время кругосвѣтнаго плаванія, были въ Бразиліи и какъ ихъ принималъ бразильскій императоръ, или же, увлекшись, подробно сообщалъ Сережѣ о какомъ-то необитаемомъ островѣ, на которомъ его чуть не съѣли дикари.
Каждый день ученикъ и учитель давали себѣ слово не болтать болѣе, а заниматься, и каждый день, все-таки, не занимались, а продолжали болтать. Къ экзамену Сережа, конечно, не приготовился и поступленіе въ морское училище пришлось отложить еще на годъ.. Этотъ годъ прошелъ точно такъ же, какъ и предъидущій.
— Иванъ Егоровичъ, — говорилъ иногда Сережа: — а что, если я опять на экзаменѣ провалюсь?
— Учись хорошенько и не провалишься, — съ увѣренностью отвѣчалъ старикъ: — Смѣлымъ Богъ владѣетъ. Я это всегда говорилъ, Вотъ, точно также, шли мы разъ по Тихому океану…
И Иванъ Егоровичъ пускался въ безконечрые разсказы о своихъ прошлыхъ путешествіяхъ…
Въ разсказываемое нами время дѣла Ольги Степановны приходили все въ большій и большій упадокъ и, наконецъ, въ одно зимнее утробибліотека ея была продана за долги, а Ольга Степановна вынуждена была нанять одну небольшую комнату, въ которой и поселилась съ своими сыновьями.
Коля учился, можно сказать, спины не разгибая; положимъ, что и Сережа приготовлялся прилежно, но времени для занятій ему оставалось уже немного.
Наконецъ, наступилъ экзаменъ и Сережа, скрѣпя сердце, вошелъ въ большую залу морского училища и, конечно, съ трескомъ провалился; на экзаменѣ не нужно было сообщать о прочитанныхъ имъ путешествіяхъ и ни слова не спросили о томъ, какъ бразильскій императоръ принималъ Ивана Егоровича.
На набережной его встрѣтилъ Иванъ Егоровичъ.
— Ну, что?.. Вижу, братъ, по лицу, что провалился, — сказалъ онъ: — что же теперь дѣлать?
— Да все, что угодно, но только домой я не пойду! — отвѣчалъ Сережа: — Мама содержать меня не можетъ. Развѣ вы не видите, какъ она бьется, давая грошевые уроки?
— Что же теперь дѣлать?
— Да опять же все, что угодно; я уже давно все рѣшилъ, но только, до поры до времени, не хотѣлъ говорить. Бумаги всѣ- у меня съ собою, да и въ карманѣ есть три рубля., я уѣду отсюда.
— Да куда же ты уѣдешь? Господь съ тобою?
— Сначала въ Кронштадтъ, а тамъ поѣду дальше.
— Ну, это, братъ, пустяки!.. Одного-то я тебя не пущу въ Кронштадтъ, да и къ тому же, я думаю, прежде всего нужно домой идти…
— Ни за что на свѣтѣ! Мама заплачетъ, а когда конецъ мнѣ. Я готовъ буду утопиться. Лучше я напишу мамѣ, что я провалился…
Иванъ Егоровичъ задумался; онъ не ждалъ такого оборота дѣла, а потому, не взвѣсивъ обстоятельствъ, поддался настойчивости Сережи и вскорѣ они оба сѣли, тутъ же на набережной, на пароходъ и черезъ два часа были въ Кронштадтѣ.
Цѣлый день бѣгалъ Сережа по судамъ, отходившимъ за границу, и нигдѣ не нашелъ подходящаго мѣста. Наконецъ, на другой день, на голландскомъ кораблѣ, отходившемъ съ грузомъ въ Лондонъ, ему сказали, что у нихъ есть мѣсто помощника кочегара. Сережа такъ и просіялъ. Мигомъ прилетѣлъ онъ къ Ивану Егоровичу, чтобы сообщить ему такую радостную вѣсть.
— Да что ты, голубчикъ, съ ума сошелъ, что ли? Тебѣ вѣдь не выдержать кочегарной должности! — закипятился было старикъ.
— Выдержу! не безпокойтесь! Вотъ видите, что я отлично доберусь до Америки, а тамъ ужъ я не пропаду!.. — съ азартомъ увѣрялъ Сережа.
Иванъ Егоровичъ сначала протестовалъ было, но такая удаль Сережи была по душѣ старику и онъ, наконецъ, сдался… Немного погодя, старый и малый поплелись къ капитану корабля.
Капитанъ, взглянувъ на прилично одѣтаго Сережу, захохоталъ было и отрицательно замоталъ головою, но Иванъ Егоровичъ, свободно объяснявшійся по англійски, краснорѣчиво разсказалъ ему о страстномъ желаніи мальчика пробраться въ Америку и наконецъ убѣдилъ капитана принять Сережу помощникомъ кочегара, съ платою одного фунта стерлинговъ[1] за мѣсяцъ или за одинъ рейсъ, такъ какъ во время нагрузки, выгрузки кочегарамъ обыкновенно дѣлать нечего.
Иванъ Егоровичъ, конечно, не оставилъ безъ помощи своего маленькаго пріятеля, у котораго въ карманѣ было только три рубля. Онъ купилъ ему подержанную кожанную куртку, купилъ ему кое-какого бѣлья издалъ десять рублей на путевые расходы.
— Больше не могу, братъ, — сказалъ онъ, прощаясь съ нимъ: — Пріѣдешь въ Лондонъ — пиши; дальше поѣдешь — тоже пиши, — говорилъ старикъ, смахивая рукою невольно навернувшуюся слезу.
— Скажите мамѣ, чтобы она не скучала обо мнѣ; скажите ей, что я не хотѣлъ быть ей въ тягость, а потому и уѣхалъ. Я не хочу идти мальчикомъ въ какую нибудь лавку, а лучше посмотрю свѣтъ, выучусь языкамъ и, можетъ быть, самъ не умру съ голоду, да и ей помогу подъ старость.
На слѣдующій день старый и молодой моряки разстались.
Иванъ Егоровичъ въ точности передалъ Ольгѣ Степановнѣ все происшедшее и выдержалъ цѣлый штормъ упрековъ въ легкомысліи и потворствѣ бреднямъ мальчика. Но потомъ Ольга Степановна немного успокоилась и скоро пришла даже къ рѣшенію, что все это случилось, можетъ быть, къ лучшему.
II.
правитьЧерезъ два мѣсяца Иванъ Егоровичъ получилъ письмо съ англійскою почтовою маркою и со вложеніемъ двухъ золотыхъ. Письмо это было отъ Сережи.
Вечеромъ въ бѣдную комнатку Ольги Степановны вошелъ сіяющій Иванъ Егоровичъ. Коля сидѣлъ за уроками, а мать заваривала чай.
— Вы такъ сіяете, Иванъ Егоровичъ, — заговорила Ольга Степановна: — что, вѣроятно, чѣмъ нибудь сильно обрадованы?
Иванъ Егоровичъ торжественно досталъ изъ кармана конвертъ съ англійскими почтовыми жарками и, вынувъ письмо, началъ его читать вслухъ.
"Дорогіе мои друзья и милая, милая моя мама! Я чуть было на первыхъ же порахъ не погибъ, но меня спасъ случай. Добрались мы до Лондона благополучно, то-есть этимъ я хочу сказать, что мы теперь въ Лондонѣ, а не на днѣ морскомъ. Но работа была моя не легкая: не разъ я думалъ, что сгорю въ печи, потому что во время качки я такъ страдалъ ютъ морской болѣзни, что упаду, бывало, около огня и лежу до тѣхъ поръ, пока платье на мнѣ едва не начинаетъ загораться. Это были тяжелыя минуты, но они прошли и я больше кочегаромъ не буду. По окончаніи рейса, я получилъ свое жалованье и предложеніе отъ капитана остаться у него на слѣдующій рейсъ. Я, разумѣется, тотчасъ же отказался и началъ по цѣлымъ днямъ ходить по судамъ, отъискивая себѣ болѣе подходящее мѣсто. Но скоро найти мѣста мнѣ не удалось и я вынужденъ былъ растратить полученное мною жалованье. А я-то мечталъ было, что пошлю его моей мамѣ! Можно сказать, что, я почти голодалъ, а капиталъ мой между тѣмъ такъ и таялъ. Прошло три недѣли, а мѣста на кораблѣ, идущемъ въ Америку, все нѣтъ, какъ нѣтъ! Не разъ я при водилъ уже въ мрачное отчаяніе, вспомнить о которомъ мнѣ теперь и больно и стыдно, въ особенности передъ мамою. И только мысль, какъ мама будетъ плакать обо мнѣ, придавала мнѣ силы жить и искать мѣста. Наконецъ, вчера мнѣ указали на контору пароходства, дѣлающаго постоянные рейсы между Англіею, Южною Америкою и другими частями свѣта. Я вошелъ въ контору и мнѣ сказали, что въ слѣдующей комнатѣ сидитъ капитанъ парохода «Британія», мистеръ Гиллонъ. Тутъ же=: въ комнатѣ сидѣла дама, тоже пришедшая въ контору. Это, оказалось, была жена капитана.
" — Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — спросилъ у меня капитанъ.
"Ахъ, мама, если бы ты знала, какъ этотъ капитанъ съ перваго же раза мнѣ понравился!..
"Я отвѣчалъ капитану, что ищу какого бы то ни было мѣста, что пріѣхалъ сюда кочегаромъ, но что мнѣ трудно быть кочегаромъ и что я хочу въ Америку. Говорилъ я по англійски, разумѣется, съ грѣхомъ пополамъ, и потому онъ тотчасъ же спросилъ:
" — Вы вѣдь не англичанинъ? вы, вѣрно, нѣмецъ?
" — Нѣтъ, я русскій, — отвѣчалъ я.
" — Какъ, вы русскій? — крикнула дама, вскочивъ съ мѣста.
"Капитанъ строго посмотрѣлъ на нее и она опять сѣла. Онъ разспрашивалъ меня обо всемъ очень обстоятельно: не убѣжалъ ли я и что умѣю дѣлать? Затѣмъ велѣлъ мнѣ придти черезъ часъ къ нему на квартиру. Голосъ у меня дрогнулъ, когда я сталъ говорить ему, какъ ты, мама, обѣднѣла и какъ я былъ тебѣ въ тягость. Слезы такъ и брызнули у меня.
"Черезъ часъ я былъ у него на квартирѣ.
" — Какъ васъ зовутъ, милый мальчикъ? — по русски спросила меня капитанша.
" — Сергѣемъ, — отвѣчалъ я.
"Пришелъ капитанъ и сказалъ, что кочегаромъ мнѣ быть не подъ силу, а что онъ возьметъ меня, потому что его жена проситъ объ этомъ. Занятія у меня будутъ такія, къ какимъ я окажусь болѣе способнымъ. Жалованья, онъ положилъ мнѣ три фунта въ мѣсяцъ.
«Я подписалъ контрактъ, отдалъ капитану свои бумаги и получилъ впередъ два фунта, которые, мама, тебѣ и посылаю. Завтра мы выходимъ въ море. Пишите въ Каракасъ, въ Венедуэлу; тамъ мы будетъ разгружаться»…
Иванъ Егоровичъ досталъ изъ кармана двѣ золотыя монеты и, позвенѣвъ ими, положилъ ихъ передъ Ольгою Степановною.
Ольга Степановна, закрывъ лицо руками, тихо плакала. Коля и Иванъ Егоровичъ тоже были тронуты и молчали, видя радостныя, слезы матери…
Черезъ два мѣсяца, наканунѣ Новаго года, Иванъ Егоровичъ опять пришелъ въ маленькую комнатку Ольги Степановны и, вынимая изъ кармановъ разные съѣстные припасы и бутылку вина, сказалъ:
— Пришелъ къ вамъ, матушка, встрѣчать Новый годъ. А вотъ и закуски принесъ.
Ровно въ двѣнадцать часовъ выпили втроемъ по рюмкѣ вина и поздравили другъ друга съ Новымъ годомъ.
— Безъ подарковъ не водится вѣдь встрѣчать Новый годъ, — шутливо проговорилъ Иванъ Егоровичъ и полѣзъ въ карманъ, откуда досталъ двѣ золотыя монеты, позвенѣлъ ими и положилъ передъ Ольгою Степановною.
— Это вамъ отъ Сереженьки, — торжественно сказалъ онъ: — а вотъ и письмецо, если хотите, — добавилъ онъ, вынимая конвертъ.
"Милые и дорогіе мои. Я счастливъ, счастливъ и счастливъ! Капитанъ нашелъ меня очень способнымъ-къ морскому дѣлу и не давалъ мнѣ Дремать во время всего пути, такъ что я не работалъ только тогда, когда спалъ. Во время бури, которую мы вынесли около береговъ Америки, я нисколько не растерялся и все время не отходилъ отъ капитана. Буря эта подняла мои фонды въ его глазахъ… Я посылаю мамѣ только два фунта, хотя заработалъ шесть, потому что отдалъ два фунта въ капиталъ, который будетъ храниться у капитана, а на остальные два фунта кое чего себѣ купилъ.
"Капитанша наша, Марія Ивановна Гиллонъ, оказалась сибирячкою, изъ какого-то города на Амурѣ, только она замужемъ лѣтъ уже пятнадцать. Дѣтей у нее нѣтъ и она меня такъ любитъ, что если бы капитанъ далъ ей волю, то я никогда не стоялъ бы на вахтѣ потому что въ хорошую погоду ей кажется, что мнѣ слишкомъ жарко, а въ дурную, она просто убивается, такъ что капитанъ, очень къ ней привязанный, нѣсколько разъ изъ-за меня съ нею ссорился.
"Право же «Сэрежэньки», какъ меня здѣсь всѣ зовутъ, ѣсть не съ матросами, она съумѣла отстоять и я ѣмъ съ Марьею Ивановною, капитаномъ и пассажирами, и она очень довольна моимъ аппетитомъ. А ты, мама, вѣдь знаешь, какой у меня аппетитъ?
"Недѣли черезъ три мы идемъ съ грузомъ въ Новую Зеландію, а потомъ придемъ назадъ въ Венецуэлу за кофеемъ, какао и ванилью. Теперь вѣдь у насъ зима, а здѣсь лѣто и такъ жарко, что страхъ. Эти дни я живу съ капитаномъ въ Каракасѣ[2]. Здѣсь все одноэтажные дома, бѣлые, съ зелеными ставнями, но безъ стеколъ. Теперь здѣсь цвѣтетъ ваниль и такой запахъ, что просто прелесть. Вчера мы ѣздили на плантацію съ какао за городъ и я цѣлый день пробылъ въ полѣ. Что это за прелесть, мама! Колибри кругомъ порхаютъ и щебечутъ, деревья и кусты въ цвѣту. Сѣлъ я на камень около какой-то ограды, а на нее выползла ящерица совершенно бирюзоваго цвѣта! Такъ бы и посадилъ ее на прессъ-папье. Одно только не совсѣмъ понравилось мнѣ: захотѣлось мнѣ выкупаться и я зашелъ въ кусты, около небольшой рѣчки, раздѣлся и прыгнулъ въ воду. Почти въ ту же минуту, по близости, то же что-то прыгнуло и я увидѣлъ только длинный черный хвостъ. Я, конечно, въ тотъ же мигъ былъ на берегу и, схвативъ свое платье, сталъ одѣваться уже на бѣгу… Это, мама, былъ крокодилъ. Хотя здѣшніе жители и увѣряли меня, что у нихъ крокодилы людей не трогаютъ, а въ особенности бѣлыхъ людей, но все-таки въ воду теперь меня не заманишь.
"Здѣсь, въ Каракасѣ, ужасно весело. По вечерамъ всѣ ставни открыты, въ окнахъ сидятъ креолки и точно будто всѣ на улицѣ. А если бы ты, мама, видѣла, какіе тутъ на рынкѣ продаются плоды, такъ просто даже уму непостижимо! Марья Ивановна обѣщала накупить всякихъ плодовъ, когда мы будемъ уходить въ море. Смѣшно только мнѣ показалось, что тутъ ѣздятъ и на лошадяхъ, и на ослахъ, а въ экипажи впрягаютъ быковъ. Въ первую ночь, когда намъ съ капитаномъ пришлось ночевать въ городѣ, онъ передъ тѣмъ, какъ лечь спать, сталъ внимательно осматривать наши постели и нашелъ двухъ здоровенныхъ скорпіоновъ, которыхъ мы тотчасъ же и убили. Какъ видишь, мама, въ морѣ-то безопаснѣе, чѣмъ на сушѣ!
"Я теперь порядочно говорю по англійски, а потому получилъ мѣсто болѣе высокое, служу пріемщикомъ груза. Жалованье буду получать уже по пяти фунтовъ въ мѣсяцъ. Въ Новую Зеландію, кромѣ груза, мы веземъ нѣсколькихъ пассажировъ.
«Пишите мнѣ опять въ Каракасъ; черезъ семь-восемь мѣсяцевъ мы опять будемъ здѣсь»…
Прошли и восемь мѣсяцевъ, прошелъ и годъ. Новый годъ Ольга Степановна встрѣчала опять въ той же комнаткѣ: опять пришелъ и Иванъ Егоровичъ, а о Сережѣ на этотъ разъ не было ни слуху, ни духу. Коля, былъ уже студентомъ. Встрѣча Новаго года прошла не весело; давно не получая писемъ отъ Сережи, всѣ были какъ-то грустны и всѣ разговоры были только о немъ. Рѣшено было написать письмо въ контору пароходства въ Лондонъ съ просьбою сообщить о мѣстонахожденіи парохода. На другой же день письмо было отправлено и вскорѣ оттуда полученъ былъ отвѣтъ, что «пароходъ „Британія“, вѣроятно, потонулъ, потому что. не даетъ о себѣ знать; мѣсто его крушенія, впрочемъ, неизвѣстно».
Письмо это пришлось показать Ольгѣ Степановнѣ, а какъ оно ее огорчило, можно было судить но тому, что черезъ мѣсяцъ вся голова ея посѣдѣла.
— До тѣхъ поръ, пока мѣсто крушенія мнѣ не будетъ извѣстнымъ, я сидѣть не намѣренъ, — шутилъ Иванъ Егоровичъ, голова котораго походила на голову новорожденнаго, такъ какъ на ней волосъ совсѣмъ не было, а былъ какой-то блѣдно-желтый пушокъ.
Гдѣ же въ самомъ дѣлѣ былъ въ это время нашъ путешественникѣ?.. А онъ былъ далеко-далеко и тамъ именно, гдѣ ему быть вовсе не хотѣлось.
III.
правитьВзявъ грузъ и пассажировъ въ Новую Зеландію. «Британія» бодро шла вдоль берега Южной Америки. Пассажировъ на пароходѣ было не много, но все-таки, вмѣстѣ съ экипажемъ, народу на пароходѣ насчитывалось до сорока человѣкъ. Груза было много и груза самаго разнообразнаго. Главную каюту перваго класса занималъ англичанинъ, очень старый и очень богатый. Онъ ѣхалъ съ двумя лакеями въ Новую Зеландію, гдѣ надѣялся отѣнекать племянника, которому онъ хотѣлъ передать свое состояніе, такъ какъ другихъ наслѣдниковъ у него не было; такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывалъ его камердинеръ. Мистеръ Пализеръ былъ уже такъ старъ, что только въ самую хорошую погоду выползалъ на палубу. Во второмъ классѣ пассажировъ было больше и, между прочимъ, въ Новую Зеландію переселялся коренастый нѣмецъ, лѣтъ сорока пяти, по фамиліи Шварцъ, съ двумя дочерьми и съ женихомъ одной изъ дочерей — Шарлотты; другую дочь звали Анною.
Капитанша была душою общества. Веселая, безконечно добрая толстушка, она, по видимому, всегда забывала о себѣ въ заботахъ о другихъ. Кромѣ того, что она была экономомъ на пароходѣ и заботилась о продовольствіи всѣхъ, она, вмѣстѣ съ тѣмъ, по вечерамъ была отличною собесѣдницею, чтицею, и услаждала пассажировъ пѣніемъ и игрою на фортепіано, стоявшаго въ общей каютѣ. Мужа она любила безконечно и всѣ ея мысли были направлены на то, чтобы доставить покой и удовольствіе мужу, въ минуты его отдыха.
Пятнадцать лѣтъ она была замужемъ и пятнадцать лѣтъ плавала съ мужемъ по всѣмъ морямъ. На пароходѣ съ нею вмѣстѣ плавали двѣ отличныя большія собаки, и цѣлый курятникъ куръ. Такъ какъ кто-то изъ пассажировъ перевозилъ двухъ коровъ, лошадь и овецъ, то капитанъ, въ одно изъ вечернихъ собраній, шутливо заявилъ, что вынужденъ переименовать «Британію» въ «Ноевъ Ковчегъ».
Вечеромъ, на пятый день послѣ выхода изъ Каракаса, за Сережею пришелъ шкиперъ, шведъ Кархола, и сказалъ ему, что «фрау капитенска» зоветъ его въ каюту.
Сережа пошелъ въ каюту. Столъ былъ накрытъ на три прибора и за нимъ сидѣли капитанъ и капитанша.
— Сереженька, да неужели ты забылъ, какой день сегодня? — спросила Марья Ивановна.
— А что такое? — изумился Сережа.
— Да вѣдь сегодня нашъ Новый годъ, нашъ русскій Новый годъ! Садись и будемъ встрѣчать…
Сережа сѣлъ за столъ и вдругъ какъ-то осунулся. На глазахъ его показались слезы.
— Что съ тобою? Ты, кажется, плачешь? — заботливо Спросила Марья Ивановна.
Двѣ крупныя слезинки скатились изъ глазъ Сережи и онъ глухо прошепталъ:
— О мамѣ вспомнилъ… Она теперь съ Колею и Иваномъ Егоровичемъ встрѣчаютъ новый годъ и говорятъ обо мнѣ?..
— Ну, полно, полно! — добродушно сказалъ капитанъ, понявъ изъ русской фразы только то, что рѣчь идетъ о Сережиной мамѣ: — Нельзя же настоящему моряку допускать, чтобы «вода» попадала въ капитанскую каюту. Довольно плакать?…
«Русскій» Новый годъ былъ очень -счастливъ и съ новаго года пароходъ пошелъ йена парахъ, а на парусахъ, потому что вѣтеръ былъ замѣчательно благопріятенъ. Перейти экваторъ было не трудно потому именно, что вѣтеръ нѣсколько умѣрялъ жаръ, но черезъ двѣ недѣли близость холода дала уже себя чувствовать. Пассажирамъ пришлось вытащить шубы. Ночи стали свѣтлѣе и мистеръ Пализеръ, выбравшійся однажды на палубу, долгоглядѣлъ на Сережу, дѣятельно работавшаго безъ всякой шубы и необыкновенно бодраго и веселаго. Онъ обратился съ разспросами къ капитаншѣ и та, съ материнскою нѣжностью, разсказала ему исторію мальчика, чѣмъ такъ заинтересовала старика, что тотъ, какъ истый англичанинъ, просилъ ее представить ему юношу. Представленіе состоялось и Сережа былъ записанъ въ число молодыхъ друзей мистера Пализера.
Вѣтеръ по прежнему былъ попутнымъ, что очень радовало капитана, такъ какъ можно было соблюсти экономію на углѣ. Въ Магеллановомъ проливѣ «Британія» не шла, а, можно сказать, летѣла, и наконецъ въ ту ночь; когда она могла бы уже выйти изъ пролива, вдругъ поднялся туманъ и вѣтеръ началъ дуть такъ порывисто, что вскорѣ началась настоящая буря. «Британія», захваченная дико и грозно ревѣвшимъ ураганомъ, билась между громадными волнами и глухо стонала. Мачты съ трескомъ падали на палубу, а волны подхватывали ихъ, выбрасывали за бортъ и какъ бы злорадно хохотали. Блѣдные пассажиры, всякій по своему, встрѣчалъ свою смерть. Нѣкоторые плакали, а нѣкоторые молчали. Капитанъ дѣлалъ все, что могъ, и трое сутокъ бился около выхода изъ страшнаго для моряковъ Магелланова пролива. Но всѣ усилія его были напрасны: страшнымъ порывомъ, чуть-чуть было не приподнявшимъ пароходъ изъ воды, его бросило въ сторону, на отмель, послѣ чего руля какъ не бывало; его сорвало и унесло въ бушующее море. Черезъ полчаса машинистъ заявилъ, что машина перестала дѣйствовать. Опасность была очевидна: пароходъ могъ въ дребезги разбиться о берегъ и пойти ко дну. Капитанъ былъ взволнованъ, онъ не говорилъ уже женѣ: «Мери, уходи въ каюту, простудишься», онъ позволялъ ей стоять около него и она, держа его за руку, твердо глядѣла въ глаза смерти.
— Берегъ близко, дайте намъ шлюпку, капитанъ, мы отправимся на берегъ, — заявилъ одинъ изъ пассажировъ.
— У меня двѣ хорошія шлюпки, — Спокойно, но беззвучно проговорилъ капитанъ: — и въ нихъ могли бы, въ крайности, помѣститься мы всѣ, но я долгомъ считаю предупредить васъ, что въ такую бурю до берега дойти въ шлюпкахъ невозможно, а затѣмъ предупреждаю, что этотъ берегъ безлюдный; тамъ вы пропадете.
— Ну, ужъ это наше дѣло! — крикнулъ женихъ Шарлотты: — давайте намъ шлюпки!
Въ эту критическую минуту на палубѣ стояли всѣ, кромѣ мистера Пализера.
— Господа! — громко сказалъ капитанъ: — удерживать васъ я не смѣю, но опять повторяю, что вы идете на вѣрную смерть.
— А развѣ вы не идете на вѣрную смерть? — горячась, спрашивалъ кто-то изъ пассажировъ.
— Сережа! — крикнулъ капитанъ: — Сходите въ. каюту къ мистеру Пализеру и объясните ему, въ чемъ дѣло. Ну, ребята, спускай шлюпки, если они этого требуютъ.
Пассажиры моментально бросились къ веревочной лѣстницѣ парохода.
— Не торопитесь, — предупредилъ капитанъ: — иначе вы тутъ же потонете!.. Не пускать никого безъ очереди! — крикнулъ онъ матросамъ.
На палубу вышелъ мистеръ Пализеръ.
— Капитанъ, — сказалъ онъ: — развѣ и вы поѣдете на берегъ?
— Я не малодушный трусъ, — съ достоинствомъ отвѣтилъ капитанъ: — и судна своего не оставлю.
— А я, капитанъ, фаталистъ и вѣрю, что гдѣ мнѣ суждено умереть, тамъ я и умру; если вы позволите, то я останусь съ вами.
— А я, капитанъ, — сказалъ переселенецъ Шварцъ: — думаю, что вы знаете дѣло лучше, чѣмъ мы, и если не совѣтуете ѣхать, то ѣхать, значитъ, не слѣдуетъ. Я тоже останусь съ вами, а дочери мои могутъ отправляться, если имъ это хочется…
— Нѣтъ, отецъ, я безъ тебя не поѣду, — сказала Анна.
— Шарлотта можетъ ѣхать съ женихомъ, если желаетъ, — глубокомысленно заявилъ Шварцъ.
— Нѣтъ, отецъ, — сказала Шарлотта: — и я съ тобою останусь. Карлъ! — обратилась она къ жениху: — оставайся съ нами! Не поѣзжай.
— Нѣтъ, благодарю! мнѣ жизнь еще не надоѣла, отвѣчалъ женихъ.
— Сережа, а ты что скажешь? — спросилъ капитанъ.
— Зачѣмъ вы меня обижаете, капитанъ! — вспыхнулъ Сережа.
— Я знала, что онъ не поѣдетъ, — радостно проговорила Марья Ивановна: — Сережа, сходи и достань изъ трюма два мѣшка сухарей, — прибавила она по-русски: — Можетъ быть они спасутся, такъ нужно позаботиться, чтобы они не умерли съ голоду.
Два молодыхъ матроса и шкиперъ Кархола заявили, что они тоже останутся на пароходѣ.
Когда лодки были спущены и народъ поочередно былъ усаженъ, шкиперъ иронически замѣтилъ матросамъ, усѣвшимся въ лодки:
— Ну, прощайте, кланяйтесь рыбамъ!..
Но и эта грубая шутка опытнаго шкипера не помогла: обѣ шлюпки съ тридцатью человѣками отъѣхали отъ «Британіи» и направились къ берегу, казавшемуся очень близко.
— Оеи потонутъ, — увѣренно сказалъ капитанъ: — но что же дѣлать? удерживать ихъ силою я не имѣлъ права.
Вѣтеръ въ это время какъ будто притихъ, но притихъ точно для того, чтобы набраться силами и налетѣть на корабль новымъ ураганомъ. И дѣйствительно, черезъ минуту, онъ съ такою яростью налетѣлъ на пароходъ, что никто не устоялъ на ногахъ, но, къ счастью, никто не свалился въ море. Когда палуба очистилась отъ налетѣвшей волны, Шарлотта, крѣпко державшаяся за рею, отчаянно закричала.
— Потонулъ! потонулъ! — кричала она: — Карлъ, мой милый Карлъ потонулъ!..
Дѣйствительно, одной лодки уи.е не было, а другая, видя невозможность добраться до берега, хотѣла было вернуться къ пароходу, но пароходъ съ быстротою молніи несло въ Тихій океанъ. Капитанъ, блѣдный, какъ полотно, стоялъ съ подзорною трубою въ рукахъ и смотрѣлъ на оставшуюся шлюпку.
— Господи! — проговорилъ, онъ наконецъ: — Безумцы! вѣдь они потонутъ! Спасенья имъ нѣтъ!.. Сережа! — крикнулъ онъ: — Потуши огонь въ машинѣ. Чинить ее некому, да и невозможно. Если благополучно вынесетъ насъ въ море, то не все еще погибло.
Черезъ два часа страшной качки, отъ которой «Британія» чуть-чуть не перевертывалась вверхъ дномъ, берега Америки стали удаляться.
Капитанъ все еще глядѣлъ на боровшуюся шлюпку и, наконецъ, положивъ трубу, мрачно проговорилъ:
— Кончено.
— Что конченой. Потонули?.. Всѣ?.. — спросила капитанша.
— Всѣ, — отвѣтилъ Гиллонъ.
— Вѣчная имъ память! — перекрестившись, проговорила Марья Ивановна.
— Господинъ Шварцъ! — сказалъ капитанъ: — сведите вашихъ дочерей въ каюту перваго класса, а сами приходите сюда. Намъ надо будетъ распредѣлить занятія.
Когда Шварцъ вернулся, капитанъ сказалъ:
— Мы теперь вышли въ открытое море и именно то, чего такъ боялись тѣ несчастные люди, то-есть, что мы не будемъ видѣть земли, можетъ послужить нашимъ спасеніемъ. Главная опасность — быть разбитымъ о берегъ, или о скалу, миновала. Теперь насъ можетъ носить Богъ знаетъ сколько времени, но, если попадется какое нибудь судно, хотя бы даже и китоловное, то оно насъ спасетъ. Распредѣлимте же теперь между собою занятія. Жена моя будетъ завѣдывать кухнею, а ваши дочери Шарлотта и Анна, вѣроятно, не откажутся помогать ей?
— Объ этомъ нечего и говорить, — отвѣчалъ Шварцъ: — онѣ дѣвушки, привыкшія къ работѣ, и не только не откажутся помогать, но даже могутъ и бѣлье стирать и въ каютахъ прибирать. Я, какъ фермеръ, возьмусь ходить за скотиною, которая съ нами ѣдетъ, а если еще что отъ меня потребуется, то я къ вашимъ услугамъ…
Такимъ образомъ, обязанности каждаго были распредѣлены полюбовно и всѣ тотчасъ же принялись за дѣло. Не смотря на продолжавшуюся бурю, Марьѣ Ивановнѣ пришлось тотчасъ же отправиться въ кухню, чтобы сварить кусокъ солонины. Сережа развелъ огонь, перемылъ грязную посуду и помогъ чистить картофель.
Первый день прошелъ въ усиленныхъ трудахъ по уборкѣ потерпѣвшаго крушеніе парохода, а потому всѣ, кромѣ дежурнаго, заснули непробуднымъ сномъ.
На другой день, ночью, небо чуть-чуть прояснилось, и капитанъ могъ опредѣлить, гдѣ именно находится его судно. Въ теченіи тридцати шести часовъ ихъ пронесло болѣе пятисотъ верстъ къ юго-западу. Послѣднія ночи были такія свѣтлыя, какія бываютъ въ Петербургѣ только въ іюлѣ мѣсяцѣ.
— Что съ нами будетъ, если мы будемъ нестись съ такою же быстротою? — спросилъ Сережа капитана.
— Что съ нами можетъ быть, я не знаю, — отвѣчалъ Гиллонъ: — но только нѣтъ ничего непостояннѣе арктическихъ и антарктическихъ вѣтровъ[3].
На этотъ разъ общее правило, однако, измѣнило себѣ: вѣтеръ, хотя и сталъ значительно тише; но дулъ не переставая въ одну сторону еще цѣлыя сутки, а потомъ, спустя день, немного измѣнилъ свое направленіе и подулъ прямо на югъ.
— Мы несемся прямо къ южному полюсу, — сказалъ капитанъ, придя въ общую каюту къ вечернему чаю: — можетъ быть, мы сдѣлаемъ даже какое нибудь великое открытіе, — смѣясь, прибавилъ онъ.
— Не знаю, что мы откроемъ, но я скажу только одно, что даже здѣсь страшно холодно, — сказалъ мистеръ Пализеръ.
— Что же дѣлать! — отвѣчалъ капитанъ: — на южномъ полюсѣ холоднѣе, чѣмъ на сѣверномъ, такъ какъ сѣверный полюсъ окруженъ землею, а южный окруженъ только громаднымъ пространствомъ воды. Надо будетъ топить каминъ; благодаря попутнымъ вѣтрамъ, у насъ угля осталось очень много. А ты, Мери, — обратился онъ къ женѣ: — теперь должна кормить насъ иначе. Въ каждомъ обѣдѣ кушанья должны быть съ уксусомъ. Всѣмъ же вамъ, для сохраненія здоровья, я предписываю, не смотря на холодъ, обливаться водою и дѣлать побольше движеній.
Всѣ обѣщались исполнять приказанія капитана и колонія, плывшая на пароходѣ по волѣ вѣтровъ, видимо не унывала духомъ и какъ бы сплотилась между собою, благодаря случившемуся несчастію.
Такъ, впрочемъ, бываетъ всегда: люди начинаютъ жить заповѣдью Спасителя только тогда, когда ихъ соединяетъ общее горе.
Работы на кораблѣ было не мало, потому что прежде всего капитанъ поправилъ оставшіяся мачты, реи и паруса. Онъ ждалъ, что вѣтеръ перемѣнится, и тогда предполагалъ поднять паруса, чтобы идти по направленію къ сѣверу.
— На югъ намъ идти не зачѣмъ; тамъ мы ни кого не встрѣтимъ и даже бѣлаго медвѣдя не найдемъ, — говорилъ онъ.
Но, противъ ихъ желанія, господствующіе вѣтры несли ихъ именно на югъ.
VI.
править15-го февраля капитанъ записалъ въ свой журналъ слѣдующее: «Идемъ прямо на югъ, съ быстротою 3 узловъ въ часъ. Кое-гдѣ видны льдины. Идетъ не то дождь, не то снѣгъ: термометръ ниже нуля. Качка слабая.»
— Сережа, выпустимъ сегодня Темзу и Амура — сказала капитанша: — бояться нечего, что ихъ снесетъ въ море!..
Собаки были очень довольны, что ихъ выпустили промяться по обледенѣвшей палубѣ, и, конечно, онѣ были счастливѣе людей, плывшихъ съ ними.
По ночамъ стало такъ холодно, что путешественники не стали расходиться по своимъ комнатамъ, а всѣ оставались ночевать въ общей каютѣ, гдѣ топился каминъ. Сережа перенесъ подушки и одѣяла мистера Пализера и устроилъ ему постель въ общей каютѣ.
— Сэрежэнки, вы начнете вахту, — сказалъ капитанъ: — Если вѣтеръ не перемѣнится и ничего особеннаго не произойдетъ, вы можете простоять два часа, но въ эти два часа придите раза четыре сюда, чтобы поправить огонь въ каминѣ. Потомъ васъ смѣнитъ Ричардъ.
Сережа отправился на дежурство.
Ночь была не очень темная, но отвратительная. Дождь, словно иглами, кололъ лицо и облѣплялъ льдомъ. Мачты, реи и свернутый парусъ покрылись корою льда. Сережа стоялъ на вахтѣ и чувствовалъ, что холодъ пронизываетъ его насквозь. Онъ нѣсколько разъ ходилъ отогрѣваться. Въ четыре часа, когда ему надо было разбудить Ричарда, молодого матроса, горизонтъ, въ первый разъ послѣ перенесенныхъ ими бѣдствій, вполнѣ очистился и показалось солнце. Черезъ какихъ нибудь десять минутъ дождя уже не было и Ричардъ могъ стоять спокойнѣе.
16-го февраля капитанъ записалъ въ дневникъ: «Продолжаемъ идти къ югу съ быстротою 3 узловъ въ часъ. Пловучіе льды всюду. Горизонтъ къ югу покрытъ сплошною массою. Вѣтеръ крѣпчаетъ…»
Вѣтеръ, дѣйствительно, усиливался, но направленія почти не измѣнялъ. Къ вечеру судно шло окруженное ледяными горами, которыя то удалялись, то приближались,
— Это вѣдь опасно, Биллонъ? — спросила капитанша.
Очень. Надо быть готовымъ ко всему, — отвѣчалъ капитанъ, по видимому спокойно, хотя былъ блѣденъ, какъ полотно.
— Насъ можетъ раздавить въ одинъ моментъ, — вставилъ свое замѣчаніе Кархола.
Оережа отправился въ каюту и поспѣшно одѣлъ мистера Пализера.
— Пойдемте на палубу, — сказалъ онъ: — Очень возможно, что мы скоро потонемъ.
Въ этотъ самый моментъ на судно налетѣла страшная глыба, ударилась о бортъ и разсыпалась на отдѣльные куски. Большой кусокъ глыбы упалъ на носъ парохода и разбилъ его въ дребезги. Громадная ледяная гора, упавъ въ море, подняла кругомъ громадныя волны и одною изъ нихъ пароходъ «Британію» приподняло кверху и въ ту же секунду посадило ее на льдину.
Придя въ себя отъ испуга, всѣ, стоявшіе на палубѣ, невольно взглянули на капитана. Онъ стоялъ блѣдный и сосредоточенный, но каждый изъ пассажировъ замѣтилъ какъ бы искорку радости, промелькнувшую въ его глазахъ.
— Судьба наша, кажется, рѣшена, — сказалъ онъ: — мы еще пока живы. Эта льдина оказывается не пловучею; вы видите, что о нее разбивается ледъ. Пойдемъ, посмотримъ, въ какомъ мы положеніи… Возьмите, впрочемъ, ружья, — добавилъ онъ: — Везъ ружей выходить опасно, хотя бѣлыхъ медвѣдей на южномъ полюсѣ нѣтъ.
Ружья были приготовлены въ каютѣ. Кромѣ капитана, превосходнаго стрѣлка, съ ружьями никто почти не умѣлъ обходиться.
Капитанъ спустился на льдину первымъ. Въ короткомъ мѣховомъ пальто, въ высокихъ сапогахъ, онъ казался еще выше, чѣмъ былъ въ дѣйствительности. За поясомъ у него торчалъ топоръ, а въ рукахъ онъ несъ ружье.
— Мери, — крикнулъ онъ женѣ: — не спускайся, я осмотрю все сначала одинъ. Скажи, что я пойду одинъ.
Обойдя вокругъ парохода, онъ только покачалъ головою. Носъ парохода былъ совершенно разбитъ или, лучше сказалъ, отбитъ. Осмотрѣвъ тщательно судно, капитанъ пошелъ впередъ. За сто саженъ отъ парохода онъ остановился у темнаго возвышенія, досталъ топоръ и сталъ осторожно отбивать ледъ.
Вернувшись къ «Британіи», онъ крикнулъ мужчинамъ:
— Мы или на островѣ или на материкѣ. — сказалъ капитанъ: — во ста саженяхъ отъ насъ гранитная скала.
Нѣсколько человѣкъ спустилось къ капитану и цѣлою партіею отправилось впередъ на развѣдки.
Скала, дѣйствительно, была гранитная; чѣмъ дальше шли наши развѣдчики, тѣмъ скалъ этихъ было все больше и больше. Капитанъ принялся рубить снѣгъ между скалами и очень скоро убѣдился, что они стоятъ не на льдинахъ.
— На нѣкоторое время мы обезпечены отъ произвола моря, а такъ какъ мы стоимъ на мели, то все-таки сегодня мы можемъ переночевать еще на «Британіи», а завтра составимъ совѣтъ и рѣшимъ, что намъ потомъ дѣлать.
Вернувшись назадъ, развѣдчики успокоили остальную компанію, развели огонь и вскорѣ на столъ былъ поданъ горячій ужинъ.
Ночь прошла хотя спокойно, но изъ пассажировъ спали немногіе. Всякій, по своему, обдумывалъ свое положеніе. Часа въ четыре утра капитанъ вышелъ изъ каюты и спустился на землю. Темза и Амуръ бѣжали около него. Небо было ровнаго сѣраго цвѣта и солнца не было видно. Пройдя немного вдоль берега, капитанъ наткнулся на цѣлую компанію тюленей. Собаки бросились было къ нимъ, но Гиллонъ тотчасъ же отозвалъ ихъ. Онъ не хотѣлъ пугать единственныхъ обитателей земли, которая съ настоящаго времени должна была служить имъ пристанищемъ. Кромѣ тюленей, онъ увидѣлъ и пингвиновъ[4]. Ледяной коры не было на тѣхъ мѣстахъ, по которымъ бѣжала вода, таявшая отъ солнца и на пригоркахъ. Но растительности не было и слѣдовъ; не было не только никакихъ деревьевъ, но даже и малѣйшей травки. Капитанъ обошелъ довольно большое пространство и, взвѣсивъ все видѣнное, напряженно началъ обдумывать свое положеніе.
— Могло быть и хуже этого, — раздумывалъ онъ: — могли вѣдь и просто потонуть…
Но размышленія его были прерваны звономъ на пароходѣ. Конечно, звукъ колокола въ первый разъ раздавался въ этихъ пустынныхъ мѣстахъ. Капитанъ тотчасъ же отправился на призывный звукъ колокола.
Въ каютѣ всѣ были на лицо и, можно сказать, что молодежь была даже весела. Когда дѣвушки начали перемывать посуду, капитанъ открылъ засѣданіе.
— Господа! — началъ онъ: — намъ слѣдуетъ теперь поблагодарить Бога, что Онъ провелъ насъ черезъ всѣ опасности и невредимо допустилъ вступить на твердую землю.
Всѣ тотчасъ же встали и горячо помолились.
— Теперь позвольте мнѣ высказать вамъ свой взглядъ на наше положеніе. Оно вовсе не такъ безнадежно, какъ это вамъ, можетъ быть, кажется. Прежде всего, намъ надобно выстроить себѣ ледяные дома и безусловно все выгрузить съ «Британіи», Которая можетъ быть сдвинута съ мѣста сильною бурею. Изъ «Британіи» же мы можемъ выстроить себѣ хорошее судно. Торопиться намъ нечего, такъ какъ продовольствія намъ хватитъ лѣтъ на десять. Въ числѣ разнообразнаго груза, мною взято много пшеницы, ржи, овса и всякаго другого зерна. Есть у насъ и консервы, и даже есть животныя, какъ въ Ноевомъ Ковчегѣ. Есть у насъ и топливо, и спиртъ и сахаръ. Вообще, у насъ найдется много полезнаго для нашего будущаго хозяйства. Съ Божьего помощью, начнемъ выгружаться сегодня же. День мы, мужчины, должны распредѣлить самымъ правильнымъ образомъ, а наши дамы пусть занимаются хозяйствомъ и колоколомъ призываютъ насъ къ ѣдѣ. Вы, Шварцъ, сейчасъ же сведите скотину на землю и тамъ напойте ее свѣжею водою. Скоро солнце обогрѣетъ и побѣгутъ ручейки снѣговой воды.
Остальнымъ мужчинамъ тоже распредѣлены были занятія и черезъ полчаса началась самая дѣятельная работа. По устроеннымъ сходнямъ сведены были всѣ животныя. Прежде всего, свели лошадь, потомъ осла, двухъ коровъ, трехъ свиней, трехъ овецъ и цѣлое общество куръ съ двумя пѣтухами.
Животныя очень обрадовались, что могутъ поразмяться и прыжками выражали свою радость.
Рабочихъ было шесть человѣкъ; такъ какъ тяжести приходилось спускать только на берегъ, то, конечно, работа подвигалась быстро. Ровно въ двѣнадцать часовъ колоколъ призвалъ рабочихъ къ обѣду. Уставшая компанія весело сѣла за столъ и усердно принялась за. обѣдъ.
— Однако, давно уже вы не ѣли съ такимъ аппетитомъ, — сказала капитанша, очень довольная, что стряпня ея быстро уничтожалась.
Послѣ обѣда рабочіе легли отдохнуть, а Марья Ивановна, покормивъ куръ, взяла удочку и пошла вдоль берега. Она была страстною любительницею этого рода охоты и, нужно правду сказать, была опытнымъ рыболовомъ. Выбравъ удобное мѣсто въ заливчикѣ, она закинула удочку въ полынью, и такъ какъ рыба въ той мѣстности не привыкла остерегаться приманокъ, то поплавокъ ея тотчасъ же заколыхался. Опытною и привычною рукою она выдернула удочку и вмѣстѣ съ нею рыбу, фунта въ три вѣсомъ. Поймавъ еще нѣсколько рыбъ, она завернула ихъ въ платокъ и отнесла въ кухню. Марья Ивановна рада была, что можетъ сдѣлать сюрпризъ мужу, который не далѣе какъ сегодня утромъ говорилъ, что онъ боится развитія у нихъ цынги, такъ какъ она развивается, между прочимъ, и отъ постояннаго употребленія соленой провизіи.
Спрятавъ рыбу, она опять сошла внизъ, позвавъ съ собою Шарлотту. Аннѣ же поручено было остаться съ мистеромъ Пализеромъ.
— Пойдемте, Шарлотта, погулять и посмотрѣть на мѣсто нашего будущаго поселенія, — оказала она.
Шарлотта съ радостью согласилась.
Берегъ шелъ отлого въ гору и весь былъ засыпанъ гранитными скалами. Въ одномъ мѣстѣ гранитныя глыбы стояли цѣлымъ рядомъ, точно солдаты, и, заваленныя снѣгомъ съ южной стороны, были совершенно чисты съ сѣверной, такъ какъ лучи солнца согнали, съ этой стороны весь снѣгъ, оголивъ грунтъ, состоявшій исключительно изъ крупнаго песку..
За обѣдомъ, отвѣдавъ свѣжей рыбы, капитанъ и прочіе пассажиры нашли ее прекрасною, почему и рѣшено было, что по воскресеньямъ вся колонія будетъ заниматься рыболовствомъ.
Черезъ недѣлю выгрузка была окончена. Рабочихъ рукъ у мужчинъ прибавилось, такъ какъ Шарлотта и Анна тоже заявили желаніе заняться разгрузкою и работали не хуже мужчинъ.
— Теперь мы примемся за постройку ледянаго дома, — сказалъ капитанъ: — а тамъ и за разборку «Британіи». Дни, какъ видите, замѣтно убываютъ, и къ наступленію вѣчной ночи намъ надо быть совершенно готовыми, чтобы встрѣтить это время во всеоружіи.
Мѣсто между скалъ, отъисканное капитаномъ, было вполнѣ одобрено колоніею, а потому тотчасъ же принялись строить среднюю общую комнату. Прежде всего, въ серединѣ поставили печь, а затѣмъ начали выводить стѣны, изъ ровныхъ глыбъ снѣга. Комнату сдѣлали круглою, а потолокъ свели въ видѣ палатки, къ трубѣ отъ печки. Чтобы снѣгъ не подтаивалъ отъ жара трубы, ее обложили деревомъ и смазали цементомъ, оказавшимся на пароходѣ. Эта круглая гостиная была большая и свѣтлая, потому что въ окна вставили рамы со стеклами, взятыми изъ каютъ парохода. Въ ней было шесть дверей и шесть оконъ, на ровномъ разстояніи одно отъ другого. Пять дверей вело въ пять небольшихъ круглыхъ спаленъ, сдѣланныхъ точно также въ видѣ палатокъ, съ небольшими окошечками. Въ каждой изъ спаленъ поставлено было по двѣ кровати, по два стула и столъ. Шестая же -дверь шла въ такую же большую комнату, какъ и гостиная, но ходъ въ нее шелъ черезъ небольшой корридоръ. Въ этой круглой комнатѣ была и кухня, и кладовая и баня, куда обязательно должны были каждое утро являться всѣ и окачиваться водою.
Глыбы снѣга, лежавшія не тронутыми доселѣ цѣлые вѣка, теперь обдѣлывались и подвозились на лошади, на сколоченныхъ наскоро дровняхъ. Постройка эта заняла всего три дня, а на четвертый, тутъ же по близости, принялись за постройку скотнаго двора. Его постройку повели такъ, чтобы въ него можно было попасть прямо изъ кухни.
V.
правитьКъ половинѣ марта все было уже готово и рѣшено было перебраться на новоселье. Въ день переѣзда Марья Ивановна, за утреннимъ кофе, объявила, что теперь у нихъ уже не двѣ собаки, а цѣлый десятокъ, такъ какъ у Темзы родилось восемь щенятъ.
Извѣстіе это было встрѣчено, какъ хорошее предзнаменованіе, означавшее, что жизнь въ новомъ домѣ потечетъ счастливо. Такъ, по крайней мѣрѣ, рѣшилъ Шварцъ.
Позавтракавъ, вся колонія принялась за переноску остальныхъ вещей съ парохода. Въ послѣдніе дни колонія помѣщалась уже не въ общей каютѣ, такъ какъ изъ нее были взяты каминъ и печка, а въ каютѣ второго класса.
Когда вечеромъ зажгли лампы въ новой гостиной, то всѣ были очень довольны, въ особенности, когда Марья Ивановна подошла къ фортепіано и спѣла хорошенькую народную пѣсенку.
Каждая спальня имѣла дверь и могла запираться, но капитанъ совѣтовалъ спать съ открытыми дверями, для того, чтобы было теплѣе.
— Теперь у насъ жарко, потому что на дворѣ не особенно холодно, но вѣдь здѣсь, подъ 68°45 южной шир. и 51° зап. долг., будетъ такъ холодно, что страшно будетъ высунуть даже носъ. Вотъ тогда-то, пожалуй, придется намъ поставить еще чугунку, или же топить ночью.
Кромѣ фортепіано, въ гостиной стояли мягкіе диваны, кресла, столы и стулья, такъ что наши путешественники иногда забывали даже, что живутъ въ снѣжномъ домѣ.
На другой день послѣ переѣзда опять началась работа. «Британія» понемногу разбиралась и лѣсъ, на лошадѣ и ослѣ, отвозился отъ берега, выше, къ тому мѣсту, гдѣ предполагали устроить мастерскую. Мастерскую сдѣлали тоже изъ снѣговыхъ глыбъ, но такъ какъ ее надо было сдѣлать очень высокою, то своды устроили изъ желѣзныхъ полосъ и толстыхъ досокъ, которыя положили на скалы. Такъ какъ вскорѣ должна была наступить многомѣсячная ночь, то въ мастерской подвѣсили къ потолку всѣ лишнія лампы, чтобы имѣть возможность работать во время многомѣсячной тьмы.
Капитанъ работалъ съ необыкновенною энергіею и своимъ рвеніемъ воодушевлялъ всѣхъ. Два раза въ недѣлю, все мужское населеніе отправлялось на охоту за тюленями и на тюленяхъ училось стрѣлять.
— Куда намъ такую массу тюленей? — спрашивалъ Шварцъ.
— Собакъ кормить, — отвѣчалъ Кархола.
— А шкуры ихъ нужны намъ для обуви, — прибавлялъ капитанъ.
Съ апрѣлю мѣсяцу убито было до сотни тюленей и наловлена масса рыбы, которую зарыли въ снѣгъ, около кухни.
Въ одинъ вечеръ, Шварцъ, вернувшись изъ скотной, заявилъ, что сѣна осталось уже немного, хотя овса хватитъ еще надолго.
Рѣшено было уничтожить лошадь и осла, которые теперь, съ окончаніемъ перевозки, оказались излишними, и сохранить оставшійся-кормъ для коровъ, тѣмъ болѣе, что онѣ въ то время давали молоко. Съ такому безжалостному рѣшенію пришли не только по необходимости, но даже и въ томъ соображеніи, что животныя не могли бы перенести періода постоянной ночи.
Въ тотъ день, когда началась постройка новаго судна, которое предположено назвать «Ковчегомъ», работы въ мастерской продолжались всего два часа, потому что поднялась такая метель, что переходить за лѣсомъ въ крытый сарай не было никакой возможности. Въ этомъ же сараѣ хранились грузъ, уголь и провизія. Наши рабочіе, всѣ занесенные снѣгомъ, явились домой и порѣшили въ дурную погоду не выходить изъ дома.
— Въ самомъ дѣлѣ, это завываніе вѣтра наводитъ страшную тоску, — говорилъ мистеръ Пализеръ: — а когда мы всѣ вмѣстѣ, какъ-то легче на душѣ.
Въ два часа было уже совсѣмъ темно: поставивъ столъ около камина, мужчины сѣли шить себѣ сапоги изъ тюленьихъ кожъ, а женщины принялись за приготовленіе къ ужину пельменей изъ рыбы.
— Это сибирское кушанье, дѣйствительно, прекрасно и удобно, — замѣтилъ Пализеръ: — въ короткое время наша дорогая хозяйка-капитанша заморозила уже цѣлый мѣшокъ пельменей.
— Мы будемъ ихъ дѣлать каждый вечеръ, до тѣхъ поръ, пока не надѣлаемъ на всю зиму, — отвѣчала капитанша на замѣчаніе Пализера.
Въ это время дверь изъ кухни отворилась и вошелъ Шварцъ. Снявъ шубу, онъ торжественно сказалъ:
— Поздравляю съ приращеніемъ нашей колоніи! У насъ шестнадцать поросятъ!..
— Сегодня я осматривалъ нашихъ животныхъ, — сказалъ капитанъ: — и нахожу, что необходимо зарѣзать овецъ, потому что онѣ худѣютъ: слѣдовательно, если мы ихъ не съѣдимъ, то ихъ съѣдятъ наши собаки, а у нихъ, кромѣ запаса тюленей, есть еще цѣлая лошадь и оселъ.
Предложеніе капитана было принято, овцы зарѣзаны, а мясо отправлено въ кладовую. Недѣли черезъ двѣ, когда дней вовсе не стало, участь овецъ раздѣлили и свиньи; ихъ тоже закололи, оставивъ только поросятъ.
Чтобы животнымъ было теплѣе, въ скотной поставили печку и изрѣдка ее протапливали. Вообще же, всѣ замѣтили, что съ наступленіемъ безконечной ночи, животныя какъ-то заскучали. Собаки, можетъ быть, тоже заскучали бы, если бы цѣлый день не были съ людьми и только на ночь уходили спать въ кухню.
Въ самый Свѣтлый праздникъ, съ утра, была вьюга и шелъ снѣгъ. Три дня сидѣла наша компанія взаперти, потому что дѣйствительно нельзя было выйти.
— Надо бы рыбы и угля, — заявила капитанша на четвертый день: — да и скотину мы уже три дня кормимъ сухою рыбою и зерномъ.
Рѣшено было добраться до кладовой.
Когда строили кухню, то, въ виду того, что дверь могло занести снѣгомъ, ее привѣсили такъ, что она отворялась внутрь, и только благодаря этой предусмотрительности можно было пробраться изъ кухни подъ открытое небо. Снѣгу нанесло двѣ сажени и хотя сарай и мастерская были тутъ же, недалеко, но все-таки добраться до нихъ было трудно.
— Вотъ что надо намъ дѣлать, — сказалъ капитанъ, осмотрѣвъ насосъ: — чтобы не трудиться и на будущее время, надо рыть корридоръ въ сараи, и по этому корридору мы будемъ ходить. Снѣгъ совсѣмъ рыхлый, а если гдѣ и обвалится, то это не важно. Сережа, приготовьте ночники, они намъ понадобятся при рытьѣ туннеля.
Отрывъ выходъ изъ кухни на верхъ, мужчины принялись вырѣзать глыбы снѣга и наваливать ихъ на сани, которыя вывозили собаки. Корридорчикъ дѣлался въ полтора аршина ширины и два съ половиною вышины. Ночники изъ тюленьяго жира начали тотчасъ же нагрѣвать корридорчикъ, освѣщая его въ то же время, и стѣны отъ теплоты покрылись ледяною корою, сначала, впрочемъ, очень тоненькою.
— Завтра мы укрѣпимъ потолокъ балками и желѣзомъ, чтобы не обвалился, — сказалъ капитанъ, — а теперь покуда достаточно и этого. Вы, Кархола, опытный человѣкъ, — обратился онъ къ шкиперу: — такъ какъ бывали у эскимосовъ; выйдите на верхъ и опредѣлите поточнѣе: гдѣ находится дверь въ сарай?..
Черезъ нѣсколько минутъ Кархола сталъ рыть сверху.
— Довольно, довольно, теперь знаемъ, — крикнули ему изъ корридора.
Черезъ минуту Кархола былъ уже внизу и прямо пробѣжалъ въ кухню. Онъ такъ озябъ въ эти нѣсколько минутъ прогулки наверху, что даже испугался, не отморозилъ ли щеки или носа?
— Все дѣло, — успокоила его Марья Ивановна.
Скоро рабочіе наткнулись на дверь и дѣло было слажено. Выбравъ изъ сарая, что было нужно, они стали дѣлать корридоръ и въ мастерскую.
Съ этой поры, заживо погребенные цѣлый мѣсяцъ не выходили на морозъ. Корридоры ихъ держались отлично, а чтобы добыть себѣ воды, они брали глыбу снѣга и оттаивали ее въ кухнѣ.
День распредѣлялся такъ, что плотничать уходили поутру и работали до трехъ часовъ, а въ три часа уже всѣ сидѣли вмѣстѣ и не расходились. Мистеръ Пализеръ, жившій въ одной комнатѣ съ Сережею, вставалъ при его помощи только къ тремъ часамъ и выходилъ въ общую комнату.
Къ концу іюня всѣ сильно утомились этою подземною жизнью. На воздухъ выходилъ только капитанъ и когда видѣлъ южное сіяніе, то сейчасъ же оповѣщалъ всѣхъ.
— Дѣвочки, идите гулять, — часто говорилъ онъ нѣмкамъ: — вы вѣдь точно мертвыя, въ васъ кровинки не видно…
Нѣмки иногда слушались и выбѣгали минутъ на десять, но капитанша постоянно говорила, что ей нѣтъ времени, и дѣйствительно, дѣла у нее было не мало.
Однажды, вечеромъ, капитанъ посмотрѣлъ на жену и заботливо замѣтилъ ей, что она страшно блѣдная.
— Мнѣ сегодня нездоровится что-то, — отвѣчала Марья Ивановна.
У всѣхъ присутствующихъ какъ бы защемило въ душѣ. На слѣдующій день Марья Ивановна хотѣла было встать, но уже не могла и тутъ началась ужасная жизнь въ подснѣжномъ дворцѣ. Всѣ суетились около больной, очень скоро лишившейся сознанія, всѣ смотрѣли другъ на друга въ тревожномъ страхѣ и боялись, что мысль ихъ отгадана. Капитанъ забылъ все, и ѣду и постройку, и не отходилъ отъ больной. Мистеръ Пализеръ взялъ аптеку въ свое вѣдѣніе и лечилъ больную какъ умѣлъ. Три недѣли капитанша, превратившаяся въ скелетъ, боролась с осмертью; она постоянно бредила.
— Сэрэженька, — просилъ капитанъ: — послушайте, что она говоритъ, можетъ быть ей надо чего нибудь; съ тѣхъ поръ, какъ она потеряла сознаніе, она говоритъ только по русски.
— Она постоянно говоритъ о лѣтѣ и о цвѣтахъ, — отвѣчалъ Сережа.
— Бѣдная женщина! — замѣтилъ Пализеръ: — Это на нее подѣйствовалъ мракъ!…
— Солнце выходило вчера на четверть часа, — сказалъ Шварцъ: — не разгрести ли намъ около окошекъ?
— Непремѣнно, непремѣнно и какъ можно поскорѣе, — заговорили всѣ и тотчасъ же всѣ бросились за лопатами и кирками.
При больной остался только мужъ да Пализеръ.
Работа быстро закипѣла. Не смотря на сильный морозъ, никто изъ мужчинъ не пришелъ погрѣться до тѣхъ поръ, пока окошко въ комнату Марьи Ивановны не было откопано.
Когда на горизонтѣ показалось багровое солнышко, лучи его упали въ комнату больной.
Марья Ивановна дышала какъ будто спокойнѣе. Капитанъ нагнулся къ ней и тихо сказалъ:
— Мэри, посмотри, родная, вѣчный мракъ кончился!..
Марья Ивановна открыла глаза и слабо улыбнулась.
На глазахъ капитана показались слезы: его жена пришла въ сознаніе и у него явилась надежда на ея выздоровленіе.
Вечеромъ, въ тотъ же день, она тихо позвала мужа и спросила:
— Долго я была больна?
— Почти мѣсяцъ, Мэри.
— И видѣла во снѣ или въ самомъ дѣлѣ, что солнышко всходило?
Капитанъ подтвердилъ, что это не сонъ.
— Ну, и слава Богу! — вздохнула она: — выпускайте нашихъ животныхъ на воздухъ въ свѣтлое время, — распорядилась она.
Болѣзнь Марьи Ивановны послужила урокомъ и капитанъ заставлялъ всѣхъ безъ исключенія работать и гулять. Изъ старыхъ полосъ желѣза были сдѣланы коньки и все мужское населеніе ежедневно занималось катаньемъ на конькахъ, пока свѣтило солнце. Оригинальнѣе всѣхъ былъ бѣдный Шварцъ: не умѣя кататься, но, въ то же время, сознавая необходимость движенія, онъ аккуратно каждый день выходилъ на ледъ, привязывалъ коньки, при первомъ же шагѣ падалъ и, сѣвъ на ледъ, глубокомысленно почесывалъ ушибленное мѣсто. Сережа сдѣлалъ сани, заготовилъ хомуты и впрягалъ молодыхъ собакъ, чтобы пріучитъ ихъ возитъ даже тяжести. Когда собаки были обучены, катанѣе на собакахъ сдѣлалось любимымъ развлеченіемъ всей молодежи.
Когда Марья Ивановна встала въ первый разъ съ постели, мужчины снова принялись за постройку «Ковчега». «Ковчегъ» строился на громадныхъ полозьяхъ, на которыхъ его предполагали спустить въ море. Дни стали прибывать очень быстро и въ мастерской работали уже безъ огня. Въ первый же хорошій, ясный день Марью Ивановну потеплѣе укутали, посадили въ сани и Сережа прокатилъ ее на собакахъ. Это было въ воскресенье'. Въ три часа солнце сѣло и всѣ собрались въ гостиную.
— Господа, — сказалъ Пализеръ: — болѣзнь нашей дорогой Марьи Ивановны не прошла для насъ даромъ. Всѣ мы теперь болѣе прежняго стали заботиться О нашемъ здоровьѣ. Я же въ этой болѣзни усмотрѣлъ для себя указаніе. Я старъ, мнѣ уже семьдесятъ лѣтъ и я такъ слабъ, что могу ежеминутно ждать смерти. Я богатый человѣкъ, но, къ несчастью, совершенно одинокій. Это одиночество такъ тяготило меня, что я, кончивъ свои дѣла въ Англіи, поѣхалъ разъискивать своего племянника въ Америку. Въ Венецуэлѣ я узналъ, что какіе-то Пализеры живутъ въ Новой Зеландіи, и вотъ я отправился было туда, но, вмѣсто Новой Зеландіи, попалъ сюда и, вмѣсто неизвѣстныхъ мнѣ Пализеровъ, нашелъ себѣ наслѣдника, къ которому отъ души привязался. Я говорю о Сережѣ, которому и хочу оставить все, что имѣю.
Сережа смутился и началъ было говорить, что этого ничего не нужно, но капитанъ остановилъ его. сказавъ, что не его дѣло разсуждать.
— Изъ Англіи, — продолжалъ старикъ: — я выѣхалъ съ твердымъ намѣреніемъ найти себѣ наслѣдника и тамъ же сдѣлалъ четыре экземпляра завѣщанія, которые всѣ подписаны нотаріусомъ, стряпчимъ и мною. По экземпляру я оставилъ у нотаріуса и у стряпчаго, а два остальныхъ взялъ съ собою, и вотъ теперь я впишу въ нихъ текстъ завѣщанія, а васъ, капитанъ, васъ. Шварцъ, и васъ, Кархола, прощу присутствовать въ то время, когда я буду писать, а потомъ засвидѣтельствовать, что писалъ дѣйствительно я.
Всѣ присутствующіе были поражены неожиданностью, а Сережа сидѣлъ какъ ошпаренный.
Завѣщаніе было написано и прочитано во всеуслышаніе. Въ завѣщаніи значилось, что всѣмъ присутствующимъ оставляется по тысячи фунтовъ стерлинговъ, а Сергѣю Васильеву остальные пятьдесятъ тысячъ фунтовъ деньгами и, кромѣ того, имѣнія Пализера. Когда завѣщаніе было подписано, старикъ передалъ одинъ конвертъ Сережѣ, а другой капитану, и затѣмъ попросилъ Сережу принести изъ спальни свой сундучокъ. Изъ сундучка онъ вынулъ разныя брилліантовыя вещи и роздалъ ихъ всѣмъ присутствующимъ.
— Когда меня не будетъ, носите эти вещи въ память обо мнѣ. Я увѣренъ, что вы отсюда выберетесь, — сказалъ онъ съ убѣжденіемъ.
Въ этотъ вечеръ всѣ были очень серьезны и разошлись спать раньше обыкновеннаго. Съ выздоровленіемъ капитанши, постройка «Ковчега» пошла гораздо скорѣе. Когда начался постоянный день, около мастерской устроена была кузница, такъ что судно строилось не только прочно, но даже красиво. Внизу, вмѣсто балласта, были положены въ ящикахъ всѣ желѣзныя вещи, какія только были въ наличности. Тутъ были гвозди, винты, петли, разные домовые приборы, оказавшіеся въ числѣ груза, разные инструменты и полосы желѣза. Судно предполагалось сдѣлать съ палубою, для того, чтобы его не заливало волнами.
Съ наступленіемъ лѣта, когда температура среднимъ числомъ была на 5° ниже нуля, наши обитатели приходили домой только ночевать. Съ весны прилетѣли массы разной птицы и запасы дичи ежедневно пополнялись и зарывались въ снѣгъ, который таялъ только въ полдень. Одинъ разъ Сережа вбѣжалъ въ мастерскую и заявилъ, что на льду появилось множество маленькихъ птичекъ, которыя нисколько не боятся его. Тотчасъ же всѣ мужчины побросали работу и, захвативъ нѣсколько горстей зеренъ и ружья, отправились на ледъ, чтобы настрѣлять неожиданныхъ гостей на паштетъ. Стрѣлять, впрочемъ, имъ не пришлось, потому что голодныя птички, завидя брошенный кормъ, цѣлыми стаями бросились на него, такъ что ихъ просто брали руками. Скоро птичекъ наловлено было такое количество, что паштеты дѣлались не только нѣсколько дней сряду, но даже ими лакомились и потомъ, такъ какъ значительная часть зарыта была въ снѣгъ.
Между тѣмъ снѣговой дворецъ, обтаявшій изнутри и даже нѣсколько снаружи, сталъ казаться точно прозрачнымъ и при солнечномъ освѣщеніи принималъ фантастическія формы. Лѣто наши затворники провели довольно сносно. Русскіе даже радовались постоянному дню, говоря, что въ Россіи еще привыкли къ свѣтлымъ ночамъ. Судно къ лѣту, однако же, не совсѣмъ было готово, потому что настоящій плотникъ былъ только одинъ Кархола, который и училъ плотничать другихъ. Судно строилось по чертежамъ, составленнымъ капитаномъ, и всѣмъ непремѣнно хотѣлось построить судно прочное, и хорошее, хотя небольшое.
Но вотъ наступило 10-е марта, равноденствіе на всемъ земномъ шарѣ, и послѣ этого дни стали опять замѣтно убывать; съ каждою недѣлею дни стали укорачиваться и это подавляющимъ образомъ подѣйствовало на всѣхъ обитателей подсолнечнаго дворца; всѣ какъ-то пріуныли, такъ какъ впереди предстояло переживать время полной тьмы, страшнаго холода и снѣжныхъ заносовъ.
VI.
правитьКъ концу апрѣля «Ковчегъ» былъ готовъ совершенно. Все на немъ было приспособлено для долгаго плаванія,
— Ну, господа, — сказалъ капитанъ, придя однажды въ общую комнату: — «Ковчегъ» нашъ готовъ. Намъ остается только положить провіантъ, сѣсть самимъ и плыть. Я предлагаю выйти 10-го сентября, въ равноденствіе. Море наше будетъ тогда чисто это льда и мы направимся къ мысу Горнъ, а тамъ-то уже не трудно будетъ пробраться на материкъ.
— Только бы намъ пережить эту зиму, — со вздохомъ сказала капитанша.
— Отчего намъ и не пережить ее? — возразилъ капитанъ, съ тревогою смотря на жену.
— Да ты посмотри! на кого мы стали похожи? — продолжала Марья Ивановна: — вѣдь краше въ гробъ кладутъ! Мы точно мертвецы:.
— Боже мой, Марья Ивановна! — вмѣшался Сережа: — какъ вы мрачно смотрите на нашу жизнь.
— Что же дѣлать, Сережа!.. Къ сожалѣнію, я говорю правду, — отвѣтила Марья Ивановна.
Ровно черезъ мѣсяцъ послѣ этого разговора, всѣ наши знакомые сидѣли въ общей комнатѣ и занимались шитьемъ теплыхъ сапоговъ и рукавицъ. Мистеръ Пализеръ сидѣлъ тутъ же. На столѣ стоялъ самоваръ и Марья Ивановна разливала чай.
— Мистеръ Пализеръ, вотъ вашъ чай, — сказала она, подавая ему стаканъ.
Старикъ ничего не отвѣтилъ и продолжалъ сидѣть неподвижно, по прежнему смотря прямо передъ собою.
— Мистеръ Пализеръ, — тихо сказалъ Сережа: — съ вами говоритъ мистриссъ Гиллонъ.
Старикъ не шелохнулся. Капитанъ быстро всталъ со своего мѣста и, подойдя къ старику, взялъ его за руку.
— Онъ умеръ! — глухо проговорилъ Гиллонъ.
Всѣ вскочили со своихъ мѣстъ. Сережа сталъ было оттирать покойника, въ надеждѣ, что съ нимъ только дурно.
— Оставьте ваши труды, Сережа, — сказалъ Шварцъ: — старики часто умираютъ безъ всякой болѣзни. Положите лучше его на кровать!….
Смерть Пализеръ страшно поразила всѣхъ. Старика подняли съ кресла и отнесли на кровать; дверь въ его комнату заперли для того, чтобы тамъ стало холоднѣе.
Никто въ эту ночь не ложился спать и всѣ просидѣли вмѣстѣ, не нарушая торжественной тишины.
Утромъ мужчины вышли съ заступами и вмѣсто могилы, сдѣлали маленькій снѣговой домъ; потомъ сколотили гробъ, положили въ него покойника и на крышкѣ написали его имя. Капитанъ, прочитавъ надъ нимъ главу изъ евангелія и молитву, велѣлъ нести его въ снѣговой домъ. Печальная процессія тронулась къ послѣднему жилищу Пализера, въ сопровожденіи всей колоніи. Поставивъ гробъ среди снѣгового дома, вся колонія стала сначала на колѣни, а потомъ, послѣ краткой молитвы, прочитанной капитаномъ, мужчины завалили домъ снѣгомъ, а наверху поставили крестъ, съ фамиліею мистера Пализера и днемъ его кончины.
Послѣ похоронъ, жизнь, повидимому, пошла прежнимъ порядкомъ, но это было только повидимому, потому что у всѣхъ на душѣ лежалъ какъ бы камень; даже дѣвушки не шутили и не смѣялись, какъ было прежде.
— Нельзя ли намъ, не дожидаясь весны, поѣхать къ мысу Горнъ? — нѣсколько разъ уже спрашивалъ Шварцъ.
Капитанша его поддерживала.
— Вѣдь судно наше на полозьяхъ? — говорила она: — у насъ двадцать здоровыхъ собакъ, полуторагодовалые телка и бычокъ, да насъ девять человѣкъ. Неужели же мы не свеземъ нашего-«Ковчега»?
— Конечно свеземъ, — отвѣчали всѣ.
— Такъ ѣдемте. Здѣсь теперь невыносимо! — восклицала Марья Ивановна.
— Мнѣ самому очень тяжело, — говорилъ капитанъ: — но я боюсь, что мы поступимъ рискованно. Теперь такъ страшно холодно.
— Вотъ что я предложу, — сказалъ Шварцъ, воодушевившійся мыслью о возможности тронуться съ мѣста: — попробуемте отправиться. Если черезъ недѣлю мы увидимъ, что это вещь невозможная мы всегда можемъ вернуться сюда. Въ каюткѣ нашего «Ковчега» всѣ девять человѣкъ могутъ улечься, слѣдовательно, протащивъ судно верстъ двадцать, мы будемъ отдыхать не подъ открытымъ небомъ.
— Хорошо. Въ такомъ случаѣ, начнемте готовиться, — сказалъ капитанъ: — съѣстного намъ. надо взять очень много. Кромѣ того, надо взять керосину, чтобы было на чемъ готовить кушанье. Да и вообще, надо прихватить все, что только возможно.
Черезъ недѣлю все было уложено, сложено и капитанша, по русскому обычаю, посадила всѣхъ вокругъ комнаты, потомъ всѣ встали, помолились, потушили огонь и вышли изъ дома. Судно стояло внѣ мастерской. Замѣчательное сіяніе освѣщало путь нашимъ путникамъ. Въ гигантскіе полозья, на которыхъ стоялъ «Ковчегъ», были запряжены бычокъ, телка и двадцать здоровенныхъ собакъ. Мужчины стали впереди и дружно взялись за веревки, а женщины должны были помогать сзади. Каюта шла вдоль всего судна, но она была раздѣлена на три части: въ одной, самой большой, помѣщались цистерны для прѣсной воды, мука, зерно, консервы и все продовольствіе; въ другой было приготовлено мѣсто для двухъ животныхъ, пѣтуха и трехъ курицъ, а въ третьемъ отдѣленіи помѣщались люди. На верху, на палубѣ, навалены были мороженая рыба, тюленье мясо и жиръ.
Жизнь подъ снѣгомъ заставила думать о будущемъ путешествіи и, повидимому, ничего не было забыто.
Караванъ тронулся 1-го іюля. Пройдя всего верстъ пять, онъ остановился отдохнуть. Для собакъ и скотины на этомъ привалѣ ничего не устроили, потому что капитанъ заявилъ, что отдыхать будутъ не долго.
На этомъ привалѣ капитанъ далъ всѣмъ по рюмкѣ коньяку и затѣмъ караванъ снова тронулся.
— Сережа, гдѣ у васъ завѣщаніе? — спросилъ капитанъ.
— Въ сундучкѣ, — отвѣчалъ Сережа.
— Когда пріѣдемъ на ночлегъ, возьмите его и всѣ свои документы, попросите Мэри зашить ихъ въ мѣшечекъ и надѣньте на себя. Съ нами теперь можетъ все случиться.
Проѣхавъ еще пять или шесть верстъ, капитанъ скомандовалъ остановиться на ночлегъ.
— Дамы, отправляйтесь въ каюту и приготовьте чай и что нибудь поѣсть. Я видѣлъ тамъ у Мэри цѣлые кули съ пельменями.
Мужчины въ какіе нибудь полчаса сдѣлали снѣговой домъ и помѣстили въ него скотину и собакъ.
— Теперь мы отдохнемъ часовъ восемь, а потомъ двинемся опять. Завтра мы пройдемъ верстъ двадцать, а послѣ завтра, если удастся, пройдемъ всѣ тридцать, потому что полозья будутъ глаже, а слѣдовательно, легче будутъ скользить по снѣгу. Тридцать верстъ мы примемъ за норму ежедневнаго нашего путешествія и постараемся не отступать отъ разъ принятаго рѣшенія.
Всѣ согласились съ капитаномъ, тѣмъ болѣе, что каждая лишняя верста приближала путниковъ къ открытому морю,
Цѣлую недѣлю шелъ караванъ такимъ образомъ. Надежда поддерживала ихъ настолько, что они не чувствовали утомленія. Черезъ недѣлю капитанъ, выбравъ удобную минуту, досталъ свои инструменты и опредѣлилъ, что они находятся на 66° 45' южной широты и 50° западной долготы.
— Теперь мы ѣдемъ уже по морю, а не по сушѣ, — весело сказалъ капитанъ, окончивъ измѣренія.
О возвращеніи никто уже болѣе не думалъ, а всѣ бодро подвигались впередъ. Недѣлю спустя, капитанъ снова сдѣлалъ измѣренія и опредѣлилъ, что они находились на 64° ю. ш. и 70° з. д. Почему они отклонились на западъ, въ то время какъ онъ, по компасу, направлялся прямо на сѣверъ, онъ постичь не могъ.
Переночевавъ въ каютѣ, какъ это дѣлалось обыкновенно, утромъ всѣ было опять принялись за веревки, но капитанъ остановилъ ихъ и заявилъ, что, прежде чѣмъ тронуться, онъ опять сдѣлаетъ измѣреніе. Каково же было его удивленіе, когда онъ увидалъ, что его сегодняшнія измѣренія не сходятся со вчерашними, хотя измѣренія производились на томъ же мѣстѣ.
— Я не совсѣмъ понимаю, что съ нами дѣлается, а потому предлагаю сегодняшній день не трогаться съ мѣста, — сказалъ онъ.
Всѣ такъ привыкли повиноваться капитану, что никто изъ каравана не противорѣчилъ.
Прошли сутки. Капитанъ долго дѣлалъ измѣренія и затѣмъ сообщилъ своимъ товарищамъ, что ихъ несетъ на льдинѣ къ сѣверо-востоку.
— Можетъ быть Богу угодно спасти насъ, — сказалъ онъ: — а можетъ быть… Во всякомъ случаѣ мы плывемъ скорѣе, чѣмъ могли бы тащиться, и плывемъ къ теплому климату. Теперь намъ надо распорядиться иначе.
Съ помощью товарищей, онъ принялся наполнятъ цистерны льдомъ, для того чтобы имѣть прѣсную воду. Бычка и корову поставили въ стойло.
Прошла еще недѣля и на горизонтѣ, наконецъ, показалось солнышко. Пѣтухъ тотчасъ же выразилъ свою радость громкимъ пѣніемъ, а собаки выбѣжали изъ своего снѣгового дома и бѣшено стали носиться вокругъ «Ковчега». Всѣ точно ожили, у всѣхъ показались радостныя улыбки, хотя никто изъ путешественниковъ, не вѣдалъ своего будущаго.
VII.
правитьСъ этого дня солнце стало ежедневно показываться на горизонтѣ и дни замѣтно прибывали.
— Послушай, Гиллонъ, — сказала однажды капитанша: — какъ велика можетъ быть льдина, на которой мы плывемъ?
— Вѣроятно, очень велика; она можетъ быть въ сотни верстъ, — отвѣчалъ онъ: — когда мы подвинемся къ сѣверу, она начнетъ таять и раскалываться. Вотъ поэтому-то, съ завтрашняго же дня, я распоряжусь, чтобы кругомъ "Ковчега « былъ обрубленъ ледъ, чтобы нашъ „Ковчегъ“ не опрокинуло, а потомъ подождемъ немного и, вѣроятно, перепилимъ полозья.
Но въ этотъ же день произошло нѣчто, заставившее капитана тотчасъ же начатъ надрубать ледъ около „Ковчега“. Когда солнце закатилось, раздался оглушительный трескъ и за какія нибудь полверсты отъ судна льдина треснула и унеслась въ пространство. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ произошла эта катастрофа, въ то время бѣгали собаки и всѣ онѣ остались по ту сторону быстро образовавшагося канала.
Къ утру кругомъ „Ковчега“ ледъ былъ надрубленъ и капитанъ рѣшительно запретилъ гулять по льду. Вѣтеръ сильно дулъ къ сѣверу, туда же несло и льдину, на которой стоялъ „Ковчегъ“. Ледъ таялъ довольно быстро.
— Мы близки къ развязкѣ, Мэри, — сказалъ капитанъ, направляясь на ледъ, гдѣ въ это время перепиливали полозья.
Солнце не только свѣтило, но уже начало грѣть.
— Но какъ тутъ хорошо, какъ хорошо! — восклицали нѣмки.
Ледъ кругомъ „Ковчега“ замѣтно полопался и судно видимо стало погружаться. Когда же, на другой день, взошло солнышко, „Ковчегъ“ уже качался на волнахъ. Осмотрѣвъ въ подзорную трубу окрестности, капитанъ распорядился поднять парусъ и судно двинулось впередъ со скоростью 4 узловъ въ часъ. Дня черезъ два путешественники могли уже снять шубы и теплые сапоги. Капитанъ держалъ руль къ сѣверо-востоку, но скоро ему пришлось измѣнить направленіе къ сѣверо-западу, потому что перемѣнился вѣтеръ. Къ ихъ счастью, вѣтеръ крѣпчалъ, а потому „Ковчегъ“ несся очень быстро. Въ одни сутки они проходили около двухсотъ верстъ, а такихъ сутокъ было немало.
— Довольно ли у насъ воды въ цистернѣ? — часто спрашивалъ капитанъ.
— Довольно, — успокоительно отвѣчала капитанша: — отчего ты объ этомъ спрашиваешь? Развѣ тебя что нибудь безпокоитъ?
— Еще бы! Сначала мы направлялись къ Америкѣ и я не безпокоился, а теперь мы идемъ по обширному Тихому океану и куда придемъ, извѣстно только одному Богу, — отвѣчалъ капитанъ.
Марья Ивановна стала экономничать на водѣ и экономничала не безъ причины. Воды у нее было уже немного. Къ утру солнышко не взошло, а небо все было покрыто тучами.
— Слава тебѣ Господи! — воскликнула Марья Ивановна, выйдя на палубу.
— Чему же ты радуешься? — тихо спросилъ ее мужъ: — если будетъ дождь, вѣтеръ можетъ перемѣниться…
— Если будетъ дождь, то мы спасены, Гиллонъ, у меня осталось очень немного воды!… — прошептала капитанша.
Капитанъ поблѣднѣлъ.
— Только мы съ Сережею знаемъ, что мы терпѣли вчера, отказавшись даже отъ чая!..
Въ эту минуту по палубѣ застучали первыя капли дождя и Сережа тотчасъ же растянулъ брезентъ, съ котораго вода скатывалась въ ведра. По мѣрѣ ихъ наполненія, воду уносили внизъ въ цистерну. Цистерну, дѣйствительно, скоро наполнили, но за то вѣтеръ такъ стихъ, что паруса пришлось свернуть.
— Намъ остается теперь только закидывать удочки и ловить рыбу, для того чтобы съэкономить наши консервы, — сказалъ капитанъ, сходя со своего мѣста у руля.
Въ этотъ день они, дѣйствительно, не тронулись съ мѣста. Вѣтеръ безпрестанно смѣнялъ дождь, но все время дулъ въ разныя стороны.
— Гиллонъ! ты встревоженъ? — сказала Марья Ивановна: — ты чего нибудь боишься?
— Я боюсь перемѣны погоды, — нехотя отвѣчалъ онъ: — только никому не говори этого, не тревожь напрасно нашихъ товарищей.
Страхъ капитана скоро оправдался. Къ вечеру, съ юга надвигался настоящій штормъ. Капитанъ опять сталъ у руля и привязалъ себя къ стойкѣ, нарочно для этого устроенной. Посреди палубы были устроены желѣзныя перильца, за которыя были привязаны остальные мужчины. Хотя „Ковчегъ“ и упорно боролся съ волнами, но это, все-таки, не мѣшало послѣднимъ обливать всю палубу.
— Земля! — крикнулъ вдругъ Сережа такимъ голосомъ, что его услыхали всѣ, не смотря на ревъ бушующихъ волнъ.
Дѣйствительно, всѣ увидали вдали небольшой кусочекъ земли, который выдѣлялся зеленымъ пятномъ изъ массы бѣлѣющихъ волнъ.
— Это островъ, — сказалъ Биллонъ: — и островъ не очень маленькій, но и не большой, кажется.
Къ вечеру очертанія. острова стали яснѣе: видны были отдѣльныя деревья и даже небольшая гора.
— Сережа, — сказалъ капитанъ: — привяжитесь хорошенько съ Кархолою и бросьте якорь. А вы, господа, уберите паруса! — обратился онъ къ остальнымъ мужчинамъ.
Паруса были прибраны и якорь спущенъ. На верху, на вахтѣ, остался Сережа. Ночь была хотя глазъ выколи. Вѣтеръ ревѣлъ и точно злился, что ему мѣшаетъ что-то носить по волнамъ такое небольшое судно. Палубу такъ и обдавало волнами и, не будь Сережа привязанъ, онъ давно былъ бы снесенъ въ море. Иногда волнъ было такъ много, что Сережѣ казалось, будто „Ковчегъ“ тонетъ. Въ каюты волны не попадали, потому что люки были плотно закрыты. Вдругъ, въ одну изъ такихъ минутъ, когда волны какъ бы спорили между собою, съ которой стороны имъ удобнѣе поглотить это жалкое, маленькое суденышко, на носу раздался оглушительный трескъ; вслѣдъ затѣмъ судно задрожало, его будто схватила гигантская рука и куда-то бросила, послѣ чего оно полетѣло, какъ вихрь.
Люкъ отворился и оттуда показалась голова капитана.
— Это оторвало якорь! — сказалъ онъ: — Теперь мы въ рукахъ Господа!.. Насъ несетъ прямо на островъ и, конечно, разобьетъ. Заткните за поясъ топоры, а женщины пусть надѣнутъ спасательные пояса; теперь мы должны быть готовы ко всему…
Цѣлый часъ прошелъ въ мучительномъ ожиданіи. „Ковчегъ“ стало качать замѣтно слабѣе, но все еще несло куда-то по прежнему. Вдругъ сразу его ударило обо что-то и онъ, глухо застонавъ, накренился на бокъ.
— Ждите спокойно! — хладнокровно скомандовалъ капитанъ.
„Ковчегъ“, съ правильностью часового маятника, сталъ ударяться обо что-то и все болѣе и болѣе крениться на сторону. Дождь въ это время лилъ страшнѣйшій. По мѣрѣ того, какъ „Ковчегъ“ наклонялся на бокъ, удары становились слабѣе и рѣже и, наконецъ, совершенно прекратились. Капитанъ ощупью осмотрѣлъ ту сторону, въ которую судно накренилось, и сказалъ:
— Мы около скалы! Сережа, ты хорошій гимнастъ, попробуй взобраться на нее.
— Ничего нѣтъ легче…. — отвѣчалъ Сережа, взбираясь на скалу: — Она уступами и на нее легко взобраться! — закричалъ онъ съ одного изъ уступовъ.
— Отлично!.. Ричардъ! Гарри! Возьмите по веревкѣ и тоже взберитесь на скалу. Затѣмъ мы поможемъ перебраться туда дамамъ!… Тамъ, во всякомъ случаѣ, безопаснѣе; „Ковчегъ“ каждую минуту можетъ развалиться въ щенки и пойти ко дну…
Не болѣе, какъ черезъ пять минутъ, всѣ, кромѣ капитана, были уже. на скалѣ. Капитанъ же спустился въ каюту и тамъ взялъ, что было нужно.
„Ковчегъ“, между тѣмъ, все, болѣе и болѣе погружался. Капитанъ послѣдній оставилъ его и тоже взобрался на скалу. На всякій случай, двѣ веревки, поданныя съ судна, были закрѣплены за скалу и, такимъ образомъ, удерживали судно отъ прихоти бушующаго моря. Дождь лилъ какъ изъ ведра, кругомъ бѣсилось море и, облизывая мокрыми языками скалу, точно хотѣло слизать и людей, пріютившихся на ней отъ расходившейся стихіи. Цѣлыхъ два часа сидѣли наши странники подъ проливнымъ дождемъ и вѣтромъ; затѣмъ море понемногу успокоилось и только издалека доносился до скалы ревъ бушующей бури.
Сережа привязалъ себя веревкою и попросилъ, чтобы Ричардъ и Гарри держали его.
— Я спущусь со скалы, — сказалъ онъ: — мнѣ кажется, что кругомъ насъ земля.
Онъ, дѣйствительно, скоро спустился и крикнулъ снизу, что море отошло и что кругомъ скалы земля. Это сообщеніе обрадовало колонію и всѣ радостно прекрестились. Часа черезъ два на горизонтѣ показалась красная полоска и въ „Ковчегѣ“ громогласно запѣлъ пѣтухъ.
— Нашъ „Ковчегъ“ тутъ, значитъ, и мы и наши звѣри живы! — радостно проговорила Марья Ивановна.
Между тѣмъ, заря все болѣе и болѣе разгоралась и погибающіе увидали передъ собою землю. Море было за полверсты. Капитанъ первый всталъ на колѣни и пригласилъ всѣхъ поблагодарить Бога. Всѣ тотчасъ же послѣдовали его примѣру.
— Теперь намъ нельзя терять ни минуты! — энергично сказалъ онъ: — Кто можетъ, всѣ тотчасъ же идите на судно и тащите, что можно, наберетъ. Море скоро опять подойдетъ къ намъ…
Всѣ тотчасъ же бросились на судно. „Ковчегъ“ лежалъ совершенно на боку. Прежде всего выпустили бычка, телку и птицъ. На берегъ, первымъ дѣломъ, перетащили провизію, сундуки, мѣшокъ овса, мѣшокъ ржи, порохъ, ружья. Когда море стало подходить къ скалѣ, не вытащенъ былъ только балластъ, слѣдовательно, гвозди, желѣзо и разный инструментъ. Когда работа была окончена, всѣ направились вглубь острова, который ярко зеленѣлъ подъ теплыми лучами солнца.
VIII.
правитьПрежде всего наши Робинзоны разложили для просушки свое платье и пошли осматривать свое новое пристанище.
— Господи! кажется, Онъ вознаградилъ насъ за всѣ наши страданія! — говорилъ Шварцъ, съ восторгомъ засматриваясь на роскошную растительность.
Но не одинъ Шварцъ былъ въ восхищеніи. Вся колонія, измученная долгимъ пребываніемъ на крайнемъ югѣ, при безконечно длинныхъ ночахъ и страшномъ холодѣ, жадно вдыхала теперь ароматныя струи воздуха и отдыхала душею отъ всего пережитого.
Въ то время, какъ старшіе ходили осматривать островъ, молодые люди и двѣ дѣвушки старались развести огонь, но бывшія при нихъ спички отмокли и они, какъ настоящіе Робинзоны, стали добывать огонь тѣмъ способомъ, какимъ добываютъ его дикіе. Взявъ по двѣ сухихъ пластинки, молодежь принялась тереть ихъ другъ о друга, стараясь прежде другихъ добыть огонь. Наконецъ, у кого-то изъ двухъ тружениковъ, изъ-подъ пластинокъ показался сначала дымъ, а потомъ затлѣлись и самыя планки.
— Ура! — пронеслось по острову радостное восклицаніе и эхомъ отдалось въ сосѣднемъ лѣсу. Тотчасъ же принялись за разведеніе костра, а затѣмъ вскорѣ появился на немъ и котелокъ съ водою, а въ немъ, когда вода закипѣла, запрыгали рыбные пельмени. Обѣдъ вышелъ на славу: всѣ ѣли съ такимъ аппетитомъ, которому позавидовалъ бы всякій.
Въ пять часовъ море опять отошло и всѣ опять поспѣшили къ „Ковчегу“. Палубы у „Ковчега“ уже не было, но трюмъ еще сохранился и балластъ благополучно былъ перенесенъ на берегъ.
— Теперь мы окончательно распрощаемся съ моремъ, — сказалъ капитанъ: — до тѣхъ поръ, пока какой нибудь мимо проходящій корабль не возьметъ насъ, мы останемся здѣсь, потому что здѣсь не только не холодно, но и вообще, кажется, не дурно.
Вернувшись на берегъ къ закату солнца, мужчины утвердили колья и накинули на нихъ парусъ. Когда всѣ поужинали, капитанъ обратился къ присутствующимъ со слѣдующею краткою рѣчью:
— Господа! — началъ онъ: — сегодня я старался опредѣлить, на какомъ островѣ мы находимся. Островъ, на которомъ мы находимся, на картахъ не значится, а потому ясно, что онъ еще неизвѣстенъ. На нашей совѣсти лежитъ обязанность дать ему названіе. Я просилъ бы васъ отвѣтить мнѣ: какъ вы думаете назвать „нашъ“ островъ?
— Намъ надо назвать его островомъ „Марія“, — первымъ возвысилъ голосъ Сережа, хотя, по молодости, и не имѣлъ на это права: — Въ честь нашей капитанши мы должны назвать его ея именемъ! — крикнулъ онъ: — Въ годину нашего бѣдствія подо льдами, она всѣхъ насъ поддерживала своими заботами и вселяла въ насъ энергію!..
— Вѣрно! Вѣрно!.. — закричала компанія.
— Да здравствуетъ островъ Маріи! — подхватила молодежь.
— Пусть же, Мэри, онъ будетъ твоимъ островомъ, — спокойно сказалъ капитанъ: — но, пока мы не знаемъ владѣній нашей капитанши, намъ нельзя ложиться всѣмъ спать. Надобно поддерживать костеръ и на первое время поставить на ночь караулъ. Кромѣ дикарей, тутъ могутъ быть и разные хищные звѣри… Гарри! — обратился онъ къ молодому матросу — вы станете на первую смѣну…
Ночь прошла совершенно спокойно, а когда взошло солнышко, капитанъ, взявъ съ собою сухарей и ружье, въ сопровожденіи Сережи, пошелъ въ одну сторону, а Шварцъ съ Ричардомъ въ другую.
— Мы можетъ быть не придемъ нѣсколько дней, — сказалъ капитанъ: — такъ вы не безпокойтесь. Строиться съ холодной стороны острова, къ которой мы пристали, нѣтъ никакого разсчета. Намъ надо непремѣнно перейти на сѣверную сторону…
Прошло пять дней, а путешественниковъ все еще не было. Марья Ивановна, однако же, и виду не показывала, какъ ей тяжело было отсутствіе товарищей. Она ходила въ лѣсъ, ухаживала за животными, а изъ лѣсу приносила разные овощи, плоды и проч. Такъ, напримѣръ, она принесла однажды земляныхъ грушъ и очень вкусную рѣпу, а Гарри въ это время убилъ козу и нѣсколько штукъ птицъ. На пятый день, вечеромъ, изъ лѣсу послышались два выстрѣла, а затѣмъ вышли оттуда и наши путешественники.
— Ну, капитанша, ваши владѣнія одна прелесть! — съ восторгомъ воскликнулъ Шварцъ: — Тутъ все есть, чего только душа хочетъ. На счетъ картофеля, я, впрочемъ, скажу вамъ вотъ что. Я везъ въ Новую Зеландію самый крупный, рѣдкій картофель и когда съ нами случилось несчастье, я взялъ изъ мѣшка двѣ картофелины и все время носилъ при себѣ, чтобы онѣ не замерзли; обѣ картофелины до сихъ поръ цѣлы, а слѣдовательно, мы имѣемъ полную возможность посадить ихъ съ тѣмъ, чтобы потомъ кушать супъ съ картофелемъ…
— Для Нашей усадьбы мы нашли очень хорошенькое мѣстечко, — перебилъ его капитанъ: — но туда, прямикомъ, черезъ лѣсъ, не менѣе тридцати верстъ. Завтра же мы туда и начнемъ перебираться. Я надѣюсь, что выбранное нами мѣсто одно изъ лучшихъ. Что» же касается нашего багажа, то его мы будемъ понемногу перевозить на нашей скотинѣ.
Колонія торжествовала. Изъ доклада путешественниковъ она ясно видѣла, что ихъ страданія не только кончились, но что будущая, ихъ жизнь будетъ не рядъ лишеній, но счастливою, хорошею жизнью.
На слѣдующее утро, еще до зари, Шварцъ уже стучалъ топоромъ и изъ толстаго дерева дѣлалъ четыре первобытныхъ колеса, а капитанъ съ молодыми людьми, сколотивъ носилки, наложили на нихъ кое-что изъ домашняго скарба и пошли напрямикъ лѣсомъ, обѣщавъ дѣлать зарубки вездѣ, чтобы потомъ не сбиваться съ дороги. Путники вернулись только къ утру, когда дроги были уже готовы; наваливъ на нихъ болѣе громоздкой клади, Шварцъ запретъ своихъ рогатыхъ животныхъ и отправился въ лѣсъ. Кархола и Шварцъ тянули вмѣстѣ съ животными, а Марья Ивановна несла своихъ трехъ куръ и пѣтуха, устроивъ для переноски ихъ нѣчто вродѣ корзинки. Изъ жалости къ животнымъ, Шварцъ не торопился; возъ тянулся медленно, дѣлались даже остановки, такъ что до мѣста добрались только къ вечеру. Сложивъ привезенное, дроги опять отправились назадъ за кладью и въ продолженіи нѣсколькихъ дней по лѣсу ходилъ народъ, ѣздили дроги и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока не было перенесено все, до послѣдняго гвоздика.
— Что же, Шварцъ, — сказалъ капитанъ, когда всѣ водворились на выбранномъ мѣстѣ: — теперь, я думаю, намъ необходимо приняться за постройку?
— Нѣтъ, капитанъ, — отвѣчалъ нѣмецъ: — сначала необходимо посѣять хлѣбъ, овесъ и огородныя сѣмяна, которыя я везъ въ Новую Зеландію.
Капитанъ, разумѣется, не спорилъ со Шварцемъ, такъ какъ вполнѣ сознавалъ, что въ этомъ дѣлѣ Шварцъ зналъ больше; скоро, подъ руководствомъ Шварца, земля была разрыхлена, заборонована самодѣльною бороною и засѣяны тѣ сѣмяна, которыя оказались въ мѣшкахъ запасливаго нѣмца.
— Если есть у васъ лишняя, грядка, то и у меня найдется кое-что. посадить, — сказала капитанша: — у меня въ аптекѣ осталось нѣсколько льняного сѣмяни.
— И отлично! — обрадовался Шварцъ: — хотя холста мы и не соткемъ, а сѣтей и веревокъ надѣлаемъ; и то, и другое будетъ большимъ подспорьемъ въ нашемъ маленькомъ хозяйствѣ.
И льняное сѣмя было повѣяно, рядомъ съ двумя грядами овса.
Погода стояла чудная и посѣвъ, къ немалой радости Шварца, очень скоро взошелъ.
По окончаніи земляныхъ работъ, колонія принялась за постройку дома.
— Такъ какъ я не намѣренъ уѣзжать отсюда, то я, съ своей стороны, постараюсь строиться прочно, — заявилъ Шварцъ, приступая къ работѣ.
Застучали топоры, завизжала пила и черезъ два мѣсяца, у прелестной небольшой рѣчки на сѣверной сторонѣ острова Маріи, красовалось уже цѣлое поселеніе; тутъ былъ и домъ для жилья, и скотный дворъ, и курятникъ, и сѣновалы и все, что нужно хорошему фермеру.
Въ тотъ день, когда была готова постройка, Марья Ивановна сдѣлала у крылечка небольшую грядку и что-то стала копаться, усердно утаптывая землю.
— Что это такое вы мастерите? — спросилъ ее Шварцъ.
— А у меня, видите ли, сохранилось нѣсколько изюминокъ; я ихъ посадила на одной изъ грядъ и онѣ взошли, а теперь я ихъ пересаживаю сюда. Пусть наше крылечко будетъ обвито виноградомъ, — отвѣчала капитанша.
— Обѣдать! Обѣдать идите! — крикнула Шарлотта, выходя на крылечко.
Шварцъ и Марья Ивановна не заставили дожидаться себя. Оба цѣлое утро усердно работали, а потому аппетитъ ихъ сильно разъигрался.
Когда всѣ сидѣли за столомъ и, за неимѣніемъ тарелокъ, ѣли изъ общей чашки, Шварцъ сказалъ:
— Сегодня, господа, я получилъ предложеніе отъ Ричарда и Гарри, которые сватаются за Шарлотту и Анну. Я согласился на ихъ предложеніе, но просилъ подождать еще годъ. Если въ теченіи этого года, мимо насъ не пройдетъ какого нибудь корабля, на которомъ будетъ пасторъ, то я попрошу капитана прочесть необходимыя брачныя молитвы и благословлю моихъ дочерей.
— Значитъ, сегодня у насъ обрученіе? — сказалъ капитанъ: — поэтому случаю не дурно бы намъ выпитъ чего нибудь! Мэри, у тебя, кажется, есть еще немного коньяку?
— Да! я сейчасъ принесу, — отвѣчала Марья Ивановна, вставая.
Коньякъ былъ принесенъ и каждый изъ поселенцевъ выпилъ за здоровье обрученныхъ.
Какъ только колонія нѣсколько поустроилась, общимъ совѣтомъ рѣшено было разводить каждую ночь костеръ, на одной изъ ближайшихъ горъ. Костеръ этотъ былъ видѣнъ издалека и наша колонія не теряла надежды, что рано ли, поздно ли, но онъ будетъ замѣченъ какимъ нибудь проходящимъ кораблемъ, который свяжетъ нашихъ отшельниковъ съ остальнымъ міромъ. Какъ ни прекрасенъ былъ островъ, на который судьба закинула нашихъ странниковъ, но, все-таки, въ каждомъ изъ нихъ таилось желаніе увидѣть другихъ людей, чтобы поразспросить хотя, что дѣлается на свѣтѣ…
А между тѣмъ, островъ Марія оказался однимъ изъ плодороднѣйшихъ: не говоря уже о собранныхъ въ изобиліи посѣвахъ, въ лѣсахъ острова оказалось такое громадное количество фруктовъ, что заботливая Марья Ивановна насушила на зиму громадные запасы. Впрочемъ, хлопотать о зимѣ было нечего. Хотя наступилъ уже и май мѣсяцъ, но воздухъ былъ такъ тепелъ, что и топить печки не приходилось.
Жители колоніи значительно поправились и повеселѣли; всѣ хорошо сознавали, что этотъ островъ нисколько не похожъ на тотъ непривѣтливый, холодный югъ, на которомъ каждому изъ нихъ пришлось перенести столько испытаній. Тамъ было все мертво, холодно и непривѣтливо, а здѣсь, на этомъ благодатномъ островѣ, была полная жизнь. На дворѣ колоніи ходило цѣлое стадо молодыхъ куръ и пѣтухъ, а въ лѣсу гнѣздилось множество самыхъ разнообразныхъ птицъ и въ изобиліи росли деревья, дававшія самые разнообразные плоды. Въ іюнѣ и іюлѣ изрѣдка перепадали дожди со снѣгомъ, а въ августѣ наступила такая чудная весна, что Шварцъ совершенно растаялъ: счастливый, принялся онъ пахать землю и вообще занимался хозяйствомъ такъ прилежно и тщательно, какъ не работаютъ временные поселенцы. Каждый день онъ находилъ предлогъ заявить, что не въ Новую Зеландію надобно было ему переселяться, а сюда — на островъ Марію…
Однажды вечеромъ, по направленію къ домику, несся во всю прыть Сережа.
— Парусъ! Парусъ! — кричалъ онъ, задыхаясь.
Всѣ встрепенулись. Сердца усиленно забились. Одинъ только Шварцъ остался спокоенъ — Я не поѣду, — спокойно сказалъ онъ: — и дочери мои, вѣроятно, тоже не поѣдутъ. Мы, нѣмцы, съ дѣтства привыкли отъ добра, добра не искать. Здѣсь хорошо, зачѣмъ же мы поѣдемъ отсюда искать лучшаго…
Рѣчи Шварца никто, впрочемъ, не дослушалъ; всѣ бросились на ближайшую гору, чтобы самимъ увидѣть тотъ парусъ, который, можетъ быть, замѣтилъ ихъ сигнальный костеръ. А костеръ былъ разведенъ гигантскій; каждый изъ колоніи счелъ долгомъ подбрасывать въ него дрова и вскорѣ въ подзорную трубу стало видно, что корабль направлялся къ острову.
На другое утро корабль стоялъ на якорѣ недалеко отъ острова, къ которому на шлюпкѣ ѣхало нѣсколько человѣкъ.
IX.
правитьВъ небольшой квартиркѣ, на Литейной, за столомъ сидѣла Ольга Степановна, съ Колей… который теперь уже окончилъ курсъ въ университетѣ и состоялъ на службѣ. Они сидѣли за утреннимъ кофе и Коля, допивъ свой стаканъ, взялъ въ руки газету и принялся за чтеніе. Вдругъ онъ поблѣднѣлъ, приподнялся съ мѣста и, задыхаясь, проговорилъ:
— Мама! мама! да вѣдь это Сережа!
Можно себѣ представить, что сдѣлалось съ
Ольгою Степановною. Она вся задрожала и не могла произнести ни одного слова.
Когда Ольга Степановна немного оправилась, Коля глухимъ голосомъ прочиталъ:
«Лима, въ Перу. Сергѣй Васильевъ проситъ сообщить своей матери и брату, что онъ живъ и находится теперь въ Лимѣ, откуда ѣдетъ въ Лондонъ. Проситъ телеграфировать и написать въ Лондонъ, Россель-Скверъ, 4, нотаріусу Смиту».
— Эта телеграмма пущена два дня тому назадъ, — размышлялъ Коля: — неужели это не нашъ Сережа?… Во всякомъ случаѣ, я напишу сегодня же.
Часъ спустя, раздался сильный звонокъ и въ комнату вошелъ дряхлый старичокъ; это былъ Иванъ Егоровичъ. Онъ не сказалъ ни слова, но только подошелъ къ Ольгѣ Степановнѣ, обнялъ ее и заплакалъ.
Изъ этого Ольга Степановна заключила, что и Иванъ Егоровичъ прочиталъ телеграмму.
— Это онъ, онъ, нашъ голубчикъ! — бормоталъ старикъ.
Черезъ двѣ съ половиною недѣли изъ Лондона, на имя Ольги Степановны было получено письмо слѣдующаго содержанія:
"Родные мои, хорошіе мои!
"Я счастливъ, потому что скоро увижу васъ и обниму. Теперь, мама, конецъ твоимъ бѣдствіямъ; я получилъ большое наслѣдство и дней черезъ пять окончу дѣла, а черезъ недѣлю буду съ вами. До скораго свиданія, дорогіе мои.
Мы не будемъ разсказывать о пріѣздѣ Сережи и той радости, которую испыталъ каждый изъ нашихъ знакомыхъ. Необходимо, впрочемъ, сказать, что Иванъ Егоровичъ словно помолодѣлъ и сильно пѣтушился, когда рѣчь заходила о его любимцѣ. Изъ его разговоровъ выходило даже какъ-то такъ, что онъ, Иванъ Егоровичъ, давно предчувствовалъ и даже зналъ о счастливомъ исходѣ, а иначе онъ не отпустилъ бы Сережу…
Съ пріѣзда Сережи прошелъ годъ. Онъ нанялъ хорошенькую квартирку и пригласилъ жить съ нами и Ивана Егоровича. Разъ, вечеромъ, Сережа получилъ письмо съ заграничными марками:
"Дорогой нашъ Сереженька! — началъ читать онъ: — Всѣ твои порученія исполнены. На нашъ островъ мы привезли цѣлый транспортъ разныхъ вещей, коровъ, лошадей, овецъ, домашнюю птицу и пять семействъ переселенцевъ. Тамъ мы пробыли два мѣсяца и при насъ уже выросла цѣлая деревня. Дѣятельность кипитъ тамъ самая горячая. При насъ туда пришелъ пароходъ и привезъ брата Шварца съ семьею и еще нѣсколько семействъ, прибывшихъ на счетъ Шварца, такъ какъ тотъ объявилъ по Германіи, что желающіе переселиться могутъ отправляться на его счетъ. Винограду отъ моихъ изюминокъ разрослось столько, что тамъ пьютъ теперь вино своего приготовленія. Гиллонъ сдѣлалъ заявленіе, что товаръ, который онъ везъ въ Новую Зеландію, весь цѣлъ, и что его могутъ взять на крайнемъ югѣ. Пароходъ, купленный тобою, будетъ совершать два раза въ годъ рейсы на островъ Маріи и я твердо надѣюсь, что въ слѣдующій разъ отправишься съ нами и ты. До свиданія, Сережа. Желаю тебѣ и семьѣ всего хорошаго.
Кудлашка.
правитьI.
Какъ я нашелъ ее.
править
Черная рѣчка. Берегъ Невы. На плоту толпа мальчишекъ оживленно прыгаетъ и кричитъ отъ восторга, кто-то бросаетъ камнями, — подхожу и что же вижу?.. Подъ градомъ мелкихъ камней мечется изъ стороны въ сторону черная собаченка. Мальчишки до того забросали несчастную, что она разомъ метнулась въ воду. Я вбѣжалъ на ближайшую пристань и, въ первомъ попавшемся яликѣ, поплылъ ей на встрѣчу. Въ это время прошелъ около собаченки маленькій пароходъ, она скрылась въ его волнахъ, черезъ нѣсколько минутъ выплыла, опять скрылась, показалась вновь. Въ это самое время мой яликъ былъ уже близко. Мигомъ схватилъ я собачонку за мокрую шею и перебросилъ въ лодку.
Собаченка была черная, мохнатая, не то пудель, не то дворняшка. Чуть живую принесъ я ее на дачу.
— Ахъ, ты бѣдная кудлашка! — качая головою, нѣсколько разъ повторила кухарка Марья.
И стали звать мы ее Кудлашкою. Черезъ нѣсколько минутъ Кудлашка ожила, преспокойно усѣлась на заднія лапки, махала хвостомъ и такъ ласково смотрѣла намъ въ глаза, какъ смотритъ только человѣкъ, которому вы оказали какую нибудь важную услугу.
Съ того дня, куда бы я ни шелъ, Кудлашка слѣдовала за мною. Когда я входилъ къ кому нибудь въ квартиру, она терпѣливо сидѣла у подъѣзда, у дверей, у воротъ, поджидая меня. Ночью Кудлашка ложилась около моей комнаты, а за обѣдомъ сидѣла около моего стула. Первые дни она тихимъ визгомъ просила ѣсть, но разъ только я прикрикнулъ на нее и съ тѣхъ поръ Кудлашка, сидя у моего стула, только просительно заглядывала мнѣ въ глаза.
Въ августѣ мѣсяцѣ мнѣ надо было «уходить въ море»; сначала я уѣхалъ на двѣ недѣли въ Кронштадтъ, гдѣ стоялъ нашъ корветъ. Жаль было разстаться съ Кудлашкою и я взялъ ее съ собою. Въ Кронштадтѣ моя Кудлашка познакомилась съ матросами, входила на суда, каталась на шлюпкахъ. Прогулки эти она совершала обыкновенно послѣ обѣда, когда я ложился отдыхать.
Проснешься, бывало, утромъ, глядишь — «она вертится у кровати:
— Кудлашка! сапоги!
Бросится моя собака за дверь, минута — и сапоги передо мною. Природа не одарила ее красотою, но не обдѣлила смѣтливостью.
— Кудлашка! гулять! — визжитъ, скачетъ, но видитъ, что я не трогаюсь, оторопѣетъ, смотритъ на меня въ недоумѣніи, опуститъ хвостъ.
— Гдѣ же моя фуражка? — ищу я глазами, руками на столѣ, ближайшихъ стульяхъ. Кудлашка тоже начинаетъ искать, скачетъ со стула на стулъ, обнюхиваетъ одинъ, другой уголъ. Вотъ нашла и радостно визжитъ.
II.
Кудлашка въ кругосвѣтномъ плаваніи.
править
Въ Кронштадтѣ мы пробыли долѣе, чѣмъ предполагали. Кудлашка моя до такой степени свыклась съ корветомъ, что не пропускала ни одного случая, чтобы не побывать на немъ. Она очень полюбила воду и плавала превосходно. Въ половинѣ августа мы снялись съ якоря и вышли въ открытое море. Кудлашка съ нами. На корветѣ моя собака подружилась со всѣмъ экипажемъ; каждый чему нибудь училъ ее и она узнала много разныхъ штучекъ: прикидываться мертвою, бросаться на вора, по утрамъ и вечерамъ протягивать лапу, прикладывать ее къ уху. На морѣ, въ тихую погоду, дѣлать нечего и я терпѣливо занялся обученіемъ Кудлашки. Цѣлый мѣсяцъ пріучалъ ее различать спички отъ папиросъ.
— Кудлашка! Спички!
Собака тащитъ папиросы.
— Кудлашка! папироску!
Собака тащитъ спички. Прикрикну, покачаю головою, бѣжитъ назадъ, глядишь — тащитъ въ зубахъ то, что мнѣ надобно. Случалось, спички или папиросы лежатъ высоко, Кудлашка не можетъ достать ихъ, растерянно подбѣгаетъ ко мнѣ и тянетъ за пальто… Замѣтитъ моя Кудлашка въ голубой дали сѣрую полоску и какъ будто ужъ чуетъ, что тамъ корабль, присядетъ и радостно взвизгиваетъ. Присмотришься, взглянешь въ морской бинокль или трубу — дѣйствительно, какое нибудь судно.
Вблизи тропика, Кудлашка сдѣлалась вяла, слегла и головы не поднимаетъ. Мы думали, что не переживетъ она.
— Знаешь что, Николай Николаевичъ? — сказалъ мнѣ товарищъ Петровъ: — обстрижемъ Кудлашку по-солдатски, ей будетъ легче.
Позвали цирульника и обстригли гладко. Операція эта собакѣ не очень понравилась, но къ концу, казалось, она поняла, въ чемъ дѣло, и уже сама протягивала то одну, то другую лапу. Кудлашка ожила. Двѣ-три ванны при мытьѣ палубы — и собака стала повеселѣе. Кто-то изъ матросовъ-крикнулъ: „Снеси-ка, Кудлашка, швабру внизъ“! и протянулъ ей. древко швабры; она живо вцѣпилась въ него и бросилась внизъ, но, при входѣ въ каюту, палка уперлась о косяки и дальше не проходила. Долго усилія и разные маневры не удавались собакѣ; она то отступала, то вновь напирала — палка не проходила въ дверь. Наконецъ, Кудлашка сообразила: вцѣпилась зубами по серединѣ палки, повернула морду и пронесла ее бокомъ.
III.
Грустные дни Кудлашки.
править
Ровно черезъ три года мы вернулись изъ плаванія. Я вышелъ въ отставку, купилъ на Васильевскомъ островѣ домъ и женился. Разумѣется, во время свадьбы я мало обращалъ вниманія на Кудлашку, чѣмъ, видимо, собака была недовольна; она, хотя и бѣгала въ домъ моей невѣсты справиться, тамъ ли я или нѣтъ, но казалась грустною и озабоченною. Пріѣхали мы отъ вѣнца съ Наташею, Кудлашка встрѣтила насъ, обрадовалась и, отъ излишняго усердія, неосторожно наступила на длинный шлейфъ бѣлаго подвѣнечнаго платья. Наташа нервно вздрогнула. Я, чтобы успокоить ее, рѣзко крикнулъ и замахнулся на собаку. Обида, вѣрно, была велика, такъ какъ Кудлашка скрылась и не показывалась весь вечеръ.
Проходили мѣсяцы. Кудлашка жила по прежнему: носила чистить мои сапоги, ходила съ Наташею за провизіею и была очень довольна, когда молодая барыня давала ей что нибудь нести съ рынка. Къ Наташѣ она особенной любви не питала и ненавидѣла ея кота. Сядешь, бывало, возлѣ Наташи, когда на колѣняхъ у нее лежитъ котъ, а Кудлашка заворчитъ и вонъ изъ комнаты.
Сидимъ съ женою за обѣдомъ
— Что ты, сегодня, Наташа не въ духѣ?
— Помилуй, совсѣмъ аппетитъ пропадаетъ при видѣ твоей Кудлашки. Погляди, какъ нищій за душу тянетъ.
— Да вѣдь она голосу не подаетъ.
— Не визжитъ, но глазами проситъ.
Всталъ, выгналъ я Кудлашку и заперъ въ кабинетѣ.
Обѣдъ прошелъ молча. Съ этого дня Кудлашка была изгнана изъ столовой, послѣ обѣда я уже самъ ходилъ за папиросами.
Черезъ нѣсколько дней слышу крикъ на дворѣ; кухарка Марья отчаянно бранится.
— Ахъ, негодный! Ахъ, негодный! что ты надѣлалъ?
Наташа спрашиваетъ съ -крыльца:
— Марья! что тамъ-такое случилось?
— Да посмотрите, сударыня, кто-то поѣдомъ заѣлъ цыпленка, вонъ и перышки разлетѣлись по двору.
— На-вѣр-ное, Кудлашка. Про-тив-ная собака! Nicolas, Nicolas! Поди-ка, полюбуйся! — сердито, надувъ губы, звала меня Наташа.
Обвиняемый преспокойно спалъ на своемъ коврѣ въ корридорѣ.
— Ну, Кудлашка, идемъ на расправу! — сказалъ я.
— Хо-ро-ша твоя собака, нечего сказать! — слышу голосъ жены издали: — Этого не доставало… Смотри, цыпленка загрызла! Про-тивная! Накажи ее хорошенько.
Приговоръ произнесенъ и надо ему подчиниться. Кудлашка подведенъ къ истерзанному цыпленку, сунули его мордою въ растрепанныя перья, дали три-четыре удара веревкою..*
— Но позволь, Наташа, — вдругъ пришла мнѣ мысль въ голову и я возразилъ: — вѣдь цыпленокъ, можетъ быть, загрызенъ и не Кудлашкою!
— Какъ не Кудлашкою? Кѣмъ же? Не мой же Васька тутъ виноватъ?!
Меня озарила новая мысль. Цыпленокъ былъ еще крошечный и его могъ задушить котъ Васька.
— А почему же и не Васька?
— Потому… мой Васька пре-лест-ный котъ, а твоя Кудлашка про-тив-ная собака!
Наташа надулась, ушла въ комнаты, а черезъ пять минутъ я видѣлъ, какъ она проскользнула въ парадное крыльцо противоположнаго дома къ своимъ.
— Ну, Кудлашка, нечего дѣлать, пойдемъ и мы въ гости. Кудлашка, гулять! — сказалъ я. Кудлашка въ одинъ мигъ подбѣжала къ этажеркѣ, встала на заднія лапы и несетъ мнѣ фуражку.
Я пошелъ къ Петрову и просидѣлъ у него цѣлый вечеръ. Это былъ первый вечеръ, проведенный безъ жены.
Съ этого дня Наташа окончательно не взлюбила Кудлашку.
Утро. Усѣлись мы съ Наташею за самоваръ.
— Марья, подайте сливокъ, — крикнула Наташа.
— Сейчасъ, матушка барыня, сбѣгаю за. ними.
— Куда сбѣгаешь? Развѣ у насъ нѣтъ сливокъ?
— Были, да кто-то ихъ выпилъ… либо котъ, либо собака…
Достаточно было одного намека на кота для того, чтобы Наташа измѣнилась въ лицѣ, и вскочила съ своего мѣста.
— Васька не могъ этого сдѣлать! — крикнула Наташа.
— Не знаю, сударыня, только и собака и кошка были въ кухнѣ.
— Что тутъ разговаривать, — вмѣшался я: — сходите, Марья, и купите сливокъ.
— Такъ… такъ! — заворчала Наташа: — твоя: собака будетъ куралесить, а мы покупай, Богъ знаетъ, какія сливки…
— Не волнуйся, пожалуйста, еще нужно разобрать, кто тутъ виноватъ… Думаю, кошки блудливѣе собакъ.
— Только не мой Васька! Я требую, чтобы ты этой вины не оставлялъ безъ наказанія.
Я позвалъ Кудлашку, привелъ ее въ кухню и, уткнувъ мордою въ разлитыя сливки, ударилъ нѣсколько разъ веревкою и тотчасъ понялъ, что наказалъ несправедливо, потому что собака, повернувъ голову въ сторону кота, заворчала и сердито залаяла.
— Ахъ ты гадкая! — крикнула Наташа: — какъ ты смѣешь лаять на моего кота?
Кудлашка продолжала ворчать и, поджавъ хвостъ, ушла въ корридоръ.
— Я увѣренъ, что собака видѣла, какъ Васька сблудилъ и поняла, что наказана за него, — замѣтилъ я.
— Господи помилуй! Ты воображаешь, что собака умнѣе всѣхъ насъ, — раздраженно говорила Наташа.
— Не всѣхъ, но многихъ, напримѣръ… умнѣе твоего кота.
Такой обиды Наташа не могла мнѣ проститъ и ушла къ своимъ, сказавъ, что дома обѣдать не будетъ.
Я крикнулъ собаку и уѣхалъ съ нею въ Кронштадтъ. Тамъ заигрался я въ карты и опоздалъ на послѣдній пароходъ. Меня всю ночь мучила мысль: Наташа можетъ подумать, что я обидѣлся, а потому и не вернулся домой.
Въ девятомъ часу, не желая тревожить звонкомъ, я прошелъ къ себѣ во дворъ и заднимъ крыльцомъ вошелъ въ кухню, гдѣ очутится невольнымъ свидѣтелемъ такой: сцены,
— Не можетъ быть! не можетъ быть! — со слезами въ голосѣ говорила Наташа.
— Что не можетъ быть! кошка сблудила. Теперь Кудлашки нѣтъ, наказывать не кого, накажите-ка лучше Ваську, оно будетъ вѣрнѣе.
— Что случилось? — спросилъ я.
Наташа мнѣ очень обрадовалась и сказала:
— Кудлашку вчера наказали напрасно.
Нѣсколько дней исторій никакихъ не было и мы съ Наташею не ссорились. Жена моя была самолюбива очень и во многомъ не уступчива. Васька ея, дѣйствительно, былъ очень красивый котъ, но и только, умомъ не отличался, точно также не отличался и благовоспитанностью. Мой Кудлашка не такъ былъ красивъ, но уменъ, находчивъ, всѣ хвалили его, а Наташу это волновало.
Чтобы утѣшить жену, я сталъ было кое-чему учить и ея кота, но никакая наука ему не давалась. Я не могъ даже достигнуть того, чтобы онъ не портилъ цвѣтовъ, не игралъ съ бахрамою отъ мебели, которую постоянно обрывалъ.
Занятія съ Ваською кончились весьма плачевно. Кудлашка не могъ выносить моего вниманія къ его естественному врагу, преслѣдовалъ кота сначала лаемъ, потомъ началась у нихъ постоянная грызня и къ веснѣ у насъ пошли ежедневныя побоища.
Однажды, вернувшись откуда-то, я былъ встрѣченъ таинственнымъ шопотомъ кухарки Марьи.
— Ба-ринъ, у насъ не все благополучно!
— Что такое? — съ испугомъ спросилъ я.
— Барыня захворала, на Кудлашку разсердилась.
Иду въ спальню; на порогѣ встрѣтила меня съ упрекомъ Наташина мать.
— Ну-у ужъ, на мѣстѣ Наташи не позволила бы я держать такую собаку!
Наташа лежала въ постелѣ блѣдная, съ заплаканными глазами. Она рукою указала мнѣ на лежавшаго подлѣ нея кота Ваську, закутаннаго въ какую-то простыню, и истерически зарыдала.
— Что, что случилось?
— Твоя Кудлашка взбѣсилась и искусала моего Ваську… мы всѣ… всѣ теперь умремъ! — всхлипывая говорила Наташа.
— Да-а, теперь надо отложить нѣжность въ сторону и, просто, на просто, застрѣлить бѣшеную собаку! — рѣшительно сказала моя теща.
Я осмотрѣлъ кота, увидѣлъ, что онъ искусанъ во многихъ мѣстахъ, раны большія, но не опасныя.
— Гдѣ же Кудлашка? — спросилъ я.
— Мы заперли его въ садовую бесѣдку, — отвѣчала Наташа: — только ты пожалуйста не ходи туда, она тебя искусаетъ… можешь застрѣлить ее въ окно.
Я вышелъ въ кухню. Марья разсказала мнѣ, какъ Кудлашка подралась съ котомъ, ни на кого не нападала, а въ бесѣдку пошла совершенно спокойно.
— Я ей поставила тамъ воды и положила хлѣба, — прибавила она.
Иду въ садъ. Кудлашка, заслышавъ мои шаги издали, положила переднія лапы на подоконникъ, завизжала жалобно, печально оглядывая меня однимъ глазомъ, другой же былъ залитъ запекшеюся кровью.
Забывъ наставленія Наташи, я бросился въ бесѣдку прямо къ своему бѣдному псу.
Вхожу, приласкалъ его, Кудлашка точно понимала невольно вырвавшееся у меня слово сожалѣнія: „бѣдная, бѣдная“! Жалобно визжала и крѣпко охватила меня передними лапами.
Осмотрѣвъ испорченный глазъ, я опять заперъ бесѣдку и пошелъ поспѣшно домой.
— Убили? — спросила меня теща.
— Надо обмыть ей глазъ и перевязать, — отвѣчалъ я: — глазъ испорченъ, нѣтъ ли у васъ тряпокъ?
Что тутъ произошло, я и вспомнить не могу. Наташѣ сдѣлалось дурно, мать ея рыдала. Когда онѣ нѣсколько успокоились, я тихонько вышелъ въ кухню, сунулъ Марьѣ рубль и сказалъ:
— Снесите мнѣ кувшинъ воды и старую простыню или что нибудь изъ ветоши въ бесѣдку и оставьте тамъ на лѣстницѣ.
Черезъ полчаса или болѣе, рыданія, вопли и охи прекратились, я исчезъ изъ комнаты и былъ въ бесѣдкѣ. Промылъ глазъ Кудлашкѣ, сдѣлалъ холодную повязку, далъ ей пить и, убѣдившись, что нѣтъ и слѣдовъ бѣшенства, рѣшился явиться защитникомъ собаки.
— Ну, какъ ты себя чувствуешь, Наташа? — спросилъ я.
— Я успокоюсь только тогда, когда увижу ту противную собаку убитою, — отвѣчала жена.
— Убитъ здоровую собаку я не могу. Для твоего спокойствія, пожалуй, сведу ее къ ветеринару, пусть онъ освидѣтельствуетъ, — отвѣчалъ я.
— Говорю тебѣ, что я успокоюсь только тогда, когда увижу эту противную собаку убитою! — повторила жена.
IV.
Скитанія Кудлашки.
править
Пошелъ я къ тестю и объяснилъ ему, въ чемъ дѣло… Добродушный старикъ съ удовольствіемъ согласился отправиться со мною къ ветеринару.
Ветеринару я показалъ глазъ Кудлашки, такъ какъ надѣялся, что онъ можетъ еще спасти его.
Заплативъ за собаку, я оставилъ ее въ лечебницѣ до выздоровленія.
Наташа вѣрить не хотѣла, что ветеринаръ не нашелъ ни малѣйшихъ слѣдовъ бѣшенства въ Кудлашкѣ; не вѣрила и отцу.
— Папа добрый, онъ не скажетъ мнѣ…. не хочетъ огорчать тебя.
Наташа выздоровѣла, выздоровѣлъ и котъ Васька. Я ходилъ каждый день въ лечебницу и былъ радъ, что глазъ Кудлашки спасенъ.
— Куда это ты ходишь? — говорила мнѣ Наташа.
— Навѣщаю Кудлашку, — отвѣчалъ я.
— Что?! Развѣ она въ самомъ дѣлѣ не сбѣсилась? — со страхомъ спросила Наташа.
— Нисколько… глазъ у нее оцарапанъ и до сихъ поръ не проходитъ.
Наташа осталась этимъ недовольна.
— Какія нѣжности!.. — проговорила она.
— Да-а-съ!.. Но… ты жестокая и… мстительная!..
Черезъ недѣлю Кудлашка была сдана мнѣ съ рукъ на руки и я привелъ ее домой. Она съ радостью бросилась къ Марьѣ, несмѣло подошла къ барынѣ, которая удостоила ее улыбки… даже погладила по головѣ. При видѣ Васьки, Кудлашка не могъ совладать съ чувствомъ ненависти и неистово бросился на него. Драки не произошло, потому что я схватилъ за ошейникъ и вывелъ собаку. Наташа зарыдала и отъ испугу съ нею сдѣлалась истерика.
— Видѣть не могу этой собаки! — кричала она: — Я не останусь тутъ, уйду жить къ мамѣ. Выбирай кого нибудь изъ двухъ: или. собака останется съ тобою, или я.
— Что за вздоръ говоришь ты, Наташа! — старался я успокоить жену: — Ты моя жена, а Кудлашка… ну, Кудлашка — собака, которую я очень люблю, но она, помни, безсловесное, животное…
— Добрый мой… — ласково говорила Наташа: — Если хочешь, чтобы я была покойна, отдай кому ни будь Кудлашку.
— Кому же отдать?
— Пошли его въ деревню, завтра наши ѣдутъ.
Я согласился и на другой день свезъ Кудлашку на пристань къ Николаевскому мосту, гдѣ просилъ тестя отдать собаку какому нибудь крестьянину, причемъ сказалъ ему, что за содержаніе буду платить.
Такъ простился я съ Кудлашкою. Мнѣ было грустно, что вѣрной, умной собаки около меня не было, но что дѣлать: не все дѣлается по нашему…
Прошелъ мѣсяцъ. Мы собирались ѣхать тоже мѣсяца на два въ деревню и, уложивъ вещи, сидѣли за вечернимъ чаемъ, толковали о предстоящей дорогѣ, какъ вдругъ услыхали возгласъ Марьи:
— Ты это откуда?
— Что такое? — крикнулъ я, но, вмѣсто всякаго отвѣта, въ комнату влетѣлъ Кудлашка, исхудалый, и радостно бросился ко мнѣ на грудь, потомъ приползъ къ Наташѣ, которая этимъ не тронулась, а только вопросительно посмотрѣла на меня.
— Что же теперь прикажешь съ нимъ дѣлать? — спросилъ я.
— Отправить его куда-нибудь подальше, — отвѣтила она.
На другой день я отправилъ Наташу одну въ деревню, а самъ остался, чтобы снарядить своего друга куда нибудь въ дальній путь.
— Да, ужъ если его такая горькая судьбина, — говорилъ мнѣ Петровъ, выслушавъ мой разсказъ о бѣдствіяхъ Кудлашки: — такъ дай его мнѣ, я свезу за границу. Послѣ завтра мы выходимъ, а черезъ три года я его тебѣ привезу.
— Нѣтъ, уже не привози, оставь гдѣ нибудь въ Америкѣ, въ Африкѣ. — Какъ тебѣ угодно!
На слѣдующій день я свезъ Кудлашку въ Кронштадтъ, посадилъ на корабль и заперъ его въ каюту Петрова. Если бы Наташа знала, какъ мнѣ больно было разставаться съ собакою, можетъ быть она и не потребовала бы такой жертвы, но она этого и не предполагала..». Кудлашка былъ сосланъ. Съ Петрова я взялъ слово, что онъ мнѣ напишетъ, какъ и гдѣ устроитъ Кудлашку.
V.
Кудлашка въ ссылкѣ.
править
Долго стоялъ я на кронштадской пристани и смотрѣлъ вслѣдъ за уходившимъ пароходомъ. Мнѣ кажется, что у меня на глазахъ были слезы; въ душѣ я горько упрекалъ себя за то, что не съумѣлъ отстоять собаку, такъ сильно ко мнѣ привязанную. Но теперь, когда воротить собаку не было возможности, сожалѣть было поздно.
Грустный уѣхалъ я въ Петербургъ, грустный отправился въ деревню. Съ Наташею я о Кудлашкѣ не говорилъ, но она знала теперь, какъ мнѣ тяжело было разстаться съ нимъ.
— Какъ ты тревожно спишь, — сказала она однажды: — ты бредишь все Кудлашкою. Скажи мнѣ, тебѣ очень было тяжело отправить собаку? -;
— Очень! — проговорилъ я.
— Мнѣ досадно, что я настояла на этомъ. Заведи себѣ другую собаку.
— Я далъ слово болѣе не заводить собакъ, — сказалъ я.
— Отчего?
— Я увѣренъ, что такого умнаго и вѣрнаго пса нѣтъ на свѣтѣ, а если я не съумѣлъ отстоять друга, столько лѣтъ не разлучавшагося со мною, то не удастся сдѣлать это и потомъ…
Этотъ разговоръ подѣйствовалъ на Наташу и съ того дня она никогда не вспоминала лихомъ моей собаки.
Зимою, читая газетныя объявленія, Наташа нѣсколько разъ говорила мнѣ:
— Вотъ продаютъ пуделя, позволь мнѣ подарить тебѣ щенка и мы назовемъ его опять Кудлашкою.
— Благодарю… не надо…
Въ апрѣлѣ мѣсяцѣ почтальонъ принесъ письмо. Прочитавъ адресъ, я не мало былъ удивленъ, увидавъ, что письмо написано Петровымъ изъ Ріо-Жанейро, но адресовано не мнѣ, а Наташѣ.
Когда я подалъ письмо Наташѣ, то она вспыхнула такъ, что чуть-чуть не заплакала.
Она прочла письмо и, очевидно, огорчилась очень.
— Да что съ тобою? о чемъ ты можешь переписываться съ Петровымъ? — спросилъ я.
Наташа вдругъ заплакала и подала мнѣ письмо.
— Обрѣзавъ голову, я плачу по волосамъ! — оказала она.
Я прочелъ слѣдующее:
"Я долго не отвѣчалъ вамъ, потому что хотѣлъ вполнѣ добросовѣстно исполнить ваше порученіе. Въ то время, какъ я получилъ ваше письмо, Кудлашки уже у меня не было; я его подарилъ дѣтямъ одного изъ служащихъ при нашемъ посольствѣ въ Нью-Іоркѣ, Чиновникъ этотъ переведенъ былъ въ, Ріо-Жанейро, вчера я былъ у него, узналъ отъ дѣтей, что Кудлашка у нихъ пропалъ еще въ Нью-Іоркѣ; слѣдовательно, исполнить ваше желаніе и привезти обратно Кудлашку въ Петербургъ я не могу. Мнѣ самому жаль собаку. Скучалъ Кудлашка по Николаѣ Николаевичѣ очень. Первый мѣсяцъ онъ едва прикасался къ пищѣ. Когда въ Нью-Іоркѣ онъ пошелъ со мною въ одно русское семейство и тамъ показалъ всѣ штучки, которыя умѣлъ дѣлать, то произвелъ такой фуроръ, что я не могъ отдѣлаться и подарилъ его.
«Я увѣренъ, что теперь вы не изгнали бы такого вѣрнаго пса, и очень порадовался, получивъ отъ васъ письмо, такъ какъ оно меня убѣдило, что вами руководилъ просто маленькій капризъ, а не злое сердце. Признаться, я очень негодовалъ на васъ, видя какъ огорченъ Николай Николаевичъ».
Далѣе слѣдовали разныя привѣтствія и поклоны. Я подалъ письмо Наташѣ и крѣпко ее поцѣловалъ. Отсутствіе Кудлашки ее точно такъ же мучило, какъ и меня.
VI.
Кудлашка счастлива.
править
Наступило лѣто, стали мы собираться, опять въ деревню. Наташа хлопотала, укладывая вещи и путешествуя за покупками.
— Марья! Дуня! идите скорѣе сюда! — закричала Наташа, вбѣгая черезъ дворъ въ кухню.
Всѣ онѣ выбѣжали въ калитку, дворникъ пошелъ за ними. Я подошелъ къ окну и сталъ прислушиваться.
— Да это она, она! — говорила Наташа, стоя около забора: — Кудлашка! Кудлашенька милая!
— Глядитъ, глядитъ! — крикнула Марья.
— Павелъ! бѣги скорѣе за бариномъ! — кричала Наташа.
Я въ одинъ мигъ былъ уже за воротами и увидалъ тамъ такую сцену: около нашего забора лежала собака, тѣнь нашей Кудлашки, а подальше на колѣняхъ стояла Наташа, страшно взволнованная.
— Коля! Коля! Это наша Кудлашка! я знаю, что она!
— Кудлашка! — сказалъ я.
Собака тихо завизжала, хотѣла приподняться, но не могла и опять упала.
— Это она! — задыхаясь, проговорилъ я.
Наташа приподняла подъ переднія лапы, а я подъ заднія и мы осторожно понесли ее вдвоемъ въ домъ, въ мой кабинетъ, гдѣ и положили. Наташа побѣжала и принесла въ блюдечкѣ молока.
— Я увѣрена, что она умираетъ отъ голоду, — сказала она.
— Очень можетъ быть!
Я разинулъ ей пасть, Наташа влила нѣсколько ложекъ молока. Мы съ такимъ трепетомъ слѣдили за дыханіемъ Кудлашки, что сами боялись перевести духъ. Прошло четверть часа. Наконецъ, Кудлашка открыла глаза, посмотрѣла на меня и жену и слабо помахала хвостомъ.
Наташа, словно ребенокъ, бросилась мнѣ на шею.
— Ахъ, если бы ты зналъ, какъ я буду рада, если она оживетъ. Если бы ты зналъ, какъ я мучилась весь этотъ годъ и какъ буду любить нашего вѣрнаго песика.
Мы опять разжали пасть собаки и влили молока. Вечеромъ Кудлашка легъ спать на свое прежнее мѣсто, но ходилъ изъ комнаты въ комнату худой и страшный. Поправился онъ только черезъ мѣсяцъ въ деревнѣ.
Какимъ образомъ Кудлашка добрался изъ Нью-Іорка до Петербурга, мы узнали только черезъ годъ и то случайно. Я былъ съ нимъ въ Кронштадтѣ и тамъ удивился, что онъ бросился къ одному матросу, точно къ короткому знакомому.
— А вѣдь эта собака-то моя, ваше благородіе, — сказалъ мнѣ матросъ.
— Какъ твоя?
— Да я ее привезъ изъ Америки, а въ Ревелѣ она у меня пропала, — отвѣчалъ онъ.
Я щедро вознаградилъ матроса и, разсказавъ ему, что это за собака, спросилъ его, какимъ образомъ она къ нему попала.
Оказалось, что въ Нью-Іоркѣ Кудлашка бѣгала на всѣ пароходы, ласкалась ко всѣмъ русскимъ матросамъ и попала на русскій корветъ. Какимъ же образомъ она прибѣжала изъ Ревеля, мы не узнали. Очевидно, что путешествіе ея было тяжелое. Съ тѣхъ поръ Кудлашка болѣе съ нами не разставалась. Она сдѣлалась любимицею Наташи и вѣрнымъ хранителемъ и товарищемъ нашихъ дѣтей, которымъ, позволяла дѣлать съ собою все, что имъ было угодно.
Заяцъ и кузнечики.
правитьЛюдямъ съ самаго сотворенія міра былъ данъ табакъ. Но кузнечики любили его гораздо болѣе, чѣмъ люди, и порѣшили отнять его совсѣмъ отъ людского рода.
Кузнечики жили въ отдѣльной большой деревнѣ и такъ громко стрекотали о своемъ злостномъ намѣреніи, что разбудили волшебницу, жившую въ пещерѣ со своимъ племянникомъ зайцемъ.
Волшебница, сама вышедшая изъ людской породы, конечно, стояла за людей и ненавидѣла, кузнечиковъ, трескотнею своею не дававшихъ ей спать. Утромъ она позвала косого зайца.
— Пойдемъ-ка, заинька, къ кузнечикамъ въ деревню. Они задумали съѣсть весь табакъ у людей. До этого допускать нельзя. Идемъ къ нимъ.
Придя къ деревнѣ кузнечиковъ, волшебница обратилась къ заинькѣ съ такою рѣчью:
— Ну, какъ же намъ быть? Не крикнуть ли тебѣ прежде всего?
— Хорошо! — отвѣчалъ заинька и крикнулъ такъ, что вся земля затряслась.
— Ай! ай! — взвизгнули кузнечики; — Бѣда! бѣда! Всѣхъ насъ передавятъ. Надо откупиться.
Староста кузнечный взялъ табаку и передалъ его заинькѣ, а тотъ передалъ волшебницѣ и она сложила табакъ въ мѣшокъ.
Волшебница повернулась съ заинькою и они сдѣлали видъ, будто уходятъ, въ сущности же отошли шага два и заинька опять такъ гаркнулъ, что деревня покачнулась.
— Ну, пришелъ конецъ: — въ одинъ голосъ закричали кузнечики. — Давайте имъ скорѣе еще табаку.
Староста ухватилъ охапку табаку и побѣжалъ къ заинькѣ. Заинька взялъ, отдалъ своей теткѣ, а та засунула въ мѣшокъ, повернулась и пошла отъ деревни. Отойдя шага три, она приказала зайцу опять крикнуть. Заяцъ понатужился и крикнулъ. Отъ его крика деревья погнулись, рѣчки всколыхнулись и всѣ кузнечики повыскакали изъ домовъ.
— Ай! ай! — кричали всѣ наперерывъ: — Несите табаку еще и скажите, что у насъ больше нѣтъ.
— Ну, тетушка, довольно съ насъ? — сказалъ заяцъ, получивъ выкупъ въ третій разъ и засунувъ въ мѣшокъ.
— Нѣтъ, племянничекъ, безъ четырехъ угловъ и домъ не строится! — отвѣчала волшебница. — Теперь подбѣжимъ къ самой деревнѣ и крикни тамъ.
Они побѣжали и заяцъ у самой деревни: крикнулъ въ четвертый разъ. Отъ этого крика, сдѣлалось землетрясеніе и деревня повалилась, а кузнечики со страху ухватили себѣ въ ротъ по листику табаку и побѣжали куда, глаза глядятъ. Съ тѣхъ поръ у всякаго кузнечика изо рта идетъ слюна табачнаго цвѣта, если его взять въ руки.
Волшебница, видя, что кузнечики разбѣжались, пошла домой. Въ мѣшкѣ у нее оказалась дыра и табакъ посѣялся. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ рости опять.
Страшный человѣкъ и котъ Васька.
правитьТочно ли онъ живой? А если онъ не живой, то какъ же онъ стоитъ на ногахъ? Вопросъ этотъ занималъ птицъ цѣлаго квартала. Галка увѣряла, что безъ совѣщанія никакого вопроса рѣшить нельзя, а сорока, всегда готовая потрещать, держалась мнѣнія своего собрата галки. Они устроили засѣданіе, чтобы рѣшить разъ на всегда вопросъ: живой ли человѣкъ стоитъ въ огородѣ?
Въ одинъ прекрасный день всѣ галки получили письма слѣдующаго содержанія: «Г-жа сорока имѣетъ честь просить къ себѣ г-жу галку къ пяти часамъ на червей и на музыку».
Сорока не надѣялась, чтобы къ ней пошелъ кто нибудь только для разговора, а потому для приманки она приглашала на червей и на музыку. Чорвей-то она приготовила, а музыкою она называла ихъ собственное пѣніе. «Вѣдь поютъ же вороны и- грачи, когда собираются стаями», думала сорока.
Всѣ явились по приглашенію, чтобы поѣсть червей, собранныхъ въ углубленіи дупла, но сначала порѣшили потолковать и узнать мнѣніе другъ друга относительно вопроса, живой ли человѣкъ стоитъ въ огородѣ.
Самая старая галка достала изъ кармана — а карманъ у нее былъ подъ крыломъ — бумагу и прочла свое мнѣніе, изложенное на этой бумагѣ: «Мнѣ совершенно ясно, что въ огородѣ стоитъ живой человѣкъ, и на это я имѣю семь доказательствъ».
— Постойте, — сказала сорока: — мнѣ надо это записать, а то мы все перезабудемъ.
— "Прежде всего, — продолжала читать галка: — человѣкъ въ огородѣ стоитъ на двухъ ногахъ. Это ясное доказательство, что онъ живой. Во вторыхъ: у него надѣта шляпа, слѣдовательно, у него есть голова. Въ третьихъ: на немъ пальто съ карманами. Въ четвертыхъ: онъ машетъ руками. Въ пятыхъ: онъ прикасается къ какой-то вещи вродѣ бумажнаго змѣя, на которомъ болтаются бумажки. Въ шестыхъ: онъ живой, потому что стоитъ именно въ такомъ мѣстѣ огорода, гдѣ хорошая ѣда. Въ седьмыхъ…
— Все это вздоръ! — грубо вскричала одна изъ галокъ со шляпою на бекрень; она не имѣла терпѣнія дослушать до конца дурацкія доказательства. — Этотъ человѣкъ въ огородѣ — не живой!
— Почемъ же вы знаете?
Грубая галка съ презрительнымъ выраженіемъ повернула свой носъ и крикнула:
— Потому что… потому что… онъ безъ сапогъ.
— И мы тоже безъ сапогъ, однако же мы живы! — смѣясь, замѣтила молодая галка въ круглой шляпѣ.
— Но вѣдь у него палки вмѣсто ногъ, — продолжала грубая галка: — только дура можетъ предполагать, что онъ живой.
— Вовсе нѣтъ, — возразила сорока: — Я видѣла, какъ по дорогѣ шелъ одинъ разъ человѣкъ и у него была палка вмѣсто ноги.
— Но вѣдь я была тамъ въ то время, когда его ставили! — вскричала галка: — Они въ землю воткнули двѣ палки и надѣли на нихъ панталоны и пальто, а потомъ шляпу. Рукава у него болтаются отъ вѣтра и я увѣрена, что въ нихъ нѣтъ рукъ.
— О!.. о! — закричали птицы: — Что это за. штуки! Какая подлость! Какой обманъ!
Черная галка не говорила ни слова. Это была мрачная птица и рѣшительная особа.. Она сидѣла нѣсколько въ сторонѣ, но тутъ подпрыгнула къ другимъ и замогильнымъ голосомъ проговорила:
— Отправимтесь завтра въ огородъ въ половинѣ четвертаго и опрокинемте это пугало, если это не живой человѣкъ.
— Опрокинемте! опрокинемте! — подхватили присутствующіе.
Сорока поскакала за червями, а остальные? принялись пѣть:
Чучело, ты, пугало!
Погоди, постой,
Зададимъ мы тебѣ.
Чу-чу-чу-чело!
Чижи, воробьи, снигири,
Не бойтесь ничего,
Своротимъ его.
Чу-чу-чу-чело!
Слетайтесь всѣ въ огородъ,
Изорвемъ мы его;
Будьте съ нами въ одно.
Чу-чу-чу-чело!
Они пѣли до того, что всѣ охрипли. Сорока же вернулась со слезами на глазахъ. Черви, приготовленные для угощенія, всѣ расползлись.
Но гости, чувствовавшіе сильный голодъ, изъ вѣжливости заявили, что они не хотятъ ѣсть и разошлись по домамъ.
Если бы онѣ не кричали объ этомъ такъ громко, то, конечно, котъ Васька ничего и не зналъ бы, но Васька цѣлый вечеръ слушалъ, какъ онѣ, прилетѣвши домой, разсказывали всѣмъ, что завтра въ половинѣ четвертаго онѣ полетятъ клевать и опрокидывать страшнаго человѣка, который столько недѣль уже пугалъ ихъ. Узнавъ это, котъ Васька пошелъ домой, взобрался на мягкій диванъ и чуть не цѣлый часъ точилъ свои когти, впуская ихъ въ обивку и потомъ вытаскивая оттуда. Васька былъ чудный громадный черный котъ.
Васька сдѣлалъ совершенно ту же ошибку, какую сдѣлали и галки. Онъ никакъ не могъ утерпѣть, чтобы не разболтать о предпріятіи, имѣвшемся у него въ виду. Всю ночь онъ бѣгалъ по заборамъ и крышамъ и разсказывалъ кошкамъ, что будетъ завтра. Когда взошла луна, онѣ стали такъ громко распѣвать свои аріи, что перебудили всѣхъ обитателей квартала. Многіе отворили окна и кричали: «Брысь! брысь»! Но ничто не помогало, и пѣніе громко разносилось въ ночной тиши.
Утромъ кошки чуть что не всего города точили свои когти о господскую мебель. Суевѣрныя старухи въ одинъ голосъ говорили, что это къ дождю, но никакъ не могли придумать, что могло обозначать безпрестанное бѣганье кошекъ къ часамъ и посматриваніе на нихъ. Одна нехорошая мать даже бросила своихъ котятъ и они все время пищали въ кухнѣ около плиты.
Поведеніе Васьки нѣсколько испугало его хозяевъ. Онъ въ этотъ день не притронулся къ ѣдѣ. Цѣлое утро онъ ходилъ и мяукалъ.
— Папа, посмотри ты на Васькины глаза! — сказала наконецъ Катя.
— Нѣтъ, ты посмотри на его хвостъ! — замѣтилъ Гриша.
— Какъ мнѣ ни жалко кота, — отвѣчалъ отецъ: — но я вижу, что его надо кому нибудь отдать: онъ портитъ мебель.
— Сегодня онъ чуть было не разбилъ мою чашку, — вмѣшалась мать.
— Его надо запереть, потому что онъ бѣсится, — порѣшилъ дядя Ваня.
Услыхавъ это, Васька отчаянно мяукнулъ, взглянулъ на часы и бросился куда глаза глядятъ.
Катя бросилась за нимъ, крича:
— Вася, милый котикъ, я никому тебя не отдамъ.
Но котъ, увидавъ отворенное окно, выскочилъ въ него на улицу. Катя выглянула въ окно вслѣдъ за котомъ и увидала, что тотъ побѣжалъ догонять цѣлое стадо кошекъ всевозможныхъ цвѣтовъ. А издали доносилось стрекотанье, чириканье, свистъ и карканье. Что это такое?
Въ то время, какъ Катя побѣжала за Ваською, вся семья уже услышала шумъ и выбѣжала вслѣдъ за Катею. Это было какъ разъ половина четвертаго.
Всѣ птицы сидѣли на заборѣ кругомъ огорода. Тутъ были всѣ породы птицъ и маленькихъ птицъ было болѣе, чѣмъ большихъ. Въ эту ночь поднялся вѣтеръ, и пугало немного покачнулось въ сторону. Маленькія птички, узнавъ, что это не живой человѣкъ, а просто пугало, щебетали отъ восторга. Бѣдняжки! онѣ и не подозрѣвали, что въ эту минуту къ огороду подходили кошки цѣлаго города!
Народъ же, увидавъ, что кошки куда-то идутъ, пошелъ за ними и, замѣтивъ такую гибель птицъ, крикнулъ:
— Ахъ, сколько птицъ! вѣдь онѣ склюютъ весь горохъ!
Этотъ крикъ спасъ птицъ: онѣ сразу всѣ поднялися и улетѣли.
— Вѣдь я говорила вамъ, — трещала старая сорока: — что онъ живъ, если у него карманы. Видите, какъ я была права, какой онъ опасный человѣкъ. Онъ призвалъ къ себѣ на помощь цѣлыхъ пятьсотъ кошекъ. Не надо подлетать къ этому человѣку. Положемъ, что намъ, сорокамъ и галкамъ, кошки не опасны, но маленькія птички сказать этого не могутъ, хотя теперь онѣ всѣ и успѣли улетѣть. Но вѣдь все таки пятьсотъ кошекъ могутъ и съ нами справиться!
— Вздоръ какой! — сказала грубая галка: — Въ этомъ виноваты вы. Вы всѣмъ разболтали, оттого и кошки пришли сюда.
— А я такъ держусь такого мнѣнія, — замѣтила черная галка, вообще, птица храбрая! — что если: — дѣйствительно хочешь что нибудь сдѣлать, такъ надо дѣлать, а не болтать.
На слѣдующую ночь опять никому въ городѣ не было покоя. Котъ Васька страшно злился.
— Какая досада, что я разсказалъ вамъ всѣмъ, — ворчалъ онъ. Если я задумаю опять какое нибудь предпріятіе, то уже никому больше не разскажу. Крикомъ и гамомъ вы привлекли народъ, а онъ спугнулъ птицъ.
— Такъ зачѣмъ же ты болталъ? — возражали ему кошки, послѣ чего мяуканье, споры и крики продолжались до утра.
Утромъ Васька спокойно пришелъ домой къ немалой радости Кати и Гриши.
Утромъ же пугало оказалось поваленнымъ; храбрая черная галка повалила его. Большія птицы говорили, что страшнаго человѣка свалилъ вѣтеръ, а маленькія птички увѣряли, что онѣ напугали его и онъ свалился отъ "страха. Черная галка не возражала.
Огородникъ пришелъ и опять поставилъ пугало на мѣсто.
— Страшный человѣкъ въ огородѣ, конечно, живой, — говорили птицы: — онъ опять стоитъ.
И до сихъ поръ онѣ всѣ думаютъ, что онъ живой.
— Вѣдь я съ перваго же раза говорила вамъ, — трещала старая, глупая сорока, — не будь онъ живой, такъ зачѣмъ бы ему карманы?
Ночное похожденіе.
править— Какая вы, барышня, непослушная! Сколько разъ я васъ просила не раскрывать здѣсь окна, чтобы не простудить Наденьки. Вѣдь сами знаете, какая она слабенькая. На нее чуть пахнетъ, она и простудится и закашляетъ.
Это говорила почтенная няня, отводя отъ окна Люлю, бѣлокурую дѣвочку лѣтъ одиннадцати. За Люлею стояла блѣдная черноглазая дѣвочка Надя и со страхомъ глядѣла на ворчавшую няню. Сестра ея Люля только недѣлю тому назадъ пріѣхала на каникулы изъ института и дѣвочка съ восторгомъ смотрѣла на свою старшую сестру, дѣвочку здоровую и бойкую.
— Ну, такъ пойдемъ искать Юру! — крикнула Люля, схвативъ за руку Надю.
— Сегодня шелъ дождикъ, безъ калошъ не выходите, — крикнула имъ вслѣдъ няня.
Няня была очень недовольна пріѣзду шалуньи Люди, но когда вчера она услыхала почтовый колокольчикъ и увидала, что со станціи ѣдутъ на почтовыхъ братъ барыни со своимъ сыномъ Юрою, то она всплеснула только руками и проговорила:
— Ну, не быть тутъ добру!
Дѣвочки, между тѣмъ, конечно, позабывъ надѣть калоши, бѣжали по саду, а имъ на встрѣчу изъ-за старинной каменной бесѣдки вышелъ мальчикъ и несъ что-то въ рукахъ.
— Ахъ, что это за гадость! — воскликнула Люля.
— Ну, институтка, сейчасъ и гадость, — наставительно возразилъ Юра: — никакой тутъ гадости нѣтъ. Видишь, мертвая сова.
Сова была тотчасъ же положена на скамейку и дѣти тщательно стали разсматривать ее.
— Теперь намъ надо устроить ея похороны, — предложилъ Юра: — но только, пожалуйста, безъ институтскихъ возгласовъ. Похороны должны быть самыя торжественныя, какъ хоронили когда-то рыцарей, знаете, ровно въ полночь.
— Да что ты, Юра, насъ не пустятъ! — въ одинъ голосъ сказали дѣвочки.
— Сейчасъ видно, что дѣвчонки! — гордо воскликнулъ десятилѣтній мальчикъ: — Кто же узнаетъ, что вы спите или участвуете въ торжественной церемоніи?
Слово «дѣвчонки» такъ задѣло Люлю, что она теперь готова была уже на все.
— Какъ же мы это сдѣлаемъ! — нерѣшительно проговорила она;
— Уже предоставьте все это мнѣ. Я приду и разбужу васъ.
Вечеромъ няня отвела дѣвочекъ спать, уложила ихъ и ушла.
— Смотри, Надя, не засни, — шептала Люля: — а то не попадешь съ нами на церемонію. Юра велѣлъ принести коробку изъ-подъ твоей куклы.
— Ахъ, какъ я боюсь, что засну, — отвѣчала Надя, уже начинавшая дремать.
Въ полночь, когда весь домъ спалъ, дверь въ комнату дѣвочекъ тихонько отворилась и Юра, прислушиваясь къ храпу няни, спавшей въ смежной комнатѣ, вошелъ къ кузинамъ.
— Люля, вставай, пора отправляться! — сказалъ онъ ей.
Люля сейчасъ же соскочила и начала будить Надю. Это оказалось дѣломъ не очень легкимъ, но все-таки Надя была благополучно поставлена на ноги и дѣти, взявъ съ собою коробку, тихонько спустились съ лѣстницы. Внизу они сняли съ вѣшалки чьи-то мантильки, которыя надѣли на себя, на подобіе плащей. Сова была положена тутъ же въ коробку, а коробка повѣшена на веревочку, чтобы нести ее.
— Мнѣ жаль коробки, — чуть не со слезами проговорила Надя.
— Плакса! — прошепталъ Юра: — Мы вотъ не возьмемъ тебя съ собою.
Надя тотчасъ же покорно взялась за веревочки и съ Юрою понесла гробъ. Люля торжественно шла впередъ. Пройдя прихожую, они, тихо ступая голыми ноженками, прошли залу и гостиную. Оставалось только отворить дверь на тёрассу и, выйдя въ садъ, пойти къ каменной бесѣдкѣ, но предатель ключъ никакъ не хотѣлъ повернуться.
— Пусти, я отворю, — заявилъ Юра, опуская на полъ гробъ съ совою.
Но и ему ключъ также не повиновался.
— Пусти меня, — опять сказала Люля и, на этотъ разъ, ключъ повернулся и участники процессіи торжественно выступили на каменный полъ террасы; "Іюля, важно шагая, спустилась съ лѣстницы, какъ вдругъ случилось нѣчто ужасное… Надя тихо вскрикнула и присѣла, Юра, бросивъ кардонку, убѣжалъ, а Люля окаменѣла отъ страха. Дядя, ихъ строгій дядя, проговорилъ:
— Куда это вы собрались?
Никто ничего не отвѣчалъ.
— Идите спать!
Онъ взялъ на руки Надю и понесъ ее, Люля опустивъ голову, пошла за нимъ.
На другой день маленькіе шалуны были призваны къ верховному судьѣ, дѣдушкѣ, и со слезами на глазахъ они дали слово впередъ, не шалить.
Только одна бѣдная Надя, которая была, виновата менѣе другихъ, пострадала болѣе всѣхъ: она простудилась и долго пролежала въ постелѣ.
Муха.
правитьГлава I.
правитьИнночка жила съ бабушкою и мамою. Хотя ей было очень весело, но она нерѣдко говорила своей мамѣ:
— Ахъ, мама, какая Катя счастливая! какая у нее хорошенькая собачка!
Инночкѣ минуло восемь лѣтъ и она начала довольно серьезно заниматься и училась такъ хорошо, что учительница ея обѣщала подарить ей ко дню рожденія что нибудь очень хорошее.
Уже съ какимъ нетерпѣніемъ ждала Ниночка этого дня! Наканунѣ она легла нарочно раньше спать, чтобы поскорѣе прошло время. Заснувъ, ранѣе обыкновеннаго, она проснулась, когда, еще не начинало свѣтать, и тотчасъ же сѣла на свою кроватку. Въ комнатѣ только слыша лось дыханіе ея няни, которая спала по другой стѣнѣ. При свѣтѣ тихо теплившейся лампадки Инночка пристально осмотрѣла всю комнату, но подарковъ еще около ея кроватки не лежало. Въ это время въ гостинной пробило пять часовъ.
— Какъ рано! — подумала она: — полежу еще и помечтаю о тетиномъ подаркѣ.
Учила ее тетя Варя, которая и обѣщала ей подарить что-то необыкновенное. Мечтатьо неизвѣстномъ оказалось очень труднымъ и Инночка сладко заснула; проснулась же она, когда мама уже встала, а бабушка одѣвалась. Нянина же постель была убрана и покрыта, бѣлымъ покрываломъ.
Подлѣ кровати на стулѣ сидѣла большая кукла, рядомъ на столѣ стояла мебель, ле~ жали книжки и коробки съ другими игрушками.
— Ну, вставай скорѣе подѣвайся! — сказала мама: — тетя Варя прислала тебѣ подарокъ, но ты его не можешь получить, лежа въ постелѣ.
Инночка мигомъ была одѣта, вымыта и съ новою куклою на рукахъ вышла въ другую комнату.
На полу стояла корзинка, прикрытая бумагою и перевязанная веревочкою.
— Это вѣрно виноградъ! — крикнула дѣвочка, подбѣгая къ корзинкѣ.
— Этотъ виноградъ надо развязывать осторожнѣе, — замѣтила ей бабушка.
Инночка на полу же развязала корзинку и сняла бумагу. На днѣ корзинки на подушкѣ лежалъ какой-то сѣрый мохнатый клубочекъ. Инночка дотронулась до него рукою и увидѣла, что онъ мягкій, теплый.
— Мама, что это такое? — спросила она.
Но въ эту минуту щеночекъ проснулся и, поднявъ свою мохнатую мордочку, потянулся.
— Ахъ, какая маленькая собачка, точно муха! — крикнула дѣвочка.
— Ну, муха, такъ мухою ее и назови.
Собачка была роскошь, просто на диво! и такая маленькая, какъ только можетъ быть мала собачка; мордочка у нее была сѣренькая, съ чернымъ носикомъ, мохнатая и съ шерстью, торчавшею во всѣ стороны.
Инночка осторожно достала ее изъ корзинки и поставила на полъ. Съ этой минуты милѣе Мухи у нее не было игрушки. Муха росла очень тихо и черезъ годъ была почти такою же Мухою, какою явилась къ Инночкѣ, но за то она была теперь умною и ученою Мухою. Она не только танцовала на заднихъ лапкахъ, но ходила за Инночкою на заднихъ лапкахъ, какъ лакей, и точно понимала все, что дѣвочка ей говорила:
— Пойдемъ гулять, подай мнѣ калоши! — говорила ей ея маленькая хозяйка и Муха со всѣхъ ногъ летѣла въ прихожую.
— Подай мамѣ папиросы! — приказывала ей Инночка и Муха въ одинъ моментъ вскакивала на диванъ, осматривала столъ, вскакивала на стулья, осматривала туалетъ, этажерки и приносила папироски.
Бабушкинъ носовой платокъ она то же знала отлично. Если же найти что нибудь оказывалось ей не подъ силу, то она начинала неистово лаять и визжать.
Наступилъ май мѣсяцъ. Инночка съ мамою и съ бабушкою собрались въ деревню въ Ладожскій уѣздъ. Наканунѣ Инночка собрала и уложила своихъ куколъ, а къ десяти часамъ утра вся семья уже была на пароходной пристани. У дамъ всегда бываетъ много узелочковъ, и у Ниночкиной бабушки было много корзинокъ и узелочковъ такъ что у няни и у дѣвушки Елены были полны руки. Какъ на бѣду, Муха не хотѣла сидѣть на рукахъ и Инночка держала ее на веревочкѣ.
— Скорѣе! скорѣе! — распоряжался капитанъ, пропуская на пароходъ публику.
Мама вела Инночку за руку, идя вслѣдъ за старою бабушкою. Онѣ повернули направо и бабушка стала уже спускаться въ каюту, когда раздалась команда:
— Убирай сходню! — и пароходъ, свистнувъ, тронулся съ мѣста.
— Мама! мама! ай! ай! — внѣ себя закричала Инночка, стараясь вырвать отъ нее свою руку.
— Что такое? что такое?
Вмѣсто всякаго отвѣта, Инночка подняла перерѣзанную веревку, на которой была привязана Муха.
Что дѣлать? вернуться на берегъ не было уже возможности.
— Ее, конечно, украли, — объяснила бабушка: — видишь, какъ разрѣзанъ шнурокъ острымъ ножомъ.
Инночка упала на лавку и рыдала неутѣшно. Никакіе уговоры, никакіе утѣшенія не помогали, дѣвочка рыдала все сильнѣе и сильнѣе.
— Что же въ этомъ виноватъ, барышня, — сказалъ какой-то пассажиръ: — вѣдь вы сами плохо смотрѣли за собачкою. За что же насъ-то наказываете крикомъ?
Инночка немножко сконфузилась и стала только иногда всхлипывать. Горе ея было дѣйствительно очень сильное, и она цѣлый день ничего не ѣла и заснула, когда пароходъ остановился въ Лавѣ, гдѣ ее пересадили въ тарантасъ. Она продолжала тихо плакать и во снѣ.
Глава II.
правитьМуху дѣйствительно украли. На пристани подлѣ Инночки стоялъ какой-то парень въ сѣрой жакеткѣ и смотрѣлъ на разныя-штуки собачки. Дѣвочка очень любила похвастаться своею собачкою и при всей собравшейся на пристани публикѣ она заставляла Муху и танцовать и ходить на заднихъ лапкахъ. Эти-то таланты Мухи и зародили въ сѣрой жакеткѣ мысль похитить ее. Когда къ пристани подошелъ пароходъ, чтобы взять публику и идти дальше, онъ во время толкотни перерѣзалъ шнурокъ, схватилъ Муху на руки и, когда пароходъ отчалилъ, онъ уже завертывалъ съ нею за уголъ, а черезъ пять минутъ сидѣлъ на верху конки и ѣхалъ вдоль Литейной. Далеко, въ Измайловскомъ полку, онъ вошелъ во дворъ, гдѣ стоялъ покривившійся сѣрый деревянный домишко, и прошелъ прямо въ этотъ домишко. Тутъ жили два шарманщика, сидѣвшіе въ эту минуту за своимъ раннимъ обѣдомъ. Они видимо собрались уже выходить и торопились пообѣдать.
— Здорово, земляки! хлѣбъ да соль! — проговорилъ вошедшій парень.
— Здравствуй, Павлуша. Не долгъ ли принесъ? — спросилъ его шарманщикъ постарше.
— Да, Василій Ивановичъ! — отвѣтилъ парень: — принесъ я вамъ за долгъ собачку, только прибавочки рублей пять попрошу.
— Что больно много захотѣлъ?
— Да много такое диво и стоитъ.
Спустилъ парень въ сѣрой жакеткѣ Муху и сталъ ее заставлять плясать. Сначала испуганная Муха поджала хвостъ и забилась подъ скамью, но, въ концѣ концовъ, ее таки заставили показать свое искусство въ танцахъ.
— Да, собачка хороша, — сказалъ шарманщикъ: — теперь можно и поторговаться.
Долго спорили и кричали земляки, наконецъ парень, получивъ три рубля, ушелъ, очень довольный такимъ выгоднымъ пріобрѣтеніемъ.
Муха была названа Мышью, вѣроятно, потому, что она была сѣраго цвѣта; жизнь ея у шарманщика началась съ ударовъ плеткою, о которой она прежде и понятія не имѣла.
Впрочемъ, Мухѣ немного доставалось: она очень скоро поняла ту роль, которую ей предназначалось играть въ собачьей комедіи. Одѣтая въ красное платьице и соломенную шляпу съ длинною лентою, она должна была, какъ барышня, граціозно присѣсть передъ своимъ кавалеромъ и пойти съ нимъ кружиться. Могу васъ увѣрить, что Муха дѣлала реверансъ лучше многихъ нынѣшнихъ барышенъ и затѣмъ быстро начинала кружиться со своимъ другомъ Амишкою. Жизнь ея у шарманщика не совсѣмъ была лишена радостей, хотя она грустила о своей милой Инночкѣ не меньше? чѣмъ та грустила о ней. Муха неистово радовалась, когда но утрамъ ихъ выпускали на дворъ и она могла бѣгать и возиться со своими товарищами по искусству. Ровно черезъ два года жизни ея въ сѣренькомъ домикѣ, ихъ по утру выпустили гулять на дворъ. Калитка обыкновенно въ это время запиралась. Но въ этотъ день ее отворилъ какой-то мальчикъ, который заглянулъ во дворъ и опять отошелъ, оставивъ щель, по крайней, мѣрѣ въ четверть.
Чуткая Муха услыхала, что за воротами: кто-то внятно говорилъ:
— Мышь! Мышь! хочешь сахару? те… те!
Этого было довольно. Муха вмигъ перепрыгнула черезъ порогъ калитки и выскочила на улицу.
Когда шарманщикъ вышелъ на дворъ, чтобы собрать своихъ собакъ, Мухи, лучшей актрисы его труппы, не было на лицо.
Съ этого дня началось мыканье бѣдной собачки. Ее укралъ сынъ прачки для себя и очень полюбилъ ее, но мать продала собачку барынѣ, не сказавъ сыну. У барыни Муху прозвали Вижу, но только первый день хозяйка занималась ею. Вечеромъ пріѣхалъ какой-то господинъ и, взглянувъ на Муху, презрительно сказалъ:
— Фи, какая дрянная собаченка, только мала, а совсѣмъ не породиста.
Барыня стала спорить.
— Дайте Брэма и вы увидите, что она неизвѣстной породы, — утвердительно сказалъ гость.
Бѣдная Бижу, разжалованная въ дрянныя собаченки, попала въ дѣвичью, гдѣ ее не очень любила горничная и всегда сердито дергала за шнурокъ, когда выводила на дворъ. Печально жилось тутъ собачкѣ. Зачастую сидѣла она по цѣлымъ суткамъ голодная, а когда прибѣгала въ кухню, то кухарка кричала на нее:
— Не вертись подъ ногами, противная!
Но Муха не была ни противною, ни надоѣдливою собакою. Почтальонъ, приносившій утромъ газеты, часто гладилъ ее мимоходомъ и она никогда не пропускала случая выскочить къ нему и поласкаться. Однажды она выскочила къ почтальону, а торопившаяся дѣвушка взяла газету и тотчасъ же заперла дверь, не давъ собачкѣ времени вбѣжать въ прихожую.
Муха очутилась на улицѣ и, обрадовавшись свободѣ, понеслась со всѣхъ ногъ куда глаза глядятъ. Дѣло было осенью. Она сейчасъ же выпачкалась, а дождикъ смочилъ ея мохнатую шерсть и она сразу изъ хорошенькой сдѣлалась безобразною. Цѣлый день бѣгала она, отъискивая себѣ пристанище, и къ ночи забилась гдѣ-то подъ воротами и легла спать. Не что это былъ за сонъ? Она была страшно голодна и дрожала отъ холода. Много мѣсяцевъ провела Муха подъ воротами и въ помойныхъ ямахъ. Шерсть мѣстами у нее облѣзла и она стала зябнуть еще болѣе. Отъискивая себѣ пищу, она бѣгала и по глухимъ и по многолюднымъ улицамъ. Видитъ она, что изъ лавки выходитъ мальчикъ съ нянею и мальчикъ ѣстъ пряникъ. Муха тотчасъ же вспомнила, какъ бывало Инночка кормила ее пряникомъ и заставляла стоять на заднихъ лапкахъ; поэтому подойдя къ мальчику, она вытянулась, какъ солдатъ, и присѣла, какъ барышня. Мальчикъ тотчасъ же отдалъ ей остатокъ пряника, а Муха, проглотивъ его, преважно пошла за нимъ на заднихъ лапкахъ.
— Няня! няня! что за собачка! — кричалъ, мальчикъ.
— Что ты! что ты, Боря! не тронь ее, она точно больная.
Но мальчикъ не унимался и, лаская, привелъ Муху домой. Муху тотчасъ же накормили и она, показавъ въ гостинной всѣ штуки, которыя умѣла дѣлать, очень довольная тепломъ, забилась подъ дѣтскую кроватку и заснула. Она проснулась среди ночи. Въ домѣ никто не спалъ. У Коли такъ заболѣло горло, что онъ задыхался, а призванный докторъ объявилъ, что у него дифтеритъ.
— Гдѣ могъ онъ заразиться? Гдѣ могъ онъ заразиться? — ломая руки, говорила мать.
— Вездѣ можно заразиться, — отвѣчалъ докторъ: — каждая вещь можетъ заразить, кошка, собака…
— Собака! — крикнула мать: — Онъ сегодня привелъ съ улицы собаченку и ласкалъ ее.
— Ну, вотъ видите! А почему вы знаете, откуда эта собака?
И вотъ бѣдная Муха опять очутилась безъ пріюта на улицѣ.
Глава III.
правитьПрошло три съ половиною года съ тѣхъ поръ, какъ у Инночки украли Муху. Передъ Крещеніемъ былъ страшный морозъ и Инночка возвращалась откуда-то съ мамою, вечеромъ, когда уже были зажжены фонари. Повернувъ на Бассейную, гдѣ онѣ жили, онѣ шли довольно скоро, но вдругъ Иннина мама уронила свертокъ, который держала въ рукахъ, и имъ пришлось остановиться, чтобы поднять его, такъ Какъ онъ откатился довольно далеко.
Когда Инночка нагибалась, чтобы поднять свертокъ, она услыхала за собою визгъ.
— Точно Муха, — проговорила она и оглянулась.
Бѣдная умирающая собачка при звукѣ голоса своей милой барышни собралась съ послѣдними силами и поднялась на заднія лапки.
— Муха! Муха! — внѣ себя крикнула Инночка, но Муха стоятъ болѣе не могла и, свалившись на сторону, вытянулась и закрыла глаза.
Иннина мать, боясь, чтобы съ дѣвочкою чего нибудь не сдѣлалось, быстро вынула изъ кармана газету, завернула въ нее собаку и. взявъ ее къ себѣ подъ шубу, сказала:
— Идемъ, Инна, скорѣе домой!
Черезъ пятъ минутъ онѣ были уже у себя въ прихожей и весь вечеръ провозились съ дышавшею еще собачкою. Когда подали чай, она хотя еще и лежала, но глаза у нее были открыты и она иногда виляла хвостомъ. На другое утро она уже была на ногахъ и бѣгала какъ ни въ чемъ не бывало.
Теперь Муха опять обросла шерстью и такъ же счастлива, какъ и ея хозяйка.
Бобъ.
правитьЕсли вы хотите, я вамъ разскажу, отчего на турецкихъ бобахъ есть маленькія черныя пятнышки. Я не могу ручаться, что разсказъ мой безусловно вѣренъ, но я передамъ его въ такомъ видѣ, въ какомъ его сама слышала.
У одной старушки былъ огородъ, а въ немъ около забора росли бобы. Дѣло происходило въ маленькомъ уѣздномъ городкѣ. Старушка часто приходила къ себѣ въ огородъ и срывала овощи къ обѣду.
— Ну, ужъ нѣтъ, я вовсе не желаю, чтобы меня сорвали, — сказалъ одинъ бобикъ своимъ товарищамъ: — когда старуха придетъ еще разъ, я убѣгу.
— Какія глупости! — отвѣчалъ ему сосѣдній бобъ: — какъ это ты побѣжишь, развѣ только переползешь за заборъ?
— Да, переползу за заборъ или удеру куда нибудь. Вотъ вы увидите! — отвѣчалъ бобикъ.
На слѣдующее же утро въ огородъ пришла старушка съ корзинкою и стала собирать бобы. Нашъ бобикъ-хвастунъ угодилъ вмѣстѣ съ другими въ корзинку и старушка понесла его домой.
Около самой двери старушка споткнулась и бобикъ выпалъ изъ корзинки.
— Какое счастье! — подумалъ онъ и подкатился за камень, такъ что хозяйка не замѣтила его, хотя наклонилась и внимательно посмотрѣла на землю. Ея морщинистое лицо показалось бобику до того смѣшнымъ, что онъ фыркнулъ и потомъ долго не могъ уняться отъ хохота. Не только люди, но и бобы бываютъ смѣшливы. Старушка вошла въ дверь и сварила бобы для своего мужа портного.
Тутъ же лежала соломинка, которая, услыхавъ смѣхъ боба, не могла утерпѣть и улыбнулась. Она начала щекотать бобика и тотъ покатывался отъ хохота. Но забава ихъ была внезапно прервана, потому что старуха высыпала золу съ горячими углями. Одинъ уголекъ отличался румянцемъ во всю щеку и былъ горячъ такъ, что до него было страшно дотронуться.
— Пожалуйста, подальше, — сказала ему соломинка: — я вовсе не намѣрена сгорѣть. Отходи, отходи подальше.
— Да я и совсѣмъ уйду, — тихо курясь, отвѣчалъ уголекъ: — я отправлюсь путешествовать.
— И я съ тобою, — проговорилъ бобъ.
— И я также, — сказала соломинка.
Трое путешественниковъ двинулись въ путь, но далеко не прошли, потому что дворъ отъ улицы раздѣляла канавка и они никакъ не могли переправиться черезъ нее.
— Какъ же намъ переправиться черезъ такую рѣку? — спрашивалъ уголекъ: — Мой пылъ начинаетъ остывать.
— А вотъ я перекинусь, — предложила добрая соломинка: — а ты перейдешь по мнѣ. Но смотри, не упади.
— Я страшно боюсь воды, — отвѣчалъ горячій уголь: — ничто въ мірѣ не пугаетъ меня такъ, какъ вода.
— Ну, такъ ты навѣрно упадешь, если не примешь мѣръ предосторожностей, — снова захохотавъ, сказалъ бобикъ: — Ну, госпожа соломинка, держитесь крѣпче. Ходилъ ли ты когда нибудь по соломенному мосту?
— Никогда, бобикъ, — пылко отвѣчалъ уголекъ: — но я попробую.
Уголекъ граціозно сталъ двигаться къ крошечной канавкѣ, которая казалась ему рѣкою. Соломинка ловко перекинулась на другой берегъ и уголекъ началъ переправляться. Отъ страха онъ то и дѣло трещалъ.
— Какъ-бы я желалъ очутиться опять на своей милой старой жаровнѣ, — шепталъ онъ: — Я увѣренъ, что мой другъ зола хватится меня сегодня; и навѣрное, къ намъ на бесѣду пришли бы каштаны. И то надо сказать: въ гостяхъ хорошо, а дома все лучше.
— Ну, переходи же, — вскричала соломинка: — не могу же я ждать цѣлый день. Я ужъ устала.
Уголекъ вступилъ на соломинку и храбро переправился до половины канавки. Тутъ онъ остановился въ неописанномъ страхѣ.
— Я увѣренъ, что упаду! — сказалъ онъ.
— Переходи же! Ты меня жжешь! — закричала соломинка: — Скорѣе! или я вспыхну.
Бобикъ подвинулся къ нимъ, покатываясь, отъ смѣха. Ему хотѣлось посмотрѣть поближе на качающійся уголекъ и на испугавшуюся, соломинку.
Не прошло и минуты, какъ уголекъ пережегъ соломинку такъ, что она переломилась,, а пылкій юноша, свалившись въ канавку, только зашипѣлъ и пошелъ ко дну. Соломинка же полетѣла дальше, но тутъ же у канавки зацѣпилась за прутикъ, повисла, какъ мертвая, и вымокла.
Тутъ бобикъ не могъ удержаться и сталъ хохотать во все горло, держась за бока, что его однако же не спасло, потому что бока его стали раздаваться, раздаваться и, наконецъ, онъ открылся, какъ книжка, и, опрокинувшись навзничь, упалъ въ обморокъ….
Кругомъ стало все тихо. Надъ несчастьемъ злого бобика никто не хохоталъ, а онъ продолжалъ лежать навзничь. Когда онъ сталъ приходить въ себя, онъ увидалъ подходившаго съ улицы стараго портного — Сшей ты меня! — взмолился ему бобикъ.
— Можно, — отвѣчалъ добродушный старичекъ: — Дай-ка я посмотрю! Ухъ, въ какомъ ты видѣ!
У портного въ иголку была вдернута черная нитка и ею-то онъ и зашилъ злого бобика. Вотъ по этому-то на бобахъ и попадаются черныя пятнышки.
Падчерица.
править— Тебѣ очень хочется ѣсть? — шепотомъ спрашивала маленькая дѣвочка другую дѣвочку, лѣтъ десяти.
— Еще бы! — отвѣчала та: — Вчера мало принесла, сегодня мамка ѣсть не дала.
Маленькая дѣвочка молча отломила ей кусокъ ютъ своего ломтя и Маня также молча положила его къ себѣ въ карманъ.
Сцена эта происходила въ грязной вонючей каморкѣ, у люльки съ ребенкомъ, котораго качала дѣвочка постарше. Отецъ Мани, отставной солдатъ, лежалъ въ настоящее время въ больницѣ, а потому за дѣвочку передъ мачихою заступится было некому. При отцѣ ей было тоже плохо, но все-таки голодать онъ ей не давалъ.
Вторая жена его, злая, пьяная баба, стала работать только послѣ того, какъ мужъ попалъ въ больницу.
Вчера Маня собрала подаяніемъ пятнадцать копѣекъ, но на десять она потихоньку купила булокъ и снесла ихъ въ больницу къ отцу; мачихѣ же принесла всего пять копеекъ, за что получила здоровую колотушку и сегодня съ утра сидѣла голодная.
Ребенокъ заснулъ. Маня стала обувать ноги и одѣваться въ разное отрепье. Она очень торопилась, зная, что если придетъ мачиха, то по запаху узнаетъ, что она ѣла черный хлѣбъ, и новыхъ пощечинъ ей не избѣжать.
Маня терялась, когда въ корридорѣ слышала пьяную походку своей мачихи, а голосъ ея приводилъ ее въ такой трепетъ, что она блѣднѣла и признавалась ей во всѣхъ своихъ прегрѣшеніяхъ. Сосѣди зачастую говорили ей, что напрасно она иногда не отнѣкивается, но вѣдь они не знали, что Маня изъ страха признавалась мачихѣ и въ такихъ проступкахъ, которыхъ она никогда не совершала. Ей легче было снести пощечину, чѣмъ дальнѣйшіе разспросы. Въ настоящую минуту она знала очень хорошо, что мачиха ее прибьетъ за то, что она съѣла кусочекъ Сашинаго хлѣба и торопилась уйти. Опытъ показалъ ей, что надо надѣвать на себя все, что можно, а то замерзнешь.
Это было въ половинѣ декабря.
Съ Литейной на Бассейную поспѣшно повернулъ какой-то господинъ, одѣтый совершенно прилично. Онъ былъ такъ занятъ какою-то мыслью, что иногда говорилъ вслухъ,
— Ну, гдѣ я найду подходящаго ребенка съ голубыми глазами?
Точно въ отвѣтъ на этотъ вопросъ дѣтскій голосокъ тихо проговорилъ ему:
— Баринъ, подайте Христа ради!
Павловъ машинально повернулъ голову… и обомлѣлъ: на него смотрѣли именно тѣ голубые глаза, о которыхъ онъ мечталъ, а изъ-подъ платка выглядывала прядь именно такихъ золотистыхъ волосъ, какіе необходимы были для роли ангела.
— Подайте Христа ради! — повторила Маня.
Въ руку ей опустился цѣлый двугривенный!
— Гдѣ ты, дѣвочка, живешь и есть ли у тебя родные? — спросилъ Павловъ.
Маня разсказала и Павловъ пошелъ вмѣстѣ съ нею домой. Поднявшись въ пятый этажъ, Павловъ прошелъ по вонючему корридору въ каморку Маниной мачихи. Мачиха оказалась дома и немного на-веселѣ. Она грозно взглянула на Маню, думая, что она привела сыщика и теперь ей придется отвѣчать за то, что она посылаетъ ребенка по міру.
— Эта ваша дѣвочка? — спросилъ Павловъ.
— Моя. Я, сударь, ее не посылала, — солгала мачиха: — это она сама проситъ, себѣ на пряники.
— Это мнѣ все равно. За сколько отдадите вы мнѣ свою дочь помѣсячно?
— А вамъ зачѣмъ такую дармоѣдку? — грубо спросила баба, видя, что это не сыщикъ.
— Мнѣ ее надо для живыхъ картинъ. Сколько возьмете вы за нее?
— Двадцать пять! — брякнула баба.
— Да побойтесь вы Бога! Вѣдь она будетъ жить у меня и одѣвать ее буду я, — сказалъ Павловъ.
Долго-долго торговались они изъ-за Мани и, наконецъ, сторговались за десять рублей въ мѣсяцъ и рубль теперь на ея метрическое свидѣтельство.
И вотъ Маня, не чувствуя подъ собою ногъ, сіяя отъ счастья, сѣла въ сани со своимъ новымъ бариномъ и поѣхала къ нему на квартиру. Черезъ три дня дѣвочка была вымыта въ банѣ, одѣта, хотя и очень просто, но чисто и тепло. Ѣсть ей давали всякій день и никто ее не обижалъ.
Мачиха, устроивъ такое выгодное дѣльце, на радостяхъ напилась и нашумѣла такъ, что ее выгнали изъ квартиры.
Павловъ держалъ на маслянницѣ и на Святой балаганы, а въ продолженіи всей зимы давалъ небольшія представленія въ какомъ-то загородномъ саду.
Маня на Рождествѣ въ видѣ херувима поднималась въ облака и была очень мила въ бѣломъ хорошенькомъ платьицѣ съ серебряными крылышками.
— Какая славная дѣвочка! — говорила публика и Маня была въ восторгѣ, что могла хотя этимъ заработать себѣ что нибудь.
Мачиха ея, получивъ за первый мѣсяцъ деньги, явилась къ Павлову и заявила, что возьметъ дѣвочку, если онъ не дастъ ей пятнадцати рублей въ мѣсяцъ.
Маня поблѣднѣла, какъ мертвецъ, представивъ себѣ, что, отданная мачихѣ, она принуждена будетъ вести свою прежнюю ужасную жизнь.
Павловъ согласился дать двѣнадцать рублей, но съ тѣмъ, чтобы сдѣлать формальное условіе у нотаріуса на годъ.
Счастлива наша Маня, живетъ себѣ припѣваючи и только съ ужасомъ, какъ о страшномъ снѣ, вспоминаетъ она иногда о своей жизни у мачихи. Наступилъ великій постъ; представленія прекратились, но Маня безъ работы не сидѣла: она помогала шить новые костюмы и два раза въ недѣлю ходила въ больницу къ отцу. Отецъ лежалъ въ чахоточномъ отдѣленіи и говорилъ уже сиплымъ голосомъ.
На Святой начались представленія и Маня, значительно поправившись, съ удовольствіемъ поднималась въ облака. Въ пятницу, часа въ три, когда балаганъ былъ биткомъ набитъ зрителями, дѣвочка, улыбаясь, стала подниматься въ видѣ летящаго ангела, когда вдругъ не подалеку услыхала голосъ мачихи и своего хозяина Павлова. Мачиха грубымъ голосомъ требовала деньги впередъ.
— За этотъ мѣсяцъ у васъ все за нее забрано, — отвѣчалъ Павловъ; — вы бы лучше меньше пили.
— Вамъ нечего мнѣ указывать! — уже почти во все горло кричала мачиха: — Не на свои же деньги я буду хоронить ея отца!
— Такъ умеръ… — спросилъ Павловъ и въ ту же минуту услыхалъ отчаянный крикъ: «Папа! папа!» и затѣмъ что-то съ страшною силою шлепнулось объ полъ.
— Занавѣсъ! — тотчасъ крикнулъ режиссеръ.
Занавѣсъ опустили. Посреди сцены на подмосткахъ лежалъ блѣдный, разбитый ангелъ. Всѣ присутствующіе въ тотъ же мигъ умолкли. Павловъ самъ поднялъ дѣвочку и отнесъ въ уборную.
Явилась полиція, составили протоколъ. Оказалось, что подъемная машина не сломалась, а оборвались двѣ проволоки, державшія тѣло дѣвочки, потому что она перестала держаться руками за главную опору.
Маня очнулась и только произнесла:
— Папа умеръ… Не отдавайте меня… мамѣ.
Она закрыла глаза и скончалась.
— Сами виноваты, что лишились дохода, — сказалъ Павловъ мачихѣ: — если бы вы не приходили сюда кричать, то она держалась бы спокойно и не упала.
Съ новымъ годомъ! съ новымъ счастьемъ!
править— Къ намъ пріѣхала Надя! къ намъ пріѣхала Надя!
Съ этимъ крикомъ вбѣжали въ комнату Настасьи Павловны ея трое дѣтей: двѣ дѣвочки и мальчикъ; пріѣздъ ихъ кузины Нади былъ для нихъ настоящимъ праздникомъ.
— Кто же привезъ Надю? — спросила Настасья Павловна, знавшая, что сестра ея, матъ Нади, не совсѣмъ здорова.
Надю привезла горничная и, оставивъ дѣвочку, передала теткѣ записку, въ которой отецъ Нади просилъ пріютить дочь, такъ какъ мать ея сильно заболѣла, а въ домѣ нужны всѣ руки, для ухода за больною.
Шестилѣтняя Надя очень любила свою маму и, вѣроятно, болѣе бы огорчилась ея болѣзнью, если бы ей не было такъ весело у тети.
Ночевать у тети! Вѣдь это было такое счастье, о которомъ Надя много разъ мечтала. И въ самомъ дѣлѣ, какъ это было весело! Старая няня уложила всѣхъ дѣтей и сѣла разсказывать сказку. Надя все старалась покатиться вслѣдъ за колобкомъ изъ сказки няни и заснула…
На другое утро Надѣ не понравился налитый ей чай и она не стала его пить. Отъ предложеннаго кофе она тоже отказалась. На это мало обратили вниманія, потому что Настасьи Павловны не было дома, а мужъ ея — дядя Алексѣй Николаевичъ — приписалъ потерю аппетита тоскѣ по матери и нѣсколько даже удивился.
Вечеромъ тетя пріѣхала посмотрѣть, что дѣлаютъ ребятишки, и, узнавъ, что Надя скучаетъ, поцѣловала ее и сказала:
— Ну, Богъ милостивъ, пройдетъ.
На ночь она опять уѣхала къ сестрѣ.
— Отчего ты не играешь съ нами, Надя? — спросила старшая кузина.
— Мнѣ скучно, — отвѣтила дѣвочка: — я хочу къ мамѣ!
— Кислятина! — проговорилъ Тоша.
Надя начала плакать, вслѣдствіе чего явилась няня и стала уговаривать ее и укладывать спать.
— Помолись хорошенько за маму, — сказала старуха, крестясь вмѣстѣ съ дѣвочкою.
Всѣ дѣти легли, въ комнатѣ потушили огни и зажгли ночникъ.
Надя сначала заснула, но вдругъ вздрогнула и проснулась. Какъ страшно было въ комнатѣ: ночникъ горѣлъ неровно, то свѣтло, то темно, и это колебаніе свѣта пугало дѣвочку.
— Мама! мама! — закричала она.
Но вмѣсто мамы явилась няня и начала уговаривать дѣвочку. Старшая кузина приподнялась на постелькѣ и, широко раскрывъ глаза, посмотрѣла на Надю.
— Не надо кричать, — сказала старуха: — ты большая дѣвочка… а то всѣхъ разбудишь.
— Мама! мама! — жалобно повторяла дѣвочка: — Мама, у меня колючки!.. въ горлѣ колючки…
— Спи! спи! — слышала дѣвочка голосъ няни.
Надя безпрестанно садилась на кроватку и разговаривала съ кѣмъ-то.
Когда начало свѣтать, она задремала, но тяжелое ея. дыханіе разбудило ея кузину. Кузина подошла къ ней и, какъ взрослая, приложила руки къ ея головѣ. Надя лежала въ страшномъ жару и не открывала глазъ. Пріѣхавшій докторъ опредѣлить болѣзни не могъ, но на всякій случай велѣлъ отдѣлить больную ютъ другихъ дѣтей. Черезъ день стало ясно, что Надя въ скарлатинѣ.
Она точно сквозь сонъ помнила, что ее одѣли, снесли внизъ, въ карету, и очень скоро вынесли изъ кареты въ большую комнату; носили ли ее по лѣстницамъ и корридорамъ и долго ли — она сказать не могла, она ничего не помнила, не знала.
Она проснулась, но пошевелиться не могла и продолжала лежать на боку. Аршина черезъ два отъ ея кроватки стояла точно такая же кроватка, а въ ней лежалъ мальчикъ.
— Мама! — прошептала дѣвочка.
— Здѣсь мамы нѣтъ, — отвѣтилъ ей мальчикъ.
— Гдѣ же мы? — спросила Надя.
— Мы въ больницѣ Ольденбургскаго.
Опять потянулся безконечный, тяжелый сонъ.
Надя такъ громко звала свою маму, что сама просыпалась отъ своего крика и видѣла свѣтъ въ окно двери, выходившей въ корридоръ.
Утромъ она дышала легче и могла отвѣтить доктору, подошедшему къ ней.
Къ сосѣду пришла въ гости его мама, высокая красивая блондинка, и наша Надя слышала, какъ Юрій разспрашивалъ ее о своихъ домашнихъ и жаловался ей, что противная дѣвчонка зоветъ все маму и мѣшаетъ ему спать.
Надя вздохнула и отвернулась, чуть слышно проговоривъ:
— Самъ противный!
Недѣли черезъ двѣ Юра говорилъ своей: мамѣ:
— Какая бѣдная эта Надя, у нее никто не бываетъ; ей должно, быть очень скучно;; принеси ей, мама, хотя куколку.
— У этой дѣвочки родные не бываютъ? — спросила Марья Петровна, мать Юры, у фельдшерицы, выходя въ корридоръ.
— У нея мать при смерти, а у родни ея; вѣрно у всѣхъ дѣти. Кому охота идти въ дифтеритное отдѣленіе? — отвѣтила фельдшерица: — О ней всякій день спрашиваютъ телеграммою, а имъ. отвѣчаютъ телеграммою же.
Радости Нади не было конца, когда Марья Петровна подала ей куклу вершка въ два, а, въ- папиросной коробкѣ бѣлье и платье для куклы; кукла эта заняла всѣ ея мысли: она днемъ сидѣла одѣтая у нее на постелѣ, а на ночь Надя ее раздѣвала и клала подлѣ себя подъ одѣяло. Юрѣ принесли сани и когда товарищамъ по больницѣ позволили встать, то они цѣлыми часами возили куклу въ саняхъ и въ Гостинный дворъ, и съ визитами. Надѣ было шесть, а Юрѣ десять лѣтъ, Надя перестала звать свою маму и ждала прихода Марьи Петровны съ неменьшимъ нетерпѣніемъ, чѣмъ и Юра. Марья Петровна, приходя, садилась на постельку, а дѣти садились около нее. Такъ прошли шесть недѣль.
— Завтра мама пріѣдетъ за мною и увезетъ меня, — весело говорилъ Юра.
— А я не знаю, когда я поѣду домой, — тихо отвѣтила Надя.
— Я тремя днями раньше тебя поступилъ, значитъ ты уѣдешь черезъ три дня, — продолжалъ мальчикъ.
Юра такъ радовался и волновался уѣзжая, что едва простился съ дѣвочкою, но за то Марья Петровна крѣпко ее поцѣловала и сказала, что придетъ къ ней черезъ день.
Безъ Юры Надѣ сдѣлалось ужасно скучно, хотя съ нею и играли другіе выздоравливающіе. дѣти.
Наконецъ, наступилъ срокъ выхода Нади изъ больницы и въ палату, вмѣстѣ съ докторомъ, вошелъ высокій красивый брюнетъ. Надя сначала съ недоумѣніемъ посмотрѣла на него; ея папа не былъ такой блѣдный и такой худой.
— Надя, развѣ ты не узнаешь меня!? — спросилъ брюнетъ.
Услыхавъ знакомый голосъ, Надя бросилась къ нему на шею и точно сразу вспомнила всю свою домашнюю обстановку.
— Мама! мама! я къ мамѣ хочу! — чуть не плача, вскричала она.
— Надюша! нѣтъ у насъ съ тобою больше мамы, остались мы теперь вдвоемъ.
Услыхавъ это, Надя почуяла, что случилось что-то страшное, и притаилась.
Ее привезли домой, но мамы уже не было и тети съ кузинами тоже не было: маму свезли на кладбище, а тетя еще при жизни мамы уѣхала къ мужу куда-то далеко и увезла туда дѣтей.
Надю встрѣтила нѣмка-гувернантка ужаснаго вида, фрейленъ Гупъ. Она была такъ велика и сильна, что могла бы убить кулакомъ не только Надю, но и ея папу; Надя ее ужасно боялась и не смѣла смотрѣть ей прямо въ глаза. Привыкнувъ въ больницѣ вставать рано, она и дома поднялась рано, подошла къ-двери въ комнату фрейленъ Гупъ и только въ щелку рѣшилась посмотрѣть на нѣмку; прежде всего ее поразило, что на затылкѣ у нее вмѣсто громадной косы, которая наканунѣ короною возвышалась надъ головою, теперь висѣла крошечная косичка, въ видѣ крысьяго хвостика, и тѣло на затылкѣ сквозило отъ недостатка волосъ. Надя подумала тотчасъ же, что вѣрно фрейленъ очень злая, вступила съ кѣмъ нибудь въ драку и волосы у нее выдрали. На комодѣ лежала огромная коса. Надя не отходила отъ своей щелки до тѣхъ поръ, пока нѣмка не стала вставать, и тутъ она увидѣла, почему брови у нее черные, лобъ и подбородокъ бѣлые, а щеки красныя.
Нѣмка заставила Надю себѣ присѣсть и онѣ вмѣстѣ пошли пить чай. Сидя за столомъ, Надя съ изумленіемъ смотрѣла, какъ круто завита у нѣмки челка и какъ красиво короною лежитъ у нея коса.
— Амалія Густавовна, — сказалъ гувернанткѣ отецъ: — будьте снисходительны къ моей дѣвочкѣ. Вы знаете — у нее нѣтъ матери и ей нужна ласка.
Амалія Густавовна разсыпалась въ любезностяхъ и обѣщаніяхъ, но тутъ же обѣщаніе и нарушила.
Надя, выпивъ чая, продолжала смотрѣть на прическу, но этого ей показалось мало, она встала и, зайдя за внушительную фигуру фрейленъ, уже вблизи стала смотрѣть на ея голову.
— Что ты тамъ смотритъ? — спросила нѣмка недовольнымъ тономъ.
— Куда вы спрятали косичку? — спросила Надя.
— Какую косичку? неприличный дѣвочка! — крикнула нѣмка такъ сурово, что Надя тотчасъ же бросилась къ отцу, невольно улыбнувшемуся.
— Папа, я не лгу, — прошептала Надя: — я видѣла малюсенькую косичку.
Цѣлый день Амалія Густавовна преслѣдовала Надю, разоблачившую тайну ея куафюры, но за то папа, придя изъ должности, взялъ ее къ себѣ въ кабинетъ и она тамъ вдоволь наговорилась съ нимъ о своей Юриной мамѣ и миломъ Юрѣ.
Надя только и жила, что мечтою о юриной мамѣ и возненавидѣла фрейлепъ Гунъ; она до такой степени ее боялась, что даже отцу не смѣла пожаловаться на ея брань и щипки; а щипковъ на ея долю выпадало столько, что, если бы папа увидѣлъ ея тѣло, то навѣрное пригласилъ бы доктора, подумавъ, что у нее какая нибудь болѣзнь. Наступило, наконецъ, Рождество и папа далъ Надѣ денегъ на циркъ.
Нѣмка, расфрантившись въ пухъ и въ прахъ, отправилась съ Надею въ циркъ. Сначала онѣ прошли по улицѣ, а потомъ подошли къ цирку, чтобы взять билеты. Надя стояла подлѣ фрейленъ и разсматривала вывѣску, потомъ она, покачиваясь на одной ножкѣ, повернулась, въ одинъ мигъ онѣмѣла, вспыхнула и бросилась въ толпу, закричавъ пронзительнымъ голосомъ:
— Юрина мама! Юрина мама!
Фрейленъ Гупъ бросилась за нею и схватила ее за плечо, но Надя, не помня себя, рванулась и опять пустилась бѣжать. Нѣмкѣ пришлось сдѣлать два, три шага, что бы догнать бѣдную Надю, которую она, на этотъ разъ схватила такъ, что у той рука затрещала.
— Пустите! пустите! больно! больно! — во все горло кричала дѣвочка: — Пустите! Юрина мама уйдетъ.
Неподдѣльное отчаяніе дѣвочки и ярость нарумяненной громадной нѣмки обратили вниманіе публики, изъ которой тотчасъ же образовался кружокъ.
— Пустите! — кричала Надя: — Больно! больно!
— Я тебэ, гадкій дѣвочка! — въ свою очередь кричала фрейленъ, не стѣсняясь хлопать Надю.
— Не смѣйте бить дѣвочку! — вскричалъ какой-то сердобольный господинъ.
— Не вашъ дѣло! — крикнула нѣмка, таща Надю.
— Не смѣйте бить, говорятъ вамъ! — повторилъ онъ: — я полицію позову.
— Полицъ! ахъ, ви дуракъ!..
Неизвѣстно, чѣмъ бы кончилась эта сцена, если бы съ Надею не сдѣлалось дурно. Нѣмку съ дѣвочкою посадили на извозчика и онѣ уѣхали домой. Швейцаръ внесъ дѣвочку на, лѣстницу.
Воркотню и брань нѣмки услыхалъ бывшій дома отецъ Нади и тотчасъ же пришелъ въ дѣтскую.
Увидѣвъ его, Надя бросилась къ нему и, истерично рыдая, ухватилась за его шею.
— Что такое? — спросилъ онъ.
— Шкандаль! шкандаль! гадкій дѣвочка, кричалъ въ публикъ, шкандаль! дуракъ въ полицъ!
Отецъ, взглянувъ на лицо нѣмки, не сталъ болѣе ничего спрашивать, а унесъ свою дѣвочку къ себѣ въ кабинетъ; тамъ онъ посадилъ ее на кресло, налилъ ей воды, чтобы она. выпила, и, ставъ передъ нею на колѣни, нѣсколько разъ поцѣловалъ ее и сказалъ:
— Ну, теперь, Надюша, разскажи все, что было. Ну, вы пришли въ циркъ?..
— Я видѣла Юрину маму и побѣжала…
— Ну, и что же?..
— А она меня не пустила… и била больно, больно…
— А полиція пришла, что ли?
— Нѣтъ, какой-то дядя сказалъ ей, чтобы она не била…
— А потомъ?
— Она сказала, что онъ дуракъ…
— Ну, и потомъ?..
— Юрина мама ушла! Ахъ, папа! папа!.. Надя такъ горько зарыдала, что папа только могъ проговорить:
— Бѣдная моя Надюша!
Когда Надя, прижавшись къ отцу, успокоилась, онъ спросилъ ее:
— Ты не любишь фрейлейнъ Гунъ?
Надя съ испугомъ посмотрѣла на дверь.
— Ты не бойся, говори, — продолжалъ онъ.
— Не люблю, — тихо сказала дѣвочка.
— Мы пригласимъ кого нибудь другого, — сказалъ отецъ; — я обѣщалъ твоей мамѣ заботиться, чтобы тебѣ было хорошо.
Въ этотъ день суждено было случиться еще скандалу.
Фрейленъ Гупъ ушла куда-то, сказавъ, что вернется къ чаю. Горничная Дуня, которую Надя очень любила, пришла въ дѣтскую играть и довольная дѣвочка предложила ей играть въ гувернантки, прибавивъ:
— Для этого мнѣ надо одѣться гувернанткою.
— А я пока пойду сказать, чтобы ставили самоваръ, — сказала Дуня.
Надя отворила дверь въ комнату фрейленъ Гунъ и, пошаривъ у нее на комодѣ, принесла оттуда шкатулочку, изъ которой достала палочку въ видѣ карандаша. Этою палочкою она намазала себѣ брови и затѣмъ сунула пальчикъ въ румяна и густо покрыла ими щеки. Черезъ минуту шкатулка стояла на прежнемъ мѣстѣ, а Надя, перевязавъ сзади платокъ, распустила его въ видѣ шлейфа.
Въ одно время съ Дунею, только въ разныя двери, вошелъ въ дѣтскую и отецъ Надинъ..
— Что это, Надюша? — спросилъ онъ.
— Это я играю въ фрейленъ Гупъ,. — отвѣтила Надя. — Видишь, какія у меня брови?
— Чѣмъ же это ты намазалась?
— Это я взяла у фрейленъ; смотри, папа, не говори ей. Теперь надо щипать тебя, Дуня. — сказала дѣвочка.
— Зачѣмъ же, барышня, щипать? — спросила Дуня.
— А какъ же? вѣдь, я фрейленъ? Только несмѣй кричать!.. Нѣтъ, ужъ лучше я буду щипать куколъ, — продолжала дѣвочка.
— А развѣ она тебя щиплетъ? — спросилъ отецъ,:
Надя испугалась этого вопроса.
— Я мыла барышню, такъ она вся въ синякахъ, — сказала Дуня.
Отецъ обнялъ свою дѣвочку и крѣпко ее, поцѣловалъ. Въ это время въ передней послышался звонокъ.
— Если это фрейленъ, --сказалъ отецъ: — то попросите, Дуня, ее ко мнѣ въ кабинетъ, а пока я буду съ ней говорить, вымойте барышню и болѣе отъ нее не отходите.
Что происходило въ кабинетѣ, никто въ домѣ не слыхалъ, но только Надя нѣмки болѣе не видѣла. Дунею она была очень довольна и каждый день ходила; съ нею гулять къ балаганамъ и искать Юрину маму.
Наканунѣ Новаго года папа сказалъ Надюшѣ:
— А безъ тебя у меня была новая гувернантка и мы съ нею сговорились. Она уѣхала въ Гатчину и пріѣдетъ въ первый день новаго года.
— А добрая она?
— Не знаю, милая; лицо у нее доброе.
— Какъ у Юриной мамы?
Въ воображеніи дѣвочки Юрина мама олицетворяла всѣ добродѣтели.
Новый годъ Надя, конечно, встрѣтила во снѣ, а на другой день, лишь только она проснулась, къ ней подошла Дуня и сказала:
— Ну, барышня, съ Новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ! Идите поздравить папу.
Надя валяться не любила, да ей этого и не позволяли, она очень скоро вымылась, одѣлась и побѣжала въ кабинетъ.
— Папа! — закричала она: — съ Новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ!
— Какъ ты мило выучилась поздравлять. — сказалъ отецъ, наклоняясь къ своей дѣвочкѣ.
— Это Дуня меня выучила, — отвѣтила Надя: — только вотъ я не знаю, что значитъ съ «новымъ счастьемъ»?
Отецъ отворилъ шкапъ и, вынувъ оттуда куклу, сказалъ:
— Вотъ что, должно быть, это значитъ: получивъ новую куклу, ты будешь ей радоваться, вотъ тебѣ и новое счастье!
Надя, схвативъ куклу, бросилась къ Дунѣ. Въ четыре часа отецъ вернулся домой и спросилъ:
— Ну что, Надя, новымъ счастьемъ довольна?
— Довольна, — отвѣтила она, прижимая къ себѣ куклу.
Разговоръ этотъ происходилъ въ гостинной, гдѣ Надя посадила новую куклу въ кресло и не видѣла, что въ отворенную дверь вошла высокая красивая блондинка, съ которою поздоровался отецъ.,
— Надя, — сказалъ онъ: — вотъ познакомься съ Марьею Петровною.
Надя обернулась, руки у нее опустились, она нѣсколько разъ истерически вскрикнула и черезъ секунду была въ объятіяхъ своей милой Юриной мамы
— Что это значитъ? — въ недоумѣніи спросилъ отецъ.
— Мы съ вашею дочерью друзья, — отвѣтила Марья Петровна: — только я не знала, что именно она и будетъ моею ученицею.
— Юрина мама! — съ ликованіемъ, какъ побѣдительница, вскричала Надя.
— Очень, очень радъ, — сказалъ отецъ: — что Надюша моя будетъ счастлива. А гдѣ же вашъ сынъ?
— Онъ воспитывается въ гатчинскомъ сиротскомъ институтѣ, — отвѣтила Марья Петровна.
Послѣ обѣда Надя побѣжала въ кабинетъ отца и таинственно сказала ему:
— Теперь я знаю, что значитъ «съ новымъ счастьемъ».
Воръ.
правитьЛѣтомъ, не дальше какъ въ"прошломъ году, въ августѣ мѣ, сяцѣ, въ небольшой деревушкѣ Петербургской губерніи, на единственной улицѣ происходило смятеніе. Бабы у колодцевъ ахали кричали:
— У Андрея овесъ съ нивы увезли!
— Какъ увезли?
— Да весь, до снопика. Гошка пріѣхалъ назадъ, говоритъ: все ужъ увезли.
Гошка, мальчикъ лѣтъ пятнадцати, метался, какъ угорѣлый, потому что отца не было дома. На столько у него смѣкалки достало, чтобы сбѣгать къ старшинѣ, но и старшины дома не оказалось. Мужики ушли на канаву плиту тесать. Вечеромъ всѣ вернулись домой; судить и рядить начали! Въ избѣ Андрея было столько народа, что яблоку негдѣ было упасть.
— Лавскіе увезти не могли, тамъ мостъ сломанъ, — говорилъ одинъ мужикъ: — Увезли такъ только наши.
— Да слѣдовъ-то по нивѣ ты искалъ ли? — опросилъ Андрей у своего Гошки.
— Какіе тамъ слѣды, какъ дождемъ все размыто, не то мои слѣды, не то чужіе.
— Ну, православные, пока дѣло до полиціи не дошло, винитесь, кто грѣшилъ! — торжеотвенно сказалъ староста.
— У насъ кому же воровать, кромѣ Шарамыги! — пропищала какая-то баба.
Въ избѣ какъ разъ никого изъ Шарамыгиныхъ и не было, а потому всѣ накинулись на отсутствующаго мужика. Шарамыга уже разъ судился за кражу рукавицъ, а потому теперь никакія его клятвы и увѣренія не принимались въ соображеніе.
— Нѣтъ, братъ, шалишь, — говорилъ ему Андрей: — вѣдь не улетѣлъ же овесъ съ цѣлой нивы! Это твои шашни.
— Вотъ-те Христосъ, да вотъ лопни мои глаза!
— Хорошо, хорошо! вотъ урядникъ разберетъ.
На слѣдующій день явился урядникъ и вмѣстѣ со старшиною и въ сопровожденіи всей деревни, направился на ниву, находившуюся версты за три отъ деревни.
Пришли на ниву и посмотрѣли на нее. Вся нива была какъ бы смыта дождемъ. Съ одной, стороны шла рѣка, большая, глубокая рѣка, съ другой стороны, сажени черезъ двѣ, заросшая мелкимъ лѣсочкомъ, шла точно такая же нива, принадлежавшая Шарамыгѣ. Обѣ онѣ были окружены лѣсомъ, и порядочнымъ лѣсомъ, съ единственною дорогою въ ту деревню, откуда осматривающіе пришли.
— Могли перенести на себѣ на ту ниву и увезти, — сказалъ староста.
— Когда я увозилъ свой овесъ, Андреевъ овесъ стоялъ на мѣстѣ, — еще довольно спокойно сказалъ Шарамыга.
— А давно ли ты увозилъ?
— Да ужъ съ недѣлю будетъ.
— Видимое дѣло, что увезено по этой дорогѣ, — рѣшительно заключилъ урядникъ и вся компанія направилась обратно, подъ проливнымъ дождемъ.
Въ избѣ у старосты противъ Шарамыги явились ужъ настоящіе обвинители. Его видѣли въ Лавѣ, куда онъ возилъ продавать овесъ.
— Ну, да, возилъ, только продалъ свой овесъ.
— А потомъ былъ въ трактирѣ и пилъ.
— Ну, да, былъ и пилъ.
— А потомъ зашелъ въ лавку.
— Ну, да, зашелъ и купилъ своей бабѣ полусапожки, — отвѣчалъ Шарамыга: — все же купилъ я на свои, а не на чужія деньги.
Какъ Шарамыга ни отбивался, но черезъ два дня пришелъ сотскій и бѣднягу увели въ уѣздный городъ.
У Шарамыги было пять человѣкъ дѣтей и жена, которые выли такъ, что душа надрывалась..
Вся деревня провожала арестанта до горы, а затѣмъ, продолжая клясться въ своей невинности, пошелъ онъ одинъ со своими казенными провожатыми.
На горѣ, за версту отъ деревни, встрѣтилъ его старикъ, почтенный, дряхлый, богобоязливый старикъ Сава, отецъ старосты.
— Плохо твое дѣло, Василій, — сказалъ онъ Шарамыгѣ: — видно, дьяволъ, тебя попуталъ. Что станутъ теперь ребята твои дѣлать?
Шарамыга въ отчаяніи упалъ на колѣни и, глядя на озеро, за которое въ то время закатывалось солнышко, закричалъ:
— Красное солнышко, освѣти ты это дѣло! Пусть Господь Богъ убьетъ меня со всѣмъ моимъ домомъ, если я хоть одинъ снопъ взялъ съ Андреевой нивы. Не бралъ я, дѣдушка, не бралъ! Напраслину говорятъ на меня. Вотъ те Христосъ!
Онъ три раза перекрестился. Старикъ тоже перекрестился.
— Ну, коли ты врешь передъ Богомъ, такъ самъ за это и отвѣтишь! — проговорилъ онъ и пошелъ дальше.
Старикъ тихо сталъ спускаться съ горы и постомъ, остановившись, почти вслухъ проговорилъ:
— Нѣтъ, не виноватъ Васька, не виноватъ! Сынъ его и слышать не хотѣлъ, чтобы Шарамыга былъ невиновенъ.
Всю ночь старику не спалось, а утромъ, только что солнышко встало, онъ побрелъ рыбу удить. Но не рыба была на умѣ у Савы. Онъ пришелъ прямо къ Андреевой нивѣ и сталъ всю ее потихоньку обходить.
— Дождемъ смыло, а только все же слѣды я найду, какъ переносили овесъ.
Низко наклонившись, ходилъ старичекъ, уже плохо видѣвшій. Ходилъ, ходилъ и набрелъ на слѣдъ, на которомъ и остановился.
— Что это, ходилъ ли человѣкъ широкой голой ногой, или звѣрь какой? Вотъ одинъ шагъ, вотъ другой, вотъ третій.
Какъ посмотрѣлъ Сава хорошенько, такъ все поле въ такихъ слѣдахъ. Хожено было по всѣмъ направленіямъ, а во тѣ тутъ точно и выкатано. «Это шатался звѣрь», думалъ старикъ. Вотъ наклоняется онъ и поднимаетъ колосъ, а за нимъ тянется изъ земли и другой, и третій…
Наканунѣ послѣ обѣда пересталъ дождь, и хотя грязи было вдоволь, но она немного погустѣла. За тремя вытащенными колосьями показалась солома, старикъ потащилъ солому, ногою счистивъ грязь. Солома оказалась снопомъ, а за первымъ снопомъ показались и второй и третій.
Старикъ взялъ удочку и торопливо пошелъ домой.
— Много ли наудилъ, дѣдушка? — спросилъ "го кто-то изъ мужиковъ, лежавшихъ у колодца.
День былъ воскресный и тѣ мужики, которые не пошли къ обѣднѣ, лежали на травѣ около колодца..
— Много, паря. Большую рыбину я выудилъ, — сказалъ старикъ, отъ утомленія опускаясь на лавку около нихъ: — выудилъ я-вора, настоящаго вора! Шарамыгу-то напрасно загубили.
Мужики всѣ встали и наперерывъ спрашивали Саву, что это значитъ.
— А значитъ то, что овесъ унесенъ не человѣкомъ, а звѣремъ, медвѣдемъ, да зарытъ. Запрягай, Андрей, лошадь, да и поѣзжай за нимъ.
Черезъ два часа; по лѣсу гулъ стоялъ, весь народъ шелъ смотрѣть на проказы Мишки.
Дѣйствительно, это были настоящія проказы Мишки. Яма была вырыта, конечно, очень грубо и овесъ сложенъ такъ, что не будь такой слякоти, его тотчасъ же бы замѣтили. Кругомъ, когда пообсохло, солома начала подниматься и мужики только ахали и дивились, что они не замѣчали этого раньше.
— Ну, разумѣется, не замѣтили, — сказалъ Сава, пріѣхавшій на телегѣ Андрея: — Вѣдь идя-то сюда, вы вѣрно уже дорогою говорили, что Васька Шарамыга укралъ?
— Какже, говорили, какъ онъ на. себѣ перенесъ снопы на свою ниву, — отвѣчалъ.. Андрей..
— Ну, вотъ, видите, оттого-то вы не замѣтили ни слѣдовъ, ни соломы. А я, какъ шелъ сюда, такъ говорилъ себѣ: нѣтъ, видитъ Богъ, не Васька укралъ. Какъ онъ руки къ небу поднялъ,* такъ я уже видѣлъ, что онъ неповиненъ въ этомъ. Оттого-то я его слѣдовъ не видалъ, а увидѣлъ слѣды настоящаго вора.
— Мудрый ты, дѣдушка, старичекъ!.
— Долго ли загубить человѣка.
Овесъ оказался уже на половину обсосаннымъ медвѣдемъ, вѣроятно, сдѣлавшимъ себѣ запасъ на голодное время.
Медвѣдь и журавль.
правитьДѣдушка мой Григорій Петровичъ былъ страстный охотникъ. 'I жилъ онъ на Уралѣ, въ какомъ-то заводѣ, въ своемъ собственномъ домѣ. При домѣ былъ огромный дворъ и большой садъ. Дворъ походилъ больше на лужокъ, чѣмъ на дворъ, потому что. весь заросъ травою и по травѣ шли только протоптанныя тропинки въ ледникъ, въ конюшню и въ амбаръ. Около воротъ на цѣпи сидѣла собака, а съ нею заигрывалъ медвѣжонокъ. Медвѣжонка дѣдушка поймалъ самъ. Онъ убилъ на охотѣ медвѣдицу, а двухъ медвѣжатъ привезъ домой. Обоихъ поили сначала молокомъ изъ рожка. Дѣдушка всегда самъ занимался этимъ. Жили они подъ крылечкомъ, гдѣ была, постлана для нихъ солома. Но ходить имъ позволялось вездѣ, по двору, по саду и даже по всѣмъ комнатамъ.
Разъ дѣдушка пригласилъ къ себѣ гостей обѣдать. Прислуга хлопотала, суетилась, накрывала на столъ. Когда столъ былъ уже готовъ и оставалось только поставить стулья, въ комнату вбѣжали медвѣжата, играя и катаясь кувыркомъ. Въ это время заколыхались углы скатерти. Это такъ понравилось медвѣжатамъ, что они тотчасъ же вцѣпились въ два конца, стали тащить и потомъ вдругъ сдернули вмѣстѣ со скатертью все, что было на столѣ. Посуда вся перебилась и по всему дому раздался: страшный грохотъ. Дѣдушка и гости его прибѣжали въ столовую и застали тамъ одного медвѣжонка надъ битою посудою, которую онъ съ любопытствомъ осматривалъ. Другой же отошелъ въ сторону и жалобно визжалъ. Дѣдушка хотѣлъ наказать обоихъ, но замѣтилъ, что медвѣжонокъ, который визжалъ, весь въ крови. Къ вечеру онъ умеръ и у дѣдушки остался одинъ медвѣжонокъ. Онъ подружился съ собакою, лазалъ къ ней въ будку, отнималъ кости и, кромѣ того, не давалъ никому проходу, работницу хваталъ за платье, у повара воровалъ разныя съѣдобныя вещи, у лакея размазывалъ ваксу и растаскивалъ сапожныя щетки; вообще, безобразничалъ до такой степени, что его не стали пускать въ домъ. Когда наступила зима, онъ былъ уже довольно большой и поваръ научилъ его носить въ кухню дрова. Наберетъ Михаилъ Ивановичъ цѣлую охапку и идетъ съ нею на заднихъ лапахъ, а ребятишки, дѣти дворовыхъ людей, подбѣгутъ къ нему да дернутъ за хвостъ, онъ и опрокинется назадъ. Вся ватага тотчасъ разбѣжится по угламъ, а медвѣдь вскочитъ сердитый и начнетъ бросаться дровами. Потомъ видитъ, что дѣлать нечего, соберетъ дрова и опять идетъ, пока снова не дернутъ его за хвостъ.
Если же случалось, что въ то время, какъ онъ несетъ дрова, поваръ дернетъ за звонокъ, которымъ его обыкновенно призывали къ ѣдѣ. то онъ бѣжитъ, бросая тутъ же на дорогѣ дрова, и что есть духу, уже на четырехъ лапахъ, прямо къ кухнѣ. Точно также бросалъ онъ дрова, лишь только выходилъ на дворъ дѣдушка, и бѣжалъ къ нему ласкаться.
Такъ прошла зима и на слѣдующее лѣто онъ сталъ еще больше; цѣпная собака уже не такъ смѣло заигрывала и огрызалась на него, а всѣ приходившіе на дворъ со страхомъ поглядывали на Михаила Ивановича.
Къ осени дѣдушка сталъ ѣздить на охоту; ѣздилъ онъ верхомъ и лошадь его, не только не боялась Мишки, но даже очень любила его, такъ что Мишка становился на заднія лапы и нѣжно обнюхивалъ ея голову, а она нагибала жъ нему свою и. терлась объ него. Мишкѣ сдѣлали ошейникъ и къ ошейнику прицѣпляли цѣпь, на которой дѣдушка сталъ водить его съ собою въ лѣсъ на охоту. Въ лѣсу дѣдушка цѣпь снималъ и Мишка дружно скакалъ подлѣ его лошади.
Разъ лѣтомъ, уже около августа мѣсяца, какой-то мужичекъ принесъ дичь продавать и, вмѣстѣ съ дичью, принесъ молодого журавля. Журавль былъ должно быть зашибленъ и лежать не могъ. Дѣдушка купилъ его и сталъ за нимъ ходить; когда тотъ оправился, онъ подвязалъ ему крылья и пустилъ на дворъ. Журавль черезъ мѣсяцъ былъ уже такъ смѣлъ, что заходилъ въ кухню и безъ церемоніи заглядывалъ и на столъ, а иногда даже и на плиту. Когда онъ не находилъ ничего въ кухнѣ, то, важно выступая, направлялся къ собачей конурѣ и вылавливалъ изъ чашки кусочки хлѣба. Собака обыкновенно ворчала на это, а Мишка всегда сторонился и давалъ мѣсто длинному журавлиному носу. Къ зимѣ журавля помѣстили въ конюшню, гдѣ стояла дѣдушкина верховая лошадь, и онъ клевалъ овесъ изъ ея яселъ. Дѣдушка приходилъ каждый день къ журавлю и всегда приносилъ ему какой нибудь лакомый кусочекъ.
Вотъ жили они, поживали мирно, какъ вдругъ разъ бѣгутъ люди къ дѣдушкѣ и говорятъ ему, что Мишка нашалилъ, мужика поломалъ. Дѣдушка выскочилъ на дворъ, бѣжитъ къ воротамъ, а у воротъ лежитъ мужикъ; около него корзины, а лицо все въ крови. Лежитъ онъ навзничь, а Мишка сидитъ около него, лапа одна въ крови и онъ ее лижетъ.
Дѣдушка посмотрѣлъ на него, глаза не злые, а мужичекъ лежитъ навзничь. Стали подходить, дѣло-то и объяснилось. Мужичекъ лежалъ мертвецки пьяный, а Михаилъ Ивановичъ обмазалъ его клюквою давленою, а лапу съ клюквою потомъ и облизывалъ. Всю ягоду передавилъ у него въ корзинахъ. Мишку отогнали, мужика подняли, а дѣдушка сталъ подумывать: хорошо, что теперь дѣло такъ обошлось, а вѣдь пожалуй когда нибудь и въ самомъ дѣлѣ кого задавитъ. Но на слѣдующихъ же дняхъ медвѣдь такъ накутилъ, что пришлось его посадить на цѣпь.
Въ одной изъ комнатъ стали топить печь и дымъ, вмѣсто того, чтобы идти въ трубу, хлынулъ весь въ комнаты. Труба была открыта, а дымъ все не шелъ. Дѣдушка велѣлъ лѣзть на крышу и самъ вышелъ на дворъ. Когда онъ посмотрѣлъ на крышу, то дѣло объяснилось. На. крышѣ сидѣлъ Мишка и начиналъ ломать уже вторую трубу. Одна же лежала на крышѣ, уже разобранная по кирпичикамъ. Должно быть Михаилу Ивановичу очень понравилось это занятіе, потому что онъ, не смотря на присутствіе дѣдушки, продолжалъ отламывать кирпичи, такъ что пыль поднималась столбомъ. Дѣдушка не могъ его дозваться и онъ слѣзъ только тогда, когда вздумали позвонить въ колоколъ у кухни.
Послѣ этого происшествія дѣдушка увидѣлъ, что Михаилъ Ивановичъ не можетъ гулять на свободѣ, а потому ему очистили въ конюшнѣ одно стойло. Такъ они и помѣстились: лошадь, медвѣдь и журавль. Когда, дѣдушка ѣздилъ на охоту, медвѣдь бѣжалъ рядомъ съ лошадью, а журавль не отставалъ отъ нихъ и тоже летѣлъ по другую сторону лошади. Такъ жили они долго, больше года.
Поѣхали они разъ далеко въ лѣсъ; дѣдушка охотился, настрѣлялъ много и сталъ домой собираться; кликалъ, кликалъ Мишку, нѣтъ его, онъ началъ свистать — не отзывается. Нечего дѣлать, было поздно и дѣдушка отправился безъ Мишки. Отъѣхалъ онъ версты двѣ, вдругъ лошадь зафыркала и заржала. Дѣдушка пріостановился, еще разъ свистнулъ и видитъ, Мишка мчится къ нему со всѣхъ ногъ. Черезъ недѣлю опять были на охотѣ. Собираются домой, а Мишки опять нѣтъ. Но дѣдушка теперь не безпокоился, думая, что прибѣжитъ потомъ, посвисталъ, покричалъ, да и поѣхалъ. Дорогою останавливался нѣсколько разъ, а Мишки все нѣтъ. Видно, понравилось гулять по лѣсу. Пріѣхалъ дѣдушка домой и послалъ въ лѣсъ людей со свистками. Пріѣхали и люди, а Мишки не привели. Осиротѣли журавль и лошадь. Живутъ одни въ конюшнѣ, а Михаилъ Ивановичъ гуляетъ себѣ по лѣсу да знакомится со своими братьями.
Вотъ прошелъ и мѣсяцъ, дѣдушка чуть не каждый день ѣздитъ искать Мишку, да все не находитъ.
Пришлось ему по дѣламъ ѣхать въ сосѣдній городъ и пробыть тамъ съ мѣсяцъ. Пріѣхалъ онъ домой, а человѣкъ ему и говоритъ:
— А безъ васъ приходили мужики изъ Бабаева, просить васъ поохотиться на медвѣдей. Говорятъ, медвѣди такъ зашалили, что силъ нѣтъ, одинъ такъ чуть не по деревнямъ ходитъ.
У дѣдушки отъ этихъ словъ сердце такъ и сжалось.
— Когда они приходили, давно? — спрашиваетъ дѣдушка.
— Да вотъ вчера опять приходили, чтобы сказать вамъ, что сегодня они идутъ облавою въ своемъ лѣсу.
Дѣдушка, какъ былъ съ дороги, такъ и сѣлъ на свою верховую лошадь и помчался въ Бабаево.
Пріѣхалъ въ деревню, спрашиваетъ: «Давно ушли мужики»? Давно — говорятъ ему — чуть свѣтъ. Разспросилъ дѣдушка, въ какой лѣсъ ушли, и бросился туда. Идетъ и слышитъ одинъ выстрѣлъ, другой, потомъ еще нѣсколько; дѣдушка погоняетъ коня все шибче и шибче. И вотъ выѣхали они на большую поляну. Изъ лѣсу на поляну бѣгутъ съ ружьями мужики, а въ одномъ концѣ лежитъ медвѣдь, во многихъ мѣстахъ прострѣленный. Взглянулъ ни него дѣдушка, да такъ и обмеръ. Вѣдь это другъ его Михаилъ Ивановичъ! Видно онъ все искалъ дѣдушкинъ домъ, оттого и заходилъ въ деревни.
— Миша! — крикнулъ дѣдушка, что было мочи.
Лошадь зафыркала, заржала, журавль полетѣлъ шибче, а бѣдный Мишка приподнялъ голову, застоналъ и началъ подниматься. Дѣдушка спрыгнулъ съ коня и побѣжалъ къ нему. Мишка прошелъ, шатаясь, нѣсколько шаговъ, а кровь такъ и течетъ изъ него; мужики испугались, кричатъ, чтобы дѣдушка стрѣлялъ. А дѣдушка, вмѣсто того, и ружье бросилъ и обнимаетъ своего друга. Мишка не могъ уже держаться на ногахъ и повалился. Дѣдушка сталъ подлѣ него на колѣни, а бѣдняга лизалъ его руки, жалобно рычалъ и смотрѣлъ на всѣхъ своихъ товарищей, на лошадь, на журавля и на дѣдушку и смотрѣлъ такъ умно, чуть что не говорилъ. Потомъ захрипѣлъ, вытянулся и умеръ.
У дѣдушки слезы полились изъ глазъ.
Долго не могъ дѣдушка говорить о медвѣдяхъ, хотя мы, дѣти, по вечерамъ и осаждали его разспросами, и только мѣсяца черезъ два сталъ онъ разсказывать намъ о своихъ охотахъ и наблюденіяхъ.
Медвѣдь водится почти во всѣхъ земляхъ и живущіе въ разныхъ мѣстахъ не похожи другъ на друга. Горы онъ предпочитаетъ всякой другой мѣстности. Только живутъ они одиноко и выходятъ на добычу, по большей части, вечеромъ.
Медвѣди ѣдятъ все, и мясо, и хлѣбъ и плоды; не брезгаютъ и падалью. Между ними бываютъ такіе смѣльчаки, что забираются въ деревни и крадутъ птицъ и яйца; забираются даже въ хлѣва. На зиму они ложатся въ берлоги, но спятъ не всю зиму, а иногда и просыпаются; изъ берлоги же зимою выходятъ только, если ихъ спугнутъ.
На медвѣдей въ берлогахъ охота чрезвычайно интересна; мнѣ случалось видѣть ее даже въ Петербургской губерніи. Съ осени охотники подмѣчаютъ мѣсто, гдѣ устроена медвѣжья берлога, и потомъ, когда наступить зима и медвѣдь въ нее совсѣмъ заляжетъ, тогда наканунѣ дня, назначеннаго для охоты, кто нибудь изъ мужиковъ прокрадывается къ берлогѣ, протаптываетъ отъ нее тропинку къ мѣсту, гдѣ поставятся охотники. На другое утро со свѣтомъ, съ противоположной стороны тропинки становятся загонщики, съ желѣзными листами и палками, со сковородами и трещетками; въ загонщики идутъ и мальчики и дѣвочки. Охотники становятся въ концѣ тропинки. Все это дѣлается очень тихо. Вдругъ, по данному знаку, загонщики поднимаютъ страшный гвалтъ, дѣти кричатъ, бабы визжатъ, мужики бьютъ палками по листамъ, и вся эта ватага движется къ берлогѣ. Медвѣдь въ ужасѣ выскакиваетъ, что ему дѣлать? Съ одной стороны крикъ и что-то ужасное, съ другой — удобная тропинка; онъ, конечно, бросается по тропинкѣ и скоро встрѣчаетъ пулю ловкаго охотника или хорошія рогатины. Медвѣдь очень любитъ медъ и кедровые орѣхи. Орѣхи собираетъ онъ довольно курьезно. Вставъ на заднія лапы, онъ нарываетъ цѣлую кучу кедровыхъ шишекъ. Кучу эту -омъ потомъ переноситъ на чистое мѣстечко и начинаетъ лапой катать шишки до тѣхъ поръ, пока изъ нихъ не выпадутъ орѣхи. Орѣхами онъ сильно отъѣдается, а потому, когда въ Сибири урожай на кедровые орѣхи, медвѣди залегаютъ въ берлоги очень жирными. Въ Сибири ловятъ медвѣдей вотъ какъ.
Около Байкала, напримѣръ, гдѣ мѣстность очень гористая, высматриваютъ, по какой тропинкѣ медвѣдь имѣетъ обыкновеніе ходить. Тогда на этой тропинкѣ ставятъ крѣпкую петлю и привязываютъ конецъ ея къ толстой чуркѣ. Медвѣдь почти всегда попадаетъ въ такую петлю или шеею, или ногою, идетъ дальше и чувствуетъ, что его что-то держитъ. Онъ обыкновенно ворочается назадъ вдоль веревки, добирается до чурки, разсердясь, хватаетъ ее и несетъ куда нибудь къ оврагу или къ краю утеса, чтобы сбросить. Сброситъ и самъ летитъ вмѣстѣ съ нею. Охотники стараются ставить эти петли у такихъ мѣстъ, гдѣ медвѣдь, падая съ чуркою въ пропасть, непремѣнно долженъ разбиться до смерти. Есть и другіе способы охоты на медвѣдя. Самый же обыкновенный, это съ винтовкою. Въ Забайкальи смѣльчакъ охотникъ идетъ на медвѣдя одинъ съ хорошею собакою. Собака лаемъ выгоняетъ его изъ берлоги, а охотникъ подпускаетъ медвѣдя очень близко и, когда тотъ поднимается на заднія лапы, онъ прострѣливаетъ ему сердце. Собака приноситъ пользу въ особенности въ неудачныхъ случаяхъ, при промахахъ, она хватаетъ медвѣдя сзади и тѣмъ обращаетъ гнѣвъ медвѣдя на себя, пока охотникъ не оправится.
Есть охотники, которые ходятъ на медвѣдя безъ ружья, а съ однимъ ножемъ и собакою. Когда медвѣдь поднимается на заднія лапы, такой охотникъ бросается передъ нимъ лицомъ внизъ и, лишь только медвѣдь опустится на него, распарываетъ ему ножемъ брюхо.
Сибирскіе звѣровщики, орочены, изъ монгольскаго племени, живя постоянно въ лѣсу, чаще другихъ встрѣчаются съ медвѣдями. Они стараются раздразнить медвѣдя, чтобы онъ вышелъ на поединокъ, тогда такой ороченъ прячется за дерево и вертится за нимъ до тѣхъ поръ, пока медвѣдь не схватитъ руки, подставленной охотникомъ. Въ рукѣ же онъ держитъ желѣзную распорку. Такая распорка походитъ на якорь, только лапы ея прямыя и съ зазубринами. Рукоятка распорки дѣлается изъ дерева, вершковъ въ шесть длиною. Распорка же въ поперечникѣ болѣе четверти и такого крѣпкаго желѣза, что не сломается въ зубахъ медвѣдя. Руку ороченъ обматываетъ ремнемъ, такъ чтобы ремнемъ придерживалась распорка и не могла бы выпасть изъ руки. На распорку же надѣвается рукавъ, чтобы ее не было видно. Ороченъ, всунувъ распорку въ пасть медвѣдя, тотчасъ же вытаскиваетъ руку изъ рукава, оставивъ распорку у него въ пасти, и подхватываетъ медвѣдя на рогатину, съ насаженнымъ въ концѣ ножемъ, и закалываетъ медвѣдя, какъ теленка, потому что медвѣдь, размозживъ себѣ пасть распоркою, лапою старается вытащить ее и тѣмъ сильнѣе ранитъ себя, сердится и мало обращаетъ вниманія на охотника; охотникъ же, пользуясь этимъ, наноситъ медвѣдю смертельныя раны.
Я уже говорилъ вамъ, что медвѣди очень любятъ медъ, а потому въ нашихъ мѣстахъ, на Уралѣ, ихъ ловятъ на эту приманку. Къ дереву около улья подвѣшивается въ наклонномъ положеніи доска, какъ чашка вѣсовъ, и укрѣпляется, кромѣ того, мочальною веревкою, протянутою передъ самымъ отверстіемъ улья. Медвѣдь влѣзаетъ на доску и старается перекусить веревку, заграждающую доступъ къ улью. Лишь только перекуситъ онъ веревку, какъ доска, освобожденная отъ привязи, начинаетъ качаться и медвѣдь сидитъ на этихъ качеляхъ. Подъ качелями же вбиваютъ колья, такъ что если онъ вздумаетъ спрыгнуть внизъ до прихода охотниковъ, то убьется.
Говорятъ, будто въ Камчаткѣ медвѣди почти никогда не трогаютъ людей и гуляютъ вмѣстѣ со стадами по полямъ. Запримѣтивъ гдѣ-нибудь рыбачью сѣть, они вытаскиваютъ ее изъ воды и вынимаютъ всю рыбу. Камчатскимъ женщинамъ и дѣвушкамъ- они не мѣшаютъ набирать ягоды, а только иногда отнимаютъ ихъ у нихъ и съѣдаютъ.
Аткинсонъ, путешественникъ, разсказываетъ даже, что разъ изъ дому пропало двое дѣтей, одинъ четырехъ лѣтъ, а другой шести. Родители искали ихъ по всей деревнѣ, въ болотѣ и, наконецъ, къ неописанному ужасу, нашли въ обществѣ медвѣдя. Одинъ мальчуганъ кормилъ чудовище, другой сидѣлъ на немъ верхомъ, а почтенный Мишка отвѣчалъ на наивную довѣрчивость дѣтей весьма любезно. При видѣ этого, отецъ и мать громко крикнули и медвѣдь убѣжалъ.
Храбрость у него является только тогда, когда онъ не видитъ другого исхода изъ опасности. По уму онъ стоитъ гораздо ниже "собаки и кошки. Память у него очень слабая, привязанности къ хозяину тоже не бываетъ. Хотя я и не разъ бралъ маленькихъ медвѣжатъ, но, тѣмъ не менѣе, я знаю, что для человѣка онъ всегда опасный товарищъ.
Въ нашихъ деревняхъ часто можно встрѣтить вожаковъ съ учеными медвѣдями. Эти медвѣди показываютъ разныя штуки. Въ 1865 году мнѣ случилось видѣть такого вожака съ медвѣдемъ въ Швейцаріи, около самаго Цюриха. Замѣчательно, Что вожакъ изъ южной. Франціи показывалъ тѣ же самыя штуки, что показываютъ и наши русскіе вожаки: какъ дѣти горохъ воруютъ, какъ бабы на работу ходятъ и какъ съ работы, и т. д. Иностранный медвѣдь съ такимъ же удовольствіемъ выпилъ поднесенную ему водку, какъ и нашъ. Вотъ какъ обучали медвѣдя въ Германіи. Медвѣдя сажали въ клѣтку съ желѣзнымъ поломъ, который мало по малу нагрѣвали. Во избѣжаніе жара Мишка поднимался на заднія лапы и начиналъ подскакивать и прыгать. Тутъ начинали свистать и бить въ барабанъ. Конечно бѣднягѣ, и потомъ, при звукахъ свиста и барабана, мерещился горячій полъ клѣтки и «онъ начиналъ плясать.
Одна думушка.
правитьГлава I.
правитьВъ небольшой уютной теплой комнатѣ за самоваромъ сидѣли: дама лѣтъ тридцати, дѣвушка шестнадцати и дѣвочка четырехъ.
Два окна комнаты были густо уставлены цвѣтами; въ клѣткахъ, подвѣшанныхъ подъ косяками, уже спали канарейки.
— Катя дремлетъ, — проговорила Настасья Павловна, приложивъ палецъ къ губамъ.
Дѣвушка посмотрѣла на ребенка и замолчала. Въ комнатѣ наступила тишина и теперь ясно слышался стукъ дождя въ стекла. Мать на цыпочкахъ подошла къ дѣвочкѣ и унесла ее въ смежную комнату, гдѣ и уложила въ постель.
Дѣвушка, между тѣмъ, подошла къ окну и стала всматриваться, но въ окно ничего не было видно, кромѣ потоковъ дождя.
— Господи, какая погода! — проговорила дѣвушка.
— Вѣтеръ-то какой! — сказала, какъ бы въ отвѣтъ, возвратившаяся Настасья Павловна.
— Завтра вы пойдете за пенсіею, тетя? — спросила дѣвушка.
— Надо будетъ идти, хотя и не охота.
Настасья Павловна Корнилова была вдова и жила съ дочерью и племянницею. Тетка и племянница обѣ получали небольшую пенсію, но все-таки сводили концы съ концами.
Наступившее утро не принесло перемѣны погоды: дождь хлесталъ по прежнему, а вѣтеръ, не переставая, дулъ съ моря и нагибалъ въ палисадникѣ деревья, сучьями ударявшія по крышѣ старенькаго дома Корниловой. Тетка и племянница и родились и выросли на Васильевскомъ островѣ и на поѣздку за пенсіею смотрѣли, какъ на поѣздку въ другой городъ. Когда Настасья Павловна отправлялась за пенсіею, то проходила обыкновенно заодно въ Гостинный дворъ, закупала все, что ей было нужно, и возвращалась часамъ къ четыремъ.
Но въ этотъ разъ, это было 3-го ноября 1824 года, на старинныхъ часахъ въ маленькомъ домѣ пробило и четыре часа, и пять и шесть, а Настасья Павловна все не возвращалась.
Племянница ея Саша точно прильнула къ стеклу, стараясь, не смотря на темноту, разсмотрѣть, что дѣлалось за палисадникомъ, и не обращала вниманія на пискъ Кати, тащившей ее за платье.
— Саша, Саша, гдѣ мама? — кричала черноволосая кудрявая дѣвочка, глядя на дѣвушку черными, какъ смоль, глазами..
Старая кухарка или, лучше сказать, старая: няня, то и дѣло выходила въ сѣни и прислушивалась: не шла ли барыня, но слышала… только завываніе, вѣтра и стукъ дождя.
— Съ нами крестная сила! — шептала старуха: — Что съ ней случилось?
Наступила ночь. Катя крѣпко заснула въ кроваткѣ. Саша легла одѣтая на свою постель. Старуха-няня зажгла вездѣ лампады и всю ночь проходила изъ угла въ уголъ.
Въ семь часовъ она разбудила Сашу.
— Надо сходить на Гороховую, къ Ивану» Павловичу, — сказала она упавшимъ голосомъ: — можетъ, она тамъ. Только сначала напейся, чаю.
Саша встала и черезъ часъ была готова.
— Кто-то стучитъ въ калитку! — крикнула она.
Дѣйствительно, въ калитку вошелъ отставной солдатъ и, узнавъ, что это домъ Корниловой, подалъ письмо Александрѣ Петровнѣ Иванчиной. Письмо это было изъ Обуховской больницы, отъ смотрительницы, увѣдомлявшей Сашу, что тетка ея Корнилова сломала себѣ ногу и находится въ больницѣ, куда проситъ ее придти, чтобы взять полученную ею пенсію.
Причина отсутствія тети теперь стала ясна. Саша въ тотъ же день сходила въ больницу, получила деньги и дала слово въ воскресенье привезти къ тетѣ Катю.
— Смотри же, непремѣнно привези, а то я соскучусь, — сказала на прощанье больная.
Глава II.
правитьПрошло два дня. Погода была отвратительная: вѣтеръ, не переставая, дулъ съ моря. Въ четвергъ, вечеромъ, Саша, въ первый разъ обратила вниманіе на зловѣщіе пушечные выстрѣлы.
— Что это, няня, мнѣ какъ-то жутко безъ тети, — проговорила она: — да еще къ тому же изъ пушекъ палятъ.
— Въ Галерной-то вода вышла, — въ волненіи отвѣтила старуха: — давича къ сосѣдкѣ привели дѣтей.
— Ну, намъ-то бояться нечего, няня.
— Какъ нечего? очень есть чего. Я вѣдь была твоихъ лѣтъ, какъ было послѣднее-то наводненіе. Тогда вѣдь генералъ Чечеринъ отъ Полицейскаго моста проѣхалъ на яликѣ въ Зимній дворецъ.
— А гдѣ же ты была тогда, няня.
— Я жида у отца. Тогда народу-то погибло страсть! вѣдь это было ночью, 10-го сентября. Насъ разбудили, да на чердакъ. Домъ-то былъ жаменный, такъ не такъ было страшно, а деревянные-то, что щепки, такъ и сносило. Вѣтеръ-то какой былъ! ревѣлъ, какъ звѣрь!
Точно въ отвѣтъ на это замѣчаніе, вѣтви деревьевъ захлестали по крышѣ, а вѣтеръ злобно заревѣлъ, ударяясь объ окно. Пушечный ударъ снова зловѣще загудѣлъ.
— Страшно, няня. Ну, разсказывай, когда что было?
— Это было въ 1777 году. Вода поднялась такъ высоко оттого, говорили, что канавъ не было. Ну, а теперь прорыли, — успокоительно замѣтила старушка, хотя сама далеко не была спокойна.
— Завтра уведу Катю къ дядѣ, — вдругъ проговорила Саша.
— Ложись лучше, а я не лягу, — сказала няня.
— И я не лягу! на всякій случай зашью всѣ бумаги себѣ въ лифъ.
— Что же, осторожность никогда не вредитъ.
Саша пошла въ комодъ, выбрала всѣ свои и теткины бумаги и зашила ихъ въ лифъ, который тотчасъ же надѣла.
Ни старуха, ни дѣвушка не ложились въ эту ночь, да если бы и легли, то не могли бы спать. Въ семь часовъ начало брежжитъ и Саша, взглянувъ въ окно, увидѣла, что по проспекту идутъ люди и несутъ пожитки. Она быстро подошла къ Катѣ, подняла ее и стала одѣвать.
— Знаешь, Сашенька, народъ-то выбирается, — сказала вошедшая старуха.
— Надо уходить. Помоги одѣть Катю.
— Мы гулять идемъ? — спрашивала дѣвочка.
— Да, милая, гулять, на ту сторону.
Пока Катю одѣвали, собирали да поили чаемъ, пробило и девять часовъ.
— Съ Гавани народъ бѣжитъ, все затопило. Идите съ Богомъ, — говорила старушка.
— А ты, няня? — спросила Саша.
— Разъ вѣдь сидѣла на чердакѣ и теперь посижу, — шутя отвѣтила она.
Саша взяла за руку Катю и вышла изъ калитки. Посреди улицы уже бѣжали ручейки.
Вѣтеръ рвалъ до такой степени сильно, что Катя на первомъ же перекресткѣ стала кричать и плакать:
— Домой хочу! домой!
Сашѣ пришлось взять ее на руки и понести. Со Средняго проспекта она свернула въ Одинадцатую линію, желая выбраться на Большой проспектъ. Нести дѣвочку ей было не подъ силу и она опять поставила ее. на ноги.
— Не плачь, Катя, — утѣшала она дѣвочку: — мы идемъ къ твоей мамѣ!.
На Катя билась и рвалась. На Большомъ проспектѣ, на перекресткахъ, образовались уже цѣлыя озера и переходить линіи, приходилось уже по щиколку въ водѣ.
Дѣвушка не теряла присутствія духа и, не смотря на страшное утомленіе, двигалась впередъ. Вотъ онѣ подходятъ уже и къ третьей линіи, но тутъ, вмѣстѣ съ порывомъ вихря, съ такимъ страшнымъ порывомъ, отъ котораго трудно было устоять на ногахъ, пронесся крикъ ужаса, вырвавшійся изъ сотни устъ спасавшагося народа, и гулъ стремительно несущейся воды.
Въ половинѣ одинадцатаго Нева вышла изъ береговъ и затопила городъ въ нѣсколько минутѣ.
Саша шла въ это время около какого-то палисадника. Она тотчасъ же схватила Катю на руки и, видя, что дѣваться ей некуда, поставила дѣвочку на первый приступокъ палисадника и сама влѣзла вслѣдъ за нею. Катя точно поняла, что жизнь ихъ находится въ опасности:. она перестала плакать и крѣпко уцѣпилась за заборъ. Саша протащила ее до калитки и подняла на столбъ, гдѣ и посадила, а сама поднялась на верхнюю перекладину палисадника.
Катя сидѣла на отличномъ мѣстѣ, но дѣвушка принуждена была цѣпляться и потому крѣпко держать дѣвочку не могла, а только ее придерживала.
— Ради Бога, Катя, ухватись крѣпче! — умоляла ее дѣвушка: — не упади.
Мимо нихъ неслись доски, бревна, кадки, ведра, корыта, разное платье и даже гробъ. Саша закрыла глаза и начала креститься. Вѣроятно чья нибудь погребальная процессія была застигнута водою и гробъ унесло съ дрогъ. Впрочемъ, въ этотъ день много кто видѣлъ плавающіе гробы.
Сначала Катя подавала голосъ, а потомъ смолкла и, окоченѣвъ, положила голову на крышу калитки.
— Сюда! сюда! помогите! помогите! — закричала Саша, завидѣвъ шлюпку.
Подобные крики раздавались со всѣхъ сторонъ, но тѣмъ не менѣе шлюпка подъѣхала, къ забору, и только что люди, сидѣвшіе въ ней, хотѣли снять дѣвочку, какъ изъ-за угла показалась громадная барка съ дровами и налетѣла на шлюпку.
— Живѣй! — крикнулъ офицеръ и дѣвочка въ одинъ мигъ очутилась въ шлюпкѣ, которую сразу отнесло далеко отъ забора.
Барка отдѣлила Сашу отъ лодки, на которой увозили ея Катю.
— Ну, хотя ребенка-то спасли! — перекрестясь, проговорила дѣвушка.
Барка, покачавшись передъ нею, прошла, далѣе при новомъ порывѣ вѣтра и волнъ. Вода доставала ноги Саши, и она на калиткѣ старалась положить ихъ повыше. Какой-то мастеровой, проѣзжая мимо нее на обломанномъ бревнѣ, совѣтовалъ ей не дожидаться на заборѣ.
— Вонъ ужъ ту сторону забора опрокинуло и эту можетъ опрокинуть! — кричалъ онъ ей.
Но дѣвушка отъ холода и страха потеряла, всякую энергію и, подобно Катѣ, сидѣла, положивъ голову на крышу калитки.
Вода не пребывала болѣе, а стояла въ одномъ положеніи. Саша быстро подняла голову, почувствовавъ толчекъ: въ калитку стукнулась небольшая лодка, управляемая молодымъ человѣкомъ.
— Садитесь скорѣе, — сказалъ онъ, подъѣзжая къ самымъ ногамъ дѣвушки.
Саша вытянула ноги и стала на дно лодки. Молодой человѣкъ поддержалъ ее, усадилъ и затѣмъ, взмахнувъ веслами, направился къ каменному дому въ ближайшей линіи, гдѣ у отвореннаго окна стоялъ пожилой господинъ въ тепломъ пальто.
— Дядюшка, примите, — сказалъ ему молодой человѣкъ: — только высуньтесь хорошенько, я то эта барышня едва держится на ногахъ.
Дядя и племянникъ общими силами втащили дѣвушку въ окно.
— Елена Ѳедоровна, прими еще паціентку! — крикнулъ пожилой господинъ и Сашу увели за руку въ другую комнату, гдѣ ее и переодѣли.
— А я опять поѣду, — сказалъ племянникъ.
Черезъ полчаса лодочка снова подъѣхала; изъ нее вынули обезпамятѣвшую женщину. Она плакала и убивалась.
— Дѣти, дѣти! — отвѣчала она на всѣ вопросы.
Племянникъ безъ устали ѣздилъ на своей маленькой лодочкѣ и цѣлый день спасалъ народъ. Саша, напившись чаю и предварительно переодѣвшись въ сухое, явилась помощницею своихъ добрыхъ хозяевъ. Ей удалось успокоить плачущую женщину, которая разсказала, что утромъ она пошла по дѣламъ и заперла своихъ двухъ сыновей у себя въ комнатѣ, а когда побѣжала обратно, то не могла ужо пройти въ улицу.
Въ третьемъ часу вода стала спадать, потому что вѣтеръ стихъ.
Въ девять часовъ Нева вошла въ свои берега и женщину ничѣмъ нельзя было уговорить повременить: она опрометью бросилась къ своимъ дѣтямъ.
— Коля, если ты не очень усталъ, то проводи ее, — сказалъ дядя племяннику: — да возьми съ собою фонарь.
Окно уже давно было закрыто и въ комнатахъ стало тепло отъ затопленной печи.
— Ну, что, барышня, такъ запечалились? — спросилъ добродушный хозяинъ у Саши.
Но Саша уже ничего не отвѣчала, а дрожала, какъ въ лихорадкѣ; ее уложили въ постель и напоили горячимъ. Она не слыхала, какъ черезъ часъ въ квартиру позвонили и племянникъ привелъ счастливую мать съ ея двумя сыновьями.
— Вотъ любопытное происшествіе! — воскликнулъ племянникъ Николай Петровичъ: — Представьте, дядя, что ребятишки очень довольны сегодняшнимъ наводненіемъ!
Мальчики, усѣвшись за столъ, разсказывали пережитую ими опасность такимъ образомъ:
— Сначала мы играли на полу, когда прибѣжала водица, потомъ сѣли на скамейку, а потомъ пересѣли на большой столъ. А воды стало много, много, и мы плавали на столѣ по всей кухнѣ, потомъ потолокъ не далъ намъ подняться, мы и легли, а потомъ мама насъ разбудила и воды не стало.
Дѣти проспали все время, пока вода спадала, и проснулись, когда пришла мать съ Николаемъ Петровичемъ и разбудила ихъ, найдя обоихъ дѣтей на столѣ.
Саша не очнулась на слѣдующее утро и вынесла сильную горячку, длившуюся болѣе полутора мѣсяца. Добрые хозяева, люди бездѣтные, ходили за нею, какъ за родною дочерью. Изъ бумагъ, найденныхъ на дѣвушкѣ, они узнали, что у нее есть тетка, есть маленькая двоюродная сестра, что у тетки есть свой домъ въ Четырнадцатой линіи.
Викторъ Ивановичъ, хозяинъ, принявшій къ себѣ Сашу, сходилъ въ Четырнадцатую линію, но дома не нашелъ: его снесло водою и торчала только размытая печка. Сосѣди объяснили Виктору Ивановичу, что на потолкѣ снесло старуху-няню, которая, вѣроятно, потонула.
Викторъ Ивановичъ узналъ тоже, что сама Корнилова въ больницѣ, куда онъ тотчасъ же сходилъ.
Глава III.
правитьЧерезъ полтора мѣсяца, въ ясный зимній день, когда солнце смотрѣло прямо въ окна. Саша въ первый разъ совершенно пришла въ себя и начала припоминать, что съ нею было.
Въ полуотворенную дверь выглянула Елена Ѳедоровна; рукава у нее были засучены, она, очевидно, что-то стряпала на кухнѣ.
— Кажется, вы пришли въ себя? — ласково спросила она.
— Да. Долго я была больна? — чуть слышно проговорила Саша.
— Вчера минуло шесть недѣль. Пора бы ужъ и поправляться.
— Катю не нашли? — тревожно проговорила дѣвушка.
— Гдѣ же намъ было ее искать? Вы ею бредили, но ничего толкомъ разсказать не могли; ее взяли съ забора, но кто взялъ, ничего не извѣстно.
— Я и сама ничего не знаю, — прошептала -больная.
— А тетя ваша все еще въ больницѣ и не можетъ поправиться отъ безпокойства по дочери.
Разговоръ этотъ никакъ не могъ принести пользы больной дѣвушкѣ; ее начала тревожить мысль, что тетя спроситъ у нее свою Катю, а ей нечего будетъ отвѣтить.
Саша едва только переходила изъ одной комнаты въ другую, когда тетка ея выписалась изъ больницы и пріѣхала по адресу, данному ей Викторомъ Ивановичемъ.
Когда она поднималась на лѣстницу, то кипѣла негодованіемъ на племянницу за то, что -та потеряла ея дочь. Она позвонила и, сбросивъ шубу, вошла, чтобы растерзать Сашу, но, увидѣвъ едва передвигавшуюся тѣнь дѣвушки, опустилась на стулъ и громко зарыдала. Саша опустилась на противоположномъ концѣ комнаты на другой стулъ и тоже заплакала.
— Гдѣ… гдѣ… же моя Катя? — спросила мать.
— Не знаю, не знаю, тетя…
Тетка опустила голову и еще сильнѣе заплакала.
— Тетя! тетя! не печальтесь такъ, мы ее найдемъ, она не потонула. Клянусь вамъ, что я забуду о себѣ, пока не найду Кати. Она не потонула, я помню, что ее взялъ офицеръ на шлюпку. Черезъ недѣлю я выйду и начну ее искать.
Черезъ недѣлю тетка и племянница наняли квартиру около добрыхъ людей, пріютившихъ Сашу, и зажили тихо, какъ двѣ старушки.
Саша, выйдя въ первый разъ, прежде всего направилась въ церковь и со слезами молилась, прося Господа не оставить ее безъ помощи. Въ тѣ времена дѣвушкѣ не легко было хлопотать о чемъ нибудь. Да другой день она направилась въ канцелярію оберъ-полиціймейстера, гдѣ надѣялась узнать адреса тѣхъ офицеровъ, которые ѣздили на шлюпкахъ.
— Придите черезъ недѣлю, — отвѣчали ей.
Черезъ недѣлю ей отвѣчали, чтобы она пришла черезъ три дня.
Такъ время шло до весны. Наконецъ, весною, получивъ опять обѣщаніе, что свѣдѣнія, ей дадутъ черезъ недѣлю, Саша не выдержала и истерично зарыдала. Въ эту минуту по комнатѣ проходилъ какой-то важный генералъ, который тотчасъ же подошелъ и спросилъ, что ей надо.
Узнавъ въ чемъ дѣло, онъ закричалъ на чиновниковъ и приказалъ, чтобы сію минуту дѣвушкѣ были даны свѣдѣнія.
Тетка открыла ей дверь и, вмѣсто обычнаго унылаго отвѣта Саша, не помня себя отъ радости, показала списокъ офицеровъ, ѣздившихъ въ тотъ день на шлюпкахъ.
Только позднею весною узнала она, что Катю отъ нее принялъ морской офицеръ Александръ Петровичъ Бѣляевъ, и тотчасъ же отправилась къ нему. Но тутъ ждало ее полное разочарованіе: Бѣляевъ ушелъ въ плаваніе и обратно ждали его только къ сентябрю мѣсяцу.
— Что же дѣлать, надо ждать, — утѣшала Катю ея сосѣдка, Елена Ѳедоровна: — а пока ѣдемте на дачу, на Карповку.
— Нѣтъ, нѣтъ, я никуда не поѣду, не хочу ничѣмъ развлекаться, у меня не тысяча думушекъ, а одна думушка, — отвѣтила Саша.
И она, точно, никуда не ходила и не ѣздила, а терпѣливо ждала осени.
Наконецъ прошелъ и Успенскій постъ. Вмѣсто всякой прогулки Саша ходила на набережную и спрашивала у матросовъ: какія суда пришли въ Кронштадтъ. Къ половинѣ сентября ей сказали, что ожидаемое ею судно пришло и она получила адресъ Бѣляева.
Саша только взглянула на небольшіе сѣрые глаза офицера, какъ вскричала:
— Да, да, вы-то и взяли Катю!
— Какую Катю? — въ недоумѣніи спросилъ Бѣляевъ.
Немного успокоившись, Саша передала Бѣляеву подробный разсказъ о томъ, какъ онъ успѣлъ взять отъ нее только дѣвочку, а сама она осталась на заборѣ.
— Помню, помню! — отвѣтилъ Бѣляевъ: — и могу вамъ сказать, что Катю свезли въ Смольный монастырь, на вдовью половину. Тамъ вы, вѣрно, все узнаете.
Домой Саша не бѣжала, а летѣла. Кинувшись на шею къ теткѣ, она съ восторгомъ разсказала, что поиски ихъ приходятъ къ концу.
— Сейчасъ поѣмъ чего нибудь и направлюсь въ Смольный.
Въ тѣ времена въ Петербургѣ не было конокъ и не вездѣ были даже мостовыя. Саша вышла съ тѣмъ, чтобы нанять извозчика. Извозчики въ то время тоже были совсѣмъ не такіе, какъ ныньче. На дрожки, называвшіяся гитарою, мужчины садились верхомъ, а дамы съ двухъ сторонъ бокомъ на сидѣнье, которое шло отъ спинки до козелъ. Время было дождливое и Саша пріѣхала въ Смольный вся мокрая, но, тѣмъ не менѣе, она добилась смотрителя, который указалъ ей даже на старушекъ, ходившихъ за дѣтьми.
— Помню, помню, — говорила одна изъ старушекъ: — небольшая дѣвочка лѣтъ четырехъ, такая черноглазая, въ красномъ платьицѣ и коричневомъ ваточномъ капотикѣ.
— Да, да, да! — повторяла совершенно довольная Саша.
— Ну, такъ эта дѣвочка у насъ была чуть что не полгода, вплоть до самой весны, — отвѣтилъ смотритель.
— Гдѣ же она теперь? — со страхомъ проговорила дѣвушка.
— Мы вызывали родителей, а такъ какъ никто не явился, то отдали ее одному чиновнику, адресъ котораго внесенъ у насъ въ книги.
Изъ Смольнаго Саша привезла адресъ. Но, отправившись на другой день по этому адресу, она узнала, что чиновникъ уѣхалъ на службу въ Саратовъ.
— Руки опускаются, — говорила тетка Еленѣ Ѳедоровнѣ: — не визгу ни конца, ни края ея поискамъ.
Тетка въ первый день по выходѣ изъ больницы не чувствовала, что нога у нее болитъ, но затѣмъ она вся стала расхварываться и почти не вставала съ постели.
Но Саша не унывала: она узнала, гдѣ служитъ чиновникъ, взявшій ихъ Катю, и написала туда.
Прошло два мѣсяца, а отвѣта никакого не получалось. Саша написала еще разъ и послала письмо страховымъ. Письмо пришло къ ней обратно, потому что такого лица не оказалось въ городѣ.
Глава IV.
правитьЛѣтомъ 1826 года изъ Петербурга вышла цѣлая партія богомольцевъ и между ними шла одѣтая въ черное монашеское платье наша знакомая Саша. Она очень поблѣднѣла и похудѣла, но глаза у нее горѣли и, прощаясь съ Еленою Ѳедоровною, провожавшею ее за заставу, она твердо сказала:
— Берегите тетю, я или никогда не вернусь, или вернусь съ Катею. Неужели же человѣкъ, рѣшившійся достигнуть извѣстной цѣли, не достигнетъ ее? У меня нѣтъ денегъ, чтобы ѣхать, а потому я пойду пѣшкомъ и въ Саратовѣ сама все узнаю. Это будетъ долго, но за то вѣрно.
Съ Сашею шла старушка, знавшая ее съ дѣтства и давшая слово нигдѣ съ нею не разставаться. До Твери онѣ дошли большою компаніею, а въ Твери сѣли на лодку и поплыли внизъ по матушкѣ по Волгѣ. Берега у Волги были пустынные, дикіе, заросшіе густымъ лѣсомъ, пожалуй, можно было бояться и разбойниковъ; но кто сталъ бы грабить богомолокъ, грабили купцовъ съ товарами. Цѣлый мѣсяцъ плыли онѣ до Саратова и въ жаркій, паляще жаркій день пристали къ берегу. Сначала Саша сходила со своею спутницею въ церковь, а затѣмъ, оставивъ ее на постояломъ дворѣ, направилась на поиски. Въ губернскомъ городѣ справки получались скорѣе, чѣмъ въ столицѣ: ей тотчасъ же сообщили, что господинъ Степановъ точно служилъ у нихъ въ управленіи, но умеръ.
— Умеръ! — воскликнула Саша съ такимъ отчаяніемъ, что ее тотчасъ же окружили и начали разспрашивать.
Когда дѣвушка начала разсказывать все, что съ нею было, то около нее собралась чуть что не вся губернаторская канцелярія. Одинъ изъ молодыхъ чиновниковъ побѣжалъ доложить о такомъ необыкновенномъ произшествіи правителю дѣлъ, который въ свою очередь захотѣлъ послушать разсказъ Саши. Результатъ вышелъ тотъ, что Сашу въ тотъ же день свели къ хорошимъ знакомымъ Степанова и тамъ она узнала, что вдова его съ дѣвочкою Катею, которую она выдавала за свою родную дочь, уѣхала въ Ладогу, гдѣ у нее сестра игуменьею женскаго монастыря.
Уже начало смеркаться, когда Саша вернулась на постоялый дворъ, къ своей спутницѣ. Ей думалось, что надо бы опять сѣсть на лодку, да и плыть вверхъ по Волгѣ, но вышло не такъ: спутница ея схватила лихорадку и на другой день отъ слабости не могла тронуться съ мѣста. День проходилъ за днемъ и хотя, деньги Саша получила, но все-таки онѣ уходили, а къ цѣли она не подвигалась нисколько.
Черезъ мѣсяцъ спутницы ея не стало и Саша осталась одна въ чужомъ городѣ и вдали отъ своихъ родныхъ. Но и тутъ нашлись, добрые сосѣди и пріютили монашку, — какъ ее всѣ называли.
Зимою семейство одного чиновника ѣхало въ Кострому и ее взяло въ видѣ няни. Пріѣхавъ въ Кострому, она прожила тамъ до весны; весною же ни что не могло ее удержать; получивъ присланную ей пенсію, она. сѣла на лодку и бечевою потянулась вверхъ по Волгѣ.
Прошелъ и май, прошелъ и іюнь, и вотъ въ теплый свѣтлый вечерокъ наша монашка вошла въ монастырь и попросила провести ее къ игуменьѣ. Высокая блѣдная мать игуменья, увидѣвъ Сашу, подумала, что Дѣвушка хочетъ вѣрно остаться у нихъ въ монастырѣ, но Саша тотчасъ же сообщила, что пріѣхала узнать, гдѣ ея сестра, г-жа Степанова.
Выслушавъ разсказъ, мать игуменья посадила Сашу и сказала:
— Цѣли вашей вы еще не достигли, хотя очень близки къ ней: сестра моя точно была здѣсь и со своею пріемною дочерью Катею.
— Да неужели она опять куда нибудь уѣхала! — чуть не плача, воскликнула наша монашка.
— Уѣхала, только не очень далеко; она въ сосѣднемъ уѣздѣ, у себя въ имѣніи. Завтра я васъ посажу на лодку и вы доѣдете туда.
Въ эту ночь Саша сладко проспала въ тихой кельѣ, отдохнула и послѣ обѣда игуменья сама свезла ее въ Новую Ладогу и посадила на лодку, возившую въ Шлиссельбургъ пассажировъ. Рано, на зарѣ, вышла она въ деревню Лаву и прошла на постоялый дворъ. Дворъ весь былъ вымощенъ досками; видно было, что она попала въ лѣсную сторону.
— Что тебѣ, голубушка, надо? — спросила ее хозяйка.
— Далеко ли у васъ тутъ деревня Порѣчье? — спросила дѣвушка.
— Недалеко, голубушка, верстъ семь лѣсомъ будетъ.
И вотъ сѣла Сашенька на простую телѣгу и повезъ ее мужичекъ въ лѣсъ. Это было наканунѣ Петрова дня. Разогрѣтыя солнцемъ сосны пахли смолою, мухи кругомъ жужжали, а комары такъ и старались забиться къ ней подъ платокъ.
— Благодать-то какая! — заговорилъ мужичекъ: — А ты, монашка, должно быть къ Вѣрѣ Васильевнѣ? къ Степанихѣ?
— Да, голубчикъ, къ ней. А ты ее знаешь?
— Какъ не знать, вѣдь она барышней-то отсюда.
— А дочку ея знаешь?
— Это, что она привезла съ собой? видѣлъ, видѣлъ.
У Сашеньки сердце заекало, значитъ, онѣ здѣсь.
Да скоро ли мы пріѣдемъ? — наконецъ спросила она.
— Вотъ Горбатый мостъ переѣдемъ и барскія хоромы будутъ видны.
Телѣга въѣхала на тоненькія бревнышки, положенныя поперекъ, и пошла скакать по нимъ. Такихъ мостовъ и теперь еще много на Руси и называются они гатью. Какъ ни желала Саша доѣхать поскорѣе до Порѣчья, но просила мужичка ѣхать потише. Гать кончилась, дорога пошла въ гору и путники въѣхали во дворъ усадьбы и подъѣхали къ крыльцу.
Въ заборѣ, отдѣлявшемъ садъ отъ двора, была калитка и за нею стояла дѣвочка въ розовомъ платьѣ.
Саша не помнила, какъ она спрыгнула съ телѣги, какъ отворила калитку и какъ, ухвативъ дѣвочку, проговорила:
— Катя! Катя!
Дѣвочка, очевидно, испугалась; она, стараясь вырваться, тревожнымъ голосомъ кричала: «Мама, мама, тутъ чужая монашка!» и, вырвавшись, бросилась на террасу, а затѣмъ въ отворенную дверь; Саша пошла за нею, точно боялась, что Катя опять пропадетъ и ее придется искать. Въ довольно большой комнатѣ на столѣ около дивана кипѣлъ самоваръ, а на креслѣ сидѣла довольно полная дама въ ситцевомъ капотѣ; Катя крѣпко ухватилась за нее, а Саша, войдя только, успѣла сказать:
— Это наша Катя!
Теперь, когда Саша уже пришла къ цѣли, послѣ такихъ тяжелыхъ трудовъ, силы покинули ее и она въ глубокомъ обморокѣ упала на полъ.
Когда она начала приходить въ себя, то чувствовала, что лежитъ раздѣтая на постели, и слышала, что около нее стоятъ и говорятъ:
— Она не изъ простыхъ, барыня, у нее бѣлье хорошее.
— Что же ей надо?
— Вонъ, смотрите, румянецъ начинаетъ играть — она теперь заснетъ. Уйдемте лучше*
Дѣйствительно, Саша заснула и когда проснулась черезъ нѣсколько часовъ, то, прежде всего, увидѣла сидѣвшую въ углу на корточкахъ Катю, которая широко раскрытыми глазами смотрѣла на нее.
— Катя! — тихо проговорила дѣвушка: — развѣ ты не узнаешь меня? я вѣдь Саша, твоя сестра.
Волненіе Кати, усилилось и губы стали дрожать.
— А помнишь, какъ я тебя посадила на заборъ и потомъ спустила въ лодку?
— Помню?
— А помнишь, какъ потомъ налетѣла большая барка? — продолжала Саша.
— А зачѣмъ ты не сѣла со мною? — проговорила Катя, приближаясь къ постели.
— Не успѣла, родная. Катя! Катя! какъ я тебя искала-то? Тебя ждетъ твоя мама.
Она обняла подошедшую дѣвочку, осыпая ее поцѣлуями, и только теперь замѣтила, что у окна на креслѣ сидѣла дама и горько плакала.
— Такъ вы хотите увести отъ меня Катю? — всхлипывая, говорила Вѣра Васильевна: — Вы думаете, я добровольно отдамъ ее?
— У нее мать не встаетъ уже съ постели; я увѣрена, что она больна съ тоски по ней. — Отнять у нее единственную дочь никто не позволитъ.
Вѣра Васильевна еще сильнѣе заплакала, она ясно видѣла, что ей придется разстаться съ Катею.
Вечеромъ она согласилась ѣхать въ Петербургъ вмѣстѣ съ Сашенькою и Катею и къ слѣдующему дню велѣла приготовить экипажъ и лошадей.
Глава V.
правитьВъ маленькой квартиркѣ Настасьи Павловны собрались къ чаю гости. Сидѣла тутъ Елена Ѳедоровна, Викторъ Ивановичъ и племянникъ ихъ, игравшій такую славную роль во время наводненія и получившій медаль за спасеніе людей. Послѣ чая они собирались сѣсть поиграть въ карты и уже разложили ломберный столъ, когда услыхали тихій колокольчикъ.
— Кого это Богъ посылаетъ? — проговорила хозяйка.
Служанка отворила дверь и, въ ту же минуту, въ комнату вошла ликующая Саша и къ теткѣ подвела Катю.
Тутъ были и крики, и слезы радости, и разспросы и все, что угодно.
Самоваръ снова появился на столѣ и Вѣра Васильевна, Саша и Катя усѣлись пить чай..
— Ну, Сашенька, тверды же вы въ словѣ, — сказала Елена Ѳедоровна: — сказала, что вернется только съ Катею, такъ и вернулась.
— Вѣдь я вамъ сказала, что у меня только одна думушка, а не тысяча, — отвѣтила Сашенька.
— И я не поняла, что это значило.
— Когда я была маленькая, мнѣ покойница няня разсказывала сказку, глубоко врѣзавшуюся мнѣ въ память: мужикъ ловилъ въ яму звѣрей и однажды къ нему попали сразу лисица и журавль. Лисица все бѣгала кругомъ и егозила, а журавль сидѣлъ, обернувшись къ стѣнѣ, и, стукаясь въ землю носомъ, говорилъ: «у меня одна думушка»! «А у меня такъ тысяча думушекъ! тысяча думушекъ»! перебѣгая изъ конца въ конецъ, кричала лисица. Пришелъ мужикъ и увидѣлъ бѣгавшую лисицу и лежавшаго съ вытянутыми ногами журавля. «Ахъ ты, каналья, загрызла птицу-то»! заругался мужикъ. «Еще теплый»! прибавилъ онъ. взявъ журавля и выбросивъ его изъ ямы. Журавль тотчасъ же взмахнулъ крыльями и полетѣлъ, крикнувъ: «Оставайся ты со своими тысячью думушками, а у меня была только одна думушка»! Съ тѣхъ поръ, какъ я стала себя помнить, я выросла въ той увѣренности, что достигнуть цѣли можно, только думая одну думушку.
Жизнь за жизнь.
правитьКапитанъ-то я теперь капитанъ, только вѣдь не всегда я имъ былъ и Ѳедя не всегда былъ моимъ помощникомъ, — такъ говорилъ мнѣ дряхлый старичекъ, жившій въ Галерной гавани.
Въ маленькомъ домикѣ, съ миніатюрнымъ палисадничкомъ, жили два старичка, звавшіе другъ друга Гришею и Ѳедею. Эти старики такъ любили другъ друга, что не могли себѣ представить разлуки. И если бы смерть явилась за однимъ ранѣе, чѣмъ за другимъ, то другой съ горя не пережилъ бы и дня.
Старый капитанъ, какъ звали его сосѣди, очень любилъ разсказывать о своихъ морскихъ странствованіяхъ, и одинъ изъ его разсказовъ особенно отчетливо остался у меня въ памяти.
Мальчикомъ еще онъ ходилъ на судахъ изъ Ревеля, гдѣ жили его родные, по Финскому заливу. Когда же ему минуло лѣтъ двадцать, онъ опредѣлился на купеческій корабль «Анна-Камарина», шедшій въ Америку, и былъ очень доволенъ, что увидитъ наконецъ невѣдомыя для него страны. На этомъ же самомъ кораблѣ юнгою былъ мальчикъ лѣтъ пятнадцати, Ѳедоръ Агинъ. Молодые люди нравились другъ другу, но закадычными друзьями не были.
Корабль вышелъ изъ Ревеля при попутномъ вѣтрѣ и благополучно прошелъ въ Тихій океанъ. Но тамъ черезъ нѣсколько дней поднялся вѣтеръ и хотя буря въ открытомъ морѣ уже не такъ опасна, какъ буря въ проливахъ или около береговъ, но, тѣмъ не менѣе, капитанъ былъ очень не спокоенъ и сутокъ двое совсѣмъ не ложился спать. На третьи сутки вѣтеръ утихъ, но море все еще не могло успокоиться и волны были такія, что нашъ Григорій Петровичъ Даниловъ никогда въ жизни еще такихъ не видывалъ.
Послѣ такой бури экипажу приходилось много работать и матросы то и дѣло влѣзали на мачты и на реи. Въ сумеркахъ Григорій Петровичъ стоялъ на вахтѣ и вдругъ услыхалъ, что кто-то съ моря зоветъ его отчаяннымъ голосомъ. Онъ бросился къ борту и увидалъ бѣднаго Агина между волнами. Онъ, вѣроятно, свалился съ рея. Капитанъ тотчасъ же приказалъ поставить корабль въ дрейфъ, въ надеждѣ, что Агинъ самъ подплыветъ. Но Агинъ плавалъ плохо и только звалъ на помощь. Агина капитанъ взялъ въ Ревелѣ на свою отвѣтственность и теперь въ отчаяніи бѣгалъ по палубѣ, говоря, что мальчикъ погибнетъ, а ему придется отвѣчать передъ матерью.
— Капитанъ, — сказалъ Григорій Петровичъ: — надо же попытаться спасти Агина. Прикажите спустить лодку.
— Развѣ лодку можно спускать при такомъ волненіи, — возразилъ капитанъ: — а если лодка съ народомъ пойдетъ ко дну, то у насъ не кому будетъ работать на кораблѣ. Мнѣ самому жаль и мальчика и его мать. Но нельзя же дѣлать глупости!
— Позвольте же, капитанъ, — упорно продолжалъ Даниловъ: — вѣдь мальчикъ тутъ близехонько, за какихъ нибудь тридцать саженей отъ корабля, нельзя ли попробовать спасти его вплавь съ веревкою?
— Вы вѣрно съ ума сошли! — вскричалъ ка питанъ: — Посмотрите, какія волны! Да и кой чортъ рѣшится жертвовать своею жизнью, неимѣя надежды спасти?
Слова ли капитана или отчаянный крикъ утопавшаго заставили Данилова рѣшиться — неизвѣстно; но только онъ сталъ быстро раздѣваться, обвязалъ себя веревкою и прыгнулъ черезъ бортъ. Капитанъ съ досадою покачалъ головою, проговоривъ:
— Вмѣсто одного погибнутъ двое.
Веревка была новая и жесткая, такъ что съѣхала изъ-подъ мышокъ и Данилову едва, удалось удержать ее ногами, а затѣмъ просунуть въ петлю одну руку и голову. Сначала плыть ему было очень легко и онъ проплылъ уже половину разстоянія между кораблемъ и утопающимъ, но вдругъ его начало что-то тянуть точно назадъ и онъ съ трудомъ подвигался впередъ. На кораблѣ хотѣли надставить веревку и въ попыхахъ уронили въ море конецъ ея. Этотъ-то конецъ и тянулъ Данилова. Ему тотчасъ же стали кричать, чтобы онъ вернулся, но, конечно, за шумомъ волнъ криковъ онъ слышать не могъ, а плылъ далѣе съ полною увѣренностью, что конецъ веревки держатъ матросы. Несчастнаго мальчика онъ видѣлъ только въ тѣ моменты, когда поднимался на валъ; плавалъ тотъ очень плохо и, вмѣсто того, чтобы направляться къ кораблю, онъ глядѣлъ на небо и по собачьи болталъ руками, только чтобы удержаться на водѣ.
Даниловъ, между тѣмъ, сталъ чувствовать, что его тянетъ что-то внизъ, и началъ сомнѣваться въ своихъ силахъ. Ему невольно приходила мысль, что онъ безполезно пожертвовалъ собою и что несчастнаго ему не спасти. Тѣмъ не менѣе онъ плылъ впередъ къ тому мѣсту, гдѣ, по его мнѣнію, долженъ былъ находиться Агинъ. Осмотрѣвшись тамъ, онъ увидалъ, что нѣтъ никого и испугался, что тотъ уже потонулъ. Но, поднявшись на волну, юнъ вдругъ увидалъ его внизу совершенно обезсиленнаго, но все еще державшагося на водѣ.
Даниловъ, окликнувъ его, увидѣлъ, что тотъ еще въ памяти, а потому онъ просилъ его держаться за его руку, но никакъ не охватывать за шею или за талію. Мальчикъ обѣщалъ исполнить это приказаніе и ухватился за руку. Даниловъ крикнулъ, чтобы тянули его къ кораблю, никакъ не подозрѣвая, что веревка оборвана. Увидавъ, какъ онъ далеко отъ корабля, онъ сильно испугался, зная очень хорошо, что такой длинной веревки быть не могло, и совсѣмъ упалъ духомъ.
Въ виду неизбѣжной смерти, онъ все-таки сталъ бороться съ нею и поплылъ къ кораблю, хотя намокшая веревка сильно тянула его внизъ. Плывя впередъ, онъ не зналъ, что веревка тянется за нимъ и не чувствовалъ ея тяжести; теперь же онъ съ трудомъ взбирался на волны и онѣ заливали его такъ, что онъ задыхался.
Даниловъ, прежде всего, сталъ пытаться сбросить съ себя веревку, но она затянула петлю и сбросить ее онъ не могъ. Въ это время онъ замѣтилъ, что съ корабля спустили лодку и это ему тотчасъ же придало бодрости. Въ лодкѣ сидѣло три человѣка и она приближалась къ утопавшимъ, но приближалась тихо; ее такъ спѣшили спустить, что въ попыхахъ не надѣли даже руля. Все это очень мѣшало ея правильному движенію во время такого неспокойнаго моря, но одинъ видъ лодки поддерживалъ Данилова и придавалъ ему силы. Долго, долго онъ боролся, но наконецъ сталъ ослабѣвать и часто уходить подъ воду. Одинъ валъ налетѣлъ на плывшихъ съ такою яростью, что они ушли подъ воду на нѣсколько футовъ. Ударомъ воды мальчика сначала оторвало отъ Данилова, а потомъ снова принесло, и онъ, не помня себя, крѣпко схватилъ его за ноги въ ту самую минуту, когда голова Григорія Петровича находилась внизу. Даниловъ тщетно пытался вырваться, мальчикъ крѣпко держался за него.
Въ минуты такого страшнаго душевнаго напряженія голова работаетъ сильно и Данилову тотчасъ же мелькнула мысль, какимъ образомъ онъ можетъ еще спасти себя. Онъ нырнулъ еще ниже.
Эта увертка не осталась безъ результата. Когда мальчикъ замѣтилъ, что спаситель его не поднимается на верхъ, а напротивъ того, опускается внизъ, онъ выпустилъ его ноги, чтобы всплыть самому. Даниловъ тотчасъ же повернулся и всплылъ точно также, чтобы перевести духъ. Кажется, пройди еще минута и они погибли бы оба.
Не зная, въ состояніи ли онъ будетъ, обезсиленный, плыть съ мальчикомъ, Даниловъ поплылъ къ лодкѣ одинъ. Но Агинъ такъ жалобно призывалъ его, что онъ вернулся и подалъ ему руку, сказавъ, что теперь они оба погибнутъ, если онъ еще разъ ухватитъ его за что попало. Такимъ образомъ, теперь борьба началась снова, но силы были уже истощены, а лодка приближалась очень медленно. Они оба постоянно уходили подъ воду и всплывали только для того, чтобы перевести духъ. Силы ихъ почти оставили. Григорій Петровичъ началъ терять сознаніе и наглотался воды. Ему казалось, что онъ лежитъ на зеленомъ лугу, но въ эту самую минуту сильныя руки подняли его въ лодку, гдѣ положили рядомъ съ безчувственнымъ мальчикомъ.
Теперь наступила новая опасность: какъ лодка могла добраться до корабля? Ее могло ударить такъ, что она разбилась бы въ дребезги, чего всѣ и боялись. Съ корабля было пущено нѣсколько веревокъ. Двумя изъ нихъ обвязали Данилова и Агина и подняли ихъ, а матросы сами взобрались на палубу тоже по веревкамъ; лодку же, ударившуюся о бортъ и нѣсколько попортившуюся, кое-какъ таки подняли и затѣмъ корабль двинулся далѣе.
Наши молодые люди долго не могли поправиться послѣ такого купанья и не покидали коекъ. Случай этотъ очень сблизилъ ихъ. Агинъ смотрѣлъ съ благоговѣніемъ на Данилова, какъ на своего спасителя, а Даниловъ привязался къ мальчику, какъ къ своему дѣтищу, спасенному имъ. Глядя на Агина, Григорій Петровичъ вспоминалъ лучшій поступокъ въ своей жизни. Съ этихъ поръ они никогда не разлучались и служили постоянно на одномъ и томъ же кораблѣ.
Лѣтъ черезъ пять Данилова пригласилъ къ себѣ владѣтель корабля, на которомъ онъ въ послѣднее время плавалъ, нѣмецъ Редеръ, и повелъ такую рѣчь:
— Послушайте, Григорій Петровичъ, мнѣ представляется очень выгодное дѣло. Надо будетъ везти изъ Германіи товаръ въ Африку, а оттуда привезти товаръ въ Гамбургъ.
— Зачѣмъ же дѣло стало? — спросилъ Даниловъ.
— Дѣло стало за капитаномъ. Нашъ капитанъ такъ боленъ, что не рѣшается пуститься въ такой дальній путь, и онъ мнѣ совѣтуетъ поручить вамъ управленіе кораблемъ.
— Отчего же не его помощнику, Оливаресу? — спросилъ Григорій Петровичъ.
— Мнѣ Оливаресъ до такой степени ненравится, — отвѣчалъ Редеръ: — что я ни въ какомъ случаѣ не назначу его капитаномъ.
— Въ такомъ случаѣ мнѣ остается только поблагодарить васъ и принять мѣсто, — сказалъ Даниловъ: — Но знаете, Карлъ Карловичъ, принимая меня, вамъ придется дать какое нибудь мѣсто и Агину.
— Знаю, знаю, что вы другъ безъ друга ни на шагъ.
Такимъ образомъ, дѣло было слажено и Даниловъ сталъ капитаномъ корабля «Елизавета». Когда Оливаресъ услыхалъ, что капитаномъ назначенъ Даниловъ, а не онъ, то ни слова не сказалъ, а только страшно поблѣднѣлъ.
Корабль благополучно принялъ грузъ и пошелъ въ Африку, гдѣ остановился въ устьи рѣки, рядомъ со шкуною подъ англійскимъ флагомъ.
Черезъ какіе нибудь полчаса капитанъ шкуны вошелъ на корабль и послѣ первыхъ привѣтствій сказалъ Григорію Петровичу:
— Знаете, вы какъ можно скорѣе выгружайтесь и потомъ принимайте новый грузъ. Здѣсь слоновая кость ни почемъ. Но оставаться здѣсь долго нельзя, потому что тутъ люди мрутъ, какъ мухи, отъ какой-то эпидеміи: не то лихорадки, не то горячки. И уже схоронилъ пятерыхъ. Совѣтую вамъ торопиться.
Въ этотъ же день Григорій Петровичъ, въ сопровожденіи Агина и Оливареса, отправился на англійскую шкуну отдать визитъ капитану. На шкунѣ они увидали двухъ громаднѣйшихъ псовъ.
— Это чистокровныя собаки съ острова Кубы, — объяснилъ имъ капитанъ: — безъ нихъ я никогда не схожу на берегъ. Они оберегаютъ меня лучше десятка вооруженныхъ людей. Противъ же эпидеміи сберечь онѣ меня не могутъ. Послѣ заката солнца. никогда не оставайтесь ни на палубѣ, ни на берегу, а запирайтесь въ каюту. Точно также и экипажу своему не позволяйте выходить..
Даниловъ, не теряя времени, на другой день утромъ отправился съ образцами товара вверхъ по рѣкѣ, гдѣ не подалеку находи въ лагерѣ самъ король племени, занимавшійся торговлею слоновою костью. Григорій Петровичъ взялъ съ собою двухъ матросовъ и очень скоро сдалъ свои образцы и везъ обратно слоновую кость. На другой день король обѣщалъ прислать свой грузъ и помочь выгружаться. Возвращаясь въ колонію, лодка налетѣла на какой-то то. я пробила себѣ бокъ. Григорій Петровичъ направилъ ее поскорѣе къ берегу, для того, чтобы спасти дорогую кладь. Въ воду никто изъ нихъ идти не рѣшался, такъ какъ за лодку нѣсколько разъ задѣвала акула, и они съ трудомъ добрались до берегового тростника, гдѣ, стоя по колѣно въ грязи, выбросили на берегъ слоновую кость. Починить лодку они не могли и за густымъ громаднымъ тростникомъ, не замѣченные никѣмъ, они тоже не могли надѣяться на какую либо помощь. Григорій Петровичъ приказалъ своимъ матросикамъ остаться при лодкѣ и при товарѣ, а самъ пошелъ по берегу, надѣясь, что онъ дойдетъ до такого мѣста, откуда его увидятъ или услышатъ и вышлютъ на помощь. Сначала онъ шелъ хотя и по грязи, но все-таки по небольшимъ тропинкамъ, но потомъ лѣсная чаща стала совершенно непроходимою и ему пришлось идти по тростникамъ по колѣно въ водѣ. Такая прогулка вскорѣ его такъ утомила, что ему пришлось отдыхать.
Между тѣмъ, время летѣло и онъ очень хорошо зналъ, что ночь, проведенная въ такой гряязи, даромъ не обойдется и будетъ ему стоить жизни. Отдыхалъ онъ уже нѣсколько разъ, и за какой нибудь часъ до заката солнца, вставъ опять, чтобы пробираться снова, онъ услыхалъ нѣчто вродѣ рычанія и увидалъ за нѣсколько саженъ пантеру. Даниловъ бросился въ другую сторону и, въ то же самое время, ему послышались гдѣ-то поблизости голоса и какіе-то звуки. Бѣжать онъ не могъ, потому что вязнулъ въ тинѣ, но и пантера тоже бѣжать не могла, хотя приближалась къ нему все ближе и ближе. Всего шаговъ за пять отъ страшнаго звѣря Даниловъ почувствовалъ, что силы его оставляютъ, и, точно какъ сквозь сонъ, услыхалъ еще разъ голоса и какой-то ревъ, а затѣмъ онъ безъ чувствъ упалъ, въ камыши.
Дѣло было вотъ въ чемъ.
Къ вечеру Агинъ сталъ безпокоиться, что капитанъ его долго не возвращается. Вмѣстѣ съ нимъ стали безпокоиться и нѣкоторые матросы, а одинъ изъ матросовъ предложилъ отправиться на встрѣчу.
— Да ужъ ему не вернуться, — злобно улыбаясь, сказалъ Оливаресъ.
— Какъ не вернуться? — съ ужасомъ вскричалъ Агинъ: — Надо отправиться къ нему.
— Не къ чему. Собакъ у насъ нѣтъ, а кромѣ собакъ въ камышахъ его никому не спасти, — спокойно проговорилъ Оливаресъю. Завтра мы его найдемъ, но только, не живого.
— Если вы знали, — внѣ себя крикнулъ Агинъ: — что отправляться въ лагерь дикарей такъ опасно, то отчего же вы не предупредили Григорія Петровича?
— Развѣ меня кто нибудь спрашивалъ объ этомъ? Я подчиненный, а онъ мой капитанъ или, лучше сказать, былъ имъ.
Говоря это, Оливаресъ со злорадствомъ посматривалъ на Агина, но Агинъ не слушалъ его болѣе. Онъ вплавь добрался до англійской шкуны и разсказалъ англійскому капитану въ чемъ дѣло. Капитанъ не заставилъ повторять, а тотчасъ же спустился въ лодку съ тремя матросами и со своими громадными собаками. Агинъ, сидя въ лодкѣ, только и думалъ, какъ бы спасти своего друга. «Жизнь за жизнь» думалось ему. Они причалили къ камышамъ и бросились на услышанный ими крикъ. Надо думать, что Даниловъ, теряя сознаніе, громко закричалъ, и этотъ крикъ спасъ его, потому что собаки въ одинъ моментъ были около него и обратили пантеру въ бѣгство. Безчувственный Григорій Петровичъ былъ доставленъ на «Елизавету» и заболѣлъ горячкою. На другой день началась выгрузка корабля и Оливаресъ, заступившій мѣсто капитана, принялъ слоновую кость и сдалъ свой товаръ. Когда все было готово, онъ вышелъ въ море, потому что, кромѣ Данилова, на кораблѣ заболѣло еще нѣсколько матросовъ и умерло сразу два русскихъ матроса, очень любившихъ своего капитана.
Большая часть экипажа состояла изъ эстовъ. Оливаресъ по долгу говорилъ съ каждымъ и убѣдилъ не идти въ Европу, а повернуть въ Америку и продать дорогую кладь, а деньги раздѣлить по-ровну. Суля чуть не золотыя горы, онъ заставилъ всѣхъ признать себя капитаномъ, а тѣхъ матросовъ, которымъ онъ не довѣрялъ, онъ постарался помѣстить около больного Григорія Петровича для того, чтобы они заразились. Цѣли своей онъ достигъ: на кораблѣ образовалось нѣчто вродѣ лазарета, и одинъ лишь Агинъ, не отходя ни на шагъ отъ больного друга, оставался бодрымъ и здоровымъ.
Оливаресъ, между тѣмъ, получилъ отдѣльно отъ каждаго матроса чуть что не клятву въ вѣрности, со своей стороны далъ каждому по золотому на водку. Наконецъ, чередъ дошелъ и до Агина. Его позвали въ капитанскую каюту. Когда отъ него потребовали присяги, онъ уклончиво отвѣчалъ:
— Я ничего еще сказать не могу, потому что капитанъ Даниловъ живъ.
— Но вѣдь не на долго. Скоро его и не станетъ, — сказалъ Оливаресъ.
— Напротивъ того, я думаю, что онъ поправится.
— Тѣмъ хуже будетъ для васъ и для него, — сказалъ ему Оливаресъ такимъ тономъ, что у него морозъ пробѣжалъ по кожѣ: — Намотайте это себѣ на усъ.
Когда Оливаресъ мимоходомъ говорилъ матросамъ, что не мѣшало бы бывшему капитану скорѣе умереть, матросы, не смотря на страхъ передъ нимъ, отвѣчали:
— Не надо безполезнаго убійства. Это принесетъ намъ несчастье.
Къ больному кушанье носилъ поваръ шведъ и Агинъ видѣлъ, что на этого человѣка онъ можетъ положиться.
Наконецъ, Григорій Петровичъ пришелъ въ себя.
— Кажется, я долго проболѣлъ? — спросилъ онъ.
— Три недѣли.
Агинъ разсказалъ ему, какъ онъ его нашелъ, какъ собаки спасли его.
— Зачѣмъ же я внизу, а не у себя въ каютѣ?
— Завтра узнаешь, а сегодня перестань говорить и постарайся заснуть.
Григорій Петровичъ выпилъ чашку чая и заснулъ крѣпчайшимъ сномъ.
Когда Григорій Петровичъ сталъ покрѣпче, Агинъ осторожно передалъ ему, что произошло и что жизнь обоихъ ихъ находится въ опасности. Сначала Даниловъ пришелъ въ такую ярость, что хотѣлъ вскочить и бѣжать на верхъ, но Агинъ уговорилъ его и опять уложилъ.
— Ты спасъ меня, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія: — что же- ты мнѣ совѣтуешь дѣлать?
— Прежде всего выздоровѣть и не показываться на верхъ, — отвѣтилъ Агинъ: — а я распущу слухъ, что ты такъ плохъ, что жить тебѣ осталось очень немного, а потомъ посмотримъ, что намъ дѣлать. Когда же подойдемъ къ берегу, то доберемся вплавь. До тѣхъ поръ ѣшь за двоихъ и поправляйся. Поваръ тебѣ сочувствуетъ и, въ крайнемъ случаѣ, мы можемъ ему довѣриться.
Григорій Петровичъ отдался въ полное распоряженіе Агина, ѣлъ, пилъ и крѣпнулъ. Между тѣмъ, корабль приближался къ американскому берегу, куда Оливаресъ хотѣлъ выгрузить товаръ. Онъ, очевидно, не былъ доволенъ, что законный капитанъ все еще живъ, и каждый день съ грознымъ видомъ спрашивалъ Агина:
— Да неужели вашъ капитанъ еще живъ? Пора бы ему отправляться, а то я буду принужденъ принять иныя мѣры. А съ вами мнѣ надо будетъ поговорить и привести васъ къ присягѣ.
— Не долго уже ему осталось жить, — съ грустью отвѣчалъ Агинъ: — Когда я освобожусь отъ прежняго обязательства, то я явлюсь къ вамъ.
Опасность грозила страшная. Агинъ старался побольше быть на палубѣ, чтобы знать вообще, что дѣлается, и принять хоть какія нибудь мѣры. Съ поваромъ онъ тоже сошелся и почти былъ въ немъ увѣренъ.
Корабль приближался къ землѣ, но погода стала мѣняться. Тучи заволокли все небо и по морю забѣгали зайчики. Черезъ какіе нибудь полчаса буря была въ полномъ разгарѣ и корабль, какъ щепку, бросало во всѣ стороны. Не смотря на непроницаемый мракъ, матросы лазали по реямъ и команда громко выкрикивалась. Блескомъ молніи освѣщалась страшная картина разъяреннаго моря. Кораблю грозила неминуемая гибель, тѣмъ болѣе, что новый капитанъ растерялся, видя, что неизвѣстный ему берегъ близокъ. Дисциплины на кораблѣ, превратившемся въ пиратское судно, быть не могло, а потому матросы въ минуту опасности, желая заглушить совѣсть, бросились внизъ, гдѣ хранился ромъ, и, сломавъ замокъ въ камеру, перепились и вышли наверхъ уже пьяные.
— Слышишь, какъ ноетъ душа покойнаго капитана, — сказалъ одинъ изъ матросовъ своему товарищу.
— Развѣ онъ умеръ? — спросилъ кто-то.
— Ну, конечно.
— Ну, такъ теперь намъ нѣтъ спасенья! — крикнули матросы хоромъ.
Оливаресъ стоялъ у руля съ двумя еще трезвыми матросами.
Кто-то изъ команды принесъ ему въ ковшѣ рому.
— Пейте! — громко крикнулъ онъ: — пьяному-то вамъ легче будетъ отвѣчать на томъ свѣтѣ. Покойный капитанъ насъ живыми не оставитъ.
— Развѣ капитанъ Даниловъ умеръ?
— А не слышите, что ли, какъ душа-то его стонетъ?
— Коли онъ умеръ, — проговорили матросы у руля: — такъ намъ нечего ждать хорошаго. Отвѣтимъ всѣ за его душу.
Оливаресъ хотѣлъ удержать матросовъ у руля, но они оттолкнули его.
— Проклятый убійца! — крикнулъ одинъ изъ нихъ: — Это ты довелъ насъ до гибели!
Оливаресъ одинъ съ рулемъ справиться не могъ, тѣмъ болѣе, что пьяная команда безпрестанно подходила къ нему и бранила его, говоря, что онъ убійца.
Въ то время, какъ Оливаресъ былъ оставленъ у руля одинъ, Агинъ былъ на палубѣ; онъ быстро сбѣжалъ къ своему капитану, уже нѣсколько дней чувствовавшему себя совершенно здоровымъ и ходившему въ эту минуту по каютѣ.
— Пора! — крикнулъ Агинъ: — Скорѣе одѣвай свой капитанскій мундиръ!
Черезъ двѣ минуты блѣдный, какъ полотно, Даниловъ стоялъ на палубѣ посреди обезумѣвшихъ отъ отчаянія матросовъ. Луна въ эту минуту показывалась изъ-за тучъ и матросы, увидавъ тѣнь своего капитана, бросились на колѣни, крича:
— Пощади! пощади!
— Вставайте! — громовымъ голосомъ крикнулъ Григорій Петровичъ: — и, прежде всего, свяжите негоднаго Оливареса.
Черезъ какую нибудь минуту Оливаресъ, связанный по рукамъ и ногамъ, былъ отданъ повару, который и заперъ его въ карцеръ.
— Всѣ на палубу!
Всѣ знали голосъ своего прежняго капитана и кто-бы осмѣлился не повиноваться духу его, явившемуся къ нимъ, чтобы спасти корабль и ихъ?!
— Всѣ по своимъ мѣстамъ! или вы погибли!
Капитанъ всю ночь простоялъ на рулѣ и всѣ повиновались ему безусловно. На разсвѣтѣ опасность миновала и корабль сталъ на якорѣ въ виду гавани.
— Вы измѣнники! — сказалъ Даниловъ своей командѣ: — Но я знаю, что многіе изъ васъ согласились на преступленіе только по слабости характера.
Онъ приказалъ заковать четырехъ зачинщиковъ, а когда буря стихла, вошелъ въ гавань американскаго города, заявилъ о случившемся и сдалъ преступниковъ властямъ. Перемѣнивъ часть своего экипажа, Даниловъ благополучно довезъ товаръ въ Гамбургъ, а потомъ пошелъ въ Ревель.
— И уже могу сказать, что смотрѣли на насъ тогда въ Ревелѣ, какъ на дикихъ звѣрей, — говорилъ мнѣ въ заключеніе старый капитанъ: — И какже, переживъ такія событія, намъ съ Ѳедею не жить душа въ душу? Вѣдь онъ свою жизнь отдавалъ за мою!
- ↑ Фунтъ стерлинговъ — англ. монета, около 10 рублей по курсу.
- ↑ Каракасъ — главный городъ южно-американской республики Венецуэлы.
- ↑ Вѣтры, дующіе на крайнемъ сѣверѣ и югѣ.
- ↑ Пингвины — птицы изъ отряда плавающихъ, у которыхъ крылья безъ перьевъ, вмѣсто которыхъ чешуйки; ноги почти у хвоста. Живутъ въ южномъ полушаріи.