Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь двенадцатая
| ← Пѣснь одиннадцатая | Энеида Виргилiя Пѣснь двѣнадцатая | Оглавленiе → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: «Современникъ», 1852, томъ XXXVI, с. 243—268 |
- Википроекты
… Vieti et victum tendere palmas
Ausonii videre: «tua est Lavinia conjux»
........................
... Ast illi solvuntur frigore membra,
Vitaque cum gemitu fugit indignata sub umbras.(Изъ двѣнадцатой пѣсни.)
Видя смущенье латиновъ, сражённыхъ несчастной войною,
Видя, что требуютъ вновь исполненья его обѣщаній,
Что устремились къ нему всѣ взоры, Турнъ предаётся
Пуще того непреклонному гнѣву и духъ свой возноситъ.
Словно тотъ левъ, уязвлённый ловцами въ степяхъ африканскихъ
Тяжкою раною въ грудь, готовится къ новому бою,
Острые скалитъ клыки, трясётъ мохнатыя кудри
Гривы своей; въ изступленьи ломаетъ вонзённыя въ тѣло
Древка стрѣлы и, безстрашный, кровавою пастью рыкаетъ:
Точно таковъ былъ Турнъ, необузданнымъ духомъ пылавшій.
Онъ, обратившись къ царю, такъ началъ кипучія рѣчи:
«Дѣло за Турномъ не станетъ; нѣтъ нужды брать слово обратно
Трусамъ троянамъ, ни отвергать договоръ заключённый.
Да, рѣшено: я сражаюсь. Готовь приношеніе жертвы,
Царь, и начни договоръ. Иль этой рукою низвергну
Въ Тартаръ дарданца, того бѣглеца азіятскаго (пусть же
Войско латиновъ сидитъ и взираетъ); одинъ я желѣзомъ
Общій позоръ нашъ покрою: иль если судьбѣ не угодно,
Пусть же побѣда за нимъ и супруга Лавинія будетъ!»
И ему спокойнымъ сердцемъ Латинъ отвѣчаетъ:
«Юноша храбрый! чѣмъ болѣе мужества духомъ кипишь ты,
Тѣмъ приличнѣе долженъ тебѣ подать я совѣты,
Долженъ исчислить тебѣ всѣ случаи, всѣ опасенья.
Есть у тебя владѣнья родителя Давна, есть много
Взятыхъ мечёмъ городовъ; у Латина же много и злата,
Много и мужества. Есть и другія дѣвы невѣсты,
Знатныя родомъ, въ латинской землѣ и на нивахъ лаврентовъ.
Ты мнѣ позволь предъ тобой откровенно сознаться, безъ всякихъ
Умысловъ хитрыхъ и выслушай горькія истины рѣчи:
Мнѣ запретила судьба отдавать италійскому мужу
Дочерь мою: всѣ люди мнѣ это вѣщали и боги.
Но, побѣждённый любовью къ тебѣ, любовью кь родному,
Плачемъ печальной супруги, я всякія узы расторгнулъ,
Зятя невѣсты лишилъ и брань беззаконную началъ.
Съ этой поры ты видишь, о Турнъ, какія несчастья,
Видишь, какай война на меня поднялася, какія
Терпишь ты первый бѣды. Проигравъ двѣ великія битвы,
Мы съ трудомъ защищаемъ въ стѣнахъ остатки надежды
Нашего царства; доселѣ ещё тибериновы волны
Нашею кровью дымятся; бѣлѣютъ широкія степи
Павшихъ костьми. Но къ чему я такъ часто къ себѣ возвращаюсь?
Что за безумье мой умъ измѣняетъ? Если со смертью
Турна готовъ я принять тѣхъ союзниковъ новыхъ, почто же
Не сохранить мнѣ тебя съ прекращеньемъ брани кровавой?
Что же мнѣ рутулы скажутъ родные, что прочій мнѣ скажетъ
Край италійскій, если тебя (да не сбудутся эти
Рѣчи!) предамъ на погибель, — тебя, пожелавшаго съ нами
Въ брачныя узы вступить? Посмотри на бѣдствія брани:
Сжалься надъ дряхлымъ отцомъ, отъ котораго нынѣ далеко
Родина Ардеа дѣлитъ тебя: онъ скорбящъ и печаленъ.»
Этою рѣчью ничуть не смягчилася турнова пылкость;
Онъ сильнѣе вскипѣлъ: болѣзнь возрасла врачеваньемъ;
И коль скоро могъ говорить, отвѣтствовалъ такъ онъ:
«О, изъ царей найлучшій! прошу, оставь ты заботы
Тѣ обо мнѣ; пусть славною смертью хвалу обрѣту я:
Вѣдь и мы, о отецъ, не слабой рукою метаемъ
Острые дроты: вѣдь кровь и отъ нашихъ ударовъ струится.
Будетъ далеко матерь его, та богиня, чтобъ женскимъ
Облакомъ труса покрыть и скрываться въ ничтожномъ туманѣ.»
А устрашённая много царица участью новой
Битвы, рыдала и, пылкаго зятя сжимая въ объятьяхъ,
Такъ говорила: «о Турнъ, слезами тебя умоляю,
Если Аматы честь твою благородную душу
Трогаетъ (ты вѣдь надежда единая, ты утѣшенье
Старости жалкой: во власти твоей вся латинова слава,
Всё украшенье, ты вѣдь опора нашего дома),
Лишь объ одномъ я молю: не вступай ты съ троянами въ битву;
Участь въ той битвѣ твоя и моею участью будетъ
Тотчасъ покину я свѣтъ, для меня ненавистный, не буду
Видѣть въ неволѣ Энея зятемъ моимъ…» И прервала
Матери рѣчи Лавинія дочерь, своими слезами
Жаркихъ ланитъ красоту обливая; яркій румянецъ,
Вспыхнувъ, по нимъ пробѣжалъ и пурпуромъ густо разлился.
Словно когда на слоновую Индіи кость ненарокомъ
Пурпуръ кровавый прольёшь; иль, съ бѣлою лильей смѣшавшись,
Розы алѣютъ: такъ точно у дѣвы зардѣлись ланиты.
Турна терзаетъ любовь: онъ взоръ устремляетъ на дѣву;
Жаждетъ онъ боя сильнѣе и, такъ обратившись къ Аматѣ,
«Матерь — скалалъ — не напутствуй меня слезами, несчастнымъ
Знаменьемъ этимъ, идущаго нынѣ въ кровавую сѣчу:
Ибо не властенъ Турнъ часъ смерти замедлить. Иди же
Вѣстникомъ, Илмонъ, къ властителю тевкровъ и горькія эти
Рѣчи мои передай: коль скоро на небо завтра
Ранняя дѣва Аврора всплывётъ въ колесницѣ багряной,
Пусть не ведётъ онъ на рутуловъ тевкровъ; ни тѣ, ни другіе
Пусть межъ собой не ратуютъ: лишь нашею кровью рѣшимъ мы
Участь войны: на этомъ лишь полѣ поспоримъ оружьемъ
Мы о супругѣ Лавиніи.»
Рѣчи такія сказавши,
Онъ удалился поспѣшно въ чертогъ; онъ требуетъ скоро
Быстрыхъ коней: на ретивыхъ глядитъ и любуется ими;
Ихъ подарила прекрасныхъ сама Ориѳія Пилумну:
Снѣга бѣлѣе были скакуны, проворнѣе вѣтра.
Вкругъ стоятъ лихіе возницы, ладонями гладятъ,
Треплютъ по шеямъ крутымъ и чешутъ волнистыя гривы.
Самъ же потомъ надѣваетъ облитый золотомъ панцырь
И орихалкомъ блестящимъ, и мечъ боевой препоясалъ,
Щитъ захватилъ и чело осѣнилъ краснорогимъ шеломомъ:
Мечъ боевой, который сковалъ для родителя Давна
Самъ Огнесильный, въ стиксовыхъ водахъ его закалившій;
Онъ захватилъ и огромную пику, стоявшую близко
Тутъ у огромной колонны дворца, добычу съ Аврунка
Актора мужа, и, ею, дрожащею, сильно колебля,
Такъ говоритъ: «теперь-то, о верная пика, теперь то
Ты, на воззванья мои всегда отвѣчавшая вѣрно,
Время настало, прибудь мнѣ на помощь. Прежде великій
Акторъ тебя потрясалъ, теперь же колеблетъ десница
Турна: о, дай мнѣ тѣло сразить полу-мужа фригійца,
Сильной рукою доспѣхи сломить и въ прахъ ниспровергнуть
Прелесть волосъ, завиваемыхъ въ кудри тёплымъ желѣзомъ
И благовонною миррой блестящихъ.» Такъ раздражённый
Бурно волнуется Турнъ: отъ ланитъ распалённыхъ героя
Пышетъ огонь, отъ взоровъ сверкающихъ сыплются искры:
Точно телецъ, тельца вызывающій къ первому бою,
Страшно ревётъ и, крѣпость роговъ испытуя гнѣвно,
Дерево ими бодаетъ, по вѣтру ударами хлыщетъ,
Роетъ копытомъ песокъ и жаромъ предбитвеннымъ дышетъ.
И Эней, подъ бронёю Вулкана не менѣе грозный,
Къ брани свой духъ изощряетъ и гнѣвомъ волнуется сильно,
Радуясь близкой развязкѣ войны предстоящею битвой.
Онъ утѣшаетъ троянъ, ободряетъ печальнаго Юла,
Волю судьбы имъ вѣщая: къ Латину царю посылаетъ
Мужей, несущихъ отвѣтъ и мирныхъ статьи договоровъ.
Вотъ лишь только родившійся день на горныя выси
Брызнулъ румянымъ лучёмъ, и изъ безднъ океана глубокихъ
Фебовы кони воспрянувъ, поднятыми пышутъ ноздрями
Свѣтъ лучезарный; какъ тевкры и съ ними рутуловъ мужи
Поле борьбы измѣряли у города крѣпкой твердыни;
Клали въ срединѣ костры, божествамъ алтари воздвигали,
Воду иные несли, а иные священное пламя,
Голову скрывъ подъ покровомъ льнянымъ и чело увѣнчавши
Вѣткой зелёной. И вотъ выступаетъ авзонянъ дружина,
Вотъ изъ развёрзтыхъ воротъ копьеносныя хлынули рати
Въ поле; изъ лагеря жь войско троянъ и тирренянъ
Рати валятъ, разноцветной красуясь бронёю: такъ точно
Стройно въ доспѣхахъ идя, какъ будто въ кровавую сѣчу
Марсъ ихъ зовётъ: въ срединѣ же тысячей скачутъ и сами
Ратей вожди, красуясь багрянцемъ и золотомъ яркимъ:
И ассараково чадо Мнестей, и храбрый Азилась,
И Мессапъ, укротитель коней, нептуново племя.
И когда, по данному знаку, всѣ разступились,
Всякій на мѣсто своё, щиты наклонили и въ землю
Пики воткнули, — тогда любопытствомъ влекомыя жёны,
Хлынувъ толпой, безоружная чернь и слабые старцы
Башни обсѣли и кровли домовъ, а другіе столпились
Возлѣ высокихъ воротъ.
А Юнона, съ высокой вершины
Холма Албанскаго глядя (въ то время ещё не имѣла
Имени эта гора, ни чести, ни славы, какъ нынѣ),
Долго взирала на бранное поле, на городъ Латина,
Рати троянъ и лаврентовъ полки; и, вдругъ обратившись
Къ Турна сестрѣ, божественной дѣвѣ Ютурнѣ, которой
Власти послушны озёра и шумныя рѣки (небесныхъ
Странъ повелитель, Зевесъ, такую далъ ей награду
За похищенную честь), богиня такъ ей сказала:
«Нимфа, рѣкъ украшенье, любезная нашему сердцу,
Знаешь ты, сколько изъ всѣхъ тѣхъ латинокъ, когорыхъ великій
Зевсъ удостоилъ высокаго ложа, тебя я любила
И помѣстила охотно тебя въ небесныхъ владѣньяхъ.
Нынѣ, Ютурна, узнай, какое тебя ожидаетъ
Горе, и не ропщи на меня: доколѣ возможна
Помощь была и доколѣ ещё не противились Парки
Счастью латинской земли, то я защищала и стѣны
Ваши и Турна: а нынѣ я вижу, что юный
Витязь вступаетъ въ борьбу съ неравною силой: ужь близокъ
Паркой указанный день, близка ужь враждебная сила.
Я не могу смотрѣть на эту борьбу, не могу я
Видѣть постыднаго мира. Если же брату родному
Ты желаешь чѣмъ либо помочь, то иди: такъ прилично
Можетъ быть, лучшее время настанетъ потомъ лля несчастныхъ.»
Такъ сказала она, а Ютурна, залившись слезами,
Трижды, четырежды дланью прекрасную грудь поразила.
«Дѣва, не время теперь для слёзъ— говорила Юнона —
Ты поспѣши и, если средство находишь, исторгни
Брата изъ рукъ угрожающей смерти; иль новою бранью
Всё возмути и прерви договоръ задуманный; я же
Къ этому дѣлу тебя побуждаю.» Сказала и дѣву
Бросила въ тяжкомъ раздумьи, съ тревожными чувствами въ сердцѣ.
Между, тѣмъ ужь Латинь четвернёю въ тяжёломъ, огромномъ
Ѣдетъ рыдванѣ; чело же царя украшаютъ двѣнадцать
Яркихъ лучей золотыхъ, подобье родителя Феба;
Ѣдетъ и Турнъ въ колесницѣ, запряжённой парою бѣлыхъ,
Держитъ въ рукѣ два копья, повершенныхъ сталью широкой.
А съ другой стороны, начало римскаго рода,
Ѣдетъ родитель Эней: небесной бронёю сіяетъ,
Блещетъ лучистымъ щитомъ; съ нимъ юный Асканій, надежда
Рима другая. Изъ лагеря двинулись въ поле; за ними
Жрецъ въ облаченьи бѣломъ несётъ отъ мохнатаго вепря
Чадо и молодую овечку ещё неостриженной шерсти,
У алтарей пылающихъ ставитъ: а сами, къ восходу
Солнца свой взоръ обративъ и въ руки взявши солёный
Хлѣбъ, отмѣчаютъ у жертвы чело, отсѣкая желѣзомъ
Волны клочёкъ, и изъ чашъ на алтарь возливаютъ. Эней же
Благочестивый, извлекши свой мечъ, такую молитву
Началъ: «о солнце, будь клятвы свидѣтелемъ нашей; услышь насъ,
Эта земля, для которой понёсъ я столько несчастій,
И всемогущій отецъ, и сатурнова дочерь, Юнона,
Будь благосклоннѣе, будь, умоляю, и ты, о великій
Марсъ, ты отецъ, во власти котораго тягости брани;
Васъ призываю, источники, рѣки, и сколько въ высокомъ
Воздухѣ тамъ и въ морѣ лазурномъ божествъ обитаетъ.
Если побѣду даруетъ судьба авзонскому Турну,
Мы, побѣждённые, всѣ удалимся въ царство Эвандра,
Юлій уступитъ съ полей и отнюдь ихъ не будутъ тревожить
Дѣти мятежныя Тевкра, мечей не внесутъ и войною
Въ царство не двинутся это. Но если Марсь благосклонный
Насъ увѣнчаетъ побѣдой (да сбудется это, да будетъ
Воля боговъ такова!), тогда италійцы не будутъ
Иго троянцевъ носить. Не ищу для себя я престола,
Оба народа тогда, непокорные власти другъ друга,
Вѣчный составятъ союзъ. Я дамъ имъ боговъ и обряды;
Тесть нашъ Латинъ за собою удержитъ оружье; у тестя
Будетъ вся царская честь; для меня же трояне воздвигнутъ
Города стѣны, и дастъ имъ супруга Лавинія имя.»
Первый окончилъ Эней, а за нимъ и Латинъ, обративши
Къ небу свой взоръ и десницу, простерши къ свѣтиламъ, такъ началъ:
«Тѣми жь землями, Эней, клянуся, свѣтилами, моремъ,
И Латоны рожденьемъ двойнымъ и двуличной главою
Януса Бога, и силою адскихъ боговъ, непреклонной,
Волею Дита. И клятву мою да услышитъ великій
Зевсъ, освящающій громомъ союзы. И вотъ прикасаюсь
Я къ алтарямъ и къ горящимъ огнямъ и боговъ призываю:
День никакой не расторгнетъ отнюдь ни союза, ни мира
Нашихъ народовъ, каковъ бы конецъ ни случился; не можетъ
Сила меня никакая принудить: не можетъ, хотя бы
Стала водою земля, отъ потопа растаявъ, хотя бы
Въ адъ небеса провалились; тому не бывать, какъ не можетъ
Этотъ мой скиптръ (а скипетръ въ то время держалъ онъ въ десницѣ)
Зеленью листьевъ покрыться, ни вѣтви пустить, ни давать онъ
Тѣни не можетъ, коль скоро въ лѣсу отъ глубокаго корня
Срубленъ и взятъ отъ родимой земли, и сняты желѣзомъ
Вѣтви и листья его; было то растенье, а нынѣ
Въ свѣтлый металлъ его заключила рука мастерская
И поручила носить царей латинскихъ десницѣ.»
Такъ межь собою они рѣчами союзъ утверждали,
Клятву давали предъ взоромъ мужей старѣйшихъ, и тутъ же,
Жертвы заклавъ по обычаю предковъ, въ огонь повергаютъ
Нѣдра живыя ещё и алтарь отягчаютъ дарами.
Рутуламъ между тѣмъ давно ужь казалась неравной
Эта борьба, и сердца ихъ различнымъ желаньемъ кипѣли.
Пуще тогда, какъ увидѣли ближе, на сколько неравны
Силы героевъ. Къ тому жь состраданье въ нихъ возбуждаетъ
Турнъ молчаливый и медленнымъ шагомъ идущій, съ покорнымъ
Видомъ держащій алтарь и взоры къ землѣ опустившій;
Блѣдность въ ланитахъ его и въ юномъ тѣлѣ страданье.
И коль скоро увидѣла дѣва Ютурна, что рѣчи
Эти растутъ и народа сердца нерѣшительнымъ чувствомъ
Сильно колеблются, приняла образъ мужа Камерта,
Славнаго родомъ отъ предковъ (родителя доблестью славный,
Самъ отличался онъ мужествомъ въ брани); и вотъ устремилась
Дѣва въ средину межь ратниковъ строи и, зная, въ чёмъ дѣло,
Начала сѣять различные толки и рѣчи такія:
«Стыдно вамъ, рутулы, стыдно, за столькихъ воиновъ храбрыхъ
Душу одну отдавать на погибель! числомъ ли, иль силой
Мы неравны? Посмотрите; вѣдь всѣ тамъ аркадцы и тевкры;
Вотъ и дружина этрусковъ, враждебная нашему Турну:
Если помѣряться силой, едва мы съ кѣмъ биться имѣемъ.
Этотъ же мужъ достигнетъ и славы боговъ, для которыхъ
Жертвуетъ жизнью теперь, и молва по устамъ разнесётся,
Что, потерявши отчизну, надменнымъ врагамъ покорились
Мы, равнодушно на этихъ поляхъ стоящіе нынѣ.»
Рѣчи такія всё болѣе-болѣе юношей сердце волнуютъ,
Толки бѣгутъ по рядамъ: измѣнились лавренты, латины;
Тѣ, что надѣялись вскорѣ увидѣть миръ, ожидали
Брани конца, тѣ оружья просятъ теперь, не желаютъ
Мира уже, сожалѣютъ о турновой участи жалкой.
Къ толкамъ такимъ прибавляетъ Ютурна важнѣйшее дѣло,
Поданнымъ знакомъ съ небесъ: никакое знаменье столько
Не взволновало умовъ италійцевъ обманчивымъ чудомъ.
Зевсовъ орёлъ бурокрылый, носясь по златому эѳиру,
Птичекъ прибрежныхъ гонялъ, шумящія стаи пернатыхъ.
Вдругъ, низлетѣвши къ волнамъ, хватаетъ въ когтистыя лапы
Злой бѣлопераго лебедя. Взоры свои устремили
Всѣ италійцы на чудо; а птицъ безконечныя стаи
Прочь улетѣли, въ испугѣ крича, и (чудное дѣло!)
Воздухъ затмили крылами и, въ облако слившись,
Гонятъ врага и стѣсняютъ, доколѣ, разстроенный силой,
Тяжесть не вынесъ и, острые когти раздвинувъ, добычу
Бросилъ въ рѣку и немедленно скрылся въ подоблачной выси.
Рутулы крикомъ привѣтствуютъ знаменья чудо, и рати
Ихь зашумѣли, и первый Толумній-гадатель «вотъ — молвилъ —
Вотъ наконецъ, къ чему я такъ часто желаньемъ стремился,
Нынѣ настало; премлю, о боги, и васъ узнаю я.
Я поведу васъ, я, вождь вашъ, несчастныя жертвы, которыхъ
Этотъ пришлецъ нечестивый пугаетъ войною, какъ будто
Слабыхъ птенцовъ, берега раззоряетъ и нивы; но скоро
Въ бѣгствѣ покинетъ онъ насъ и, на морѣ парусъ раскинувъ,
Будетъ спасенья искать; а вы однодушно сожмите
Ваши ряды и право царя защитите оружьемъ.»
Такъ говоря, онъ вперёдъ устремился и дротъ свой пускаетъ
Въ чащу враговъ: и мѣткое древко, летя, зашипѣло,
Вѣтръ разсѣкая полётомъ. Вдругъ оглушительный грянулъ
Крикъ, и смѣшались ряды, и сердца закипѣли тревогой.
Дротъ же туда полетѣлъ, гдѣ девять прекраснѣйшихъ братьевъ
Вмѣстѣ стояли въ противныхъ рядахъ, — всѣ девять, которыхъ
Мать тирренянка аркадскому мужу Гилиппу, супруга
Вѣрная, въ свѣтъ родила. Изъ этихъ то витязей юныхъ
Дротъ одного поражаетъ межь рёбръ по срединѣ, гдѣ трётся
Поясъ и брюхо плетёный, концами сходящійся въ пряжку.
Юношу прелести рѣдкой, красавца въ блестящихъ доспѣхахъ.
И повергаетъ на жолтый песокъ. А братьевъ кипучихъ дружина,
Вспыхнувъ и гнѣвомъ и горемъ о павшемъ, одни обнажаютъ
Острый булатъ, а другіе, схвативши летучія пики,
Слѣпо вперёдъ устремились: на встрѣчу же имъ выступаетъ
Войско лаврентовъ; а противъ лаврентовъ сгущенной толпою
Хлынули тевкры, дружина Агиллы и съ ними аркадцевъ
Рати въ доспѣхахъ цвѣтныхъ. У всѣхъ ихъ одно лишь желанье —
Битвы. Летятъ алтари, низложенные въ прахѣ: весь воздухъ
Тмится отъ копій и стрѣлъ, ниспадающихъ градомъ желѣзнымъ,
Чаши уносятъ, уносятъ огни; спасается бѣгствомъ
Самъ Латинъ, унисящій боговъ, оскорблённыхъ разрывомъ
Мира. Одни въ колесницы впрягаютъ коней, а другіе
Скачутъ проворно на сѣдла и мчатся съ нагими мечами.
Вотъ Мессапъ, желающій жадно разрыва союза,
Сильно конёмъ на Авлеста царя напираетъ, который
Царскіе знаки носилъ; а тотъ, отступая и пятясь,
Встрѣтилъ стоявшій алтарь позади и, запнувшись, несчастный,
Палъ головою стремглавъ и плечами и съ длинною пикой.
Пылкій Мессапъ налетѣлъ и, просящаго мужа пощады
Тяжкимъ оружьемъ сверху съ коня поразивши жестоко,
«Вотъ ему — говоритъ — вотъ лучшая жертва, великимъ
Въ даръ божествамъ принесённая». Тотчасъ авзонянъ дружина
Къ павшему мужу сбѣжалась и тёплые члены лишаетъ
Бранныхъ доспѣховъ. А вотъ Кориней, съ алтаря захватившій
Въ длань головню опалённую, ею лицо поджигаетъ
Эбуза мужа, занёсшего руку съ ударомъ: и, вспыхнувъ,
Кудри огромной его бороды засіяли и пламя
Всю охватило её; Кориней же, къ нему устремившись,
Лѣвой рукою схватилъ за власы смущённаго мужа,
Долу повергъ и, сильнымъ колѣномъ въ него упираясь,
Твёрдымъ булатомъ его поражаетъ межь рёбръ. Подалирій
Въ пастыря Альза, изъ первыхъ рядовъ выступавшаго храбро,
Поднятымъ кверху мечёмъ поразить угрожаетъ; но пастырь,
Сильно въ противника грянувъ сѣкирой, чело по срединѣ
До подбородка разсѣкъ и броню обагрилъ онъ струёю
Крови широкой, ему же сонъ тяжкій, желѣзный смыкаетъ
Вѣжды, и очи чёрная ночь затворила навѣки.
А благовѣрный Эней простиралъ безоружныя длани,
Стоя съ челомъ обнажённымъ, и такъ соратниковъ кликалъ:
«Стойте, куда вы бѣжите? и что за раздоръ столь внезапный?
О, укротите вашъ гнѣвъ! заключёнъ договоръ и условья
Нашего мира; и мнѣ одному предоставлено право
Въ битву вступать; вы меня одного допустите и бросьте
Страхъ вашъ напрасный: я твердой рукой заключу договоры;
Турна уже обрекли мнѣ эти священныя жертвы.»
Рѣчи такія кричалъ онъ, какъ вдругъ, зашипѣвши крылами,
Тѣло его поразила стрѣла; неизвѣстно, какая
Сила её иль какая пустила рука: кто такую
Рутуламъ славу принёсъ, божество ли, иль случай нежданный,
Только никто похвалиться не могъ энеевой раной.
Турнъ лишь только увидѣлъ его, уступавшаго съ поля,
И смущённыхъ вождей, кипучей надеждою вспыхнулъ.
Требуетъ онъ и коней и оружья: онъ скачетъ, надменный
Мужъ, въ колесницу и дланью вожжи хватаетъ и мчится
По полю; мчась, посылаетъ онъ въ Тартаръ доблестныхъ мужей
Многихъ, иныхъ же полу-умерщвлённыхъ въ прахъ повергаетъ,
Иль колесницею топчетъ ряды, иль, дроты хватая,
Мечетъ въ бѣгущихъ. И словно у водъ холоднаго Эвра,
Щитъ потрясая, гремитъ имъ богъ брани кровавый и, сѣчу
Сѣя въ рядахъ, напускаетъ коней разъярённыхъ: и кони,
Мчась по широкому полю, и Зефиръ и Нотъ обгоняютъ.
Стонутъ далеко ѳракійскія нивы, топотомъ сильныхъ
Ногъ поражённыя; вкругъ же летаютъ чёрныя лики
Страха, Коварства и Гнѣва, сопутниковъ яраго бога:
Точно таковъ былъ и Турнъ: съ быстротою крылатой
Гналъ онъ ретивыхъ, дымящейся пѣной покрытыхъ, въ густые
Строи врывался, топталъ, избивалъ, издѣваясь жестоко
Надъ избіенными. Брызжутъ копыта кровавой струёю,
Смѣшанный съ кровью песокъ попираютъ и мечутъ высоко.
В уже онъ Сѳенела убилъ и Тамира и Фола,
Этихъ, сошедшись вблизи, а того издали; издали же
Имбраза чадъ обоихъ, и Главка и Лада, которыхъ
Имбразъ родитель вскормилъ на высяхъ ликійскихъ и равной
Вооружилъ ихъ бронёй, удобной иль въ битву сходиться,
Иль обгонять на конѣ быстролётные вѣтры. Съ другой же
Тамъ стороны въ средину сѣчи Евмедъ устремился,
Ролъ знаменитый въ брани отъ древняго мужа Долона,
Именемъ дѣду подобный, родителю духомъ и силой.
Нѣкогда онъ, за хожденье лазутчикомъ въ лагерь данайцевъ,
Смѣлъ въ воздаянье желать колесницы пелеева сына;
Сынъ же тидеевъ, за дерзость такую, иною наградой
Тронулъ его: и съ тѣхъ поръ не желалъ онь коней Ахиллеса.
Этого мужа лишь только въ полѣ открытомъ примѣтилъ
Турнъ, сперва устремился за нимъ и, долго гоняясь,
Тщетные дроты металъ; но потомъ, коней осадивши,
Онъ съ колесницы ниспрянулъ и, бросившись къ павшему мужу
И полу-мёртвому, выю стопою прижалъ и, исторгнувъ
Мечъ изъ десницы блестящій, вонзаетъ въ глубокое горло
И говоритъ: «вотъ нивы, троянецъ, тебѣ, вотъ авзонскій
Край, за который воюешь; лежи и его измѣряй ты
Лёжа; такую награду даю я тѣмъ, кто желѣзо
Дерзкій поднялъ на меня; вотъ такъ города воздвигаютъ.»
А за нимъ посылаетъ въ Тартаръ Асбута, ударомъ
Пики сражённаго, и Сибариса, Хлорея, Дареса
И Ѳерсилоха, и съ выи коня разъярённаго долу
Павшаго мужа Тимета. И словно надъ бездной Егея
Дышетъ эдонскій Борей и къ берегу волны катятся.
Словно какъ тучи бѣгутъ, напоромъ гонимые вѣтра:
Такъ и предъ Турномъ, гдѣ только путь разсѣкалъ онъ, бѣжали
Рати, толпами назадъ подаваясь; стремленье уноситъ
Мужа вперёдъ: по летучему гребню шелома противный
Вѣтръ ударяя, хлещетъ, волнуетъ отъ быстраго бѣга.
Мужа стремленья такого, кипящаго гнѣвомъ, не вынесъ
Воинъ Фегей: онъ бросился смѣло къ его колесницѣ
И, захвативши коней за узду опѣнённую быстрыхъ,
Въ сторону ихъ повернулъ. И между тѣмъ какъ у дышла
Онъ, скакунами влекомый, висѣлъ, вотъ широкая пика
Мужа настигла и, панцырь двойной, но открытый, прорвавши
Лёгкою раною тѣла вкусила: а воинъ, покрывшись
Снова щитомъ, устремился къ врагу съ обнажённымъ желѣзомъ,
Въ помощь собратовъ зовя; но, быстрою осью съ размаха
И колесомъ поражённый, стремглавъ повалившись, простёрся
Въ прахъ; а Турнъ налетѣлъ и, булатомъ его поразивши
Между шелома нижнимъ концомъ и панцыря верхнимъ,
Голову мужу отнялъ и трупъ безголовый покинулъ.
Между тѣмъ, какъ Турнъ побѣдитель ужасы смерти
Сѣялъ межь ратей враговъ, Энея Мнестей и Ахатесъ
Верный и спутникъ Асканій вели обагреннаго кровью
И опиравшаго шагъ неровный на длинную пику.
Тщетно онъ гнѣномъ кипитъ и силится выдернуть древко
Сломленной въ ранѣ стрѣлы и требуетъ помощи скорой,
Чтобы разсѣкли рану широкимъ мечёмъ и скорѣе
Вскрыли увязшее древко, его же на битву пустили.
Вотъ ужь и Яписъ пришёлъ, язидовъ сынъ и любимецъ
Феба, который ему, плѣнённый пылкою страстью,
Въ радости самъ предлагалъ съ дарами своими искусство,
Даръ прорицанья и лиру давалъ и летучія стрѣлы.
Онъ же, чтобъ только исполнить родителя вѣщее слово,
Лучше узнать пожелалъ цѣлебную силу и свойства
Зелій и толкъ врачеванья, и жизни неславное время
Тихо вести. Стоялъ, опершись на огромную пику,
Гневною рѣчью шумящій Эней, не внимая стеченью
Ратной толпы, ни слезамъ печальнаго Юла. Старикъ же,
Полы одежды своей, по обычаю чадъ Эскулапа,
Бросивъ назадъ, суетится премного, но тщетно: то руку
Мудрую къ ранѣ кладя, то могучія фебовы зелья.
Тщетно рукой понуждаетъ онъ древко и силится вынуть,
Тщетно хватаетъ желѣзо и цѣпкими ловитъ клещами.
Нѣтъ, ничто не берётъ; не даётъ ни Фортуна удачи,
Пи Аполлонъ, наставникъ велкій. А по полю грозной
Сѣчи тревога растётъ и растётъ всё сильнѣе, сильнѣе,
Ближе и ближе идётъ; и вотъ ужь взвивается къ небу
Облако пыли: то конныя скачутъ дружины: ужь стрѣлы
Падаютъ частымъ дождёмъ средь самого стана, и слышны
Бранные клики разящихъ и стоны сражённыхъ подъ тяжкой
Марса рукою. Тогда то Венера, скорбя о печали
Сына, срываетъ дикаго зелья бадьяну на критской
Идѣ горѣ, стебелёкъ о мохнатыхъ листочкахъ, багрянымъ
Цвѣтомъ пушистый, растенье, дикимъ знакомое сернамъ,
Тѣмъ, у которыхъ въ хребетъ вонзались пернатыя стрѣлы.
Вотъ, окруживши свой ликъ непрозрачною мглою, богиня
Зелье несётъ и, его сокровенно мѣшая, вливаетъ
Влагу въ блестящій краями сосудъ, орошаетъ цѣлебнымъ
Сокомъ амврози, къ ней придаётъ панацей благовонный.
Зельемъ такимъ долголѣтній Яписъ, не вѣдая тайны,
Рану врачуетъ: и вдругъ отъ болѣзненныхъ членовъ страданье
Прочь отбѣгаетъ и кровь перестала изь раны глубокой
Течь. И уже, за рукою идя, безъ помощи чуждой,
Вонъ выпадаетъ стрѣла, и вновь возвращаются силы
Прежніе въ члены. «Готовьте оружье мужу скорѣе!
Чтожь вы стоите?» воинамъ Яписъ воскликнулъ и первый
Духъ на враговь возбуждаетъ.—«Не смертною силой свершилось
Это, не силой искусства, Эней, и не мною спасёнъ ты:
Небо спасаетъ тебя и хранитъ для подвиговъ славныхъ.»
Онъ же, жаждущій боя, наножники вздѣлъ золотые,
Съ той и съ другой стороны, и не медлитъ, и пикой сверкаетъ.
Бокъ свой покрывши щитомъ, хребетъ же блестящей кольчугой.
Сына включилъ въ рамена, покрытыя твердой бронёю,
Изъ подъ шелома высокаго сыплетъ въ него поцалуи
И говоритъ: «дитя, научися доблести ратной
Ты отъ меня и подвигамъ истинно труднымъ, а счастье
Будешь ты видѣть въ другихъ. Моя отнынѣ десница
Будетъ защитой твоею; она же на лавры побѣды
Насъ поведётъ. А ты, о, мой сынъ, коль скоро созрѣютъ
Годы твои, согрѣтый примѣромъ доблестныхъ предковъ,
Ты подражай и Энею отцу и Гектору дядѣ.»
Рѣчи такія сказавъ, изъ воротъ онъ помчался, громадный,
Въ длани колебля огромную пику; за нимъ же съ дружиной
Частой Антей и Мнестей устремились: и прочія рати
Станъ покидаютъ и ринулись вонъ. Вотъ облакомъ чёрнымъ
По полю пыль заклубилась; отъ топота частыхъ
Рати шаговъ земля всколебалась. Увидѣлъ идущихъ
Турнъ съ урѣпленій противныхъ, увидѣли рати авзоновъ,
И по костямъ ихъ глубоко холодная дрожь пробѣжала.
Прежде же всѣхъ латинянъ услышала шумъ тотъ Ютурна,
Звукъ тотъ узнала и, страхомъ объятая, скрылась. А витязь
По полю чистому мчится и чёрную рать за собою
Вслѣдъ увлекаетъ. И будто съ развёрстыхъ небесъ низвергаясь
Въ море гроза налетаетъ; увы! земледѣльцевъ несчастныхъ
Вѣщее сердце трепещетъ: исчезнутъ сады и посѣвы,
Въ прахъ преклонённые ею, и гибелью лягутъ широкой:
Вѣтры рвутся вперёдъ, къ берегамъ шумъ бури приносять:
Такъ и ретейскій герой на враговъ устремляетъ дружины.
Мчатся дружины за нимъ, въ густые отряды сбиваясь.
Вотъ Тимбрей поражаетъ мечёмъ Озириса; Мнистей же
Мужа Архета, Ахатъ Эпулона сражаетъ, Гантъ же
Уфенса воина: палъ и вѣщатель Толумній, который
Первый бросилъ свой дротъ межь ряды непрятельской рати.
Крики несутся до самыхъ небесъ; поражённые страхомъ
Рутуловъ строи бѣгутъ, за собой по полямъ воздымаютъ
Облако пыли, хребты обращаютъ врагамъ отъ испуга.
Самъ же Эней удостоить смерти бѣгущихъ не хочетъ,
Ни наступающихъ твёрдой ногой, ни мечущихъ дроты
Онъ не преслѣдуетъ: ищетъ въ толпѣ многолюдной и чёрной
Взорами Турна; его одного повстречать онъ желаетъ,
Съ нимъ лишь на битву сойтись. А дѣва Ютурна, тревогой
Умъ свой волнуя, столкнула державшаго вожжи Метиска,
Турна возницу, и, бросивъ далеко упавшаго съ дышла,
Мѣсто его заняла и волнистые ремни схватила
Въ руки, и правитъ сама и во всёмъ подражаетъ Метиску:
Въ голосѣ, въ станѣ, въ доспѣхахъ. Такъ чёрная ласточка, рѣя
По галлереямъ высокимъ чертоговъ богатаго мужа,
Маленькій кормъ собираетъ для пищи гнѣздамъ крикливымъ;
То появляется вдругъ надъ берегомъ влажнымъ болота,
Вкругъ облетая его, то снова цодъ кровлю стремится:
Такъ и Ютурна стремится въ средину враговъ въ колесницѣ,
Мчится на быстрыхъ коняхъ, въ стремительномъ бѣгѣ всё поле.
Вкругъ обѣгая, то здесь, то тамъ торжествующимъ брата
Дѣва являетъ, но въ битву вступать не пускаетъ, далеко
Носитъ его отъ врага. Эней же съ жаромь не меньшимъ
Носится вслѣдъ за бѣгущимъ путями извилисто всюду,
Гонитъ его и сквозь строи разсѣянной рати великимъ
Голосомъ мужа зовётъ. И сколько разъ за бѣгущимъ
Взоръ свой бросалъ онъ и быстрымъ стремленьемъ нагнать онъ пытался
Турна коней крылоногихъ, столько же разъ избѣгала
Дѣва Ютурна врага, колесницу свою отвращая.
Что предпринять? увы! онъ волнуется тщетно различной
Мыслью, съ противоположнымъ желаньемъ борется духомъ.
И въ него легконогій Мессапъ случайно державшій
Въ лѣвой рукѣ два копья, повершенныхъ острымъ желѣзомъ,
Вѣрнымъ ударомъ направивъ одно съ размаха пускаетъ.
Остановился Эней, подъ бронёю сноей собираясь,
И на колѣно припалъ, а копьё, пролетѣвъ надъ шеломомъ,
Верхній задѣло шишакъ и сбило гребня верхушку.
Гнѣвомъ тогда закипѣлъ онъ, коварствомъ врага раздражённый,
И, увидѣвъ, что кони его колесницу уносятъ,
Онъ небеса призываетъ въ свидѣтели клятвы попранной.
И алтарей, осквернённыхъ коварствомъ, и ринулся въ битву,
И, никого не щадя, онъ, грозный, свирѣпую сѣчу
Сталъ раздувать и волю давать безпредѣльному гнѣву.
Кто жь изъ боговъ мнѣ теперь воспоётъ въ пѣснопѣньи столь много,
Ужасовъ смерти различной, кончину вождей, ратоборцевъ
Гибель, которыхъ по целому полю то Турнъ, то троянскій
Гонитъ герой переменно? О, всемогущій Юпитеръ!
Ты ли подвинулъ въ столь страшную брань тѣ народы, которымъ
Въ будущемъ рокъ повелѣлъ жить въ вѣчномъ согласьи и мирѣ?
Витязь троянскій, недолго медля, мужа Сукрона
(Эта побѣда вдругъ ободрила троянъ отступавшихъ),
Съ боку напавъ, поражаетъ въ то мѣсто гдѣ смерти
Доступъ скорѣйшій: межь рёбръ и сплетеній грудныхъ погружаетъ
Твердый булатъ свой. А Турнь поражаетъ Амика, низвергнувъ
Мужа съ коня; съ нимъ брата Діореса, пѣшій сразивши
Этого длинною пикой, другого же острымъ булатомъ,
И, отсѣчённыя головы ихъ къ колесницѣ привѣсивъ,
Кровью текущія, носитъ. Тотъ же Талона сражаетъ
И Танайса и храбраго мужа Цетега, сразившись
Вмѣстѣ съ тремя, а за ними Онита печальнаго въ Тартаръ
Шлётъ, рождённаго въ Ѳивахъ, Церидіи матери чадо.
Этотъ сражаетъ пришедшихъ изъ Ликіи братьевь и Фебу
Нивъ посвящённыхъ, и юнаго съ ними Менета, который
Тщетно войну презиралъ. Аркадіи житель: онъ рыбарь
Былъ и отъ промысла жилъ у водъ многорыбнаго Лерна.
Съ бѣдной семьёю и въ хижинѣ бѣдной, не зная богатыхъ
Мужей заботъ; отецъ же пахалъ наёмную землю.
Словно огонь, отъ противныхъ сторонъ напущенный вѣтромъ
Въ оба конца пересохшаго лѣса, межь чащу шумящихъ
Лавровъ, иль, съ горъ низвергаясь высокихъ, въ стремительномъ бѣгѣ
Льются шумящіе пѣной потоки, путёмъ раззоривши
Всё, и врываются въ море: такъ точно и оба героя,
Турнъ и Эней, свирѣпѣютъ по бранному полю: сердца ихъ
Гнѣвомъ великимъ кипятъ. Сражённые ими поверглись
Въ прахъ неумѣвшіе быть побѣждёнными мужи; теперь-то
Сѣча вскипѣла со всею свирѣпостью боя. Этотъ въ Мурана,
Дѣдовъ и прадѣдовъ именемъ громкаго мужа, и родъ свой
Ведшаго весь отъ латинскихъ царей, настигнувъ, громаднымъ
Камнемъ стремительно грянулъ и, выбивши изъ колесницы,
Долу простёръ бездыханнымъ: подъ вожжи и дышло скатился
Онъ, увлекаемый бѣгомъ колёсъ, а кони, ударомъ
Частыхъ копытъ, забывъ повелителя, трупъ попираютъ.
Тотъ наступавшаго Гилла и страшно кипѣвшаго гнѣвомъ
Пикою грянулъ въ високъ сквозь шлемъ золочёный, и пика,
Шлемъ пронизавшая мужа, въ мозгу погрузилась и стала.
Ни тебя, о, Кретей, храбрѣйшій изъ грековъ, десница
Не защитила тебя отъ свирепости Турна; ни боги
Не защитили Купенка свои отъ сильной энеевой длани:
Въ грудь поражаетъ булатъ; ни мѣдный щитъ, ни защита
Твёрдой, калёной брони не спасла злополучнаго мужа.
И тебя лаврентовы видѣли нивы, о, Эолъ!
Видѣли, какъ ты погибъ, и хребтомъ покрылъ ты широко
Землю; погибъ ты, котораго прежде ни рати данаевъ
Сила сразить не могла, ни царствъ Ахиллесъ разрушитель.
Здѣсь суждено тебѣ достигнуть жизни предала;
А у тебя подъ Идою домъ былъ высокій: высокій
Домъ былъ въ Лирнессѣ; могила жь твоя на лаврентовыхъ нивахъ.
Всѣ наконецъ ратоборцы смѣшались, всѣ рати латиновъ,
Всѣ и дарданскіе строи: Мнестей и Серестъ и другіе,
И Мессапъ, укротитель коней, и храбрый Азиласъ,
И этрусская рать, и эвандровы строи аркадцевъ,
Всякъ за себя; напрягаютъ послѣднія силы всѣ мужи;
Нѣтъ ни покоя, ни отдыха: бой разъигрался широкій.
И тогда прекрасная матерь послала Энею
Мысль — устремиться къ стѣнамъ и на городъ силы скорѣе
Всѣ обратить и враговъ поразить внезапной тревогой.
Онъ же, когда, по разнымъ отрядамъ преслѣдуя Турна,
Взоръ и сюда и туда обращалъ, вдругъ видитъ, что городъ
Въ брани такой не участенъ, стоитъ безнаказанно тихій.
И ему представился образъ большаго боя:
Онъ Сергеста зоветъ, Мнестея, Сереста, храбрѣйшихъ
Мужей своихъ, и сталъ на холмѣ. Туда прибѣжали
Прочія тевкровъ дружины, щиты и частыя пики
Держатъ сгущённою ратью. Онъ же, среди на высокомъ
Холмѣ возставъ, говоритъ: «да всякъ исполняетъ немедля
Волю мою; за насъ всемогущій Юпитеръ; никто же
Да не замедлитъ итти моему указанью послушный.
Нынѣ низвергну я городъ, причину войны, средоточье
Царства Латина, когда отвергаетъ онъ иго, сражённый,
И покорится не хочетъ; я стѣны дымящихся кровель,
Срою до самой земли. Уже ль ожидать мнѣ, доколѣ
Турну угодно будетъ со мною сразиться и снова
Онъ, побѣждённый, вступитъ въ борьбу? Вотъ то начало,
Вотъ та причина войны незаконной; скорѣе жь несите,
Граждане, пламя и съ пламенемъ въ длани требуйте мира.»
Онъ сказалъ, и всѣ, однодушно въ колонны столпившись,
Наперерывъ понеслись и громадой къ стѣнамъ устремились.
Лѣстницы жмутся къ стѣнамъ, явилось внезапное пламя:
Тѣ на ворота напали и первыхъ убили, другіе
Мечутъ желѣзо въ враговъ и свѣтъ помрачаютъ стрѣлами.
Самъ же межь первыхъ рядовъ къ стѣнамъ простираетъ десницу
Храбрый Эней, обвиняетъ Латина громкою рѣчью
И призываетъ въ свидѣтели небо, что снова ко брани
Онъ принуждёнъ, что дважды ему италійцы врагами
Стали и этотъ вторичный союзъ беззаконно попрали.
И поднялся межь испуганныхъ гражданъ раздоръ: тѣ желаютъ
Городъ Энею предать и врата раскрыть для дарданянъ,
И самого царя увлекаютъ къ твердынямъ; другіе
Храбро съ оружьемъ идутъ, готовясь отстаивать стѣны.
Такъ подъ утёсомъ скалы въ разсѣлинѣ камня открывшій
Пастырь пчелиный рой вдругъ ѣдкимъ дымомъ наполнитъ
Эти жилище крылатыхъ: и рой, встрепенувшись, въ тревогѣ,
По восковымъ укрѣпленьямъ своимъ разбѣжится, жужжаньемъ
Гримкимъ свой гнѣвъ изъявляя; дымъ чёрный изъ щели клубится;
Ропотъ глухой раздаётся въ скалѣ, а дымъ улетаетъ
Прочь на воздушныя выси: такая же участь постигла
Нынѣ войной утомлённыхъ латиновъ; она погрузила
Городъ въ печаль и его потрясла въ основаньи. Царица,
Видя съ чертоговъ своихъ враговъ подступившія рати,
И осаждённыя стѣны, на кровли летящее пламя,
Но не видя ни рутуловъ войска, ни турновой рати,
Мнила, несчастная, что побѣждённый юноша въ брани
Палъ, и, внезапнымъ смущённая горемъ, себя называла
Бѣдствій причиной, причиною зла и началомъ несчастій;
Много она говорила въ безумномъ отчаяньи; дланью
Пурпуръ одежды своей растерзала и смертью постыдной
Дни прекратила, спустивши петлю отъ высокаго бруса.
Горе такое лишь только достигло до слуха латинокъ,
Первая дочерь Лавинія рвётъ бѣлокурыя кудри,
Розы терзаетъ ланитъ; подруги, толпой окруживши,
Плачутъ, и плачъ ихъ далеко несётся въ обширныхъ чертогахъ.
Вскорѣ молва о несчастьи весь городъ уже охватила;
Духомъ упали: идётъ и Латинъ, растерзавшій одежду,
Участью бѣдной жены поражённый, и, видя столицы
Гибель, онъ прахомъ сѣдую главу оскверняетъ и много
Самъ обвиняетъ себя, что прежде не принялъ Энея,
Мужа дарданскаго, зятемъ его не призналъ, но отвергнулъ.
Между тѣмъ воинственный Турнъ по равнинѣ далёкой
Гналъ предъ собою немногихъ отсталыхъ, ужь съ меньшимъ
Жаромъ, ужь меньшимъ и меньшимъ успѣхомъ коней веселяся.
Вѣтеръ доноситъ до слуха его тѣ тревожные крики
Съ шумомъ глухимъ; онъ слухъ напрягаетъ и слышитъ:
Городъ тревогой шумитъ: въ нёмъ вопль и отчаянья ропотъ.
«Горе мнѣ! что такъ тревога въ стѣнахъ городскихъ раздаётся?
Что тамъ за крики и вопли несутся отъ города въ поле?»
Такъ говорилъ и въ отчаяньи сталъ, удержавши вожжами
Рьяныхъ коней. Сестра же, въ образѣ мужа Метиска,
Турна возницы, тогда управляла конями, вожжами
И колесницей, и рѣчи такія къ нему обратила:
«Будемъ, о, Турнъ, преслѣдовать тевкровъ, куда намъ побѣда
Путь открываетъ; другіе тамъ есть, которые, могутъ
Стѣны свои защищать; Эней италійцевъ сражаетъ,
Брань воздымая на нихъ; мы также сильной рукою
Смерть межь троянами сѣемъ; ты съ поля борьбы возвратишься
И не слабѣя числомъ и съ неменьшею честью и славой.»
— Турнъ же въ отвѣтъ: «о, сестра, тебя вѣдь давно ужь узналъ я,
Въ ту минуту ещё, когда ты искусно расторгла
Миръ и сама приняла въ битвѣ участье. И нынѣ
Тщетно ты хочешь меня обмануть, о, богиня. Но кто же
Богъ тотъ Олимпа, тебя ниспославшій для подвиговъ этихъ?
И для того ль, чтобъ увидѣла ты несчастнаго брата
Горькую смерть? И что же мнѣ дѣдать? Какое же счастье
Можетъ намъ льстить и спасти насъ? Я самъ предъ моими очами
Видѣлъ Муррана, на помощь меня призывавшаго мужа, —
Мужа, который мнѣ былъ любезенъ и милъ предъ другими, —
Видѣлъ, какъ палъ онъ, огромный, сражённый огромною раной.
Палъ и несчастный Уфенсъ, чтобъ нашего сраму не видѣть;
Тевкры доспѣхи сняли, овладели оружьемъ и тѣломъ.
Я ль допущу раззоренье жилищь (лишь этого горя
Недоставало ещё), и ужель оправдаются рѣчи
Дранка? Я ль тылъ обращу? И бѣгущаго Турна увидитъ
Эта земля? До того ль умереть тяжело мнѣ? О, будьте,
Тартара боги, ко мнѣ благосклонны, когда ужь небесныхъ
Воля противна боговъ? Невинной душею сойду я
Къ вамъ, непричастный къ тому преступленью, достойный великихъ
Предковъ моихъ.» И едва произнёсъ онъ рѣчи такія,
Вотъ сквозь вражьи ряды на конѣ опѣнённомъ несётся
Сакъ, уязвлённый стрѣлою въ лицо; онъ несётся и Турна
Именемъ кличеть и молитъ: «о, Турнъ, въ тебѣ полагаемъ
Нашу надежду послѣднюю: сжалься надъ бѣдными, сжалься:
Тамъ Эней поражаетъ какъ громъ; онъ грозится разрушить
Замки высокіе наши, и въ прахъ превратить ихъ стремится.
Пламя на кровли летитъ: на тебя устремили латины
Взоры и лица свои; самъ царь нашъ Латинъ, поражённый
Горемъ, не знаетъ, кого ему зятемъ признать и къ которой
Долженъ пристать сторонѣ. А царица, вѣрнѣйшая дружбѣ,
Жизнь прекратила своею рукою, покинула въ страхѣ
Свѣтъ. У воротъ же только Мессапъ да отважный Ативасъ
Битвы всё бремя несутъ: но ихъ окружаютъ густыя
Тевкровъ фаланги и жмутъ; тамъ лѣсъ обнажённый булатовъ
Страшно сверкаетъ; а ты по пустынному полю напрасно
Здѣсь колесницу вращаешь.»
Остолбенѣлъ изумлённый
Турнъ: различныя мысли тѣснились въ умѣ; онъ безмолвно,
Будто нѣмой, стоялъ; но сердце героя терзали
Стыдъ и отчаянье съ горемъ и страсти кипучее пламя,
И оскорблённая доблесть его. И едва помраченье
Мысли разсѣялъ разума свѣтъ, возвратившійся снова,
Онъ устремилъ къ стѣнамъ зрачки распалённые взоровъ
Бурный и съ колесницы взглянулъ на городъ высокій:
Вихремъ вздымается пламя и рвётся до самого неба,
Башню кругомъ охвативъ и стремясь отъ этажа къ этажу, —
Башню, которую самъ онъ построилъ изъ сплоченныхъ брусьевъ
И на колёса поставилъ и сдвинулъ высокіе ходы.
«Рокъ побѣждаетъ уже, о, сестра, удерживать поздно:
Поздно, идемъ же, куда насъ и богъ призываетъ и воля
Твёрдой судьбы; я готовъ съ Энеемъ сразиться; готовъ я
Всё перенесть, что имѣетъ жестокаго смерть; ты не будешь
Болѣе видѣть меня, о, сестра, лишённая чести;
Но умоляю, позволь мнѣ излить безпредельную ярость.»
Такъ сказавъ, съ колесницы поспешно ниспрянулъ на нивы
И сквозь враговъ устремился и копья, печальную бросивъ
Въ полѣ сестру; и въ стремительномь бѣгѣ ломаетъ дружины.
Какъ съ вершины горы обрушившись камень громадный,
Сорванный бурей, катится, иль ливнемъ стремительнымъ смытый,
Или покрытый годами, летитъ съ ужасающей силой
Грозный утёсъ и по полю скачетъ, съ собой увлекая
Лѣсъ и стада и людей: таковъ сквозь разбитыя рати
Турнъ устремился къ стѣнамъ, туда, гдѣ найболѣе кровью
Вся багровѣла земля и по воздуху пики свистѣли.
Витязь рукою махнулъ и, голосъ повысивъ, такъ началъ:
«Стойте, о, рутулы, стойте, латины, и бой прекратите:
Мнѣ предоставьте битвы конецъ, каковъ бы онъ ни былъ:
Пусть я одинъ, какъ прилично, позоръ нашъ омою, заглажу
Нашу вину, и за всѣхъ васъ одинъ мой мечъ извлеку я.»
Всѣ посреди разступились и мѣсто витязю дали.
А родитель Эней, услышавъ турново имя,
Города стѣны покинулъ, покинулъ высокіе замки,
Всякое дѣло покинулъ, прервалъ всѣ работы осады;
Онъ восторгомъ кипитъ и гремитъ доспѣхами страшно:
Точно Аѳосъ таковъ, каковъ же и Эриксъ, таковъ же
Самъ отецъ Апеннинъ, ясеневымъ лѣсомъ шумящій,
Снѣжнымъ челомъ возносящійся гордо въ небесныя выси.
Вотъ уже и рутулы всѣ и трояне и съ ними
Наперерывъ италійцы взоръ устремили, и даже
Тѣ, что держали высокія стѣны, и тѣ, что тараномъ
Нижнія стѣны громили, съ раменъ низложили оружье:
Самъ дивится Латинъ, глядя на героевъ, рождённыхъ
Въ разныхъ странахъ отдалённаго міра, сошедшихся въ битву,
Силы помѣрять свои и битву окончить желѣзомъ.
А герои, едва лишь очистилось поле для битвы,
Въ быстромъ стремленьи пиками издали бросивъ,
Кинулись на друга другъ, щитами и звонкою мѣдью
Грянувшись разомъ: земля застонала; они же мечами
Части сугубятъ удары; ихъ сила и храбрость смѣшались
Въ дѣло одно. И будто на Силѣ огромной, на горныхъ
Высяхъ Табурна два устремятся быка на кровавый
Бой и сойдутся, уставивши лбы; а объятые страхомъ
Прочь пастухи отступаютъ, и робкое стадо безмолвно
Стоя глядитъ; телицы въ испугѣ не знаютъ, кто будетъ
Ихъ повелителемъ въ рощѣ, кто будетъ водителемъ стада.
А они взаимно наносятъ удары, съ ужасной
Силой бодаясь рогами въ упорь; и широкой струёю
Кровь омываетъ хребты ихъ и выи; мычаньемъ и рёвомъ
Вся оглашается роща: такъ точно троянскій
Витязь и давновъ герой, ударяясь щитами, сразились;
Трескъ и грохотъ брони огласили весь воздухъ далёко.
Самъ Юпитеръ держитъ вѣсовъ двѣ равныя чаши
И полагаетъ на нихъ двѣ разныя доли героевъ:
Кто погибнетъ изъ нихъ, къ какой сторонѣ перевѣситъ
Смерть? И вотъ поднимается Турнъ, полагая ударъ свой
Вѣрнымъ; всѣмъ тѣломъ возсталъ онъ и, мечъ свой поднявши высоко,
Гринулъ: вскричали трояне, вскричали въ испугѣ латины.
Обѣ враждебныя рати, стоявшія въ полномъ вниманьи.
Но измѣнникъ булатъ оть удара въ куски разлетѣлся.
Онъ обманулъ бойца вь роковую минуту надежды.
Бѣгствомъ спасается Турнъ: бѣжитъ онъ проворнѣе вѣтра,
Длань безоружную видитъ съ невѣдомой въ ней рукоятью.
Такъ говорятъ, что онъ, второпяхъ вскочивъ въ колесницу
И устремившись на первую битву, оставилъ отцовскій
Мечъ свой, потомъ же въ тревогѣ схватилъ у возницы Метиска
Мечь; и мечъ тотъ достаточенъ былъ, доколѣ бѣжавшихъ
Тевкровъ сражалъ; но едва лишь дѣло дошло до доспѣховъ,
Скованныхъ богомъ Вулканомъ, смертный булатъ разлетѣлся,
Словно какъ ломкая льдина: на жолтомъ пескѣ засверкали
Только осколки его. И вотъ, обезумѣвшій, въ бѣгство
Бросился Турнъ по равнинѣ, путёмъ устремляясь различнымъ.
Онъ то сюда, то туда навиваетъ невѣрные круги:
Ибо отвсюду трояне плотною цѣпью стояли;
Здѣсь заключало болото, а тамъ высокія стѣны.
А Эней, хотя ослабѣвшія раной колѣни
Бѣгъ затрудняли его, быстроту замедляя погони,
Гонитъ его и съ жаромъ слѣдитъ нога за ногою.
Будто застигнувъ оленя, рѣкой заключеннаго всюду
Или объятаго страхомъ отъ перьевъ багряныхъ, охотникъ
Гонитъ его, а вѣрные псы преслѣдуютъ лаемъ:
Онъ же, засаду и берегъ утёсистый видя въ испугѣ.
Тысячью мчится путей и по нимъ возвращается снова;
Пёсъ же умбрійскій проворный развёрзтою пастью вотъ-вотъ ужь
Схватитъ его, вотъ-вотъ настигаетъ и, будто схвативши,
Челюсти жадно сомкнёть, но кусаетъ воздушныя волны.
Вотъ поднимается крикъ, и имъ огласились далеко
Воды и озера берегъ, и небо взгремѣло тревогой.
Турнъ же бѣжитъ и, бѣгучи, шумитъ на рутуловъ рѣчью,
Кличетъ по имени всѣхъ и требуетъ мечъ боевой свой.
А напротивъ Эней угрожаетъ всякому смертью,
Кто подойдетъ, и испуганныхъ пуще пугаетъ, грозится
Городъ разрушить совсѣмъ, и гонитъ врага уязвлённый.
Пять круговъ обогнули они и столько жь обратно
Взадъ и вперёдъ. Не награды ищутъ они, не игрою
Лёгкой идутъ въ состязанье, — но спорятъ о жизни и крови.
Тутъ случайно вблизи росло посвящённое Фавну
Съ горькимъ листомъ оливное дерево, нѣкогда чтимый
Знакъ мореходами. Часто, спасаясь отъ ярости бури,
Тамъ мореходы мѣстному богу вѣшали жертвы,
Въ даръ за спасенье ему принося, по обѣту, одежды;
Тевкры жь тогда безразлично тотъ корень священный срубили,
Чтобы по чистому полю могли свободнѣе биться.
Тамъ стояла энеева пика: стремительнымъ летомъ
Къ этому мѣсту она занесённая, въ корень вонзившись,
Твёрдо торчала. И витязь дарданскй, всей силой налегши,
Дланью желѣзо исторгнуть хитѣлъ и пикой настигнуть
Быстрой того, кого на бѣгу не настигнулъ. Тогда-то
Турнъ, отъ страха безумный, «сжалься, о! Фавнъ, умоляю —
Молвилъ — и добрая матерь земля, удержите
Это желѣзо, если когда либо вамъ воздавалъ я
Должную честь и мольбы, осквернённыя тевкрами нынѣ.»
Онъ сказалъ, и не тщетно боговь призывалъ онъ на помощь:
Долго боролся Эней, замедляя у корня погоню,
Но никакими усильями дуба раздвинуть не могъ онъ.
Между тѣмъ какъ силился онъ и настаивалъ съ жаромъ,
Вновь обращённая въ образъ возницы Метиска богиня,
Давнова дѣва, вперёдъ выбѣгаетъ и брату вручаетъ
Мечъ. А Венера, на то негодуя, что дерзкая нимфа
Смѣлости столько взяла, приступаетъ сама и изъ корня
Вонъ извлекаетъ копьё. И соперники оба въ восторгѣ.
Вновь укрѣпясь и оружьемъ и духомъ, къ борьбѣ приступаютъ,
Тотъ полагаясь на мечъ свой, а тотъ на высокую пику.
Стали насупротивъ оба съ одышкой отъ битвы и бѣга.
Между тѣмъ могучій владыка Олимпа къ Юнонѣ
Такъ говоритъ, съ облаковъ золотистыхъ взиравшей на битву:
«Чѣмъ же окончится это, супруга, и что остаётся?
Знаешь сама, и въ этомъ сама сознаёшься, что небу
Витязь великій Эней обречёнъ и судьбой возвеличенъ
Будетъ до самыхъ небесъ. Такъ что жь ты ещё замышляешь?
Или съ какою надеждой сидишь ты ещё на холодномъ
Облакѣ? Развѣ прилично, чтобъ богъ отъ смертнаго рану
Могъ получить? чтобъ мечъ (безъ тебя же Ютурнѣ какую
Силу имѣть?) возврашёнъ былъ Турну, иль чтобъ побѣждённымъ
Новыя силы давать? Перестань наконецъ и смягчися
Просьбою нашей: къ чему предаваться безмолвной печали?
Лучше заботы твои печальныя ты мнѣ повѣдай
Сладкими чаще устами. Но вотъ роковая минута
Нынѣ настала. Ты тевкровъ могла по морямъ и по сушѣ
Долго гонять и возжечь незаконную брань и семейство
Всё погубить, и, брачныя узы расторгнувъ, наполнить
Плачемъ весь домъ. Дальнѣйшихъ попытокъ тебѣ не позволю!»
Такъ говорилъ Юпитеръ. Ему же сатурнова дочерь
Съ видомъ покорнымъ такъ возразила: «великій Юпитеръ!
Не безъизвѣстна мнѣ воля твоя; и вотъ почему я
Противъ желанья покинула землю и Турна. И ты бы
Здѣсь не одну лишь увидѣлъ меня на сѣдалищѣ горномъ,
Столько несущую горя безвинно: но съ пламенемъ въ длани
Я бы стояла теперь предъ строями рати и тевкровъ
Къ гибельной брани влекла бы. Тебѣ сознаюся:
Я побудида Ютурну дать помощь несчастному брату
И для спасенья его испытать всѣ великія средства, —
Но не оружье брать, не натягивать лукъ тетивою:
Въ этомъ клянусь я тебѣ головой непреклоннаго Стикса,
Этой единственной вѣрой, священной влястителямъ неба.
Нынѣ же я уступаю, войну ненавидя и битвы.
Но объ одномъ умоляю тебя, для латиновъ, для славы
Нашей (вѣдь это законамъ судьбы не подвержено вовсе),
Что когда уже счастливымъ бракомъ, положимъ,
Миръ утвердятъ и союзъ укрѣпятъ и составятъ законы,
Да не велишь ты, о, царь, измѣнять природнымъ латинамъ
Древнее имя, ни имя троянъ принимать, ни названье
Тевкровъ, ни рѣчи родной изменять, ни даже одежды;
Да пребудетъ во вѣки латиновъ земля и албанскихъ
Имя царей, и да будетъ родъ римлянъ могучъ италійской
Доблестью. Троя погибла, такъ пусть же и иия погибнетъ!»
Ей возразилъ, улыбаясь, виновникъ людей и твореній:
«О, родная сестра и второе сатурново чадо:
Гнѣвъ столь великій ты ль въ сердцѣ твоёмъ, о, богиня, питаешь?
Но перестань и уйми наконецъ напрасную ярость.
Дамъ, что желаешь, и самъ добровольно сдаюсь, побѣждённый.
Рѣчь и обычай страны у авзоновъ твоихъ сохранится,
Будетъ и имя, какъ есть; съ народомъ смешаются тевкры
И поселятся; я дамъ имъ обычаи, вѣры обряды,
Сдѣлаю всѣхъ я латиновъ однимъ языкомъ говорящихъ.
Этотъ народъ, который отъ крови авзонской возстанетъ,
Выше людей вознесётся и выше боговъ благочестьемъ.
И ни одинъ изъ народовъ тебя чтить столько не будетъ.»
Рѣчью такою довольная, умъ измѣнила Юнона,
Бросила облачный тронъ и съ небесныхъ высотъ удалилась.
Сдѣлавши это, безсмертныхъ отецъ замышляетъ другое:
Хочетъ Ютурну сестру удалить отъ оружія брата.
Есть, говорятъ, двѣ язвы, подъ именемъ Фурій, которыхъ
Мрачная Ночь породила, и съ ними Мегеру, рожденьемъ
Всѣхъ ихъ однимъ, и, опутавъ ихъ узами змѣевъ, дала имъ
Быстровоздушныя крылья. Онѣ, у престола Зевеса
И у порога властителя грознаго часто являясь,
Страхомъ терзаютъ слертныхъ несчастныхъ, когда всемогущій
Царь ниспослать замышляетъ на нихъ иль недуговъ горе,
Или ужасную смерть, иль когда устрашаетъ войною
Царства. Изъ этихъ чудовищь одну быстрокрылую съ горныхъ
Высей воздушныхъ Зевесъ ниспослалъ и на силу Ютурны
Силой возстать повелѣлъ. Она же летитъ и подобно
Чёрному вихрю несётся къ землѣ. Такъ точно изъ лука
Мчится стрела, въ облака уносимая силой полёта, —
Та роковая стрѣла, которую парѳянинъ бранный
Жолчной отравой послалъ напоённую, — парѳянинъ бранный,
Или Кидонъ, наносящій стрѣлою смертельную рану;
Свиснетъ она и умчится сквозь тучи невидимо, мигомъ:
Такъ полетѣла рождённая Ночью, спускаясь на землю,
И едва увидѣла рати троянъ и дружину
Турна, какъ вдругъ превратилась вь образъ птицы зловѣщей, —
Птицы, которая часто, въ ночные часы на могилахъ
Иль на пустынныхъ развалинахъ сидя, несносную пѣсню
Въ мракѣ поётъ. Въ такой превращённая образъ предъ взоромъ
Турновымъ носится язва то взадъ, то вперёдъ и крылами
Бьётъ по щиту и шумитъ. И новый ужась объемлетъ
Члены его; онъ весь цѣпенѣетъ; и волосы дыбомъ
Встали на нёмъ и замерли голоса звуки въ гортани.
А Ютурна, узнавъ издали шумъ крыльевъ и образъ
Фуріи, въ горѣ, несчастная, волосы рвётъ, распустивши,
Ликъ свой терзаетъ когтями и дланью грудь поражаетъ.
«Въ чёмъ же теперь, о, Турнъ, тебѣ помогу я родная?
Что мнѣ уже остаётся несчастной? Иль средствомъ какимъ я
Гибель замедлю твою? и такого чудовища силѣ
Я ль воспротивлюсь? Уже, уже покидаю я поле
Брани. Но только меня не страшите, объятую страхомъ,
Гнусныя птицы: мнѣ крыльевъ удары знакомы, знакомы
Ваши зловѣщіе знуки. Я чую великаго Зевса
Грозную волю. Такъ вотъ что за честь мнѣ даритъ онъ, за стыдъ мой!
Что мнѣ безсмертіе нынѣ? зачѣмь прекратить не могу я
Жизни моей? теперь бы могла я спокойно окончить
Горе моё и въ царство тѣней сопутствовать брату.
Я безсмертна? увы! но что же отраднаго нынѣ
Мнѣ безъ тебя остаётся, о, братъ мой! Почто же, пучины,
Вы подо мной не разверзнете нѣдра и къ тѣнямъ глубокимъ
Въ адъ не пошлёте богиню?» И это сказавши, Ютурна,
Много рыдая, покрыла чело лазурнымъ покровомъ
И, погрузившись въ рѣку, на глубокое дно опустилась.
А Эней наступаетъ вперёдъ: онъ огромною пикой
Въ длани сверкаетъ и грозною рѣчью такъ вопрошаетъ:
«Что же ты медлишь теперь, о, Турнъ, и зачѣмъ отвергаешь
Битву? Не бѣгомъ должны мы сражаться, но острымъ желѣзомъ.
Ты превращайся въ образы всѣ, собери, что имеешь:
Храбрость въ душѣ и искусство въ рукѣ; пожелай до высокихъ
Звѣздъ на крылахъ вознестись иль въ глубокую землю сокрыться.»
Онъ же ему, головой потрясая: «хрябрецъ, не надменной
Рѣчи страшусь я твоей: но боги меня устрашаютъ
И непрязненный Зевсъ.» И, не вымолвивъ болѣе слова,
Взорами бросилъ вокругъ и камень увидѣлъ огромный,
Древній камень, огромный, въ полѣ случайно лежавшій:
Нивамъ служилъ онъ межею, границею спорному полю.
Мужей отборных двѣнадцать съ трудомъ бы его приподняли, —
Мужей двѣнадцать такихъ, какъ нынѣ земля производитъ;
Онъ же рукой торопливой схватилъ и, поднявшись всѣмъ тѣломъ,
Въ бѣгѣ стремительномъ камень съ размаху бросаетъ въ Энея, —
Но ни бѣгущимъ себя не узналъ, не узналъ ни идущимъ,
Ни поднимающимъ въ длань, ни бросающимъ камень огромный;
Гнутся колѣни, холодная кровь застываетъ по жиламъ:
Самый же камень его, катясь по пустому пространству,
Не пролетѣлъ ни пространства всего, ни удара не вынесъ.
Будто во снѣ, когда въ часъ ночи глубокимъ покоемъ
Вѣжды сомкнутся, намъ кажется, будто мы силимся тщетно,
Будто хотимъ мы бѣжать, но среди напрасныхъ усилій
Въ изнеможеніи падаемъ вдругъ; хотимъ и не можемъ
Вымолвить слова; не знаемъ, куда тѣ и силы дѣвались;
Голоса нѣтъ на устахъ, языкомъ повернуть невозможно:
То же и съ Турномъ было; въ чёмъ только испытывалъ храбрость,
Всюду мѣшала успѣху враждебная сила богини.
Сердце героя тогда взволновали различныя чувства:
Онъ то на городъ глядитъ, то на рутуловъ взоръ обращаетъ,
Медлитъ отъ страха и мечъ приподнять онъ боится;
Какъ и куда уклониться, какое усиліе сдѣлать
Противъ врага. Онъ не видитъ нигдѣ колесницы, не видитъ
Въ помощь идущей сестры. А Эней замедленному страхомъ
Въ очи сверкаетъ копьёмъ роковымъ; онь, время улучшивъ,
Мѣсто удару избралъ и грянулъ съ размаха. Ни камень
Такъ не шумитъ, изъ орудій летя стѣнобитныхъ, ни молнья
Съ трескомъ такимъ не разитъ: подобно чёрному вихрю,
Гибель несущая пика летитъ, пробиваетъ и панцырь
И семикратнаго выгибъ щита, гдѣ держится ободъ;
Съ свистомъ проходитъ въ средину бедра: поражённый ударомъ,
Турнъ на колѣно огромный припалъ и долу склонился.
Рутулы вопль поднимаютъ; кругомъ заревели далеко
Горныя выси и звукъ повторили глубокія рощи.
Онъ же, покорный, просящій пощады, десницу и грустный
Взоръ простирая, сказалъ: «я участи этой достоинъ,
Жизни же я не прошу: своимъ ты пользуйся счастьемъ.
Если же тронуться можешь отца злополучнаго горемъ,
То, умоляю (вѣдь былъ у тебя такой же родитель,
Старецъ Анхизъ), пожалѣй ты о старости Давна; и если
Тѣло моё желаешь ты свѣта лишить, то собратамъ
Трупъ возврати мой. Ты побѣдилъ, и я, побеждённый,
Руки къ тебѣ простираю предъ взорами ратей авзонскихъ;
Ты побѣдилъ, и Лавинья твоя; но далѣе гнѣву
Ты простираться не дай!» — Стоялъ съ оружьемъ надъ павшимъ
Храбрый Эней, очами водя, и мечъ опустилъ свой.
И уже всё болѣе-болѣе турновы рѣчи
Сердце смягчали его, какъ вдругъ на плечѣ роковая
Перевязь юнаго мужа Палланта предъ взоромъ сверкнула
Цѣпью знакомыхъ колечекъ, — Палланта, котораго въ битвѣ
Турнъ побѣдилъ и простёръ и, перевязь снявши, на рамя
Вздѣлъ и носилъ украшенье врага. Эней же, едва лишь
Взоръ устремилъ на добычу, предметъ столь великой печали,
Яростью вдругъ закипѣлъ и, вспыхнувъ гнѣвомъ ужаснымъ,
«Ты ли — сказалъ — уйдёшь отъ меча моего, — ты, надѣвшій
Эту добычу мнѣ милаго друга? Паллантъ поражаетъ
Этимъ ударомъ тебя, — самъ Паллантъ; онъ жаждетъ въ отмщенье
Крови преступной твоей!» — Сказалъ и съ жаромъ булатъ свой
Въ грудь погружаетъ врага: его же холодъ объемлетъ;
Съ негодованьемъ и стономъ душа межь тѣней улетѣла.