Римская История. Том 1 (Моммзен, Неведомский 1887)/Книга 1/Глава XIV

Римская История. Том I : До битвы при Пидне — Книга 1. Глава XIV. Мера и письмо
автор Теодор Моммзен (1817—1903), пер. Василий Николаевич Неведомский
Оригинал: нем. Römische Geschichte. Erster Band : Bis zur Schlacht von Pydna. — См. Оглавление. Перевод опубл.: 1887. Источник: Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.


[202]
ГЛАВА XIV

Мера и письмо

 

Уменье измерять подчиняет человеку мир; благодаря его уменью писать, его познания не так бренны, как он сам, а эти два искусства доставляют ему то, в чем ему отказала природа — всемогущество и вечность. История и вправе и обязана следить за народами и на этих путях.

Италийские мерыЧтоб можно было мерить, должны предварительно развиться понятия о единицах времени, пространства и веса и о состоящем из равных частей целом, то есть о числах и о числовой системе. Для этого природа представляет следующие точки опоры: для времени — периодическое появление солнца и луны, то есть день и месяц; для пространства — длина человеческой ступни, которую легче измерить, чем руку; для тяжести — та кладь, которую человек может взвешивать (librare) вытянутой вперед рукой, или «равновесие» (libra). Точкой опоры для понятия о состоящем из равных частей целом может служить прежде всего рука со своими пятью пальцами или обе руки со своими десятью пальцами, и на этом основана десятичная система. Ранее уже было замечено, что эти элементы всякого счета и измерения восходят не только ко временам, предшествовавшим разделению греческих и латинских племен, но и к самой глубокой древности. Например о том, как древне измерение времени по луне, доказывает язык (стр. 18); даже обыкновение считать дни не от последнего фазиса луны вперед, а от ожидаемого фазиса назад, по меньшей мере древнее той эпохи, когда греки отделились от латинов. Десятичная системаСамым несомненным доказательством того, что десятичная система издревле была у индо-германцев в исключительном употреблении, служит хорошо известное повторение во всех индо-германских языках одних и тех же числительных имен до ста включительно (стр. 17). Что касается Италии, то во всех ее древнейших порядках видно употребление десятичной системы; достаточно будет напомнить о столь [203]часто встречающихся в числе десяти свидетелях, поручителях, послах, должностных лицах, о легальной равноценности быка с десятью баранами, о разделении волости на десять курий и вообще о применении десятичной системы повсюду, о межевании, о десятой доле жертв и пахотных полей, о наказании десятого из виновных и о прозвище Decimus. Самыми замечательными практическими применениями этой древнейшей десятичной системы к измерению и письменности служат италийские цифры. Во время отделения греков от италийцев, очевидно, еще несуществовало условных численных знаков. Зато мы находим для изображения трех самых древних и самых необходимых цифр, для единицы, для пяти и для десяти, три знака I, V или Λ и X, которые, очевидно, изображали вытянутый палец, раскрытую руку и двойную руку и которые не были заимствованы ни от эллинов ни от финикиян, но были одинакими и у римлян и у сабеллов и у этрусков. Это были первые шаги к образованию национальной италийской письменности и вместе с тем доказательства тех оживленных внутренних сношений между италийцами, которые предшествовали заморским сношениям (стр. 194); но мы, конечно, не в состоянии решить, которое из италийских племен изобрело эти численные знаки и кто у кого их заимствовал. Другие следы десятичной системы встречаются в этой сфере редко; сюда принадлежат: Vorsus, мера плоскости у сабеллов, имевшая 100 квадратных футов (стр. 21), и римский десятимесячный год. Система двенадцатичного счисленияНо в тех италийских мерах, которые не имеют связи с греческими и появились у италийцев, вероятно, до их соприкосновения с греками, преобладает разделение целого (as) на двенадцать единиц (unciae). По этой двенадцатичной системе были организованы древнейшие латинские священные братства, как например коллегии салиев и арвалов (стр. 166), равно как этрусские городские союзы. Число двенадцать господствует в римской системе весов и в линейных мерах: в первой фунт (libra), а во-вторых фут (pes) обыкновенно делятся на двенадцать частей; единицей римских плоскостных мер был actus, который имел 120 футов в квадрате[1] и совмещал в себе обе системы — десятичную и двенадцатичную. Быть может, по такой же системе определялись меры емкости, но от них не осталось никакого следа. — Если мы пожелаем доискаться, на чем основана двенадцатичная система, то есть почему из ряда чисел так рано выдвинулась [204]рядом с числом десять число двенадцать, то причину этого мы можем найти только в сравнении солнечного течения с лунным. Солнечный оборот из приблизительно двенадцати лунных оборотов должен был еще скорее, чем две руки с десятью пальцами, дать человеку глубокомысленное понятие о целом, состоящем из равных единиц, и вместе с тем понятие о числовой системе, этой первой основе математического мышления. Последовательное развитие двенадцатичной системы, как кажется, было делом италийской нации и предшествовало первому соприкосновению италийцев с эллинами.

Эллинские меры в Италии Но когда эллинские торговцы нашли дорогу к западным берегам Италии, новые международные сношения повлияли не на плоскостные меры, а на линейные меры, на весы и главным образом на меры емкости, то есть на те, без которых невозможны ни торговля, ни мена. Римский фут, — который впоследствии хотя и был немного меньше греческого[2], но в ту пору или действительно был ему равен или считался ему равным, — стал делиться (сверх своего римского деления на двенадцать двенадцатых) по греческому образцу на четыре ладони (palmus) и шестнадцать пальцев (digitus). Сверх того римский вес был приведен в неизменное отношение к аттическому, преобладавшему во всей Сицилии, но не в Кумах, — а это служит новым красноречивым доказательством того, что латинская торговля велась преимущественно с Сицилией; четыре римских фунта были признаны равными трем аттическим «минам» или, вернее, римский фунт был признан равным одной с половиной сицилийским «литрам» или «полуминам» (стр. 199). Но самый странный и самый пестрый вид получили римские меры емкости как по своим названиям, так и по своему сравнительному значению; их названия были заимствованы из греческого языка и были частью извращением греческих названий (amphora, modius от μέδιμνος; congius от χοεύς, hemina, cyathus), частью переводами (acetabulum от ὀξύβαϕον), между тем как наоборот ξἐστης было извращением слова sextarius. Не все меры были тождественны, а только самые обыкновенные: для жидкостей Congius или Сhus, Sextarius, Cyathus; эти две последние употреблялись и для сухих товаров; римская Amphora была приравнена по весу воды к аттическому таланту и относилась к греческому «метрету» как 3 : 2, а к греческому «медимну», как 2 : 1. Для того, кто умеет разбирать такого рода грамоты, в этих названиях и цифрах изображены сицилийско-латинские торговые сношения во всей их [205]оживленной деятельности и во всем их значении. — Греческих численных знаков римляне не усвоили, но воспользовались из греческой азбуки ненужными для них изображениями трех гортанных букв для того, чтоб образовать из них цифры 50 и 1000, а, может быть, также и 100. В Этрурии, как кажется, именно таким путем приобрели знак по меньшей мере для цифры 100. Впоследствии цифровая система двух соседних народов, по обыкновению, отождествилась, и римская система была в своих главных чертах усвоена в Этрурии.

Италийский календарь догреческого периода Точно таким же образом римский и, по всему вероятию, вообще италийский календарь начал развиваться самостоятельно, а потом подчинился греческому влиянию. В том, что касается разделения времени, человеческое внимание останавливается прежде всего на регулярно следующих одни за другими восхождении и захождении солнца, новолунии и полнолунии; поэтому время долго измерялось только днями и месяцами не по циклическому вычислению, а по непосредственному наблюдению. О восходе и закате солнца до очень поздней поры возвещали на римском рынке публичные глашатаи; и точно также, как кажется, некогда возвещали жрецы, — при наступлении каждого из четырех лунных периодов, — о том, сколько пройдет дней до наступления следующего периода. Стало быть в Лациуме и, вероятно, не только у сабеллов, но и у этрусков, счет вели по дням и, как уже было ранее замечено, не вперед от последнего истекшего лунного периода, а назад от первого ожидаемого периода; этот счет вели по лунным неделям, которые при средней продолжительности в 7⅜ дней имели то семь, то восемь дней, и по лунным месяцам, которые при средней продолжительности синодического месяца в 29 дней 12 часов 44 минуты, имели то двадцать девять дней, то тридцать. В течение некоторого времени день был для италийцев самою мелкой единицей времени, а месяц самой крупной. Только в более позднюю пору они стали делить и день и ночь на четыре части, а еще много позднее стали употреблять разделение времени по часам; этим объясняется, почему даже самые близкие между собою по происхождению племена расходились при определении начала дня: римляне считали это начало с полуночи, а сабеллы и этруски с полудня. И год еще не был распределен по календарю по меньшей мере в ту пору, когда греки отделились от италийцев, так как названия года и времен года образовались у греков и у италийцев вполне самостоятельно. Однако италийцы, как кажется, еще в доэллинскую эпоху успели достигнуть если не неизменно установленного календарного порядка, то по меньшей мере признания двух самых крупных единиц времени. Обычный у римлян упрощенный счет по лунным месяцам с применением [206]десятичной системы, и наименование десяти-месячного периода времени «кольцом» (annus) или годовым оборотом носят на себе все признаки глубочайшей древности. Впоследствии, но все-таки в очень раннюю пору и, без сомнения, также до эпохи греческого влияния, в Италии образовалась, — как уже было ранее замечено, — двенадцатичная система; а так как эта система возникла из наблюдения, что солнечный оборот равняется двенадцати лунным, то она, конечно, и была прежде всего применена к счислению времени; с этим находится в связи и тот факт, что названия месяцев (возникшие, конечно, лишь после того, как месяцы стали считаться частями солнечного года), в особенности названия марта и мая одинаковы не у италийцев и греков, а у всех италийцев. Поэтому весьма вероятно, что задача ввести практический календарь, соответствующий и лунным и солнечным периодам, — задача, которая в некотором отношении похожа на квадратуру круга, и которая была признана неразрешимой и отложена в сторону только после того, как над ней трудились в течение многих столетий, — занимала в Италии умы еще до начала той эпохи, когда возникли сношения с греками; впрочем от этих чисто национальных попыток разрешить ее не осталось никаких следов. Древнейший италийско-греческий календар.Всё, что нам известно о самом древнем римском календаре и о календарях некоторых латинских государств (о том, как измеряли время сабеллы и этруски, до нас не дошло никаких указаний), положительно основано на древнейшем греческом распределении года; это распределение старалось придерживаться в одно и то же время и фазисов луны и времен солнечного года и было построено на предположении, что лунный оборот имеет 29½ дней, солнечный оборот — 12½ лунных месяцев или 368¾ дней и что происходит постоянное чередование полных или тридцатидневных месяцев с неполными или двадцатидевятидневными месяцами, и двенадцатимесячных годов с тринадцатимесячными, — а чтоб согласовать эту систему с действительным ходом небесных явлений, были сделаны произвольные добавки и исключения. Весьма возможно, что это греческое распределение года сначало вошло у латинов в употребление без всяких изменений; но самая древняя форма римского года, какая нам исторически известна, уклоняется от своего образца не в циклических выводах и не в чередовании двенадцатимесячных годов с тринадцатимесячными, а в названиях и в длине отдельных месяцев. Римский год начинается с началом весны; его первый месяц и вместе с тем единственный, который носит божеское имя, назван по имени Марса (Martius); три следующих получили свои названия от появления молодых ростков (aprilis), от вырастания (maius) и от процветания [207](iunius); месяцы с пятого до десятого названы по своему числовому порядку (quinctilis, sextilis, september, october, november, december); одиннадцатый получил свое название от слова начинание (ianuarius, стр. 164), причем, вероятно, делался намёк на возобновление полевых работ после отдыха, кончавшегося в половине зимы; название двенадцатого и последнего происходит от слова очищать (februarius). К этой регулярной смене одних месяцев другими прибавлялся в високосных годах еще безымянный «рабочий месяц» (mercedonius), который был последним и стало быть следовал за февралем. В определении длины месяцев римский календарь так же самостоятелен, как и в усвоенных им, по всему вероятию, древненациональных названиях месяцев: вместо четырех лет греческого цикла (354 + 384 + 354 + 383 = 1475 дней), из которых каждый состоял из шести тридцатидневных мясяцев и из шести двадцатидевятидневных и вместо прибавки раз в два года високосного тринадцатого месяца, состоявшего то из тридцати, то из двадцати девяти дней, в римском календаре были установлены четыре года, каждый из четырех тридцатиоднодневных месяцев (первого, третьего, пятого и восьмого), из семи двадцатидевятидневных месяцев, из месяца февраля, который имел три года сряду по двадцати восьми дней, а в каждый четвертый год имел двадцать девять дней и, наконец, из прибавлявшегося через каждый год двадцатисемидневного високосного месяца (355 + 383 + 355 + 382 = 1475 дней). Этот календарь также уклонился от первоначального разделения месяца на четыре то семидневные, то восьмидневные недели; вместо того он установил раз навсегда первую четверть в тридцатиоднодневных месяцах на седьмой день, в двадцатидевятидневных месяцах на пятый день, полнолуние в первых на пятнадцатый день, во вторых на тринадцатый; таким образом вторая и четвертая недели каждого месяца сделались восьмидневными; третья неделя обыкновенно была девятидневной и только в двадцативосьмидневном феврале была восьмидневной, а в двадцатисемидневном високосном месяце была семидневной; первая же неделя была в тридцатиоднодневных месяцах шестидневной, а в остальных четырехдневной. При таком в сущности однообразном течении трех последних недель каждого месяца оказывалось нужным возвещать только о длине каждой первой недели; отсюда первый день первой недели и получил название «вещего дня» (kalendae). Первые дни второй и четвертой недели, всегда состоявших из восьми дней, были названы девятыми днями (nonae, noundinae), вследствие римского обыкновения включать в счет срока и срочный день, а первый день [208]третьей недели сохранил свое прежнее название idus (быть может, раздельный день). Главным мотивом такого странного преобразования календаря, как кажется, была вера в благотворное влияние нечетных чисел[3], и хотя он вообще придерживается древнейшей формы греческого года, но в его уклонениях от нее ясно обнаруживается влияние пифагоровского учения, которое преобладало в ту пору в нижней Италии и вращалось в сфере мистических численных сопоставлений. Но последствием этого было то, что этот римский календарь, несмотря на свое очевидное старание сообразоваться с течением луны и солнца, на самом деле не соответствует лунным периодам так же точно, как им соответствует в общих чертах его греческий образец; а с солнечными периодами римский календарь, подобно самому древнему греческому, сообразовался только при помощи частых и произвольных исключений и, по всему вероятию, сообразовался далеко не вполне, так как в практическом применении календаря едва ли было более здравого смысла, чем в его составлении. И в удержании старого счисления по месяцам или, — что одно и то же — по десятимесячным годам кроется безмолвное, но недвусмысленное сознание неправильности и ненадёжности древнейшего римского солнечного года. В своих главных чертах этот римский календарь может считаться по меньшей мере за общелатинский. При повсеместной неустойчивости начала года и названий месяцев, более мелкие уклонения в нумерации и в названиях не противоречат тому, что у всех латинов была одна основа для измерения времени; точно так и при своей календарной системе, в сущности вовсе не сообразовавшейся с месячными периодами, латины легко могли дойти до того, что стали определять длину месяцев совершенно произвольно, нередко заканчивая их годовыми праздниками; так например в Альбе длина месяцев колебалась между 16 и 36 днями. Поэтому правдоподобно, что греческая триэтера была рано занесена из нижней Италии по меньшей мере в Лациум, а быть может и к другим италийским племенам и затем подверглась дальнеишим менее важным изменениям в различных городских календарях. — Для измерения многолетних периодов времени можно было пользоваться годами властвования царей; но сомнительно, чтоб в Греции и в [209]Италии прибегали в древнейшие времена к этому столь употребительному на востоке способу измерять время. Напротив того, четырехлетний високосный период и связанные с ним ценз и жертвенное очищение общины, как кажется, привели к счислению времени по люстрам, которое по своей основной идее имеет сходство с греческим счислением времени по Олимпиадам; но оно скоро утратило свое хронологическое значение вследствие неправильностей, вкравшихся в него от задержек в производстве таксации.

Введение эллинской азбуки в Италии Искусство письменно изображать звуки моложе, чем искусство измерять. Италийцы, точно так же как и эллины, дошли до него не сами собой, хотя зачатки такого изобретения можно усмотреть в италийских численных знаках (стр. 203) и в не заимствованном от греков древнем италийском обыкновении вынимать жребий по деревянным табличкам. Какой нужен труд для первого выделения звуков, являющихся в столь многоразличных сочетаниях, всего лучше видно из того факта, что для всей арамейской, индийской, греческо-римской и теперешней цивилизации было достаточно и до сих пор еще достаточно одной азбуки, переходившей от одного народа к другому и из одного рода в другой, а это важное произведение человеческого ума было плодом совокупных усилий арамейцев и индо-германцев. Семитская ветвь языков, в которой гласные играют второстепенную роль и никогда не могут стоять в начале слов, именно тем и облегчила выделение согласных; стало быть там и была изобретена первая азбука, еще лишенная гласных букв. Индийцы и греки прежде всех и независимо одни от других, но совершенно различным способом, создали полную азбуку, прибавив гласные буквы к дошедшей до них торговым путем арамейской грамоте, состоявшей из одних согласных; для обозначения гласных они употребили четыре буквы a, e, i, o — ненужные грекам для обозначения согласных, придумали особый знак для u и ввели в грамоту слоги взамен голых согласных, или, как выражается Паламед у Еврипида:

Отыскивая спасительное средство от забвения,
Я соединял в слога безгласные буквы с гласными
И изобрел для смертных искусство письма.


Эта арамейско-эллинская азбука была сообщена италийцам от живших в Италии эллинов, но не из земледельческих колоний Великой Греции, а чрез посредство куманских или тарентинских торговцев, которые, завезли ее преже всего в самые древние центры международных сношений Лациума и Этрурии, — в Рим и в Цере. Впрочем та азбука, которую получили италийцы, вовсе не была древнейшей эллинской, она уже подверглась разным [210]переменам, а именно к ней были прибавлены три буквы ξ, ϕ и χ и взамен старых знаков были введены ι, γ, λ[4]. [211]Азбуки этрусская и латинская, как уже было ранее замечено (стр. 198) произошли не одна от другой, а каждая из них произошла непосредственно от греческой; даже и эта греческая азбука дошла [212]до Этрурии и до Лациума в существенно измененном виде. Этрусская азбука имела двойное s (сигма s и сан sch) и только одно k[5], а от r только его древнейшую форму P; латинская азбука имела, сколько нам известно, только одно s и напротив того двойное k (каппа k и коппа q), а от r только его позднейшую форму R. Древнейшая этрусская письменность еще не знала строк и извивалась как змея, а новейшая употребляет параллельные строки, которые идут справа налево; латинская письменность, сколько нам известно из ее древнейших памятников, знакома лишь с последним способом — с правильными строками, которые первоначально шли, по произволу пишущего, слева направо и справа налево, но потом шли у римлян в первом направлении, а у фалисков во втором. Занесенная в Этрурию образцовая азбука, даже при своем сравнительно обновленном виде, должна была принадлежать к очень древнему времени, хотя и нет возможности с точностью определить это время; это видно из того, что сигма и сан постоянно употреблялись у этрусков рядом одна с другой, как два различных звука, стало быть и в дошедшей до них греческой азбуке эти буквы еще имели самостоятельное значение; но из всех дошедших до нас [213]памятников греческой письменности не видно, чтоб сигма и сан употреблялись у греков одна рядом с другой. Напротив того, насколько нам известна латинская азбука, она вообще носит на себе более новый характер; впрочем нет ничего неправдоподобного в том, что в Лациуме, не так как в Этрурии, азбука не была усвоена одним разом, но что латины, вследствие оживленных сношений со своими греческими соседями, долгое время применялись к бывшей в употреблении у греков азбуке и следили за всеми ее изменениями. Так например, мы находим, что формы P[6], Σ и ? не были незнакомы римлянам, но были заменены в общем употреблении более новыми формами R, ? и ?, а это можно объяснить только тем, что латины долгое время пользовались греческой азбукой для письма и на греческом и на своем родном языке. Поэтому из сравнительно более нового характера той греческой азбуки, которую мы находим в Риме, и из более древнего характера той, которая была заимствована Этрурией, едва ли можно делать заключение, что в Этрурии стали писать раньше, чем в Риме. — О том, какое сильное впечатление произвела на получателей доставленная им азбука и как живо они чуяли погруженное в дремоту могущество этих с виду ничтожных знаков, свидетельствует замечательный сосуд, который был найден в городе Цере в одной из древнейших гробниц, сооруженных еще до изобретения арок; на этом сосуде написана азбука по древнегреческому образцу в том виде, в каком ее получила Этрурия, а рядом с этой азбукой помещен составленный по ней этрусский силлабарий, похожий на тот, о котором вел речь Паламед; это, очевидно, был священный памятник, увековечивавший воспоминание о введении в Этрурии буквенного письма.

Развитие азбуки в Италии Не менее этого заимствования азбуки важно для истории ее дальнейшее развитие на италийской почве, — быть может даже более важно, так как оно бросает луч света на взаимные внутренние сношения италийцев, покрытые гораздо более густым мраком, чем сношения на берегах с чужеземцами. В древнейшую эпоху этрусской письменности, когда заимствованная азбука была в употреблении почти без всяких изменений, ею пользовались, как кажется, только этруски, жившие на берегах По и в теперешней Тоскане. Потом эта азбука проникла, очевидно, из Атрии и Спины, на юг вдоль восточного берега вплоть до Абруццов, на север [214]к венетам и в более позднюю пору к кельтам, жившим по сю сторону Альпов и среди Альпов и даже к тем, которые жили за Альпами, так что ее последние отпрыски достигли Тироля и Штирии. Позднейшая эпоха этого развития начинается с преобразования азбуки, которое заключалось главным образом во введении отставленных одна от другой параллельных строк, в уничтожении буквы o, которую уже нельзя было отличать в произношении от u, и в употреблении новой буквы f, для которой не было соответствующего знака в традиционной азбуке. Это преобразование было совершено, очевидно, западными этрусками; оно не нашло для себя доступа на той стороне Апеннин, но было усвоено всеми сабельскими племенами и прежде всех умбрами; затем, при дальнейшем развитии азбуки, ее судьба была различна у каждого отдельного племени — у этрусков, живших на берегах Арно и подле Капуи, у умбров и у самнитов; в иных местах она вполне или частью утрачивала промежуточные буквы, в других приобретала новые гласные и согласные буквы. Но это западно-этрусское преобразование азбуки не только так же старо, как самые древние из найденных в Этрурии гробниц, но еще гораздо старще, так как выше упомянутый силлабарий, вероятно найденный в одной из тех гробниц, изображает преобразованную азбуку уже в существенно измененном и обновленном виде; а так как и сама преобразованная азбука молода в сравнении с первоначальной, то мысль вынуждена почти совершенно отказаться от попытки проникнуть в ту отдаленную эпоху, когда эта первоначальная азбука проникла в Италию. — Между тем как этруски являются распространителями азбуки на севере, востоке и юге полуострова, латинская азбука, напротив того, ограничивалась одним Лациумом и там в общем итоге сохранилась с незначительными изменениями; только γ мало-помалу слилось с ϰ, a ζ с σ, последствием чего было то, что по одному из каждых двух равнозвучных знаков (ϰ, ζ) исчезло из употребления. В Риме, как это несомненно доказано, эти знаки были устранены еще прежде конца четвертого столетия от основания города[7], и с [215]ними незнакомы все дошедшие до нас письменные и другие памятники, за исключением только одного[8]. Если же принять в соображение, что в древнейших сокращениях постоянно соблюдается различие между γ и c, между ϰ и k[9], что, стало быть, период времени, когда эти звуки слились в произношении, и более ранний период времени, когда сокращения установились, были гораздо древнее начала самнитских войн, и наконец, что между введением письменности и установлением условной системы сокращений непременно прошел значительный промежуток времени, — то придется отнести начало письменности как в Этрурии, так и в Лациуме к такой эпохе, которая ближе к первому наступлению египетского Сириусова периода в историческое время, то есть к 1321 году до Р. Х., чем к 776 году, с которого начинается в Греции счисление времени по Олимпиадам[10]. О глубокой древности письменного искусства в Риме свидетельствуют и многие другие ясные указания. Существование письменных памятников из эпохи царей доказано с достаточной достоверностью; сюда принадлежат: особый договор, который был заключен между Габиями и Римом каким-то царем Тарквинием, по всему вероятию не последним царем этого имени; он был написан на шкуре принесенного по этому случаю в жертву быка и хранился в богатом древними памятниками, уцелевшем от сожжения Рима галлами храме Санка на Квиринале; союзный договор, который был заключен царем Сервием Туллием с [216]Лациумом; его видел Дионисий на медной доске в храме Дианы, на Авентине, — конечно в копии, составленной после пожара при помощи латинского экземпляра, так как нельзя допустить, чтоб в эпоху царей уже существовала в Риме резьба на металле. На учредительную грамоту этого храма ссылались учредительные грамоты времен империи, как на самый древний из римских документов этого рода, и как на образец для всех других. Но уже в ту пору чертили (exarare, scribera — одного происхождения с scrobes[11]) или рисовали (linere, отсюда littera) на листах (folium), на древесной коре (liber) или на деревянных дощечках (tabula, album), а впоследствии также на коже и на холсте. На холщевых свитках были написаны священные грамоты самнитов и ананьинской жреческой коллегии, равно как самые древние списки римских магистратов, хранившиеся в храме богини воспоминания (Juno moneta) на Капитолии. Едва ли нужно еще напоминать об очень древнем обыкновении метить пасущийся скот (scriptura), о словах: «отцы и приписные» (patros conscripti), с которыми обращались к сенату, и о глубокой древности оракульских книг, родовых списков и календарей альбанского и римского. Когда римское предание из ранних времен республики рассказывает нам об устроенных на рынке залах, в которых мальчики и девочки знатного происхождения учились читать и писать, то этот рассказ, быть может, был вымыслом, но нельзя этого положительно утверждать. Причина нашего недостаточного знакомства с са́мой древней римской историей заключается не в неумении римлян писать и даже, быть может, не в недостатке письменных памятников, а в неспособности историков того времени, которое было самым удобным для исторических исследований и для разработки архивных материалов; эти историки заботились об описании побудительных причин и характеров, сражений и государственных переворотов и потому опускали из виду то, в чем и предания не отказали бы серьезному и самоотверженному исследователю.

Общие выводы Итак, история италийской письменности свидетельствует прежде всего о том, что эллинский быт имел на сабеллов более слабое и менее непосредственное влияние, чем на западные италийские племена. Что сабеллы получили азбуку от этрусков, а не от римлян, объясняется, по всему вероятию, тем, что у них уже была азбука в то время, как они начали двигаться вдоль хребта Апеннин, стало быть как сабины, так и самниты получили азбуку [217]до выхода из своей родины. С другой стороны эта история письменности заключает в себе полезное предостережение от гипотезы, — которую пустило в ход позднейшее римское просвещение, так легко увлекавшееся мистицизмом и всякою антикварною ветошью, и которую беспрекословно повторяли и более новые и самые новые исследователи, — будто римская цивилизация получила свое начало и свою сущность из Этрурии. Если бы это была правда, то именно в этой сфере должны бы были прежде всего отыскаться её следы; но оказывается совершенно противное, — оказывается, что зародыш латинской письменности был греческий, а её развитие было настолько национальным что она даже не усвоила столь полезного этрусского знака для f. Даже там, где заметны признаки позаимствования, как например в числительных знаках, оказывается, что скорей Этруски подражали Римлянам; по меньшей мере известно, что они взяли от Римлян знак для цифры 50. — Извращение языка и письменности.Наконец, характеристичен тот факт, что у всех италийских племен развитие греческой азбуки заключалось главным образом в её извращении. Так например, во всех этрусских наречиях исчезли промежуточные буквы, между тем как у умбров исчезли y, d, у самнитов d, у римлян y, а у этих последних, кроме того, грозили слиться d и r. У этрусков очень рано совпали o и u; у латинов также заметна наклонность к такой же порче языка. Почти совершенно противное заметно по отношению к шипящим буквам: между тем как этруски удерживали три знака z, s, sch, а умбры отбросили последний из них и вместо него ввели в употребление две новых шипящих, самниты и фалиски довольствовались, подобно грекам, буквами s и z, а позднейшие римляне даже одним s. Отсюда видно, что вводители азбуки, как люди образованные и хорошо владевшие обоими языками, чувствовали все самые тонкие различия звуков; но после того, как национальная письменность окончательно отрешилась от эллинского азбучного образца, промежуточные буквы стали мало-помалу совпадать со своими ближайшими буквами, а шипящие и гласные буквы стали извращаться; в особенности первое из этих перемещений или, вернее, извращений звуков вовсе несвойственно греческому языку. С этим извращением звуков идет рука об руку извращение грамматических форм и производных слов. Причина такого варварского обхождения с языком заключается в том, что искажения постоянно разъедают всякий язык, если не встречают литературных и рациональных препятствий; разница только в том, что в настоящем случае звуковое письмо сохранило на себе следы того, что обыкновенно исчезает бесследно. Тот факт, что такое варварское обхождение с языком заметно у этрусков в более сильной степени, чем [218]у какого-либо другого из италийских племен, принадлежит к многочисленным доказательствам их низших культурных способностей: если же такая порча языка заметна между италийцами всего более у умбров, гораздо менее у римлян, а всего менее у южных сабеллов, то объяснением этого могут отчасти служить более оживленные сношения первых с этрусками, последних с греками.

Примечания

    p и r еще не было установлено; напротив того, когда она перешла к латинам, различение этих двух букв уже было по меньшей мере начато; поэтому у этрусков вовсе не было формы R для r, а у фалисков и у латинов встречается только более новая форма, за единственным исключением самой древней римской надписи [стр. 213, прим.].

  1. Первоначально, как actus, так и еще чаще встречающаяся его двойная мера — iugerum были, подобно немецкому моргену, не мерами плоскости, а рабочими мерами и означали: последняя из них дневную работу, а первая — полуденную вследствие обычного в Италии полуденного отдыха пахарей.
  2. 24/25 греческого фута равнялись одному римскому футу.
  3. По той же причине все праздничные дни — нечетные, как те, которые повторяются в каждом месяце [kalendae — 1-го числа, nonae — 5-го или 7-го, idus — 13-го или 15-го], так и ранее перечисленные [стр. 160] 45 табельных дней, — только за двумя исключениями. Это доходит до того, что при многодневных праздниках исключаются те четные дни, которые находятся в промежутках между нечетными; так напр. праздник Карменты справлялся 11 и 15 января, праздник дубрав — 19 и 21 июля, праздник привидений — 9, 11 и 13 мая.
  4. История азбуки у эллинов заключается в сущности в том, что относительно их первоначальной азбуки, состоявшей из 23 букв [то есть финикийской азбуки, вокализированной и дополненной буквою u], делались самые разнообразные попытки с целью ее дополнить и улучшить, и что каждая из этих попыток имела свою собственную историю. Важнейшие из этих попыток, не лишенные интереса и для истории италийской письменности, суть следующие. — I. Введение своих собственных знаков для звуков ξ, ϕ, χ. Эта попытка относится к таким древним временам, что только за исключением той азбуки, которая была в употреблении на островах Фере, Мелосе и Крите, под ее влиянием находились все греческие азбуки и все те, которые происходили от греческой азбуки. Первоначально она клонилась к тому, чтоб в конце азбуки прибавить знаки X = ξῖ, Φ = ϕῖ, Ψ = χῖ, и в этом виде азбука нашла доступ на континенте Эллады, за исключением Афин и Коринфа, и также у сицилийских и у италийских греков. Напротив того, малоазиатские греки и те, которые жили на островах Архипелага, равно как жившие на материке коринфяне уже стали употреблять — в то время, как они познакомились с той попыткой — вместо ξῖ пятнадцатый знак финикийской азбуки [Самех] Ξ; поэтому из трех новых знаков они усвоили Φ для ϕῖ, а X не для ξῖ, а для χῖ. Третий знак, первоначально придуманный для χῖ, большею частью не употреблялся; его удержали только на малоазиатском материке, но там ему придали значение φῖ. Малоазиатской манеры писать придерживались также Афины, с той только разницей, что там не были усвоены не только φῖ, но и ξῖ вместо которых по-прежнему писалась двойная согласная. — II. Так же рано, если не еще раньше, старались предотвратить угрожавшее смешение форм для i? и s?, так как все известные нам греческие азбуки носят на себе следы старания отличить эти знаки один от другого как-нибудь иначе и более ясным образом. Но уже в древнейшую пору были сделаны с этой целью две попытки, из которых каждая нашла для себя особую сферу: первая касалась шипящих звуков, для которых в финикийской азбуке было два знака — четырнадцатый [ʍ] для sch и восемнадцатый [?] для s, b предлагала вместо последнего из них, более пригодного по звуку, первый; так и писали в древности на восточных островах, в Коринфе и в Керкере и у италийских ахейцев. Вторая попытка имела целью заменить и простой чертой ǀ; этот способ замены был гораздо употребительнее первого и в не очень позднюю пору вошел в такое всеобщее употребление, что ломанное i — ? повсюду исчезло, хотя некоторые общины удержали кроме ǀ и форму ʍ для s. — III. Новее была замена λ ? [который нетрудно смешать с Г γ] знаком ?, который мы находим в Афинах и в Беотии, между тем как Коринф и зависевшие от него общины достигли той же цели, давши звуку γ вместо формы крючка форму полукруга C. — IV. Точно также очень подверженные смешению формы для р ? и для r Р были различены путем превращения последней в R: эта новая форма не была усвоена только у малоазиатских греков, у критян, у италийских ахейцев и в некоторых других немногочисленных местностях, но решительно преобладала как в собственной Греции, так и в Великой Греции и в Сицилии. Но там не так рано и не так бесследно исчезла древняя форма для r — P, как более древняя форма для l; стало-быть это нововведение, без сомнения, было более поздним. — Отличие длинного e от короткого и длинного o от короткого ограничилось в древности теми греками, которые жили в Малой Азии и на островах Эгейского моря. — Все эти технические усовершенствования однородны и имеют одинакую историческую важность в том смысле, что каждое из них возникло в определенное время и в определенном месте и затем распространялось своим собственным путем и развивалось самостоятельно. Превосходное исследование Кирхгофа [Studien zur Geschichte des griechischen Alphabets] бросает яркий свет на бывшую до того времени столь мало известной историю эллинской азбуки и сверх того доставляет нам важные сведения касательно древнейших сношений между эллинами и италийцами; так например, оно неоспоримо выяснило до сих пор неразрешенный вопрос о происхождении этрусской азбуки; но оно грешит некоторой односторонностью, так как некоторым из упомянутых выше попыток придает слишком большую важность. Если бы пришлось установить в этой сфере отличия одной системы от другой, то не следовало бы разделять азбуки на два разряда по значению X как ξ и как χ, а следовало бы установить различие между азбукой в 23 буквы и азбукой в 25 или 26 букв, а в этой последней установить различие между древнейшей общегреческой и той малоазиатской ионической, от которой произошла позднейшая общая азбука. Впрочем некоторые местности относились с выбором к различным попыткам внести в азбуке перемены, так что некоторые из этих перемен усвоились в одном месте, а некоторые другие — в другом. Именно потому так и поучительна история греческой азбуки, что она объясняет нам, как в сфере ремесел и искусств некоторые группы греческих местностей обменивались между собою нововведениями, a некоторые другие не принимали никакого участия в таком обмене. Что касается в особенности Италии, то мы уже указывали [стр. 133] на замечательную противоположность между ахейскими земледельческими городами с одной стороны и городами халкидскими и дорийскими, которые были более похожи на купеческие колонии — с другой; в первых сохранились все первоначальные формы, а в последних были усвоены улучшенные формы, даже такие, которые, будучи заимствованы с различных сторон, до некоторой степени противоречили одни другим, так например наряду с ?l употребляли Сγ. Италийские азбуки, как это доказал Кирхгоф, все происходили от азбуки италийских греков и именно от халкидско-дорической; а что этруски и латины не получили азбуку одни от других, но независимо одни от других получили ее непосредственно от греков, несомненно доказывает различная форма буквы r путем следующих соображений: из четырех выше указанных изменений азбуки, касавшихся вообще всех италийских греков [пятое изменение ограничилось Малой Азией], три первые осуществились прежде, чем эта азбука перешла к этрускам и к латинам; когда она перешла к этрускам, различие между
  5. Как кажется, не может подлежать сомнению, что у этрусков никогда не было коппы, так как не только нигде не видно ее достоверных следов, но ее даже нет и в том образцовом букваре, который написан на галасском сосуде. Попытка доказать ее присутствие в силлабарии, находящемся на том же сосуде, была во всех отношениях неудачна, так как этот силлабарий касался и мог касаться только тех этрусских букв, которые и позже были в общем употреблении, а к числу их, как нам положительно известно, коппа не принадлежит; сверх того, поставленный в конце силлабария знак не мог означать ничего, кроме f, которое было в этрусской азбуке последней буквой и не могло отсутствовать в силлабарии, изображавшем уклонения этрусской азбуки от ее образца. Тем не менее, конечно, странно, что в полученной этрусками греческой азбуке недостовало коппы, которая однако долго сохранялась в халкидо-дорийской азбуке; следует полагать, что недостаток этой буквы был местной особенностью того города, из которого была впервые занесена азбука в Этрурию. Произвол и случайность всегда разрешали вопрос, удержится ли в азбуке или будет из нее исключен такой знак, который делается для нее излишним; таким-то образом исчез из аттической азбуки восемнадцатый финикийский знак, но в ней сохранились другие знаки, исчезнувшие из звукового письма.
  6. Эту древнейшую форму для r мы находим в квиринальском глиняном сосуде, с которым мы лишь недавно познакомились [его описал Dressel в Annali dell’Instituto, 1880]; это, без сомнения, самый древний из дошедших до нас памятников римского языка и римской письменности.
  7. К этому времени следует отнести то письменное изложение законов Двенадцати Таблиц, которое впоследствии изучали римские филологи и от которого до нас дошли только обрывки. Не подлежит сомнению, что немедленно вслед за своим составлением эти законы были изложены письменно; но те ученые и сами не считали находившийся у них под руками текст за первоначальный, а смотрели на него как на официальное изложение тех законов, предпринятое после сожжения Рима галлами; это доказывается рассказом о происшедшем в то время восстановлении таблиц и уже ясно видно из того, что в тексте, которым пользовались те ученые, вовсе не было той древнейшей орфографии, с которой они, однако, были знакомы. Сверх того, такой письменный памятник, который между прочим предназначался для заучивания юношеством наизусть, не может считаться за источник точных филологических указаний.
  8. Этим исключением служит приведенная на 222 странице в примечании надпись на квиринальском глиняном сосуде. Напротив того, даже на Фикоронском ларе C имеет позднейшее значение буквы K.
  9. Так например С значит Caius, CN — Gnaeus, но K — Kaeso. К позднейшим сокращениям это, конечно, неприменимо; в них γ изображается не зна́ком C, а зна́ком G [GAL Galeria], ϰ обыкновенно зна́ком C [C — centum, COS — consul, COL — Collina], но перед a зна́ком K [KAR — karmentalia, MERK — merkatus], — так как в течение некоторого времени звук ϰ выражался перед гласными e, i, o и перед всеми согласными зна́ком C, но перед a зна́ком K, а перед u древним зна́ком коппы — Ϙ.
  10. Если это верно, то появление гомеровских поэм, — хотя, конечно, не в той самой форме, в какой они дошли до нас, — должно быть отнесено к более древней эпохе, чем та, которую Геродот называет цветущей эпохой Гомера [100 лет до осн. Рима], так как введение эллинской азбуки в Италии и начало сношений между Элладой и Италией принадлежат к послегомеровским временам.
  11. Точно так и древнесаксонское слово writan сначала значило чертить, а потом значило писать.