Подъ этимъ заглавіемъ въ текущемъ году редакціей „Русской Старины“ издана особая книга, въ которой помѣщено нѣсколько разсказовъ очевидцевъ объ этомъ печальномъ и въ тоже время многознаменательномъ эпизодѣ изъ новѣйшей русской исторіи. Предлагаемые здѣсь матеріалы, доставленные намъ по выходѣ въ свѣтъ нашей книги, — вносятъ еще нѣсколько подробностей исторіи этого мятежа. Матеріалы эти въ подлинникѣ озаглавлены такъ: „Дѣло о повѣшеніи за ноги военными поселянами священника Іоана Парвова“.
Во время происшедшаго бунта въ округѣ 3 карабинернаго полка военныхъ поселянъ противъ своихъ начальниковъ и убиеніи оныхъ, 13 ч. сего іюля, съ повода того, что я весьма часто по дѣламъ службы имѣлъ съ онымъ начальствомъ сношенія, былъ равнымъ образомъ жертвою симъ звѣрообразнымъ и немилосерднымъ бунтовщикамъ; въ три часа пополудни бунтовщики, схвативъ меня на берегу рѣки Ловати, били кольями безъ всякаго милосердія. Обагренный кровію, лишенный всѣхъ чувствъ, былъ я стащенъ оными въ домъ свой, уже неимѣющій ни одной оконницы, гдѣ по сбитіи замковъ съ кладовой и сундуковъ моихъ, производился обыскъ какого-то яду; и, при каковомъ осмотрѣ, я былъ подъ крѣпкимъ карауломъ; потомъ веденъ былъ бунтовщиками изъ погоста въ деревню Коломно, съ тѣмъ мнѣніемъ, чтобы лишить меня жизни, гдѣ привязавъ веревкою за ноги къ периламъ на улицѣ близъ канавы устроеннымъ, вторительно били меня стягами и кольями жесточайшимъ образомъ, послѣ чего отвели въ деревню Остратово, въ которой спасена жизнь моя нѣкоторыми изъ прихожанъ моихъ деревни Слугина и Остратово. 14-го числа получилъ я увѣдомленіе, что въ ночи разграбленъ мой домъ тѣми же бившими меня бунтовщиками, при чемъ не пощажены даже съѣстныя вещи, заготовленныя мною на продовольствіе моего семейства, и сосудъ съ запасными святыми дарами былъ разбитъ и разбросанъ. Находясь въ Остратовѣ, я нѣсколько былъ безопасенъ; но страданія мои еще тѣмъ не кончились. Въ четыре часа пополудни толпа буйныхъ злодѣевъ, по двукратномъ истязаніи и допросахъ мнѣ дѣлаемыхъ — въ присутствіи поселянъ 2-й роты, большею частію мой приходъ составлюящихъ, по наущенію и крику раскольничествующихъ деревни Залузина поселянъ, повѣсили меня стремглавъ веревкою на казенномъ магазейнѣ, и не внимая просьбамъ моимъ, не смотря на льющуюся изъ ранъ кровь, оставили висѣть болѣе трехъ часовъ на ономъ, откуда снятъ почти мертвый, и отданъ подъ крѣпкій караулъ. На третій день, когда чувства мои нѣсколько ожили, и здоровье мое позволило мнѣ слышать то, за что меня мучили, узналъ я, что причиною къ поступленію со мною столь звѣрскимъ образомъ прихожанъ моихъ было то, что 1) я членъ комитета, 2) пользуюсь особенною любовію возненавидѣннаго и убитаго ими военнаго начальства, 3) что я должен знать о какихъ-то ядахъ, которыми будто военное начальство было готово истребить поселянъ.
Доводя до свѣдѣнія о семъ несчастномъ моемъ положеніи вашего преосвященства, покорнѣйше прошу явить ко мнѣ ваше архипастырское снисхожденіе — удалить меня изъ того прихода, въ которомъ я столько отъ бунтовщиковъ сихъ безвинно страдалъ, въ которомъ жизнь моя въ величайшей опасности, въ которомъ не уваженъ мой санъ, въ которомъ самое тѣло Христово было поругано и попрано, и въ которомъ приходѣ, хотя бы дѣйствіемъ правосудія и истреблены были сіи богоотступные и обагренные моею кровію люди; но останется живая мысль мщенія въ родственникахъ кровопійцевъ моихъ, и на сіе мое прошеніе учинить милостивѣйшее вашего преосвященства рѣшеніе.
Во исполненіе предписанія вашего благословенія отъ 13-го числа августа сего года за № 88 (по указу новгородской консисторіи за № 3,382) на имя мое послѣдовавшаго, симъ объяснить честь имѣю. Прошлаго июля мѣсяца 13 числа, въ три часа пополудни военные поселяне села Коломна (въ то время, когда я находился на противулежащемъ берегу рѣки Ловати разстояніемъ отъ своего погоста на полверсты, вмѣстѣ съ дьячкомъ Иваномъ Іустиновымъ и сыномъ своимъ Иваномъ), прибѣжавъ къ моему дому со стягами и кольями, съ страшнымъ крикомъ и звѣрскимъ видомъ спрашивали у моей работницы меня, и получивъ отвѣтъ, что меня не было дома, въ одно мгновеніе выбили всѣ восемь оконницъ; потомъ съ тѣмъ же крикомъ устремились искать меня по полямъ и огородамъ, грозя смертію всѣмъ причетникамъ, которые бы ступились защищать меня. Услыша шумъ и видя бѣгущихъ съ поля нашего погоста женщинъ, я съ дьячкомъ Іустиновымъ и съ своимъ сыномъ, не предвидя никакой себѣ опасности, побѣжалъ по той же сторонѣ рѣки къ своему погосту, располагался противъ онаго по примѣру Іустинова, перейти рѣку, какъ вдругъ увидѣлъ свою малолѣтнюю дочь Марію, на берегу плачущую, и услышалъ голосъ жены діакона Григорія Иванова, которая кричала мнѣ, чтобы я бѣжалъ, и что ищутъ убить меня поселяне. Почему я въ виду поселянъ побѣжалъ про противуполежащему берегу къ селу Зарѣчью, надѣясь спастись въ домѣ помѣщицы г-жи Карцевой. Поселяне, усмотрѣвъ мое бѣгство, бросились въ бродъ чрезъ рѣку, и первый изъ сихъ унтеръ-офицеръ хозяинъ Абрамъ Антоновъ, на лошади догнавъ меня остановилъ близъ самаго Зарѣчья; въ слѣдъ за нимъ прибѣжали рядовые хозяева: Авдій Родіоновъ схватилъ за грудь, Василій Емельяновъ и Иванъ Кирилловъ, стягами ударивъ по головѣ, сбили съ ногъ, разбили мою голову и обагрили лице мое кровію; за ними Крисанфъ Ивановъ, Павелъ Степановъ и Даніилъ Григорьевъ страшными ударами по груди, рукамъ и ногамъ отняли у меня чувства, потащили за ноги по землѣ, но сорвавъ съ оныхъ сапоги и поднявъ на ноги, понесли меня въ погостъ. Когда же я пришелъ въ память, спрашивалъ у ведущихъ меня под руки Крисанфа Иванова и Ивана Климова 2-го, за что такъ со мною поступаютъ? — получилъ отвѣт: за то, что я не пускалъ прогонять ихъ телятъ въ свое поле, не позволилъ имъ самимъ ходить въ погостъ. (Со времени появленія чумной болѣзни на рогатый скотъ у военныхъ поселянъ села Коломна, я дѣйствительно просилъ ветеринарного врача г. Манакулова, чтобы поселяне села Коломна не гоняли своихъ телятъ въ наше поле, и тѣмъ самымъ не сообщили заразы нашему скоту, все лѣто пасущемуся отдѣльно отъ поселянскаго. Г. Манакуловъ приказалъ не токмо не пускать скотъ въ нашъ погостъ, но и поселянамъ съ нами вовсе не имѣть сообщенія. По убіеніи же Манакулова и по взятіи меня изъ погоста, поселяне, согнавъ свой скотъ съ нашимъ, заразили оный, и падежъ въ погостѣ нынѣ существуетъ въ сильной степени), и что будто бы съ убитыми ими начальниками — я былъ согласенъ губить людей какимъ-то ядомъ. По приведеніи меня въ домъ, при моихъ глазахъ, разбили кладовую, и вытащивъ изъ оной сундуки, раскололи на оныхъ топорами крышки, вырыли все мое имущество, и когда не нашли нигдѣ мнимаго ими яда, повели меня въ свою деревню, гдѣ неслужащіе инвалиды Дементій Феоктистовъ и Филиппъ Ксенофонтовъ, изъ коихъ первый, когда я умолялъ его пощадить мою жизнь, толкнувъ ногою, привязали веревкою за ноги къ периламъ канавы вмѣстѣ съ лѣкарскимъ ученикомъ Васильемъ Степановымъ до полу-смерти также прибитымъ, вторительно помянутые инвалиды и рядовые хозяева Михаилъ Филипповъ, Павелъ Степановъ, Крисанфъ Ивановъ и жена Ксеонофонтова Анна Константонова били меня по груди, рукамъ и ногамъ стягами жесточайщимъ образомъ, нѣкоторые же по головѣ ногами, и готовясь нанести рѣшительный ударъ въ голову, неслужащій инвалидъ Галактіонъ Саввинъ, полчивъ самъ ударъ стягомъ по шеѣ, отъ того удержался. Отвязавъ, подняли меня и понесли въ деревню Остратово, съ тѣмъ мнѣніемъ, чтобы вмѣстѣ съ г. порутчикомъ Карецкимъ и лѣкаремъ Манакуловымъ, уже убитыми, положить меня, между тѣмъ прочіе поселяне на лошадяхъ поѣхали въ штабъ бить своихъ начальниковъ и грабить оный. По приводѣ меня въ Остратово, увидѣлъ я болѣе 100 человѣкъ, стоявшихъ около труповъ г. Карецкаго и Манакулова, въ числѣ коихъ около 15-ти человѣкъ поселянъ артиллерійскаго округа на лошадяхъ съ пиками, ружьями и побояшками; когда же провели меня подлѣ сихъ мертвыхъ, поселяне артиллерійскаго округа, усмотрѣвъ на глазахъ моихъ показавшіяся слезы, закричали: «Куда повели его, кладите здѣсь, все равно и онъ, что господа», но неслужащіе инвалиды деревни Слугина Тимоѳей Кузьминъ и деревни Остротова Василій Флоровъ, двукратно останавливаемые крикомъ сихъ кровопійцевъ силою втащили меня въ сѣни старшины деревни Остратова унтеръ-офицера Филиппа Гаврилова, спасли жизнь мою и въ то время, когда два артиллериста съ звѣрскимъ видомъ, обагренные кровію, ворвались въ сѣни съ ружьемъ и побояшкою, инвалиды, ставъ предъ ними на колѣни, со слезами отклонили ихъ отъ гнуснаго ихъ намѣренія. Съ сѣней старшины, вечером — когда артиллеристы и прочіе поселяне разошлись по своимъ домамъ — Флоровъ, сопровождаемый Кузьминымъ, взялъ меня въ свой домъ, защищалъ меня отъ всѣхъ вражескихъ покушеній во время ночи. Въ 14 число съ самаго разсвѣта собрались поселяне въ деревню Остратово всей 2-й роты, до полудня шумѣли и судили, что дѣлать со мною; защитники моей невинности давали совѣтъ отпустить меня, не вредя мнѣ ничѣмъ болѣе, но поселяне села Коломна и раскольники деревни Голувина совѣтовали убить до смерти. Наконецъ, бывъ ободрены горячими напитками, у г. порутчика Карецкаго найденными, и распущеніемъ нелѣпыхъ, вредныхъ мнѣ слуховъ — будто бы поселяне села Коломна видѣли меня метающимъ въ колодези, и будто бы увѣренія мои въ смертности болѣзни холеры были собственною моею выдумкою, и будто бы я былъ подкупленъ служить панихиду по неумершемъ цесаревичѣ, между тѣмъ какъ оный живъ, ходитъ между поселянами въ ихъ платьѣ, съ отрощенною бородою, и прочія слагая на меня нелѣпости, осудили пытать меня.
Посему двукратно выводили меня изъ дома Флорова въ свое беззаконное полчище, двукратно давали мнѣ свои глупые вопросы, и не получивъ согласнаго съ ихъ намѣреніемъ отъ меня отвѣта, отводили обратно. Въ третій разъ, когда защитники мои удалились, или замолкли, унтеръ-офицеръ рабочаго батальона № 10 Федоръ Кузьминъ, въ пьяномъ видѣ, извергая мерзкия хульныя слова на начальство, обратилъ вниманіе всей буйной толпы, ад. 1-й половины 3-го капральства, неслужащій инвалидъ Евтихій Андреевъ вмѣстѣ съ раскольниками деревни Голузина рядовымъ хозяиномъ Кирилломъ Макаровымъ и неслужащимъ инвалидомъ Феоклистомъ Павловымъ, ругающими меня предъ всѣми бывшими поселянами, унтеръ-офицеръ Кузьминъ приказалъ вытащить меня изъ дома Флорова, допрашивалъ о ядахъ учтиво и приказалъ повѣсить; въ семъ случаѣ особенно оказали ревность въ исполненіи приказанія Кузьмина деревни Середки рядовой хозяинъ Захаръ Яковлевъ и деревни Климова Кондратій Моисеевъ, послѣдній принесъ веревку, а первый прицѣпилъ за мои ноги, но не нашедъ въ деревни способнаго къ повѣшенію мѣста, въ сопровожденіи болѣе ста человѣкъ под командою Кузьмина выведенъ былъ я изъ деревни къ магазейну, гдѣ по допросѣ Кузьмина объ ядѣ и по моемъ отвѣтѣ, что ни начальство ими убитое, ни я никакихъ ядовъ никогда не имѣли, и намеренія губить людей вовсе не было, деревни Залучья служащій инвалидъ Потапъ Андреевъ, не внимая моему прошенію повѣсить за шею съ помощью Моисеева повѣсилъ за ноги на выпущенной изъ магазейна слеги. Находясь въ семъ положеніи болѣе 3-хъ часовъ, слышалъ одни колкія насмѣшки и ругательства. Рядовый хозяинъ деревни Голузина Василій Сидоровъ рвалъ мою бороду, а Евтихій Андреевъ и помянутые раскольники кричали: «Давайте плетей и розогъ»; многіе побѣжали за оными, но когда усмотрѣли, что я уже лишался всѣхъ чувствъ, и что кровь лилась изъ рта, ушей и носа, согласились безъ боя оставить меня умирать на оной висилицѣ, отступили прочь и пошли по домамъ. Кто же меня снялъ и отнесъ въ домъ Флорова, того показать не могу, но слышалъ отъ рядоваго хозяина деревни Остратова Пантелея Спиридонова, что будто-бы онъ сжалясь надъ мною, съ помощію своихъ сосѣдей разогнавъ оставшихся еще при моей висилицѣ малое число поселянъ, снялъ меня и отнесъ въ домъ Флорова. При сумеркахъ дня, по просьбѣ моей, приведенъ былъ ко мнѣ товарищь мой, священникъ Николай Федоровъ, пришли ко мнѣ моя жена съ дѣтьми, и діаконъ, Григорій Ивановъ, по исповѣди и причащеніи святыхъ Таинъ, объявила мнѣ жена моя (бывшая въ продолженіе сего времени у отца своего Снѣжскаго, священика Герасимова Иванова), что весь домъ нашъ поселянами села Коломна разграбленъ; украдено денегъ 885 руб., 19-ть золотниковъ жемчугу и другихъ вещей на 100 руб., а всей покражи на 1,585 р.; при разграблении не пощажены даже съѣстныя вещи, сосудъ со святыми дарами былъ разбитъ и разбросанъ, но тѣло Христово изъ онаго не было высыпано. На 3-й день, т. е. 15-го числа прибылъ резервный баталіонъ; поселяне, почувствуя несказанную робость, оставили меня въ безопасности, спокойно допустили отцу моему, села Маркова дьячку Павлу Константиновичу, приѣхавшему погребать меня, взять и везти меня въ свой домъ, но опасаясь быть въ ономъ, я два дня и двѣ ночи безыходно провелъ въ церкви, гдѣ получивъ увѣдомленіе отъ старшины села Коломны Мелентія Дмитріева, что поселяне коломенскіе раскаеваются, что меня не убили, я уѣхалъ въ штабъ деревню Перегино подъ покровительство командира резервнаго батліона г. маіора Толмачева, но, получивъ и здѣсь увѣдомленіе отъ жены моей, что поселяне, надѣясь на измѣну резерва, готовятся сдѣлать новое нападение на штабъ, вынужденъ былъ, испрося у г. Толмачева конвой, отправиться къ своему отцу въ село Марково. Пославъ прошеніе къ его преосвященству 22-го іюля, прибылъ въ Марково и находился по 4-е число августа, лѣчась отъ болѣзни. 4-го августа прибылъ я въ городъ Старую Руссу, подалъ лично его сіятельству графу Орлову съ прописаніемъ всѣхъ сихъ обстоятельствъ прошеніе, былъ удостоенъ милостиваго выслушанія моей обиды, обласканный и ободренный покровительствомъ его сіятельства, я приѣхалъ къ моему тестю села Снѣжи, священнику Герасиму Іоаннову, а 10-го числа августа, по предписанію ко мнѣ г. маіора Толмачева, я прибылъ обратно въ штабъ 3-го карабинернаго полка, 13-го въ свой домъ. Подалъ рапортъ командующему округомъ г. маіору Бонческулу съ представленіемъ имяннаго списка моихъ злодѣевъ, по которому всѣ люди забраны и содержатся подъ арестомъ. Вступивъ въ отправленіе по прежнему моей должности, хотя еще не получилъ вожделѣннаго здоровья, но по сіе время нахожусь безопасенъ.
1831 года ноября 13-го дня, по указу его императорскаго величества св. сѵнодъ слушали доненсеніе синодальнаго члена — преосвященнаго Серафимf, митрополита новгородскаго и с.-петербургскаго, 2-го сего ноября полученное, съ представленіемъ, о награжденіи старорусскаго военнаго поселеній 2 дивизіи округа 3 карабинернаго полка, села Коломна старшаго священника Іоанна Карвова, претерпѣвшаго, во время бывшаго въ томъ поселеніи возмущенія, жестокое мученіе и страданіе, въ чемъ удостовѣрилъ новгородскую консисторію, вслѣдствіе ея требованія, г. управляющій корпусомъ военнаго поселенія генералъ-лейтенантъ Даниловъ. Онъ, преосвященный митрополитъ Серафимъ, находя, согласно съ мнѣніемъ консисторіи, священника Парвова, за сей важный подвигъ его и невинно претерпѣнное имъ жестокое мученіе, заслуживающимъ награжденія наперснымъ крестомъ, представляетъ о семъ на благоразсмотрѣніе св. сѵноду, прилагая списокъ съ поданнаго имъ, священникомъ Парвовымъ, исправляющему должность военнаго благочиннаго священнику Никитѣ Георгіевскому объясненія по сему предмету, и послужной о немъ священникѣ списокъ, изъ коихъ явствуетъ 1) изъ объясненія между прочимъ, что прошлаго іюля мѣсяца 13 числа военные поселяне села Коломна въ небытность его, Парвова, дожа, прибѣжавъ къ его дому со стягами и кольями, съ страшнымъ крикомъ выбили въ одно мгновеніе всѣ окна въ ономъ, и узнавши, что его, Парвова, нѣть въ домѣ его, устремились искать его по полямъ и огородамъ, грозя смертію всѣмъ причетникамъ, которые бы рѣшились защищать его. Увидѣвши его на другой сторонѣ рѣки Ловати и переправившись чревъ оную, догнали его на лошади, сбили съ ногъ, и били стягами по головѣ безщадно, и обагрили все лице его кровію, зато, что якобы и онъ согласенъ былъ съ начальниками, убитыми ими, бунтовщиками, губить людей какимъ-то ядомъ. Потомъ потащили его въ погостъ, и по приведеніи его, священника, разрыли все его имущество, и когда нигдѣ не нашли мнимаго ими яда, то привязали веревкою за ноги къ периламъ канавы вмѣстѣ съ лѣкарскимъ ученикомъ Степановымъ, до полусмерти также прибитымъ, вторично били его — священника Парвова, по груди, рукамъ и ногамъ стягами жесточайшимъ образомъ, нѣкоторые по головѣ ногами, но по удержаніи неслужащимъ инвалидомъ Галактіономъ Савинымъ отъ нанесенія рѣшительнаго удара въ голову, отвязавъ, понесли его, священника, въ деревню Остратово съ тѣмъ, чтобы вмѣстѣ съ поручикомъ Карецкикъ и лѣкаремъ Маникуловымъ, уже убитыми, положить и его. На другой день, т. е. 14 іюля поселяне села Коломна и раскольники деревни Голузина, бывъ побуждаемы распущеніемъ нелѣпыхъ слуховъ, будто бы поселяне села Коломна видѣли его, священника, метающимъ ядъ въ ихъ колодцы, и будто бы увѣренія его въ смертности болѣзни-холеры были собственною его выдумкою, и будто бы онъ былъ подкупленъ служить паннихиду по умершемъ цесаревичѣ, между тѣмъ, какъ онъ живъ, ходитъ между поселянами въ ихъ платьѣ съ отрощенною бородою и прочими нелѣпостями, неоднократно водили его въ свое беззаконное полчище, давали ему свои глупые вопросы, былъ допрашиваемъ о ядахъ, потомъ въ сопровожденіи болѣе ста человѣкъ, подъ командою Кузьмина, выведенъ былъ изъ деревни къ казенному магазейну, гдѣ, по полученіи на вопросъ Кузьмина объ ядѣ отъ его священника отвѣта, что ни онъ, ни начальстно, ими убитое, никакихъ ядовъ никогда не имѣли и намѣренія губить людей вовсе не было, былъ повѣшенъ за ноги на выпущенной изъ магазейна слёгѣ, и въ семъ положеніи находился болѣе трехъ часовъ. Рядовой Василій Сидоровъ рвалъ его бороду, а прочіе кричали: «давайте плетей и розогъ», но когда увидѣли, что онъ уже лишился всѣхъ чувствъ и что кровь лилась изъ рта, ушей и носа, оставили его и разошлись по домамъ. Кто же снялъ его, священника, съ висѣлицы, того не помнитъ. На третій день, т. е. 15 числа увезенъ онъ, Парвовъ, отцомъ его, дьячкомъ села Маркова, Павломъ Константиновымъ, въ домъ свой, но и тамъ былъ не въ безопасности, почему, пробывъ два дня и двѣ ночи безвыходно въ церкви, отправился въ штабъ подъ покровительство командира г. маіора Толмачева. 2) Изъ послужнаго списка видно, что онъ, священникъ Парвовъ, изъ духовнаго званія, по окончаніи курса богословскихъ наукъ въ новгородской семинаріи, въ 1817 году октября 22, произведенъ въ упомянутый округъ во священника, въ 1824 г. опредѣленъ присутствующимъ въ комитетъ полковаго управленія, въ 1829 г. за содѣйствіе въ обращенія раскольниковъ къ православной церквк, отъ епархіальнаго начальства, объявлена ему, Парвову, благодарность. Въ поведеніи онъ рекомендуется очень хорошимъ; въ семействѣ имѣетъ жену и шестерыхъ несовершеннолѣтнихъ дѣтей; отъ роду ему 35 лѣтъ. Приказали: означеннаго священника Парвова, за усердное прохожденіе имъ должности своей в невинно-претерпѣнное имъ жестокое мученіе при возмущеніи, бывшемъ въ старорусскомъ военномъ поселеніи, св. Сѵнодъ съ своей стороны находитъ, согласно съ мнѣніемъ новгородскаго епархіальнаго начальства, заслуживающимъ награжденія изъ высочайше установленныхъ для бѣлаго духовенства, наперснымъ крестомъ. О чемъ доложить Государю Императору и испросить высочайшее на то соизволеніе предоставить г. синодальному оберъ прокурору, князю Мещерскому, для чего и дать съ сего опредѣленія къ оберъ-прокурорскимъ дѣламъ копію. Подлинное подписали 11 декабря 1831 года.
Примѣчаніе. Это одинъ изъ яркихъ эпизодовъ исторіи страшнаго возмущенія крестьянъ такъ-называсмыхъ военныхъ поселеній, въ 1831 году. Дикое невѣжество, подозрительность ко всякой мѣрѣ правительства, въ тоже время довѣрчивость безусловная ко всякому нелѣпому слуху, распускаемому всякимъ пройдохою и плутомъ, водка и фанатизмъ отщепенства или раскола церковнаго — вотъ всегдашніе и почти главные движители такъ-называемыхъ бунтовъ или возмущеній нашего народа. Но всѣ эти движители были бы не дѣйственны, или не могли бы произвесть такого страшнаго взрыва, какой обыкновенно бываетъ результатомъ ихъ, если-бы къ нимъ не привходила одна основная и коренная причина — это общее чувство недовольства тѣмъ положеніемъ, въ которое поставляется извѣстная часть народонаселенія, если бы оно не изнывало подъ несноснымъ гнетомъ, которымъ стиснута и сжата его жизнь. Въ эпоху тридцатыхъ годовъ (когда свирѣпствовала холера) почти повсемѣстно распространенъ былъ слухъ среди нашего простого народа объ отравленіи людей докторами, о бросаніи нѣкоторыми людьми ядовъ въ колодцы, рѣки, озера и пруды, почти также повсюду ходили слухи между простонародьемъ нашемъ о томъ, что цес. Константинъ Павловичъ живъ и скрывается гдѣ-то; по поводу этихъ слуховъ были въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Россіи признаки броженія и даже попытки къ заявленію не-мирнаго свойства, но нигдѣ они не сопровождались такими звѣрскими и неистовыми взрывами страстей, какъ въ военныхъ поселеніяхъ. Причины такого явленія весьма понятны: нигдѣ общее недовольство своимъ положеніемъ не было такъ всеобще, какъ въ военныхъ поселеніяхъ. Когда въ нашихъ военныхъ поселеніяхъ опьяненные отъ злобы и мести крестьяне избивали своихъ начальниковъ, въ Испаніи въ это время безпощадно уничтожали іезуитовъ и имъ приписывали отравленіе народа. Іезуиты заѣдали всю жизнь испанца; ни въ одной странѣ Европы іезуитизмъ не тяготѣлъ надъ народомъ такою тяжестію, какъ въ Испаніи, и вотъ народъ испанскій въ нихъ видитъ виновниковъ и новаго бѣдствія, постигнувшаго его и начинаетъ мстить по этому случаю за всѣ прошлыя ихъ преступленія.
Къ этимъ словамъ о. Михаила Яковлевича Морошкина, (нынѣ покойнаго) которому мы обязаны сообщеніемъ приведенныхъ выше документовъ, добавимъ одну весьма характеристичную подробность уже изъ исторіи Франціи. Почти въ то самое время, когда въ глуши новгородскихъ болотъ и лѣсовъ, народъ, коснѣвшій въ полнѣйшемъ невѣжествѣ и среди условій самыхъ неблагопріятныхъ для его духовнаго и матеріальнаго развитія, увлекался дикими порывами и, взводя чудовищныя обвиненія на лицъ дворянскаго сословія, губилъ ихъ безпощадно, что̀ дѣлалось въ самомъ центрѣ цивилизованнаго міра, въ Парижѣ? Въ концѣ марта 1832 года въ этомъ городѣ появилась холера и стала быстро пожирать людей. Число умирающихъ доходило въ иные дни до тысячи человѣкъ. Въ народѣ стали ходить слухи объ отравителяхъ; подозрѣнія были смутны, ни на чемъ не основаны, но легитимисты дерзнули обвинять самого короля Людовика-Филиппа. Къ довершенію зла, полицейскій префектъ Парижа издалъ объявленіе, въ которомъ говорилось объ отравѣ, какъ о фактѣ, но вина слагалась на неизвѣстныхъ злоумышленниковъ, стремящихся заподозрить въ этомъ ненавистномъ злодѣйствѣ правительство. Имѣя въ виду такое оффиціальное подтвержденіе своихъ подозрѣній, народная толпа присвоила себѣ право обыскивать проходящихъ и умертвила множество людей, имѣвшихъ какой-нибудь подозрительный порошокъ или неизвѣстную эссенцію. Въ виду такихъ аналогическихъ явленій — разыгравшихся почти одновременно въ старорусскихъ новгородскихъ поселеніяхъ и на улицахъ Парижа, невольно раждается вопросъ, въ какой же мѣрѣ народная масса парижанъ была выше, въ эпоху 1830 годовъ, по своему развитію, тѣхъ мужичковъ поселянъ новгородскихъ, которые смиренно, неся тяжкую свою долю до холеры, только этимъ бичемъ Божіимъ подвигнуты были къ проявленію чудовищныхъ животныхъ инстинктовъ?
Въ изданной редак. «Рус. Старины» книгѣ, подъ заглавіемъ: «Бунтъ военныхъ поселянъ въ 1831 году», на стр. 184, между прочимъ, упомянуто, что «поселяне приходили въ Демьянскомъ уѣздѣ, въ село Петровское, принадлежащее помѣщицѣ, полковницѣ А. С. Дириной и что они непремѣнно разграбили бы весь домъ Дириной и убили бы ее самую, если бы ихъ скопище не отразили сбѣжавшіеся крестьяне». Помянутая помѣщица Дирина была моя мать Анна Сергѣевна, и въ памяти моей очень хорошо сохранились подробности ужаснаго эпизода изъ ея жизни, о которомъ въ изданіи г. Семевскаго сказано лишь мимоходомъ. Полагая, что подробности эти будутъ небезъинтересны для читателей уважаемой «Русской Старины» въ особенности потому, что изъ всѣхъ столкновеній бунтовавшихся поселянъ съ помѣщиками, въ продолженіе всей эпохи кровавыхъ событій 1831 г. это былъ единственный случай, при которомъ, несмотря на все раздраженіе и озлобленіе появившейся толпы, помѣщица осталась жива и невредима и все имущество ея въ полной неприкосновенности. Естественно, что для этого нужны были важныя причины, и дѣйствительно такихъ причинъ было двѣ: необыкновенное присутствіе духа моей матери и огромное вліяніе, которое она имѣла на своихъ крѣпостныхъ людей.
Да не посѣтуетъ на меня читатель, если я коснусь, конечно въ самыхъ краткихъ чертахъ, изображенія характеристики моей матери, къ чему обязываетъ меня не только чувство сыновняго уваженія къ ея памяти, но и долгъ безпристрастнаго лѣтописца, такъ какъ и самый счастливый исходъ описываемаго мною событія объясняется ничѣмъ иныхъ, какъ личными свойствами особы, бывшей его героинею.
Послѣ смерти моего отца, въ 1812 году, въ г. Данцигѣ, гдѣ онъ командовалъ бригадою ополченія, мать моя осталась съ тремя малолѣтними дѣтьми владѣтельницею села Петровскаго; при которомъ состояло болѣе тысячи душъ крестьянъ. Глубоко проникнутая обязанностями матери и помѣщицы, она вполнѣ поняла, что достигнуть желаемаго благоденствія, какъ въ собственной семьѣ, такъ и въ отношеніи къ подвластнымъ ей крѣпостнымъ людямъ, можно было не приказаніями, а собственнымъ примѣромъ, каковымъ она въ дѣйствительности и служила въ продолженіи семидесятилѣтней своей жизни.
Село Петровское находилось въ 70-ти верстахъ отъ Старой Русы, на самой границѣ съ военными поселеніями. Слухъ о грабежахъ и убійствахъ не замедлилъ дойти до моей матери, которая въ то время жила въ имѣніи съ одною изъ моихъ сестеръ. Управляющій, находившійся по дѣламъ въ окрестностяхъ, былъ избитъ до полусмерти и гдѣ-то брошенъ.
Однажды утромъ, въ девятомъ часу, нахлынула на дворъ дома моей матери огромная толпа поселянъ, уже отуманенныхъ пролитою кровью; отрядивъ изъ среды своей нѣсколькихъ человѣкъ, они послали ихъ въ домъ, чтобы захватить помѣщицу.
Мать моя не потеряла присутствія духа и встрѣтила бунтовщиковъ съ обыкновеннымъ своимъ достоинствомъ.
— Что вамъ надо? спросила она. — Намъ приказано тебя взять!
— Покажите приказъ, тогда я пойду, но не иначе.
Такое хладнокровіе ихъ ошеломило и удержало отъ обычныхъ убійствъ; онн только отвѣчали: «сейчасъ привезутъ приказъ». Что́ они подъ этимъ подразумѣвали — неизвѣстно. Затѣмъ потребовали, чтобы мать моя показала имъ всѣ шкафы, — нѣтъ ли яду. Она повела ихъ по всему дому, открывала всѣ шкафы, пробовала всѣ жидкости, чтобы доказать, что яду не было. Это случилось въ субботу, день, въ который мать моя всегда ѣздила въ церковь. Она велѣла подавать экипажъ и, замѣчательно, что никто изъ разъяренной толпы не позволилъ себѣ ни воспротивиться этому, ни сѣсть рядомъ съ моею матерью: но нѣсколько поселянъ помѣстились на козлахъ и на запяткахъ, и въ такомъ же порядкѣ вернулись по окончаніи обѣдни. За обѣдней мать моя причастилась и потомъ велѣла отслужить по себѣ панихиду. Во все время службы поселяне не снимали шапокъ, или стояли спиною въ алтарю. Изъ церкви пришелъ ихъ увѣщевать священникъ, почтенный о. Георгій Медвѣцкій и съ нимъ заѣзжій монахъ; но поселяне ихъ прогнали, объявивъ, что имъ «рясы растреплютъ».
Между тѣмъ къ толпѣ присоединилась, дневавшая въ ближайшей деревнѣ, партія рекрутъ. Все время они лежали на дворѣ и требовали вина, въ чемъ мать моя имъ отказала. Какъ ни молода была сестра моя, но и она не потерялась; мученическая смерть обѣими дорогими для меня существами выжидалась ежеминутно, и эта пытка продолжалась до 4-хъ часовъ. Предоставляю читателю судить, какова была агонія!
Въ 4 часа, мать и сестра услышали, какъ мятежники стали бить окна въ домѣ, и затѣмъ раздались неистовые крики; — въ эту минуту, какъ впослѣдствіи разсказывали онѣ мнѣ, у обѣихъ ноги отнялись и энергія стала ихъ покидать.
Вотъ что случилось: дворовые люди, видя, что ихъ госпожѣ угрожаетъ опасность, вынули изъ анбара, находившееся тамъ, прутковое желѣзо, нарубили изъ него прутьевъ, разложили въ разныхъ мѣстахъ усадьбы, между прочимъ, въ передней дома, и, по условленному между ними знаку, схватили прутья, разбили окна, и съ крикомъ: «ура!» бросились съ разныхъ сторонъ на поселянъ. Это неожиданное нападеніе навело на мятежниковъ паническій страхъ. Несмотря на свою многочисленность, бунтовщики бросились бѣжать; ихъ погнали и стали бить дворовые, съ такою сметкою вооружившіеся. Мать моя и сестра, ничего не зная, готовятся въ смерти, и, между тѣмъ, видятъ, — и глазамъ своимъ не вѣрятъ: бѣгущая толпа съ моста, довольно высокаго, бросается въ воду!
Вбѣгаетъ горничная съ крикомъ: «Барыня, барыня! ваши поселянъ гонятъ!»
Что́ почувствовала въ эту минуту обреченная на вѣрную смерть и такъ мгновенно спасенная, нельзя словомъ сказать, ни перомъ описать. Прогнавъ поселянъ, дворовые люди учредили патрули, всю ночь и на другой день перекликались и стрѣляли изъ ружей; все это остановило неоднократно собиравшихся поселянъ (какъ сами они потомъ говорили) покончить съ Петровской барыней. Этотъ же геройскій подвигъ дворовыхъ людей остановилъ предумышленный мятежниками сильный набѣгъ на городъ Демьянскъ.
Замѣчательно, что во всемъ имѣніи пропали, похищенные поселянами, только: золотые часы моей матери съ цѣпочкою, пара ножницъ и мое ружье, тогда какъ всюду, куда ни являлись мятежники, обыкновенно все захватывалось и кто только не былъ изъ ихъ шаекъ, тотъ или погибалъ подъ ихъ ударами, или оставался на мѣстѣ жестоко избитымъ.
Причина нерѣшимости поселянъ была ясна: это безсознательное уваженіе, которое укоренилось долговременною неукоризненною жизнію моей матери — настоящей барыни, какъ ее окрестное населеніе величало.
Да не подумаетъ читатель, что я, какъ сынъ — пристрастный цѣнитель; нѣтъ, оно не такъ: никто во всемъ уѣздѣ не найдется (какого бы сословія ни былъ), чтобы опровергнуть что-либо изъ сказаннаго мною. Со стороны дворовыхъ людей это былъ подвигъ великой преданности; жаль, что онъ до сихъ поръ оставался незамѣченнымъ.
Я умалчиваю о другихъ эпизодахъ бунта въ Старой Русѣ, боясь невѣрности въ моемъ разсказѣ: время многое перемѣшало, другое и вовсе изгладило иэъ моей памяти; но что вѣрно, такъ это причина бунта: онъ былъ слѣдствіемъ полнаго отсутствія въ начальствующихъ пониманія характера движенія народныхъ массъ, съ которымъ полумѣры постоянно должны имѣть пагубныя послѣдствія въ смыслѣ административномъ, равно и въ филантропическомъ.
Примѣчаніе. Настоящій разсказъ написанъ Петром Николаевичемъ Диринымъ и сообщенъ намъ Петромъ Алексѣевичемъ Зубовымъ. Пользуясь настоящимъ случаемъ, мы убѣдительнѣйше просимъ лицъ, которые, какъ очевидцы, помнятъ событія, сопровождавшія мятежъ Новгородскихъ поселянъ, подѣлиться своими воспоминаніями и разсказами съ читателями „Русской Старины“.