«Джинджер» (Тэффи)
| «Джинджер» |
| Из сборника «Житьё-бытьё». Опубл.: 1916. Источник: Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 228-231. • Впервые: Новый Сатирикон. - 1916 - № 15. - С. 10-11. |
Разговелись в тесном семейном кругу.
Из чужих были только Юзефа Антоновна с мужем, дочкой и гувернанткой, но их у Сердобовых за чужих и не считали, виделись с ними каждый день, а сама Сердобова с Юзефой Антоновной даже немножко обожали друг друга по старой институтской дружбе.
Дети их тоже дружили между собой, и мирно сплетничали гувернантки, тоже дружно поругивая господ.
Юзефа Антоновна, красавица и умница, часто помогала подруге советами, как вести дом, как обращаться с мужем и как воспитывать детей.
Она сама, религиозная женщина и примерная семьянинка, будучи гораздо ограниченнее в средствах в сравнении с Сердобовыми, сумела поставить свой дом на широкую ногу и жила, ни в чем себе не отказывая.
Сердобова удивлялась, завидовала и старалась подражать.
— Мишель, — говорила она мужу, — отчего это Юзя все умеет, а я не могу?
— Надоела ты мне со своей Юзей, — отмахивался муж.
Дела их шли хорошо: целый день гудел собственный сердобовский завод, а по вечерам, когда машины смолкали, загорались на небе огненные письмена, выведенные электрическими лампочками: «М. Сердобов, цемент».
Итак, друзья разговелись в самой милой семейной обстановке.
Но и для мирной обстановки гостеприимный хозяин не пожалел своего погреба. Выпили и вина, и ликеров количество изрядное.
У Юзефы Антоновны, несмотря на всю строгость ее поведения, даже щечки разгорелись.
Сердобов, тоже развеселившийся, все поддразнивал ее, что она ревнует своего мужа. Это у них давно было заведено и считалось очень остроумным.
— Вы чего, Станислав Петрович, на мою жену смотрите? Берегитесь, Юзефа Антоновна вам сейчас сцену ревности устроит!
— Юзефа Антоновна! Смотрите, смотрите, как ваш муж улыбается. Ой, здесь что-то подозрительное: наверное, о какой-нибудь хорошенькой дамочке вспоминает.
Словом, веселились вовсю.
Когда гости ушли, хозяева, свесившись с лестницы, долго смотрели им вслед и кричали приветствия.
Потом снова сели за стол, допивать кофе.
— А не попробовать ли мне «Джинджеру»? — задумался хозяин. — Помню, я еще в студенческие годы как-то выпил рюмку и совсем ошалел. Ну, теперь, верно, уж так не подействует.
Он пересмотрел несколько маленьких рюмочек — все были грязные. Подвинул большую, налил в нее густой янтарной жидкости, посмотрел на свет, понюхал и вдруг сразу опрокинул себе в рот. Глотнул, выпучил глаза и заморгал.
— Что ты делаешь, — испугалась жена. — Разве так пьют ликер?
— Н-не… не сооб-разил, — пролепетал Сердобов. — Бук-квально…
Больше он ничего не мог сказать, встал, шатнулся, снова сел.
— Худо мне. Бук-квально.
— Господи! Зачем же ты пил?! Ведь ты же знаешь, что не можешь вынести «Джинджеру».
— Бук-квально…
— Это прямо отрава для тебя!
Он вдруг поднял голову и завопил:
— Отрава? Ага! Отрава! Знаю я, кто меня отравил. Это Юзька меня отравила.
— Ты с ума сошел, — вознегодовала Сердобова. — Что ты говоришь!
— Она, она отравила! Юзька! Пшеклентая Юзька!
— Как ты смеешь так ее называть! Я тебе не позволю, ты пьян!
— Не позволишь? Нет, баста! Довольно я от вас терпел. Будет с меня!
— Юзефа Антоновна уважаемая всеми женщина…
— Ха-ха! Уважаемая всеми! Юзька, ха-ха! Нет, довольно вы меня дурачили!
— Мы? Тебя?..
— Я тебе покажу, какая твоя Юзька уважаемая! Я тебе покажу!..
Он вдруг вскочил и, качаясь на ходу, как матрос в бурю, побежал в кабинет. Испуганная жена следовала за ним.
— Вот твоя Юзька!.. Вот твоя уважаемая!..
Он открывал ключом, висевшим на часовой цепочке, свой несгораемый шкаф.
— Вот, на! Ха-ха! Вот, на! Вот еще! Вот еще!
Он швырял жене прямо в лицо какие-то конверты.
— Что это? Господи!
Это все были портреты Юзефы Антоновны.
Портреты были разные, но все заманчивые и пикантные, каких Сердобова у своей подруги никогда не видала.
Вот Юзя в открытом платье, очень открытом, и надпись: «Мишелю, вместе с оригиналом».
Вот в какой-то коротенькой юбочке, почти раздетая, и подпись: «Ты помнишь?»
Вот в жокейском костюме и жокейской шапочке, лукавая, с хлыстиком в руках. И подпись: «Мишка! Гоп-ля!»
— Я ничего не понимаю! — застонала Сердобова. — Юзефа такая религиозная женщина, у нее свое кресло в костеле… Почему же она в таком легкомысленном виде? Это, верно, просто шутка! Да, да, это шутка! Иначе быть не может!
— Шутка?
Сердобов, красный, раздутый, налитый бешенством, сунул ей под нос какое-то письмо.
— Шутка! Это тоже шутка? Ха-ха! Читай, подлая, читай! Будешь со мной спорить?
Рука Сердобовой дрожала, в глазах рябило. Она плохо понимала смысл этих строк с их многоточиями и восклицательными знаками. Но отдельные слова она все-таки поняла.
«Поцелуи твои, Мишель!..» «Жажду ласк…» «Приходи… Стас уезжает… блаженство…»
Слова все такие простые, что, вместе они или отдельно взятые, все равно понятны.
— Быть не может! — тихо охала Сердобова. — Юзефа такая почтенная женщина. Это безумие. Это просто минутное увлечение, она потеряла голову. Ну, просто ошалела баба, а теперь, наверное, сама мучается.
— Это она-то мучается? Это у нее-то минутное увлечение? Ха-ха! Вот тебе минутное увлечение! Вот тебе…
Он стал выгребать из ящика целые кипы писем разных размеров, разных цветов и фасонов. И все они летели прямо на грудь, на колени испуганной Сердобовой, падали на ковер, рассыпались веером по дивану.
— Вот тебе минутное. Десять лет твоя Юзька живет со мной. Десять лет! Вот тебе, получай!
— Господи, Господи! Юзя, Юзя! Несчастная Юзя!
— Несчастная? — ревел красный Сердобов. — Молчи, дурища! Развратница твоя Юзька! Вот ее чулки… вот ее корсет… вот ее лента… вот…
Кружева, тряпки, кусочки, обрывки, ленты летели на ковер.
— Так она любила тебя! Любила тебя! Десять лет любила… — тихо заплакала Сердобова.
— Любила?
Сердобов подбежал к жене и со всей силы потряс ее за плечи.
— Я тебе покажу, подлая, как она любила! Я тебе покажу! Это что? Это что?
Теперь он не швырял. Теперь он медленно переворачивал бумажки с гербовыми марками.
— Счет от портнихи… счет от портнихи, итого восемьсот рублей… Брошка полторы тысячи… шелковых чулок на сорок два рубля… счет от портнихи… счет за шляпу девяносто… счет от портнихи… духи и перчатки… портьера в гостиной…
Тут Сердобова вскочила. Шурша, соскользнули с нее письма и легли кольцом вокруг ног.
— Портьера в гостиной?! — воскликнула она, вся бледная, со сверкающими глазами. — Портьера в гостиной! Так вот откуда у нее портьера в гостиной!
— Ага! Ага! — торжествовал муж. — Теперь чувствуешь! Ага! Вот тебе твоя Юзька!
Душа у Сердобовой была мужественная и многое могла вынести. Но портьер она не преодолела. Может быть, оттого, что они были гипюровые и ручной работы… Портьер она не преодолела.
— Этот завод прежде принадлежал Сердобову, — рассказывают приезжим местные жители. — Но там была какая-то семейная драма, и он бросил все и уехал.
— Сетафре![1] — вздыхают приезжие. — А почем у вас в городе масло?
Примечания
править- ↑ Какой ужас! (искаж. фр.)