«Васильки» (Васильковская)/ДО

Опубл.: 1912. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

«Васильки»

Сборникъ стихотвореній и Миніатюръ. Н. Васильковской. КУРСКЪ. ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе

1903 г.

1. Три главы изъ романа: Лунная сказка

2. Казалось

3. И снова день прошелъ

4. Случалось ли тебѣ

5. Она

6. На распутьѣ

7. Улыбнись мнѣ на пѣсню мою

8. «Не все-ль равно»

9. «Душный полдень»

10. Стѣна

1904 г.

11. Изъ разсказовъ объ Ахалтекинской кампаніи

12. Тостъ

13. Стихотвореніе Метерлинка (переводъ)

14. Оргія

15. «Онъ изнемогъ»

16. Акаціи

17. Дѣти

18. Призывъ

19. Зори

20. Паводокъ и разливъ

21. «Ты удивленъ»

23. Въ долинѣ слезъ

24. «Ты проносишься, сверкая»

27. «Я жду даровъ»

28. «Палачъ усталъ»

29. Золото

30. Душа моя тоскуетъ…

1905 г.

32. Письмо

33. Химера фантасты

34. «Судьбой иль случаемъ»

35. «Эта тетрадка стиховъ и эскизовъ»

36. «Лягу-ль въ темную могилу»

37. «Я, уходя, роняю слово: Счастье»

38. Къ открыткѣ: "Смерть: "

39. Въ дорогѣ

40. Жизнь…

41. Три встрѣчи

42. «Спуталось все и смѣшалось…»

43. «Вопли жгучаго страданья»

44. «Зарею утренней подъ тѣнью изъ плакучихъ»

45. Разсвѣтъ

46. «Онъ страстно жаждалъ обладанья»

47. «Дикихъ птицъ на югъ стремительный полетъ»

48. «Этой пѣсней я хотѣла бы сказать…»

49. «Въ волнахъ жизни»

51. «Въ кровавомъ туманѣ проносится смерть»

53. «Душа моя вулканъ… И лавою мученья»

53. «Слышишь, бушуетъ метель»

54. Н. К--ой

55. К. О--ой

56. «Позаткали окна блестками морозы»

1906 г.

57. Ты меня научила смѣяться

58. «А я его люблю»

59. Не осуждай меня

60. Жалобно стонетъ вѣтеръ осенній

61. Тишина

62. «Какъ солнца лучъ улыбкою прощальной»

63. Убитая любовь. (Сонетъ Sully Prudhome, переводъ)

64. «Онъ спалъ и грезилось ему»

65. Посвящается С. Р. (Преслѣдуя причудливую грезу)…

66. Крымскіе этюды. Ласточкино гнѣздо

67. " " Въ санаторіи

68. " " Буря въ горахъ

60. " " Къ открыткѣ: «Смерть дуба»

70. " " Въ объятьяхъ солнца

71. " " За ней

72. " " Л. И. Кузьменко

73. "" «Жутко, зловѣще молчанье»…

71. " " «Въ толпѣ, подчасъ злорадной»…

75. " «Небо море обнимало…»…

76. " « Встрѣча…

78. „Было иль только казалось“

1907 г.

79. Цвѣты

80. Судьбѣ

81. „Мнѣ хочется личнаго счастья…“

82. Искра

83. Недавно было все!… А кажется — давно!…

84. Посвящается Л. М--у… (Какъ прежде, въ далекіе годы)

85. „Все спитъ… Туманъ промозгло мутной“

86. „Сквозь сѣтку метели холодное солнце глядѣло“

87. С. В. Р. (Слышишь, какъ стонутъ печальныя ели)

88. „Ты помнишь ароматъ травы въ логу росистомъ“

89. Письмо

90. Драма въ дѣтской

91. „Призраки… Образы…“

92. Любовь мертвеца

93. О чемъ листья шелестѣли

94. В. А. Т--ъ

1908 г.

95. Таня и Ваня (разсказъ для маленькихъ дѣтей)

97. Чайка на птичьемъ дворѣ

98. Посвящается М. П. (-- „Я лишняя, когда вы оба въ шумномъ спорѣ“)

99. „Я въ этотъ день всегда писала прежде Вамъ“

100. „Издалека грядущаго полна“

101. Колѣ П-у. (Не тебѣ, мой милый крошка)

102. „Рыдали и плакали звуки“

103. „Ты говоришь, что есть въ душѣ твоей“

104. Шутка

105. „Мой другъ. Усталый другъ, измученный, больной“

106. М. В. И. Лѣто. Осень. Зима

107. Убитая змѣя

108. Не страшно-ль

109. Динѣ Гротъ

110. При свѣтѣ вдалекѣ мигающихъ огней'

111. Свиданья часъ»

112. «Печальный день…»

113. «Глухая ночь и безпросвѣтный мракъ…»

114. «Ты пѣлъ мнѣ пѣснь любви»

115. «Ты правъ, глубоко правъ…»

116. Замокъ Бонкуръ. (Переводъ стих. Шамиссо)

117. Адѣ Чумаченко

118. «Быть можетъ мнѣ не долго жить»

1909 г.

119. Бабушкинъ урокъ

120. М. В. И--ой. «Въ пыли колесъ змѣился слѣдъ»

121. «Я стала Вамъ писать стихами»

122. «Синева и просторъ»

123. «Не говори, что жизнь ушла»

1910 г.

121. «Онъ пѣлъ на утренней зарѣ»

125. В. С. Р, (Ушли. Великолѣпный залъ)

126. С. В. Р. (Тяжело и больно было «такъ» разстаться…)

127. Е. Н. Ч. (Пусть ты права: душа твоя пустыня)

128. «Вотъ и отцвѣлъ бѣлорозовый садъ»

1911 г.

129. А. И. Каринской. (Сѣверной природы грустныя картины)

130. Я. Л. С. (Не надо словъ. Пусть только звуки)

131. «Посмотри, посмотри дорогая»

132. Сказка моря

1912 г.

133. Къ открыткѣ: «Заводь»

134. А даль такъ широка!

135. Посвящается С. В. Р. (Спасибо за яркія, алыя розы)

136. «Еще не скоро призрачною сказкой»

137. Крымскіе этюды: Плющъ

138. " " Зарницы…

131. " " Невѣста…

132. " " Василекъ

141. " " Эдельвейсъ и василекъ…

142. " " С.-Р. (Всѣ мы любимъ другихъ лишь за то)

143. " « Симфонія

144. Сфинксъ. Сказка пустыни

Предисловіе.

Вступивъ на литературное поприще въ 1905 году, авторъ сборника „Васильки“ съ 1910 года не отдавалъ своихъ произведеній въ печать. Причиной тому были отчасти условія личной жизни автора, отчасти — знакомыя вѣроятно многимъ переживанія, характеръ которыхъ носитъ печать, налагаемую „сумерками духа“.

Тяжело было бы думать, что эти сумерки не смѣнятся въ общественномъ настроеніи, — а значитъ и въ настроеніи тѣхъ, кто чувствуетъ себя звеномъ одного общаго цѣлаго. — свѣтлой зарей.

„Жизнь течетъ все въ тѣхъ же угрюмыхъ берегахъ, огни еще далеко… По все-таки… все-таки впереди огни“…^[1]

Въ жизни каждаго человѣка, независимо отъ количества прожитыхъ имъ лѣтъ, наступаетъ періодъ, когда онъ подводитъ итоги своего прошлаго.

Жизнь измѣряется не нашими годами,

Не въ томъ вопросъ, какъ долго мы живемъ,

А въ томъ, что выстрадано нами,

Что пережили мы и сердцемъ, и умомъ…

На многое въ этомъ прошломъ онъ смотритъ съ тѣмъ чувствомъ умиленія и тихой грусти, какую будятъ въ насъ пожелтѣлыя страницы письма любимаго человѣка, давно взятаго могилой; отъ многаго — отворачивается съ тоской, свойственной воспоминанію, которое хочется забыть, но къ которому мучительно тянетъ; многое, наконецъ, является для него тѣмъ, что предопредѣляетъ его „завтра“, хотя бы оно было послѣднимъ этапомъ его жизненнаго пути.

А въ цѣломъ прошлое кладетъ свою неизгладимую печать, и хочетъ ли человѣкъ или нѣтъ, но ликвидировать какъ унаслѣдованное, такъ и благопріобрѣтенное прошлое, — онъ безсиленъ; безсиленъ, — хотя бы, разрывая съ нимъ, стремился создать себѣ новыя условія жизни, или кончалъ расчеты съ самой жизнью.

Поэтому при подведеніи итоговъ извѣстнаго пергода прожитыхъ лѣтъ, необходимо видѣть этотъ періодъ въ его цѣломъ, и постольку это имѣетъ значеніе, поскольку мы въ силахъ обобщить отдѣльныя переживанія, настроенія, уловить ихъ преемственность, связать ихъ…

Связываетъ и авторъ сборника „Васильки“, собранные имъ на нивѣ житейской.

Многія изъ стихотвореній и миніатюръ, помѣщаемыхъ въ сборникѣ, были напечатаны раньше, иныя печатаются въ первый разъ, нѣкоторыя еще не суждено пріобщить къ сборнику, въ общемъ обнимающему періодъ отъ сентября 1903 по августъ 1912 года.

Въ цѣль изданія сборника не входитъ открытіе новыхъ горизонтовъ, созданіе новыхъ цѣнностей или переоцѣнка старыхъ…

За исключеніемъ нѣкоторыхъ, это — стихотворенія личнаго характера; но, какъ на жизнь отдѣльныхъ лицъ кладетъ печать жизнь въ ея цѣломъ, такъ изъ жизни отдѣльныхъ единицъ слагается жизнь вообще.

Эволюція души отдѣльно взятой личности есть эволюція цѣлаго въ уменьшенномъ масштабѣ.

Поскольку она сказалась въ претворенныхъ сквозь призму творчества настроеніяхъ автора стихотвореній „Васильки“, — постольку достигнута цѣль изданія даннаго сборника.

1913 года, 9 Марта.

1903 ГОДЪ.

ТРИ ГЛАВЫ ИЗЪ РОМАНА
„ЛУННАЯ СКАЗКА“.

I.

Лунной ночи свѣтъ и тѣни…

Старый садъ… Кусты сирени

И къ рѣкѣ пологій скатъ…

Прихотливо извиваясь,

То сверкнувъ, то вновь скрываясь

Въ изумрудныхъ берегахъ,

Тихо волны рѣчки плещутъ

И, какъ будто, что-то шепчутъ,

Затерявшись въ камышахъ.

Мы плывемъ съ тобой въ молчаньѣ…

Въ жуткомъ, сладкомъ ожиданьѣ

Бросилъ я свое весло…

И теченье нашу лодку,

Какъ счастливую находку,

Быстро, быстро понесло…

Далеко въ травѣ росистой,

Отъ тумана серебристой,

Звучно перепелъ кричалъ;

Соловей передъ зарею

Съ томной, страстною мольбою

Громко плакалъ и рыдалъ…

Мы въ лугу. Ковромъ душистымъ,

Ароматнымъ, серебристымъ,

Вся окутана земля…

И — сдержать не въ силахъ страсти,

Я молю тебя о счастьѣ:

„Будь моя“!..

II.

Ясное утро. Трава не колышется.

Жаворонки въ небѣ. Жара…

Въ воздухѣ знойномъ какъ будто ужъ слышится

Страдная лѣта пора.

Рожь колосистая, словно стѣной,

Насъ обступила кругомъ…

Счастье безумное жгучей волной

Въ сердцѣ вскипаетъ моемъ.

Пусть бы насъ въ бездну умчалъ, низвергаясь,

Страсти могучій потокъ…

Мигъ — но блаженства… А ты, усмѣхаясь,

Вьешь изъ колосьевъ вѣнокъ

И. беззаботно безпечная,

Пѣсенку громко поешь…

Та же кругомъ безконечная

Тихо колышется рожь…

III.

Садъ. Не тотъ старинный, деревенскій садъ,

Гдѣ за рѣчкой сонной догоралъ закатъ,

Гдѣ весной въ сирени плакалъ соловей,

Гдѣ узнала тайну ты любви моей.

Здѣсь деревьевъ тощихъ жалкая семья,

За стѣной стукъ дрожекъ, пыльная скамья…

Въ этотъ часъ здѣсь пусто. Какъ въ былые дни.

Мы вдвоемъ съ тобою, мы съ тобой одни.

Подъ густой вуалью голову склоня,

Ты молчишь, какъ тайну строгую, храня

То, что здѣсь повѣдать мнѣ рѣшила ты.

--Вѣра въ жизнь, надежды, лучшія мечты,

Все тобой согрѣто. Не томи, молю…

Въ чемъ же тайна эта?

„Я Васъ не люблю“.

25 Октября 1903 года.

КАЗАЛОСЬ.

Я помню въ дѣтствѣ, съ вечера, рѣзвясь

И старой нянѣ сказкой докучая,

Заснула я. А пробудясь

Въ объятьяхъ матери молила я, рыдая:

— Вернемся въ ту страну, гдѣ ждетъ меня царица,

Царевичъ молодой и Чудо-Царь-Дѣвица!…

И доказать напрасно мать пыталась,

Что нѣтъ такой страны, что эти мнѣ:

„Казалось“…

Я помню ночь. Она въ гробу лежала.

Всѣ разошлись. Монахиня одна

Уныло, медленно читала,

И жуткая кругомъ внимала тишина.

И вдругъ при блескѣ трепетномъ свѣчей,

Какъ въ небѣ мрачномъ яркія зарницы,

Мнѣ показалось, — дрогнули рѣсницы

Ея сомкнутыхъ навсегда очей

Отъ вздоха слабаго тяжелая парча

На скрещенныхъ рукахъ слегка заколыхалась…

Къ монахинѣ я кинулась, крича: — Жива!…

Она жива!…

Но это мнѣ:

„Казалось“!..

И годы шли. Мы встрѣтились съ тобой

И міръ, заманчивѣй волшебной, старой сказки,

Открывъ объятья нѣгъ чарующихъ и ласки,

Въ цвѣтахъ любви простерся предо мной.

Но мигъ одинъ!… Весна роскошная умчалась

И день смѣнилъ зари волшебныя мечты!..

— Скажи: завяли тѣ махровые цвѣты

Иль ихъ разцвѣтъ мнѣ снился, мнѣ „казалось?“

И у судьбы молить готова я съ тоской:

--Пусть все постыдное, все злое, что свершалось

На жизненномъ пути, — предъ гробовой доской

Смогла бъ я позабыть! Пусть это мнѣ:

„Казалось“!!…

И СНОВА ДЕНЬ ПРОШЕЛЪ.

рі снова день прошелъ, какъ много, много дней

Однообразныхъ, тусклыхъ и унылыхъ,

Какъ звенья кованныхъ цѣпей

Иль рядъ крестовъ на кладбищѣ могильныхъ.

Но цѣпь ковали злоба и насилье,

И подъ крестомъ носившій крестъ почилъ…

А по ступенькамъ дней позорнаго безсилья

Живые мертвецы идутъ подъ сѣнь могилъ.

25 Октября 1903 года.

СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ТЕБѢ.

Случалось ли тебѣ съ мучительной тоской

Проснуться поутру и длинный скучный день

Безцѣльно наполнять ненужной суетой;

Съ тревогой смутной ждать, чтобы ночная тѣнь

Въ окно очами черными взглянула

И въ сумракѣ окрестность потонула…

Тогда волненьемъ трепетнымъ сгорая,

Съ блестящимъ взоромъ, стиснувъ руки,

То вся дрожа, то вся пылая,

Свиданья часъ, — конецъ разлуки

Со страхомъ сладкимъ ожидать

И бой часовъ съ тревогою считать…

Ходить по комнатѣ стемнѣвшей,

Остановясь, прислушаться порой,

Къ стеклу прильнувъ, глядѣть съ тоской

Во мракъ аллеи потемнѣвшей;

И мысленно слѣдя за нимъ въ воображеньѣ,

Себѣ подробности свиданья представлять;

Сливаться съ нимъ въ порывистомъ стремленьѣ,

Ему всѣ мысли, чувства повѣрять…

Себѣ представить образно и ярко

Его походку, взглядъ и звукъ его рѣчей,

И, — пережитое въ теченье многихъ дней,

Все, все въ мечтахъ пересказать украдкой…

Но вотъ проходитъ часъ обычнаго свиданья…

Прошелъ другой… Глухая боль страданья

Смѣняетъ рой несбывшихся надеждъ…

Такъ мишуру блестящую одеждъ

Смѣняетъ бѣднота, когда изъ маскарада

Вернется въ тѣсный уголъ свой

Труда, заботы, мрака, чада…

И ты вернулась… Взоръ холодный твой

Со злобой и тоской впивается въ людей,

Погрязшихъ въ пошлости обыденной своей.

И, какъ больной страдалецъ избавленья,

Такъ жаждешь ты того мгновенья,

Когда отъ нихъ ты сможешь убѣжать,

Чтобъ у себя, одной, отчаянно рыдать…

27 Октября 1903 года.

ОНА.

I.

На утренней зарѣ вошла ко мнѣ „она“

Въ вѣнкѣ изъ розъ, въ одеждѣ легкой, свѣтлой,

И кубокъ пѣной бьющаго вина

Мнѣ подала съ улыбкою привѣтной.

Букетъ сирени сбрызнутый росой

Мнѣ бросила смѣясь, и распахнувъ свободно

Дверь на просторъ, гдѣ широко, привольно

Раскинула весна покровъ весенній свой,

Сказала мнѣ, махнувъ рукой: — Скорѣй туда!..

За мной!.. За мной!..

II.

Я пала духомъ. Я изнемогала,

Съ сомнѣньемъ тягостнымъ борясь,

Терзаясь, мучаясь, томясь…

И въ дверь мою „она“ тихонько постучала.

Ее открыла я сама. И грустная „она“ вошла,

Склонилась тихо къ изголовью

И съ кроткой лаской и любовью

Мнѣ жребій выбрать помогла:

--Смотри, дитя! Во тьмѣ ночной

Бредетъ тамъ странникъ одинокій

И путь тяжелъ его далекій…

Стань путеводною звѣздой,

Не бойся тьмы, дитя! За мной!..

III.

Дрова въ каминѣ догорали,

На бархатный коверъ кидая отблескъ свой…

Тамъ, за окномъ, метель и буря бушевали,

А здѣсь царилъ порядокъ и покой.

И тихо, медленно, какъ сонное теченье

Рѣки степной въ пологихъ берегахъ,

Шла жизнь. Вдругъ странное волненье,

Тревога смутная и страхъ

Стѣснили грудь мою. Смятенія полна

Къ стеклу холодному окна

Лицомъ горячимъ я прильнула.

Чей это стонъ? Иль то метель вздохнула?

Иль это бредъ?.. Опять „она“!.

„Она“ — мучительная, злая…

Не входитъ смѣло, не стучитъ…

Нѣтъ, головой сѣдѣющей кивая,

Она рукой костлявою манитъ

И рядомъ призраковъ обманчивыхъ и лживыхъ,

Но полныхъ чаръ, какъ въ дни былой весны,

Сулитъ опять заманчивые сны…

Къ чему они? Съ злорадствомъ надо мной

Она хохочетъ и зоветъ: — За мной!..

24 Ноября 1903 года.

НА РАСПУТЬѢ.

Сумерки. Сумерки ранніе…

Сѣрый, тяжелый туманъ…

Встрѣтились мы въ эту пору печальную.

Вѣтеръ холодный полуночныхъ странъ

По полю съ бѣшеной яростью воетъ.

Лѣсъ обнаженный съ тревогою стонетъ,

Точно рыдаетъ съ тоской безотрадной

Онъ надъ судьбою своей безталанной.

Встрѣтились мы въ эту пору печальную

И у распутья стоимъ. Погребальную

Пѣсню намъ осень постъ…

И, затаивши на сердцѣ тревогу,

Смутно я вижу въ туманѣ дорогу

Ровную, гладкую вплоть до конца,

До гробового могилы вѣнца…

Надо-ль спѣшить?!.

Что-жъ на распутьѣ тебя удержало?

Выборъ пути? Или тьмы покрывало?

Ждешь ты разсвѣта иль въ смѣлыхъ порывахъ

Ты побѣжденъ и бороться не въ силахъ

Съ бурей и сломлена воля твоя?

Иль ты рѣшаешь, тоску затая:

— Прежнимъ ли, новымъ путемъ ли пойдемъ,

Все жъ къ неизбѣжной могилѣ придемъ!..

Стоитъ ли жить?!.

Встрѣтились мы въ эту пору печальную…

Слушаемъ осени пѣснь погребальную…

24 Ноября 1903 года.

Улыбнись мнѣ на пѣсню мою

Улыбнись мнѣ на пѣсню мою!

Когда въ дѣтствѣ, безпечно играя.

На зеленой лужайкѣ, бывало, пою, —

Люди, взглядомъ меня провожая,

Улыбались на пѣсню мою.

Когда, полные вѣры въ себя и въ людей,

Выходили мы въ бой, — я могучей своей

Пѣсней громко сзывала дружины…

И рабы безысходной кручины

Улыбались надъ пѣсней моей!

А теперь я предъ страшнымъ вопросомъ стою

И не знаю: играю иль страстно скорблю,

Но, когда я смѣясь и рыдая пою, —

Улыбнись мнѣ на пѣсню мою!..

25 Ноября 1903 года.

Счастье… Призракъ ли счастья, —

Не все ли равно?..

Надсонъ

Не все-ль равно? Пусть вѣтеръ предразсвѣтный

Съ лазури облака обманчиво сгонялъ,

И ясную зарю смѣняетъ день безцвѣтный…

Свѣтъ царственной зари намъ все-таки сіялъ!

О, пусть Перъ-Гюнтъ не былъ самимъ собою,

Пусть лживымъ призракомъ вся жизнь его была!

— Онъ истинный, съ печатью неземной —

Въ любви Сольвейгъ… И имъ она жила!..

25 Ноября 1903 года.

*  *  *

Душный полдень. Солнце скрылось.

Тучи кроютъ небосклонъ.

Тамъ, гдѣ ива наклонилась

Надъ рѣкой, — повисъ балконъ.

Полусонно рѣчка плещетъ

Въ берегъ мутною волной,

Да осинникъ весь трепещетъ,

Серебрится за рѣкой.

На ажурную рѣшетку

Опираясь, молчаливо

Мы стоимъ; и ту же нотку

Все твердитъ удодъ тоскливо…

Притворяясь оскорбленной,

Гнѣвно брови я сдвигаю

И акаціи зеленой

Листья нервно обрываю.

Этимъ тягостнымъ молчаньемъ

Все сказалось между нами…

Искаженное страданьемъ

Ты закрылъ лицо руками,

И прерывистый твой шопотъ

Еле слышный и понятный, —

Будто въ паркѣ листьевъ ропотъ

Или плескъ волны невнятный, —

Я скорѣе отгадала,

Чѣмъ разслышала въ смущеньѣ:

— Ахъ, зачѣмъ ты мной играла

И томила въ заблужденьѣ!

Что надъ чувствами нѣтъ власти,

Ты позднѣй сама узнаешь,

Когда взрывъ безумной страсти,

Страсти жгучей испытаешь.

За порывъ мой безразсудный

Сердце пусть тогда осудитъ;

Разумъ скажетъ: — онъ безумный. —

Сердце скажетъ: — но онъ любитъ, —

И много лѣтъ съ тѣхъ поръ прошло.

Балконъ обрушился и вырубленъ давно

Осинникъ за рѣкой . А я съ моей мечтой,

Несбыточной, давно разсудкомъ осужденной,

Стремлюсь на берегъ рѣчки сонной,

Гдѣ въ юности звучала надо мной

Защита страсти безразсудной,

Чтобъ плакать тамъ въ тоскѣ безумной!..

28 Ноября 1903 года.

СТѢНА.

— Изслѣдуемъ вопросъ!.. — Вчера сказалъ ты мнѣ

И къ низкой, каменной, таинственной стѣнѣ

Мы оба подошли. Причудливый коверъ

На ней узоръ загадочный простеръ.

Въ немъ не было, коврамъ присущей, пестроты,

И фрукты, вазы, птицы и цвѣты

По немъ затѣйливой гирляндой не сплетались;

Съ улыбкой томною жеманно не кривлялись

На немъ пажи, маркизы, пастухи…

Олимпа древняго постыдные грѣхи

Въ безпечной наготѣ рисунокъ не являлъ.

И что ковра узоръ изображалъ,

То врядъ ли самъ художникъ зналъ.

Зловѣщей молніи причудливый зигзагъ

Ударилъ въ тонкій, стройный стягъ.

Надломленный, къ землѣ онъ головой склонялся

Вдали пылалъ закатъ, оазисъ выдѣлялся

И пальмы пышныя, зеленыя росли…

А стягъ лежалъ надломленный въ пыли…

Молчала я. — Вопросъ изслѣдуемъ теперь!.

Ты снова повторилъ и смѣлою рукой

Коверъ таинственный отдернулъ предо мной.

Въ стѣнѣ увидѣли мы запертую дверь

Съ оковкой мѣдной, потайнымъ замкомъ

И навсегда затеряннымъ ключомъ..

И, — что стѣна таила погребеннымъ,

Для насъ осталось нерѣшеннымъ.

11 Декабря 1903 года.

1904 годъ.

Изъ разсказовъ объ Ахалтекинской кампаніи.

Холодный мракъ сгустился надъ землею,

Смѣняя дня палящую жару.

Усталою, измученной толпою

Подсѣли мы къ веселому костру.

Въ степи вылъ вѣтеръ глухо и уныло,

Беззвѣздный тучи крыли небосводъ

И въ безпросвѣтной тьмѣ, холодной, какъ могила,

Блестящихъ искръ кружился хороводъ.

Людей усталыхъ горсть, — мы охраняли путь,

Стальными лентами прорѣзавшій пески;

А въ истомленную, измученную грудь

Въѣдалась сталь мучительной тоски.

Казалось, что въ странѣ, отъ родины далекой,

Насильно отнятой, враждебной и чужой,

Не ночи мракъ простеръ шатеръ въ степи широкой,

А мрачный сводъ тюрьмы повисъ надъ головой.

Не телеграфной проволокой звенѣлъ

Свободный вѣтеръ, степью пролетая,

То голосъ чей-то скорбно пѣлъ,

Надъ нами въ вышинѣ мучительно рыдая.

Какъ стаи ласточекъ пролетныхъ, — вереницей

За мыслью мысль на родину неслась

И рвалось сердце вдаль подстрѣленною птицей,

Въ мучительной тоскѣ сжимаясь и томясь.

Но вотъ, во мракъ сгустившійся, врываясь,

Донесся шумъ… Сигналъ сторожевой…

За ружья на бѣгу стремительно хватаясь,

Всѣ строятся въ порядокъ боевой.

Смерть не страшна. Ее я призываю

Въ борьбѣ открытой, смѣлой, роковой!

Какъ искупленья даръ я жизнь свою слагаю,

Я, подневольный рабъ страны своей родной!

Сигналы чаще… Ближе, ближе грохотъ.

Во тьмѣ ночной отряды адскихъ силъ

Казалось мчались… Ревъ, и свистъ, и хохотъ

Въ стели далеко вѣтеръ разносилъ.

Врагъ близко… Всѣ готовы въ бой.

И мимо, подъ уклонъ хранимой нами вѣтки,

Подъ вѣтеръ съ грохотомъ и страшной быстротой

Промчались, какъ стрѣла, пустыя вагонетки…

5 Января 1904 года.

ТОСТЪ.

(Посвящается В. С. Р.).

Да здравствуетъ могучей и широкой,

Свободной мысли царственный полетъ!

Предъ свѣтомъ истины, да сгинутъ въ тьмѣ глубокой:

Насилія постыдный гнетъ,

Лжи пелена, обычая повязка,

Смрадъ лицемѣрія, бездушія скелетъ…

О. да воскреснемъ мы, какъ говорила сказка,

Навѣянная намъ съ невинныхъ, дѣтскихъ лѣтъ!

Тяжелый камень гробового входа,

Что доступъ въ сердце чувству заградилъ,

Отброситъ прочь могучая свобода

И дрогнетъ вѣковой, промозглый мракъ могилъ.

Возстанутъ мертвые. Холодныя, нѣмыя

Уста заговорятъ и загорится взоръ.

Борцы свободные, могучіе, живые

Мы выйдемъ изъ могилъ на волю и просторъ.

Не тамъ, въ заоблачномъ туманѣ откровенья,

Не въ царствѣ грезъ и дѣвственной мечты,

Здѣсь, на землѣ свершится Воскресенье

Въ сліяньи мысли, правды, красоты…

27 Марта 1904 года.

СТИХОТВОРЕНІЕ МЕТЕРЛИНКА.

(Переводъ).

— А если бы вернулся онъ,

Что мнѣ ему сказать?

— Скажи: Уснувъ могильнымъ сномъ,

Я перестала ждать!..

— А если, не узнавъ меня,

Онъ спрашивать начнетъ?

— О, говори съ нимъ, какъ сестра,

Смягчи страданья гнетъ…

— Гдѣ ты? Захочетъ онъ узнать…

Что я скажу въ отвѣтъ?

— Спѣши кольцо ему отдать.

Послѣдній мой привѣтъ.

— Онъ спроситъ у меня, повѣрь.

Зачѣмъ твой пустъ покой?

— Укажешь ты: открыта дверь,

Угасъ свѣтильникъ мой.

— Про часъ послѣдній твой меня

Онъ спроситъ, муки полнъ…

— Скажи, что улыбалась я…

Лишь бы не плакалъ онъ!..

ОРГІЯ.

Молчала ночь. Пугливо тучи мчались,

Туманъ зловѣщій медленно вставалъ

И сны безумные слетались,

И стокъ подавленный звучалъ.

Безсмысленное зло безстыдно хохотало,

А ложь, блестя позорной мишурой,

Нагую правду обнимала,

Прикрывшись дѣвственной фатой.

Огонь мученій, слезъ, тоски и скорби міра

На алтарѣ кровавомъ трепеталъ,

А у подножья алчнаго кумира

Въ оковахъ богъ поруганный лежалъ.

Одной лишь жертвы не хватало:

Влекутъ ее подъ свистъ бичей…

И взгляда жалости истерзанной очей

Не выдержала ночь и, вздрогнувъ, зарыдала…

Май 1904 года.

Другъ одинокаго — смерть, но ты

сильнѣе, потому что ты — любовь.

Гейнце Товоте.

Онъ изнемогъ. Она пришла

И, дерзко сбросивъ покрывало,

Рукой костлявой налегла

На грудь, гдѣ сердце трепетало.

— Я здѣсь. Ты больше не одинъ!

Я здѣсь!.. Замри въ моихъ объятьяхъ

Ты — одинокій исполинъ,

Презрѣвшій все въ своихъ собратьяхъ.

Ты мой. Я съ дѣтства за тобой

Слѣжу ревниво и упорно…

Я этотъ мигъ ждала. И, призвана тобой,

Вхожу на зовъ — царицей и рабой,

Побѣдоносно и покорно! —

Такъ ликовала смерть Вдругъ вздрогнула она;

Двѣ тѣни выросли и стали у порога:

Одна могуча и ясна,

Въ очахъ другой — мольба, тревога…

--Какъ, обѣ здѣсь? Опять борьба?

Онъ васъ не звалъ!.. Входите смѣло.

Я здѣсь — царица и раба,

Но не хочу я вашего удѣла —

Оспаривать его… Не васъ онъ звалъ, меня!..

Но вы пришли Идите жъ къ изголовью…

Ты — „мысль“, могучая и полная огня,

И ты, безумная, что всѣ зовутъ „Любовью“.

Верни его своимъ дыханьемъ чистымъ,

Своимъ страданьемъ и мольбою жить…

Зажги опять сіяніемъ лучистымъ

Огонь, что я готова загасить.

Но знай, что „Мысль“, вошедшая съ тобою,

Кинжалъ отточенный скрываетъ подъ плащомъ.

Ты „Ей“ вернешь его и жалкою рабою

Погибнешь подъ „Ея“ безжалостнымъ бичемъ.

Да, въ этотъ мигъ „Тебѣ“, не „Ей“ я уступаю…

Но не „Тебя“, повѣрь, — „Ее“ онъ изберетъ…

Я смѣло ухожу… Я „Ей“ его ввѣряю.

Ко мнѣ его „Она“ обратно приведетъ… —

И, съ хохотомъ зловѣщимъ на устахъ,

Закрыла смерть надъ тѣломъ покрывало.

--О, лишь бы только жилъ!..

О, лишь бы только жилъ!.. —

Припавъ къ нему на грудь, „Безумная“ шептала…

Май 1904 года.

АКАЦІИ.

Блѣденъ тусклый разсвѣтъ…

Мелкій дождь мороситъ…

Сердце ноетъ тоскливо, болитъ

И въ сомнѣніяхъ ищетъ отвѣтъ…

Мертвые цвѣты бѣлыхъ акацій осыпались и ковромъ

Устлали влажную землю…

Но осиротѣлыя вѣтви тянутся къ хмурому небу за

солнцемъ и счастьемъ…

И молятъ… И вѣрятъ…

Льются звуки рояля и голосъ поетъ,.

Поетъ о тоскѣ одиночества, о безысходномъ страданьѣ,

Объ уходящемъ лѣтѣ и близкой могилѣ.

Но и на краю могилы блѣднымъ призракомъ манитъ

душу завѣтная мечта.

Тоска души — гимнъ мечтѣ…

И молитъ… И вѣритъ…

Эти звуки рыдаютъ о счастьѣ мечты…

Рыдай о ней и плачь, но вѣрь въ нее и ты.

Неясныя строки отрывочнаго письма…

Въ нихъ крикъ повседневности заглушаетъ шопотъ

Измученной, обезсиленной страданьемъ души…

Но ты уловилъ его, этотъ шопотъ страданья, робкій

вздохъ, ищущій отзвука въ другой, родной душѣ…

„Лишь онъ ее здѣсь можетъ удержать,

Чтобъ за рѣшеткой смерти не искать“…

ДѢТИ.

— Намъ скучно. Мы все перебрали…

— Игрушки намъ всѣ надоѣли.

— Мы мячикъ другъ другу бросали,

— Мы въ жмурки играли, мы пѣли.

— „Нарочно“ и въ гости ходили,

— Въ лото мы играли, и въ прятки…

— Какъ взрослыхъ, мы куколъ рядили,

— И даже играли въ лошадки…

— Намъ скучно!..

Такъ дѣти упрямо твердили,

Игрушки капризно бросая.

Браня, ихъ заняться учили,

За скуку и лѣнь упрекая.

Но старшіе вышли. Безъ строгой указки

Себѣ они быстро игру подыскали

И, вырвавъ изъ книги затверженной сказки

Страницу, въ комокъ, вмѣсто мячика, смяли.

Бросая, слогъ первый она говорила,

Онъ кинуть второй, улыбаясь, спѣшилъ…

Рождались слова. Ихъ забава смѣшила,

А смыслъ ея шутокъ былъ ясенъ и милъ.

Начатое слово сказавъ наугадъ,

Съ какимъ она страхомъ конца ожидала.

А, вдругъ, онъ отвѣтитъ совсѣмъ невпопадъ!..

И радостью бурной удачу встрѣчала…

17 Іюня 1904 года.

ПРИЗЫВЪ.

Страсть: „Иди за мной!.. Я дамъ испить

До дна всю чашу счастья,

Безумнаго восторга пылъ

И муки сладострастья.

Когда жъ въ стремительный нотокъ

Сольются страсти силы,

Оковы смерти увлекутъ

Насъ въ тьму сырой могилы!“

Мысль: „Иди за мной!.. Отраднѣй есть мечта.

Сольемся мысленно въ одинъ аккордъ могучій…

Восторги мыслей — красота,

А ложе океанъ созвучій.

Ихъ поцѣлуй, въ гармоніи сливаясь,

Рой символовъ блестящихъ окрылитъ,

Въ объятьяхъ пламенныхъ сплетаясь,

Ихъ страсть вѣнчаетъ жизнь и истину родитъ.

Въ безумьѣ ихъ ночей -безсмертіе царитъ!..“

17 іюня 1904 года.

ЗОРИ

Въ лѣтнія, душныя ночи, когда стихнутъ голоса дня,

Замолкнутъ пѣсни и вѣтеръ притаится въ горахъ,

Когда въ поляхъ царятъ безмолвіе и покой,

А въ далекомъ небѣ горятъ безстрастныя, холодныя звѣзды,

Вечерняя Заря встрѣчается съ Зарею утра.

Короткія, грустныя встрѣчи безъ надеждъ, безъ упованій,

Безъ прошлаго и будущаго, въ тоскливой тишинѣ ночи!'

Лишь въ небѣ загорится звѣзда, вѣстница ночи,

Вечерняя Заря въ коронѣ огненныхъ лучей,

Съ прозрачной, лилово-розовой дымкой фаты надъ волной

золотистыхъ волосъ,

Накинувъ пурпурную мантію, ложится на закатѣ и ждетъ.

Страстью, огнемъ безумнаго желанья горитъ она!..

Ждетъ напряженно, долго не хочетъ разстаться съ надеждой!..

Но темнѣетъ востокъ и гаснутъ въ мучительной истомѣ

Горячіе лучи Зари… Ночь сходитъ въ міръ,

Сурово срываетъ съ Зари дорогія, пурпурныя ткани,

И обезсиленная, блѣдная медленно гаснетъ она…

А на востокѣ уже робко бѣлѣетъ покрывало молодой

утренней Зари…

Желанной Зорьки?..

Вотъ зашумитъ предразсвѣтный вѣтеръ темными кустами

орѣшника,

Земля вздохнетъ ароматной влагой травъ и цвѣтовъ…

Вспыхнетъ румянцемъ лицо молодой красавицы…

Вздрогнетъ Она, загорится, засверкаетъ и, взглянувъ на мигъ,

На одинъ только мигъ въ усталое, измученное ожиданьемъ

Блѣдное лицо Вечерней Зари, — погаситъ звѣзды и,

Широко открывъ объятья, кинется на встрѣчу

Горячему Солнцу!..

ПАВОДОКЪ и РАЗЛИВЪ.

Ты правъ былъ, меня упрекая.

— Я прежде смѣлѣе была…

Весь ледъ на рѣкѣ покрывая,

Бурлила вода… Но я шла!..

Теперь я робѣю, хоть властно

Я чувствую мощный порывъ

Въ потокъ этотъ ринуться страстно!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не паводокъ это . — Разливъ.

*

Удивленъ… Ты хочешь знать,

Какъ можно, руку простирая

За кубкомъ, — кубокъ отдавать?..

Но это дѣлаютъ… рыдая!

Ты удивленъ.. Тебѣ ль понять,

Что можно, жаждою пылая,

Вино въ уста враждебныя вливать!..

Его вливаютъ… умирая!

10 Августа 1904 года.

ВЪ ДОЛИНѢ СЛЕЗЪ

(Пшебышевскаго.)

Въ долинѣ слезъ, жалѣя свой уборъ.

Она къ нему вернуться не спѣшила

Въ долинѣ слезъ ждала ее могила

И крестъ надъ ней, и тяжкій приговоръ!..

Тамъ онъ страдалъ, сгорая жгучей страстью…

Онъ погибалъ… И изъ долины слезъ

Путь скорби велъ его къ побѣдѣ, свѣту, счастью!..

Путь скорби велъ его въ долину чудныхъ розъ!

1904 года.

*

Ты проносишься, сверкая,

Лучезарнымъ метеоромъ,

Какъ забавою играя

Жизнью, женщиной и словомъ,

Ты разишь стрѣлою смѣло

Друга, недруга сурово!..

Ты бѣжишь оковъ, — удѣла

Жизни рабской. Все, что ново,

Лишь на мигъ тебѣ пріятно.

--Заглянулъ… И не занятно!..

1904 года.

*

Я жду даровъ: опаловъ настроенья,

Брилльянтовъ мысли и сапфировъ грезъ,

Жемчужинъ крупныхъ вдохновенья,

Тоски алмазовъ и рубиновъ слезъ!..

Межъ хризолитовъ будничныхъ рѣчей

Пусть откровенія блеснутъ мнѣ изумруды

И дружбы аметистъ. Коралловъ яркихъ груды

Мнѣ въ ожерелье ласкъ сними рукой своей!..

И, на меня надѣвъ, концы соедини

Ты золотымъ замкомъ взаимнаго участья!..

Ключомъ любви на вѣкъ замкни…

И… Я найду свой ониксъ счастья!.

11 Декабря 1904 і. Москва.

*

Палачъ усталъ. На краткое мгновенье

Онъ пытки острое мученье

Прервалъ. Къ запекшимся устамъ

Поднесъ бокалъ вина, что прежде отпилъ самъ.

Но жертва о пощадѣ не молила.

Ловя суровый, властный взглядъ,

Она въ предсмертныхъ судорогахъ твердила:

— Въ моей крови смочилъ ты свой нарядъ… —

Но не призналась въ томъ, кого она любила!

27 Декабря 1904 года.

ЗОЛОТО.

Нѣтъ, это не песокъ, оставленный разливомъ

На отмели рѣки, вошедшей въ берега,

Подъ плескъ волны съ приливомъ и отливомъ,

На ложѣ раковинъ… Добыча дорога!

Нѣтъ, — это золото, размытое потокомъ,

Живымъ изъ нѣдръ земли пробившимся ключомъ,

Со звономъ вдаль стремящимся ручьемъ…

Да, это золото, исторгнутое рокомъ!..

Но не толпѣ угодливой тельца,

Не звонкую, ходячую монету

Я вылью изъ него. Я — вѣрная обѣту —

Скую вѣнецъ,.тебѣ», достойному вѣнца

27 Декабря 1904 года.

ДУША МОЯ ТОСКУЕТЪ.

Ты ль это говоришь: — Душа моя тоскуетъ…

Побѣды пѣснь должна звучать въ душѣ твоей.

Не для тебя ль въ тѣни вѣтвей

Голубка бѣлая такъ ласково воркуетъ!

Взгляни, мой другъ! Не для тебя ль

Смѣняется игра въ лицѣ не знавшемъ слезъ?

И сердце, что, пока, не испытало грозъ

Таитъ не для тебя ль и радость, и печаль?

Прислушайся! Струна, что дерзко ты порвалъ,

Не для тебя ль порой полночною рыдаетъ?

Разбитъ тобой наполненный бокалъ,

На днѣ вино, искрясь, еще играетъ!

Не говори жъ — душа моя тоскуетъ!..

Осколки уберутъ… Но нѣжная воркуетъ

Голубка для тебя… И для тебя сверкаетъ

Очей невинныхъ блескъ, и смѣхъ твой слухъ ласкаетъ.

Но если нѣжный лепетъ воркованья

И серебристый смѣхъ души не веселятъ..

Къ истерзанной груди неси свои страданья… —

Ихъ исцѣлитъ ея мученій ядъ!..

1904 года.

1905 годъ.

ПИСЬМО

Мучительно здѣсь все тебя напоминаетъ:

И рожки посоха въ углу,

И книги на столахъ, на стульяхъ, на полу…

Огонь, что трепетно въ каминѣ догораетъ.

Все говоритъ о долгихъ вечерахъ,

Здѣсь проведенныхъ съ книгой и тобою,

О вдохновенныхъ символахъ — рѣчахъ,

Здѣсь раздававшихся порою.

Мнѣ вѣрить хочется, — я ихъ услышу снова!..

Безъ ихъ огня, — здѣсь холодъ гробовой.

Да, я отравлена могучей силой слова.

Мой кубокъ опустѣлъ. Скорѣй подай мнѣ свой!

Явись на мигъ или пришли мнѣ яркихъ,

Красивыхъ мыслей огненную нить,

Какъ стрѣлы острыхъ словъ и образныхъ, и краткихъ!…

Мой кубокъ пустъ Дай жажду утолить!..

1905 года.

ХИМЕРА ФАНТАСТЫ

Долго шли они толпою тѣсной,

Обгоняя и давя другъ друга;

Стонъ, проклятья въ воздухѣ носились

Подъ палящимъ, жгучимъ зноемъ солнца.

Каждый несъ изъ нихъ свою химеру.

Сильные опережали слабыхъ,

Слабые въ мученьяхъ умирали;

Спѣшно шли по трупамъ ихъ другіе.

Чтобы пасть тремя шагами дальше.

Но одинъ стоялъ поодаль безучастно

И фантастѣ руку жалъ безмолвно.

Злобно сильные, грозя ему, кричали,

Потрясая въ воздухѣ руками:

— Ты бы могъ итти здѣсь съ нами рядомъ!

Стань впередъ, — будь нашимъ полководцемъ!

Но ты гордъ! Ты безполезный трутень!

Бремя жизни, видно, не подъ силу! —

Но онъ видѣлъ каждаго химеру

И безуміе людей, ее несущихъ.

— Какъ? Ты съ нами быть не хочешь?..

Такъ, хрипя, отставшіе стонали.

— Мы здѣсь гибнемъ, истекаемъ кровью,

— Насъ терзаютъ, мучаютъ и давятъ!

— Насъ съ дороги въ омутъ, въ грязь толкаютъ,

Мы въ болотной тинѣ увязаемъ!

— Гибнемъ мы, дорогу уступая!..

— Ты-жъ стоишь безмолвно, безучастный

— Предъ лицомъ кроваваго насилья!..

Но онъ видѣлъ, какъ по трупамъ павшихъ

Въ дикой пляскѣ кружатся химеры,

Тѣ, что плечи ихъ при жизни осѣдлали,

И въ тоскѣ сжималъ фантастѣ руку.

— Къ намъ или скорѣй!.. — кричали третьи,

— Мы несемъ дорогой ослабѣвшихъ!..

Но онъ слышалъ, что химеры громко

Хохотали, что несутъ ихъ двое.

Такъ или жъ, убей опередившихъ!..

— Проложи свободную дорогу!..

— Мы всѣ равны. Мы стремимся къ цѣли,

— А они дорогу заграждаютъ.

И взглянулъ широкими очами

Онъ въ страну, куда они стремились.

Тамъ волшебный замокъ возвышался,

Пышные сады, цвѣтущія долины,

Золотыя тамъ вздымались горы,

Вѣчный праздникъ счастья и свободы.

И позналъ онъ, что миражъ то — призракъ.

«Темное» собою заслонившій.

И воззвалъ онъ къ «Темному», и стало

Медленно оно расти и приближаться.

Дрогнула волшебница фантаста,

Чуя сердцемъ, что готовъ онъ смѣло

Ринуться къ тому, что видѣлъ въ «Темномъ»…

Скинулась она голубкой бѣлоснѣжной — ,

Грудью воздухъ смѣло разсѣкая,

Полетѣла «Темному» на встрѣчу,

Удержать его мучительно стараясь.

И разбилась чистая голубка,

Крылья бѣлыя, безсильныя поникли

И, стремглавъ, на придорожный камень

Мертвая она, холодная упала.

Скинулась фантаста зеленой дубровой

И стѣною встала между нимъ и «Темнымъ»…

Но оно надъ нею тучею повисло

И, поникнувъ грустно буйными вѣтвями,

Пожелтѣлую листву она роняла.

Скинулась фантаста рѣчкою веселой,

Говорливой, звонкой, быстрой и глубокой.

— Кинься въ потокъ мой

Смѣлый, журчащій,

На днѣ схороню я

Тебя въ своихъ волнахъ.

Тѣшься игрою волны прихотливой,

Слушай мои заповѣдныя сказки!..

Извѣдай ихъ чары. Повѣдай ихъ людямъ!..

Когда же устанешь, — сама я на берегъ

Тебя изумрудный примчу и отдамъ

Тому, что теперь поглотить тебя жаждетъ,

Тому, что такъ страстно ты самъ призываешь…

Знай: «Темное» — та же химера!..

Онъ тихо отвѣтилъ: — «Спасенье» химера фантасты!..

1905.

*

Судьбой иль случаемъ, — но въ одряхлѣвшій міръ

Мятущихся людей ты брошенъ слишкомъ рано.

Ты погремушкою Титана

Призналъ завѣтный ихъ кумиръ.

Безсиленъ былъ ты полюбить

Ихъ трудъ безсмысленный, тщеславный,

Ихъ трусость, ихъ успѣхъ безславный,

Забитыхъ и уставшихъ бить.

Чтобъ ненавидѣть ихъ, — ты видишь слишкомъ ясно;

Ты слишкомъ ихъ позналъ, чтобъ ихъ не презирать.

Богатъ ты. — чтобъ давать безстрастно,

И слишкомъ бѣденъ, чтобы брать!

Не внемля ихъ мольбамъ, не вѣря ихъ обѣтамъ,

Съ челомъ духовнаго борца.

Съ душой, сверкающей, горящей яркимъ свѣтомъ…

Ты ищешь радостно и весело: «конца». —

8 Марта 1905 года.

*

Эта тетрадка стиховъ и эскизовъ,

Эта тетрадка — твоя.

Въ ней моя повѣсть любви и порывовъ,

Свѣтлаго счастья заря.

Зори смѣняются!.. Встрѣтимъ же благостно

Новой, румяной зари полосу.

Пѣснь соловья вѣдь по прежнему радостно

Слышится новой зарею въ лѣсу!

Зори смѣняются. Счастье измѣнчиво…

Радость… Тоска ли… Что смѣхъ? Что печаль?..

Въ очи грядущаго взглянемъ довѣрчиво!..

Взглянемъ довѣрчиво въ темную даль.

Зори смѣняются… Робкія рѣчи,

Смыслъ сокровенный въ привѣта словахъ,

Радости полныя, чудныя встрѣчи,

Слезы — росинки на яркихъ цвѣтахъ.

Встрѣть же свой полдень съ могучимъ, сіяющимъ

Солнцемъ горячаго, знойнаго дня!.

Яркимъ закатомъ, огнями пылающимъ,

Видишь, — все небо горитъ для меня!..

Зори смѣняются… Счастье измѣнчиво…

Радость… Тоска ли… Смѣхъ… ли Печаль…

Въ очи грядущаго взглянемъ довѣрчиво,

Взглянемъ довѣрчиво въ темную даль!

21 Марта 1905 года.

*

Лягу ль въ темную могилу,

Съ горемъ злымъ ли обручусь,

Но подъ сводъ тюрьмы постылой, —

Не вернусь!

Къ мелкой прозѣ будней жизни

Въ келью я не постучусь,

Къ смраду труповъ онѣмѣлыхъ

Не вернусь!

Моря жизни волнъ бурливыхъ,

Скалъ подводныхъ, — не страшусь!..

Прочь съ распутья дней тоскливыхъ

Вольной птицей унесусь!..

— Я, уходя, роняю слово: Счастье…

Ты мнѣ его дарилъ.

Мой даръ: Любовь, слезу участья, —

Ты получилъ.

Я, уходя, беру: Воспоминанье.

Оно — мое. Оно одно — мое!

Мой даръ тебѣ; глубокое страданье…

Оно — твое!..

Когда мы встрѣтимся, — мою сжимая руку

И вспомнивъ прошлое, минувшее давно, —

Не проклинай меня за тягостную муку,

За нашъ разрывъ. Такъ было суждено!

Затихнетъ боль, забудется страданье…

Я счастье встрѣчу радостно твое:

Со мной мой талисманъ, мое воспоминанье…

Богата я… Оно — мое!

21 Марта 1905 года.

КЪ ОТКРЫТКѢ: «СМЕРТЬ».

Нѣтъ, то не смерть костлявою рукой,

То жизнь могучая ея души коснулась,

Наполнивъ сердце жгучею тоской,

Сномъ мертвеца она спала. —

Она проснулась!

ВЪ ДОРОГѢ.*

(Картина С. В. Иванова, въ Третьяковской галлереѣ).

Ранней -порою весны молодой

Помню, узнала я эту картину.

Счастье манило меня за собой

Новой, желанной зарей.

Что же позднѣе судьба мнѣ дала?

Въ эту, сожженную зноемъ, пустыню

Жизни телѣга меня привезла

И мертвецомъ уложила на ниву.

Рядомъ, приникнувъ къ землѣ головой,

Некому только рыдать надо мной!..**

1905 года.

) Въ одномъ изъ некрологовъ, посв. С. В. Иванову, эта картина названа «Смерть переселенца». Въ репродукціяхъ ее называютъ иногда «Переселенцы». По каталогу XVII-ой выставки передвижниковъ она значилась «Въ дорогѣ».

- ) Напечатано въ 1910 году, 5-го сентября, въ Русскихъ Вѣдомостяхъ въ статьѣ «Одинокому», посвященной памяти С. В. Иванова ум. 3-го августа 1910 г.

ЖИЗНЬ.

Въ безбрежности безчисленныхъ міровъ

Творилась жизнь… Созвѣздья трепетали

И метеоры яркіе роняли

Сквозь ткань пушистую туманныхъ облаковъ.

Всѣ солнца вселенной потокъ огневой

Въ сосудъ бытія низвергали;

Туманности въ тайнѣ нѣмой

Жизни зародышъ ковали.

И родилась она: могучая, живая,

Задрожала страстью и забилась.

И въ безумной пляскѣ закружилась,

Самой смертью вѣчно созидая.

Въ многогранной сложности своей,

Въ неизбѣжности законовъ непреложныхъ,

Въ кандалахъ насилья и завѣтовъ ложныхъ,

Подъ экстазомъ пламенныхъ рѣчей, —

Жизнь въ конвульсіяхъ мучительныхъ плясала

И кровавыми аккордами рыдала!..

Знамя времени, — вихрь мысли разрывалъ,

Но смолкалъ предъ тайной мірозданья;

Радость корчилась потугами страданья,

Надъ кумирами анализъ хохоталъ

Состраданье, — трусости листокъ, —

Мялъ инстинктъ стремленіемъ могучимъ;

Разумъ опыта пескомъ своимъ зыбучимъ

Заносилъ его клокочущій потокъ…

Преклонялась у подножья красоты

Правда — лживая наложница искусства; —

И клеймо разврата поцѣлуи чувства

Стерло съ пустоцвѣта блѣдной чистоты.

А подъ звуки пѣсенъ, музыки, рѣчей

Жизнь въ конвульсіяхъ мучительныхъ плясала

И кровавыми аккордами рыдала

Надъ безумной пляскою своей.

Іюль 1905 года.

ТРИ ВСТРѢЧИ.

Помню: я, взрослый, съ ней въ жмурки игралъ,

Милый, забавный, счастливый ребенокъ!

Весело смѣхъ твой задорный звучалъ.

Какъ колокольчикъ серебряный звонокъ.

Встрѣтились… Кѣмъ-то прохожимъ случайно

Сорванъ и брошенъ красивый цвѣтокъ…

И безпощадно, злорадствуя тайно,

Крутитъ и мчитъ его мутный потокъ.

Мы повстрѣчались еще разъ… Луна.

Грязный заборъ… Подбирая окурки,

Ты бормотала, смѣясь, что — пьяна…

Я вспоминалъ, какъ играли мы въ жмурки…

Посвящается В. С. Р--ской.

Спуталось все и смѣшалось…

Смѣхъ и горячія слезы!..

Странно. Вѣдь въ жизни, казалось,

Ждали тебя только розы.

Розы въ рукахъ, на груди…

Странно. Надъ чѣмъ ты рыдаешь?

Счастью ль кричишь: Погоди! —

Счастье ли въ гробъ опускаешь?!

Нѣтъ ничего позади,

Какъ и въ грядущемъ не стало…

Розы въ рукахъ, на груди…

Сердце изныло, устало…

*

Вопли жгучаго страданья,

Хохотъ бурнаго веселья,

Жажду острую познанья,

Чадъ мучительный сомнѣнья,

Призракъ грезъ любви лучистый,

Идеалъ добра завѣтный,

Зло — огонь его искристый —

И безсилья саванъ смертный, —

Все къ подножію кумира

Страсти знойной мы слагаемъ.

Въ ней, — Царицѣ властной міра, —

Мы живемъ и умираемъ!

*

Зарею утренней подъ тѣнью изъ плакучихъ

У ногъ туманомъ тучъ закутанный обрывъ…

Мнѣ не забыть: объятій жгучихъ

И страсти молодой горячечный порывъ,

Безумныхъ словъ обѣты и признанья,

Безумныхъ грезъ безумныя мечты…

А въ сердцѣ — боль, и муку, и страданья…

Мнѣ «онъ» дарилъ ихъ.. А не «ты»…

1905 года.

РАЗСВѢТЪ.

Садъ тѣнистый… Бредъ любовный…

Звѣздъ мерцающихъ игра..

Въ листьяхъ шорохъ вѣтра ровный…

Близится заря.

Чадъ безумный страсти знойной.

Поцѣлуевъ жаръ…

Въ листьяхъ шорохъ вѣтра ровный…

Въ небесахъ — зари пожаръ.

На призывъ любви упорный

Она тихо шепчетъ: — Нѣтъ.

Въ листьяхъ шорохъ вѣтра ровный

Стихъ… Насталъ разсвѣтъ…

*

Онъ страстно жаждалъ обладанья,

Молилъ забыться на единый мигъ.

Ей грезился предѣлъ глубокаго страданья,

Что тотъ, другой, постигъ…

Онъ страстно къ жизни звалъ.

Суля восторгъ и счастье…

А ей все снился грозный валъ,

Въ борьбѣ съ которымъ тотъ, другой, изнемогалъ

Въ туманѣ роковомъ ненастья.

Когда въ отвѣтъ холодному признанью,

Сжимая голову, онъ глухо простоналъ,

Она ушла, покорная сознанью,

Что тотъ, другой, ее не призывалъ,

*

Дикихъ птицъ на югъ стремительный полетъ

Съ крикомъ радостныхъ надеждъ и упованій

Пусть тебѣ привѣтъ мой принесетъ

И разбудитъ сонъ несознанныхъ желаній.

Сквозь туманъ холодный осени сырой —

Солнца лучъ блеснетъ побѣднымъ свѣтомъ

И разскажетъ сказку о странѣ иной

Въ сердцѣ ласкою прощальною согрѣтомъ.

Пусть рыдаютъ чайки, низко пролетая;

Пусть рокочутъ волны, объ утесы бьются:

Высоко несется перелетныхъ стая,

Въ поднебесьи громко крики раздаются…

Ихъ надежды полной и побѣдной пѣсни

Ты, внимая, другъ мой, самъ воспрянь душою!

Къ жизни полнозвучной, радостной воскресни

Лучезарнымъ солнцемъ надъ царящей мглою!

25 Сентября 1905 года. Москва.

*

Дтой пѣсней я хотѣла бы сказать,

Сколько жгучихъ слезъ кипитъ въ груди моей..

Въ эту ночь мучительно рыдать

Я бъ хотѣла надъ могилою своей!..

Я жива… Но навсегда въ душѣ

Схоронила дорогую я мечту

И судьба въ холодной, безпросвѣтной мглѣ

Провела надъ ней кровавую черту…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночь. Луна. Молчанье… Тихо скорбь рыдала,

Но разлуки пытка вырвала признанье.

Боль тоски клещами сердце разрывала

И уста сомкнула въ долгое лобзанье…

25 Сентября 1905 года. Москва.

*

Въ волнахъ жизни, въ бурномъ океанѣ,

Унеслись, какъ пѣна, тихія мечты;

Разцвѣли въ лазоревомъ туманѣ

Ярко-красные, махровые цвѣты.

И встаютъ, взмывая въ небеса крылами,

Звѣри — птицы съ жаломъ огненнымъ… Когтями

Рвутъ на части сердце. Высоко надъ нами —

Солнце съ яркими, багровыми лучами.

3 Ноября 1905 года. Курскъ.

*

Въ кровавомъ туманѣ проносится смерть

И солнце померкло… Земля содрогнулась…

Орлицей душа встрепенулась

И рвется, зоветъ — умереть…

Разорваны цѣпи. Довольно терпѣть…

Но міръ необъятный сталъ новой тюрьмою.

Въ ущельи души притаилось змѣею

Сознанье и шепчетъ: — Спастись — умереть…

*

Душа моя вулканъ… И лавою мученья

Безропотно устала трепетать.

Пылаютъ въ ней кипучія стремленья,

Оковы гнета силясь разорвать.

Тоски глухой раскаты, чадъ сомнѣнья,

Расплавленнаго зла змѣистая волна,

И страсти жгучей глубина,

И вихри бѣшеннаго мщенья!..

*

Слышишь: бушуетъ метель…

Крутитъ, злорадствуя, вьюга…

Стелетъ для милаго друга

Въ снѣжныхъ сугробахъ постель.

— Гдѣ ты? Приди! — Она стонетъ тоскливо.

— Скоро ль? Приди! — Она грозно зоветъ.

Къ окнамъ замерзшимъ прильнетъ торопливо.

Съ плачемъ у двери замретъ.

Полно! Напрасны и стоны, и злоба.

Другъ твой объятьями жизни согрѣтъ…

И заметенъ имъ проложенный слѣдъ

Къ снѣжному лону сугроба…

Но, освѣщая огнями проклятья

Путь, — я дорогу найду…

Шире открой ледяныя объятья!..

Я, вмѣсто друга, иду!…

18 Декабря 1905 года.

H. K--ой.

Просишь ты, чтобъ трупъ холодный твой

Скрылъ покровъ душистыхъ, бѣлыхъ розъ.

Нѣтъ, не омрачай туманомъ мрачныхъ грезъ

Ты поры любви лучистой и живой!

Нѣтъ! Волнистый шолкъ твоихъ кудрей

Я бъ хотѣла розами вѣнчать

И съ душой искрящейся твоей

Вмѣстѣ пѣть, смѣяться и страдать…

К. О--ой.

Розы махровой ты рвешь лепестки.

И по дорогѣ капризно бросаешь.

Что жъ?.. Заглушаешь ты горечь тоски?

Любитъ — не любитъ, ты робко гадаешь?

Иль, какъ дитя, забавляясь, играешь?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Молча кровавый ты слѣдъ указала

Острыхъ уколовъ на пальцахъ руки…

И — отчего на дорогу летятъ лепестки, —

Я угадала!

21 Декабря 1905 года.

*

Позаткали окна блестками морозы,

Скрыли мракъ холодный долгой зимней ночи,

Но глядятъ мнѣ въ душу сумрачныя очи,

Шепчутъ злобныя и тайныя угрозы.

Пѣсенъ нѣтъ, — замолкли и струна порвалась,.

Сердце изболѣло, сердце изстрадалось…

Въ безпросвѣтномъ мракѣ нѣту огонька

И лежитъ дорога — далека…

1905 года.

1906 года.

ТЫ МЕНЯ НАУЧИЛА СМѢЯТЬСЯ.

Ты смѣялась безпечно и звонко…

Я мучительно страстно рыдалъ

И, съ тоскою больного ребенка,

Я участья, я ласки искалъ.

Дождь весенній по листьямъ шумѣлъ

И земля ароматною влагой дышала…

Я къ тебѣ всею силою мысли летѣлъ,

Но не шелъ!… Ты ждала… ты рыдала…

Я теперь ужъ не въ силахъ рыдать…

Мнѣ любовь стала сказкой казаться!

Ты меня научила смѣяться,

Но тебя научилъ я страдать!!.

*

— А я его люблю! — Твердишь упрямо ты.

— Хоть цѣнитъ онъ во мнѣ теперь лишь только друга! —

Исходъ провижу я души твоей недуга,

И хороню въ тебѣ завѣтныя мечты.

Вѣдь, онъ любилъ въ тебѣ такъ горячо, глубоко,

Не только женщину!.. Нѣтъ, въ тайникахъ души

Сумѣлъ онъ отыскать, что робко, одиноко,

Отъ всѣхъ заботливо хранила ты въ тиши.

Зачѣмъ въ отвѣтъ душа твоя молчала?!

Боясь борьбы, лелѣя свой покой,

Ты цѣнный кубокъ счастья отстраняла

Условностью закованной рукой.

Но, выслушай… Одна у насъ печаль.

Какъ ты, и я разбила кубокъ счастья,

Но мнѣ, о, нѣтъ!… Мнѣ прошлаго не жаль!..

Мой день былъ знойный день предъ бурею ненастья.

Въ тебѣ, въ твоей душѣ любовь его будила

Духовной красоты живительный родникъ!

Ко мнѣ его влекла стихійной страсти сила

И ядъ ея въ меня мучительно проникъ.

Любя тебя, души твоей искали.

Любовь тебѣ несла духовныхъ силъ разцвѣтъ!

Лучами знойными, палящими, сжигали

Цвѣты моей любви… А душу?!.. Душу, — нѣтъ, —

Любя меня… души не согрѣвали!…

7 Февраля 1906 года.

НИ ОСУЖДАЙ МЕНЯ!

Не осуждай меня! Когда бы знала ты,

Какая скорбь меня порою гложетъ,

Какое прошлое покой души тревожитъ,

Чего я жду! За бредъ моей мечты

Не осуждай меня! Есть тайныя, нѣмыя

Страданья жгучія… Отъ нихъ спасенья нѣтъ!

Въ часы тоскливые, безсонные, ночные,

Когда я съ мукой жду: когда жъ, когда разсвѣтъ? —

Мнѣ голосъ шепчетъ ласковый и нѣжный:

«Не торопи, заря твоя взойдетъ!

Въ ея лучахъ спокойный, безмятежный

Отрадный сонъ душа твоя найдетъ!»

Не осуждай меня, что, голосу внимая,

Я жду зари, — я жду разсвѣта сонъ…

Я брежу, я, въ тоскѣ мучительно страдая,

Все жду его! Вѣдь, правда — близокъ онъ?

Да, онъ придетъблаженный смерти мигъ…

Усталый взоръ навѣки мнѣ закроетъ…

Скажи тогда: «раскатъ грозы затихъ,

Души волна не ропщетъ и не стонетъ!»…

1 Февраля 1906 года.

«Жалобно стонетъ вѣтеръ осенній».

«Жалобно стонетъ вѣтеръ осенній»*)

Дымкой подернута темная даль…

Въ сердцѣ, изнывшемъ подъ гнетомъ сомнѣній,

Скорбно и горько рыдаетъ печаль.

Въ ночи безсонныя знойнаго лѣта

Вѣтеръ шепталъ намъ волшебныя сказки…

Насъ разлучала улыбка разсвѣта

И прерывала горячія ласки.

Ты уходила… Съ надеждою сладкой

Ночи волшебной я ждалъ…

Снова при встрѣчѣ намъ вѣтеръ украдкой

Сказки листвою шепталъ.

Осень развѣяла дивныя грезы!

Сорванъ волшебный нарядъ,

И безотрадныя жгучія слезы

Сердце больное томятъ.

) Первая строка взята изъ романса Михайлова

ТИШИНА.

Когда, смѣняя день, зари багровой краски

Погаситъ тьма дыханьемъ мглистымъ

И, чуждая страданья, горя, счастья, ласки,

Безстрастныхъ звѣздъ сіяніемъ лучистымъ

Заблещетъ ночь надъ міромъ горя… —

Прислушайся! Тоски безвыходной полна,

Какъ неумолчный ропотъ моря,

Рыдаетъ скорбно — тишина!

Призывный кличъ борьбы и ненависти страстной,

Предсмертный вопль сраженнаго мечомъ,

Осиротѣлыхъ плачъ, и смѣхъ кроваво-красный,

И гибель городовъ, охваченныхъ огнемъ,

И смерть, и страхъ, и вопли, и стенанья,

Все, что грядущаго съ собой несетъ волна…

Ничто — предъ бездною страданья,

Которымъ дышетъ — тишина!

3 Марта 1906 года.

*

Какъ солнца лучъ улыбкою прощальной

Ласкаетъ листьевъ кружевную сѣнь,

Такъ я тебѣ, какъ прежде, въ этотъ день

Пишу… — «Какъ прежде»!.. я сказала…

Нѣтъ, пѣснь моя по новому звучитъ!

И, если въ дни весны она тоской звучала

И съ безысходной мукой повторяла,

Какъ хочется ей вѣрить и любить! —

Теперь безъ вѣры въ жизнь, безъ жгучихъ искръ любви,

Съ одной надеждой близкаго исхода

Тебѣ кидаю я у гробового входа

Призывъ:

Живи!..

8 Марта 1906 года.

УБИТАЯ ЛЮБОВЬ

(Сонетъ Sully Priidhome) Переводъ.

Предвидя смерть голодную, она

Рожденнаго малютку задушила

И въ темномъ уголкѣ, отчаянья полна,

Полуживого, теплаго зарыла.

Такъ смерти обреченную любовь,

Закрывъ глаза и я въ душѣ убила

И, гордая, ушла, чтобъ не вернуться вновь,

Къ тому, что навсегда, казалось, схоронила.

Я вѣрила, что умерла она!

Но вдругъ разверзлась мрачная могила

И между лилій бѣлыхъ, что весна

Заботливо и бережно взрастила,

Любовь безсмертная, воскреснувъ, ожила

И на ея челѣ я приговоръ прочла:

"Въ душѣ твоей я вѣчно буду жить: —

«Безсильна ты меня убить»!..

*

Онъ спалъ и грезилось ему: —

У ногъ его шумѣло море

И молніи прорѣзывали тьму…

При блескѣ ихъ онъ видѣлъ, какъ вдали

Рвалъ вѣтеръ паруса и гибли корабли…

И стонъ людской, отчаянье и горе,

Сознаніе безсилья имъ помочь —

Его мучительно терзали въ эту ночь…

Когда же утро ласкою любовной

Прогнало мрачныя видѣнья.

Въ степи широкой и привольной

Услышалъ онъ и благовѣстъ, и пѣнье

Веселыхъ голосовъ. — онъ мрачно имъ внималъ

И взоръ его въ дали туманной

Съ тоской мучительной искалъ

Корабль, что подъ грозой въ пучинѣ погибалъ.

14 Марта 1906 года.

ПОСВЯЩАЕТСЯ С. Р.

Преслѣдуя причудливую грезу,

Гвоздику, резеду и палевую розу,

Твердя: «со мною здѣсь побудь!»

'Ты приколола мнѣ на грудь.

Прелестное, капризное дитя!

Сама себя не понимая,

Меня восторженно лаская,

Въ любовь играешь ты шутя!

Любовь твоя ко мнѣ — прелюдія любви. —

То шопотъ вѣтра предразсвѣтный,

То гимномъ страсти беззавѣтной

Зарю встрѣчаютъ соловьи.

Но утренней зари причудливыя краски

И полусвѣтъ, и полутѣнь,

Разгонитъ жгучимъ свѣтомъ ласки

Грядущій день!

25 Марта 1906 года. Харьковъ.

Крымскіе этюды.

I.
ЛАСТОЧКИНО ГНѢЗДО.

(Посвящается И. В. Кузьменко).

На скалу, нависшую надъ моремъ,

Ты звала съ собой меня;

И, сверкающимъ просторомъ

Взглядъ чаруя и маня,

Море лѣнилось подъ нами.

А въ лазуревой дали,

Точно чайки надъ волнами,

Бѣлымъ парусомъ мелькали,

Проплывая корабли…

Надъ обрывомъ стоя смѣло,

Ты шалила и смѣялась

Надо мной, что я робѣла

И на скалы не взбиралась…

Ахъ, дитя! Когда бъ ты знала.

Какъ въ скалахъ судьбы суровой

Надъ мятежнымъ жизни моремъ

Съ пѣной слезъ, тоской и горемъ —

Я давно бродить устала,

28 Марта 1906 года.

II.
ВЪ САНАТОРІИ.

1.

Отъ праздной, свѣтской суеты,

Ночей безсонныхъ въ блескѣ бала,

Въ страну поэзіи, мечты

Толпа врачей ее послала.

Но юга знойнаго краса

И горъ скалистые обрывы,

Блескъ жгучій солнца, небеса

И моря шумные приливы

Ея не радовали взоръ,

Привыкшій къ улицамъ столицы.

Вершины легендарныхъ горъ

И моря бурнаго просторъ

Ее страшили!.. Въ клѣткахъ птицы,

Отвыкнувъ навсегда летать,

Умѣютъ лишь по жердочкамъ порхать.

2.

Когда-то модный левъ — теперь больной, уставшій

Отъ праздности, разврата, кутежей,

Онъ встрѣтилъ здѣсь ее, на склонѣ догоравшей

Печальной старости своей

И полюбилъ. Отъ скуки и бездѣлья

Она отвѣтила ему,

И бракомъ кончила лѣченье,

Съ тоски начатое въ Крыму.

3.

Сегодня въ санаторіи случайно

Я видѣла ихъ сына… Онъ лежалъ

Въ кроваткѣ, блѣдный и печально

Насъ взглядомъ грустнымъ провожалъ.

Въ тискахъ повязокъ и бинтовъ.

Страдалецъ кроткій отъ рожденья,

Онъ искупаетъ грѣхъ отцовъ

Цѣной тяжелаго мученья.

Тамъ, за окномъ — волной шумитъ

Лазурное, какъ небо, море.

Тамъ солнце яркое горитъ

И рѣютъ чайки на просторѣ.

Борьбой за жизнь все сильное живетъ,

Извѣчно красоту и смертью созидаетъ;

Лишь человѣкъ грѣхомъ страданье порождаетъ

И новый грѣхъ страданьемъ создаетъ.

1 Апрѣля 1906 года.

III.
БУРЯ ВЪ ГОРАХЪ.

Посвящается М. П--ну.

Море всю ночь бушевало,

Вѣтеръ въ горахъ завывалъ…

Чудилось: — скорбно рыдала

Грудь наболѣвшая скалъ.

Точно на праздникъ свиданья,

Тучъ проносилась толпа

Съ бѣшеннымъ ревомъ страданья

Билась о камни волна.

Знаю родной я страны

Лѣтнія грозы.и бури,

Сѣверной, блѣдной весны

Громъ и улыбку лазури,

Знаю осенней печали

Скорбный, туманный недугъ…

Но. чтобы камни рыдали,

Я не слыхала, мой другъ.

31 Марта 1906 года. Симеизъ.

IV.
КЪ ОТКРЫТКѢ: «СМЕРТЬ ДУБА».

Умеръ дубъ… И нимфы плачутъ…

А вѣтеръ шелеститъ еще его листвой;

Такъ лѣпится и послѣ бури

Въ затишья часъ морской прибой.

И зеленѣющій покровъ

Живыхъ, несрѣзанныхъ дубовъ

Не утѣшаетъ нимфъ, собравшихся вокругъ…

Имъ дорогъ старый, мертвый другъ.

5 Апрѣля 1906 года. Симеизъ.

V.
ВЪ ОБЪЯТЬЯХЪ СОЛНЦА.

Огневымъ потокомъ золотыхъ лучей

Солнце грудь морскую цѣловало;

Но сверкало море искрами очей,

Хмурилось и гнѣвно бѣшенно роптало,

Волны разрывая въ клочья бѣлой пѣны,

Тяжело дыша, противилось объятьямъ,

Съ воплями дробилось въ скалъ нѣмыя стѣны,

Падало со стономъ и глухимъ проклятьемъ.

На уступахъ горъ холодныхъ, безучастныхъ

Спалъ туманъ, раскинувъ дымчатыя крылья;

Вздрогнулъ онъ отъ зноя поцѣлуевъ страстныхъ

И, клубясь ревниво злобою безсилья,

Потянулся къ морю, за кусты цѣпляясь,

Но ужъ солнце море властно побѣдило!

Море покорилось, море полюбило!…

Въ упоеньи смѣло ласкамъ отдаваясь, "

Въ наготѣ лазурной поблѣднѣвъ лежало

И его безумно солнце цѣловало!..

VI.
ЗА НЕЙ.

Она пришла сюда, въ заглохшій старый садъ,

И пѣсня радости, восторга и свободы,

Какъ струй сверкающій и блещущій каскадъ

Взвилась звеня подъ дремлющіе своды

Развѣсистыхъ вѣтвей… Тамъ сыро и темно,

Отъ солнечныхъ лучей гамъ прячется пугливо

То прошлое, что я, похоронивъ давно,

Въ душѣ своей отъ всѣхъ оберегалъ ревниво.

Она ушла!.. Опять сквозь кружево березъ

Какъ робко солнце на травѣ играетъ!

И старый садъ, унылыхъ полный грезъ,

Лѣниво шепчется и снова засыпаетъ.

Но я уже не тотъ!.. Мечта моя летитъ

Туда за ней!.. Въ тотъ край волшебной сказки,

Гдѣ море лѣнится, волнуется, шумитъ

Подъ зноемъ солнца жгучей ласки

Гдѣ кипарисовъ стройная семья

На фонѣ яркой зелени темнѣетъ,

Туда!.. За ней!.. Тамъ, полная огня,

Она поетъ!.. И прошлое нѣмѣетъ!..

30 Апрѣля 1906 года.

VII.
Л. В. КУЗЬМЕНКО.

Букетъ левкоевъ пышныхъ, красныхъ

Онъ бросилъ и ушелъ… Съ тревогою въ глазахъ,

Въ глазахъ лучистыхъ, темныхъ, страстныхъ

Ты вслѣдъ глядишь… А онъ исчезъ въ горахъ…

И тотъ цвѣтокъ, что подарилъ другой,

Что на груди дрожитъ еще такъ свѣжъ,

Сорвавъ, кидаешь ты небрежною рукой…

Холодный, бѣдный буль-де-нежъ!

2 Мая 1906 года. Симеизъ.

VIII.

Жутко, зловѣще молчанье…

Грозной полна тишины

Тьма затаила дыханье..

Кто-то идетъ у стѣны!..

Рѣдкія звѣзды мигаютъ тоскливо.

Тучи нависли рядномъ.

Дрогнули тѣни пугливо…

Кто-то сверкнулъ у стѣны огонькомъ.

Мечутся тѣни, хватая другъ друга.

Корчатся въ мукахъ предсмертныхъ испуга,

Въ ужасѣ шепчутъ: умремъ!

Кто-то прошелъ у стѣны съ фонаремъ!

7 Мая 1906 года. Ялта.

IX.

Въ толпѣ, подчасъ злорадной,

Всегда безучастной, чужой,

По прихоти случая странной,

Вы встрѣтились робко со мной!

Участьемъ во взглядѣ мелькнувшимъ,

Иль тономъ простого привѣта,

Но чѣмъ-то забытымъ, минувшимъ

Душа моя, словно, согрѣта.

Такъ пѣсня, любимая въ дѣтствѣ, когда-то,

Письма ли отрывокъ, иль запахъ цвѣтовъ,

Съ того, чему нѣтъ и не будетъ возврата,

Вдругъ сдернетъ забвенья туманный покровъ.

И Вы мимоходомъ, случайно, невольно,

Въ душѣ воскресили забытую сказку

Про милую, чистую, свѣтлую ласку —

И съ нею разстаться такъ грустно, такъ больно!..

21 Мая 1906 года.

X.

Небо море обнимало…

Звѣзды въ морѣ отражались…

Море влагою дышало,

Волны за кормой плескались.

Вѣтеръ теплый, ароматный

Обвѣвалъ насъ съ тихой лаской…

И волшебной, невозвратной

Эта ночь казалась сказкой.

Сказки въ небѣ… Сказки въ морѣ…

Звѣзды кажутся цвѣтами,

Что въ причудливомъ узорѣ

Опрокинулись надъ нами…

1906 года. Іюнь. Симеизъ.

XI.
ВСТРѢЧА.

Подъ солнцемъ юга, здѣсь, гдѣ такъ волшебны краски,

Мы встрѣтились и онъ спросилъ меня, шутя,

Словами князя старой сказки:

— «Откуда ты, прелестное дитя?» —

— «Я не русалка, нѣтъ!.. Но я жила на днѣ.

Высоко надо мной въ невѣдомомъ просторѣ

Бурлило, лѣнилось и бушевало море:

Въ холодной я его лежала глубинѣ,

Гдѣ стаи рыбъ безмолвныя сновали

И крабы ползали по камнямъ въ тишинѣ,

Гдѣ хищники тайкомъ добычу поглощали

И въ водоросляхъ прятались во тьмѣ,» —

— «Но какъ во власть холодныхъ нереидъ,

Такъ страстно жизнь любя, случайно ты попала?» —

— «Челнокъ мой грозной бурей не разбитъ!

Я кинулась сама. Я кубокъ мой искала.

Разбилась я… Изъ ранъ отъ камней острыхъ

И колкихъ раковинъ незримо въ тишинѣ

Струилась кровь моя, пугая стаи пестрыхъ,

Нѣмыхъ, холодныхъ рыбъ, скользившихъ въ глубинѣ…

А гдѣ-то солнце яркое сверкало,

Потокомъ свѣта заливая міръ,

И все рожденное для жизни призывало

На радостный, побѣдный пиръ!

Тамъ шла борьба!.. Тамъ тоже кровь струилась…

Гроза шумѣла… Вѣтеръ бушевалъ

И буря съ воплемъ бѣшеннымъ стремилась

Сломить устои вѣчныхъ скалъ…

Но тамъ былъ свѣтъ!.. Тамъ жизнь была!..

Изъ міра лживой, старой сказки,

Ища простора, солнца ласки,

Отъ смерти къ жизни я ушла»!

— «А кубокъ? Кубокъ ты искала?! Онъ забытъ?!» —

«На днѣ игрушкой нереидъ

Онъ сталъ давно и ими онъ разбитъ!»..

18 Іюня 1906 года. Симеизъ.

*

Было иль только казалось?!..

Въ тихую келью мою

Громко, побѣдно ворвалось

То, что я въ сердцѣ таю.

Звукъ дорогого призыва

Таетъ въ ночной тишинѣ,

Эхо въ ущельи обрыва

Дразнитъ, смѣется во мглѣ.

Иль это «кажется» мнѣ?!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Знаю я, крылья поникшія

Скоро расправлю опять!

Знаю, что пѣсни затихшія,

Вновь на зарѣ зазвенятъ.

Скоро безмолвіе кельи нарушитъ

Клекотъ съ высокихъ глубинъ,

Повѣсть гнетущихъ былинъ

Цѣпи покоя разрушитъ.

Слышу я: пѣсни призывовъ далекихъ

Гдѣ-то ужъ близко звенятъ!..

Что-же? Врывайтесь изъ далей широкихъ

Въ царство, гдѣ мертвые спятъ!

31 Октября 1906 г.

1907 годъ.

ЦВѢТЫ.

Не жалѣй тѣхъ цвѣтовъ, что подъ острой косой

Пали вмѣстѣ съ росистой травой.

Не безцѣльно погибли они

Въ эти знойные, лѣтніе дни.

Но о тѣхъ, что цвѣтутъ за бездушнымъ стекломъ

И глядятъ, прислонившись махровымъ челомъ,

Какъ бѣгутъ мимо нихъ безпокойной толпой

Люди съ чуждой цвѣтамъ суетой;

Тѣ цвѣты, что подъ острымъ погибнутъ ножомъ,

Чтобъ увянуть въ роскошной гостинной потомъ

Или грудь украшать среди бальныхъ огней, —

Тѣ цвѣты отъ души пожалѣй…

СУДЬБѢ.

О, если бъ ты дала мнѣ силу

И я призывъ свой крикнуть бы смогла

Толпѣ, что въ пошлости безстыдной замерла!..

Тогда бъ не даромъ я жила,

Тогда безъ ропота сошла бы я въ могилу.

О, если бъ ты дала мнѣ чары,

Чтобъ ими, какъ жезломъ волшебнымъ я могла

Разить насильниковъ жестокіе удары!..

О, какъ тебя благословляла бъ я,

Сказавъ въ мой смертный часъ:

Не даромъ я жила!

1907 года,

*

Мнѣ хочется личнаго счастья… Широкой

И свѣтлой дорогой хочу я итти.

Но слышишь, ты слышишь въ долинѣ глубокой

Людскія рыданья съ призывомъ спасти?..

Спасти отъ страданья, отъ мукъ и печали

И, если бъ съ тобой я умчаться могла,

Они бы всегда насъ, повсюду догнали,

Сама бы любовь насъ отъ нихъ не спасла.

Мы бъ личное счастье, повѣрь, проклинали…

ИСКРА.

Отъ шумнаго блеска роскошныхъ пировъ

При звонѣ бокаловъ, отъ смѣха и пѣсенъ

Ушла она смѣло… Отъ стона рабовъ

Ей замокъ казался и душенъ, и тѣсенъ.

Ушла она ночью холодной, сырой

На помощь къ бродившимъ во мракѣ ненастья…

И свѣточъ высоко поднятой рукой

Несла имъ, какъ вѣстникъ спасенья и счастья…

Рвалъ вѣтеръ одежды… Огонь трепеталъ

Въ рукѣ ея слабой… Она задыхалась…

Но стонъ погибавшихъ во тьмѣ не смолкалъ,

Все громче ихъ криковъ волна разросталась.

И въ ужасѣ, стоя надъ бездной, полна

Безсильнаго горя, разбитой надежды,

Свой факелъ, дрожа, простирала она…

А тьма надвигалась. Рвалъ вѣтеръ одежды…

Изъ оконъ межъ тѣмъ любовались… мерцалъ

Ея огонекъ въ темнотѣ прихотливо…

«Погибнетъ!..», вино допивая, сказалъ

Одинъ равнодушно. — «Но это — красиво»!..

Твердили другіе… И пиръ продолжался,

Звенѣли бокалы, и хохотъ звучалъ.

Во мракѣ ея огонекъ колебался,

Вдругъ искрою вспыхнулъ и въ безднѣ пропалъ…

— "Потухло!.. — «Эй! Люди!.. Вина!.. Одалисокъ!.

Но вздрогнулъ внезапно сверкающій залъ…

Отъ искры упавшей надъ бездной вставалъ

Столбъ пламени грозный! Идетъ!.. Онъ ужъ близокъ.

Онъ жгучимъ объятьемъ чертогъ охватилъ

И пьяный разгулъ — задушилъ…

*

Недавно было все!.. А кажется — давно!!.

Любовь, борьба, высокія стремленья…

Теперь кругомъ меня такъ пусто и темно…

Усталость, гнетъ, безсиліе сомнѣнья…

Но, нѣтъ!.. не оттого, что дождь уныло сѣетъ,

Что нѣтъ цвѣтовъ, нѣтъ ласки, нѣтъ любви,

Что зелень тополя поблекла и желтѣетъ,

И въ ней давно замолкли соловьи?!

Безсиліе гнететъ!.. Борьбы призывной кличъ

Въ моей душѣ восторгомъ не звучить…

Душа рвалась сама: погибнуть иль достичь!..

Теперь — молчитъ…

1907 годъ.

Посвящается Л. М--у.

Какъ прежде, въ далекіе годы,

Идемъ мы по улицѣ снѣжной,

Встрѣчая улыбкою нѣжной

Суровый привѣтъ непогоды.

Безпечно мы осень и зиму встрѣчали

Съ тобою, не зная печалей невзгоды —

Тогда и теперь!.. Подъ житейской грозою

Мы страсти, страданье и горе познали.

И что же? Тернистой, тяжелой стезею

Идемъ мы, какъ прежде въ далекіе годы…

И зиму, съ ея непогодою снѣжной,

Встрѣчаемъ улыбкою нѣжной…

*

Все спитъ… Туманъ промозгло мутной

Надъ улицей виситъ унылой пеленой…

Свистки печальные… Продажной, безпріютной

Тѣнь женщины мелькнула за стѣной.

Деревья голыя вершиной обнаженной

Съ угрозой машутъ, гнутся и стучатъ…

Зловѣщей стаей дикой и бездомной

По небу облака клубятся и спѣшатъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

*

Сквозь сѣтку метели холодное солнце глядѣло

На мертвую землю подъ бѣлымъ покровомъ,

Внимало безстрастно въ молчаньи суровомъ

Страданью людскому, что громко скорбѣло!

Слѣпые и мертвые сердцемъ взывали:

— „О, дайте намъ счастья!.. О, дайте намъ свѣта!“..

Но сами они себѣ цѣпи ковали

И тщетно искали призыву отвѣта!

1907 года.

С. В. Р.

Слышишь, какъ стонутъ печальныя ели?..

Въ душу глядитъ безысходная ночь.

Поздно… Печально огни догорѣли…

Поздно… Тоски превозмочь

Силъ нѣтъ… Усталыя падаютъ руки.

Падаютъ силы въ неравной борьбѣ…

Черныя змѣи безвыходной муки

Глухи къ рыданьямъ, къ мольбѣ.

Видишь: съ улыбкою устъ онѣмѣлыхъ,

Съ лаской костлявой изсохшей руки,

Крадется смерть и въ очахъ помертвѣлыхъ

Свѣтится радость.. Да, змѣи тоски

Тихо замрутъ въ ея мощномъ объятьи…

Сердце, усталое сердце замретъ…

Все позабудется. Все безъ изъятья

Разъ навсегда отойдетъ.

Ты, — что съ улыбкою свѣтлой, какъ счастье

Тихо входила ко мнѣ,

Съ нѣжностью робкой любви и участья

Кротко ласкала меня въ тишинѣ.

Ты, — что огнемъ путеводнымъ сіяла,

Ты обо мнѣ не грусти…

И, что тебя я на смерть промѣняла,

Эту измѣну прости…

*

Ты помнишь ароматъ травы въ логу росистомъ,

Звѣзды послѣдней, гаснущей привѣтъ,

Заливъ рѣки въ туманѣ серебристомъ,

Вдали алѣющій разсвѣтъ…

Кусты орѣшника съ ихъ темною листвою

По склонамъ и внизу тропинки узкой слѣдъ…

Кто счастья кубокъ пилъ, хоть разъ такой зарею, —

Тому — забвенья нѣтъ!..

Ты помнишь садъ, весь розовый отъ счастья,

Въ уборѣ бѣломъ праздника весны,

Раскаты соловья, съ ихъ нѣгой сладострастья,

Въ душѣ родившей сказочные сны.

Ты помнишь ту скамью… гдѣ праздникъ Воскресенья

Съ тобой встрѣчали мы… А солнца лучъ игралъ

Сквозь кружево листвы… Кто на одно мгновенье

Воскреснувъ, счастье жизни зналъ,

Тому отрѣзанъ путь забвенья!..

Ты помнишь за окномъ унылый вой метели

И хлопья снѣга бьющіе въ окно…

Какъ плакали во тьмѣ холодной ночи ели…

А мы забыли все, весь міръ., слились въ одно…

Поэзіи святой волшебныя видѣнья,

Мятежныхъ искръ фантазіи цвѣты

Кружились на яву, какъ грезы сновидѣнья,

И воплощались въ яркія мечты…

И ты зовешь меня, чтобъ снова я любила…

Теперь?.. Да что же мнѣ зарю любви вернетъ?..

Кто воскреситъ все то, что я похоронила?

Кто въ міръ волшебныхъ грезъ опять со мной уйдетъ?!.

16 Февраля 1907 года.

ПИСЬМО.

Мой дорогой, мой милый другъ.

Опять пишу, какъ много разъ писала.

Какъ истомилась я, какъ страшно я устала,

Какой мучительный томитъ меня недугъ.

Когда среди толпы угодливой и льстивой

Я слышу хоръ затверженныхъ рѣчей,

Какой пародіей, какой насмѣшкой лживой

Звучатъ онѣ… Во взглядѣ же очей

Сквозитъ одно трусливое стремленье

Насытить пошлое, скотское вожделѣнье

И остротой фривольной прибаутки

Придать пикантность плоской шуткѣ…

О, хоть бы разъ услышать довелось,

Когда нибудь, случайно, ненарокомъ

Чтобъ одному изъ нихъ обмолвиться пришлось

На проблескъ мысли хоть намекомъ!..

Хоть бы случайно зрителемъ нѣмымъ

Быть яркаго, красиваго порыва,

Иль вздрогнуть вдругъ, какъ отъ удара взрыва,

Предъ гнѣвомъ искреннимъ, живымъ!..

Не зная ихъ, ихъ лжи, ихъ сутолоки, злобы,

Какъ страстно ихъ любила я порой,

Какъ я стремилась къ нимъ! И даже ихъ оковы

Казались издали мнѣ цѣпью золотой…

Но не найти мнѣ здѣсь, межъ этимъ грубымъ стадомъ

Трусливыхъ, похоти исполненныхъ звѣрей,

Кого съ тобой поставить можно рядомъ

Иль не назвать посмѣшищемъ людей!!.

7 Февраля 1907 года.

ДРАМА ВЪ ДѢТСКОЙ.

Madame!.. De grâce… plus vile!.. plus vite!».. —

Вся въ красныхъ пятнахъ, задыхаясь,

Моя француженка кричитъ,

Ко мнѣ въ гостинную врываясь.

Бѣгу за ней. Вѣдь я не мать,

А мачеха и до смерти боюсь,

Чтобы не стали разглашать,

Что я съ дѣтьми небрежно обхожусь!

Картина въ дѣтской: Лидочка въ углу

Дрожитъ вся блѣдная съ испуга.

Сережа съ Вовой на полу

Вцѣпились въ волосы другъ друга.

Алеша взлѣзъ на табуретъ,

Кричитъ: «Онъ долженъ быть повѣшенъ!»

А Саша, — Сашѣ десять лѣтъ

И, очевидно, тутъ замѣшанъ.

Спѣшу Сережу оттащить

И снять Алешу съ табурета…

«Ну, Саша! Этого я не могу простить!

Ты старшій! Что все значитъ это?» —

— «Послушай мама! За убійство графа —

Сановникъ очень важный онъ,

Изъ тряпокъ сдѣланъ и лежитъ у шкафа —

Сережа долженъ быть казненъ.

Алешѣ я сказалъ: нарочно, будь палачъ!

Но дѣло все напуталъ Вова!..

Тутъ эта Лидка вдругъ заплачь!

Видна дѣвченка!.. Это ужъ не ново!

Повѣсить сказано, а вовсе не стрѣлять,

А Вова вдругъ стрѣляетъ сзади…

Ну, развѣ можно съ нимъ играть,

Сама подумай, Бога ради! —

--„Скажите мнѣ! — Я въ ужасѣ кричу —

Скажите мнѣ; откуда игры эти?

И этому ли васъ я каждый день учу!

Вы злыя, гадкія, безчувственныя дѣти!“

--„Вотъ, видишь, мама, ты какая!

Взаправду дѣлаютъ, а намъ нельзя играть!

Я старшій, да! Но этакъ разсуждая,

Всѣхъ старшихъ надо наказать!“ —

--„Oh, quel pays cruel! Madame, je quitte ma place!“ —

А я стою и въ ужасѣ рыдаю.

Теперь я спрашиваю Васъ:

Что дѣлать мнѣ? Что говорить? — Не знаю!..

*

Призраки… Образы… Ночью безсонной

Стонами тихими робко вздыхаютъ,

Мукой, страданьемъ тоски безысходной

Надъ изголовьемъ рыдаютъ.

Тихо ползучей змѣей обовьются,

Къ тѣлу въ объятіи жгучемъ прильнутъ,

Въ сердце усталое жадно вопьются,

Мозгъ отуманенный пьютъ!

Вырваться смѣло!. И ночью холодной

Въ тьму, безконечности гордо уйти,

Чтобъ въ безпредѣльности тайны безмолвной

Вѣчный покой обрѣсти!

8 Марта 1907 года.

ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА

Сегодня онъ ко мнѣ опять

Пришелъ свободный, смѣлый, сильный,

Чтобъ съ страстью прежнею ласкать,

Чтобъ много разъ, какъ прежде, повторять

Обѣтъ любви, — обѣтъ любви могильной.

Къ его устамъ, прильнувъ въ безумной ласкѣ,

Я забываю жизнь, дѣйствительность, конецъ…

Я заколдована, какъ въ дивной, чудной сказкѣ,

И силы нѣтъ въ груди, чтобъ крикнуть: ты мертвецъ!

А днемъ, усталая отъ этихъ ласкъ безумныхъ,

При свѣтѣ яркомъ солнечныхъ лучей,

Встрѣчая рядъ людей спокойныхъ и разумныхъ,

Подъ звуки взвѣшенныхъ, заученныхъ рѣчей,

Безуміемъ мнѣ ночь мерещится и бредомъ

Любовь могилой взятаго давно…

А впрочемъ… впрочемъ — все равно!

Настанетъ ночь и, вотъ, за тьмою слѣдомъ

Онъ снова будетъ здѣсь, со мной, меня ласкать

И мнѣ слова любви загробной повторять.

8 Марта 1907 года.

О ЧЕМЪ ЛИСТЬЯ ШЕЛЕСТѢЛИ.

1.

Мы весною распустились,

Жизни мы совсѣмъ не знали,

И по дѣтски мы рѣзвились,

И по дѣтски лепетали.

Мы росли на старыхъ вѣткахъ,

Вѣтки много испытали,

И о насъ заботясь, дѣткахъ,

О быломъ намъ разсказали.

Разсказали намъ про грозы,

Ураганы и мятели,

Про жестокіе морозы.

Про листы, что облетѣли,

И, качая головами,

Указали намъ ихъ трупы,

Что внизу, въ травѣ сгнивали.

— „Вы и молоды, и глупы!

Вамъ бы только слушать пѣнье

Соловьевъ, пѣвцовъ залетныхъ,

Да дивиться на умѣнье

Разныхъ пташекъ перелетныхъ

Строить гнѣзда… Ахъ, весною

Все кругомъ поетъ и любитъ,

Да за лѣтнею порою

Осень поздняя наступитъ“! —

Слушать было ихъ тоскливо!

Притаившись, до разсвѣта

Мы внимали имъ пугливо.

Но, лишь съ ласкою привѣта

Солнце на небо всходило,

Встрепенувшись мы шептались

И всему, что насъ любило,

Съ нѣжной лаской улыбались,

Насъ любилъ ручей студеный,

Птичекъ стаи насъ любили,

Небо, солнце, воздухъ знойный,

Облака, что въ небѣ плыли.

II.

Мы густой листвою стали

И ужъ больше не смѣялись.

Мы шумѣли, мы роптали,

Да деревьямъ удивлялись

Съ вѣковыми ихъ стволами

И вершиною вѣтвистой,

Съ ихъ глубокими корнями —

— Почему весной росистой,

Насъ уча, намъ разсказали

О погодѣ да о буряхъ?

Это сами бъ мы узнали!

Но о жизни и о людяхъ

Вѣтви старыя молчали.

А межъ тѣмъ подъ нашей сѣнью

Люди часто собирались.

Ихъ страданью, ихъ терпѣнью,

Ихъ слезамъ — мы откликались

Робкимъ шорохомъ участья.

Какъ? Земля, и свѣтъ, и воды,

Что даютъ всѣмъ жизнь и счастье,

Покорителю природы не доступны?

Да, мы знали: слабый въ жизни умираетъ.

Средь людей же погибали

Тѣ, кто жизнь ихъ созидаетъ.

„Безземелье! Голодъ! Голодъ“!

Эти люди повторяли,

Когда въ изморозь и въ холодъ

Въ кучи насъ они сгребали,

Чтобы скотъ кормить, топиться!

И, — хоть насъ весной учили

Объ исходѣ неизбѣжномъ:

Сгнить, какъ раньше, листья сгнили

Подъ зимы покровомъ снѣжнымъ, —

Мы, съ деревьевъ облетая,

Съ мыслью нищимъ пригодиться,

Не жалѣли, умирая.

2 Мая 1907».

В. А. Т--ъ.

Полюбила я сильно тебя

Не за ласку и теплое слово,

Но за то, что, себя безполезно губя,

Въ тебѣ черпала силы я снова.

Не за то, что ты духомъ сильна

И, не дрогнувъ, встрѣчалась съ грозою.

Но за то, что сама я бѣдна,

Что я нищая сердцемъ, душою!

Я тебя полюбила, какъ мать.

Только, «дочерью» я называться не смѣю…

Не умѣю, какъ ты, я страдать

Беззавѣтно, какъ ты, я любить не умѣю,

31 Сентября 1907 года.

1908 годъ.

ТАНЯ и ВАНЯ

ПОСВЯЩАЕТСЯ ВАНѢ И--ву. (Разсказъ для маленькихъ дѣтей).

Маленькій Ванюша очень любитъ сказки,

Къ бабушкѣ и къ мамѣ станетъ приставать, —

Щечки покраснѣютъ, загорятся глазки,

Какъ же тутъ утерпишь? Надо разсказать.

Ну, садись и слушай! Дѣло было лѣтомъ:

Звонко пѣли птицы… Лѣсъ шумѣлъ листвой…

Весь залитый солнца яркимъ, жгучимъ свѣтомъ

Прудъ сверкалъ широкій, бархатной травой

Луга окаймленный… У лѣска сидѣла

На лужайкѣ Таня и, плетя вѣнокъ

Для братишки Вани, звонко пѣсни пѣла!

Ваня тутъ же рядомъ, подъ густой кустокъ

Положивъ головку, спалъ такъ крѣпко, сладко,

Таня поглядитъ на братца и украдкой

Вдругъ вздохнетъ глубоко… Хочется ужасно

Сбѣгать ей въ лѣсокъ за новыми цвѣтами,

Да оставить братца одного опасно!

Онъ совсѣмъ вѣдь крошка! А надъ ней листами

Тихо шепчетъ кустикъ: — «Я поберегу»!

А въ лѣсу цвѣточковъ столько распустилось,

Темная фіалка, ландышъ!« — „Побѣгу“!

Думаетъ Танюша и, вскочивъ, пустилась

По лѣсной тропинкѣ. Рветъ да рветъ цвѣты

И не замѣчаетъ, что съ тропинки торной

Ужъ давно свернула Частые кусты

Вдругъ загородили дѣвочкѣ проворной

Дальше въ лѣсъ дорогу: Таня поблѣднѣла…

Что Теперь ей дѣлать? Какъ искать дороги?

Хочется ей кушать! Уморились ноги!

Страшно ей за братца — онъ теперь проснется

Станетъ звать сестрицу и не дозовется…

И, заплакавъ горько, уронила Таня

Всѣ цвѣты на траву. „Ваня! Бѣдный Ваня!“

Долго ли, коротко, но, поплакавъ горько,

Дѣвочка уснула. Слышитъ, кто-то ловко

Подхватилъ и дальше въ лѣсъ ее уноситъ.

Смотритъ: дѣдъ лохматый съ головой сѣдою

Поднялъ, да и тащитъ въ лѣсъ ее съ собою!

„Дѣдушка, голубчикъ“ проситъ Таня робко,

„Дай мнѣ повидаться съ мамочкою только!

Я скажу родимой, какъ я заблудилась,

Разскажу про братца… Я съ нимъ не простилась“…

Слушать дѣдъ не хочетъ! — „Ты бы за цвѣтами

Бѣгала по лѣсу съ темными кустами?

Вани нѣтъ на свѣтѣ! Ваня свой скатился

Сонный внизъ подъ горку, да и въ прудъ свалился!“

Закричала Таня въ страхѣ и… проснулась.

Видитъ: передъ нею мамочка и Ваня.

Будятъ ее оба: „Таня! Таня! Таня“…

Дѣда нѣтъ. То мама, мама къ ней нагнулась.

Обхвативъ руками крѣпко ея шею,

Радостными Таня плакала слезами

Тихо мама шепчетъ, наклонясь надъ нею:

„Будешь, бросивъ Ваню, бѣгать за цвѣтами?“

21 Февраля 1908 года.

Чайка на птичьемъ дворѣ.

Съ подстрѣленнымъ слегка крыломъ,

Имъ удалось ее словить

И, въ огороженный кругомъ,

Дворъ птичій посадить.

Томилась чайка третьи сутки,

Забившись въ уголъ тосковала,

Но жизнь курятника невольно наблюдала:

Вотъ въ перевалку жадно утки

Бѣгутъ къ корыту мѣсиво глотать;

Набивъ зобы, — бредутъ на солнце спать…

Вотъ, вѣеромъ расправивъ хвостъ,

Индюкъ плѣняетъ трепетныхъ индюшекъ;

Пѣтухъ, взлетѣвши на заборъ,

Сзываетъ хриплымъ голосомъ пеструшекъ,

Насѣдокъ, бросившихъ цыплятъ…

Другой, моложе, съ гребешкомъ красивымъ,

Напрасно силится преодолѣть задоръ

И быть предъ курицей учтивымъ, —

Подрался съ ней за выкинутый соръ!

Дерутся, — пухъ летитъ, — изъ-за раскисшей корки,

А смотришь… Мигъ одинъ… Ужъ онъ бѣжитъ за ней

Въ кусты, чти украшать задворки

Посажены людьми… И взглядъ ея очей

Блуждаетъ вкругъ, ища, на чемъ остановиться?

Ей на яву картина снится:

Широкій моря синяго просторъ.

Вдали громада синихъ горъ

И крики чаекъ бѣлоснѣжныхъ…

Все то, съ чѣмъ такъ сжилась она!

И силой грезъ своихъ мятежныхъ

Она забыла боль, воспрянула отъ сна

И крикнула: „Да, жизнь лишь на просторѣ,

Гдѣ солнце прячется не за заборъ, а въ море!“

Съ усиліемъ больнымъ крыломъ взмахнула…

Кудахчутъ куры… Вверхъ глядятъ, —

Туда, гдѣ облака прозрачныя летятъ.

Гдѣ среди нихъ и чайка потонула.

6 Марта 1908 года.

ПОСВЯЩАЕТСЯ М. П.

— Я лишняя, когда вы оба въ шумномъ спорѣ

На перебой спѣшите возражать…

Я лишняя, въ спокойномъ разговорѣ,

Я многое хочу, но не могу сказать!

Я лишняя, когда весь вечеръ на пролетъ

Поете вмѣстѣ Вы»! — О, дѣтка дорогая,

Не надо этихъ словъ!.. Безъ нихъ тебя пойметъ

Повѣрь мнѣ, всякій! Залетая

Осеннею порой въ Вашъ мирный уголокъ,

Я грѣюсь въ немъ… Пойми жъ меня и ты

И не гаси ревниво огонекъ

Моей причудливой, ребяческой мечты!

Пою ли, слушаю, бесѣдую ли я,

Я знаю, что вѣдь я, какъ путникъ запоздалый,

Лишь мимоходомъ грѣюсь у огня!

Вотъ постучитъ въ окно возница мой усталый--

Мятежная судьба и снова дальше въ путь!..

Свобода, свѣтъ, и воля, и просторъ!

Порой глухая тьма… Тогда я жгу костеръ,

А искры вкругъ него и прыгаютъ, и вьются!

Но до тебя онѣ, повѣрь, не долетятъ,

Души твоей, повѣрь мнѣ, не коснутся…

Такъ не ревнуй меня и дай мнѣ отдохнуть"!

2 Марта 1908 года.

*

У римлянъ есть пословица,

Что путнику въ дорогѣ

Веселый другъ нужнѣе колесницы,

А я скажу: На жизненномъ пути

Надежный другъ всего необходимѣй.

(Сервилія, Мея).

Я въ этотъ день всегда писала прежде Вамъ.

Шли годы. «Новымъ отдались мечтамъ»

Мы оба… Но воспоминанья

Живутъ еще во мнѣ… Не умерли и въ Васъ…

Къ минувшимъ днямъ и счастья, и страданья

Влекутъ онѣ порой неудержимо насъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У перепутья мы осеннею порою

Сошлись въ печальный, тусклый день…

Потомъ весна… цвѣтущій садъ, сирень

И призракъ смерти съ острою косою

Въ одной рукѣ и розами въ другой.

Двухъ зорь ночною, лѣтнею порой

Тоскливыя, безрадостныя встрѣчи…

Дождливой осенью: за полночь жаркій споръ,

Горячія, восторженныя рѣчи

И творчества причудливый узоръ!..

Потокомъ мутныхъ водъ злословье клеветы

Дробилось о хрусталь узорчатой мечты,

А вьюга долгихъ, зимнихъ вечеровъ

Взвила таинственный покровъ

Надъ тѣмъ, что счастье намъ сулило…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не будемъ же твердить съ тоской: «оно прошло»!..

Но — съ благодарностію: «было»!

8 Марта 1908 года.

*

Издалека грядущаго волна

До береговъ еще не докатилась;

Отъ берега неслась минувшаго полна

Другая вдаль . и вдребезги разбилась.

Ворвавшись нынче къ Вамъ, обрызганная ею

Смѣюсь я весело… Въ душѣ моей весна…

Ну, смѣйтесь, смѣйтесь же! Я пѣснею моею

Хочу Васъ разбудить, и звонкая струна

Дрожитъ настроена для пѣсенъ силы, счастья,

Для пѣсенъ красоты. Не съ холодомъ безстрастья

Я хоронила прошлаго волну…

Но я, прощальныхъ розъ ей кинувъ не одну,

На отмели теперь хочу воздвигнуть храмъ.

Все минетъ! Все доступное волнамъ —

Разрушится. Руины забвенья мхомъ не обрастутъ,

Ихъ волны новыя размоютъ и снесутъ…

Вы вздрогнули? Ха-ха! Обрызганныхъ росой воспоминанья

Я брошу можетъ быть и Вамъ

Цвѣтовъ душистыхъ на прощанье!..

8 Марта 1908 года.

КОЛѢ П--ву.

Я тебѣ, мой милый крошка,

Принесла я сказку эту!

Подожди еще немножко!

Подростешь и прочитаешь

Ее въ книжкѣ, а поэту,

Если встрѣтимся, разскажешь:

Такъ ли понятъ онъ тобою?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тихо теплится лампадка.

Разметавшись спитъ братишка.

Спитъ, похрапывая сладко.

Я не сплю. Меня пугаетъ

Эта тѣнь въ углу и складки,

Что причудливо сползаютъ

Къ изголовью у кроватки.

Каждый вечеръ, просыпаясь,

Плачу я. А мама встанетъ,

Тихо надо мной склоняясь,

Мнѣ подушки поправляетъ.

— Спи мой крошка, спи мой дѣтка

И не бойся… Тѣнь бросаетъ

Въ свѣтѣ гаснущей лампадки

На полъ и тебя пугаетъ

Сѣтка отъ твоей кроватки. —

Но бываетъ ночь другая!

Засыпая слышу ясно

Звуки громкіе рояля;

Ихъ не слышать я напрасно

Силюсь, спрятавши головку

Въ одѣяло… Втихомолку

Горько плачу… Мама встанетъ

Подойдетъ ко мнѣ сурово

И бранить сердито, станетъ,

И велитъ заснуть мнѣ снова!

Но напрасно! Эти звуки

Всѣ толпятся у кроватки

И трепещутъ тѣней руки

Въ свѣтѣ гаснущей лампадки.

О, рояль, мой злой мучитель!

Звуки, колющіе больно!

Мама, — свѣтлый мой хранитель!

Плачешь ты сама невольно!?

Мама, маленькая дѣтка!

Звуки, тѣни, свѣтъ лампадки…

Мама! Мама! Это сѣтка…

Сѣтка въ дѣтской у кроватки!..

11 Марта 1908 года.

*

Рыдали и плакали звуки,

Куда-то манили и звали,

И — плѣнницы горя и муки —

Оковы души разбивали.

Душа трепетала отъ счастья

Уйти изъ неволи страданья

Туда, гдѣ съ любовью участья

Волна расточала лобзанья

Утесу… А звуки рыдали:

— «Души обезсилены крылья

И если бъ оковы упали —

Къ полету напрасны усилья».

5 Апрѣля 1908 года.

*

Ты говоришь, что есть въ душѣ твоей

Стремленье въ глубь души моей проникнуть.

О, не заглядывай… Повѣрь мнѣ. что надъ ней

Заплакать ты бъ не могъ… Ты могъ бы только крикнуть:

«Какъ можно жить съ душой такой!»

Загубленныхъ изъ прихоти одной

Въ ней призраки живутъ, въ тискахъ ее сжимая,

Но не они тебя, къ отмщенью призывая,

Заставили бъ сказать съ мучительной тоской:

«Какъ можно жить съ душой такой!»

Ты увидалъ бы въ ней. какъ кровь ручьями льется

Изъ ранъ того, кто самъ подъемлетъ мечъ!

Съ какою мукою, порвавъ оковы, бьется

Душа того, кому ужъ нечего беречь!

Душа, познавшая всѣ пытки состраданья,

Душа берущая, не отдававъ себя,

Душа, вкусившая безумныя лобзанья

Всѣхъ радостей земного бытія!…

Она жива не памятью былого.

Она жива возможностью узнать,

Какъ долго крикъ отчаянья нѣмого

Веселья смѣхомъ можно заглушать!

О, не гляди жъ въ нее! она, она смѣется…

И искрится, страданія полна,

Пока послѣдняя со звономъ не порвется,

Натянутая въ ней рукой судьбы струна.

О, не гляди жъ въ нее, чтобъ не сказать съ тоской:

«Какъ можно жить съ душой такой»!

12 Марта 1908 года.

ШУТКА.

Не знаю — вѣрить-ли?! Изъ страха,

Что будетъ свѣтлый храмъ разрушенъ,

Но планъ широкаго размаха

Постройки дивной — ужъ нарушенъ.

Боясь, что по его руинамъ,

Поросшимъ мхомъ, скользнетъ змѣя…

Что вмѣстѣ съ рухнувшимъ карнизомъ,

Погибнетъ ласточекъ семья, —

Рѣшили Вы, что ни фундаментъ,

Ни тонкость кружева рѣзьбы,

Ни стильный въ простотѣ орнаментъ

Не стоятъ суетной борьбы,

Труда, усилій, вдохновенья!

Разъ все равно, когда-нибудь,

Храмъ рухнетъ и травой забвенья

Покроется къ нему съ трудомъ пробитый путь!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Строитель въ ужасѣ! Его разрушенъ планъ! —

Но чтобы мѣсто, отведенное подъ храмъ,

Отнюдь совсѣмъ не пустовало —

Харчевню выстроили тамъ…

«Зачѣмъ?» «Чтобъ мѣсто не гуляло».

19 Марта 1908 года.

*

Мой другъ! Усталый другъ, измученный, больной!

Не чашу сладкаго порою утѣшенья

Несу я въ даръ, Нѣтъ!.. Мнѣ, съ твоей душой

Сливаясь, крикнуть хочется порой:

«Не надо лишняго, ненужнаго мученья!»

Въ вѣнкѣ терновомъ сердце истекаетъ

По каплѣ кровью. Но душа живетъ!

Такъ роза лепестки на грязь земли роняетъ,

Но роза новая на стеблѣ разцвѣтаетъ

И ароматно пышная цвѣтетъ.

Дай жить душѣ! Пускай изныла грудь,

Пускай измученъ ты лишеньемъ и нуждой,

Пусть молитъ тѣло: «только бъ отдохнуть!»

Ты все же царь — свободною душой!

Пусть, какъ вампиръ, сосетъ тебя недугъ,

«Свободная» душа умчитъ тебя далеко

Въ тотъ чудный, свѣтлый міръ, мой другъ,

Гдѣ безпредѣльно, вольно и широко

Царитъ весна безсмертной красоты.

О, этотъ міръ — не праздныя мечты,

Не бредъ больной и не ребенка лепетъ!

Прислушайся! Не крыльевъ ли могучій

Порой ты слышишь мощный трепетъ,

Когда, уйдя въ гармонію созвучій,

Ты забываешь свой мучительный недугъ,

И горе, и нужду? --«Чтобъ снова къ нимъ вернуться?» —

Съ тоскою спросишь ты… — «И вновь отъ нихъ уйти» —

Отвѣчу я, мой другъ!..

5 Апрѣля 1908 года.

М. В. И.

ЛѢТО.

Широкая площадка

Усыпана пескомъ

И свѣтитъ солнце ярко

На небѣ голубомъ.

Гвоздики въ клумбахъ рдѣютъ,

Какъ брызнувшая кровь,

А въ сердцѣ пламенѣютъ

И счастье, и любовь.

Вся въ свѣтломъ ты стояла

На солнцѣ и въ лучахъ,

Какъ въ золотѣ сіяла

Головка въ завиткахъ.

И небо отражала

Лазурь твоихъ очей,

А на груди дрожала

Гвоздика и шептала

Мнѣ о любви твоей.

ОСЕНЬ.

Холодной осени подкрался чередой

Рядъ тусклыхъ, скучныхъ дней.

По небу хмурою грядой

Гналъ вѣтеръ тучи и твоей

Души коснулося тяжелое дыханье

Осеннихъ будней долгой скуки.

Глубоко затаивъ гнетущее сознанье,

Ты, на груди скрестивши руки,

Стоишь въ раздумьи у окна.

Тоскливо дождь стучится въ стекла,

Вдали — тумана пелена…

Гвоздика алая поблекла!..

Случайно въ клумбѣ лишь одна,

Полузабитая морозомъ

Тебѣ печальною киваетъ головой

И шлетъ «прости» разбитымъ грезамъ

Любви, утраченной тобой.

ЗИМА.

Гремѣла музыка. Сверкалъ

Залитый свѣтомъ залъ.

А за окномъ крутила вьюга

И съ мрачною тоской испуга

Глядѣла въ окна. Ты смѣялась,

Шутила ты… Но мнѣ казалось,

Что сердце холодъ леденилъ

Твое… Что этотъ шумъ веселья

Не заглушитъ тоски, смятенья

Души измученной твоей,

Что въ ней своя бушуетъ вьюга

И скорбною тоской недуга

Глядитъ изъ глубины очей…

УБИТАЯ ЗМѢЯ.

Змѣя ползла, — близка была трава

Густая, въ ней спастись хотѣла,

Дороги миновать однако не успѣла…

Одинъ ударъ!.. И вотъ она мертва.

Змѣя тоски въ душѣ моей живетъ,

Свилась въ клубокъ и жалитъ ядовито…

Душа отравлена. Душа моя разбита…

Но кто-жъ и чѣмъ змѣю тоски убьетъ?!.

Не страшно-ль?

Когда я ухожу въ пріютъ мой одинокій,

Съ участьемъ мнѣ вопросы задаютъ:

«Не страшно-ль Вамъ одной въ часъ полночи глубокой»?

И руку на прощанье жмутъ.

Друзья! Въ глуши заросшей сада

Живу одна я въ комнатѣ пустой,

Но есть въ саду хоть ветхая ограда,

Церковный звонъ доносится порой…

А въ жизни я всегда и всюду одинока,

Отъ злобы и вражды кругомъ ограды нѣтъ, —

И на призывъ души, израненной глубоко,

Лишь похоронный звонъ одинъ звучитъ въ отвѣтъ.

15 Іюня 1908 г. Кочетовка.

ДИНѢ ГРОТЪ.

Да, я люблю ея кудрявую головку,

Люблю игру ея прелестнаго лица,

Движенья быстрыя и ловкую сноровку

Въ забавахъ дѣтскихъ… Безъ конца

Готова слушать я и хохотъ серебристый,

И голосокъ ея, что нѣжно такъ поетъ,

Когда безпечная одна зарей лучистой

Она въ ладьѣ своей плыветъ

Въ вѣнкѣ изъ лилій бѣлоснѣжныхъ,

Какъ юный грекъ изящна и гибка,

И ловитъ обликъ очертаній нѣжныхъ,

Пылая золотомъ расплавленнымъ, рѣка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вчера я слушала, какъ въ полутьмѣ гостинной

Она, задумчиво печальная, играла

И въ звукахъ стройныхъ чудилось искала

Отвѣта на запросъ души своей невинной.

Какъ утренней зарей по небу облака,

Въ душѣ стремленья смутныя бродили

И робко, ласково края ихъ золотили

Лучи любви несознанной пока.

Они не грѣютъ. Яркій день

Еще далекъ!.. И тучи грозовыя

Еще не кинули свою въ долину тѣнь,

А бродятъ въ синевѣ лишь тучки золотыя,

Но силится душа завѣсу приподнять

Туманной мглы предутренней, росистой,

Чтобъ надъ цвѣтами и травой душистой

Въ сіяньи солнца заблистать…

15 Іюля 1908 года. Кочетокъ.

При свѣтѣ вдалекѣ мигающихъ огней.

Мой другъ! Я обѣщала на прощанье

Стихи свои Вамъ, помнится, прислать,

Стихи послѣдніе — стихи воспоминанье…

Урочный часъ насталъ и я сажусь писать.

«При свѣтѣ вдалекѣ мигающихъ огней»,

Красивой сказки милыя страницы

Я мысленно хочу перечитать.

И вотъ, передо мной сплетаясь, вереницы

Воспоминаній прошлаго летятъ,

Аккорды стройные звучать,

Рыдаютъ струны!.. Пѣсни льются,

Чаруютъ сердце и томятъ.

«При свѣтѣ вдалекѣ мигающихъ огней»

Рыдаетъ соловей влюбленный

Въ тоскѣ о счастьѣ.. Сказочной луной

Колдуньи теремъ озаренный…

Въ немъ чья-то тѣнь встаетъ передо мной!

Колдунья вызвала его изъ подземелья,

Гдѣ въ каменномъ мѣшкѣ, закованный въ цѣпяхъ,

Томился долго онъ… Онъ — жертва искупленья

Тюремщика судьбы… Въ безжалостныхъ когтяхъ

Нужды, лишеній… Онъ, творить рожденный!

Свободенъ онъ на мигъ! И, счастьемъ окрыленный,

Побѣдно духъ его паритъ

Надъ повседневной жизни прозой

И надъ безсильною предъ колдовствомъ угрозой

Тюремщика судьбы… Вотъ струны зарыдали…

И пѣсни счастья, воли, красоты

Изъ груди вырвались и властно зазвучали

Въ отвѣтъ на зовъ волшебницы мечты…

При свѣтѣ вдалекѣ мигающихъ огней

Колдуньи чарами какъ ласкою согрѣта,

Душа забыла гнетъ цѣпей!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но свѣтъ, далекій свѣтъ погасъ..

Струна оборвана и пѣсня недопѣта…

17 Іюля 1908 года, Кочетокъ.

*

Свиданья часъ! Какъ радостно свиданье

Нежданное! Но лучше — ожиданье!

Когда же близится разлуки страшный часъ, —

Ужасно ждать его… И лучше постараться

Вообще: любовникамъ, друзьямъ.

А въ частности — обоимъ намъ

Не ждать его и во время разстаться.

17 Іюля 1908 года, Кочетокъ.

*

Печальный день! Осенній день!

А помню я весны чарующія сказки,

И солнечныхъ лучей сжигающія ласки,

И ароматную, цвѣтущую сирень!

Осенній день! Кругомъ царитъ печаль…

По небу облака несутся вереницей…

И сердце перелетной птицей

Съ мучительной тоской за ними рвется вдаль…

Прочь отъ того, что осенью холодной

Напоминаетъ мнѣ весны далекій день

И ласки, и любовь, и солнце, и сирень,

Заманчивый миражъ въ пескахъ степи безводной!

А если ночь кругомъ и «некуда бѣжать» —

Не надо сновъ холоднаго тумана,

Не надо лжи чарующей обмана,

«Вина» водой не надо разбавлять!

25 Сентября 1908 года.

*

Глухая ночь и безпросвѣтный мракъ…

Погасъ зари послѣдній лучъ…

Разрушенъ на скалѣ воздвигнутый маякъ

И скрыла небеса завѣса мрачныхъ тучъ.

И паруса спустивъ, въ отчаяньи нѣмомъ,

Мы изъ послѣднихъ силъ гребемъ

И наугадъ, безъ компаса, плывемъ

Средь хаоса, царящаго кругомъ…

Безсиленъ крикъ измученныхъ пловцовъ…

Волна грозитъ имъ гибелью въ отвѣтъ…

Изныла грудь… Слабѣетъ духъ гребцовъ…

Когда жъ, когда придетъ спасительный разсвѣтъ!

23 Ноября 1908 года.

*

Ты пѣлъ мнѣ пѣснь любви.

И эту пѣсню повторяли

Намъ неумолчно соловьи,

Что гдѣ-то въ сторонѣ рыдали…

Теперь ихъ пѣсни отзвучали.

Ты помнишь ночь. Огни мерцали

И тополя зеленые листы,

Какъ мы, влюбленные, шептали

Намъ сказки счастья и мечты…

Листы зеленые поблекли и увяли.

И скучно дни текли безъ ласки и привѣта,

Какъ облака въ унылый, сѣрый день…

Послѣдній лучъ зари гасила ночи тѣнь,

А пѣснь любви осталась недопѣта.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но предо мной уже блеститъ, сверкая

Огнистой полосой румяная заря…

Встаетъ изъ мрака — вѣчно молодая —

Весна любви, и искрами горя,

Она живитъ мои осенніе цвѣты

Для жизни, пѣсенъ, красоты!..

*

Я правъ, глубоко правъ, нашъ дорогой старикъ,

Бросая горечи исполненный упрекъ.

Твоей души извѣрившейся крикъ

Безжалостно правдивъ, безжалостно жестокъ.

Холопы жалкіе — его мы заслужили.

Мы отстоять свободы не могли.

Мы свѣточъ духа рабски загасили

И знамя честное позорно загрязнили

Въ кровавыхъ лужахъ стонущей земли.

Вѣка, изжитые подъ громкій свистъ бичей,

Столѣтья дикаго безстыднаго насилья

Насъ раздѣлили всѣхъ: на злобныхъ палачей

И на рабовъ постыднаго безсилья.

Мы, истину отдавъ на поруганье,

Опять бредемъ по старому пути,

Ища забвенья горькому сознанью,

Что намъ забвенья не найти.

Рабы, — мы сами надъ собой

Печальныя справляемъ тризны,

А одинокій голосъ твой

Кидаетъ намъ слова жестокой укоризны,

И хочется одно сказать тебѣ въ отвѣтъ:

--«Старикъ, буди въ насъ стыдъ, буди, не умолкая!

Проснется онъ — и впереди, сверкая,

Блеснетъ для насъ спасительный разсвѣтъ». —

23 Ноября 1908 года.

ЗАМОКЪ БOHКУРЪ

(Переводъ стих. Шамиссо).

Я снова по дѣтски мечтаю,

Качая сѣдой головой,

И прошлое вновь вспоминаю,

Давно позабытое мной.

Сквозь зелень тѣнистую сада

Вотъ замокъ старинный встаетъ,

Знакомыя башни, ограда

И каменный мостъ у воротъ

Щиты надъ подъѣздомъ со львами

Привѣтствуютъ снова мой взоръ,

Я радъ имъ, какъ встрѣчѣ съ друзьями,

И быстро вбѣгаю во дворъ.

Вонъ — дремлющій сфинксъ надъ водою,

Вонъ — пальмы вершина видна,

Вонъ тамъ, окрыленный мечтою,

Я помню — сидѣлъ у окна.

Вхожу въ усыпальницу предковъ:

Гробницы рядами стоятъ,

Повсюду съ высокихъ простѣнковъ

Мечи и кольчуги висятъ.

Глаза застилаетъ слезою, —

Прочесть не могу имена,

Хоть свѣтъ проникаетъ волною

Сквозь стекла цвѣтныя окна.

Но только въ мечтахъ лишь старинный

Мой замокъ встаетъ предо мной..

Давно онъ сравнялся съ пустынной,

Распаханной плугомъ землей.

Да станетъ земля плодородной,

Пусть къ ней снизойдетъ благодать,

Чтобъ пахаря трудъ многоплодной,

Обильною жатвой воздать!

А я… Я душой воскресаю,

Взявъ звонкую лиру мою…

По странамъ далекимъ блуждаю

И громкія пѣсни пою!..

24 Ноября 1908 года.

АДѢ ЧУМАЧЕНКО.

Прости мнѣ крикъ невольной укоризны:

Ты молода и жадно счастья ждешь.

Но здѣсь, на праздникѣ печальной нашей тризны

Его изъ кубка ты отравленнаго пьешь.

Ты вдаль глядишь. И въ морѣ предъ тобою

Проносятся, какъ чайки, корабли,

Ты вслѣдъ летишь крылатою мечтою

Прочь отъ измученной, истерзанной земли.

Но стонъ ея, повѣрь, тебя вездѣ настигнетъ.

Убивъ твою мечту, — въ искусства свѣтлый храмъ,

Въ чертогъ любви онъ за тобой проникнетъ,

Съ тобой поднимется къ безстрастнымъ небесамъ.

Въ поляхъ, гдѣ льется кровь, цвѣтовъ ты не найдешь,

Чтобы вѣнчать счастливаго борца,

И изъ терновника колючаго совьешь

Вѣнокъ на голову страдальца мертвеца.

Прости жъ мнѣ крикъ невольной укоризны.

Исканье чистой красоты

И жажда счастья здѣсь — безплодныя мечты

На праздникѣ печальной нашей тризны!

26 Ноября І908 года.

*

Быть можетъ мнѣ недолго жить.

А жизнь я такъ люблю и больно

Разстаться съ ней!.. И вотъ невольно

Я прошлое свое стараюсь воскресить.

Хоть много было въ немъ потерь,

Но сколько въ немъ и счастья было!

Иль это кажется теперь?!

Иль — «что прошло, — то стало мило»?!

Нѣтъ, это не миражъ, не сонъ воспоминанья!

И дѣтство ясное, и юность, и любовь,

И даже самое страданье

Я пережить хотѣла бъ вновь!

Всѣ эти сказки увлеченья,

И вдохновенныхъ грезъ узоръ,

И дерзость смѣлую стремленья,

Грозу борьбы, и волнъ просторъ, —

Я все извѣдала и все опять сначала

Хотѣла бъ безъ конца я вновь переживать!

Я кубокъ никогда до дна не допивала

И вновь любить, бороться и страдать

Желаю я… и жизненною драмой

Съ ея борьбой, страданьемъ, красотой,

И смѣной будней праздничной мечтой

Я увлеклась бы вновь, какъ дивной панорамой?

Жизнь — то же море: цѣнится, бушуетъ,

Мѣняетъ краски и тона,

И въ самой смерти все одна

Въ ней красота предвѣчно торжествуетъ.

И въ смерти красота: но я ея страшусь

Лишь потому, что этой красотою,

Какъ дивной сказки царственной мечтою,

Холодный трупъ… — сама я не упьюсь…

26 Ноября 1908 года.

1909 годъ.

БАБУШКИНЪ УРОКЪ.

Въ дѣтствѣ бабушка твердила

Мнѣ всегда, что люди — братья.

--«Помни, Соня!», и учила

Всѣхъ любить ихъ безъ изъятья.

Но, когда я подрастала,

Замѣчала я нерѣдко,

Что по виду отличала

Мама братьевъ очень мѣтко!

И къ тому же пріучала

Гувернантокъ и прислугу;

И ошибокъ не бывало,

А къ ихъ вящему испугу

Я въ просакъ лишь попадала.

Такъ однажды предпочла я

На балу семинариста

И за пошлости прогнала

Сына графа — лицеиста.

А папа у графа служитъ!

Вся родня меня бранила —

И теперь, какъ вспомнитъ-тужитъ,

Что я графа «упустила»…

Помню, я тогда рыдала

И, шепча въ душѣ проклятья.

Въ первый разъ вполнѣ познала,

Что такое «безъ изъятья»!..

Я бродила, какъ во снѣ,

И шептала: — «Люди — братья»!

Видно — братья, да не всѣ!!

Сколько вздоховъ лицемѣрныхъ

Я въ ту зиму услыхала!

— «Ахъ, вчера я въ пользу бѣдныхъ

Цѣлый вечеръ танцовала»!!,

— «Да?» — «А Вы?» — «А я читала

Въ пользу ихъ изъ Ады Негри»..

— «Я — такъ, право, захворала

Съ этимъ скучнымъ ихъ аллегри;» —

Но нельзя… Вѣдь люди — братья!

Имъ должны помочь мы всѣ,

Кто чѣмъ можетъ, безъ изъятья!..

Я бродила какъ во снѣ

И шептала — «Люди — братья!»

Люди — братья, но не всѣ! —

Я ушла отъ свѣтской залы

Модныхъ раутовъ и шума,

Но покоя не давала

Головѣ усталой дума,

«Скоро-ль станутъ люди — братья»?

А кругомъ, какъ буря моря,

Раздавался вопль проклятья,

Стонъ и плачъ людского горя.

Сердце кровью обливалось!

Уходили силы даромъ!

Но моста не созидалось

Между залой и подваломъ!

Всѣ усилья безъ изъятья

Тщетны! Жизнь въ тяжеломъ снѣ!

Жизнь кошмаръ! Да, люди — братья

Люди — братья, но не всѣ!

22 Января 1909 года.

М. В. И--й.

Въ пыли колесъ змѣился слѣдъ

Коляски, что тебя умчала…

А я все на крыльцѣ стояла

И мысленно была съ тобой.

Тому назадъ немного лѣтъ

Съ надежды полною душой

Тебя я также провожала,

И также ясенъ былъ разсвѣтъ,

Но силой мощной и живой

Душа грядущій день встрѣчала…

Теперь не то!.. Грядущій день сулитъ

Лишь прозы мелкой суету.

Разрушенъ храмъ… Кумиръ разбитъ…

Не воскресить красивую мечту!

Но отъ нея въ душѣ остался слѣдъ…

И придорожной пылью не развѣять

Того, что удалось взлелѣять

Обѣимъ намъ въ тотъ памятный разсвѣтъ,

27 Августа 1909 года.

*

Я стала Вамъ писать стихами

И удержаться не могу,

Такъ своенравными волнами

Разливъ на бархатномъ лугу

Шумитъ, бѣжитъ… и волны плещутъ,

Въ избыткѣ силъ, покинувъ берега…

Но, какъ пора разлива недолга,

Такъ мимолетно то мгновенье,

Что въ насъ рождаетъ вдохновенье.

И я имъ пользуюсь, чтобъ Вы не упрекали

Меня за то, что излѣнилась я,

Когда дни бурнаго порыва миновали,

Когда у пристани стоитъ моя ладья.

У пристани, И спущенъ парусъ мой!!.

Синѣютъ небеса и тихо за кормой

Лѣниво, сонно волны плещутъ…

Камышъ сухой шуршитъ… Трепещутъ

Надъ нимъ стальнымъ своимъ крыломъ

Стрекозы… Ласточка порой,

Какъ предъ ненастьемъ и дождемъ,

Промчится низко надъ водой —

И снова шепчутъ камыши.

Но гдѣ-то въ глубинѣ души

Мнѣ словно голосъ шепчетъ тайный:

— Ты здѣсь лишь гостьею случайной

У тихой пристани. Вотъ вѣтеръ зашумитъ,

Взовьются паруса и волны заиграютъ…

И вновь тебя ладья помчитъ —

Туда, гдѣ гребни бѣшено вздымаютъ

Валы бушующаго моря!..

Тамъ много бурь, страданья, горя,

Но — тамъ свобода, жизни свѣтъ…

Закатъ затишья-здѣсь… Тамъ — предъ грозой-разсвѣтъ.

28 Августа 1909 года.

*

Синева и просторъ. Чуть трепещутъ осинки…

На лугу непробудная тишь.

Лишь колышатся вѣтромъ тростинки,

И шуршитъ надъ водою камышъ.

Да надъ вызженной солнцемъ травою

Бѣлый вьется, кружитъ мотылекъ,

На цвѣткѣ, позабытомъ косою,

Отдыхая, вновь ищетъ цвѣтокъ.

Въ слабыхъ отзвукахъ жизни уснувшей,

Такъ душа отдыхаетъ порой…

Память будитъ въ ней страсти минувшей

Шелестъ тихо журчащей волной.

Жизнь скосила, сожгла безпощадно

Горделивыхъ порывовъ мечты

И ушла, посмѣявшись злорадно,

Бросивъ осени поздней цвѣты.

И — души мотылькомъ бѣлоснѣжнымъ

Тихо рѣетъ надъ ними печаль…

Синева и просторъ… Золотистымъ, безбрежнымъ

Жизни полемъ раскинулась даль…

10 Сентября 1909 года.

*

Не говори, что жизнь ушла.

Повѣрь, къ тебѣ она вернется…

Душа орлицей встрепенется

И взмахомъ вольнаго крыла

Помчится вдаль. Такъ въ полдень предъ грозой

Природа спитъ. Такъ позднею порой

Осенней ночи — мракъ ложится…

Громъ загремитъ, гроза промчится,

А осени томящій гнетъ

Потокъ весны могучей унесетъ.

Не говори, что жизнь ушла…

То сонъ души передъ грозой;

То скорбь на сердце налегла

Безвременья тяжелой мглой.

Но сонъ души безъ сновидѣній

И яркихъ грезъ, въ тебѣ, повѣрь,

Порывы бурные стремленій

Разбудятъ снова. Жди и вѣрь!..

10 Сентября 1909 года.

1910 годъ

*

Онъ пѣлъ на утренней зарѣ:

О пережитой страсти бурной,

О чистой юности порѣ

И о тоскѣ своей безумной.

Онъ пѣлъ… Дремали камыши

И звѣзды гасли въ небѣ чистомъ…

Внимали лиліи въ тиши,

Алѣя въ пурпурѣ лучистомъ.

Вставало солнце Свѣтъ впивая,

Раскрылись чашечки цвѣтовъ…

Стихала пѣсня, замирая,

На крыльяхъ улетавшихъ сновъ.

И — что цвѣтамъ казалось сказкой

Дремотной ночи тишины,

То хоронила съ нѣжной лаской

Грудь тихо плещущей волны…

И — что, смѣясь, лучамъ шептали

Про пѣсни на зарѣ цвѣты,

То волны звучно претворяли

Въ поэта грезы и мечты.

В. С. Р--ой.

Ушли. Великолѣпный залъ

Огнемъ залитый опустѣлъ.

Но чудилось — въ немъ все еще звучалъ

Віолончели стонъ и скрипки голосъ пѣлъ.

Остались мы одни. Вся въ черномъ предо мною,

«Осенней пѣсни» воплощенье,

Стояла ты… И жгучею волной

Вскипали въ сердцѣ скорбь, тоска и сожалѣнье.

Кто здѣсь, въ толпѣ, пойметъ тебя,

Пойметъ всю горечь мукъ, извѣданныхъ тобой?

Кто здѣсь, страдая самъ, тоскуя и любя.

При взглядѣ на тебя, поникнетъ головой?

Согласна я: свободы нѣтъ живымъ!

Въ тоскѣ безсильной — все страдаетъ…

Кто можетъ дать ее другимъ?!.

Свободенъ тотъ, — кто умираетъ!.

14 Марта 1910 года.

С. В. Р.

Тяжело и больно было «такъ» разстаться…

Замерло безсильно скорбное: -Прощай!..

Рѣдко приходилось намъ съ тобой встрѣчаться…

Другъ… не забывай!..

Мы въ толпѣ прощались… Холодно и больно…

Ты шепнуть успѣла быстро мнѣ: — Скрывай!

Замеръ крикъ, готовый вырваться невольно,

Крикъ тоскливый сердца, крикъ: — Не забывай!..

Возвращаюсь поздно улицей безлюдной…

Облачковъ прозрачныхъ золотистый край

Все туманитъ мѣсяцъ… Этой ночи лунной

Я не позабуду… Ты… не забывай!..

14 Марта 1910 г. Курскъ.

Е. Н. Ч--ой.

Пусть ты права: душа твоя — пустыня.

Но въ глубинѣ ея воздвигнутъ дивный храмъ

И въ немъ на алтарѣ Великая Святыня,

Доступная однимъ истерзаннымъ сердцамъ.

Нѣтъ мѣста въ немъ счастливымъ и безпечнымъ,

Къ нему для нихъ въ пескахъ на вѣкъ затерянъ путь…

Его дверей холоднымъ, безсердечнымъ

Заржавленнымъ въ крови ключомъ не отомкнуть.

Но кто несетъ свой крестъ, самъ истекая кровью,

Чей на запекшихся стихаетъ крикъ устахъ,

Тотъ двери отомкнетъ ключомъ любви — любовью

И предъ Святынею повергнется во прахъ.

Да, ты права: душа твоя — пустыня!

Но не для всѣхъ она, да, не для всѣхъ мертва,

Пока на алтарѣ любви жива Святыня

И не разрушенъ Храмъ, покуда ты жива!

Въ пустынѣ нѣтъ оазиса и тѣни,

Но кровь проникшихъ въ Храмъ раститъ свои цвѣты…

Предъ алтаремъ любви склонившіе колѣни

Взрастили садъ великой красоты!

Вотъ и отцвѣлъ бѣлорозовый садъ.

Зелень темнѣетъ, густѣетъ…

Вонъ, подъ отцвѣтшей сиренью алѣетъ

Пышныхъ піоновъ растрепанный рядъ.

Тихо. За рѣчкой кукушка кукуетъ,

Томно, тоскливо куда-то зоветъ…

Ласточки рѣютъ… Голубка воркуетъ…

Облачко въ небѣ плыветъ.

Смотришь сквозь сѣтку вѣтвей зеленѣющихъ, —

Кажется, будто плывешь

И за предѣлами далей синѣющихъ

Ищешь чего-то и ждешь…

1911 годъ.

А. H. КАРИНСКОЙ

(Золотому сердечку).

Сѣверной природы грустныя картины,

Сосны, перелѣски, снѣжныя равнины…

Вотъ что «Золотое сердце» вдохновляетъ,

Ихъ она рисуетъ, въ нихъ она страдаетъ.

Но въ картинахъ этихъ, сквозь туманъ холодный,

Что окуталъ край нашъ грустью безысходной,

Золотое сердце уловило краски,

Что весны желанной обѣщаютъ ласки.

Да. Проталинъ воды зажурчатъ ручьями,

Соберетъ ихъ солнце жгучими лучами.

Золотое сердце! Ты сама, что льдинка,

Средь равнинъ холодныхъ — грустная снѣжинка!..

Но едва лишь солнце ласкою привѣта

До тебя коснется, — льдинка ужъ согрѣта,

Искрится и яркой радугой сіяетъ…

Таетъ ледъ… А сердца золото сверкаетъ!

5 Января 1911 года. Москва.

Я. Л. С--у.

Де надо словъ. Пусть только звуки

Одни рыдаютъ въ тишинѣ…

И сердце позабудетъ муки

Въ отрадномъ снѣ!

Не надо словъ. Вѣдь рѣчь людская

Души больной не исцѣлитъ…

Струна порвалась… Замирая,

Предсмертный стонъ ея звенитъ…

Не надо словъ. Пусть въ тишинѣ

Безъ нихъ сумѣемъ мы понять,

Что сердца порванной струнѣ

Ужъ не звучать!..

4 Апрѣля 1911 года.

*

Посмотри, посмотри, дорогая,

Какъ въ огнѣ янтаря

Угасаетъ вдали, догорая,

Умираетъ заря!

Вспыхнутъ звѣзды надъ спящей землею

И отвѣтные въ морѣ огни…

Вѣрь. И тихою, ясной зарею

Безмятежно усни!

Кіевъ.1911 годъ.

СКАЗКА МОРЯ.

Быть можетъ ты не любишь сказки,

И полуночною порой,

Когда, твои смежая глазки,

Витаетъ сонъ надъ головой,

Тебѣ онъ шлетъ не дѣтскія видѣнья,

Тогда меня, дитя, прости,

И сказку, плодъ минуты вдохновенья,

Мнѣ, не читая, возврати.

Но, если чистою душою

Ты правду сказки возлюбилъ.

Познанья истины мечтою

Въ себѣ способность не убилъ,

Прійми мой даръ!.. Давно то было —

Богъ гнѣвомъ посѣтилъ страну,

Но намъ преданье сохранило

Ея сѣдую старину.

1.

На берегу, у «синя моря»

Стоитъ отвѣсная гора…

О камни волны бьются, споря

Изъ вѣка въ вѣкъ… Придетъ пора

И изъ разсѣлины глубокой

Горы той встанетъ это сна

Царевна, что судьбой жестокой

Въ ней съ давнихъ поръ заключена.

2.

Царя морского дочь, вечернею порой,

Она изъ волнъ морскихъ когда-то поднималась

И странной, дерзкой, смѣлою игрой,

Игрой жестокою, не дѣтской забавлялась.

Ей нравилось срывать послѣдній солнца лучъ,

Горѣвшій въ облакахъ пурпурно золотистыхъ;

Ловить его, когда, прорвавшись изъ-за тучъ,

Онъ угасалъ на волнахъ серебристыхъ.

3.

Съ добычею своей на горную вершину

Царя морского дочь взбѣгала по скаламъ

И сбрасывала лучъ въ отвѣсную стремнину;

Иль къ вьющимся своимъ и длиннымъ волосамъ

Лучъ солнечный она, какъ ленту, приплетала;

Иль остріемъ его, какъ тонкою иглой,

Узоры на своемъ нарядѣ вышивала,

Зарницей по ночамъ сверкая надъ волной.

4.

И съ каждымъ днемъ блѣднѣй и холоднѣе

Вставало солнышко надъ скорбною землей,

А моря дочь лучи отважнѣй и смѣлѣе

Срывала тихою, вечернею зарей.

Безъ грѣющихъ лучей любовно-нѣжной ласки

Поблекли яркіе, красивые цвѣты.

Тускнѣли на лугахъ причудливыя краски,

Съ деревьевъ падали увядшіе листы.

5.

Казалось, осени безпременнымъ дыханьемъ

Была окутана несчастная страна

И птицъ веселыхъ звонкимъ щебетаньемъ

Не оглашалася она.

Въ испугѣ дикомъ стаи ихъ носились

Надъ моремъ изрѣдка, да злобно звѣрь рычалъ

Въ лѣсахъ пустыхъ. И горячо молились

Толпы людей, чтобъ грозный миновалъ

Ихъ Божій судъ…

6.

Царевна молодая,

Смѣясь надъ горемъ ихъ и тяжкою бѣдой,

Лучи, какъ лепестки ромашки обрывая,

Изъ нихъ вѣнецъ ковала золотой.

На днѣ морскомъ, въ ея причуды не вникая,

Сѣдой отецъ ея готовилъ пиръ большой

И разослалъ въ моря посольства, приглашая

Прибыть всѣхъ жениховъ царевны молодой.

7.

Чтобъ въ день урочный всѣ предстали передъ нею

И выборомъ кого изъ нихъ почтитъ она,

Тотъ назоветъ ее подругою своею,

И вся подводная морская глубина

Признаетъ въ немъ — царя и властелина;

А царь — отецъ, перевѣнчавши дочь,

Въ сопровожденіи акулы и дельфина,

На отдыхъ въ океанъ отбудетъ въ ту же ночь.

8.

Въ коралловомъ дворцѣ поставлены два трона

Изъ бирюзы и крупныхъ жемчуговъ;

Готова древняя корона Посейдона

Торжественно вѣнчать того изъ жениховъ,

На комъ царевна выборъ остановитъ.

Все празднично, свѣтло. Царевна лишь одна

Невесело глядитъ. Съ окна очей не сводитъ

И цѣлый долгій день ждетъ вечера она.

9.

Напрасно хоръ услужливыхъ служанокъ

На перебой ее стремится развлекать:

То, сотканный рукой искуснѣйшихъ русалокъ,

Ей принесутъ нарядъ вѣнчальный показать,

То — тайно отъ отца — въ покои зазываютъ,

Гдѣ убранъ звѣздами морскими потолокъ,

Гдѣ мхомъ пушистымъ, свѣжимъ устилаютъ

Для нѣтъ любви роскошный уголокъ,

10.

Гдѣ ложе брачное рѣзного янтаря

Съ тисненымъ по краямъ и по столбамъ узоромъ

Сверкаетъ, камнями таинственно горя…

На все царевна равнодушнымъ взоромъ

Глядитъ. И лишь едва садиться солнце стало,

Спѣшитъ она покинуть свой дворецъ…

Ей одного луча всего лишь не хватало

Въ ея готовый къ празднику вѣнецъ.

11.

И грудью бѣлой волны разсѣкая,

Она плыветъ и слышитъ издали,

Какъ, воплями окрестность оглашая,

Рыдаютъ дѣти скорбныя земли.

Собравшись на горѣ и простирая руки

Къ свѣтилу дивному, теряющему свѣтъ,

Они съ отчаяньемъ предсмертной страшной муки

Возносятъ къ небесамъ свой пламенный обѣтъ:

12.

--«Взойди заутра вновь!.. Мы скорбною толпою

Здѣсь, на границѣ неба и земли,

Всѣ преклоняемся, владыка, предъ тобою:

Прійми нашъ даръ и милость ниспошли!

Мы жертвуемъ тебѣ красой земли и славой…

Скорбя душой, его возводимъ на алтарь..

О, Солнце!.. Смилуйся надъ гибнущей державой,

Цари надъ ней, какъ ты царило встарь»!.. —

13.

И видитъ на скалѣ царевна молодая

Красавца — юношу. Горитъ въ его очахъ

Готовность умереть, народъ родной спасая,

И чуждъ ему грядущей смерти страхъ.

Онъ обнялъ мать, сестру, — и въ бездну моря

Самъ бросился съ отвѣсной внизъ скалы…

И волны, въ ярости за жертву моря споря,

Надъ нимъ сомкнули грозные валы.

14.

Народъ въ молчаніи и страхѣ расходился.

Царевна на скалѣ. И снова яркій лучъ,

Едва лишь тонкою иглою онъ пробился

Изъ-за лиловыхъ грозныхъ тучъ,

Она схватила и умчалась…

Теперь вѣнецъ ея готовъ.

И въ радости она, ликуя, наряжалась

Къ пріѣзду знатныхъ жениховъ

15.

Нарядною толпой стоятъ они у трона

Вотъ медленно приподнялась она

Сверкаетъ и горитъ лучистая корона

На головѣ ея. Величія полна,

Она обводитъ всѣхъ надменнымъ, яснымъ взглядомъ

И по ступенькамъ тихо сходитъ въ залъ,

Чуть слышно шелестя узорчатымъ нарядомъ…

И шопотъ сдержанный по залѣ пробѣжалъ:

16.

— «Кто?.. Кто счастливѣйшій?!» — Стѣною разступались

Предъ нею женихи. Красавица идетъ

И всѣ предъ ней почтительно склонялись

Съ надеждой робкой въ свой чередъ.

Въ толпѣ рабовъ, изъ жертвъ случайныхъ моря.

Стоялъ одинъ, погибшій въ этотъ день.

Красавецъ юноша. Отчаянья и горя

Лежала на челѣ его прекрасномъ тѣнь.

17.

— «Ты избранъ мной»… — Она предъ нимъ стояла.

Восторгомъ страсти, гордости полна…

Изъ подъ короны на плечи сбѣгала

Волосъ густыхъ тяжелая волна.

Грудь волновалась быстро и неровно…

И въ удивленіи невольно дрогнулъ залъ,

Когда вѣнчальному обычаю покорно

Ихъ поцѣлуй подъ сводомъ прозвучалъ.

18.

Въ безумномъ горѣ, гнѣвѣ и досадѣ

На своенравную, но дорогую дочь,

Царь съ крикомъ бросился къ невольничьей оградѣ:

«Онъ рабъ»!.. — «Но станетъ онъ свободнымъ въ эту ночь»!

Царевна молвила, — «Его я полюбила

И завтра станетъ онъ владыкой и царемъ…

Свободная любовь оковы сокрушила…

Избранникъ мой… свободенъ ты, идемъ!..» —

19.

Но юноша сказалъ: — «Царевна! Я свободу

Прійму, какъ лучшій даръ, какъ даръ любви… Клянусь,

Что завтра на зарѣ къ подводному народу

И царству твоему съ тобой я возвращусь!

Но въ эту ночь любовь и счастье обладанья

На родинѣ хотѣлъ бы я вкусить

И поцѣлуй прощальнаго лобзанья

Съ твоимъ лобзаньемъ первымъ слить». —

20.

По знаку данному, раба оковы пали

И изъ подводнаго, волшебнаго дворца

Ихъ волны быстрыя и шумныя помчали

На берега земли. Лучистаго вѣнца

Свѣтъ ярко засіялъ. Казалось, солнце встало

И на землѣ, въ моряхъ и синихъ небесахъ

Огня волшебною игрой затрепетало,

Рождая въ людяхъ безотчетный страхъ.

21.

Бѣгутъ они толпой и видятъ на вершинѣ

Горы, съ которой жертву принесли,

Горы — святой для нихъ отнынѣ,

Похитившую свѣтъ у гибнущей земли.

— «Отдай вѣнецъ твой солнцу!..» — Возопили

Они и, местью жгучею горя.

Царевну яростной толпою окружили…

Вставала утра блѣдная заря.

22.

— «Бѣжимъ назадъ!..» — Любовно прошептала

Избраннику-рабу царя морского дочь,

И вдругъ отвѣтъ холодный услыхала:

--Свободенъ сталъ я въ свадьбы ночь!.." —

И въ тотъ же мигъ похищенныхъ лучей

Вѣнецъ сорвалъ онъ смѣлою рукой

И, съ блескомъ пламенно сверкающихъ очей,

Взмахнулъ вѣнцомъ надъ стихнувшей толпой.

23.

Вставало солнце. Быстро выпрямлялись

Лучи, подобно струнамъ огневымъ,

И съ солнцемъ радостно опять соединялись,

Съ ядромъ его, по существу роднымъ.

Животворящая въ немъ сила воскресала

Надъ міромъ. А толпа озлобленныхъ людей

Судъ надъ развѣнчанной царевной совершала

И казнь постыдную изобрѣтала ей.

24.

Царевна вздрогнула. Не мести злобный крикъ

Толпы людской въ ней вызвалъ содроганье, —

Измѣны ядъ, какъ сталь клинка проникъ

Ей въ душу гордую. — "Презрѣнья, состраданья

Достоинъ ты, герой, на землю свѣтъ вернувшій…

Ты мстительной толпѣ готовъ меня предать;

Любви, довѣріе постыдно обманувшій,

Измѣной данныхъ клятвъ готовишься воздать!

25.

«Тебѣ — рабу свободу я вернула…

Но мнѣ твоя любовь свободы не даритъ.

Сорвать вѣнецъ рука твоя дерзнула,

Но рабская душа передъ толпой молчитъ.

Во мнѣ не ищешь ты за подвигъ свой награды,

У осчастливленныхъ тобой

Ты для меня не требуешь пощады…

Прощай же, рабъ, измѣнникъ и герой»!.. —

26.

Умолкла. И скала, разверзшись, поглотила

Ее въ разсѣлинѣ… Герой въ глазахъ людскихъ,

Чтобъ смерть позоръ измѣны искупила,

Съ вершины кинулся въ пучину волнъ морскихъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ тѣхъ давнихъ поръ у «синя моря»

Не умолкаетъ споръ съ прибрежною горой: —

Что, спасшій міръ отъ гибели и горя,

Измѣнникъ былъ или герой?

Іюль. 1911.

1912 годъ.

КЪ ОТКРЫТКѢ: «ЗАВОДЬ.»

Весна пришла… Горитъ, поетъ

И синей дымкой въ даль зоветъ

Къ свободѣ моря, на просторъ,

На высоту далекихъ горъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ рабствѣ любовномъ, сквозь сны,

Говору яркой весны

Въ заводи лебеди внемлютъ

И тихо дремлютъ…

А ДАЛЬ — ТАКЪ ШИРОКА!..

Ручьи звенятъ, ручьи бѣгутъ

И таютъ облака;

Поля проталины чернятъ

А даль — такъ широка!..

Въ прозрачныхъ сумеркахъ луна

Серпомъ глядитъ съ небесъ…

И слышно: къ таинству чудесъ

Приблизилась весна;

Въ преддверьи радости съ ключомъ

Стоитъ въ прозрачной мглѣ….

Откроетъ — и любви огнемъ

Прольется по землѣ…

Ручьи звенятъ, ручьи бѣгутъ

И таютъ облака;

Луга проталины чернятъ,

А даль — такъ широка!

27 Марта 1912 года.

ПОСВЯЩАЕТСЯ С. В. Р.

Спасибо за яркія, алыя розы!

Воскресли далекіе, прошлые дни,

Когда бушевали мятежныя грозы

И сыпались розы… Воскресли они!..

Спасибо!.. Съ привѣтомъ любви и участья

Въ унылую келью пахнуло весной…

И снова въ порывѣ за призракомъ счастья

Душа всколыхнулась волной!

За призракомъ въ даль голубую стремиться

И алыя розы на гребнѣ качать,

Чтобъ розами счастье свое увѣнчать

Иль съ ними въ кровавую пѣну разбиться!..

27-29 Марта 1912 года

*

Еще не скоро призрачною сказкой

Роскошный югъ заблещетъ предъ тобой,

Повѣетъ ароматъ — и съ шорохомъ и лаской

У ногъ твоихъ замретъ бушующій прибой.

Еще не скоро хмурая весна

Съ дождемъ и снѣгомъ, грязью и ненастьемъ

Разстанется съ тобой… Но, зависти полна,

Она томитъ тебя холоднымъ безучастьемъ.

Напрасно. Холодомъ своихъ безсильныхъ слезъ

И вѣтра ропотомъ не заглушить ей грезъ,

Мечты о томъ, что призрачною сказкой,

Роскошный югъ заблещетъ предъ тобой,

Повѣетъ ароматъ — и съ шорохомъ и лаской

У ногъ твоихъ замретъ бушующій прибой!

Крымскіе этюды.

I.
ПЛЮЩЪ.

Тебя мой взоръ привыкъ встрѣчать

На мраморномъ крестѣ.

Мѣшалъ ты надпись разобрать

На гробовой плитѣ.

Но здѣсь, гдѣ жизнь клюнемъ кипитъ

И все кругомъ поетъ,

Гдѣ неумолчная шумитъ

Волна и камни бьетъ.

Ты стволъ павловніи обвилъ

Густой своей листвой, —

Какъ тамъ, на мраморѣ могилъ,

Надъ сѣнью гробовой.

И чѣмъ объятія сильнѣй,

Жирнѣй твои листы. —

Тѣмъ все грустнѣе и блѣднѣй

Павловніи цвѣты.

Страданья крестъ изъ красоты

И счастья ты воздвигъ…

Ты въ мусоръ обратилъ мечты…

Чего же ты достигъ?

Невольная краса могилъ,

Мнѣ плющъ сказалъ въ отвѣтъ:

— "Какъ все кругомъ, — и я любилъ

"Животворящій свѣтъ…

"Стремясь къ нему я погубилъ

"Павловніи цвѣты…

"Но смерть «любимому», — какъ ты,

«Не причинилъ». —

Паркъ Месаксуди. Ялта; 27 Мая 1912 года.

II.
ЗАРНИЦЫ.

Блескомъ трепетнымъ зарницы

Тучъ завѣсу разрываютъ,

Словно вспугнутыя птицы

Надъ грядой Яйлы мелькаютъ.

Душно… Темная громада

Горъ и тучъ зловѣщихъ грозы…

А въ оградѣ тѣсной сада

Разцвѣли жасминъ и розы…

Тамъ въ избыткѣ юномъ счастья

Смѣхъ и шутки раздаются;

Къ грозамъ дальнимъ безъ участья

Пѣсни звонко, звонко льются…

Сада тѣсную ограду

Розы сѣткою обвили.

А скалистыхъ горъ громаду

Кипарисы заслонили.

Тамъ не видно, какъ зарницы

Тучъ завѣсу разрываютъ.

Словно вспугнутыя птицы

Надъ грядой Яйлы мелькаютъ…

Ялта. 5 іюня 1912 года.

III.
НЕВѢСТА.

Сижу-ль на балконѣ, въ окно ли гляжу,

Игру-ль облаковъ надъ Яйлою слѣжу,

Съ утра и до вечера поздней зари,

Пока не зажгутъ фонари,

Въ саду, не смолкая, все кто-то поетъ…

Внизу нашей дачи невѣста живетъ.

Одна ли по садику медленно бродитъ.

Иль съ кѣмъ-то веселыя игры заводитъ, —

Все голосокъ ея, слышу, звенитъ…

Вѣчную, юную сказку твердитъ,.

Пѣсню любви ея сердце поетъ.

Въ садикѣ нашемъ невѣста живетъ.

Въ горныхъ ущельяхъ туманы клубятся,

Что-то покинувъ, куда-то стремятся…

Съ моря ли встали иль къ морю плывутъ?..

Къ старой ли сказкѣ иль къ новой зовутъ?..

Пѣсню надежды невѣста поетъ!

Въ сердцѣ невѣсты надежда живетъ!

5 Іюня 1912 года.

IV.
ВАСИЛЕКЪ.

Сегодня, точно тамъ, на сѣверѣ, у насъ

Съ утра дождемъ заморосили тучи,

И скрыли частой сѣткою отъ глазъ

Морскую гладь и горъ скалистыхъ кручи.

Я плѣнница и въ комнатѣ моей

Любуюсь, нехотя, на вянущія розы,

Гвоздики красныя и прихотью дождей

Въ душѣ разбуженныя грезы.

Лишь символъ братства — Василекъ,

Случайно мнѣ попавшій въ вазу,

Любимый, синій мой цвѣтокъ

Любовно отдохнуть даетъ душѣ и глазу.

— Какъ хорошо, — ему шепчу я тайно,

— Что ты не кончилъ дни свои

— Въ саду; что сорванъ ты случайно,

— Что разбудилъ мечты мои.

— Тебѣ не мѣсто тамъ, въ роскошной клумбѣ сада,

--Тебѣ, цвѣтку ржаныхъ полей.

— Вѣдь тамъ, за цвѣтникомъ, желѣзная ограда,

--Ты жъ символъ братства, не цѣпей…

Ялта. 1912 годъ.

V.
ЭДЕЛЬВЕЙСЪ и ВАСИЛЕКЪ

Знакомый мнѣ ботаникъ разъ, случайно,

Коллекцію растеній показалъ,

Строенье каждаго цвѣтка подробно объяснялъ,

Названья говорилъ,, А я, зѣвая тайно,

Наружно интересъ старалась показать.

Насъ, въ знакъ любезности, всегда учили лгать.

Но какъ же я наказана была!

До самаго утра въ ту ночь я не спала.

Кружились въ головѣ латинскія названья

И къ довершенью наказанья

Подъ утро я увидѣла во снѣ,

Что видѣть отроду не доводилось мнѣ:

Съ горы, вершиною касавшейся небесъ,

Сбѣжалъ пушистый Эдельвейсъ

И съ Василькомъ разговорился…

Ихъ разговоръ такъ долго длился,

Такъ странно для меня звучалъ горячій споръ,

Что онъ меня преслѣдуетъ съ тѣхъ поръ.

Эдельвейсъ: Расту я близъ горной вершины,

Куда лишь орлы залетаютъ,

Гдѣ въ граняхъ скалистой стремнины

Снѣга непорочно блистаютъ.

Усилья безплодны людскія

Могучей вершины достигнуть.

Мѣшаютъ имъ злобы мірскія

Законъ мірозданья постигнуть.

У мысли ихъ связаны крылья…

А сколько ихъ жертвою пало…

Тѣ жертвы людского безсилья

Въ горахъ только эхо считало.

Василекъ: Расту я на нивѣ, взращенной

Тяжелымъ, упорнымъ трудомъ,

И кровью порой обагренной,

И потомъ въ ярмѣ вѣковомъ.

Рабы вѣковѣчной кручины

Костями поля устилаютъ, —

Дорогу мостятъ на вершины,

По трупамъ вершинъ достигаютъ.

Эдельвейса: Взгляни же: все тѣмъ же безбрежнымъ

Просторомъ ихъ стелятся нивы…

Доступны потомкамъ мятежнымъ

Лишь будутъ тропинокъ извивы.

Такъ было… Такъ будетъ… Вершины,

Скажи имъ, они не достигнутъ;

Въ печаляхъ ихъ скорбной долины

Безплодно напрасно погибнутъ.

Василекъ: Но залежи силы духовной

Могучаго Духа богатства

Скопятся борьбою упорной

Подъ стягомъ преемственнымъ братства!..

Ялта. 7 іюня 7972 года.

VI.
ПОСВЯЩАЕТСЯ С. Р.

Всѣ мы любимъ другихъ лишь за то, что даемъ

Имъ въ несчастьи, скорбяхъ и печали…

Изъ души ихъ алтарь красоты создаемъ,

Любимъ то, что мы сами создали,

Что создавши — безсильны разбить.

'Ты, такъ ярко во тьмѣ мнѣ свѣтила.

Ты мнѣ столько сокровищъ души подарила,

Что — безсильна меня разлюбить!..

Ялта. 9 Іюня 1912 года.

VII.
СИМФОНІЯ.

Посвящается С. Р--у.

Оркестръ умолкъ. Но мощная звучала

Симфонія въ душѣ. Валькиріи неслись

Средь мрачныхъ тучъ на торжество Валгаллы…

Громъ грохоталъ… Сверкали и вились.

Какъ змѣи, молніи и буря бушевала.

И, звуковъ силою стихійной заколдованъ,

Ушелъ я отъ толпы людской

Туда, гдѣ камнемъ берегъ скованъ,

Гдѣ бьетъ въ него морской прибой.

Во мракѣ море, — грозный исполинъ, —

Металось, пѣнилось, роптало…

Маякъ сверкалъ, какъ огненный рубинъ,

И отъ него кровавая бѣжала

Струя до берега и въ волнахъ трепетала.

Горѣли ярко звѣзды въ вышинѣ,

Но мрачнымъ отдѣленъ покровомъ

Отъ нихъ былъ исполинъ, мятущійся на днѣ,

И въ гнѣвѣ яростномъ, суровомъ

Онъ гривой потрясалъ, со скрежетомъ и ревомъ.

Поднялся и, взметнувъ волною,

Лизнувшей берегъ пѣною сѣдой,

О камни грудью онъ разбился подо мною…

И въ уровень съ моею головой,

Метнулись брызги въ тьмѣ ночной.

Стихійной силой заколдованъ,

Какъ ты, — мятежный исполинъ, —

Я здѣсь преградами окованъ.

Маякъ, какъ огненный рубинъ,

Во мракѣ мнѣ то пристань обѣщаетъ,

То гибелью въ утесахъ угрожаетъ

А Онъ, Невѣдомый Хранитель тайниковъ,

По морю жизни быстротечной,

Изъ подъ покрова тайны вѣчной,

Къ безвѣстнымъ берегамъ на отблескъ маяковъ

Меня волною мчитъ мятежной,

Подъ звѣзднымъ небомъ въ тьмѣ безбрежной…

Кровавый отблескъ — зрѣнія обманъ

Нѣтъ пристани волнѣ. О пристань волны бьются..

И вновь съ тобой онѣ сольются

Великій, міровой, извѣчный океанъ!

Въ душѣ симфонія созвучій наростала…

Дробился о скалу разбившійся прибой,

А въ вышинѣ на торжество Валгаллы

Валькиріи неслись могучею толпой,

На торжество Безсмертнаго Начала,

Съ освобожденною, безсмертною душой…

28 Іюня 1912 г. Ялта.

Сфинксъ.

СКАЗКА ПУСТЫНИ. Посвящается * * *.

Мой сфинксъ загадочный съ душою грустно-нѣжной!

Кто знаетъ — вновь увижу ль я тебя.

Или въ дали туманной и безбрежной

На вѣкъ ты скроешься, а я

Съ душой, вдвойнѣ опустошенной,

Пойду по свѣту странницей бездомной.

Прійми мой даръ. Его не всѣ поймутъ.

И бредомъ, можетъ быть, наборомъ словъ безсвязнымъ.

Прочтя со смѣхомъ назовутъ

Иль толкованіямъ подвергнутъ безобразнымъ…

Но ты, мой Сфинксъ, прочтя его, поймешь

И автора безумнымъ не сочтешь.

1.

Шумятъ въ саду столѣтнія деревья.

Уныло дождь въ окно мое стучитъ…

Усадьбу, гдѣ не разъ смѣнялись поколѣнья

И старое давно въ фамильномъ склепѣ спитъ,

Я посѣтила вновь. Но рой воспоминаній

Не заглушаетъ боль извѣданныхъ страданій.

2.

— «Какою я сюда вернусь»? — шептала я, усадьбу покидая.

Давно то было. Гордости полна,

Судьбу, весь міръ на битву вызывая,

Я шла на жизни пиръ. Могучая волна

Мой челнъ на гребнѣ мощномъ выносила,

Кружила долго и потомъ его безжалостно разбила.

3.

Но духомъ не упала я. Пошла впередъ. На жизни море

Глядѣла съ отмели песчаной и пустой,

Взбиралась на скалу… Страданіе и горе

Шли неустанно вслѣдъ за мной.

И съ ними подъ конецъ, казалось, свыклась я.

Но и они оставили меня.

4.

Передо мной была пустыня. Полуденный, палящій зной

Томилъ меня. И призракомъ обмана

Все рисовалась предо мной

Капризная фата-моргана.

Я знала цѣну сказки ложной

И все же шла съ надеждою тревожной.

5.

И вотъ однажды, позднею порой,

Когда луна огромнымъ шаромъ

Вставала надъ давно уснувшею землей,

А даль была подернута туманомъ,

Заснула я. И въ грезахъ сновидѣнья

Забыла прошлаго и радость, и мученья.

6.

И сонъ, навѣянный мнѣ сказкою пустыни,

Здѣсь, въ родовомъ гнѣздѣ, преслѣдуетъ меня.

Какъ откровеніе ниспосланной Святыни,

Его я берегу, въ душѣ своей храня.

Живу его воспоминаньемъ,

Стремлюсь увидѣть вновь. Съ тоскою и страданьемъ

7.

Нетерпѣливо жду, когда шумливый день

Окончится. Останусь я одна.

На землю ляжетъ ночи тѣнь

И осѣнитъ меня волшебной грезой сна.

И вотъ настала ночь. Въ окошко дождь стучится,

Тоскливо мнѣ твердя: — «Тотъ сонъ не повторится». —

Сонъ.

1.

Мы мчались въ лазурномъ эфирѣ…

И, съ грустною лаской во взорѣ,

Ты тихо шепталъ мнѣ о мірѣ,

Въ которомъ невѣдомо горе.

Гдѣ всѣ мы, несчастные дѣти,

Пройдя нашъ этапъ, отдохнемъ,

Порвемъ наши цѣли, распутаемъ сѣти,

И Высшую Тайну поймемъ.

Тебѣ я внимала съ отрадою сладкой.

Летѣли мгновенья. Заря занималась.

Луна закатилась. И, словно украдкой,

Завѣса надъ спящей землей поднималась.

И съ первымъ живительнымъ солнца лучемъ,

Сорвавшимъ завѣсу туманной фаты, —

Предъ жаждущимъ ласкъ и любви женихомъ

Невѣста предстала въ лучахъ красоты:

Стыдливый румянецъ на снѣжныхъ вершинахъ

Къ высокому небу поднявшихся горъ;

Слезинки росы въ затѣненныхъ долинахъ

И съ длинныхъ рѣсницъ ихъ роняющій боръ;

Приливъ океана, разбуженный страстью

И ропщущій въ мощномъ порывѣ прибой…

И въ нѣдрахъ сокрытаго времени властью

Сердца глухіе удары порой… —

Все трепетало восторгомъ, любовью,

Пѣло о жизни, о счастьѣ, о Богѣ…

Только мое лишь съ мучительной болью

Дрогнуло сердце въ тоскѣ и тревогѣ.

Истина, гдѣ ты? Въ лазурномъ эфирѣ,

Тамъ, гдѣ невѣдомо счастье и горе?

Тамъ ли подъ нами, въ мятущемся мірѣ,

Въ этомъ его необъятномъ просторѣ?

2.

Очнулась я… И снова сномъ забылась.

Ты былъ со мной. Къ далекимъ берегамъ

Невѣдомымъ неслись мы по волнамъ.

Во мракѣ за кормой волна тревожно билась.

И оттого-ль, что ночь была темна

И въ тучами сокрытомъ хороводѣ

Далекихъ звѣздъ свѣтилась лишь одна

Звѣзда, чуть видная на мрачномъ небосводѣ;

Иль оттого, что грудь моя изныла, —

Но грудь мою томившею тоской

Довѣрчиво дѣлилась я съ тобой

И жадно твой отвѣтъ душа моя ловила.

— «Я жилъ, какъ всѣ: страдалъ, любилъ.

Но жизнь одно мнѣ подарила:

Провидѣнье тѣхъ тайныхъ силъ,

Что отъ другихъ она сокрыла.

Пройдутъ вѣка. Наука, знанья

Включатъ ихъ въ имъ подвластный кругъ

И вѣчный исцѣлятъ недугъ

Души мятущейся исканья.

Повѣрь мнѣ. Человѣкъ рѣшитъ, —

Какъ часто онъ рѣшаетъ наудачу,

Ту, что теперь его томитъ.

Неразрѣшенную задачу.

Пытливый умъ его, пока,

Частично все въ природѣ изучаетъ.

На ощупь онъ бредетъ. Вѣка

Онъ дѣлитъ все, но не слагаетъ.

Міръ для него — занятная игрушка. —

И кажется въ безсиліи уму,

Что самъ онъ тоже — погремушка,

Для силъ, невѣдомыхъ ему.

Пройдутъ вѣка. Уставъ въ борьбѣ,

Достигнутъ люди той ступени,

Которую теперь, покорные судьбѣ,

Провидятъ въ небесахъ, лишь ставши на колѣни

Угадывать, по нѣкоторымъ даннымъ,

Рѣшенья способы, конечно, намъ дано,

Но сбивчивымъ путямъ и яснымъ, и туманнымъ

Къ отвѣту привести пока не суждено.

Одно, для ищущихъ отгадки, несомнѣнно:

Насъ развлекаетъ жизни суета,

Борьба страстей, наука, красота,

Все, что намъ здѣсь и дорого, и цѣнно»… —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Плескались волны за кормой.

Сгущался мракъ. Зарница трепетала.

И одинокая мерцала

Звѣзда сквозь тучи надо мной.

3.

Въ предутреннемъ, послѣднемъ снѣ

Тебя я видѣла опять…

Предчувствіе шептало мнѣ,

Что я за утро потерять

Тебя должна. И въ тайнѣ я молила,

Чтобъ утро для меня совсѣмъ не наступило.

Въ лѣсу мы сказочномъ бродили

Луна сіяла въ вышинѣ

И сквозь листву, дремавшую скользили

Ея лучи въ беззвучной тишинѣ.

И подъ развѣсистой сосной,

Уставъ итти, ты сѣлъ со мной.

Молчала ночь и лѣсъ дремалъ.

Трава росистой влагою дышала.

Къ чему слова? Безъ нихъ ты зналъ,

Какъ я мучительно страдала

Разлука близилась. Далекій и чужой —

Ты сталъ душѣ и близкій, и родной.

Но кто ты? Нѣтъ, — душа того не знала

Безмолвный мой вопросъ ты сердцемъ угадалъ,

И жизнь свою, отъ самаго начала,

Мнѣ въ лунной сказкѣ показалъ.

Картины прошлаго волшебной чередой,

Какъ въ панорамѣ встали предо мной

Я, слушая тебя, сама съ тобой любила,

Слезой кровавой плакала скорбя,

Съ тобой любимое тобою хоронила,

Подъ тяжестью креста страдала за тебя.

Тяжелый крестъ, но ты его понесъ,

Безъ вздоха жалобы и слезъ.

— «Но въ чемъ твоя таится сила? —

Молила я, — повѣдай мнѣ!

Твое прошедшее — страданье и могила,

И счастье, и любовь зарыты въ глубинѣ…

А ты идешь подъ тяжестью креста

Спокойно, и душа — душа твоя чиста»… —

И въ тишинѣ отвѣтъ чуть слышно прозвучалъ:

— "Какъ человѣкъ, — я все тебѣ сказалъ…

— "Дальнѣйшее — грань области другой…

— «Туда, дитя земли, ты не пойдешь со мной»… —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туманъ густою пеленой

Окуталъ все кругомъ.

Лѣсъ разступился предо мной

И въ сумракѣ ночномъ

Разверзлась пропасть между нами,

И расширялась, и росла…

Перешагнуть ее безсильна я была

И лишь ловила жадными очами

Вдали твой полный грусти взглядъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Опять въ окошко дождь стучится

И капли звонкія твердятъ

Тоскливое: «Тотъ сонъ не повторится»!..

16 Августа 1912 года.

↑ Короленко: „Огоньки“.

[1] Короленко: „Огоньки“.

[1]

«Васильки» (Васильковская)/ДО

«Васильки»

1903 ГОДЪ.

ТРИ ГЛАВЫ ИЗЪ РОМАНА „ЛУННАЯ СКАЗКА“.

I.

II.

III.

КАЗАЛОСЬ.

И СНОВА ДЕНЬ ПРОШЕЛЪ.

СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ТЕБѢ.

ОНА.

I.

II.

III.

НА РАСПУТЬѢ.

Улыбнись мнѣ на пѣсню мою

СТѢНА.

1904 годъ.

Изъ разсказовъ объ Ахалтекинской кампаніи.

ТОСТЪ.

СТИХОТВОРЕНІЕ МЕТЕРЛИНКА.

ОРГІЯ.

АКАЦІИ.

ДѢТИ.

ПРИЗЫВЪ.

ЗОРИ

ПАВОДОКЪ и РАЗЛИВЪ.

*

ВЪ ДОЛИНѢ СЛЕЗЪ

*

*

*

ЗОЛОТО.

ДУША МОЯ ТОСКУЕТЪ.

1905 годъ.

ПИСЬМО

ХИМЕРА ФАНТАСТЫ

*

*

*

КЪ ОТКРЫТКѢ: «СМЕРТЬ».

ВЪ ДОРОГѢ.*

ЖИЗНЬ.

ТРИ ВСТРѢЧИ.

Посвящается В. С. Р--ской.

*

*

РАЗСВѢТЪ.

*

*

*

*

*

*

*

H. K--ой.

К. О--ой.

*

1906 года.

ТЫ МЕНЯ НАУЧИЛА СМѢЯТЬСЯ.

*

НИ ОСУЖДАЙ МЕНЯ!

«Жалобно стонетъ вѣтеръ осенній».

ТИШИНА.

*

УБИТАЯ ЛЮБОВЬ

*

ПОСВЯЩАЕТСЯ С. Р.

Крымскіе этюды.

I. ЛАСТОЧКИНО ГНѢЗДО.

II. ВЪ САНАТОРІИ.

1.

2.

3.

III. БУРЯ ВЪ ГОРАХЪ.

IV. КЪ ОТКРЫТКѢ: «СМЕРТЬ ДУБА».

V. ВЪ ОБЪЯТЬЯХЪ СОЛНЦА.

VI. ЗА НЕЙ.

VII. Л. В. КУЗЬМЕНКО.

VIII.

ТРИ ГЛАВЫ ИЗЪ РОМАНА
„ЛУННАЯ СКАЗКА“.

Посвящается В. С. Р--ской.

I.
ЛАСТОЧКИНО ГНѢЗДО.

II.
ВЪ САНАТОРІИ.

III.
БУРЯ ВЪ ГОРАХЪ.

IV.
КЪ ОТКРЫТКѢ: «СМЕРТЬ ДУБА».

V.
ВЪ ОБЪЯТЬЯХЪ СОЛНЦА.

VI.
ЗА НЕЙ.

VII.
Л. В. КУЗЬМЕНКО.

XI.
ВСТРѢЧА.