Н. В. Кукольник
<Из драматической фантазии «Торквато Тассо»>
Библиотека поэта. Поэты 1820—1830-х годов. Том второй
Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания
В. С. Киселева-Сергенина
Общая редакция Л. Я. Гинзбург
Л., Советский писатель, 1972
Акт пятый
Рим
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Место перед Пантеоном.
Тасс и Мости (спящий у входа в Пантеон).
Тасс
(ходя около храма и осматривая)
О, кто тебя из камня изваял,
Великий храм, и на земле поставил,
Божественный венец искусства? Дивно
Твой купол вознесен под купол неба
И спорит с ним красой и велелепьем;
Как вечность, тянутся столпы; как мыслям
Великого ума, им нет числа;
И как мечты поэта, стройны, мрачны,
Они глядят с презрением на мир
И в небеса бегут, землей гнушаясь.
Как в зеркало, гляжусь я в этот храм —
И он меня так странно отражает!
Я вижу в нем себя — и не себя.
Мне кажется, он рук моих созданье;
Когда же я воздвиг его, не помню.
Смотрю, не насмотрюсь; он мне знаком…
То славы храм, то Римский Пантеон!
Давно об нем певцы пропели песни,
Давно молва свое проговорила,
А он всё нов, дряхлея, молодится,
И нет конца его существованью!..
Те же и два германские путешественника.
Пер<вый> путеш<ественник>
Теперь никто не отвлечет внимания;
Мы можем оценить архитектуру…
Теряются за колоннами.
Тасс
Кто может оценить творенье неба,
Определить то чудо вдохновенья,
Которым здесь ознаменован гений?
Самонадеянность людей! Не стыдно ль
Желать вселенную поднять на плечах,
На человеческих ничтожных плечах!
Не стыдно ли с уверенностью дерзкой
Небесное земным умом ценить!
Благоговейте, если в силах! Только!
Довольно с вас! И то благодарите,
Что от суда такого добрый гений
Всего изящного не отвратился,
Не предал вас холодному забвенью
И гроб ваш посещать благоволит.
Но гений, я забыл, давно оставил
Земную твердь. Он снова в океане
Небесных волн ждет новых поколений;
И правда, некому теперь принять
Его на суетной земле, все люди
Окаменели: ужасы войны,
Кровь и пожар… Пожар! Что, если пламя,
Всеразрушающий, враждебный гений,
Как тать тебя, великий храм, обымет,
Предательским и жарким лобызаньем
Всего тебя обрушит в кучи пепла?
Падут твои безмерные столпы,
Глава твоя полгорода покроет,
И не спасет тебя зиждитель-гений!
Но как я прост! Я и забыл, что ты —
Прочнее моря, воздуха, земли
И всех стихий! Из камня, из бессмертья
Воздвигнут ты, и от стихий влиянья
Собой тебя закрыл зиждитель-гений!
Те же и толпа народа (с разных сторон приходящего).
Первый голос
Куда идешь?
Второй
Иду на рынок. Надо
Мне закупить хозяйские припасы,
Но холодно, я дрогну.
Первый
И я также.
Как жарок день; как мертвая, в истоме,
Не чувствуешь, что деется кругом;
А утром холод. Ну, а мать твоя?
Втор<ой>
Мы с ней еще с тех пор не помирились…
Но, боже мой, кто это там? Ты видишь?..
Перв<ый>
Ах! Убежим! Он как-то странно ходит.
Он на одном кружится месте. Боже!
Как странен он! Ой, убежим; ты знаешь,
Что город наш наполнен всякой дрянью!
Второй
И, перестань! Не вор он, не убийца.
Смотри: на нем какое одеянье,
То, верно, издалёка иностранец
Пред камнями ночует Пантеона.
У этих иностранцев всё не так,
Как вот у нас, у римлян простодушных.
Слыхала я от матери моей,
Что многие из этих сумасшедших
Приходят к камню, камень обнимают,
С ним говорят иной раз целый день
И с камнем ночь бессонную проводят.
Трет<ий>
Смотри, смотри! Как жадно в этот храм
Чудак влепил тоскующие очи!
Четвертый
Кто там, приятель?
Третий
Я не знаю; только
Прелюбопытный этот иностранец.
Многие
Он иностранец? — Кто же он? Откуда?
Что так ему понравились колонны?
— Откуда он? — Какой-нибудь лазутчик!
— Поймать бы надо. — Вот ужасно нужно;
И мало ли приходит к нам людей?
Так всех ловить! Не переловишь. — Тише,
Чудак заговорил по-итальянски…
Толпа, стихая, теснится около Тасса.
Тасс
Я был во сне, но в сладостном, прекрасном!
И снилось мне, что несколько столетий
На крыльях мимо храма пролетали;
Но об его столпы их разбивали.
А я стоял на высоте, далёко.
Народ внизу то шумно прибывал,
То убывал, стихая постепенно,
То вновь кипел нежданной полнотой,
Но никогда окрестность не пустела…
(Восходит к Мости.)
Многие голоса
Как говорит и плавно и красиво!
Да смыслу нет. — Альфонс приехал в Рим,
То секретарь Альфонса, — Константини?
— Феррарский герцог? — Да. — А это кто?
Тасс
(обращаясь к народу, но не примечая чрезвычайного
стечения)
Великий Рим! Уста простолюдина
Без трепета, без страха и волненья
Твое святое имя произносят!
Но тот, кто жизнь великия столицы
С вниманьем, любопытством прочитал,
Кто чудеса твоих граждан-героев
Постиг, запечатлел и оценил, —
Без страха тот, без трепета, боязни
Пяти шагов по улицам твоим
Не может сделать; всё под ним горит
Торжественным каким-то, дивным светом;
Смущенный, он боится наступить
На тайную гробницу человека,
Великого оружьем иль умом.
Дж. Мости встает и с удивлением смотрит на вдохновенного Тасса.
Тасс
И это всё рукою человека
Воздвигнуто! Кто ж этот человек?
Как он велик! И эти мухи-люди
В его созданиях гнездятся… Люди!
Смотрите: это он, тот человек,
О коем я сказал: великий, мощный!
Голоса
Что там, друзья, пожар он видит, что ли?
Дж. Мости
(Тассу)
Толпа тебя не понимает. Дико,
Бесчувственно она глядит. Ей странен
И темен твой торжественный язык.
Тасс
Малютки! Жаль мне вас! Какая глупость
Написана на этих мелких лицах!
Как все черты изображают ясно
То гордость, то корысть, то униженье…
Голоса
Да он ругается! — С крыльца его!
— С крыльца! Долой! — Нам умников не надо!
Тасс
Чего ревут народа шумны волны?
Голоса
Он говорит. — Послушаем. — С крыльца!..
Тасс
Умолкни, чернь! Когда пророк вещает,
Благоговей, невежество… Ни слова!
Голоса
Кто? — Он пророк? — С крыльца его! —
С крыльца!
Народ бросается к Пантеону.
Дж. Мости
(удерживая народ)
Куда, слепцы? Подобные вам люди
Всю жизнь его несчастьями покрыли!
Со всех сторон клеветники и зависть
Изранили его младое сердце!
А он прославил вас! Не помнил он
Обид, клевет, ругательств, оскорблений;
Он бремя нес, не заслужив его.
Весь свет его как чудо превозносит…
А вы?.. Но кто вас может обвинять?
Не знаете таинственного гостя!
Я вам скажу! Благоговейте, люди!
Великий Рим! Твой гость — великий Тасс!
Народ отхлынул и с глубоким почтением несколько раз произносит имя Тасса.
Европа, мир поэтов не умеют
Ни оценять, ни награждать достойно.
Поэзия везде слывет мечтой,
Занятьем бесполезным, даже вредным;
Но Рим один отвергнул предрассудки,
От давних лет науки и искусства
Его своей столицей именуют.
Действительно, Рим есть столица славы!
В нем тысячи свершалися торжеств,
Не раз, не два разнообразный гений
Лавровыми листами обвивался!
Для славы создан Рим; и не на то ли
В его стенах бессмертный Капитолий?
И для чего, скажите, наконец,
Хранится в нем Вергилиев венец?..
Народ
(в сильнейшем волнении)
Венчать его! Венчать Торквата Тасса!
— Венчать поэта первого на свете!
— Великий к нам пришел за торжеством!
Народ, устремившись к Пантеону, поднимает Тасса на руки и уносит посреди
кликов.
Да здравствует певец Иерусалима!
— К Святейшему! — Нет! прямо в Капитолий!
— Венчать его!.. Венчать Торквата Тасса.
Все уходят.
Толпа новых граждан (пробегает в том направлении, куда понесли Тасса).
Голоса
Что там за крик? — Кого несут римляне?
— Я стар и слаб, о дочь! веди меня;
Не помню я такого шума в Риме
И радости такой еще не помню!
— Творец! Землетрясенье в Риме, что ли?
— Огонь подземный? — Нет! пожар! — Скорее,
Мы не догоним… Врач наш, Клавдий Риги…
Как он спешит! Кто умирает в Риме?
Те же и Клавдий Риги.
К. Риги
(поспешно проходя)
Великий Тасс от радости слабеет,
К нему спешу, он в доме у меня…
(Уходит.)
Весь народ
(поспешно за ним следуя)
Беги, лети! Спасай Торквата Тасса!..
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Комната Леоноры в доме кардинала д’Эсте.
Леонора
(одна, читает)
Нет! Всё не то! В стихах я этих вижу
Одну тоску незрелого таланта.
Нет силы той, того очарованья,
Кем я живу и в Риме и в Ферраре.
О, скоро ли заснет в моей груди,
Мой Тасс, воспоминание блаженства?
Как мне скрывать, чем сердце у меня
Отравлено, оковано и сжато?
Альфонс! Альфонс! Мне скучно без тебя;
Скучнее без тебя мне, Константини!
Один ты смел глядеть украдкой в сердце
Несчастной Леоноры, и порой
Меня ласкать участьем, снисхожденьем,
И в светлом облаке манить надеждой!
Но всё прошло! Страдает герцогиня
За то, что герцогиня!.. Боже! кто там!.,
Леонора и Константини.
Леонора
Ах, Константини! Вы давно ли в Риме?..
Константини
И часа нет! За мною следом герцог
Поспешно едет. Он боится Тасса,
Его любви к прекрасной герцогине…
Леонора
Люблю я брата, мне приятно видеть
Его всегда. Но в этот раз — я грозно
Приму его. Обидно, Константини!
Вы знаете, как мы расстались с ним?
Как только умерла сестра, Альфонс
Решился вновь принять к двору Торквата
И мне об этом объявил. Я тотчас
У брата в Рим на время отпросилась,
Чтоб не видаться более с Торкватом,
И ночью я оставила Феррару.
А он меня еще подозревает!
Но прав Альфонс! Любовь моя безмерна.
Любовь, одна любовь меня подвигла, —
Чтобы спасти Торквата, — удалиться.
Как бескорыстна я, не правда ль? Подвиг
Я совершила исполинский; чувство
Самодовольствия во мне разлилось,
И я вполне, вполне награждена!
Но что же с ним, с моей мечтой прекрасной?
Где он?
Константини
Он здесь! Я ехал через площадь
И видел чудо, герцогиня! Шумно
Народ на раменах поэта нес
Венчать венцом Вергилья в Капитолий.
Напрасно я к нему хотел пробиться:
Народ, как бы единый человек,
Был тесен, густ и неразрывен; крики
Безмерный воздух наполняли; дети,
Старухи, старцы — все за ним бежали,
И всяк из них его благословлял,
И всяк из них хотел венчать поэта.
Тогда в глазах моих блеснули слезы, —
Я, как ребенок, зарыдал. О, сладко
Под лаврами обнять такого друга,
Тем больше, если он венца достоин!
О, торжество невинности и славы!
Благословен да будет вечно промысл!
Он справедлив…
Леонора
И грозен! О, зачем
Венец тот не корона!
Те же и Альфонс.
Альфонс
Леонора!
Леонора
Мой брат, Альфонс!..
Альфонс
Последняя отрада!
В последний раз пришел тебя увидеть.
Скучаешь ты в столице света, ангел!
Одну тебя нашел я с Константини!
Но где же тот, кого я так любил
И грозно так преследовал повсюду?
Кто так упорно борется со мной!..
Я думал: он с тобой… и кровь хладела,
Щетинился мой белый волос, очи
Слезами наливались. Леонора!
Прости меня; но кто перетерпел,
Перестрадал так много в этой жизни,
Естественно, в том скоро подозренья
Родятся, умирают и родятся.
И со стыдом я признаюсь: вот повод
Единый моего приезда в Рим.
Но где же он?
Константини
Не наш он, ваша светлость!
Бессмертие его от нас отъяло
И повело на вечность в Капитолий.
Альф<онс>
Как счастлив он! Как вместе я несчастлив!
Не потому, что торжество Торквата
Меня гневит. Напротив! Очень рад!
Я сам хотел Святейшего просить;
Но весь народ предупредил меня,
И вот что очень больно для Альфонса!
Те же и Гонзаго.
Гонзаго
Какая новость, ваша светлость, трудно
Поверить… Непонятно… Тасс уж здесь…
Альфонс
Я это знал в Ферраре.
Гонзаго
Ваша светлость
Всё знаете, но вот что новость: Рим
Весь в торжестве, и завтра в Капитолий,
Согласно с волей Папы, Тасс наш вступит
И от руки народа будет венчан!
Его святейшество опасно болен,
И потому при торжестве не будет;
Но торжества не хочет отлагать,
Чтобы нечаянно у них кончина
Не вырвала двойного торжества:
У одного венца, а у другого — чести
Быть современником венчанья Тасса
И главною тому причиной. Слава
И благодарность — вот чем Рим наполнен!
Сегодня целый город осветят
Потешными огнями; завтра утром
Великое венчанье совершится!
Альфонс
Благодарю! Ты радостную новость
Принес ко мне. Мы также завтра утром
Пойдем смотреть на праздник в Капитолий
И лаврами обвитого певца
Торжественно от всей души поздравим.
На радости и то мы позабыли,
Что в дом чужой приехали, хозяин
Больной в постели ждет друзей и брата.
Леонора
Как ожидал он вашу светлость!
Альфонс
Право?
Так он меня, как прежде, любит! Боже!
Для Тасса я забыть мог даже брата!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТИЕ
Площадь пред Капитолием; весь Рим и Капитолий освещены разноцветными
огнями; во многих местах видны транспаранты с вензелем «Т. Т.» и с
различными аллегорическими картинами. На левой руке дом с портиком Клавдия
Риги.
Толпа народа
(теснится около портика)
Перв<ый> голос
Когда венчать назначено Торквата?
Второй
Герольды прокричали: завтра утром!
А ты не слышал.
Третий
Завтра утром? Боже!
Что если он умрет еще сегодня?!
Второй
Всё может быть, но видишь: свет зари, —
И солнце поспешает для Торквата!
Четвертый
То блеск огней.
Второй
Нет, друг мой! Вон денница
Светлее наших транспарантов блещет!
Пятый
Что Риги говорит?
Шестой
Плоха надежда;
Он проживет еще дня три, четыре…
Пятый
Не больше?
Шестой
Да! Не больше!
Седьмой
Рим отлично
Великого Торквата принял…
Осьмой
Да!
Но мертвецу не сладок фимиам.
Седьмой
Да слава камень воскресить возможет…
Осьмой
А человека может умертвить…
Те же и Тасс, поддерживаемый Д. Мости и Клавдием Риги и сопровождаемый
многими людьми, выходит в портик.
Народ
Торквато Тасс! Поэту честь и слава!
Тасс
Благодарю, друзья, благодарю!
От радости я изнемог!.. Мне дурно…
О! дайте сесть… Пусть сладкий воздух Рима
Мне возвратит слабеющие силы.
Приносят креслы. Тасс садится и погружается в мечтания. Народ пребывает в
безмолвии.
Тасс
(тихим, но внятным голосом)
И это всё для нищего певца!
Для бедного певца Иерусалима!..
Как оглянусь, мне кажется, я прожил
Какую-то большую эпопею,
Трагедию огромную я прожил…
День настает! Готовится развязка,
И утром я засну вечерним сном…
Настанет время, и меня не будет,
И все мои мечты и вдохновенья
В одно воспоминанье перельются!
В Италии моей уснет искусство,
Поэзия разлюбит край Торквата
И перейдет на Запад и на Север!..
Тогда в снегах, в туманном, хладном сердце
Пробудится о мне воспоминанье…
Тот юноша, холодный и суровый,
От всех храня все мысли и все чувства,
Как друга своего, меня полюбит.
Шесть лет со мной он будет без разлуки.
Еще дитя, в училище, за книгой,
Он обо мне начнет мечтать и думать,
И жизнь мою расскажет перед светом.
Как биограф, холодный и пристрастный,
Он не пойдет год от году искать
Всех горестей моих и всех несчастий,
Чтоб в безобразной куче их представить.
Нет! Он в душе угрюмой воскресит
Всю внутреннюю жизнь Торквата Тасса
И выставит ее в науку людям…
И эти люди прибегут смотреть,
Как жил Торкват; большая половина
Трагедию прослушает без вздоха!
Всегда, везде одни и те же люди…
Но, может быть, — кто знает? — поколенья
Изменятся… Постойте!.. Вижу я:
Весь Запад в хладный Север переходит…
О! сколько там певцов и музыкантов,
Художников и умных и искусных!
Италии моей уже не видно…
Но место то, где чудная лежала,
Покрыл высокий холм — могильный холм,
Но всё еще великий и прекрасный!
В нем есть врата, и любопытный Север
Теснится в них, то входит, то выходит…
И всякий раз из чудного холма
Какой-нибудь клад дорогой уносит…
Но снова всё туманится и тмится,
И я опять один на целом свете!
(Впадает в глубокую задумчивость.)
Дж. Мости
В горячке он? Скажи мне, Риги, правду!
К. Риги
Нет, Джулио! Он к смерти очень близок,
А я читал, что будто перед смертью
Предвидят всё чувствительные люди…
Тасс
Опять народ, опять весь свет кипит!
Вот, вижу я: в толпе кудрявых тевтов
Поднялись два гиганта, и в венцах!
Один — меня узнал и сладкой лирой
Приветствует! Благодарю, поэт!
Другой мечту прекрасную голубит!
Как пламенно свою мечту он любит!
И прав поэт! Прекрасная мечта!
Но мне дика простая красота
Без вымыслов, наряда, украшений,
И странен звук германских вдохновений!
Друзья мои! Вот истинный поэт!
Послушайте, как стих его рокочет:
То пламенно раздастся, то умрет,
То вдруг скорбит, то пляшет и хохочет.
Вокруг него мороз, свирепый хлад,
Огни гаснут, рассветает.
А всё на нем цветет венец лавровый.
Откуда он? Неведомый наряд!
Под шубой весь и в шапке Соболевой!
Анакреон, Гораций, Симонид
Вокруг стоят с подъятыми очами,
И Пиндар сам почтительно глядит,
Как он гремит полночными струнами!
Что ж он поет? Его язык мне нов.
В нем гром гремит в словах далекогласных,
Тоска горюет тихо, а любовь
Купается в созвучьях сладострастных!
Как тот язык великолепен, горд;
Как рифм его лобзание — роскошно!
Как гибок он — и вместе как он тверд!
Благословен язык земли полночной!
Не разберу я, к сожаленью, слов,
Он, кажется, поет про честь, про славу,
Про сладкую к отечеству любовь,
Про новую полночную державу…
Но снова всё туманится и тмится,
И я опять один на целом свете.
(Погружается в совершенное забытие.)
Дж. Мости
Ах, я боюсь, он так уснет навеки…
К. Риги
Оставьте, отойдет! Уж день настал;
Капитолийский шум его разбудит;
Проснется он для песни римских дев…
Те же и благородные римские юноши и девы. (Юноши расстилают сукно от
Капитолия до дома Риги. Девы, осыпая сукно цветами, приближаются к портику.)
Хор дев
Проснись, певец, и на цветы,
На лавры и оливы
Глаза и мысли обрати,
Певец красноречивый!
Тасс выходит из усыпления и встает.
Награды нет для Тасса здесь;
Что можем, то приносим;
Награды лучшей — у небес
Тебе, великий, просим!
Тасс
О, поддержите! Я слабею!
И благородных римских дев
Благодарить я не умею.
Невинности простой напев
Меня чарует и тревожит:
Увы! Полуубитый Тасс,
Прекрасные, стихами — вас
Уже приветствовать не может!
Раздаются звуки колоколов; на крышах, балконах, в окнах показывается народ.
К. Риги
Великий Тасс! Ты слышишь, время бьет!
Пора тебе идти в твои покои;
Сейчас придут старшины городские
И в Капитолий поведут…
Тасс
На вечность!
О, плачьте, очи, плачьте! Эти слезы
Последнее мое вниманье к людям!
Еще я ваш! Но под венцом бессмертья
Оставлю вас навеки… Плачьте, люди!
Не скоро к вам придет другой Торкват…
Но вот они уже идут… Всесильный!
Друзья! не суетна земная слава;
Она залог бессмертной, вечной славы!
К. Риги
Пойдем, Торкват!
Тасс
Пойдем, пойдем!
Из портика все уходят.
Толпа народа, Герольд и старшины Рима.
Герольд
Дорогу
Старшинам Рима! Расступитесь, люди!..
Старшины, с лавровыми и оливными ветвями, при звуках музыки, проходят
площадь и вступают в дом К. Риги. Колокольный звон раздается.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Узкий коридор в доме кардинала д’Эсте.
Альфонс, Леонора, Константини и Гонзаго.
Альфонс
Она должна идти на праздник Тасса!
Собой его венчание украсить!
Я так хочу!..
Леонора
О брат мой! Ваша светлость!
Ужасный сон!.. Спросите Константини!..
Альфонс
Ты женщина, не гений, Леонора!
Ничтожный сон мог так тебя встревожить!
Что ж снилось?
Леонора
Снилось мне, что я венец
Из рук Торквата вырвала… О боже!
Он на меня взглянул и — умер!
Альфонс
(взяв ее за руку)
Бредни!
Ребячество! Я так хочу!
Леонора
Да будет!
Твоя святая воля, Всемогущий!
Все уходят.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Внутренность Капитолия; на одной стороне кресла на возвышении, на другой
столик с Вергилиевым венцом. Кругом места для зрителей.
Множество народа.
Музыка вдали играет торжественный марш; в стороне, внутри, оркестр строит
инструменты.
Голоса
Позвольте мне пройти! — И так тут тесно.
— Пустите даму! — Здравствуйте, сосед!
Вы слышали, что, может быть, венчанье
Отложат: Тасс опасно болен. — Жалко;
Однако ж есть надежда? — Небольшая.
— Но старшины уже пошли к нему.
— Итак, всё скоро разрешится? — Скоро.
— Идут! Идут! — Что, если нас разгонят?
— И то случиться может.
Герольд
(за дверьми)
Расступитесь!
Дорогу первому поэту века!
Народ расступается: музыка внутри начинает играть хор. Герольды идут пред
Тассом, который медленно приближается к креслам, кланяясь на приветствия
народа; его поддерживают Дж. Мости и Риги; старшины, князья, вельможи и
проч. сопровождают Тасса. Старшины, указав Тассу кресла, окружают Вергилиев
венец.
Хор
(прерываемый криками народа и герольдов)
Аминты сладостный певец,
Певец Иерусалима!
Герольд
Дорогу первому поэту века!
Народ
Торквату Тассу слава, долголетье!..
Хор
Вступи во храм, прими венец
От радостного Рима!
Герольд
Дорогу первому поэту века!
Народ
Благословение земли и неба!
Хор
Он твой давно! Великий Рим
От радости трепещет!
Счастливый счастием твоим,
В восторге рукоплещет!
Раздаются громкие рукоплескания.
Народ
Мир, слава, честь, богатство, долголетье!
Герольд
Дорогу первому поэту века!
Народ
Благословен да будет праздник Тасса!
Тасс садится в креслы.
Хор
Да просветлеет божий свод,
И благодать господня
Да осенит нас! Твой приход
Мы празднуем сегодня!
Тасс
Я здесь умру! Здесь — на своем я месте!
Я в пристани — и ни за что на свете
К вам, в океан и горя и несчастий,
Я не сойду… Друзья! Я здесь умру!!
(Встав)
Как я силен!.. Римляне, благодарность,
Признательность за милости и ласки!
Я от людей уж ничего не ждал,
А вы меня даруете бессмертьем.
Но, к сожаленью, только труп поэта
Один приходит за венцом лавровым.
Давным-давно, как тот вулкан, Везувий,
Я весь сгорел! Я перетлевший пепел —
И скоро злая смерть меня развеет.
Вы для меня нарушили обряды,
Вы сократили праздник торжества,
Чтоб не замучить слабого поэта…
Благодарю, еще благодарю!
Но чем же мне вас отдарить, римляне?
Поэзии закон капитолийский —
Звучать стихом, стихами благодарность
Перед народом римским изливать;
Но не могу с обрядами согласно
Приветствовать вас сладкими стихами:
Я не могу иссохшими перстами
По струнам арфы ударять —
И звуки чистых вдохновений
Из струн покорных извлекать.
Давно меня оставил гений!
Я одинок на всей земле,
Как одинокий кедр в пустыне;
Безумье на моем челе,
И пустота в грудной святыне;
Живой я мертв, души лишен;
Моя душа — воспоминанья;
Мой голос — скорбный звук страданья;
Вся жизнь моя — тяжелый сон;
Мои деянья — сновиденья;
Мои желания — мечты;
И весь я — остов, привиденье,
Симв_о_л могильной пустоты!
Народ рыдает.
Голоса
О бедный Тасс! О бедный, бедный Тасс!
Тасс
Но в жизни — жизни нет конца!
Она в бессмертье переходит.
На лоне вечного отца
Успокоение находит.
Туда, туда, в страну небес
Из этого спешу я света;
Но не хочу оставить здесь
Негодованье на поэта.
В час торжества и смерти в час
Хочу со всеми примириться,
Чтоб я хотя единый раз
Мог на земле возвеселиться.
За все страдания, за срам,
За муки, клеветы, гоненье
Отнесть я поручаю вам
Альфонсу от меня — прощенье!
(Садится в креслы.)
Народ
О добрый Тасс! Великодушный Тасс!
К венцу, к венцу! — Альфонс, Феррарский герцог!
Те же, Альфонс, Леонора, Константин и Гонзаго.
Старшины несут венок.
Тасс
Он здесь! Он здесь! Что вижу? Леонора!
Вот два венца: лавровый и терновый!
Тот и другой мне сладостны равно.
Альфонс, ты здесь! Как жрец и прорицатель,
Во храме славы должен я изречь
Всё, что во мне ни возбуждает гений!
(Встав)
Да будет день венчанья моего
Молитвы днем и днем благодаренья!
Да мудрому Премудрый подарит
Всё, что ни есть прекраснейшего в мире!
Да щедрому всещедрый бог воздаст
Сторицею за все благодеянья;
А зла не помнит Он — Он милосердый…
Альфонс, с небес поэзии своей
Торквато Тасс тебя благословляет!
Да будет мир внутри тебя и вне!
Да божий свет красуется тобою!
Да слава имени Альфонса — шумно
Мир пролетит и в каждом, каждом месте
Оставит о тебе святую память!
Но в те часы, когда благословенье
Торквата Тасса действие окажет,
Воспомни обо мне, о бедном Тассе!
Кто более любил тебя, Альфонс,
Кто более тебя, Альфонс, прославил?
О чем теперь грущу на троне славы?
Всё о тебе, Альфонс великодушный,
Что не могу октавы сочетать
Тебе же в честь, тебе же в прославленье!
Так пусть же смерть моя в твоих объятьях
Последнею моей поэмой будет!..
А ты, краса Италии и пола,
Царица дев! Последний фимиам
Поэзии из уст моих лиется!
Ты божество! Ты небо на земли!
Ты радуга грядущего блаженства!
Будь ангелом Италии моей!
Да, зря тебя, дивится добродетель,
Смущается порок… Но, силы неба!..
Какой-то новый воздух в перси льется…
Внизу толпа… вверху толпа… сиянье…
Труба гремит… то звуки вечной славы!..
Рукоплещи, великолепный Рим!
Возрадуйтесь, друзья Торквата Тасса!
Весь мир в моих объятиях объемлю,
И два венца — одной главой приемлю!!
Из торжества вступаю в торжество!
Мир вам!.. И вы восстанете из гроба!..
Я — начал жить!.. Альфонс и Леонора!..
Друзья мои!.. Простите!.. До свиданья!..
Альфонс
Венец подайте!
Тасс, простерши руки к венцу, постепенно ослабевает; смерть на его лице
оставляет неподвижную улыбку; Альфонс, вырвав из рук изумленных старшин
венец, взбегает на возвышение и надевает его на голову Торквата, которую
поддерживает Мости; Леонора закрывает Тассу глаза; друзья Торквата также
восходят на возвышение и, окружив его, проливают слезы.
Альфонс
(на возвышении, проливая слезы)
Люди! На колена!
Кончается великий человек!
Все становятся на колена; раздаются громкие рыдания; занавес медленно
опускается.
1830—1831
ПРИМЕЧАНИЯ
287. Фрагмент 5-го акта — явл. 3 (от ст. «Когда венчать назначено
Торквато?» до ст. «Проснется он для песни римских дев»), под загл. «Отрывок
из драматической фантазии „Торквато Тассо“», с вариантами, — КБ, с. 282.
Полностью — в составе отд. изд.: «Торквато Тассо. Большая романтическая
фантазия в стихах. Сочинение Н. К. (Писана в 1830 и 1831 годах)», СПб.,
1833, с. 144—174. Печ. по Соч., т. 1, с. 117—140. В библиографии К. не
учтена публикация «Второго явления из трагедии „Тасс“» (акт 1) в MB, 1830, Ќ
14-16, с. 97, подпись: Н. Ш. Это, по всей видимости, первое выступление
поэта в печати. Следует учесть, что в Соч. текст «фантазии» набран очень
небрежно. К числу явных погрешностей следует отнести исчезновение в ст.
«Твоя святая воля, Всемогущий» (акт 5, явл. 4) последнего слова, а также
пропуск ст. «Ты божество! Ты — небо на земли!» (в том же явл.). Прочие
расхождения касаются чисто внешнего оформления: снято разделение на так
называемые «выходы» — термин, изобретенный К., синоним термина «явление».
Для обозначения перемены места действия или полной смены персонажей К.
употреблял термин «сцена», от которого также отказался в Соч. За исключением
5-го акта, текст остальных — от первой до последней публикации — претерпел
ряд существенных изменений. Во втором издании «Торквато Тассо» (СПб., 1836)
был дополнен интермедией (сцена встречи героя с разбойниками). «Не знаю
почему, — писал К. в предисловии, — в первом издании не поместил я
интермедии, которую найдет читатель между четвертым и пятым актами. Теперь
уже не припомню причины, — едва ли не желание видеть моего „Тасса“ на
театре. Представление от фантазии требовало не только сокращений, но
действительных перемен и перестановок в тексте. Но я не мог всего этого
обозначить в настоящем издании и предоставляю его благосклонным читателям в
прежнем виде, с исправлением только некоторых погрешностей против языка и
опечаток» (с. V) После этого введения во втором издании пьесы шло
«примечание сочинителя» о характере и замысле произведения, перепечатанное
без перемен из первого издания (в третьем издании Соч. оно приведено в виде
обширной сноски к загл.). В последней публикации был опущен эпиграф из
Шиллера. В литературе о К. встречается указание о постановке его пьесы. На
самом деле в театре тогда шла одноименная пьеса А. В. Киреева, анонимно
изданная в том же 1833 г. А. Вольф в своей «Хронике петербургских театров»
(ч. 1 СПб., 1877, с. 33), перечисляя персонажей драмы Киреева, ошибочно
называет ее автором К. По собственному признанию К-, он «для „Тасса“ не
ездил в Италию; почерпнул предмет из старой русской книги „Корифей“, а
впоследствии дополнил и исправил его из польского предисловия к сочинениям
Тасса; по-итальянски порядочно стал понимать, приготовляя уже „Тасса“ к
изданию, а сочинения моего героя читал в русских и немецких переводах»
(«Замечания автора „Роксоланы“ на рецензию в „Библиотеке для чтения“». —
СПч., 1835, 19 июля, с. 635). К. имел в виду книгу «Корифей, или Ключ
литературы». Биография Тассо находится в т. 10 этого изд. ((СПб. 1803), с.
84-232). Замысел произведения, особенно его финал — пятый акт, по всей
видимости, был подсказан К. «Умирающим Тассом» К. Н. Батюшкова (1817). По
свидетельству В. И. Любича-Романовича, у К. не было средств на издание
«Торквато Тассо». На помощь пришли третьестепенный стихотворец В. И. Карлгоф
и художник-карикатурист М. Л. Невахович, которые, сложившись по 250 рублей,
выпустили пьесу на свой счет (М. Л. Шевляков, Рассказы о Гоголе и
Кукольнике. — ИВ, 1892, Ќ 12, с. 698). Первое издание «драматической
фантазии» вызвало оживленные отклики современников. Как явствует из
«Записок» В. А. Инсарского, петербургская публика была объята «самым
неистовым восторгом от „Торквато Тассо“. Все наперерыв читали звучные стихи
этого произведения…» (PC, 1894, Ќ 2, с. 13). С большой похвалой отозвался
о нем декабрист М. Ф. Орлов в письме к П. А. Вяземскому от 18 апреля 1834 г.
(см. «Записки Отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина», вып.
17, М., 1955, с. 233). С интересом была встречена пьеса и Н. В. Станкевичем.
В письме к Я. М. Неверову от 1 декабря 1833 г. он заметил: «Как мне досадно
было узнать, что ты поносишь Кукольника за „Тасса“. Несмотря на детскую
обработку, он показывает и талант и любовь к искусству» («Переписка Николая
Владимировича Станкевича», М., 1914, с. 279). Впрочем, Станкевич вскоре
разочаровался в таланте К., ознакомившись с пьесой «Рука всевышнего
отечество спасла». В 1833 г. П. А. Катенин записал едкую «Эпиграмму» («Охота
спорить белый свет…»), в которой дифференцировал пьесы К. и А. В. Киреева
по цвету обложек: «И серый „Тасс“, в котором смысла нет, На много ль
желтого, однако ж, превосходит?» Эпитет «серый» имеет и значение
«посредственный», «бездарный», а «желтый» намекает на сумасшествие героя в
драме К. В печати лестно для К. прозвучали отзыв Н. И. Греча в «Обозрении
русской литературы в 1833 году» (Соч., ч. 5, СПб., 1838. с. 200) и рецензия
СПч (1833, 12 и 14 августа, с. 721—727). Особенно большую рекламу для автора
«Торквато Тассо» создал О. И. Сенковский (БдЧ, 1834, Ќ 1, с. 12-37).
Впрочем, статья Сенковского содержала ряд существенных оговорок и упреков,
на фоне которых его восторженные похвалы, вплоть до производства К. в гении,
выглядели странно, если не подозрительно. В «Литературных мечтаниях»
Белинский мимоходом высмеял крикливые сближения К. с Байроном, Шиллером и
Гете, на которые расщедрился Сенковский (см.: Белинский, т. 1, с. 21), а в
рецензии 1835 г. на «Арабески» и «Миргород» Гоголя заметил: «„Торквато Тасс“
г. Кукольника порадовал было любителей изящного, как приятная, хотя и
детская греза. Прекрасные стихи, несколько поэтических мест в сем
произведении заставили было публику поздравить себя с новым поэтом,
подававшим блестящие надежды…» (там же, с. 173). Содержание первых четырех
актов пьесы вкратце таково. Т. Тассо, придворный поэт герцога Феррары
Альфонса, был платонически влюблен в обеих его сестер — младшую, незамужнюю
Леонору и старшую, Лукрецию, герцогиню Урбино, разошедшуюся с мужем.
Леонора, обожавшая талант поэта, была неравнодушна к нему, Лукреция же
пылала к нему тайной страстью, и, негодуя на сдержанность Тассо и его
привязанность к Леоноре, скомпрометировала его. Сплетня о дерзости бедного,
незнатного человека, будто бы домогавшегося любви сестер герцога, облетела
феррарский двор. По приказанию Альфонса Тассо был дважды изгнан. Во второй
раз поэт, в чьем поведении обнаружились признаки помешательства, был
заключен в больницу Св. Анны и здесь нашел себе горячего приверженца в лице
пятнадцатилетнего Джулио Мости, сына смотрителя больницы. Альфонс смягчился
и освободил Тассо от затворничества лишь спустя несколько лет — после того
как на смертном одре Лукреция призналась в клевете на певца «Освобожденного
Иерусалима». Больной, чуть живой Тассо, повинуясь чудесному видению, в
сопровождении Джулио Мости держит путь в Рим, где Папа решился пышно
отметить его заслуги как автора монументальной христианской эпопеи.
Явл. 1. Пантеон — римский Пантеон, памятник древнеримского зодчества,
сооруженный в 25-27 гг. до н. э.; в 1607 г. был превращен в церковь
Богоматери. Константины — доверенное лицо Альфонса, доброжелатель Т. Тассо.
Капитолий — цитадель Древнего Рима, располагавшаяся на Капитолийском холме;
в новом Риме Капитолий — мемориально-административный центр, ансамбли
которого были возведены по проекту Микеланджело. Явл. 2. Гонзаго Сципион —
приближенный Альфонса. Явл. 3. Поэзия разлюбит край Торквата И перейдет на
Запад и на Север! По мысли К., гений поэзии с кончиной Т. Тассо ушел из
итальянской литературы, чтобы оплодотворить поэзию других европейских
народов, в том числе русского. Тогда в снегах, в туманном, хладном сердце и
т. д. Пророчество Т. Тассо о его будущем почитателе и наследнике в поэзии К.
применял к себе.. В статье «Тасс и его век» Н. А. Полевой, имея в виду этот
эпизод, писал: «Как странно, например, слышать, что Тасс перед смертию
пророчествует о Гете, о Державине; д_а_ж_е о самом г-не К_у_к_о_л_ь_н_и_к_е
(и довольно нескромно пророчествует)!» (МТ, 1834, Ќ 4, с. 615). Сенковский,
напротив, считал подобное самохвальство простительным в устах гениального
таланта: «Это простое следствие ощущения в душе своей присутствия гения, и
против подобного чувства никакая ложная скромность устоять не может» (БдЧ,
1834, Ќ 1, с. 32-33). Еще дитя, в училище, за книгой. По свидетельству
очевидцев, К. начал писать пьесу о Тассо еще в Нежинской гимназии (см. об
этом: Н. Лавровский, Гимназия высших наук князя Безбородко. — Сб. «Гимназия
высших наук и Лицей князя Безбородко», изд. 2, СПб., 1881, с. 96). В толпе
кудрявых тевтов Поднялись два гиганта-Гете и Шиллер; тевты — тевтоны,
древнегерманские племена. Один — меня узнал и сладкой лирой Приветствует.
Подразумевается стихотворная драма Гете «Торквато Тассо» (1780—1789) Вот
истинный поэт — Г. Р. Державин. Симонид Кеосский (556—469 до н. э.) и Пиндар
(518 или 522 — ок. 442 до н. э.) — лирические поэты Древней Греции. Явл. 5.
Аминты сладостный певец. Имеется в виду пасторальная драма Тассо «Аминта»
(1573).